Измученный скукой, сидел Сатана возле чана с гудроном, в котором варились многие тысячи лет преступники разных мастей, и равнодушно подсовывал в пламя очередное полено.
Всё надоело ему в проклятом аду: каменный свод с длинной трубой, вечный огонь под чаном, склады с дровами и бесконечные лабиринты. Множество раз он корил себя за несдержанность с Богом: сидел бы сейчас рядом с Ним, птичек бы слушал, вишенки ел. Зачем захотелось перечить Ему, мир Его портить? А всё от гордыни! Сиди вот теперь, слушай, как в чане вопят.
Отворилась массивная дверь, подручные затащили новенького.
«Только бы не графоман! –– передёрнуло Сатану. –– Варить их в гудроне нельзя, преступлений за ними не значится, и ходят они по аду, слагая стихи и прозу, и донимают его своими творениями. Недавно вот только сцепился с одним. Так уж просил послушать, что благосклонно махнул:
–– Валяй.
Тот радостно начал:
Ведь если вдруг где оторвётся
От общей массы сорванец,
И если болью отзовётся
Из тьмы безудержный гонец,
Его усмирит покаянье
Души моей на воздаянье.
На всякий гнев моё прощанье.
Добра и света завещанье.
–– Бессмыслица! –– рявкнул ему Сатана.
Поэт не смутился:
–– Я упираюсь в мелодию, а не в смысл.
–– А грамоту знаешь, новатор?
–– А не скажите! Про нелогичность, неправильность сколько Фету пришлось пострадать, и не только ему!
И теперь этот тип ходит по аду, ругаясь, что сильно обижен Нечистым.
–– За что меня в рай не пустили? –– скрёб по камням башмаками и упирался новоприбывший. –– Я двадцать раз Петру объяснял, что об Иисусе писал, как никто!
На кресте продолжая полёт,
Снизойдёшь ли до крика?
Твой небесный Отец не поймёт,
В чём же тут закавыка.
–– И после таких гениальных стихов, меня, как собаку... Отстаньте! –– стал вырываться из лап подручных. –– Разве сравнить меня и Тяпкиным? У него –– ерунда о Христе:
Чудны дела, Твои, Господи!
Солнцем из облака Ты показался!
Белый, как в пудре, гляди.
В какой Ты воде искупался?
–– Шляется здесь этот Тяпкин, –– Нечистый схватился за зубы. –– Иди вон к костру, поленья кидай. Да чтобы горели не так, как на том фестивале.
–– Какой фестиваль?
–– Поэтический. Приехали вы, человек восемнадцать, все гениальные, и не сумели костёр развести, чай вскипятить. Ладно, кидай поленья, да шибко не слушай, как в чане преступники воют. И как не охрипнут, заразы?
С большой неохотой новенький поднял полено.
–– Тысяча двести стихов у меня, –– бормотал, –– а он ко мне с хамством! Впрочем, что взять с Сатаны? Но Петру не прощу, хоть он и апостол!
Сатана, заплетаясь копытами, хмуро побрёл в восточную сторону, где он заметил какое-то сборище.
–– Чем вы тут заняты? –– грубо спросил.
–– Литературный журнал издаём. Большое брожение идёт. Нелидов не врёт про корову, а Бакаев и Тяпкин врут!
–– Прочти-ка, Нелидов, –– Сатана усмехнулся и сел на чурбак.
–– Рассказ называется... –– начал Нелидов. –– Ладно, название –– дело десятое. «Ну, так и что? –– кричала большая корова в шляпе. –– Что же, что я люблю наряжаться? Я женщиной хочу быть, а не коровой!» –– «Накладно ведь, –– мыкнула рыжая Дунька. –– Молоко вздорожает». –– «А мне-то какая печаль?» –– «Вот потаскуха ты, Изабелла!»
–– Занятно, –– прервал Сатана, почесав ногу об ногу.
Решив, что ему по душе потаскухи, орава писателей загалдела:
–– И мы так умеем, и мы не хуже!
Тяпкин кричал громче всех:
–– Слушайте! Слушайте!
Что ты лезешь, как осенью муха!
Неужель мужика невтерпёж?
Подожди у меня, потаскуха,
Я всажу под ребро тебе нож!
Сатана обречённо вздохнул и подался к костру –– проверить, что делает новенький. Тот успел утомиться, костёр прогорел, гудрон остывал, убийцы, грабители и государственные преступники отдыхали. Двое, усевшись на краю чана, курили.
–– Эх ты, безрукий! –– сказал Сатана, и лично подкинул большое полено. –– Дуй вон туда! –– указал новичку на толпу, обсуждавшую новый журнал. И так оглушительно свистнул, что даже гудрон расплескался в костёр, отчего всё застлало коричневым дымом.
Никто не заметил, как в этом дыму сатанинские детки уже окружили писателей.
–– Стройся в шеренгу! –– визжали они. –– Первый заход –– вокруг Солнца, прожаритесь, вышибет дурь. Дальше –– к Меркурию, чтоб закрепилось, что вышибло.
Под оглушительный вопль гениальных творцов детки погнали их по маршруту.
«Ну, молодцы! –– похвалил Сатана. –– Ни один даром хлеба не ест. Оп! –– что-то вспомнил, и вмиг перед ним оказался Нелидов.
–– Хочу уяснить, с чего ты завёл про корову, ты же всю жизнь строчил для газеты брехню.
–– А давайте на совесть, –– выпрямил плечи Нелидов. –– Побыли бы вы в моей шкуре! Того не пиши, это –– нельзя...
–– В таксисты бы шёл.
–– Их без меня больше, чем надо.
–– Ну удавился бы.
–– Видишь, как вы завернули!
И получил копытом в поддых.
... Глаза он открыл на операционном столе.
–– Ожил! Восемь минут клинической смерти! –– услышал.
Через четверо суток Нелидов уже диктовал в газету статью, как попал после смерти прямо на небо, и так ему нравилось там среди пальм и магнолий, что не хотел возвращаться назад. У Сатаны от такого бесстыдства дыбилась шерсть на загривке: «Ну, попади ты ко мне ещё раз!»