До сих пор я – поднятая на вдохе грудь.
До сих пор я – стон, осевший в горле комом.
До сих пор я –
напряженная мышца,
ждущая момента рвануть.
Выстрел.
Щелк секундомера.
Дистанция.
I.
Отчетливо помню: вечер, стою у зеркала в ванной, оперившись ладонями на белую гладь, слизким языком на ней – солнечный свет ложащегося румянца июльского заката, я – глаза в глаза – в отражение, оно – на меня.
Стоим.
Сердце – натянутая тетива. Сдерживаемое дыхание – метроном. Я – дающий сбой механизм.
Глаза в глаза. Горячий рыже-красный язык скользит по загорелым пальцам, кусая жаром костяшки – рябиновые грозди, выступающие в тревоге. И всё во мне: напряженные мышцы.
Время идет неумолимо, пододвигая меня, как часовую стрелку к одному-единственному значению, одному сочетанию цифр, разделенному двоеточием. Метроном постепенно разгоняется, стрелкой выбивая в висках пульсацию крови. Крышка ребер не дает вдоху полостей; сижу, скрестив колени, на них – скатертью – ладони. Не человек. Мебель. Сижу недвижимо; через пыль – играючи – солнечный свет. Метроном. Это всё в голове. А на деле – комната – закрытый рот, не издающий ни звука. За окнами и через окна – тот же закат. Правда, уже в другой комнате. Растянутые минуты вяжут узлы. И всё – мне на шею. Смотрю на часы и смешно: встали. И я встаю. Иду одеваться.
II.
Сутулость. Мягкость. И я – – –
Наконец: глаза в глаза. Всё вокруг – угловато перепадающие амплитуды тревожного крика, застрявшего в горле. Я – камень; провалившиеся мысли – нос сифилитика. Осталось лишь лицо, как мозаика, сложенное из частей, и на нём (боже, по-дурацки!) - улыбка. Напротив - терпкий взгляд. Я – поднятая на вдохе грудь. Метроном сбившего сердечного ритма. <<Привет>> - в глаза, вскользь и тут же – вниз, в асфальт, в асфальт, в асфальт. Мои - вперед - на деревья и выше - на закатные отливные волны, ложащиеся на ломаную спину горизонта. Ещё выше, смотрю, сыпется вечерняя синеющая пыль и за ней, знаю, прохлада; откусанный ломтик Луны; и скоро обнажится небо, бесстыдно ложась в хрустальной мерзлой вышине, и покажутся звезды, смотрящие с остывших иссиня-черных просторов.
Объятие размыкается.
Глаза.
Выстрел.
III.
Эта не дающая покоя терпкость: в движениях.
Обтекаемость сутулых линий.
И запах - - -
Садимся.
Глаза - вверх. Пальцы – в сигареты. Видно ли за окнами, за решетками, за глазами, в глазах, то самое, с которым я смотрю? То самое, что я - - -
Видно ли, кто я? А кто я (глаза вниз, локоть – на колено, курю)? Зачеркиваю (поднимаю голову).
Кто ты?
Холодеющий вечер и я, спрятав руки меж коленей, исподлобья, пытаясь не смущать, смотрю: сутулость, рубашка, сигарета меж пальцев, а пальцы – у смущающегося лица; взгляд – вперед; почему не вправо, не на меня? Внутри всё бьется в гнетущей тревоге – уколотая птица – и вместе с тем – нежность вечера через смольные легкие, спрятанные в груди, проникает в кровь и, пройдя по телу, отдает во мне - - -
Отдает во мне - - -
Желанием быть чуть - - -
Опускаю глаза. Хватит, хватит прибавлять ритма, сердце! Экстрасистолия: два подряд, идущих удара во мне – один твой взгляд и в груди сперло дыхание, я – глупая улыбка; пропуск удара – снова эти глаза – вперед.
Пойдем! Пойдем!
И всё – не больно. Всё это – витающее ощущение между. Трение параллельно движущихся тел.
Боже, иду и думаю: «Какие глупые руки – лианы! Им бы за что-то ухватиться, им бы - - - »
И всё-таки ясно чувствую дистанцию, линию между. Ты – нежное, гибкое. Ты – непонятно-отстраненное. Шаг – отпечаток из другой жизни. И всё твоё существование – отпечаток из других жизней, которыми приходилось жить. А я – плетусь рядом. Тень упруго скачет рядом. Руки, руки – лианы! Пальцы – в сигареты. Улыбаюсь. Улыбаюсь…