Затерялся в лесу хуторок Доброделовский. Не всякий к нему дорогу знает, да и не всякому он на глаза покажется. Старики сказывали: «Не простой тот хуторок-то! Не большой, всего пять дворов, зато каких: Доброхотовы, Добровидовы, Добронравовы, Доброслыховы и Доброладовы. Окажись в том хуторке случайный путник - погостит, с добром уйдёт, а дорогу к нему навсегда забудет».
ВСЯКАЯ НЕЧИСТЬ СОЛИ БОИТСЯ
- Сказки всё это, про хутор. Наш лес хоженый - перехоженный, откуда там Доброделовскому взяться? - вслух рассуждал Федюня в ответ на просьбу соседки принести с хутора какой-то зачаток.
- Родственница моя там живёт, Акулина. Ты сходи, милок, тебя и встретят, и проводят. Очень нужен нам тот зачаток, всему люду нужен. Хороша деревенька, да добро изжилось.
Рос Федя сиротой при живой матери. Уехала молодуха в город за счастьем, да и затерялась там, в поисках, а сынка с родителями оставила. Вот и привадила к себе Васильевна парнишку в помощники, по-соседски.
Фёклу в деревне уважали. Взрослые звали её только по имени отчеству. Дети – то баба Феня, то Васильевна. Она хоть и была одинока, а одной оставалась редко - местная ребятня в гости захаживала. Изба у Фёклы большая, светлая. Печь в ней русская с огромной лежанкой. Усядутся, бывало, на ту лежанку «гости дорогие» Фёклины сказы слушать, а она их пирожками потчует: и с морковкой, и с грибами, а уж с картошкой или капустой - само собой. Знатные у Фёклы Васильевны пироги - на званых праздниках - главное угощение, и сама она - первый гость!
- Ты, Федюня, засветло выходи, да почём зря по лесу не шастай, Лешего не испытывай! Соль с собой захвати: померещится кто в лесу, сыпани на него. Всякая нечисть соли боится. Коли морок какой - сразу поймешь!
- Ну, какие Лешие, баб Фень, что ты со мной, как с маленьким, - бубнил себе под нос парнишка, - Ты объясни, как искать тот хуторок, да бабку Акулину.
- Акулину Тимофеевну, - поправила соседка.
Дошёл Федюня до старой липы с огромной расщелиной ствола, как Фёкла Васильевна указала, примостился у комля - передохнуть, достал свой нехитрый запас - а хлеба нет! Никак на столе забыл, или обронил ненароком. Зато соли с избытком! Ну, баб Феня - расстаралась – здесь на целый стакан. Эх! Хлеба ни куска - в животе тоска! Перекусил огурцом да яйцом, вытянул ноги и задремал. Снилась ему изба любимой соседки, стол, покрытый скатертью, пироги, а в центре каравай житного и запах…Запах! Именно запах и заставил Федю проснуться. Откуда-то с севера тянуло хлебным ароматом, да таким смачным, что есть, захотелось ещё сильнее.
- Знать хутор рядом, - подумал парнишка и поднялся в путь. Хруст ветки и возникшая на дороге фигура бородатого мужика в высоких сапогах и тёмной подпоясанной рубахе заставили остановиться. Федя присмотрелся: странный, старомодный какой-то (хотя, кто в лес наряжается).
- Дядь, откуда здесь хлебом пахнет? Где-то жильё рядом?
- Был бы хлеб, а у хлеба люди будут, - Бородач пристально уставился на мальчишку. В сумерках, его поведение и взгляд показались устрашающими.
- Леший, - подумал Федя, и рука судорожно потянулась за солью.
- Всякая нечисть соли боится - бросил он со щепотью в сторону бородача.
- Что это? Соль! Ах, ха-ха! Ну, Васильевна! Ну молодец - предостерегла! Помяни, говорят, соль чтобы хлеба дали! Вот он каков, твой помощник, - прозвучало в ответ, - Ну, давай знакомиться! Я - Доброхотов Пётр! За тобой, значит, послан. Пойдём, коли так! Темнеет уже.
Долго ли шли до хутора, Федя не понял. Дорога не знакомая. Всё присматривался, приметные места искал. Ан, нет их здесь. Кажется, вот она - липа с расщелиной, а за ней - выход к просеке должен быть. Сколько раз тут хожено за грибами да за ягодами. Пока до околицы дошли, совсем стемнело, а просеки Федя так и не увидел. Лишь поле запомнил да стога. Вот резные ворота, за ними, в темноте, высматривались тускло освещённые окна. Пётр подвёл парнишку к крайней избе. Взошли на крыльцо, постучались. Дверь распахнула не молодая женщина в длинной, до пят, одежде и с шалью на плечах.
- Принимай, Акулина, Фёклиного посланника на постой, а поутру с добром да к делу!
Хозяйка улыбнулась Феде, как старому знакомому, и скомандовала: «Давай, заходь живее! Самовар стынет».
Изба Акулины Тимофеевны освещалась какой-то штуковиной в виде металлической подставки – короны, с прикреплённой к ней стеклянной вытянутой колбой. Внутри этого сооружения горел огонёк.
«Лампа. Керосиновая. Неужто раньше не видал?» - предупредила хозяйка вопрос гостя.
Федюне хотелось рассмотреть всю обстановку комнаты, но лампа, стоящая рядом с самоваром, освещала лишь небольшое пространство вокруг стола, и взгляд мальчишки перешёл на Акулину. Среднего роста, худощавая, не привычный головной убор: из-под платка, на лбу, выглядывает какая-то расшитая шапочка, и ни чего в чертах не напоминает Фёклу Васильевну. Единственно, по мнению Федюни, что могло их роднить – это доброта во взгляде и мягкий, убаюкивающий голос. Охватившее поначалу волнение отлегло и, поужинав, Фёдор сладко заснул в предвкушении событий завтрашнего дня.
ХЛЕБ С СОЛЬЮ НЕ БРАНИТСЯ
Едва петух пропел рассвет, в доме Акулины началось движение. Сквозь утреннюю полудрёму слышались стуки в дверь, тихие голоса и упоминание о зачатке. Солнце уже залило светом избу, когда Федюня, поднялся с кровати. Огляделся. Обстановка комнаты веяла стариной: домотканые половики, вышитые занавески, рушники на стенах, диван-оттоманка, в углу - большой сундук.
В дверях появилась хозяйка:
- Проснулся! Ну и славно, а то я тебя будить собралась. Пора, милОй за дела! Тебе бы засветло вернуться, а зачаток ещё готовить надо! Пока Фёдор завтракал, Акулина Тимофеевна посвятила его в план действий: набрать золотых зерен и родниковой воды, зёрна в муку перемолоть, принести ей, Акулине, до обеда. Тогда она приготовит зачаток. Задача, казалась не сложной, но почему-то преподносилось всё очень таинственно.
- Тимофеевна, я здесь! - раздался звонкий голос, и в дверях появилась невысокая фигура в сарафане и с венком из ромашек на голове.
— Вот, Маня Доброслыхова, тебе в помощь! - продолжила хозяйка, протягивая берестяной туесок, - Она и весточку нам о тебе принесла, и помочь вызвалась.
- Начнём с Добровидовых, - произнесла с деловым видом Маня, едва вышли на улицу,
- Ты только ничему не удивляйся, и солью не разбрасывайся - не для того дана.
Хуторок, в пять дворов, с деревянными избами, выстроенными по кругу, приятно удивлял и радовал глаз. Яблони и вишни, посаженные перед домами, собирались в один общий сад. В центре стояли большая печь и длинный стол под резным навесом. Кроме околицы - заборов не было. Дорога, что привела к хутору, после ворот переходила в тропинки. Тропинки петляли весёлыми змейками вокруг домов, от крылечка к крылечку, по саду и до печи со столом.
- Мань, почему печь и стол на улице? А сад - общий? – не удержался Федюня.
- Доброе братство лучшее богатство! Заведено так. Старики сказывают, мол души предков, глядя на наши совместные трапезы, радуются и свою долю караваев парами получают.
Мы в теплое время здесь всё делаем: и обедаем, и вечерям, и варенье варим, и грибы солим. А главное - Акулина Тимофеевна здесь хлеба печёт. Хлеб-соль дружбу водит, ссору выводит, а без хлеба, да без каши — ни во что и труды наши. Маня подвела Федю к крылечку Добровидовых и отступила поодаль: «Стучи».
Только он протянул руку к двери, как раздалась трескотня сороки, и с крыши крыльца шумно свалился рыжий потрепанный кот. Федя от неожиданности отпрянул, обернулся - Мани рядом не было. Кот лежал у ног и тихо мяукал. «Отнесу к Акулине - пусть подлечит» - подумал Фёклин посланец и поднял кота на руки. Тут же открылась дверь, на пороге показалась женщина, а за ней выглядывал ромашковый венок Мани.
«Входи добро через порог!» - сказала хозяйка, улыбаясь. А кот спрыгнул с рук, превратился в рыжеволосого мальчишку и, подмигнув, добавил: «Добро другому даешь - себе приобретаешь! Васькой меня кличут, и я с вами пойду!»
Получив в туесок пригоршню зёрен, они втроём направилась дальше, по кругу. Дорогу к дому Доброладовых преградил красавец петух. Он важно расхаживал по тропинке, охраняя свою территорию, но, заметив приближение гостей, с боевым видом помчался на встречу.
- Клювачий! - закричали хором Маня с Васькой и исчезли. Федя оглянулся - на ближайшем к нему дереве сидели кот и сорока. Отступив назад, мальчишка принялся хлопать себя по карманам, проверять дорожную сумку и нащупал потерянную вчера, ещё мягкую, горбушку. Как только петух доклевал хлебные крошки, с порога раздалось:
- Доброе дело и душу питает, и тело! Заходи, мил человек, и мы найдём, чем поделиться! А Петьку моего не бойся – это он так, хорохорится!
Вторая пригоршня зерен упала в туесок, а у порога уже ждали трое: Маня, с ромашками на голове, рыжеволосый Васька и ершистый Петюня. Фёдор хотел было обидеться на новых знакомых, да вспомнил бабушкину поговорку: добро творить — себя веселить. Так, с весёлым настроением, вчетвером они продолжили путь. От Доброслыховых свою долю зерна вынесла Маня. Со словами «добрая слава лучше мягкого пирога» она высыпала пригоршню золотых зернышек в туесок, который, на удивление Федюни, тут же оказался полным: «Глянь, Федь, как добро-то множиться!»
Всё что происходило на хуторе вызывало у мальчишки смешанные чувства. Чудеса и забавляли, и настораживали, но любопытство и подкупающая доброта жителей Доброделовского сглаживали эти ощущения.
Даже вчерашний знакомый, Пётр Доброхотов, что ожидал ребят во дворе своего дома, сегодня выглядел другим: борода - оказалась совсем не длинной, кудрявой, красиво обрамляющей лицо, волосы - расчёсанные на прямой пробор едва прикрывали уши. Поверх рубахи, с засученными рукавами, - длинный кожаный фартук. Пётр уже установил жернова и крутил бегун, проверяя работу устройства. Встретив ребят приветливой улыбкой, он похлопал, Фёдора по плечу и принял из его рук туесок с зерном.
- А ты, дядь Петь, чего гостю проверку не устроил? - спросила весёлая троица.
- Давеча проверились, - ухмыльнулся тот и погладил бороду, - солью! Х-ха!
Посыпалось золотое зерно в жернова, закрутился бегун под силой руки мастера, и первая партия муки подпылила приёмный лоток.
- Вам, ребятня, что велено было? Давай бегом на родник. У Акулины квашня поспела. Пока хлеб печётся - зачаток бродить возьмётся. А там - добрая пора всем из-за стола, отобедаем и к проводам.
