Еще раз напомню моим дорогим читателям, что Хейна (Гайна) – это реальный исторический персонаж, сыгравший важную роль в истории Еропы. Хейна поднялся выше всех своих соплеменников (скифов, славян, готов) подавшихся на военную службу в Рим. Этот бесстрашный и опытный воин, казавшийся некоторым зарвавшимся мальчишкой, появился в Риме со своим отрядом головорезов в то самое время, когда шло соперничество между Флавием Стилихоном — фактическим правителем Западной Римской империи при Гонории и Флавием Руфином — префектом Феодосия Великого в Константинополе, опекуном при его сыне Аркадии. Смелые и отчаянные, готовые на все воины были нужны всем.
Хейна был взят на службу, а в скором времени так прославился своими дерзкими победами над гуннами и половцами, что был возведен в чин генерала. Дальнейший его взлет был еще более стремительным: полк за полком, бригада за бригадой, армия за армией оказывались в руках этого мальчишки, и еще больше армейских отрядов мечтало служить под его командованием. Так что в скором времени у Хейны появились несколько дочерних что ли армий, возглавляемых теперь его молодыми товарищами. Эти дерзкие сорванцы теперь решаль судьбы двух великих империй – Западной и Восточной.
В то время Руфин стремился стать императором в Восточной Римской империи, а Стилихон стремился убить Руфина и подчинить себе Восточную Римскую империю. Для осуществления этой своей цели Стилихон уговаривает императора Гонория послать войско в помощь своему брату Аркадию для защиты от страданий людей на Востоке. 27 ноября 395 года было послано войско, во главе которого стоял Хейна. Хейна с воинами прибыл в Константинополь и освободил его от тирана.
После этого история читается как роман и без всяких художественных добавок. В результате похода Хейны власть при дворе в Константинополе перешла к фавориту юного императора Византии Аркадия, евнуху Евтропию. Этот человек подчинил себе волю юного императора, окружив его самыми изысканными красавицами, тонким вином, томной музыкой, и сладким афганским опиумом. И пока юный император, пленник своей неги, утолял свои неутолимые юношеские страсти, Евтропий прибрал к своим рукам всю власть.
Хейна остался тогда в столице на должности военного магистра, которому Евтропий щедро, очень щедро платил. Но Хейна прекрасно знал, что Евтропий ненавидит его и его товарищей-дружинников. Евтропий был обязан им слишком многим – всем. И такие вещи, естественно, не прощались. Да и Хейне, этому бесстрашному воину, повелителю армий, скучно и тошно было смотреть на жирную надменную физиономию Евтропия. Ему так хотелось щелкнуть евнуха по его жирному носу, и Хейна решил, что однажды он сделает это.
Впрочем, Хейна умел сдерживать свои чувства. Он был христианин, как и большинство его дружинников. Он был Боготырем, то есть воином Бога. Его дружина наблюдала за сохранением свобод христиан на просторах то Западной, то Восточной Империи. В Константинополе, этом Новом Риме, христиане тоже жили наряду с язычниками. Но Хейне тяжело было понять этих христиан. Жили эти христиане в целом как язычники, в роскоши и разврате, но зато бесконечно спорили о каких-то мало понятных Хейне богословских вопросах. Главное, что Хейна понял в Константинополе, это то, что у греков христианство – это та философия, возростая в которой человек набирает вес в обществе, поднимается в авторитете, в своем политическом, экономическом положении. Тут кишели разные христианские философско-политические партии, которые обвиняли друг друга в заблуждениях и ошибках. И все они рвались к власти, подсиживали друг друга, строчили доносы, требовали от императора жестоко наказать еретиков – то есть своих оппонентов.
Хейне это было непонятно. Его племя давно уже обратилось в христианство, и именно оно помогло сделать христианство узаконенной религией на Западе и Востоке. Хейна и его дружинники готовы были все отдать за свою веру, всем пожертвовать. Это были простые люди, искренние и прямые. А эти люди, эти профессиональные богословы Нового Рима, они были совсем другими. Они были такими важными, такими гордыми и надменными, что глядя на них Хейне сразу приходили в голову фарисеи и саддукеи времен Иисуса Христа. Как могло это произойти? Почему христианство Византии было таким? Чего тут не хватало людям? Почему они были такими холодными и расчетливыми? Об этом думал Хейна, наблюдая за жизнью в Новом Риме.
В том, что Хейна (Гайна) был христианин – у историков не возникает сомнений. Впрочем, его христианство, вольное, как в поле ветер, не было христианством придворным, политическим, схоластическим. Его богословие было довольно просто: защищай ближнего, как самого себя. Он знал, что в Иисусе Христе, том Царе, Которому ходили кланяться его деды, Бог даровал миру спасение от греха и смерти, от сатаны и могилы. И эта вера делала скифов еще более бесстрашными – они знали, что если они погибнут, защищая слабого, то они удостоятся большей награды от Бога. Но все же умирать они не спешили.
