- Почему так потеют ладони и громко бьется сердце? Разве я боюсь? Нет, я совсем не боюсь, - так я говорю себе, медленно, как во сне, бродя по пыльным кулисам театра.
Рядом, нервно потирая ладони, ходит бледный Мигуля, чуть поодаль - присмиревший
Карцев со своим бессменным партнером Ильченко. Тут я слышу свою фамилию и
понимаю, что надо идти на сцену, но ноги меня совсем не слушаются. На ватных,
негнущихся ногах я выхожу на сцену. В лицо мне бьет свет рампы и я ничего не вижу.
Там, где-то - зал. Он пульсирует, дышит, а я, как ни странно, успокаиваюсь и
начинаю читать стихи ... свои стихи.
…За год до этого.
Ночь. Я сижу на маленькой кухне. Все спят. А я пишу. Быстро, лихорадочно. Так не
пишут стихов. Без черновиков. Само пишется. Как дышится. Легко.
Стихи - это болезнь. Стихи - это наваждение. Стихи - это то, что не отпускает тебя ни днем, ни ночью. А есть еще жизнь, работа. Отдел АСУ, где я работаю программистом, полон людей веселых и немного циничных. Мы - молодые, красивые. Я - тоненькая, смешливая ничем не отличаюсь от всех, кроме одного, что у меня на одну тайну больше - я пишу стихи.
Я скрываю эту тайну, как могу. Но тайное всегда становится явным. Не всем,
только тому, кто это замечает. А замечает это один из моих начальников. Его просьба принести то, что я пишу и дать ему прочитать равна душевному стриптизу. В глазах у меня паника. Я не думала, что ЭТО еще кто-то будет читать, кроме меня. Обещаю подумать. Прошла неделя. Я принесла ему свою тетрадь. Когда он вернул мне её, то меня ждал сюрприз. Я не одна! Он тоже пишет стихи и даже посещает Литературное Объединение " Импульс". Вот это да! Для того, чтобы туда вступить, нужно отдать рукопись руководителю - члену Союза Писателей.
1980-е - расцвет литературных объединений. Наше собирается в Настасьинском
переулке в маленьком особняке, но не простом, а "намоленном" - здесь в начале 20-го века было поэтическое кафе, называлось оно - "Слойло Пегаса". Собирались там
поэты, литераторы. Говорят, что здесь читал свои стихи Маяковский, Блок, Цветаева и другие. Что меня покорило, так это то, что Маяковский здесь красил стены.
"Вот-, подумала я,-поди ж! Как простой смертный красил стены". Я его уже любила всем сердцем. ЛитО. И Маяковского, впрочем, тоже.
Волнуясь, я отдала свою рукопись в руки вполне симпатичного руководителя - члена
СП и стала просто жить. Ждать.
...За окном задувал ветер, гнал желтые пожухлые листья по асфальту вперемежку с
поземкой. Завтра праздник:7-е ноября. В нашей крошечной прихожей зазвонил
телефон. Я взяла трубку, а там - МОЯ СУДЬБА! Звонил член СП. Он прочел, рад
встретиться сейчас же, не мешкая ни минуты. Ух! И я уже на Войковской. Звоню в
дверь старого сталинского дома. Открывает дверь сам и ведет меня длинным
коридором туда, где свет. Это-кухня. Там накрыт стол, вино, коньяк. В квартире-
тихо. Я беспокойно озираюсь, говорю что-то о рукописи, о стихах. Он подталкивает
меня к накрытому столу. Смущенно разводит руками:"Праздник, надо чуть-чуть
отметить". Я упрямо не хочу садиться за стол, он приносит рукопись. Читаем, он
пытается что-то похвалить, незаметно двигая ко мне бокал с вином. После долгих
уговоров, отпиваю глоток. Берет меня за руку - пойдем! Иду за ним.
Комната. В уголке - Будда. Толстый и добрый Будда, благовония, цветы. Пока я, раскрыв рот, всё это разглядываю, он ( не Будда!) хватает меня сзади в охапку и бросает на кровать. Я сопротивляюсь изо всех сил. Все это похоже на гром среди ясного неба. Меня! Которая! Пишет! Стихи! В постель?!Наконец-то мне удалось вырваться и выбежать в коридор, я бросилась к входной двери, но она была закрыта на ключ. И тогда я встала посередине коридора и , задыхаясь, тихо сказала: " Я буду жаловаться в профком, партком, в Союз Писателей. Вам - конец".