Из-за розовых зарослей кипрея виднелась крыша небольшого строения. Туда, вниз по тропинке от дома Акулины, и направилась компания во главе с Маней Доброслыховой.
Открытая беседка - навес прикрывала от жары место, где бьёт ключ. Разогретые под июльским солнцем ребята взялись пригоршнями черпать воду и жадно, глоток за глотком утолять жажду. Затем стали умываться, брызгаться пока Фёдор не вспомнил, что у них нет с собой никакой посуды.
- Так на зачаток всем миром в ладонях носят, - со знанием дела сообщила Маня? - Каждый своё тепло воде отдает. Иначе не такой, как надо, получится! Только ты беги и приговаривай: «Пусть добро, что идёт, промеж рук не пройдёт».
Бегать за водой пришлось дважды - не удавалось Феде с первого разу донести полную пригоршню! Когда задание было выполнено, Акулина Тимофеевна уже суетилась возле печи в центре хутора - доставая первый румяный каравай. Аромат житного хлеба тянулся на всю округу. Рядом, у стола, хлопотали другие хозяйки, а Петр растапливал огромный самовар. Пока готовился обед, Тимофеевны рядом не было - зачаток готовит, понял Федя и тихонько зашёл в открытую избу. Акулина стояла у стола, что-то замешивая в старой небольшой деревянной кадке, и нашёптывала как заклинание: «Добра мать до своих детей, а земля — до всех людей. Я добро, соберу ведро: обручи под лавку, а доски в печь, так не будет течь».
- Квашня - душа живая, мужской глаз не любит! - спугнул Федю шёпот Петра, - Пойдём, твой черёд настал добром делиться. Где там волшебная соль? Давай к столу - хлебосолить будем!
В разгар застолья Федя и не заметил бы исчезновения Мани Доброслыховой, если бы не трескотня сороки над головой Петра. Рыжеволосый Васька и Петюня напряглись, переглянулись и со счастливой улыбкой повернулись в сторону гостя: «Доброе дело без награды не останется». Пётр Доброхотов дал знак Фёдору подниматься. Пора!
НЕЧАЯННАЯ РАДОСТЬ ИЛИ ДОБРОЕ ДЕЛО БЕЗ НАГРАДЫ НЕ ОСТАНЕТСЯ
— Вот и старая липа! Пришли! Дальше сам! - сказал Пётр и, погладив Федюню по голове, добавил - Нужда будет - сюда приходи. Только не забудь соль прихватить! Это тебе вместо пропуска. А заплутаешь - Маня дорогу подскажет. Ты подумай о ней вслух - она услышит! Сказал и исчез, как не бывало. Оглянулся Федюня: «Липа с расщелиной, тропка на просеку... Да был ли я на хуторе - то? Может приснилось?»
Полез свою дорожную сумку проверить - там туесок берестяной. Рисунок на нем интересный: пять домов и над каждым полукругом знакомая пословица написана. А на крышке ещё одна: «Добро не лихо — бродит тихо». Федюня ещё из лесу не вышел, а Фёкла Васильевна уже ему навстречу идёт.
- Давай, милОк, зачаток и беги, своим покажись, припозднился ты на пару часов! Волнуются, они, ищут!
- Как на пару часов? - удивился мальчишка, - я ведь там ночевал?!
- Да ты же, Федюня, нынче утром ушёл, обещал к четырем вернуться! Вот я и вышла тебя встренуть! Погруженный в свои мысли он добрёл до дома, а утром ни свет, ни заря уже стоял на пороге соседней избы: «Как там, баб Фень, зачаток-то?»
- Знатная закваска получилась! Хороших караваев жду! Будем и мы с добром жить! Федюня, по обычаю, напросился в помощники, подготовил всё что Фёкла попросила и уселся рядом - наблюдать. Та рассыпала по столу муку, выложила на неё тесто, стала его катать, поглаживать, придавая округлую форму, и приговаривать: «Хлебушек добрые руки любит. Ты к нему с любовью – он к тебе в дом с добром!».
Потянулся через пару часов по деревне аромат житного хлеба! Давно такого не нюхали. А за ним и ребятня в знакомую избу заглянули. Сомнений не было! Это у Фёклы Васильевны добро поспело! Фёдор крутился у стола с ножом, отрезая ломти от уже остывшего хлеба!
- Вы только гляньте какой мякиш - губка-губкой! А корочка - хрустящая! Сами ешьте и родным несите, - приговаривали они на пару с хозяйкой! Пусть добром и тело, и душа наполнится! Покуда есть хлеб да вода, все не беда.
- Кто добру учится, тот добром и живет, - вспоминал Федюня, недавно услышанные слова, привычно открывая калитку, и чуть не споткнулся об огромный чемодан,
- Ма-а-а... - слетело с языка. Возле крыльца, обнявшись с дедом и бабушкой, стояла мама!
- Фе-е-е – дю-ю-ю – ня-я-я! - она бросилась расцеловывать своего повзрослевшего сына, приговаривая, - Вырос-то как, вырос! Ты прости меня, сынок. Я больше никуда, никуда не уеду. От добра добра не ищут!
Радостную встречу прервала трескотня сороки. Федя обернулся, поискал глазами...
- Ой, какая странная сорока! - сказала мама, указывая на забор! - Смотрите, у неё ромашка в клюве!
- Манька! - улыбнулся Федор и, вспомнив услышанную в хуторе фразу: «доброе дело без награды не останется», добавил - Ваське и Петюне привет! Свидимся ещё!
ПТИЦА СИЛЬНА КРЫЛАМИ, А ЧЕЛОВЕК ДРУЗЬЯМИ
Приезд мамы лишь не на долго отвлёк Федюню от мыслей о хуторе и хуторянах. Стоило поблизости услышать трескотню сороки, как вспоминалась Маня, и фраза: «доброе дело без награды не останется». Ночами не спалось! Вертелся с боку на бок, перебирал в памяти последние события. Один за другим рождались вопросы, на которые не было ответов. Утро нового дня выдалось прохладное, ветренное. Того гляди громыхнёт. Гулять не хотелось, и Федя наведался к соседке – чем-нибудь помочь, и заодно поболтать об их общей тайне. Пока Фёкла Васильевна наливала кипяток из толстопузого медного самовара, Федюня вертел в руках заветный туесок. С наружи тот выглядел новеньким, с чётким аккуратным рисунком на светлой бересте, а изнутри потемнел и слегка попахивал кислым тестом.
- Забирай, это тебе подарок, за труды, - сказала Васильевна, заметив интерес гостя. Федюня вспомнил как «множилось добро» в туеске и решил повторить фокус. Он пробежался глазами по комнате, похлопал себя по карманам, в надежде найти что-нибудь подходящее, и бросил внутрь туеска кусочек сахара. Выждав некоторое время, открыл, посмотрел: кусочек одиноко лежал на дне.
- А почему не множится?
- Так ты, милый, не своё добро отдаешь, а моё положил. И слова нужные не сказал. С какими мыслями добром делишься? Или ты думал чужое для себя размножить? Кто надеется на небо, тот сидит без корки хлеба.
- А что значит: «Добро не лихо — бродит тихо?» – прочитал Федя надпись на крышке, доставая обратно сахар.
- Лишь то, что и ты и добро твоё созреть должны! На ко, лучше, намажь медку на хлебушек. Со ржаным-то в разы вкуснее!
Ароматная струйка полилась из заварника в Федину чашку, а руки Фёклы Васильевны пододвинули баночку с медом.
- Баб Фень, а ты откуда про них, Доброделовских знаешь? – наконец-то прозвучал долгожданный вопрос, когда хозяйка наполнила чашки.
- Так, я там выросла!
Такого ответа Федя не ожидал.
- Ты что, тоже как они? Такая же?
- Какая?
- Ну, превращаться можешь, как Маня, Васька или Петюня?
- Раньше могла, по молодости, пока не определилась, где жить.
А к вам пришла и всё. От сознанья, что баба Феня могла быть кошкой, или каким другим животным, по Фединой спине пробежал холодок. Он смотрел на её доброе, светлое лицо, на аккуратно зачёсанные волосы, на руки, стряпающие такие вкусные пироги и хлеба и думал: «Нет, не ведьма. Ведьмы такими не бывают!». Феде очень захотелось о многом расспросить соседку, но та вдруг приложила палец к губам, будто что-то услышала: «Тсс». Тишина на время воцарилась в хате, лишь случайно залетевшая муха звонко жужжа металась по оконному стеклу.
- Ишь, разлеталась окаянная! - Васильевна взялась открыть окно, выгнать муху, но сильный порыв ветра опередил её, и резко распахнул створки. Занавески раздулись парусами, не подпуская хозяйку, а среди хлопанья ставней и завывания ветра послышалось отчетливое, протяжное: «Маа - ау!».
- Никак, Василий пожаловал, в такую-то погоду? Неровен час, случилось что! - всполошилась Фёкла и поторопилась к дверям. Федя - за ней. Минуту спустя порог дома перепрыгнул знакомый по хутору рыжий кот - он же Вася Добровидов.
- Вот-те на! Пропала. Три дня уж нет! - вторила Фёкла Васильевна мяуканью кота, - Не ищи беды - сама тебя сыщет.
- Да, что пропало-то, баб Фень? - не удержался Федя.
- Не что, а кто - Маня пропала Доброслыхова!
- Маня! - веснушчатый нос, озорные глаза, венок из ромашек, золотые зерна, волшебный туесок, родниковая вода в ладонях - всё за секунды пролетело перед глазами Федюни.
- Может в лесу заблудилась? Но как? Она же сорока?!
- А это, смотря в каком виде хутор покинула. Здесь, средь нас, меняться нельзя. И беда, Федь, не по лесу ходит, а по людям! - разъяснила Васильевна, - Боюсь, не из местных ли кто, беду учинил? Ты бы разведал, Федь. Вон, Ваську с собой прихвати. Отдохнёт малость - и в путь! Время не ждёт! Авось, гроза минует! Они, Добровидовы, где добро, где зло хорошо распознают. Фёдор протянул было руку погладить знакомого, а тот поднял голову, огляделся и в три прыжка достиг двери. Кот протянул звонкое «ма-а-ау», мол, я готов, пошли.
«Ты, Вась, по запаху её искать будешь или как? –поинтересовался Федюня и, не услышав ничего кроме «ма-а-ау», добавил – Ну, знак мне подай какой-нибудь, ежели приметишь».
Куда могла запропасть Маня – не приходило в голову. Мысли были разные и самая страшная – если собаки задрали. Об этом Федя даже подумать боялся, но начал искать именно с тех домов, где держали злых собак. Облазив помойки пяти дворов - нет ли там, случайно, сорокиных перьев - сыщики пришли на задворки к Селивановым. Васька притих, прислушался, и затянул протяжное «ма-а-ау». Федя тут же поднес палец к губам - ему тоже послышалась знакомая трескотня. Остановились, прислушались ещё раз.
- Чего ты здесь бродишь? – напугал Федю голос Витьки Селиванова. Фединым другом тот никогда не был. Он вообще мало с кем дружил и слыл по деревне грубым, нелюдимым. Всю их семью деревенские жители недолюбливали из - за жадности. Поэтому встреча ребят ни чего хорошего не предвещала.
