Из книги Э. Ренан. Жизнь Иисуса. С.-Петербург, 1912. С.81 - 98
(Сохранена стилистика оригинала - ВП)
Гл.I ДЕТСТВО И ЮНОСТЬ ИИСУСА
Иисус родился в Назарете, небольшом городе Галилеи, который до него был совершенно неизвестен. Всю жизнь его звали назаренином, если же, впоследствии, легенда и произвела его из Вифлеема, то лишь благодаря значительной натяжке. Мы далее увидим, для чего была сделана эта подтасовка, и почему она была необходимым следствием приписанной Иисусу роли Мессии. Год рождения его точно неизвестен. Он родился в царствование императора Августа, вероятно около 750 года римского летоисчисления, т.е. повидимому, несколькими годами ранее первого года христианской эры, которая всеми цивилизованными народами принята для счета лет от предполагаемого дня его рождения. Данное ему имя Иисус представляет популярное искажение имени Иошуа, и было одним из обычных, но впоследствии, разумеется, и в нем стали искать таинственный смысл и намек на его призвание Спасителя. Возможно, что и его самого, как всех мистиков, воодушевляла подобная мысль. История знает не один пример, когда имя, данное ребенку безо всякой задней мысли, служило поводом для великой исторической миссии. Пламенные натуры ни за что не хотят видеть во всем касающемся их, простой случай. Вся их судьба уже наперед предопределена Богом; знак высшего промысла они усматривают в самых ничтожных обстоятельствах.
Население Галилеи было весьма разнообразно, что видно из самого названия этой страны. В ней, в эпоху Иисуса, жило много не-иудеев (финикияне, сирийцы, арабы и даже греки). Обращение в иудейскую веру в стране с таким смешанным населением были нередки. А потому и невозможно возбудить здесь вопроса о расе и разыскивать, какая кровь текла в жилах того, кто сам более всех содействовал искоренению кровных различий в человечестве.
Родом он был простолюдин. Отец его, Йосиф и мать Мария, принадлежали к среднему классу и были ремесленниками, содержавшими себя трудами рук своих, - положение весьма обыкновенное на востоке, которое не может называться ни благосостоянием, ни крайней нуждою. Чрезвычайная простота жизни в этом крае, устраняя потребность в роскоши, как бы уничтожает преимущества богача и обращает всех в добровольных бедняков. С другой стороны, полное отсутствие художественного вкуса и всякого влечения к искусственному украшению материальной жизни, придает жилищу людей, которые собственно ни в чем не нуждаются, какой-то вид убогости. Если оставить в стороне ту отталкивающую неопрятность, которую принес собой Ислам в Св. Землю, то можно думать, что Назарет эпохи Иисуса представлял почти такую же картину, как теперь. Мы узнаем улицы, на которых он играл ребенком, в этих каменистых, вьющихся меж хат, дорожках или переулочках. Дом Иосифа имел, конечно много сходства с теми жалкими лачужками, в которые свет проникает через дверь и которые служат одновременно мастерскою, кухнею и спальной; вся обстановка их состоит из циновки, нескольких подушек на полу, двух или трех глиняных горшков и крашенного сундука.
Семья его, - происходила ли она от одного или нескольких браков, - была довольно многочисленная. У Иисуса были братья и сестры, из которых он был, повидимому, старший. Все они остались в неизвестности; ибо те четыре лица, которые выдаются за его родных братьев, и между которыми один Иаков получил в первые же годы развития христианства большое значение, были собственно двоюродными братьями Иисуса. Дело в том, что у матери Иисусовой, Марии, была сестра, по имени тоже Мария. Бывшая замужем за неким Алфеем или Клеопой (оба имени, повидимому, обозначают одно лицо) и имевшая нескольких сыновей, которые играли позже среди учеников Иисуса важную роль. Эти то двоюродные братья, отличавшиеся привязанностью к своему юному учителю (его родные братья не веровали в него и даже были ему враждебны), и получили прозвание «братьев Господних».
Родные братья Иисуса, равно как и мать его, не имели при жизни никакого значения и стали популярны уже после его смерти. Но и тогда, повидимому, они далеко не пользовались тем уважением, как двоюродные братья, которые следовали за Иисусом более самостоятельно и отличались большой оригинальностью характера. Самые имена их забыты до такой степени, что когда евангелист, в своем уставе назареян перечисляет братьев Иисусовых по плоти, то ему прежде всего вспоминаются имена сыновей Клеопы.
Иисусовы сестры вышли замуж в Назарете; там же провел и он первые годы своей юности. Назарет был маленький городок, раскинувшийся в широкой долине, которая значительно расширяется по направлению к вершинам гор, замыкающих с севера плоскогорие Эздрелонское. В настоящее время на нем считается до трех или четырех тысяч жителей, и можно думать, что эта цифра мало изменилась с эпохи Иисусовой. Зимою там довольно холодно и климат вообще здоров. Этот городок, подобно всем европейским местечкам того времени, был просто группой хижин, выстроенных безо всякого стиля, и представлял, без сомнения, тот общий вид, довольно печальный и бедный, который характерен для всех вообще селений в семитических странах. Дома, повидимому, не слишком отличались от тех сложенных из камня, лишенных всякого украшения маленьких кубиков, какими усеяны по сие время плодороднейшие части Ливана, и которые, однакож, среди виноградников и фиговых деревьев оставляют, тем не менее, довольно приятное впечатление. Окрестности восхитительны; и едва ли найдется в мире местность, более располагающая к грезам об абсолютном счастии.
Даже в наше время Назарет – прелестный уголок, единственное, может быть, в Палестине место, где путешественник несколько отдыхает от тяжелого чувства, сжимающего его душу среди безпримерной пустыни. Улыбка и привет сияют на лице туземца, вся страна утопает в пышной зелени роскошных садов. Антонин Мученик, живший в конце VI века, набрасывает очаровательную картину окрестностей Назарета, которые он сравнивает с земным раем. Некоторые долины, к западу от города, вполне оправдывают его описание. Источник, когда-то служивший центром всей жизни и веселья этого города, теперь уже заглох, его растрескавшиеся водоемы дают лишь мутную воду. Но красота женщин, собирающихся вокруг него и ныне по вечерам, осталась та же; красота эта, которая была замечена еще в VI веке, в которой некоторые видели особый дар Девы-Марии, сохранилась поразительно и доныне. Это сирийский тип, во всей его прелести и грации. Без сомнения, некогда и Мария ходила сюда за водою, с кувшином на плече и останавливалась зачастую поболтать с землячками, так и умершими в безвестности. Антонин-Мученик замечает, что еврейские женщины, в других местах столь неприязненно относящиеся к христианству, здесь напротив, очень приветливы. Действительно, религиозная нетерпимость и в наше время не столь остра в Назарете, как в других местах Палестины.
