«Руководители эксперимента назвали его "Обскура Сомния", что в переводе означает "темные сны". Именно этот логотип я видела на наших поездах. Алекс говорил, что боязнь смерти – словно темные сновидения: выпивают из нас душу до дна, оставляя лишь пустую оболочку. Поэтому наука начала заботиться о нашем светлом будущем уже тогда... Пыталась заботиться…»
Жанр: научная фантастика, постапокалипсис, 16+
Дата выхода: май 2019
Слоган:
"Сон разума рождает чудовищ..."
ЛАБОРАТОРИЯ "ОС", 17 ноября 2031, 19:46
…Я поднимаю пистолет, сжимая его побелевшими от холода и напряжения пальцами, и подношу к голове. Конец ствола жестко упирается мне в висок. Еще пятнадцать секунд, максимум – полминуты, и все закончится. Все придет в норму…
Железная дверь с той стороны прогибается и дрожит, сотрясаясь от мощных ударов. Главное, успеть сделать это до того, как они сюда доберутся. Почему так предательски дрожат руки?..
Под напором снаружи ждать осталось недолго. Я зажмуриваюсь, готовясь нажать на курок, и думаю о том, что так будет лучше. Для всех. Это очень сложная история, занявшая у меня две жизни, но я была бы готова вам ее рассказать.
Если бы это что-то изменило…
***
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. СОМНИЯ.
- Я чувствую себя загнанной в угол.
И я не знаю, где мне выйти…
Глава 1. Город.
Город колеблется белесой туманной дымкой на горизонте, и я смотрю, как на него позолотой и розовым наползает рассвет, вспыхивая застывшими водяными каплями на стеблях травы. Дыхание из моего рта поднимается облачками пара и причудливо кристаллизуется, образуя морозный узор. Но несмотря на холод, ломаная линия городских крыш дрожит в отдалении, в сверкающем мареве, как будто немного подтаявшая.
– Не лежи на земле. Простудишься, заболеешь и умрешь, – Хэнк поднимает меня за шкирку и ставит на ноги, как какую-нибудь тряпичную куклу. Одним движением руки. Я оборачиваюсь, заинтересованно глядя на то, что он насобирал, пока я валялась на пригорке, глядя в небо.
Хэнк одет в темно-зеленую армейскую форму без нашивок, кое-где изрядно потрепанную нашими утренними вылазками, а за спиной у него такой же зеленый, туго набитый рюкзак, сзади к которому еще что-то привязано. Парень усмехается, наблюдая, как я разинув рот от удивления молча оглядываю его находки.
Внутри наверняка детали машин, разные провода, кабели, еще не пришедшие в негодность, или какие-нибудь важные запчасти, как то бывает не часто да и то – если сильно повезет.
Мы – барахольщики, но на этом зиждется наша и без того не очень светлая жизнь и еще более мутное будущее…
– Где ты все это нашел?! – восклицаю я, радостно оббегая и осматривая его со всех сторон, но Хэнк вертится, нарочно не давая мне рассмотреть. Наконец удается поставить его на одно место.
– Нужно меньше лежать на холодном солнышке и больше бегать, – снова усмехается он. – А на самом деле пришлось облазить несколько домов, где мы еще не были.
Я потупляю взгляд, пока мы идем к краю каменистой насыпи, где Хэнк привычно спрыгивает на ровную поверхность, а я спускаюсь по лестнице. С одной стороны, так лучше видно то, что у тебя под ногами и меньше шансов поскользнуться и сломать себе что-нибудь плохо срастающееся. С другой – мне опять стыдно за то, что не помогла ему в поисках, а отстала, залюбовавшись утренним солнцем.
Но ничего не могу с собой поделать: вокзал – моя слабость.
Мы спускаемся ниже, углубляясь в канавку между двумя бетонными платформами. Я иду посередине между рельсов, Хэнк – следом, еще умудряясь что-то насвистывать на ходу, побрякивая металлоломом в рюкзаке. Он всегда пропускает меня вперед, словно готов каждую секунду прикрывать от какой-либо опасности.
По обе стороны от нас на пригорках блестит в кристаллах воды пушистая желтая трава, и я вспоминаю, чем еще занималась до того, как меня прервали, – пыталась вспомнить ее название. Надо будет запросить доступ в архив и поискать ботанический атлас…
Станция остается позади, охваченная миражом утреннего тумана, за ней в прозрачной дымке тает густое переплетение проводов, сидящие на них, как птицы, сигнальные огни, и линии электропередач. Мы делаем небольшой крюк, после чего пролезаем сквозь дыру в металлическом ограждении и опять выбираемся на обычную дорогу где-то на задворках бывших торговых рядов.
Одноэтажные маленькие домики из грубо сколоченных досок, с листами нержавеющей стали вместо крыши, стоят на открытом пространстве, в несколько рядов, образуя как бы узкие коридоры, в которых вразброс валяются выволоченные из них предметы. Стеклянные прилавки, столы, холодильники, стулья с вырванными ножками и прочий инвентарь. Все в таком состоянии, будто кто-то остервенело потрошил несчастные домики в поисках ценностей. Кто-то, обладающий недюжинной силой.