- Ну, и где твоя дружная компания? Что? Городские байки надоели? Витёк ухмыльнулся, вспомнив, как накануне, после приезда мамы, Федя выхвалялся перед местной ребятнёй обновами и рассказывал им забавные истории из городской жизни: про мужика, прикормившего крысу, которая потом стала воровать для него деньги, и про другого, научившего сороку приносить в дом золотые украшения. Ребята смеялись над чудаками: «Лучше бы поросят или кур держали – за них в тюрьму не посадят!». А когда, услышав трескотню сороки, Федя остановился и поискал глазами птицу, тот же Селиванов съязвил: «Что? И ты разбогатеть решил?», вызвав смех у всей компании. «Меня на эту фигню не купишь! - продолжил Витёк, - У меня кое-что своё есть!» Он достал из кармана новенькую рогатку и произнёс с гордым видом: «Сам сделал! Ни у кого такой нет! И стреляю я метко!» Селиванов натянул резинку и направил рогатку на кота. Васька ощетинился, выгнул спину, зашипел. От страха за Ваську у Феди перехватило дух. Взяв кота на руки, он развернулся было чтоб уйти, но тут отчётливо услышал «Крики-рики-ки!». Встал, огляделся по сторонам. Вспомнились слова Петра Доброхотова: «Ты подумай о ней вслух - она услышит!». «Маня!» - позвал Федор. «Крики-рики-ки!» - донеслось со двора дома.
- Вы что? Вместо кур сорок держите? – пытался пошутить Федя. Витёк отвел взор от ощетинившегося кота, прищурил глаза, процедил сквозь зубы: «Иди своей дорогой и моё не трогай!», сплюнул и направился к дому. Порывы ветра поднимали пыль, гоняли по улице легкий мусор, предвещая ливневый шквал, но успокоились редкими, крупными каплями. Сыщики всё ещё стояли у Селивановского плетня и уходить не собирались. Уверенный - Маня здесь - Фёдор почесывал, кота за ухом и вслух размышлял: как можно незаметно попасть в дом. Получалось - никак! В доме Витёк, а во дворе злющая собака.
Решение принял Васька. Он соскочил с Фединых рук, направился прямо к собачей будке, сел на безопасном расстоянии и начал громко мяукать. Собака, не ожидала такой кошачьей наглости и залилась громким лаем. Кот уходить не собирался, а напротив с невозмутимым видом стал прохаживаться взад-вперёд. Собака не унималась. Лай перешёл в рычание. Броски в сторону чужака стали сильнее и вот уже лязгая цепью она неслась по огороду за обидчиком. Взбешённый Витька выскочил на улицу - утихомирить её и привязать. Федя юркнул в дом. А Васька не упустил возможности повисеть на выстиранных простынях, пробежаться по грядкам, по крыше курятника и исчезнуть в густом малиннике.
В СОГЛАСНОМ СТАДЕ ВОЛК НЕ СТРАШЕН
- Представляешь, он её за ногу к батарее привязал! Хорошо у меня перочинный в кармане, – рассказывал Федюня о своих приключениях Фёкле Васильевне, - А Васька - герой! Так долго собаку по огороду гонял! Я бы без него не справился.
- Птица сильна крылами, а человек друзьями! - вторила ему соседка, рассматривая сороку, - Как раз крыло-то здесь и подбито! Вот так, белобока, один палец - не кулак! Теперь придётся Федюне тебя на хутор нести. Ступайте, пока ветер утих, а то время уж за полдень перевалило. Домашних твоих я успокою, а там вас Пётр встретит, и пусть добрые вести прибавят чести!
В тот момент ни Фёкла Васильевна, ни Федя, ни даже Васька не заметили тень в окне. А когда от дома в сторону леса направилась фигура подростка, с котом и птицей в руках, - от забора отделилась другая – Витька Селиванова - и перебежками пошла за ними по следу.
Планы на птицу у Витька были самые деловые. Расставаться со своей добычей он не собирался. Обнаружил пропажу, вспомнил, где видел наглого кота и выследил Федюню у бабы Фени. Из подслушанного разговора не совсем понял - о каких Маньке и Ваське речь, но догадался про хутор. Попасть в Доброделовский Витёк мечтал с детства, хотя и не шибко верил в его существование. Поэтому, забыв о времени и погоде оправился в путь. Сначала, он двигался поодаль, чтобы не заметили, а когда грозовое небо накрыло лес, прибавил ходу. Однако, Федька с котом, зачем-то, остановились возле старой липы.
- Шли бы уже. Темнеет! - бубнил Витёк подглядывая сквозь еловые ветки. Ждать - терпенья не было, нервничал. И тут…
Ему послышался незнакомый мужской голос. Парень присмотрелся внимательнее, прислушался: высокий бородатый мужик похвалил Федьку: «Молодца, молодца!», потом взял на руки кота и добавил: «Пойдёмте!»
Витёк засуетился. Оставить свою затею он не мог, и проводить ночь в лесу не собирался, поэтому, шустро перескочив через расщелину, поспешил вслед за уходящими. Только, как ни старался, а догнать Федьку с незнакомцем не мог. Лишь возле околицы хутора не выдержал и окрикнул: «Эй, вы, подождите!» и, что странно, никого не удивил своим появлением.
- Что, мил человек, заблудился? - спокойно спросил бородач в ответ на его окрик.
- Да, не! Я, вон, за Федькой, специально шёл! У него моя сорока!
- Сорока? Твоя? Это как же? Нашёл птенцом и вырастил, или лихие руки добрую птицу в клети поймали? – произнес Пётр и подмигнул Федюне, который в ответ лишь развел руками. Тут Витька заметил, отсутствие птицы. Поискал её глазами. Не было ни кота, ни сороки. За спиной бородача стояли рыжеволосый парнишка и растрепанная девчонка с огромным синяком на руке.
- Гони его, дядь-Петь! - выступил вперёд рыжеволосый, - Нам лишь Федюня - знаком — хлеб соль вместе ели.
- Хороший друг, что ценный клад! А недругу никто не рад! - добавила девчонка, буравившая глазами Витьку. Тот стоял в растерянности. Откуда взялись эти двое? Почему так реагируют, ведь он видит их впервые! Сильный порыв ветра распахнул приоткрытые ворота и погнал, вместе с пылью, в сторону леса мелкие обломки ветвей. Витька, глотая воздух, пытался что-то ответить, но в след за ветром, с хутора, донеслось радостное: «Ребята!» и все обернулись в ту сторону. Навстречу им, размахивая руками, бежал Петюня Доброладов.
Петюня Доброладов с полудня прохаживался возле околицы. Встревоженный пропажей подружки, он не находил себе места. Маня и раньше, сорокой, улетала из хутора за новостями, но к вечеру её весёлое «крики-рики-ки» уже трещало бы в каждом из пяти дворов. А тут - три дня тишина. А ведь предупреждала Акулина Тимофеевна: всякое бывает. Люди и для забавы на птиц силки ставят, но только на певчих. А кому сорока нужна - ума не приложить? Подумали они и решили отправить Ваську, котом, на разведку, в деревню. Там, глядишь, Фёкла чем сможет поможет и новый дружок, Федюня, авось откликнется...Временно оставшись без друзей и не найдя себе никакого занятия, он рассуждал, лежа в стогу.
- Хоть бы Полевик какую весточку подал. Они же с Феклиным домовым в друзьях ходят, - бубнил Петюня себе под нос.
- Не говори, - прозвучало в ответ.
- Неужели те, деревенские, добру не обучены? Конечно, - напросился сам собой вывод, - Караваев - то наших не едали.
- Матушка-рожь кормит всех дураков сплошь, - снова проскользнуло в уши. Петя не понял: то ли это он подумал так, то ли послышалось.
- Кабы знать: кто из них Маню обидел…
- Будет возможность, - чётко ответил чей-то голос.
Петюня поднялся, обернулся и метнулся за стог. Маленькая чёрная фигурка с длинной зеленой бородой мелькнула и исчезла из виду.
- Полевик! Спасибо, дедушка! Настроение сменилось! Петя рванулся к околице и не уходил, пока не рассмотрел на тропе, ведущей к воротам три фигуры: две рядом и одну, спешившую следом. Сцена у ворот прошла без него - сбегал оповестить хуторян. Едва завидев Маню, Петюня бросился к ней с расспросами, рассмотрел синяк, пошушукался с Васькой и распетушился было на незваного гостя, но Пётр Доброхотов осадил: «Гостем будет, раз пришёл! В согласном стаде волк не страшен». К тому времени, грозовая туча уже закрыла небо с горизонта, и новые порывы ветра стучали ставнями, скрипели сучьями, принося с собой редкие крупные капли дождя. Хуторская троица отправилась к дому Доброслыховых, а деревенские остались с Петром.
«Пойдём вечерять, а по утру разберёмся!» – скомандовал бородач и повёл гостей к себе.
ПРОПУЩЕННЫЙ ЧАС ГОДОМ НЕ НАГОНИШЬ.
Намотавшись по лесу, Федюня с Витьком завалились спать сразу после ужина. Они дружно сопели на террасе, когда ожидаемая весь день гроза, с ливнем и молниями обрушилась на землю. Косые струи лупили по чём ни попадя, создавая разнотонный шум. Громовые раскаты сотрясали воздух, яркие вспышки врывались в темноту ночи и страх перед стихией загнал ребят в избу. Хозяина в доме не оказалось,
«Не вернулся ещё! – объяснил с лежанки чей-то голос, - На плотину пошёл, брату помочь. Гроза в лес не загонит! Как бы чего худого не вышло!»
Гулять под дождём у Витька желания не было. А Федя мигом собрался и выскочил из дома. Едва за ним захлопнулась дверь, с печи раздалось: «Гроза, грозись, а вы друг за друга держись!».
«Была нужда», - возмутился Витёк.
С печи опять: «Пропущенный час годом не нагонишь!»
Да кто там диктует? Парень оглядел печь, лежанку - никого.
«Доброе слово всегда к месту», - услышал он тот же голос и,
в страхе остаться один на один с «говорящим» домом, выскочил вон, громко хлопнув дверью.
Ливень прекратился почти сразу, как Витька догнал Федю.
К берегу, в поисках Петра и плотины они шли не долго. Вспышки зарниц уходящей грозы хорошо освещали путь. Вот она, речка. И ни одной живой души, кроме двух мальчишек. Вода да пустой берег. Тишину нарушали редкие слабо доносящиеся скрипы, всплески. И вдруг - протяжный звук, похожий на стон. Оба прислушались. Тихо. Показалось! Крикнули по очереди: «Дядь -Петь!»
- У- ууу - у, - еле слышно донеслось слева.
- Туда, - скомандовал Федюня, - С остановками, чтобы прислушиваться. Но ничего, кроме странного монотонного звука, похожего на скрип и шум переливающейся воды они больше не услышали.
- Мельница! - догадался Витёк.
Действительно, пройдя вдоль берега, ребята обнаружили и плотину, и высокое деревянное строение с круглой вращающейся частью. Забыв, зачем сюда пришли, оба уставились в темноту, пытаясь рассмотреть работу мельничного колеса. Звуки, исходящие от мельницы, несли в себе особую тайну. Они и манили, и завораживали. Мальчишки стояли в оцепенении.
- Говорят на мельницах черти водятся, они и воют! А мельник – обязательно колдун! – сказал Витёк. И от таких мыслей по спинам мальчишек прошёл озноб. Они стояли возле плотины в замешательстве (куда идти), когда очередная вспышка зарницы осветила высокую человеческую фигуру. Ужас пробрал до пят и оба, не сговариваясь, вскрикнули. Витёк, на всякий случай, нащупал в кармане рогатку. Вдруг пригодится? Фигура приблизилась.
- Федя? Витя? Вы то здесь как? – раздался знакомый голос и страх сменился радостью. Промокшие и напуганные, мальчишки поведали Петру цель своего похода.
- Дёрнуло вас идти? - журил тот, приглашая двигаться в сторону мельницы.
- Да! А там в доме кто-то разговаривает, - выдавил сквозь зубы продрогший Витёк.
- Так это Страдич - домовой!
- Домовой? – от неожиданности Витёк неловко оступился, поскользнулся, упал. Поднимаясь, нащупал в темноте ствол обрушенного дерева, а под ним что-то мягкое, живое:
- Тут зверь какой-то!