Горизонт города тесен; но если подняться на небольшое, всегда освеженное ветерком плоскогорье, то перед вашими взорами развернется прелестная картина. С запада высятся живописные группы Кармельских гор, замыкающиеся крутым пиком, который точно готов опрокинуться в море. Далее виднеется возвышающаяся над городом Магедло, двойная вершина; а там – Сихемские горы, со своими святынями, которые восходят древностью ко временам Патриархов. Здесь горы Гельбоэ, - небольшая живописная группа, с которою связаны то прелестные, то умилительные воспоминания Сулема и Аэндора. Савор – в своей прекрасно округленной форме, напоминавшей женскую грудь; сквозь ущелие между городами Сулемом и Фавором виднеются долина Иорданская и плоскогорие Перейское, образующие вместе одну сплошную линию с восточной стороны. На севере, горы Сафет, постепенно понижаясь к морю, полузаслонили Сен-Жан-д’Арк, а позади их виден, как на ладони, залив Каифа.
Таков был горизонт, открывшийся очам Иисуса. Из этой-то волшебной сферы, из этой колыбели Царства Божия, смотрел он на божий мир, в течение многих лет. Даже можно сказать, что за всю жизнь свою он мало выходил из этих пределов, столь ему знакомых с раннего детства. Ибо тут же, с северной стороны, почти можно различить, на фоне, Гермонских гор, Кесарею Филипийскую, самый отдаленный предел его путешествий в страну язычников; а с южной, позади гор Самарийских, уже не так живописных, вы как будто предчувствуете мрачную Иудею, с ее губительной атмосферой абстракции и смерти.
Если когда-либо мир, оставаясь христианским, но глубже постигнув сущность христианских начал, вздумает заменить подлинными святыми ложные и жалкие, к которым прилеплялось благочестие грубых веков, то здесь, на этих высотах Назарета, построит он с свой храм. Здесь, на месте первого появления христианства, в самом центре деятельности создателя его, должен быть заложен храм, в котором могли бы слиться воедино молитвы всехъ христиан. Эта земля, скрывающая прах плотника Иосифа и тысяч безвестных, никогда не выходивших за пределы своей долины назарян, - более всякой другой местности располагает философа к созерцанию человеческих дел, к исцелению от оскорблений, наносимых ими нашим самым дорогим чувствам божественной цели, к которой стремится мир через безчисленные препятствия, не обращая внимания на всяческую суету.
Гл. II ВОСПИТАНИЕ ИИСУСА
Вот эта прекрасная, величественная природа одна и совершила все воспитание Иисуса. Он учился читать и писать, без сомнения, по восточному методу, состоящему в том, что ребенку дают книгу и заставляют повторять ее в такт с товарищами до тех пор, пока он не выуЧит наизусть. Сомнительно, однако, чтоб он понимал еврейские книги на подлинном их языке. Он приводит иногда тексты из них, но как это видно из сказаний его биографов, на арамейском языке. Принципы его экзегетики, сколько мы можем о них судить по экзегетике его учеников, имели много общего с бывшими тогда в общем ходу и составляющими дух Таргуммима и Мидрашима.
Должность школьного учителя, в маленьких еврейских городках, исправлял, обыкновенно, гаццан или чтец синагоги. Более высокие школы книжников или соферимов Иисус посещал мало (быть может, в Назарете такой школы не было); и вообще Он не обладал ни одним их тех знаний, которые в глазах толпы дают право на ученость. Тем не менее, было бы большой ошибкой думать, что он был невежда в обычном для нас смысле этого слова. У нас школьное образование проводит глубокую черту различия в личном достоинстве, между получившим и не получившим его. Но не так было на востоке; не так было вообще в доброе старое время. Ныне, при нашей изолированной и чисто индивидуальной жизни, человек, не прошедший школу, отличается некоторой грубостью. Это явление неведомо там, где нравственная культура и общий дух времени передаются путем безпрестанного общения людей между собою. Араб, от роду не ведавший никаких учителей, тем не менее обнаруживает иногда значительное развитие; его шатер является известного рода открытой академией, где из взаимного общения людей, сведующих и опытных, рождается великое умственное и даже литературное движение. Изящество манер и тонкость духа не имеют на Востоке ничего общего с так называемым у нас воспитанием. Напротив, педантами и неблаговоспитанными здесь как раз и считают люди ученых. В этом общественном строе невежество, которое у нас почти всегда отталкивает человека в низший слой общества, там наоборот, есть существенное условие великих дел великой оригинальности.
Мало также вероятно, чтоб Иисус знал по гречески. Этот язык был слабо распространен в Иудее, за исключением правящих классов и населенных язычниками городов, как например Кесарея. Обычным языком Иисуса было смешение с еврейским сирийское наречие, на котором тогда говорила Палестина. Еще менее основание думать, чтоб он был знаком с греческой культурой. Греческая наука была в большом гонении у палестинских учителей, которые за одно проклинали «того, кто разводил свиней, и того, кто учил сыновей греческой премудрости». Во всяком случае, эта наука не проникла в такие маленькие городки, как Назарет. Конечно, несмотря на анафему ортодоксов, были в то время и такие иудеи, которые уже восприняли и усвоили в себе греческую культуру. Не говоря об Иудейской школе Египта, где еще за двести лет перед тем делались попытки к слиянию эллинизма с иудаизмом, один еврей, Николай Дамасский в эту именно эпоху считался одним из самых замечательных, самыхъ ученых, самых влиятельных людей своего века. Вскоре затем, Иосифу Флавию суждено было доставить другой пример еврея, совершенно элленизированного. Но Николай был евреем разве только по происхождению, а Иосиф заявляет, что он составлял между соотечественниками исключение, и вся иудейская школа Египта, считавшаяся ересью, отделилась от Иерусалима в такой степени, что мы не находим о ней ни малейшего упоминания в Талмуде, ни в еврейском предании.