Не знаю, почему Хэнк считает этот путь безопасным – лично по мне, за этими палатками и поваленными конструкциями идеально спрятаться, чтобы выжидать добычу.
Вместо того, чтобы привычно свернуть направо, к большому проспекту, парень неожиданно бросает мне под ноги свой рюкзак, велит ждать и без каких-либо больше объяснений ныряет под своды здания железнодорожного вокзала с выбитой дверью под навесом и единственного здесь, что тянется ввысь.
В металлической сетке над входом – осколки разбитой лампочки. Под мутным окном –длинная скамейка, стены оплетены хилым плющом, в котором затерялась табличка «Осторожно! Не курить». Рядом, в куче мусора и жестяных банок, отчетливо виднеются носки грубых резиновых сапог с плотной подошвой.
Кажется, что хозяева только что были здесь, отошли куда-то, но уже вот-вот должны вернуться.
Только все знают, что этого не произойдет…
Хэнк появляется в дверном проеме так же внезапно, как и исчез. Молча нагибается, подбирая с земли туго набитый рюкзак, коротко и нервно передергивает плечами. Видимо, не нашел того, что искал.
Я ничего не спрашиваю.
Парень заводит разговор на какую-то неважную тему, но в тот момент, когда мы выходим из центра города, Хэнк как по команде замолкает, и дальше слышны только наши шаги, да как изредка вздрагивает, бряцая, огромный набитый рюкзак. Я представляю, как он сосредоточенно стискивает челюсти, хмурит брови, глядя себе под ноги и отсчитывая шаги. Но даже не оборачиваюсь и не сбавляю темпа, опасаясь, что он начнет ругаться и подгонять вперед...
В моей жизни никогда не было «love story». И даже Хэнк. Миндальные глаза постоянно смеются, глядя на меня с дружелюбным прищуром:
"Не лежи на земле. Простудишься, заболеешь и умрешь..." – самое ласковое, что он может мне сказать. Раньше нас часто принимали за брата и сестру – одинаковые, чуть волнистые темные волосы, серо-голубые глаза, схожие островатые черты лица. Но на самом деле мы вряд ли бы оказались даже просто знакомы, не случись в нашей жизни всего этого…
…Осенью 2021 года эпидемия ранее неизвестной респираторной инфекции практически полностью уничтожила население больших городов. В новостях писали (тогда еще успели) про резкий всплеск неизвестного острого заболевания с необычайно коротким инкубационным периодом.
Больше всех пострадали крупные города – такие, в которых было метро с системой вентиляции и распределения фильтрованного воздуха.
Первичными клетками-мишенями для размножения бактериального штамма стали наши органы дыхания, в которые он попадал, цепляясь за слизистые оболочки дыхательных путей, а затем достигая легких.
Заражение носило характер ядерного взрыва: в пятницу человек пришел домой с насморком, в субботу начиналась пневмония, появлялась ржавая слизь, мокрота, общая слабость. В воскресенье развивался обширный отек легких, острая дыхательная недостаточность и, как следствие, – смерть.
Наш городок был тихим, немноголюдным местом, где обретались различные ученые и деятели науки разных сословий. Те, кто не оказывал прямого воздействия на новейшие разработки, но несомненно служил одним из многочисленных и важных винтиков в машине научно-технического прогресса.
Здесь я и родилась…
Моя мама была ученым. В детстве вместо привычных сказок мне читали научные статьи и диссертации, а особым развлечение воспринималось пролистывание картинок в журнале «Древо познания», выписываемого нами на дом. Им у нас был занят отдельный стеллаж в углу комнаты, а рядом стояло кресло, в которое я любила забираться с ногами, накрываясь колючим пледом с бахромой.
Однажды мама показала мне толстую книжку про химические вещества. Позднее я узнала, что книжка называлась «Энзимология».
Больше всего меня зацепил в ней момент, что существуют соединения, благодаря которым слизистые оболочки не покрываются плесенью.
После этого я долго не могла нормально спать по ночам. Мне снилось, что на моих глазах вырос мох и я ничего не вижу. Я просыпалась во тьме, тяжело дыша, и не могла кричать, потому что в горле было мягко, бархатно и ворсисто, и молча молилась, всхлипывая в подушку.
С годами детский страх прошел, молитвы забылись, но это ощущение неизбежности конца еще долго преследовало сквозь воспоминания.
Одна из транснациональных корпораций, имевшая поблизости нашего города областной филиал лабораторий, занималась исследованиями микробиологических препаратов. Они экспериментировали с применением вирусов и бактерий в производстве лекарственных средств.
Вот и доигрались…
В день, когда случился апокалипсис, мне исполнилось десять. Моя жизнь только начиналась. В то время как миру пришел конец…
…По сторонам от дороги двумя длинными рядами тянутся пятиэтажные и девятиэтажные панельные дома. Когда-то давно город возник на месте нескольких деревень в районе железнодорожной станции как один из научно-производственных центров микроэлектроники.