- Здоровый! Похоже бобер, - добавил Федюня.
— Вот ты где! А я обыскался, - приговаривал Петр, пока они втроём оттаскивали скользкий ствол, - Благо дерево не слишком толстое было. В ответ раздался слабый звук, похожий на стон или плач, тот что почудился ребятам в начале.
- Дядь Петь, ты что в грозу бобра искал? - с сарказмом спросил Витёк. Тот не ответил, а взяв животное на руки понёс к мельнице. Ребята следом.
- А мельник там? - пытался продолжить разговор Виктор.
- Я и есть мельник, - буркнул Пётр, невольно напугав гостя ответом.
- Мельница мелет — мука будет, язык мелет — беда будет, - отвечал Пётр на Витькины познания о колдунах. Ребята, одетые в большие рубахи, подпоясанные, с засученными рукавами, походили на подмастерьев. В помольной избе, вдоль одной стены - нары, застланные войлоком, тут же стол, скамейки, на которые оба дружно уселись, а в углу - печь с котлом в подтопке. Ребята грелись травяным чаем из медного самовара, а на печи сохла их одежда. Запах тлеющих еловых шишек придавал комнате особый уют. На полу, на старых мешках лежал бобер с перевязанным хвостом. Завсегдатай этого помещения, он спокойно поглядывал на собравшихся и, казалось, даже улыбался Петру.
- Ну что, бедолага, увидал как из-под ног беда появляется? - приговаривал хозяин мельницы, - Говорил тебе давеча: с утра плотину поправим, ан нет. В грозу приспичило.
- Ты это что ж, дядь - Петь, ему пошёл помогать? - не удержался от издевки Витёк.
- Большая мельница малой водой не вертится. Без плотины беда. У нас, лучше Бори, мастера не сыскать. Всяк Еремей своё дело разумей.
- Вы тут что? С бобрами дружите?
- Без друга в жизни туго, а мы с ним с детства вместе. Я бывало тоже бобром обернусь и к нему в помощники.
- Как обернусь? - растеряно протянул Витька.
Федюня, уже привыкший к перевоплощениям хуторской ребятни, наблюдал за ним с интересом. Не встревал. Низкий голос Петра звучал тихо, словно читались заклинания, а в кручении водяного колеса, было такое убаюкивающее спокойствие, что Федя окунулся в полудрёму. Витёк отставил чашку, будто боялся пить, и сидел, глядя на мельника, с растерянным видом.
- Ты гостенёк на мёд нажимай! Это мельница сильна водой, а человек — едой. Вишь оно как! Врасплох и могучего губят. А у Бори уж силы не те, стареет.
- Почивать здесь будем, - добавил Пётр и соорудил спальное место для всех троих. Остаток ночи Витьку показался слишком долгим: сначала, не мог заснуть - вспоминал последние события, ворочался, размышлял, задремал лишь под утро и увидел странный сон. Будто сидит он в своём доме, рядом сорока к батарее привязана. Вдруг слышит голос человеческий: «Доброму человеку чужая беда к сердцу. А ты - злой. Недругом живёшь!» Обернулся - нет сороки, девчонка, что возле хутора встретилась, верёвку с ноги отвязывает, а возле неё рыжий кот трётся. Тут дверь распахнулась. В проходе - огромный бобёр в холщовой рубахе с засученными рукавами, в сапогах, и в длинном кожаном фартуке. Подошёл, ничего не говоря, взял девчонку на руки и понёс. Кот к нему на плечо прыгнул, обернулся на Витька и лапой у виска покрутил. Ушли они, а на полу следы мучные. «Это мельник, мельник», - раздался голос домового и следом возник странный монотонный шум. Витёк проснулся.
ДОБРОЕ БРАТСТВО – ЛУЧШЕЕ БОГАТСТВО
Когда утреннее солнце заглянуло в окна мельницы, Федюня уже встал. Ему очень захотелось ещё раз обойти и места вчерашних событий, и хутор. Заглянуть на родник, посмотреть на печь в центре сада. Теперь он испытывал совсем другое отношение и к этому месту, и к его обитателям. Федюня обошел со всех сторон мельницу, задержался у колеса: деревянные лопасти поочерёдно захватывали и переливали воду, которая крутила колесо и убегала дальше, рассыпая хрустальные брызги. Загляденье! Потом он нашёл место, где придавило бобра. Ствол упавшего дерева был заточен грызуном под карандаш. Федя ещё немного постоял возле плотины, рассматривая строение и отправился к домам хуторян. После ночной грозы всё сверкало и пахло чистотой. Поникший под силой ливневых струй кипрей только-только поднимал розовые макушки. Тропинки от домов к общему столу ещё не расстались с лужицами, и с каждой случайно задетой ветки сыпались теплые перламутровые капли. Прогуливаясь, Федя зашёл к Акулине – узнать не надо ли чего передать Васильевне, поглядел с интересом на старую, вековую квашню (потрогать не дали, нельзя) и подоспел в дом к Петру на чай. Витёк уже сидел за столом с кружкой душистого травяного напитка, смачно отхлебывал и, в мыслях, рассуждал о вчерашнем. Сколько приключений за одну ночь! Он ночевал на мельнице, с колдуном, и бобром. Может Витьку показалось, и Пётр не колдун, но тот ведь сам сказал, что бобром оборачивался. Или послышалось? Прежде чем остановить мельницу, перекрыв задвижкой желоб, Петр показал Витьку её работу: как вода приводит в движение огромное колесо, а оно, в свою очередь два других поменьше, шестерню и «бегун» - здоровый каменный жернов, в отверстие которого из дощатой воронки, по желобу подается зерно. Всё устройство мельницы, кроме жерновов, было сделано из дерева, что вызывало у парня огромный интерес, и он решил порассуждать на эту тему за чашкой чая:
- Интересная конструкция, но жаль, что всё деревянное. Из металла лучше - дороже! Дольше прослужит, и добра с неё больше наживешь.
- А какого добра тебе надобно окромя доброго слова? Вот ведь, мала пчёлка, а человека и кормит, и лечит, и большому уму учит! - Пётр, подвинул ближе домашний сыр и деревянную чашу с мёдом, - На-ко лучше, отведай!
- Мужик как мужик, только одет старомодно, - продолжал рассуждения Витёк, - И на мельнице он не живёт, а только муку молоть приходит. И дома у него, ручные жернова имеются, это когда много муки не надо. Нет, не колдун! Ни чертей здесь нет, ни оборотней.
В дверях появился первый гость - Вася Добровидов – и выпалил с порога: «Маня сказала, что чужак ночью проверку проходил. А ты спроси, дядь Петь, где у него та штука, из которой он в меня целился?»
- Куда целился? - поперхнулся Витёк, но, вспомнив о рогатке, похлопал себя по карманам – пусто.
Пётр поймал растерянный взгляд постояльца:
- Потерял что? Не горюй! Добро потеряешь – наживёшь, друзей потеряешь - не вернёшь!
- Не это ищете? – раздался голос Мани, и подоспевший вместе с ней вихрастый Петюня отступил в сторону, пропуская девчонку, с рогаткой в руках.
Хозяин потянулся за своим добром, а рогатка в его руках приобрела золотистый цвет, потом рассыпалась в зёрна, и наконец, превратилась в ломоть ржаного хлеба.
- Ты такого золота от меня ждал? – спросила Маня, - Добра не смыслишь, так худа не делай!
Ошеломлённый случившимся, Витька перевёл взгляд от синяка на руке девчонки к ломтю хлеба в ладони, и обратно. Теперь ему точно, не померещилось. Вот оно, чудо, в руке. Вспомнился сон, и мальчишка повернулся к Петру проверить: не стал ли тот бобром… Мужчина спокойно допивал свой чай, наблюдая сцену ребячьих разборок. Потом поднялся, направился к выходу, а у дверей обратился к хуторской компании: «Будет вам! Коли что чужое нашли – отдайте! Негоже! Да! И на всё - про всё, у вас пару часов. Я сам провожать пойду».
- Бери, возле плотины обронил, - Петюня протянул Витьке пропажу, - Эх, ты! Добро на худо не меняют.
А тот машинально запихал ломоть хлеба в карман, осмотрел свою рогатку, перевёл взгляд на ребят, но… увидел взъерошенного петуха, наглого рыжего кота и злополучную сороку, сверлящую острым взглядом. От неожиданности Витёк приземлился мимо стула, застонал, схватился рукой за ушибленное место и опять обернулся на троицу. Важно вышагивая, гуськом, петух, кот и сорока выходили за порог дома.
- Ты Манин ломоть то отведай, хуже не будет, - сказал поспешивший в след за хуторской ребятнёй Федюня.
Во дворе, когда все трое приняли обычный облик, он водрузил на голову подружки свежий венок: «Это - от меня! Тебе очень идёт! Другой раз в деревню прилетишь – дай знать! Я тебя одну не оставлю!».
Растерянный, потрясённый случившимся Витька выскочил во двор. Он рванул задворками, куда глаза глядят и закопавшись в стог дал волю слезам. День был теплый и солнечный, а солома в стогу ещё сырая от дождя.
— Это кто тут решил солому гноить? - послышался мужской шёпот, - Никак Маняшки моей обидчик. Витя вздрогнул, оглянулся. Перед ним - бородатый соломенный старичок в больших лаптях.
- Вы кто?
- Стоговый!
- А какие ещё бывают?
- Разные: Соломич, Страдич, Зернич. Это моё хозяйство! А ты, гляжу хлебушек-то не ценишь? - старичок показал на почти вывалившийся из кармана ломоть, - Маня дала?
Витька спешно утёр слезы, откусил хлеб и парировал набитым ртом:
- А что вы сразу на меня ругаться? Манин обидчик, хлеб не ценишь! Лучше бы воды предложили.
- На-ко, глотни, родниковой! Лучше хлеб с водой, чем пирог с бедой.
Старичок протянул берестяную фляжку.
- Если бы я знал, что она девчонка.... .
- Ну, если бы муку да сито, и кума была бы сыта.
- Я думал: другим можно...
- Ну, да! Не всяк пашню пашет, да всяк хлеб есть хочет.
- Что делать-то?
- Блюди хлеб к обеду, а слово к ответу.
- Да, что у вас одни загадки, да присказки! Делать-то чего!
- Доброе слово человеку – что дождь в засуху. Ты к ребятам ступай! А там, как сердце подскажет...
Витёк вскочил и, помахав в сторону Стогового рукой, направился к Доброхотовскому дому. На встречу уже спешили Федюня с хуторской троицей.
- Ты чего нас пугаешь? Мы бегаем ищем! Думали один в деревню пошёл - скороговоркой протрещала Маня.
Смущенный добрым расположением ребят он достал своё карманное сокровище, протянул его девчонке - На, делай с ней что хочешь, и прости меня, пожалуйста.
- Добрым словом и бездомный богат, а другого добра нам не надобно, - ответила обладательница цветочного венка, не взяв «подарка».
— Вот она – сила прощения - камень с души, теплота на сердце.
И правда, «как дождь в засуху», - подумал Витька, - Пошли.
Проводы были не долгими - время поджимало - загостились! Пётр довёл ребят до старой липы, сказал: «Ступайте с миром. Нет худа без добра!» и, едва те перешагнули через расщелину, исчез, как не бывало.
- Федь! Кому скажи - не поверят! - начал было Витёк, глядя на место, где только что стоял Пётр, потом обернулся и почему- то продолжил, - Где, ты говоришь, опят было полно? На просеке? Может и там разведаем? От неожиданности Федюня остановился и уставился на попутчика.
- Какие опята! - сообразил он на ходу, - Смотри как стемнело! Сейчас ливанёт. Бежим домой.
Погода действительно напоминала вчерашний день. Как будто и не было утреннего солнышка, перламутровых капель, теплых луж. Сухо, прохладно и темно!