Несомненно лишь одно, что в Иерусалиме греческий язык тогда изучали мало, что греческую науку находили опасною, что занятие ею считалось пристойным для рабов или для суетной прикрасы женщин. Одно лишь изучение Закона считалось почтенным и достойным серьезного мужа. Один ученый раввин, на предложенный ему вопрос, когда всего приличнее учить детей «греческой мудрости», отвечал: «к тот час, когда нет ни дня, ни ночи; ибо сказано о законе: изучай его днем и ночью».
Итак, ни прямым, ни косвенным путем ни один элемент эллинской культуры не достиг Иисуса. Вне науки иудаизма он ничего не знал; его ум сохранил ту простодушную наивность, которая всегда ослабляется обширным и многосторонним образованием. Даже в самой сфере иудаизма он остался чужд многих таких стремлений, которые шли почти параллельно с его собственными. Так, ему совершенно неизвестны были, с одной стороны, аскетизм ессеев и терапевтов, а с другой – превосходные теории религиозной философии, созданные иудейской школой Александрии, гениальным представителем которой был в его время Филон. Встречающиеся на каждом шагу черты сходства между ним и Филоном, эти прекрасные изречения о любви к Богу, о человеколюбии, об успокоении в Боге, которые в сочинениях знаменитого александрийского мыслителя звучат отголоском евангелий, легко объясняются одинаковым направлением возвышенных умов, которое обуславливалось господствующим духом времени.
К счастью для него, он столь же мало был знаком и с уродливой схоластикой, которая преподавалась в иерусалимских синагогах, и из которой скоро вышел талмуд. Если, может быть, и случилось некоторым фарисеям заносить ее в Галилею, то он не прислушивался в их проповеди, а когда впоследствии ему пришлось столкнуться с этой пустой казуистикой, то она внушила ему только отвращение. Можно, впрочем, думать, что учение Гиллела было ему неизвестно. Гиллель, за пятьдесят лет до Иисуса, высказывал афоризмы, во многом сходные с Иисусовыми. По своей кротости, своему равнодушию к мирским благам, мягкости характера и по нападкам своим на лицемеров и первосвященников, Гиллель был прямым учителем Иисуса, если только можно говорить об учителе у человека, столь высоко оригинального.
Гораздо больше влияния имело на него чтение Ветхого Завета. Канонические священные книги распадались на две главные части: Закон, т.е. Пятикнижие, и Пророки в том виде, в каком мы знаем их теперь. Обширная аллегорическая экзегетика работала над всеми этими книгами и старалась извлечь из них то, чего в них не было, но что отвечало упованиям данной эпохи. Закон, представлявший не древние постановления страны, а скорее незбыточные утопии, фантастические предписания и благочестивы подделки, относившиеся ко времени царей пиетистов, сделался неизчерпаемым источником для самых хитрых толкований, с тех пор как нация лишилась самостоятельности. Что касается пророчеств и псалмов, то сложилось убеждение, что в этих книгах каждое сколько-нибудь темное таинственное выражение относилось к Мессии, и в нем прежде всего искали тип, который должен был осуществить все национальные надежды. Иисус разделял общее влечение к этим аллегорическим толкованиям, но вместе с тем, и истинная поэзия Библии, которой наивные Иерусалимские толкователи совершенно не замечали, была открыта его могучему духу. Закон, повидимому, не имел в глазах его особенного обаяния; он был убежден, что мог бы и сам дать в этом роде нечто лучшее; но религиозная поэзия псалмов как нельзя более отвечала его мягкой, лирической душе; эти священные песни в течение всей его жизни служили ему духовной пищей и ободрением.
Пророки, особенно Исаия и его продолжатели в эпоху вавилонского пленения с их пламенным красноречием, с их грезами о светлом будущем, с их негодующими обличениями, которые смягчались пленительными образами, сделались его истинными наставниками. Он без сомнения читал также многие из апокрифов, тех довольно уже поздних сочинений, авторы которых, для придания им авторитета, составлявшего монополию только самых древних писателей, прикрывали свои произведения именем какого-нибудь пророка или патриарха. Одна из этих книг особенно поражала его; это была книга Даниила. Написанная неведомым еврейским энтузиастом времен Артиоха Епифана и освященная известным именем древнего мудреца, книга эта была как бы эхом Израиля за последнее время. Ее автор, истинный творец философии истории, первый имел смелость взглянуть на историческую эволюцию и на смены царств, как на явления, подчиненные судьбам еврейского народа, Иисус был с детства проникнут этим высоким упованием. Возможно, что ему знакомы были также книги Эноха, пользовавшиеся тогда авторитетом наравне с священным писанием, и другие книги в этом же роде, столь сильно возбуждавшие народное воображение. Пришествие Мессии во всей его славе и одновременно столь страшное, народы низвергающиеся один за другим в бездну, конечное разрушение неба и земли, - все это безпрестанно рисовалось его фантазии; и множество людей высчитывали срок их наступления, что область сверх-естественного, в которой постоянно витали, благодаря подобным видениям, его мысли, и стала казаться ему совершенно натуральною и простою.
Как ложны были его представления о тогдашнем мире, видно на каждом шагу из подлинных его речей. Ему мир представлялся еще разделенным на царства, которые ведут между собою войны; он, повидимому, ничего не знает ни о «римском мире», ни о новом состоянии общества, которым был славен его век. О могуществе Империи он не имел никакого определенного понятия. До него дошло одно только имя «Кесарь». Он видел, как строились в Галилее или в окрестностях Тивериада, Иулиада, Диокесарея, пышные сооружения Иродов, старавшихся этими великолепными постройками выразить свое восхищение перед римской цивилизацией, и свою преданность членам фамилии Августа; ныне по странному капризу судьбы, искаженные имена этих городов служат названиями ничтожных бедуинских поселков. Он знал, вероятно, и Себасту, создание Ирода Великого, показанный городок, развалины которого имеют такой вид, точно все эти украшения были привезены сюда совершенно готовыми, и их осталось только разставить на месте, как декорации. Это архитектура тщеславия, привезенная в Иудею из заморских стран, эти сотни колонн, все одного диаметра, годные для украшений разве какой-нибудь пошлой «улицы Риволи», - вот, что он называл «царствами мира сего и всей их славой». Эта роскошь, созданная по заказу, это казенное искусство были ему не по душе. Он гораздо более любил свои галилейские деревни, где беспорядочно перемешивались хижины, хозяйственные постройки, высеченные в скалах, виноградные тиски, колодцы, гробницы, фиговые и масляничные сады. Он держался всегда ближе к природе. Царский двор представляется ему наполненным придворными, разряженными в дорогие блестящие платья. Милые несообразности, которыми изобилуют его притчи, как только на сцене появляются цари или сильные мира сего, доказывают, что аристократическое общество он представляет себе как деревенский юноша, который смотрит на «свет» сквозь призму своей наивности.