Когда-то собранные, словно из конструктора, домики нежных пастельных тонов, сейчас мало чем выделяются среди бушующего зеленого ландшафта: швы между блоками потемнели, облицовочная плитка потрескалась, рамы рассохлись, за мутными стеклами едва видны покрытые пылью предметы мебели.
Ни тебе весенних субботников во дворе, плакатов по типу «Наш дом – нам его и беречь», дворников в засаленных телогрейках.
Асфальт потрескался, местами его испещрили полосы, похожие на глубокие шрамы или рытвины от когтей гигантского дикого животного. Взбугренные края трещин оползают под напором травы, ветер нанес откуда-то оранжевого песка. Земля здесь никудышная – почти одна глина, сухая, морщинистая, как старушечья кожа, но вездесущие одуванчики умудряются прорастать даже тут. Я перешагиваю через их жухлые стебли. Скоро придут сильные морозы, и они совсем поникнут.
В полукилометре впереди широким материком выдается вперед к проспекту высокая бетонная стена, построенная уже после катастрофы. Ее белый, обжигающий взгляд край маячит на фоне хмурого ноябрьского неба, пока не приближается совсем, возрастает, закрывая собой половину обзора.
Пять метров над головой чистой несокрушимой монолитной мощи. Я знаю, с двух сторон в ней есть ворота – одни на каждую из частей Базы, северные и южные, – и пост охраны из вооруженных ребят самых младших военных чинов, и с самомнением, граничащим с уровнем стены.
Двое детин с автоматами неподвижными истуканами стоят по обо стороны от ворот, положив руки на приклады, но заметив нас, быстро вскидываются. Я слышу характерный щелчок передернутого затвора. Все это показуха, мелочь, но выглядит достаточно внушительно. Особенно для тех, кто выбирается в город в первый раз.
Но мы-то здесь уже далеко не впервые, пора бы запомнить…
– Предъявите пропуск и разрешение на выход, – произносит один из них, рыжий, с вытянутым длинным лицом, влажными губами и неприятным скользким взглядом из-под жидких ресниц.
В любой группе всегда почти с первого взгляда видно, кто тут главный, а кто на роли массовки. Второй с короткими светлыми волосами ежиком, щупленький, держится в тени, коротко поглядывает, с неприязнью и как бы ожидая подвоха от любого нашего действия.
Всех институтских эти бравые вояки между собой называют не иначе как «лабораторными крысами». Мы же промеж себя зовем их только «сторожевыми псами». Как видно, симпатией тут не попахивает даже слабо…
Но Хэнк не относится ни к тем, ни к другим, и с ним дежурные обычно придерживают языки за зубами, стараясь не блистать юмором.
– Рюкзаки на контроль, сами проходим на личный досмотр, – нахально усмехается этот рыжий, с мелкими кудряшками за ушами, указывая, для пафоса, дулом автомата на меня.
Я со вздохом делаю короткий шаг ему навстречу, под своды арки, при этом задирая руки так, чтобы локти оказались на уровне плеч, не выше. Оставив свой автомат, парень несколькими короткими, отрывистыми движениями проводит по бокам и вдоль спины, ощупывает рукава куртки, как будто мне взбрело в голову что-то спрятать там. Как будто нам вообще есть смысл тащить что-то запретное к себе же домой. Охлопывает боковые карманы моих штанов и, не найдя ничего, выдыхает мне в лицо все с той же приторной липкой улыбочкой:
– Все чисто. Добро пожаловать на Базу.
Я презрительно усмехаюсь и оборачиваюсь через плечо, делая шаг к воротам. Хэнк все еще воюет со вторым солдатом за наши рюкзаки. Тот второй, еще совсем зеленый, особо и не смеет возражать, быстро сдается, и, ставя печать ему на пропуск, пятится в сторону. На его месте я бы тоже не стала спорить. С Хэнком вообще мало кто решался спорить.
– Зои! – окликают меня позади, когда я уже практически этого не ожидаю.
Снова нехотя поворачиваю голову, натыкаясь на осклабившуюся физиономию рыжего.
– Зои, может это… того, встретимся сегодня после дежурства?.. Нынче же нравы свободные, сегодня с одним, завтра – с другим. Скрасим одиночество друг друга…
Хэнк порывисто оборачивается, намереваясь поддаться на провокацию и тем самым нарушить десяток внутрибазовых правил, из-за которых следующий поход в город светит нам только через ближайший месяц, но я останавливаю его рукой и произношу как можно более спокойно, тихо и твердо, как всегда умела:
– Я свое одиночество мусором не украшаю. Запомни это…
Несколько долгих секунд он смотрит мне в глаза, презрительно, почти ненавистно, словно пытаясь этим вскрыть меня, как ореховую скорлупу, после чего нехотя сдается и делает шаг к воротам. Гремит замком, вставляя ключ.
Вскипевшая было внутри меня волна ярости постепенно начинает подниматься еще выше, норовя захлестнуть с головой, но достаточно быстро замолкает, потому что перед нами наконец-то открываются ворота, и мы с Хэнком попадаем в совершенно другое место.
В Город внутри города.