Два Владимира

Владимир Вейс
Старик прошёл по мосту, построенном воеводой Праведом для связи с новым городом, ибо в обход по броду терялось три дня, посмотрел вниз на спокойно текущею реку, называемую пришлыми племенами Москвой, и пошёл дальше вверх по холму, на вершине которого приметил сторожку, поставленную тем же Праведом с сигнальными фонарями.

Хорошо придумал воевода, будет связь с этим городом. А он с холма выглядел, как на ладони: сбежались в кучу домишки нетерпеливыми любителями семейного покоя, да поставили первую церковь, церквушку, из толстых брёвен с маковками на башенках. Колокольчик звонкий повесили что б на службу звать. Это как-то по-новому, ведь раньше били склянку рядом с идолищами дубовыми, поклоняясь их лесному нраву! А сейчас в церквах малюют Христа с добрыми глазами и смиренным нравом. Его увечат, казнят, а Он прощает своих мучителей, потому что палачами всегда были и есть людские страсти, и неуёмные поклонения силе, да жестокости!

Сколько ему, Владимиру, осталось глядеть на этот свет? Ужо вся жизня ушла из-под ног, исковерканная постоянными набегами и смертями любимых. Варенька, народившая ему сыновей, лежит в сырой земле под Муромом. Сами ребятишки разбросаны неизвестно где. Видали Кондрата у половцев, весёлого да розовощёкого. Скачет, наверное, на степных конях, размахивая тарабарской секирой. А начнёт вертеть сабелькой, отрубая головы и пронзая сердца, совсем станет басурманом, не помнящим своего родства!

Как же так случилось, как такое смогло быть? А поди, разреши эту загадку, поломай буйну голову на радость бесам! А Стёпка ещё малышок. Кто его смог выкормить, да поставить на ноги? Кого про него не спрашал, всё плечами пожимают. Не знамо им такое!

Да и сам Владимир рабствовал у оничей. Хорошо, что справлялся с глиною, да крутил на круге кувшины и иную утварь для очага. Ценили его, рабёнку дали для мужских утех, на мол, бабу, она попридержит тебя здесь! О та возьми, да убеги в свою родну пермяцкую сторону! Но оставила навязанному ей мужу девочку, Настеньку. Красу из всех крас!
Забрала её хозяйка Марфа к себе в дочери. На кой, тебе, Володимер, девка? Стар ты уже в няньках быть! А мне отрада! Вырастет, всё про тебя расскажу, да про мать беглую!

Вот малохольная!

Да самих их всех в рабство поляне забрали, когда Владимир ходил за глиной в студёный овраг. Вернулся, одни пепелища… Лишь мыши бегают, да разбросанные зёрна собирают в свои норы. Собаки воют, боясь одичалости! Все побиты, все мертвы кто голос или руку поднимал в свою защиту!

Та церквушка перед странником, как свет очага в ночи! Никому он не нужен! А в святом месте дел невпроворот. Не только глиной Владимир умел лепить, но с деревом мог поладить, да кое-что смастерить нужное. И соху выстрогать под железный наконечник! И подбить подковки, и сплести всякую утварь… Руки вот они, не бережёны, да умелостью натасканы!

Остановилась телега. Мужчина в поповском одеянии подвинулся с центра переднего края телеги:
- Садись, горемычный! Вижу, маешься ты на перекрёстке. У нас недавне помер Арсений, упокой его душу, Господи! Ты тоже долго не проживёшь, вон голова, чистый лунь! Садись, мне отец Григорий наказывал найти человека авместо Арсения! Что у тебя в котомке-то?
- Горшки, да всяка снедь для хозяйства!
- Сам робил?
- А кто ж ещо?
Заскрипела телега, словно старый жернов мельницы. Так та муку мелет, а эта вёрсты да сажени уносит прочь!
Так и уехал Владимир в монастырь дни своих изживать и раздумывать над путями
Господними. Думай-думай, а ничего и не придумаешь!

