Я знаю, как тебя найти...
-----------------------------------------------------
Таксист должен иметь способность видеть, как акула – на триста шестьдесят градусов, в противном случае в Манхеттен лучше не соваться.
Боковым зрением я заметил бомжа, который побежал ко мне через всю Мэдисон авеню, через восемь линий, стоявшего на красный свет траффика, поднял боковое стекло и проверил — на месте ли разводной ключ. Он вел себя неагрессивно — прижался, как делают дети, лицом к лобовому стеклу, и сказал:
— Волоха, Фельдмаршал!
Фельдмаршал — кличка, которой любовно называла меня девяностая камера в тюрьме на Володарского тридцать лет назад.
Я вглядывался в темное от уличной жизни, как у святого на иконе, лицо нью–йоркского попрошайки и не узнавал. Он догадался и сказал:
— Это я, Лапа, ты меня от припадка спас.
— Я поверил в Бога, — объявил однажды утром всей камере Лапа.
— В какого? – спросил Кнырь.
— А какие есть?
— Фельдмаршал, — спросил у меня Кнырь, — какие есть боги?
— Бог един, —ответил я, чтобы отвязаться от дураков.
— Да, в единого и всемогущего, — сказал Лапа.
— Что значит – всемогущего? — спросил Кнырь.
— Который все может.
- Отмазать тебя может?
- Да, - сказал Лапа воодушевленно, - Бог меня любит, он меня отмажет!
- У тебя две статьи расстрельные, - сказал Кнырь.
- А он захочет и сделает так, что меня не расстреляют, а отправят на химию. Скажу на суде, что я больной. Больных расстреливать нельзя.
— Фельдмаршал, как его проверить на дурку? – спросил Кнырь.
— Нужно задать проверочный вопрос.
— Какой?
— Если бог всемогущ, может ли он создать камень, который не сможет поднять?
— Сейчас я у него спрошу! — воскликнул радостно Кнырь.
Когда у Лапы случился приступ, он, как будто увидев перед собой что–то ужасное, закричал, упал на пол и стал биться в судорогах, обмочился, на губах появилась пена. Вся камера в паническом страхе полезла на верхние шконки. Я подложил подушку и повернул его голову набок так, чтобы не подавился языком; посидел рядом, оберегая, минут десять, пока он не пришел в себя.
Кто–то с верхней шконки сказал:
— Ну ты смелый, Фельдмаршал. Как не боишься, он же мог тебя укусить...
Я опустил боковое стекло и Лапа, автоматическим жестом уличного попрошайки, подставил грязную ладонь. Я набрал жменю квотеров из бардачка и отсыпал ему, как деревенские отсыпают семок на танцплощадке.
Он убил сапожной лапой и ограбил военного моряка, боялся приговора, после суда, уже в осужденке, на радостях, что остался жить, исписал все прогулочные дворики в тюрьме: “Лапа – 14 ус”.
“14 ус” означали четырнадцать лет усиленного режима. Срок он свой не пережил, умер в зоне на Опанского от туберкулеза легких.
— Лапа, как ты сюда попал? — спросил я.
Он пожал плечами и сказал:
— A х.. его знает.
Загорелся зеленый свет, сзади стали сигналить.
— Ладно, — махнул он рукой, — езжай. Я знаю как тебя найти.