И тут на стала очередь боятся ему: он ползал у меня в ногах, хватал меня за руки, умолял. Потом он метнулся в комнату, принес мне свой сборник стихов, подписал, стал совать мне его в сумку.
Я была непреклонна. Коридор член СП прополз несколько раз вдоль и поперек. Это длилось бесконечно. Я устала и сдалась, пообещав, что не буду жаловаться. Он повернул ключ в двери, выпуская меня на волю. Перед тем, как закрыть дверь, он произнес слова, которые я буду помнить всю свою жизнь: " Ты относишься к тем женщинам, в которых будут влюбляться всю жизнь, даже когда тебе будет 70". Он был, похоже, прав. Теперь я это знаю, хотя до семидесяти еще есть время, чтобы окончательно проверить сказанное.
... Всю дорогу меня трясло. Как он мог! Ведь я принесла ему свое сокровенное -
стихи! Я решила, что я не пойду в ЛитО НИКОГДА. Всю ночь я писала ему ответ. В
стихах.
Прошли праздники. Немного успокоилась.Я пойду на встречу с поэтами , но я брошу
ему перчатку - свои стихи, написанные ночью. Пришла чуть раньше на занятия, он
вошел, увидел меня, смутился. Я подошла к нему и презрительно протянула ему
листок со стихами. Встав в позу оскобленного поэта на дуэли, я ждала, когда он
прочтет вот это:
... И я взываю к Силам Волшебства,
Не дай Вам Бог тягаться с ними впредь!
И, если на земле есть правота,
То Вы должны сегодня - умереть!
Ну, пусть не умереть, а - жить,
Но так, чтобы бесплодно тлеть,
Не написать! Не совершить! Не быть!
Чтобы Вам хотелось только УМЕРЕТЬ!
Но идет к Вам смерть и в тот же миг,
Вы с неба слышите зловещий глас!
И день и ночь над Вами этот крик:
- Я презираю! Ненавижу Вас!
Он прочитал молча, сложил лист и спрятал его во внутренний карман своего пиджака.
Наши взгляды пересеклись. Мы поняли, что должны перешагнуть через это. Так надо.
Для него. Для меня. Для стихов. Буря в стакане...
Наступила зима. Я работала днём, а вечером ходила в ЛитО. Было интересно. Встречи. Центральный Дом Литераторов,
чтение и обсуждение стихов. Арабов, Сокуров,
Иртеньев. А ночью приходили стихи:
Всю ночь зима проплакала дождем,
А днем поспешно снегом укрывалась
Ей, видно, ничего не оставалось
И падал снег, поспешностью рожден.
Натягивая снега пелену,
Зима стыдилась слабости январской,
Но оказался снег сплошным коварством -
Печальный лик зимы не затянул.
И я с зимой проплакав эту ночь,
Теперь уж ничего не опасаюсь
И бьются зеркала, едва касаюсь
Но ,вряд ли, снег сумеет мне помочь...
...Я продолжала читать. Хрупкая блондинка стояла в свете софитов , а зал слушал,
жил, переживал - как большое дышащее существо. Вот я уже читаю последнее:
Ты жеребенком-стригунком
Ко мне примчишься на минуту,
И отложу я " на потом"
Тоску и боль, сомнений смуту,
Я счастлива лишь только тем,
Что ты на свете существуешь,
А ты, упрямая, бунтуешь,
Сама не ведая, зачем.
Тебе - тринадцать, быстрый рост,
Все мысли - вслух, все слезы - рядом,
Не ладят с зеркалом наряды
И на него в обиде нос.
То засмеешься невпопад,
То замолкаешь, угасая,
Душа, как пяточка босая,
Ступает словно наугад.
Зал сделал выдох и разразился дружными аплодисментами. Я, кланяясь, пятилась за
кулисы, откуда была вытащена известным конферансье и расцелована им под смех
зала.
Был Женский день 8-е марта...
Москва 1985г.