Еще менее знакомо было ему важное завоевание греческой науки, эта основа всякой философии, вполне подтверждаемая всем современным знанием идея, заключавшаяся в отрицании сверхестественных сил, которым простодушная вера древнейших времен приписывала управление вселенной. Почти на сто лет до него, Лукреций превосходно формулировал идею незыблемости общего закона природы. Отрицание чудес, мысль, что все в этом мире происходит согласно естественным законам, нарушить которые никакие высшие существа не могут, - эта мысль тогда была уже общим достоянием великих школ во всех странах, познакомившихся с греческой культурой. Быть может, не чужда она была даже Вавилону и Персии. Но об этих завоеваниях науки Иисус ничего не знал. Несмотря на то, что он родился в эпоху, когда уже провозглашен был принцип положительного знания, однако-ж, он жил в области сверх-естественного. Может быть никогда еще не была в евреях так сильна жажда к чудесному. Даже Филон, живший в крупном центре тогдашнего интеллектуального мира и получивший очень широкое образование, не чужд был самых вздорных и низкопробных суеверий.
Иисус ничем не отличался в этом отношении от своих земляков. Он верил в дьявола, которого считал каким-то гением зла, и вместе со всеми воображал, что нервные болезни являются делом демонов, которые овладевают больным и волнуют его. Чудесное не казалось ему исключением; оно было для него нормальным. Понятие о сверхествественном и о его невозможности являются на свет лишь со дня рождения экспериментального естествознания. Кто не имеет никакого понятия о физике, кто думает, что молитвою можно изменить движение облаков, остановить болезнь и самую смерть, тот не видит в чудесах ничего особенно странного, потому что весь мировой порядок кажется ему зависящим от произвола Божества. Такое умственное состояние было для Иисуса постоянным. Но на его великую душу эти верования производили действие совершенно обратное тому, какое они имеют на рядовых людей. У последних вера в непосредственное вмешательство Божие, обыкновенно, вызывает простодушное легковерие и шарлатанские плутни. У него, напротив, она выражалась в глубоком сознании самых близких отношений человека к Богу и в преувеличенном, благодаря этому, доверии к могуществу человека, - дивная ошибка, таившая в себе источник его силы! Ибо, если она и должна была со временем повредить ему в глазах физика и химика, то она давала ему над современниками такую власть, какою не обладал еще ни один смертный ни до, ни после него.
Уже в раннем возрасте обнаружился его оригинальный характер. Легенда с удовольствием повествует о том, как он еще двенадцатилетним мальчиком возстал против родительской власти и как, ради своего призвания, не задумался свернуть с проторенного пути. Положительно известно, по крайней мере, то, что родственные отношения имели для него мало значения. В своей семье он, повидимому, не пользовался любовью, а по временам и сам бывал к ней не слишком нежен. Иисус, как и все люди, преданные исключительно своей идее, ни во что не ставил кровные узы. Единственная сила, которые признают такие натуры между людьми, это идейная связь. «Вот матерь моя и братья мои, - говорил он, указывая на своих учеников, - ибо кто будет исполнять волю отца моего небесного, тот мне брат, и сестра, и матерь». Простодушная толпа не могла понять этого, и однажды, говорят, какая-то женщина, проходя мимо его, воскликнула: «блаженно чрево, носившее тебя, и сосцы, тебя питавшие!» - «Блаженные слышавшие слово Божие и соблюдающие его!» - ответил он на это. Скоро в этом смелом отрицании природы он должен был сделать еще шаг вперед; и мы увидим, как он отвергнет все земное, узы крови, любовь, отчизну, и не оставит в душе места ничему, кроме идеи, представлявшейся ему в абсолютной форме добра и истины.
Глава IX. НАГОРНАЯ ПРОПОВЕДЬ
Группа учеников, собравшихся вокруг Иисуса на берегах Тивериадского озера, включала от аристократии лишь сборщика податей и жену дворецкого Антипы, остальные - рыбаки и простые люди. Их невежество было безгранично, их ум был слаб, они верили в привидения и призраков. Ни один из элементов эллинской культуры не проник в эту первую христианскую ячейку; элементы еврейской образованности также отсутствовали в этой среде; но движения сердца и доброй воли там били через край.
Прекрасный климат Галилеи наполнял существование этих честных рыбаков сплошным очарованием. Прелюдией царства Божия была поистине эта среда людей простых, добрых, счастливых, или убаюкиваемых своим маленьким морем или мирно спящим на берегу. Нельзя представить себе всей чарующей прелести жизни, которая протекает лицом к лицу с открытым небом, того кроткого, но яркого пламени, которое согревает душу в ее соприкосновении с природой, тех ночных грез, которыми полны эти сверкающие звездами ночи, под бесконечно-глубоким лазурным покровом небе. В такую ночь Иаков, сделав себе из камня изголовье, увидел в звездах обещанные ему неисчислимые поколения, таинственную лестницу, по которой ангелы поднимались на небо и спускались на землю. В эпоху Иисуса небо еще не закрылось, и земля еще не охладела. Небо открывалось над Сыном человеческим; ангелы всходили и исходили над его головой; видения царства Божия были повсюду, ибо человек носил их в своем сердце. Чистый, кроткий взор этих простых людей созерцал вселенную в ее идеальном источнике; мир, быть может, раскрывал свою тайну божественно-чистому сознанию этих счастливых детей, которые за чистоту и ясность своего сердца удостоились однажды награды созерцать Бога.