Хейна читал свою Библию, недавно переведенную на готский язык епископом Вульфилой. Это не была вся Библия, целиком, но самые главные из нее фрагменты – Скифский Серебряный Кодекс. Других книг воин Хейна не читал. Он понимал Библию по своему, как и каждый скиф, каждый свободный человек. Но оказавшись в Новом Риме, в городе, построенном императором Константином, Хейна внезапно обнаружил себя в окружении совсем иных христиан. И та вера, которую он до сих пор защищал, казалась ему тут какой-то совсем иной. Он не мог и не стремился понять и уж тем более принять византийскую, придворную веру – он видел, что эта греческая «вера» делала с людьми, во что их превращала – в лицемеров и обманщиков, воров и сквалыг. И, самое главное, Хейна поражался тому, что местные священники как будто ничего такого не замечали. Да и сами они были редкостными мошенниками, по наблюдениям Хейны. И богатством уступали разве что высшим чиновникам империи.
Но все же Хейна не понимал главного – он не понимал, насколько серьезную игру затевало духовенство. И козырем в этой игре они используют необычный и незнакомый Хейне прием – ортодоксию. Главным критерием веры, главным признаком христианства становилась, таким образом, не живая вера людей, не их жизнь, не даже дела их, плоды их – а принятие или непринятие какого-то сложного, непонятного Хейне документа, над которым спорила кучка богословов. Этот документ, о котором Хейна только слышал, делал какие-то невероятно тонкие различия в богословских понятиях, что у Хейны начинала болеть голова всякий раз, когда ему пытались читать этот документ – по его же просьбе.
В общем, Хейна решил, что он чихать хотел на документы всех этих Царьградских попов, которые он не понимал и понимать не хотел. Он, как христианский князь и вождь, требовал только одного – чтобы все, исповедующие Иисуса Христа своим Господом и Спасителем могли свободно поклоняться, и не подвергались гонениям. А вот с этим в Царьграде, в котором Хейна тогда обосновался, было плохо. Здесь уже давно шла яростная борьба между сторонниками Ария, давно уже скончавшегося, и епископа Иоанна, вполне здравствующего, пышущего здоровьем и гневными выпадами в сторону последователей Ария и любых других «еретиков».
Феодорит Кирский сообщает о следующем: Хейна (Гайна) был якобы «арианином» и просил императора Аркадия отдать для молитвенных собраний готам-арианам один из «православных» храмов в столице. Император за советом обратился к Иоанну Златоусту. Тот дал следующий ответ василевсу: «Не делай такого обещания, Государь, не приказывай отдавать святая псам. Я не допущу, чтобы исповедующие и прославляющие Бога-Слово, выведены были из божественного храма и сдали его хулителям Христа. Да не бойся этого варвара, Государь, но, призвав обоих нас — меня и его, спокойно слушай, что будет говорено. Я обуздаю его язык и заставлю не требовать того, чего не следует отдавать».
Надо сказать, что епископ Иоанн, прозванный за свое искусство речей и острый язык Златоустом, был не только влиятельнейшим богословом, но еще и искусным политиком. В отсутствие прочной императорской власти он почувствовал себя своего рода Восточным Папой, и проявлял очень мало терпения к инакомыслию и уж тем более свободомыслию.
На следующий день император пригласил к себе Иоанна и Гайну. После разговора с Хейной епископ Иоанн Златоуст, который до тех пор его никогда не встречал, вынужден был пойти на попятную. Столкнувшись с непоколебимым и прямым, как меч, взглядом славянского князя, великий муж Церкви как будто смягчился. Глубоко в сердце Восточной культуры сидит все-таки особое отношение к царственным особам – даже в церковной среде. Поэтому и Цезарепапизм был естественным состоянием Востока на протяжении тысячи лет. Но тогда они находились еще у самого начала этого долгого пути, и было еще неизвестно – по какому пути пойдет Церковь.Иоанн Златоуст явно тянул одеяло в сторону Папацезаризма, главенства Церкви над государством. Но встреча с князем Хейне поставила его на свое место и немного успокоила. Он почувствовал себя тем, кем и должен чувствовать себя Царьградский епископ в присутствии своего властелина. И хотя Иоанн этого не признал бы ни за что, он все же прочувствовал на себе присутствие государя, и резко поменял свой тон.
Он сказал Хейне, что для него, и его дружинников, и всех, находящихся под его покровительством, т.е. славянам – а числа этим людям было ни счесть – всегда открыт любой храм. Впоследствии Златоуст в качестве посла императора – а по сути являясь главным авторитетным лидером империи – ездил к Хейне в Фракию. Там он еще больше убедился в масштабах силы скифского народа. Но об этом поговорим в наших последующих главах. Не уходите далеко, друзья.