- И чего мы, дураки, в такую погоду в лес попёрлись? - возмущался Витёк, похлопывая себя по карманам, - Есть хочется.
- О! Смотри что у меня есть, - он вытащил пряник, по форме напоминающий рогатку, с надписью «доброе братство - лучшее богатство!» и, разломив на две половины, одну из них протянул Феде.
Первый сильный громовой раскат застал ребят возле дома Фёклы. Они, не сговариваясь, вбежали на крыльцо, и тут же встретились с хозяйкой. Васильевна уже часа два высматривала: не возвращается ли из лесу Федюня, но увидеть с ним Маниного обидчика никак не ожидала. Она обернулась к Феде с немым вопросом, ответ на который дал Витёк.
- Пустишь, баб Фень, дождь переждать? Вот - ходили на разведку, по грибы.
- В такую-то погоду? Хорошо, что до грозы успели! Заходите, у меня и пироги к чаю имеются, - хозяйка пустила ребят в избу, усадила за стол, - Ну-ка, отведайте мою хлеб-соль!
Голодные, они налетели на выпечку.
- Ешьте, ешьте! Едой силы не вымотаешь! - потчевала гостей Фёкла.
- Мельница сильна водой, а человек – едой, - вторил ей Витёк, где-то услышанной фразой.
Федюня с Васильевной переглянулись, и та спросила:
- А ты же, Витя, раньше у меня не бывал?
- Нее-е -а! Слышал: ты хлеб вкусный печёшь, житный, караваями? - похлебывая чай из блюдца, ответил тот, - Продашь?
- Зачем продашь? Угощу досыта, а пожелаешь - с собой дам. Кто за хлеб да соль со странника берёт, у того добра не будет.
- Какой же я странник?
- Такой, что меж добром и злом блуждает и цены себе не знает. «Опять поговорки», - подумал Витёк, припоминая, где мог их слышать раньше. На ум пришло: не всяк пашню пашет, да всяк хлеб есть хочет, а ещё: добра не смыслишь, так худа не делай!
- А знаешь, я приду! – решительно сказал он и потянулся за очередным пирожком.
ЛЮБОВЬ - НЕ ПОЖАР, ЗАГОРИТСЯ – НЕ ПОТУШИШЬ
Люба Замятина сидела в комнате сына с берестяным туеском в руках. Она вертела найденную вещицу, проводила пальцами по надписям, гладила рисунки и даже нюхала внутри. Это оттуда из Доброделовского. Но как? Через столько лет. Защемило сердце - старая боль напоминала о любви, что сидела в нём занозой.
«Кто след лешего перейдёт - на его тропе окажется и заблудится. Леший нужную дорогу преградой закроет - наваждением: рекой или буреломом,» - вспомнила Любаня слова деревенских старожилов, когда вышла к речке. К семнадцати годам, казалось, она изучила все лесные тропки, а тут, вдруг, места новые, не знакомые. Жутковато. Да ещё как-то быстро завечерело. Подруги, наверное, домой ягод принесли, а она съела все. От страха очень хотелось есть. Пока, вдоль речки, по течению, шла всё слова на ум приходили: «Чтоб от чар лешего избавиться, надобно всю одежду с себя снять и надеть её наизнанку. Даже обувку местами поменять и стельки перевернуть. И при этом обязательно громко ругаться, выбивать одежду о дерево, а одеваясь — молитву читать.» Так, в раздумьях, дошла до деревянной мельницы. Дошла и встала - сроду таких строений не видывала. Опять вспомнились колдуны да лешие. Слабо надеясь, что это наваждение, зажмурила глаза, открыла - мельница не исчезла. Вот тут бабушкин совет и пригодился. День был жарким, да и ноги устали - ополоснуться бы не помешало. «Я заодно одежду выбью и наизнанку надену - лишь бы домой попасть», - решила она и, наспех раздевшись, прыгнула в запруду возле мельницы. Прохладная водица быстро сняла усталость. Любаша огляделась. Старая ива, возле которой остались лежать вещи, шатром накрывала часть водоёма, перескрипывалась с колесом и чиркала ветками на воде. «Записываешь, берегиня, - улыбнулась своей мысли Люба, - Русалка в ваш омут заплыла!»
Солнце садилось. Уже озолотились маковки деревьев, крыша мельницы, верх огромного колеса. Ветки ивы ниспадали золотыми прядями в темноту вод. Красота! Неподалёку раздался всплеск. Девушка, встрепенулась, пригляделась. Вроде как тень мелькнула со стороны плотины. Непонятно. Невысокая фигура метнулась сквозь солнечную дорожку и замерла в стойке.
- Тьфу ты, бобёр! Напугал! Девушка быстро выскочила из воды и принялась выбивать одежду о ствол ивы, приговаривая разные ругательства. Потом оделась, как было сказано (наоборот). Всё бы ничего, да обувка (с левой на правую ногу) была неудобна. Ладно, благо есть где ночевать. Темнело. Поторопилась она к мельнице да оступилась. Видно ногу подвернула. Боль не давала шагнуть. Любаша поднялась, в надежде допрыгать остаток пути, на здоровой ноге, но тут её подхватили чьи-то сильные руки и низкий голос: «Тихо, не шуми, худо не будет!» - успокоил накативший страх.
Вот она уже сидит на палатьях в помольной комнате, и рассматривает своего спасителя. Высокий парнишка, примерно её лет, суетится у самовара. Парень как парень. Только старомодный. Бородка легким пушком обозначилась, волосы на прямой пробор расчёсаны и одежда... Такую теперь даже в глухих деревнях не носят.
- Тебя одеваться учили? - с улыбкой спросил он гостью, - Вся одежда наизнанку, обута не на ту ногу! Любаша раскрыла рот.
- Говорить не умеешь? А я слыхал как возле липы бранилась. За что ты старушку отхлестала? Стесняясь своего поступка, девушка промолвила: «Обычай такой, от чар лешего…»
- А! Так тебя к нам леший привёл?
- Куда к вам?
- В Доброделовский.
Слыхала она с детства такую присказку: «Разместился, мол, грибною стайкой на пригорке хуторок. Небольшой, на пять дворов. Подставил крыши солнышку, распустил тропинки змейками от дома к дому, от родника до пасеки. А вокруг и пашня хлеборобная, и луг заливной, лес-государь, да речка-матушка. Люди там живут хлебосольные, доброму гостю завсегда рады. Стучи в любую избу, не бойся». Слыхала, да никак не думала, что хутор тот и правда существует.
- Ты, значит, из местных. Мельник?
- Учусь ещё только и муку молоть, и плотину строить. Кто хоть одно ремесло знает, тот в нужде не будет.
- А врач у вас имеется? - спросила гостья, указывая на слегка припухшую ногу. Парень осторожно ощупал больное место девушки и дёрнул её за ступню. От неожиданности Любаша вскрикнула.
- Всё нормально будет. Только пока ходить нельзя, придётся у нас погостить малость.
«Худого не сделают, потому как добром живут и фамилии у них особые, - договаривала она мысленно старую присказку:
- Доброхотовы - до добра охотливы - дело доброе творить, что воды в жару испить,
- Добровидовы - добро от зла отличают, мир да радость привечают,
- Доброслыховы - чьи вести принесут добра и чести,
- Добронравовы свой нрав применяют для управ,
- Доброладовых уклад - в жизнь нести лишь мир и лад.»
- А ты чей будешь, из Доброделовских? Фамилия какая?
- Доброхотов я, Пётр, - ответил он, заваривая чай. Аромат пряных трав потянулся по комнате. На столе ждали мёд и краюшка житного.
- Всё чем богат. Ежели одна не забоишься, я чуть позже до дому схожу.
Очень не хотелось выглядеть трусихой - пришлось остаться одной на пустой мельнице. Минуты показались Любе часами. Она рассматривала тени от мерцания свечи и думала о своём приключении:
- Как Пётр мог видеть, что она об липу вещи выбивала? Рядом никого не было. Лишь бобёр. Появился он неожиданно, но очень вовремя. Странно это всё. Нет. Сам Пётр не вызывал у неё чувства страха, скорее наоборот, вселял спокойствие. А вот место это было более чем загадочным.
- Говорят же, что на мельницах черти водятся, - продолжала размышления гостья, когда с улицы донеслись голоса и смех. Она затаила дыхание: «Не один идёт? Или может эти - рогатые?» Медленно, с протяжным скрипом, приоткрылась дверь и в проём просунулись рога... Холодок не успел добежать до пяток, как Люба услыхала знакомый голос: «Да, будет тебе пугать-то! Человеком зайди! Неровен час помрёт со страху!» Вбежавшая на мельницу коза крутанулась разок и предстала перед Любашей девчонкой лет пятнадцати. А за ней следом вошёл и Пётр.
— Это Нюра Доброладова. Лечить тебя будет. Она в травах лучше всех разбирается.
- Ну д-да! Коза в т-травах..., к-кому ж ещё, - заикаясь ответила Люба.
- Да ты меня не бойся! Это у нас забава такая: пока двадцать лет не исполнится, можем кем хочешь оборачиваться - хоть зверем, хоть птицей какой, по выбору, лишь бы было у кого учиться. Петя вон вообще бобра выбрал.
- Бобра! Вот оно что! - Люба прищурив глаз посмотрела на своего спасителя, - Подглядывал, значит!
Примочки из приготовленного Нюрой отвара сотворили чудо. Совсем скоро Любаня встала на ногу, но покидать загадочное место, не увидев хутора, не хотела. Да, и Пётр так заботливо ухаживал, что она решила ещё немного поболеть, но на прогулку вдвоём к роднику напросилась. Люба шла, опираясь на крепкую руку красивого, видного парня, и думала: «Да, пусть хоть в кого превращается, не страшно. Тем более это временно. Лишь бы рядом был. Никто из наших, деревенских, ему не ровня». Ей казалось: они знакомы всю жизнь, он близкий, свой, родной, любимый... Да, да, любимый. Именно так! Она влюбилась. А это и пугало, и радовало!
Вот Любаша сидит у родника. Мокрая и счастливая она не сводит глаз с Петра. На солнце нежный пушок его бороды отливает золотом. Хрустальным крапом играют в нём мелкие водяные капли.
- Лучше тебя не бывает, Петруша, - шепчет она на ухо дружку и собирает губами капли с его бороды.
- Говорить, не думая - что стрелять не целясь, - отвечает растерянно Пётр, но, помолчав, добавляет, - А ты попала в сердце.
- Мее - ее, - раздается в зарослях кипрея, и знакомая коза резво бежит в сторону домов.
- Стой, Нюра, стой! - кричит ей Пётр, да куда там.
- Любовь не пожар, а загорится - не потушишь. Вот и наш мельник нашел свою "русалку", - успокаивала Нюру тётка Акулина, - Ты порадуйся за них, да зови на каравай. Скоро поспеет.
Хорошо встретили Любашу хуторяне. Разделили с ней хлеб соль, одарили добрым словом, а, провожая, заметили, что мол, о родителях подумать надобно: извелись, поди, в неведении. А с Петром, коли судьбе угодно, она ещё свидится. И вот на берегу у мельничной запруды, возле старой ивы, Любаня и Пётр - "русалка" и мельник. Одни. Полная луна разливает серебряный свет. С небес молчаливо наблюдают звезды. И тихой поступью приближается рассвет, а с ним и расставание.