Иисус жил со своими учениками почти всегда под открытым небом. То, стоя в лодке, он поучал своих слушателей, теснившихся на берегу, то всходил на одну из гор, окаймлявших озеро, и садился там, где воздух чист, а горизонт залит лучами. Преданные слушатели весело переходили за учителем с места на место, впитывая в себя плоды его вдохновения во всем обаянии их первоначального расцвета. Возникало порой наивное сомнение, чуть-чуть скептический вопрос – Иисус одним взглядом, одной улыбкой замыкал уста возражения. В каждом движении, в каждом шагу, в каждом облачке, которое промчалось, в каждом злаке, которой желтел, видели признаки близости того царства, которое должно было прийти, думали, что настал канун дня, когда увидят Бога, люди станут господами земли; слезы превращались в радость, всеобщее утешение спускалось на землю.
“Блаженны нищие духом, говорил учитель, ибо их есть царствие небесное!
“Блаженны плачащие, ибо они утешатся!
“Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю!
“Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся!
“Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут!
“Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят!
“Блаженны миротворцы, ибо они наречены будут сынами Божьими!
“Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть царство небесное!”
Проповедь эта была нежна, кротка и полна здорового и свежего дыхания полей. Он любил цветы и пользовался ими для поучений, полных красоты и очарования. Птицы небесные, море, горы, игры детей неизменно чередуются в его проповедях. В его стиле не было ничего, напоминающего греческий период, он ближе подходил к стилю еврейских притч, и особенно к характеру сентенций его ученых современников-иудеев, какие мы еще ныне читаем в Пирке Абот*. Его рассуждения не были пространны и носили характер изречений Корана; позднее, будучи связаны друг с другом, эти рассуждения составили те длинные поучения, которые записаны Матфеем. Никакие переходные связи не объединяли этих различных частей; но в общем, они проникнуты одним вдохновенным настроением. Особенно хорош был учитель в притчах. Иуда из Гавлонитиды не давал ему никаких образцов для этих восхитительных поучений. Иисус сам создавал их. Правда, в буддийских книгах встречаются притчи точно в таком же тоне и той же постройки, что и евангельские.
Но трудно допустить, что в этом обнаружилось буддийское влияние. Быть может, тот дух кротости и глубины чувства, который проникал собою в равной мере и нарождающееся христианство и буддизм – быть может он в состоянии объяснить это сходство.
Совершенное равнодушие к внешним богам и к суетному изобилию комфорта, которые так необходимы нам в нашем печальном климате, проистекало из простой и тихой жизни, которая царила в Галилее. Холодный климат, толкая человека на беспрестанную борьбу с внешней природой, придает большое значение борьбе за свое благосостояние. Напротив, страны, в которых нет стольких забот, суть страны идеализма и поэзии. Подобные стороны жизни ничтожны здесь в сравнении с радостью самой жизни. Украшения домов здесь бесполезно, ибо стараются держаться как можно больше на воздухе. Усиленное и правильное питание более умеренного климата здесь нашли бы тяжелым и неприятным. Что же касается роскоши одежд, то как соперничать с роскошной красотой, в которую Бог одел землю и птиц небесных? Труд в таком климате кажется бесполезным: то, что он дает не стоит того, во что обходится.
Полевые животные одеты лучше, чем самый богатый человек, а они не делают ничего.
Это презрение к труду, которое – раз причиной его не является лень – необыкновенно возвышает душу, вдохновляло Иисуса на самые чарующие проповеди. “Не собирайте себе, говорил он, сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют их и где воры подкапывают и крадут; собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляют и где воры не подкапывают и не крадут, ибо где сокровище ваше, там и сердце ваше будет. Никто не может служить двум господам; ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить, или одному станет усердствовать, а о другом не радеет. Не можете служить Богу и Маммоне. Посему говорю вам: не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего во что одеться. Взгляните на птиц небесных: они не сеют, не жнут, не собирают в житницы; и отец ваш небесный питает их. Вы не гораздо ли лучше их? Да и кто из вас, заботясь, может прибавить себе росту хотя на один локоть? И об одежде, что заботитесь? Посмотрите на полевые лилии, как они растут: не трудятся, не прядут; но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них; если же траву полевую, которая сегодня есть, а завтра будет брошена в печь, Бог так одевает; кольми паче вас, маловеры! Итак, не заботьтесь и не говорите: что нам есть, или что пить, или во что одеться? Потому что всего этого ищут язычники, и потому что Отец ваш Небесный знает, что вы имеете нужду во всем этом. Ищите же прежде царства Божия и правды его, и это все предложится вам. Итак не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний день сам позаботится о своем: довольно для каждого дня своей заботы.”
Это чисто-галилейское настроение имело решающее влияние на судьбы новой секты. Счастливая группа, полагавшаяся на отца небесного во всем, что касалось удовлетворения ее нужд, нашла за основное правило, - смотреть на житейские заботы, как на зло, которое душит в человеке зерно всякого хорошего чувства. Ежедневно она просила у Бога только на следующий день. К чему копить? Царство Божие наступает. “Продавайте имения ваши и раздавайте милостыню, говорил учитель. Приготовляйте мешки неветшающие, сокровище, неоскудевающее на небесах”. Делать сбережения для наследников, которых никогда не увидишь – что может быть бессмысленнее этого? В качестве образца человеческого безумия, Иисус любил приводить случай с человеком, который наполнил свои житницы и скопив в них имущества на многие годы, случайно умер. Разбой, который сильно укоренился в Галилее, давал много жизненности этому взгляду. Бедный, который не страдал от этого разбоя, должен был смотреть на себя, как на любимца Божия, меж тем, как богатый, не имея обеспеченного имущества, был в сущности обездолен. В наших обществах, построенных на сурово-проводимом извне понятии частной собственности, положение бедняка ужасно; у него буквально нет места под солнцем. Цветы, трава, тень существуют только для господ земли. На востоке же эти дары принадлежат Богу - и больше никому. Собственность является ничтожным преимуществом; природа принадлежит всем.
Впрочем, нарождающееся христианство только шло по следам иудействующих сект, которые практиковали отшельническую жизнь. Коммунистический принцип был душою этих сект, пользовавших одинаково дурным отношением фарисеев и саддукеев. Мессианизм, который явился у ортодоксальных евреев исключительно политическим принципом, становился у них принципом социальным. Своей кроткой, соразмерной, воздержанной жизнью, представляющей каждому индивидууму принадлежащую ему по праву часть общей свободы, эти маленькие церкви, в которых, до некоторой степени, быть может, и справедливо предполагали подражание нео-пифагорейским учреждениям, думали утвердить на земле царство небесное. Утопии счастливой жизни, основанные на братстве людей и культе истинного Бога, увлекали за собой эти возвышенные сердца и порождали со всех сторон отважные, искренние попытки, не имевшие, однако, серьезных шансов на будущее.
