У драматурга заканчиваются чернила, он грызёт перо, восклицает в сердцах: «Всё избито! Старо! Было!». Суфлёр, мне подмигнув и пожав всеми плечами, какими смог, шепчет: «Импровизируй! Теперь ты – бог! Правь же скорее миром!». Оркестранты в яме чешут в затылках: «Ох, что теперь будет с нами?». Они достают карты, банкноты, 22 револьвера. И дирижёр кричит: «Братья, станем оплотом грядущей эры! Проголосуем, выберем Абсолютом меня!». Но скрипачи (а их большинство) уже создали свою партию беззаветной веры в коньяк. И дирижёр, ломая пюпитры, уходит в тенистую даль, рыча, что, мол, посмотрим, как вы запоёте, когда я спущу на вас свой электрический альт!
Я оглядываюсь на режиссёра, что молча сидит в стороне. Он единственный знает, что куда ни идти, а придёшь к войне.
И взлетает орёл, и бродит лев, а поодаль – вол, и мы видим огненные следы заблудившегося трамвая…
Но здесь Драматург смеётся от счастья: «Нашёл, нашёл!».
И мы играем.