Не нашлось на свете никого лучше её Петруши, ни в деревне, ни в городе. Думала, всё! К милому дорожка на век потеряна. А тут - весточка из прошлого. Как бы знать ей тогда, что судьба сулит на хутор забрести, так тропинку бы пометила. А так, из примет лишь старая липа и осталась. До неё, до липы, Петруша обратно провожал, говорил, что неделю ждать будет, а её, Любу, родители под замок посадили. Видано ли дело, сколько дней в лесу блуждала. Страху они натерпелись, всякого надумались. А дочь явилась счастливая: любовь, что кашель в себе не спрячешь - светом явится! Не раз, потом, подходила Любаша к той липе. Как ни ходила вокруг да около - пролесок да просека. Нет заветной тропинки, как не было. Любовь — крапива стрекучая сердце жгла. Извелась Любаша, а к глубокой осени поняла, что не одна уже на этом свете. Бьётся в ней новая жизнь, Петрушина памятка. Да как родным объяснить откуда это счастье, если даже дорогу к тому хутору не найти. От людского глаза да худого слова в город подалась - жизнь устраивать. Не вышло. Вернулась. А тут - на тебе... И откуда у её Федюни эта вещица?
БАЛОВСТВОМ ХЛЕБА НЕ ДОБУДЕШЬ
То, что Фёкла Васильевна человек не простой Федюня давно понял, ещё когда за зачатком ходил. А тут сама сказала, что из Доброделовского пришла. Интересно, как она с ними связь держит? Ведь в лес почти не ходит: зрения, говорит, нет, и ноги болят. А Пётр гостей встречает, когда надо, как по звонку. Очень уж хотелось Федюне разобраться с этой историей. Да, и поделиться последними событиями не мешало бы. При Витьке - не стал.
- Сегодня Васильевна будет караваи печь, я помогать пойду, - сказал он маме, появившейся в дверях комнаты.
- Федь, я что спросить - то хотела, - начала она вкрадчивым голосом, - Откуда у тебя эта вещица? Мама взяла в руки туесок: «Красивая! У нас такие не продают!»
- Баба Феня подарила, за помощь! - ответил сын на бегу, оставив ей маленькую надежду.
«Те страшные светящиеся пятна, которые пугали ночью - оказались вовсе не чудищем, а старой корягой. Вылезла я из дупла, отряхнулась, огляделась. Два дня в лесу ночевала, но от черничника далеко не отходила - кушать-то больше нечего. А ещё, надеялась, что кто-нибудь за ягодами придёт и меня найдут. Чтобы не пугаться, вечером представляла себя маленькой разбойницей, а днем играла в Герду. Уверяла себя: мне не страшно, я не заплачу, потому что всё равно жаловаться некому. Так, чумазая и лохматая, шлёпала по тропинке к черничнику, и вдруг запах. Хлеб!? Остановилась. Принюхалась - может показалось - не удивительно, ведь в животе сильно подсасывало. Ягоды уже не спасали. От щавеля - одна кислятина, лишь сильнее есть хочется. Пробовала даже сыроежку - потому, что она сыро - ежка, и потому что я других грибов просто не знала, - пока подходило тесто, Фекла Васильевна рассказывала Феде о своём давнем приключении.
«Нет - нет, да и повеет в лесу хлебцем. Будто кто заманивает. Я на запах пошла. Вышла ко ржаному полю, хожу зернышки с колосьев собираю, жую и тут... Игрушка, кем-то забытая. Кукла. Интересная такая: человечек маленький, черненький, с глазками разного цвета и бородой длинной да зеленой. Присмотрелась - а борода из травы, и васильки вплетены. Я руки-то за игрушкой потянула, а та мне: «Вытри мой нос»- говорит. Оторопела я поначалу, а потом утёрла человечку нос рукой, не побрезговала. Глядь, а в ладошке монетки серебряные, да целая пригоршня. Растерялась и говорю: «Куда их? Мне бы хлебушка!» А тот старичок похлопал в ладоши - позвал кого-то. Подошёл к нам парень в белой рубахе кудрявый, светловолосый, с венком из колосьев на голове. «Отведи, - говорит, - дитя ко мне в хату». Вот так я в Доброделовском и оказалась».
Федюня молчал, боясь упустить каждое слово. В печи потрескивали поленья, теплом наполнялась комната, и мокроту серого дня скрывали запотевшие стекла. На столе начищенным брюхом блестел самовар, манила вазочка с малиновым вареньем, но таинственность истории не позволяла встать с места.
- Старичок тот - сам Полевик, - продолжала хозяйка, - Его ещё «житным дедом» зовут, средь полевых духов, самый главный. И по сей день он на хуторе сирот привечает! Да не каждого возьмёт, а того - кто не побоится работой руки измарать.
- Да где ж он там? - не удержался Федюня, - мне не встречался.
- У Акулины в домовых! И чужим ни за что не покажется. Они, духи эти, хорошо наше будущее знают. Вот Полевик - может за стогом спрятаться и что-нибудь очень важное предсказать. А ещё, наградить забавой - в животных или птиц оборачиваться, пока умом не созреешь. Говорит: «До двадцати годов пусть у них жизни поучатся». А монетки то те, серебряные, у меня до сих пор целы. Фёкла поднялась, принесла старый, потрепанный кисет.
— Вот! - высыпала она на стол своё добро - Сколько из них не брала - не убавляются, а чужой возьмёт - ко мне возвращаются! Вот оно как!
Тесто подошло. Васильевна опрокинула квашню на посыпанный мукой стол, разделила содержимое надвое и принялась подмешивать каждую часть, уплотняя и округляя кусок.
- Зря ты, Федя, думаешь, что Витёк всё забыл? Всё, да не всё! Кто добра отведал - век не забудет. А коль зерно брошено, надо всходов ждать!
- И почему вы, Доброделовские, всё с пословицами, да с поговорками?
- Разговариваем как думаем.
- А житному почему такой почёт? Всё для каравая, всё о каравае...- Без ума проколотишься, а без хлеба не проживешь. И сколько люди ни думали, а лучше хлеба-соли не придумали.
- Ну он же там не простой, а какой-то волшебный, что ли? Даже печь для него отдельная. Странно!
- Хлеб везде хорош — и у нас, и за морем. Не печь кормит, а руки, - Фёкла остановилась передохнуть, заправила под платок седую прядь, указала Федюне на часть теста, мол давай, сам попробуй и продолжила разговор.
- Как же караваю не быть главным, когда в его рождении и земля, и вода, и воздух, и огонь участие принимают. Сам посуди: с землёй человек работает, когда пашет, сеет, жнёт; с водой и воздухом - когда зерно мелит, и с огнём, когда печёт! Все человеку в помощь! Баловством хлеба не добудешь. Сделай хоть один свою работу неправильно - не будет хлебушка. Она накрыла чистыми полотенцами заготовки из теста, убрала со стола остатки муки и присела.
- В Доброделовском всё сообща, рука об руку. И к зерну, и к хлебу у них отношение особое - уважительное. В караваях тех большая сила добра заложена. Сила трех: зерна, огня и рук. Хороша нива у дружного коллектива! Даже квашня у Акулины не простая - от прабабки по наследству перешла. В ней более ста лет тесто месят. Она добром на сквозь пропитана - сокровеннее не найти. Фёкла скатала остатки теста из квашни в комок, присыпала мукой и понесла в прохладное место: «С этого - в следующий раз затворим». Дрова в печи прогорели. Васильевна выгребла угли, подмела мокрым помелом под и бросила щепотку муки.
- А, говорят, на таких мётлах ведьмы летают? - выдал Федюня, показывая на помело, но остался не услышанным.
Фёкла побрызгала под водой и прикрыла печь.
- Колдуешь, баб - Фень? – спросил он громче.
- Ты, милок, про ведьм и колдунов разговоры оставь. Не для хлеба это. А лучше запоминай, что делаю. Неровен час самому выпекать придётся - учись. Вон сажа на своде побелела — это хорошо, а мука, что я бросила, - обуглилась — значит горячевато ещё. Поторопишься - будет твой каравай рваным да горелым. А хлебушек, как человек в любви и заботе нуждается. Зёрнышком, он что младенец, мукой - будто молодец на свободу вырвался, в тесте - что семьей обзавёлся, а уж опосля печи-то добра и мудрости исполнен, с нами делится. Это лишь даровое — на ветер, а трудовое - всё в сок да в корень.
- Не на моих ли дрожжах ваше тесто взошло? - услыхал Федюня чей-то шёпот и обернулся - может показалось?
- Ах ты, друг сердечный, таракан запечный! - ласково пошутила, Фёкла, обратившись к печной трубе, - Не удержался, проявил себя, али своим Федюню признал? Может знаешь, чего?
- Будет время - будет слово, - шепнул голос и умолк.
- Странно чувствовать себя в компании с говорящей пустотой, но очень интересно - подумал Федюня, - Кто это?
- Спорыш - мой домовой. Как со мной из Доброделовского прибыл, так и не покидает. У нас с ним давняя любовь. Помнишь того парня с венком — вот он и есть. Фёкла застелила деревянную лопату зелёным капустным листом, уложила на неё заготовки из теста, пригладила их мокрыми руками и, опустив дальний край лопаты на под печи, ловко дёрнула её на себя. Повторила тоже ещё раз, и два будущих каравая вместе с листьями переселились в печь.
-Хлеб да капуста лихости не напустят. Ну, пока всё! Ждём. Ставь, Федюнь, самовар -скомандовала хозяйка.
Феде припомнился голос с печи в пустом доме Петра, и он со знанием дела добавил:
- А у Доброхотовых - Страдич.
- Да! В Доброделовском все домовые - полевые духи. У каждого в хлебном деле - своя задача: Страдич - за уборкой урожая следит, нерадивых наказывает, Зернич, что у Добровидовых, тот за зернами смотрит: чтобы вовремя поспели, да в землю не осыпались. Соломич, у Доброладовых, за качество соломы отвечает. А дружок его Стоговый, Доброслыховский домовой, за солому, в стога сметанную. Не даёт ей от гнили пропасть. Полевик - хранитель полей, ты уже знаешь, у Добронравовых, у Акулины.
- Как же этот юноша, Спорыш, на печи незаметно прячется?
- Юноша он, только когда венок вьёт, - заговорщически прошептала Васильевна, - а так - старичок махонький, бородатый, чуть больше ладошки.
- Пока меня тот парень на руках нёс, я всё колоски в венке рассматривала - продолжила она обычным голосом, - они все двойные, и с зёрнами - отродясь таких не видела. Кудри светлые, что лен, да колоски золотые - так в памяти и остались. Потом я узнала, что венок тот не простой - а золотой, жатвенный. Его в амбар кладут, чтобы было все споро, хватило зерна надолго. А отнести туда венок должна самая красивая девушка – так уж заведено. Вот я и задумала, по глупости, Спорыша в себя влюбить, чтоб самой тот венок получить. Наряжусь, бывало, выйду на глаза показаться, когда он юношей по полю скачет - венок вьёт. Скоки-то его за версту слышны. Венок, в тот год, Акулине отдали. А я затаила ревность и ушла поутру из хутора, добрела до вашей деревеньки, тут и осталась.
За разговорами быстро время пробежало, потянулся по избе манящий кисловатый запах. Фёкла Васильевна, ловко орудуя лопатой, вытащила из печи на стол два румяных красавца, сбрызнула их водой, накрыла полотенцем. Аромат заполнил комнату и с ним защекотало в груди от предчувствия счастья. Не успели они с Федюней навести порядок на столе и у печи, как в дверь постучали. На пороге стоял Витёк Селиванов.
- Хочешь есть калачи — не сиди на печи, - сказал он скороговоркой, сам удивляясь своим словам, - Запах из твоей избы баб-Фень!!!
- А ты бы, Витёк, с такими-то словами, да пораньше пришёл. Может нам помощники нужны? - съязвил Федюня, и тут же улыбнулся, - Шучу!
- Другой раз зовите. Приду! Дорога помощь вовремя!
Гость прошёл к столу.
- Командуй, баб-Фень. Что делать?