Иисус, отношения которого к ессеям трудно установить точно (сходство в истории не всегда содержит в себе понятие связи), в этом отношении был, несомненно, как братом. Общность имущества была некоторое время правилом в этой новой общине. Корыстолюбие было главным грехом; однако, надо хорошенько заметить, что грех корыстолюбия, по отношению к которому христианская мораль была так сурова, была тогда простым чувством привязанности к своей собственности. Первое условие для того, чтобы быть совершенным учеником Иисуса, состояло в том, чтобы продать свое имущество и раздать деньги бедным. Те, которые отступали перед этой крайностью, не имели доступа в общину. Иисус часто повторял, что тот, кто нашел царство Божие, должен купить его ценой всех своих богатств, так как при этом он только выигрывает. “Человек, говорил он, нашедший клад в поле, продает, не теряя ни минуты все, что имеет, и покупает это поле. Купец, нашедший драгоценный камень, продает все, что имеет, и покупает его.” Увы! Неудобные стороны такого порядка скоро дали себя почувствовать. Оказалась нужда, в казначее. Выбрали на эту должность Иуду из Кериота. Основательно или без основания его обвинили в краже денег из общинной казны - не знаем, но кассир этот кончил дурно.
Иногда учитель, вечно занятый больше небом, чем землей, учил еще более своеобразному пониманию политической экономии. В одной странной притче, управителя хвалят за то, что он создал себе друзей среди бедняков на средства своего господина для того, чтобы бедные, в свою очередь, ввели его за то в царство небесное. Действительно, бедные, будучи господами в этом царстве, будут принимать туда только тех, кто подавали им. Человек рассудительный, задумывающийся над будущим, должен поэтому стараться заручиться их симпатиями.
“Слышали все это и фарисеи, которые были сребролюбивы, говорит евангелист, и они смеялись над ним.” Слышали ли они и эту грозную притчу: “Некоторый человек был богат и одевался в порфиру и виссон и каждый день пиршествовал блистательно. Был также некоторый нищий, именем Лазар, который лежал у ворот его и желал напиться крошками, падающими со стола богача, и псы, проходя, лизали струпья его. Умер нищий, и отнесен был ангелами на лоно Авраамово; умер и богач, и похоронили его, и в аде, будучи в муках, он поднял глаза свои, увидел вдали Авраама и Лазаря на лоне его и, возопив, сказал: “Отче Аврааме! Умилостевить надо мною и пошли Лазаря, чтобы омочил конец перста своего в воде и прохладил язык мой, ибо я мучусь в пламени”. Но Авараам сказал: “Чадо! Вспомни, что ты уже получил доброе в жизни своей, а Лазарь злое; ныне же он здесь утешается, а ты страдаешь.” Можно ли придумать что-нибудь более справедливое? Позже эту притчу назвали притчей “о злом богаче” Он в аду, потому что богат, потому что он не отдает своего добра бедным, потому что обедает хорошо в то время, как другие у его ворот голодают”. Наконец, даже в такой момент, где нет этой преувеличенности требований, Иисус ставит обязательным условием продажу своего имущества и раздачу его бедным только как совет на пути к самосовершенствованию, но он делает при этом следующее страшное заявление: “Удобнее верблюду пройти через игольное ушко, нежели богатому войти в царство Божие”.
* Поучения отцов - трактат из еврейского канона, морально-этический кодекс иудаизма. - ВП
Глава X. ЦАРСТВО БОЖИЕ - ДОСТОЯНИЕ УБОГИХ
Эти истины, пригодные для страны, где жизнь соткана из света и воздуха, этот тонкий коммунизм детей Божьих, с верой живущих на лоне Отца своего, мог удовлетворять небольшую сектантскую группу наивных людей, всегда убежденных, что утопия их приближается к осуществлению. Но ясно, что на почве таких принципов нельзя было объединить все общество.
Иисус действительно скоро убедился, что мир господствующих никогда не пойдет за его царством. Тогда он отважился на крайне решительный шаг. Оставив весь этот мир людей сухого сердца и узких предрассудков, он обратился к простому народу. Настанет полная перемена в народе. Царство Божие уготовано: во-первых, для детей и тех, кто подобен им; во-вторых, для отверженных мира сего, жертв социальной гордыни, отталкивающей людей смиренных, хотя бы и с доброй душой; в- третих, для еретиков, схизматиков, мытарей, самаритян, язычников Тира и Сидона.
Следующая энергичная притча должна была объяснить этот призыв к народу. Царь приготовил брачный пир и посылает слуг звать приглашенных. Но всякий отказывается; иные даже наносят оскорбление слугам царя. Тогда царь прибегает к решительной мере! Люди привычные не захотели отозваться на его предложение; что же? Пусть придут первые встречные, толпящиеся на площадях и перепутьях, бедняки, нищие, калеки, - кто угодно! Только бы наполнить зал. “И клянусь вам”, говорит царь: ни один из тех приглашенных, не вкусит ужина моего”.
Итак, учение Иисуса превратилось в чистый евионизм (эвион по др. евр. "убогий, бедный"), т.е. в учение, по которому только бедные будут спасены, и настанет царство бедных. “Горе вам, богачи”, говорил он “ибо вы уже получили свое утешение! Горе вам, пресышенные ныне, ибо взалкаете! Горе вам, смеющиеся ныне, ибо восплачете и возрыдаете”. “Когда делаешь ужин”, говорил он еще: “не зови друзей своих, ни братьев своих, ни родственников, ни соседей богатых, чтобы и они тебя не позвали, и не получил ты воздаяния. Но когда делаешь пир, зови нищих, увечных, хромых, слепых и блажен будешь, что они не могут воздать тебе, ибо воздастся тебе в воскресении праведных”. В том же быть может смысле он часто повторял :”Будете хорошими купцами”, т.е. помещайте свои капиталы в “хорошие” руки, имея в виду царствие Божие, отдавая имущество бедным, согласно старинной пословице: “Дающий бедному дает взаймы Господу”.