                * * *

БМВ промчалось мимо, лихо унося запах бензина и кипящего масла. Кто определит его содержание в этой невидимой тучке воздуха, что обдала пенсионера Владимира Петровича? Он стоял, опершись на штыковую лопату и смотрел туда, вниз холма, за которым исчезла машина, построенная на берегах баварской Вилс, а оказавшаяся на Москва-река.

Нет, он не собирался сносить этот холм, с которого видна его деревня, а дальше, к востоку, и город. Набрать землицы под кусты смородины, что хотел прижить у ограды своего дома. Земля в городах совсем омертвела! Ничего не родит, кроме травы из пластмассы, на которую и комары боятся садиться!

Дом он недавно купил. Продал свою квартиру на шестом этаже и приехал сюда. Цены большие, но договорился с овдовевшей хозяйкой на то, что выручил в Самаре. Та понесла деньги дочке, что недалеко жила. А кому же ещё?

У Владимира Петровича всё было сложно с детьми от первой жены. Ребята хорошие, а жизни так и не поняли. Всё им казалось, что отец загребает миллионы, да в кубышку складывает. Ему бы смеяться, да лишь осталось смахивать слёзы: какой он богач, если всё до копейки отдавал государству. Коммунист, воспитанный на уважении к долгу и обязательствам. Партия исчезла, оставив уродливый след в оппозиции, а её догмы сидели в нём прочно и неделимо!

Старший сын работяга, мастер дел деревянных, что сплотничать, что со столярничать! Одни шедевры после его рук! А хозяйку не нашёл. Нашёл, было, да жена Владимира, мать сына, развела. И совесть её не брала! Наложил на себя руки сынок, не выдержал одиночества и пустоты в своём сердце! А младший так и остался в Узбекистане. Помотался, наплодил детей, а воспитывать довелось других.

Думал Владимир Петрович на холме у Москва реки. Хорошо, хоть в эту исконно русскую землю приехал! Что ни шаг, то история, то урок!

 Копнул раз, копнул два и наткнулся на бочонок из металла. Ржавый, грязный, неизвестно кем закопанный?

Нагнулся старик над находкой, руками осторожно отгребает землю. Поднимает бочонок, да какой там, коробку из-под каких-нибудь конфет! Она и развались в руках, посыпались темные свинцовые монеты! Сколько их? Двадцать, тридцать, а то и полсотни?! Сел, стал обдувать лёгкими каждую монету, да складывать в современный пакет из магазина «Магнит». Вот сколько грузил на удочки!

А дома вошла к нему женщина, работающая в библиотеке Звенигорода. Он с ней давно знаком. Но стеснялся своего возраста: ему за семьдесят, а ей только пятьдесят! Обрадовался всё-таки, да и она зашла не случайно, какую-то причину нашла. А здесь на столе горка старых монет! Всплеснула руками: не русские это деньги! Присмотрелась, израильские, ещё времён Иисуса Христа!

Села за дедов моноблок, что зависал порядочно, если искать что-то в поисковой нише.
- Петрович, ты точно, миллионер! Это же богатство!
- Чьё? Моя лопата, а земля городская! Не возьму ничего!
- Петрович, у тебя фамилия Гроссов? Значит, еврейская! Ведь Гройсман же!
- К чему ты это Клавдия Никитична?
- Это твоя находка, положена четверть, во что оценят клад. Это по закону!
- Ну если по закону…

Клад оценили в 50 миллионов.  Одиннадцать отдали Владимиру Петровичу, да ещё ежегодный бесплатный билет до Тель-Авива и обратно с проживанием в главном отеле. Деньги он переслал в Узбекистан.  Может сын возьмётся за голову!

Улыбнулась его наивности Клавдия Никитична, да и предложила себя в жёны. Через месяц два Владимир Петрович вспомнил ей сон, как он пошёл в монастырь лет восемьсот назад. Рассказал жене и в заключении заметил:
- Руки мои всё умеют. Это сон про руки.
- Руки они при тебе, а сон – про душу твою вечную!  Да про семью потерянную. А давай поищем, как и куда «твои» делись?

Так и ищут до сих пор. Многое узнали и поняли. И это важнее всего!