- Чай пей, гостей встречай, караваем угощай. А, знаешь, что…
Фёкла отделила четверть каравая, пошептала что-то и завернула его в полотенце:
- Отдохнешь, снеси-ка это своим соседям, что справа от вас. Слыхала - ссорятся они часто, да хозяйка там хворая.
- Они меня не пустят! Мы с ними не ладим, - начал было Витёк, но, помолчав, добавил, - Кто сам ко всем лицом, к тому и добрые люди не спиной.
Он ещё посидел малость за столом, отведал свежего хлебца с подсолнечным маслом да солью, покрутил в руках монетки, что Фёкла забыла убрать в кисет, и захватив приготовленный кусок каравая выбежал, по обычаю хлопнув дверью. Но отсутствовал Витёк не долго, вскоре вернулся:
- Полотенце, сказали, сами занесут, с благодарностью.
Витька стоял в дверях, не решаясь пройти, - Прости меня, баб-Фень!
- За что?
- Монетку я твою прихватил, мамке показать, а она вон чего…
Он вывернул карман, в котором сияла круглая, прожжённая дыра.
- Нет её.
- На воре шапка горит, а у тебя, значит, карманы, - улыбнулась в ответ Фекла, - Не обжёгся? А за монетку не переживай! Туточки она, в избе обронил. Отправив ребят по домам, Фёкла Васильевна прилегла было отдохнуть, да в дверь опять постучали.
НА СЕБЯ НАДЕЙСЯ, А ПОМОЩИ НЕ ЧУРАЙСЯ
Обутрело! Ещё серебрились росные травы, солнце только взялось прогревать воздух, а Федя уже шагал уверенной походкой в сторону леса. Сказав родным, что собирается по грибы, он с вечера приготовил себе в котомку хлеб, соль да огурцы (если пить захочется) и ни свет, ни заря отправился в Доброделовский. Одному идти, конечно, боязно, но тут необходимость - баба Феня захворала! Ещё давеча вечером ничего была, улыбалась. А тут слегла совсем. Говорит: «Сильно прихватило, встать не могу, не до хлебов мне. Жаль зачаток пропадёт». Федюня шёл к старой липе, с надеждой вспомнить дорогу - всё-таки пару раз туда-обратно хаживал. Случай с Витьком навёл его на мысль, что вся тайна кроется в расщелине: переступив её, тот смог всё забыть. Очень хотелось проверить свою догадку, и вот он - случай. Васильевне надо помочь! Одинокая она, бездетная, никого ближе Феди да хуторян у неё нет. Как оставить? И дело доброе, караваи печь, бросить нельзя. Надо идти в Доброделовский за помощью. Надо! С такими мыслями дошел Федюня до заветного места. Остановился. Подумал. Обошёл липу: вот она - тропинка на просеку, знакомая с детства. Первый раз он задремал тут, возле комля, и запах хлеба почуял оттуда, со стороны расщелины. Федя постоял, рассматривая повреждение ствола, зачем-то ощупал его и решительно перешагнул. Да! Всё так! Вот - приметная тропа. И время - сразу за полдень - темновато в лесу.
«Мне бы только не сбиться с дороги», - рассуждал он, вспоминая походы с Петром. Вот, у старой ели куст бузины, за ним правее надо брать, а после трухлявого пня, что в опятах был, снова направо. Впереди померещилась мужская фигура. «Доброхотов встречает! - минутная радость охватила Федюню и прошла - Откуда ему знать? Показалось! Нет. Мужчина. Бородатый. Он!»
-Дядь - Петь! - окрикнул Федюня.
Фигура остановилась. Парнишка радостно ускорил шаг, чтоб поравняться.
- Я к вам, дядь Петь! А ты как узнал-то, что я иду? - ответа не последовало. Мужчина махнул рукой, мол, пошли и, не дожидаясь, двинулся вперёд. Федя следом. Молчание настораживало.
-Дядь Петь, а ты чего это летом в бараньем полушубке? - попытался он завести разговор. Не вышло. Федя внимательно присмотрелся к попутчику. Рост такой же. Борода - вроде, чуть длиннее. Ну, может, выросла. А вот волосы почему-то лохматые и больше на левый бок зачесаны. Лица не рассмотреть. От догадки, холодок пробежал по спине: не ужели Леший.
- Эх, хлебца бы перекусить. Давай, остановку сделаем, - громко сказал Федя и снял свою заплечную сумку. Фигура остановилась, поодаль, наблюдая за подростком.
«Всякая нечисть соли боится», - вспомнились слова Фёклы Васильевны. Федюня достал ломоть хлеба, соль и бросив её крупную щепотку в сторону мужчины сказал заветную фразу. Морок исчез, остался страх. Дожевывая посоленный ломоть хлеба с огурцом, Федя огляделся - не туда свернули. По времени пути - уже поле должно быть, а тут всё лес. От волнения, он, подъел весь свой запас и уселся на коряге, в раздумьях. Смеркалось, куда идти не известно. Оставаться одному в таком месте жутко. Вспомнились слова Петра: «Ты её вслух позови», и Федюня почти прокричал: «Маня! Маня Доброслыхова!».
Тишина. Мальчишка стоял, затаив дыхание, прислушиваясь и принюхиваясь, в надежде уловить знакомый звук, почуять хлебный запах и успокаивал себя: «Может, ветер в другую сторону». Федя ещё не раз позвал: «Маня!» пока заветное «крики-рики-ки» не раздалось где-то сзади. Через минуту трескотня сороки послышалась чуть правее, потом над головой, и вот уже птица опустилась ему на плечо.
В хуторе, пока Федюня был ещё под впечатлением от случившегося, весёлая троица засыпала его вопросами. Рассказ о встрече с Лешим разобрали по словечку.
- А ты что, сразу полушубок не заметил? Он в нём и зимой и летом. А ещё, запахнёт на левую сторону, да подпояшется.
- А ты не знал, что он корноухий? У него всегда лохмы на один бок.
- А роста он был какого? Иногда великаном предстаёт! А чаще, кем-нибудь из знакомых. Только идёт поодаль, близко не подпускает.
- А ещё, у него тени нет. Ты тень видел? Федя не успевал отвечать. Он оборачивался на каждый скрип и шорох - одно дело забавы с превращениями, другое настоящую нечисть встретить. А, когда на тропе появилась фигура Петра, Федя встал как вкопанный - в сгустившихся сумерках вновь померещился лесной провожатый.
- Ну, будя, будя! Я это, Пётр! – сказал Доброхотов, и узнав зачем парнишка в хутор пожаловал, повёл его к Акулине.
- Хлеб - он дорогой, да не дороже нас с тобой! Ишь ты, надумал один идти! - журила Федюню Тимофеевна, стоя на крылечке, - На себя надейся, а помощи не чурайся. Ещё ладно, один Леший с пути сбивал! А если бы Аука, Лесавки или куда хуже Боли-Бошка? Слёг бы там, в лесу. Ищи тебя, не зная где.
- Да, сколько ж там этой нечисти? – невольно вырвалось у Феди.
- Для каждого своя найдётся! С грустной улыбкой Пётр Доброхотов наблюдал за Акулиной и гостем. Что-то родное было во взгляде смелого паренька. То, что щемило сердце, захватывало дух. Что это? Страдич, давеча, шепнул, мол, жди добрых вестей…
Пётр дружески похлопал Федюню по плечу и обратился к Акулине: «Ты, Тимофеевна, гостя то принимай. А там, подумай лучше, как Фёкле Васильевне помочь. Ей уход нужен, а деревенским – добрые караваи!»
Федюня знал, что караваи у Акулины Тимофеевны не простые и, что зачаток для закваски особенный. А вот как ту закваску ставят, и как сила волшебных зёрен в хлебе зреет – ещё не выведал.
Очень хотелось ему самому хлеб испечь. Васильевна всегда говорила: «Хлебу надо силу трех: зерна, рук и кирпича. Не тревожить его до времени, и внимания не лишать».
- Может меня печь научишь? Я баб-Фене с тестом справляться помогал, только сам в печь сажать не пробовал, - оживился Фёдор, - Ты самое тайное покажи, а там Васильевна подскажет.
- Не, милОк! Какой мужик в мою квашню заглянет, тот безбородым проживёт - поверье такое.
- Безбородым - не безумным! Научи, Тимофеевна! Мне баб-Феня говорила, про "силу трех", и про время и внимание, и что у вас зачаток сам Житный дед стережёт. А он ведь бородатый - твой домовой.
- Ишь ты, хитрец! Ступай уже в избу, и пусть утро будет мудро! - ласково ответила Акулина и закрыла за гостем дверь.
Едва забрезжил рассвет, сквозь утреннюю полудрёму Федя услышал шаги и тихий разговор. Он приоткрыл глаза. Акулина «колдовала» над квашнёй. Рядом, на лавке, сидел человечек очень маленького роста, лохматый и почти чёрный.
- А ты, подумай! – говорила она, - Одинокому где хлеб, там и угол. Сама Фёкла к нам не дойдет. А там у них, деревенских, всё едино, что хлеб, что мякина. Хорошего не едали и добро растеряли. Человечек лишь кряхтел в ответ, да поглаживал бороду, которая казалась цветной.
- Чудится, а может, снится, - подумал Федюня и вновь закрыл глаза. Проспал он долго. Когда поднялся, большая деревянная кадушка – квашня была уже полна теста. От неё исходил лёгкий кисловатый аромат. Федюня сделал в пышной массе ямку и наклонился ниже - понюхать. Резкий спиртовой запах ударил в нос. Парень отскочил: «Ишь ты, какое спелое - смелое!».
- А ну, не замай! - раздался низкий шёпот, - Куды нос суешь! Федя вздрогнул, огляделся - никого.
- Никак домовой командует, - подумал парнишка и смирно уселся на лавку, ждать хозяйку.
Вот Акулина у стола, в центре сада, занимается с тестом. Она обминает, подкатывает, округляет и тихонько приговаривает: «Соберу добро, отнесу в тепло, чтобы зрело разрасталось, в хлебном мякише осталось». А руки! Как ловко орудуют её руки! Они делают ребром ладони круговые движения и при этом нежно прижимают пальцами верх и бока шарика. Заключённый в такие тески кусочек послушно принимает округлую форму. Залюбуешься! Федюня тоже пробовал подкатать - его рук тесто не слушалось.
- Ну, сила рук, - мне понятно! Замеси, обомни, подкатай, посади, вытащи, - загибал пальцы Федюня - Силу кирпича, что жар печной хранит, тоже понимаю. А сила зерна — это как?
- От чего зерно наливается? От чего соков набирается? От тепла солнечного, от земли-матушки, от заботы пахаря да внимания духов полевых. И в зерне силушка зреет. Житный дед, да Спорыш для колосьев - главные соглядатаи. Обидишь их - голоду соберёшь. Пока тесто перед выпечкой отлёживалось в маленьких, одетых в мешочки, лукошках, Федя не отходил от него ни на минуту. Он нетерпеливо, время от времени, проверял пальцем - не пора ли. Маня, сидевшая рядом, посмеивалась: «Твои караваи и резать не надо будет – сами разорвутся! Торопыга».
Вскоре хлебный дух потянулся от печи. Хуторок насытился кисловатым ароматом. Акулина расстелила на столе полотенца – под каждый каравай своё – и один рушник, с вышитыми ласточками, – для последнего. Последний каравай доверили испечь Федюне.
Вспомнил он как Васильевна тесто в печь сажала. Настелил капустный лист на лопату, выложил заготовку из лукошка, ласково её пригладил и отправил в печь…
- Этот с собой возьмёшь, - приговаривала Акулина Тимофеевна, заворачивая Федин каравай в красивый рушник. Здесь на всех хватит, только целым донеси, не починай дорогой.