Впрочем, это было не ново. Уже с давних пор еврейскую расу волновало демократическое движение, наиболее экзальтированное из всех сохранившихся в памяти человечества (притом, единственное, имевшее успех, ибо оно одно только удержалось в области чистой идеи). Та мысль, что Бог есть мститель за бедного и слабого против богатого и сильного, встречается на каждой странице в писаниях Ветхого Завета. Из всех историй в истории Израиля дух народный является наиболее постоянно господствующим. Пророки эти истинные трибуны, и можно сказать, самые смелые из трибунов, неустанно громили сильных и установили тесную связь между понятиями с одной стороны, - “богатый, нечестивый, жесткосердный, злой”, с другой, - бедный, кроткий, смиренный, благочестивый”. Когда в эпоху Селевдиков почти все аристократы отреклись от веры и перешли в эллинизм, - эта ассоциация идей еще более укрепилась. В книгах Еноха заключаются еще более ожесточенные проклятия по адресу мира богатых и сильных, чем в Евангелии. Роскошь изображена в ней как преступление. “Сын человеческий” в этом оригинальном Апокалипсисе развенчивает царей, отрывает их от сластолюбивой жизни и низвергает в геену.
Вступление Иудеи на нечестивый путь, недавнее вторжение совершенно мирского элемента роскоши и материального благополучия вызвали сильнейшую реакцию в пользу патриархальной простоты. “Горе вам, презирающим хижины и наследия наших отцов! Горе вам, строящим свои дворцы потом других! Каждый камень, каждый кирпич, заложенный в них, “есть уже грех”. Имя “бедного” сделалось синонимом “святого”, “друга Господа”. Этим именем любили называть себя галилейские ученики Иисуса; оно же долгое время было именем христиан Батанеи и Гаврана (назаретяне, евреи), которые оставались верными первоначальным учениям и языку Иисуса и гордились тем, что среди них были потомки его семьи. К концу II века, эти добрые сектанты, оставшиеся в стороне от великого течения, захватившего другие церкви, назывались уже еретиками (евиониты), и для объяснения этого названия указывали на вымышленного ересиарха Евиона.
Это преувеличенное превозношение бедности не могло продержаться долго. Оно было одним из тех утопических элементов, которые всегда сопутствуют великим деяниям и которым время выносит свой суд. Перенесенное в общественную среду человеческого общества христианство волей-неволей скоро согласилось принять в свое лоно и богатых. Подобным же образом, буддизм, бывший вначале исключительно учением монашествующих, принял в свои ряды и мирян, когда число вновь обращаемых увеличилось. Но следы первоначального происхождения не стираются. И хотя евионизм был скоро оставлен и забыт, однако, на всю историю христианских учений он наложил навсегда свой отпечаток. Сборник Logia, или поучений Иисуса, был составлен или, по крайней мере, дополнен в евионитских церквах Батанеи.
“Бедность” так и осталась идеалом истинных последователей Иисуса. Не иметь ничего - считалось истинно “евангелиевским состоянием”; нищенство сделалось добродетелью, признаком святости. Великое умбрийское движение XIII века из всех движений, имевших целью основание нового вероучения, наиболее походило на галилейское, и совершалось всецело во имя бедности. Франциск Ассизский, больше всех походивший на Иисуса своей чуткой душою, тонкостью, красотой и нежностью сердца, сливавшегося в жизнью вселенной, - был бедняком. Средневековые ордена нищенствующих и бессчисленные коммунистические секты (бедные Лиона, биггарды, добрые люди, братчики, униженные, евангельские бедные, сектаторы “вечного Евангелия” ) называли себя и были в действительности учениками Иисуса. Еще раз случилось, что самые незбыточные религиозные фантазии оказывались плодотворными.
Благочестивое нищенство, причиняющее в наше время столько тревоги нашим промышленным классовым обществам, в свое время в благоприятной среде было исполнено обстоятельной силы. Для массы людей с кроткой и созерцательной душой оно представляло единственное состояние, удовлетворяющее их. Такое превращение бедности в предмет любви и желаний, возвышение нищего на пьедестал и поклонение отрепьям бедняка – своеобразное явление, которого не может учитывать политическая экономия, но истинный моралист не может обойти его своим вниманием. Чтобы продолжать нести свою ношу, человечеству нужна вера, что не в хлебе одном награда его. И самая большая услуга, какую можно оказать ему, это повторять ему почаще, что оно живет не только одним хлебом.
Как и все великие люди, Иисус имел влечение к народу и с ним чувствовал себя в своей стихии. Евангелие, по его мысли, создано для бедных: это им он принес благостную весть о спасении. Все отверженные ортодоксальным иудаизмом были его избранными. Любовь к народу, сострадание к его слабостям, благородные чувства вождя демократии, который ощущает в себе жизнь духа народного и сознает себя естественным истолкователем его, - невольно обнаруживаются ежеминутно в его деяниях и поучениях.
Иисус отнюдь не старался укротить ропот, вызванный его преувеличением к социальным предубеждениям века; напротив, казалось, он видел удовольствие в этом. Никто столь громогласно не заявлял о своем презрении к “миру”, презрении, которое является непременным условием великих дел и великой оригинальности. Он прощал богатого, лишь в том случае, если вследствие какого-либо предрассудка он оказывался гонимым в обществе. Он открыто оказывал предпочтение людям сомнительного образа жизни и мало уважаемым среди почтенных ортодоксов. “Мытари и блудницы вперед вас идут в царство Божие”, говорил он.; “ибо пришел к вам Иоанн”, - мытари и блудницы поверили ему. Вполне понятно, как больно он должен был уязвить людей, сделавших себе профессию из степенности и моральной строгости, упрек в том, что они не следуют хорошему примеру женщин легкого поведения.
В Иисусе не было ничего напускного, никакой показной суровости. Он не избегал веселья и охотно ходил на брачные пиршества. Одно из чудес, по преданию, было совершено для забавы гостей на свадебном пиру в небольшом городке. Свадебные торжества на Востоке совершались вечером. Каждый нес свой факел; огни, то приближавшиеся, то удалявшиеся, давали красивые световые эффекты. Иисус любил этот веселый вид оживления и нередко из этих картин черпал темы для своих притч. Люди приводили сравнение между таким поведением Иисуса и поведением Иоанна Крестителя и приходили в ужас. Однажды в тот день, когда фарисеи и ученики Иоанна постились, Иисуса спросили: “Почему это, в то время, как ученики Иоанна и фарисеи постятся и молятся, твои ученики едят и пьют? – “Оставьте их!” – ответил Иисус: “ могут ли поститься силы чертога брачного, когда с ними жених?... Но придут дни, когда отнимится у них жених, и тогда будут поститься в те дни”. Его мягкое, радостное душевное настроение выливалось непрерывно в форму оживленных замечаний, милых шуток. “Но кому уподоблю род сей?” – говорил он. – “Он подобен детям, которые сидят на улице и обращаясь к своим товарищам, говорят: ”Мы играли на свирели, и вы не плясали, мы пели вам печальные песни, а вы не рыдали”.
“Пришел Иоанн, не ест, не пьет; и говорят: в нем бес. Пришел сын Человеческий, ест и пьет; и говорят: вот человек, который любит есть и пить вино, друг мытарям и грешникам. И оправдана Премудрость делами ее”.
Так он разъезжал по Галилее как бы в непрерывном празднике, совершая путь на муле, - обычный способ передвижения на Востоке, весьма удобный и безопасный. Большие черные глаза мула, осененные длинными ресницами, сияли кротостью. Иной раз ученики устраивали ему незатейливые торжества, на которых главным украшением были ковры, импровизированные из их одежд: ими они покрывали мула или устилали ему путь. Когда он заходил в какой-нибудь дом, радость и благословение входили в них. Он останавливался в городах и больших селениях и всюду встречал радушное гостеприимство. На востоке дом, где остановился чужеземец, становится тотчас местом публичным; сюда сходится вся деревня; сбегаются дети, слуги их гонят а они все равно возвращаются. Иисус не выносил грубого обращения с этими наивными слушателями; он приближал их к себе и ласкал их. Матери, ободренные этим, приносили своих грудных детей, чтобы он прикоснулся к ним. Женщины умащали волосы его маслами и ноги - благовониями. Ученики иногда прогоняли их, наскучив ими; но Иисус, любящий старинные обычаи и все исходившее из простоты сердца, спешил загладить зло, причиненное слишком ретивыми учениками. Он защищал тех, кто хотел почтить его. Так, дети и женщины обожали его. И один из упреков, чаще всего бросаемых ему врагами, состоял в том, что он отрывает от семьи эти нежные существа, всегда склонные к соблазну.
ТАКИМ ОБРАЗОМ, НАРОЖДАЮЩАЯСЯ РЕЛИГИЯ БЫЛА ВО МНОГИХ ОТНОШЕНИЯХ ДВИЖЕНИЕМ ЖЕНЩИН И ДЕТЕЙ (Выделено мной - ВП) Эти последние образовали вокруг него своего рода юную гвардию, превозносившую непорочную царственность своего учителя, и устраивали ему небольшие овации, которые доставляли ему большое удовольствие! Они называли его “сыном Давидовым”, кричали “Осанна!” и несли впереди его пальмовые ветки. Иисус, подобно Савонароле, смотрел на них, быть может, как на орудие благочестивых миссий. Ему было очень приятно видеть, как эти молодые апостолы, которые вовсе не компрометировали его, забегали вперед и давали ему имена, которые он сам не смел себе присвоить. Он позволял им делать это, а когда его спрашивали, слышит ли он, что говорят они, он отвечал уклончиво, что хвала из иных уст наиболее приятна Богу.
Он не упускал случая повторять, что дети – существа священные, что царство Божие принадлежит детям, что должно стать детьми, чтобы войти в него, что должно принимать его, как дитя, что Отец Небесный, скрывая свои тайны от мудрых, посвящает в них младенцев. Представление об учениках своих почти сливалось у него с представлением о детях. Однажды, когда среди учеников разгорелся один из частых споров о первенстве, Иисус привел дитя, поставил его среди них и сказал: “Вот первый из вас; тот, кто смирен, как этот младенец, будет старшим в царстве небесном”.
И детство, действительно, водворилось на земле во всей силе своей божественной непосредственности, своего наивного выражения радости. Все верили, что с этой минуты на минуту солнце столь желанного царства взойдет.
Каждый видел себя уже в нем на троне, рядом с учителем. Уже разделяли между собой места и старались сосчитать оставшиеся дни. Это получило название “доброй вести”; иным именем учение и не называлось. Старое слово “рай” выражало мечтания всех: восхитительный сад, где продолжится прекрасная жизнь земная. Неизвестно, сколько времени продолжалось это опьянение. В период этого волшебного озарения никто не считал времени, как не считают его в грезе. Время остановилось; недели могли казаться вечностью. Но сколько бы ни продолжалась эта дивная греза, - она была столь прекрасной, что человечество жило ею и после, и уловить слабый отблеск ее лучезарного света еще и теперь – утешение человека. Никогда грудь человечества не вздымалась от такого наплыва восторженной радости. В этом усилии, самом мощном из всех усилий, которые человечество когда-либо делало, желая подняться вверх со своей планеты, оно забыло на один момент свинцовую тяжесть, что приковывает его к земле, забыло печали юдоли земной. Блажен тот, кто мог видеть собственными глазами эту эру божественного рассвета и приобщиться - пусть на один только день – к этой несравненной иллюзии! Но еще блаженнее тот, сказал бы нам Иисус, кто, отрешившись от всяких иллюзий, воссоздаст в себе самом это лучезарное сияние, и без тысячелетней грезы, без химерического рая, без знамений небесных сумеет снова создать в своем сердце истинное царство Божие правотой воли и поэзией души.
* * *
Джозеф Эрнест Ренан (1823 – 1892) - французский семитолог, философ, ученый критик и историк религии. Пионерские работы в области раннего христианства, национализма и национальной идентичности.
Наибольшую известность Ренану принесла его книга "Жизнь Иисуса (Vie de Jesus, 1863).
По мнению Ренана, Иисус отказался от своего иудейства и признавал себя арием. Книга возбудила расистские настроения после того, как Ренан представил Иисуса как историческую личность, освобожденную от своих иудейских корней. В ней Иисус выступает как человек (а не Бог) и отвергаются евангельские чудеса. Ренан считал, что очеловечивая Иисуса он придает ему большее достоинство. Книга вызвала возмущение как со стороны христиан, так и иудеев.
В России книга была запрещена Священным Синодом, и не издавалась в советский период. - ВП