Трудно справиться с желанием отломать кусочек от душистого с хрустящей корочкой житного, особенно, если он, ещё теплый, у тебя за спиной. Но не затем в хутор хожено, чтобы слово нарушать. Всю обратную дорогу Федюня не умолкал. Получив возможность самому испечь каравай, он считал себя причастным к великому таинству. Хотелось ещё и ещё раз услышать, что хлеб удался! Пётр терпеливо слушал и лишь изредка поддакивал: «Молодца, молодца!»
Вот и старая липа видна! Возле неё - чей-то силуэт. Федюня притормозил. Неужели его тайна раскрыта? И, как назло, горячим хлебом пахнет. Аромат так и расползается вокруг. Если кто деревенский учует - вопросов не оберёшься. Мыслимо ли, из леса горячий хлеб нести. Фигура возле липы оказалась женской и очень Феде знакомой.
- Мама? - удивлённо произнёс он.
- Любаня? - окрикнул Пётр и прибавил шаг.
ХОРОШЕЙ ВЕСТИ ЖДАТЬ БУДЕМ
С вечера, заметив хлопоты сына, заподозрила Люба неладное. Слишком много сборов, чтобы два - три часа по ближнему лесу погулять. Без корзины ушел, с заплечным мешком, а еды набрал на полдня. Уж за полдень! Федюни нет! Вспомнилось, как вернулся он вчера от соседки: понурый, посидел задумчиво в комнате, покрутил берестяной туесок и сказался, что спозаранку по грибы пойдет. Слишком самостоятельным вырос, без материнской заботы. И пугало это Любу, и радовало.
Пугало, - что замкнут. Сторонится матери: не расскажет ничего, не поделится. «Отвык», - убеждала она себя и набиралась терпения. А радовало, - что настоящим мужичком растёт: и своим старикам помощник, и соседке - правая рука. Фёкла Васильевна - человек, в деревне, уважаемый.
К ней и пошла Люба сомненьем поделиться. В прошлый раз заходила - хотела поговорить о сокровенном - да не осмелилась. Лишь спасибо сказала за кусок житного, что Федюня домой принёс. А хлебушек тот не простой! Она такой лишь раз едала, там на хуторе! Вот все мысли в клубочек и смотались. Как распутать?
Дверь в избу Васильевны оказалась не запертой. Люба осторожно ступила через порог, позвала: «Тёть-Фень!»
Тихо! Она прошла в комнату и увидела хозяйку спящей.
«Опять не судьба. Будить не буду,» - решила гостья и повернулась к выходу.
- Куды спешишь? - раздался с печи шепот. Люба вздрогнула, обернулась - никого. Фёкла Васильевна мирно посапывала в кровати. В доме витал терпкий запах лекарств. Рядом, на комоде, - пузырек с натиранием.
«Приболела», - подумала Люба и, решив, что ослышалась, сделала шаг к двери.
- Раз поспешила - два сердца занозила, а третье - сама любви лишаешь.
- Кто ты? - Она развернулась, подошла к печи, оглядела лежанку, трубу, - Судьбу мою знаешь, иль дорогу к суженному?
- Ты гляди, чтоб добро промеж рук не ушло. Да ступай туды, где слово давала. Какой день-то нынче?
Любаня присела, задумалась. А ведь и правда - сегодня пятнадцать лет, как она с хутора вернулась.
Воспоминания нахлынули волной, перехватили дыхание, застучали в сердце. Ах, неизвестный подсказчик, что ты натворил! Люба зацепила ковшом из ведра колодезной воды, жадно отпила, утёрлась рукавом и промолвила: «А ты почём знаешь, что я там нужна? Столько лет прошло!»
- Коль жива любовь - огнем вспыхнет вновь. Коли нет уже - пустота в душе.
Не зная кого благодарить, Любаня отдала печи поклон, как старики учили, и вышла на улицу.
Она лишь забежала с дом, глянуть - нет ли Федюни, прихватила с собой пяток огурцов и отправилась в лес. Возле старой липы отдежурила часа два. Всё всплыло в памяти, всё! И мельница, и старая ива над запрудой, и даже боль в ноге. Всё как тогда. Будто и не было этих пятнадцати лет. Это вчера ей Петруша сказал, что ждать здесь будет, а она спешила домой, сияя от счастья, и надеясь на очередную встречу. Устала Люба ходить часовым взад-вперёд, оперлась на часть ствола в расщелине и прислушалась. Еле слышно донеслись голоса. Она замерла, стала всматриваться в даль. Показались два силуэта: мужчина с подростком. Приближаются. Почему так стучит сердце? Страх - нет - волненье. Речь одного все звонче и звонче. И что это? Запах хлеба! Горячего хлеба.
«Федюня», - прошептала она, рассмотрев фигуру сына. А в ответ: «Мама?» - его голос, и второй: тот знакомый, дорогой голос из её прошлого, - «Любаня?»
Встала Любаня, как вкопанная, уставилась на Петра и сказать ничего не может. И Федюня-то поначалу оторопел - никак не ожидал, что мать с хуторскими знакома. Думал – журить его сразу начнёт, за долгое отсутствие. А оно вон как обернулось! Пользуясь ситуацией, припустил парнишка скорее до Фёклы Васильевны. Дорогой - всё размышлял о нечаянной встрече с мамой и успокаивал себя тем, что дядя Петя объяснит ей долгое отсутствие сына.
Как только Федя переступил порог Фёклиной избы, так сразу поспешил достать Доброделовский подарок. Отрезал от него два ломтя: себе и захворавшей хозяйке, а остальную часть опять в рушник завернул.
- Федюня! Ты никак в Доброделовском был? Ихнем караваем запахло! – удивилась Фекла Васильевна, едва почуяв знакомый аромат, - А рушник – то, никак, с ласточками? Хороших вестей ждать будем!
- Одна весть уже есть!
Федя непременнул сообщить баб-Фене о том, что мама и Пётр Доброхотов, оказывается, знакомы. А, пока ставил чай, рассказал о своих приключениях: о том, как вовремя про соль вспомнил, и как Маня к хутору вывела.
— Значит, говоришь, они встретились? Наконец-то! А ты, милой, из-за меня страху натерпелся! А ещё, говоришь, сам тесто в печь сажал? Это - хорошо! Не каждому такое доверят.
Феклино «наконец – то» Федя пропустил мимо ушей. Потом он вспомнит и всё расспросит, а сейчас.... В дверь постучали. На крылечке стояла местная ребятня.
- От старика — слово, от молодого — помощь, - объявил через порог Витёк Селиванов, вот пришли тебе, баб - Фень, помочь, картошку прополоть. А тут - аромат на всю улицу!
- Ты, Федюня, командуй, угощай. Это твой хлеб-соль, - раздалось с кровати.
- Сам испёк? - недоверчиво переспрашивали ребята.
Федя отмалчивался - хвалиться не приучен. Он взял нож, развернул рушник и уставился на каравай. Тот был целым и, как недавно из печи, тёплым.
Целым и теплым каравай оказался и на утро. Стоило лишь развернуть рушник, как аромат свежего хлеба наполнял комнату.
- До тех пор так будет, пока из Доброделовского гостей не дождёмся, - сказала с кровати Фёкла Васильевна. Это мне от Житного деда подарок. Простил, значит, что ушла тогда не сказавшись.
МЕЛЬНИК И РУСАЛКА
А на хуторе вечерело! Обнялось с рекой брусничное зарево. Осветило маковки деревьев, мельницу, огромное деревянное колесо, ивовый шатёр. Всё как тогда, словно и не было пятнадцати лет разлуки! Ива, плотина, запруда, молчаливые поросшие травой берега и камыши, - сохранили тайну той августовской ночи.
Мельник не отрывал взгляда от своей «русалки», и её глаза светились счастьем.
— Вот в чём разгадка крылась, вот что сердце сказать хотело! - радовался Пётр, узнав Любашину тайну, - Наше зёрнышко, Доброделовское, взросло.
Со стороны плотины донеслось одобрительное: «У-ууу-у!»
Потом всплеск воды. Тишина. С ветки ивы сорвалась сорока и исчезла в гуще деревьев. Холодало. Оба не спеша направлялись к мельнице, когда дорогу им преградила Нюра Доброладова.
Вот уж десять лет, как перестала она бегать козой по хуторским дорожкам, а задорности характера не утратила. И сынок её, Петюня – весь в маму. Даже забаву себе выбрал - петухом оборачиваться, клювачим, и целыми днями крутился возле Петра, на пару с Васькой Добровидовым. Печалилась Нюра, что Петр однолюбом оказался, «русалку» свою из головы не выпускал. Как с ней расстался - понурый ходил, работа на ум не шла. Страдич его разными чудесами донимать стал - бездельников не любит, - то колесо мельничное остановит, то огнем в печи полыхнёт... И она, Нюра, со своим намёками не раз подходила, да где там. Один ответ: «Любимую надо сердцем разглядеть, а не глазами. А уж если отдал сердце - обратно не отнимешь».
Помышляла Нюра даже о зелье отворотном, да вовремя опомнилась - никакое худо до добра не доведёт. Пусть время решает. Оно и решило. Пришел в хутор парнишка - тети Фени посланник, годами чуть постарше её Петюньки. И что-то в нём Нюру зацепило. Мелькнуло что-то знакомое. То ли взгляд, то ли повадка. Весь день она присматривалась, как тот сядет, как обернётся... А после отправила Маню Доброслыхову следом, в деревню, на разведку. Чей, мол, парнишка? Девчонка - она, как и Фёкла, Житного деда найдёныш. С малолетства у Доброслыховых живет. Шустрая, покладистая - всему хутору помощница, а тут возьми да пропади... Чего только Нюра не надумала! И Петюнька, зная, что его подруга с мамкиным поручением полетела, извёлся весь. Васька, дружок его верный, вызвался в помощники. «Заодно, - говорит, - и Федюню этого получше узнаю». Вон, вышло как! Сдружились ребятки, видать, наших кровей паренёк. И к караваям у него интерес не пустой. Всё расспросит, всё подметит. Давно не было с деревень таких ходоков. А этого тянет сюда, будто тут мёдом мазано. Последний его приход - совсем удивил. Решился паренёк, ради Фёклы Васильевны, один через наш лес идти, не побоялся. Добрые чувства — любви соседи. Пётр к нему привязался, сам провожать вызывается. Посмотрит на него и весь в думах ходит. Есть тут какая-то тайна. Не спроста паренёк появился да в гости зачастил. Толь судьба его к нам ведёт, толи духи полевые сговорились?
Рассказала Маня деревенские сплетни, про Федину маму, и Нюра смекнула: «Не Петрова ли, это русалка?» А когда услыхала от сороки, что тот гостью привёл, - поспешила свидеться да глазам своим не поверила: стоит перед ней та самая Любаня, коей она сама, Нюра, ногу лечила. Ну точно! Тут без теть-Фениного участия не обошлось. Небось, они, со Спорышем, и задумали эту пару свести! Вот уж действительно: «Любовь закона не знает и годов не считает».
- Вон как оно вывернуло, - звучал голос Петра, когда Нюра подходила к ним ближе, - В нашем-то тесте все имеется: и доброе тепло, и сладкая любовь, и соленые слезы, и время на брожение - чтобы, значит, созрели. Хороший каравай должен получиться, Любаня!
- Круто замешено, ой, гляди не пропечётся! - пошутила Нюра, и не скрывая радости добавила, обращаясь к гостье, - А тебя какой леший к нам опять завел?
- Не земля хлеб родит, а небо. Там всё месилось, а здесь заквашено, обваляно осталось в печь поставить. И лешего того любовью кличут.
Теплота общения скрашивала прохладу вечера. Камыш перешёптывался с травой, вода ласкалась о берег, а старая скрипучая ива записывала на ней продолжение истории о мельнике и русалке.
ПОЛЕВИК СВОЁ ДЕЛО ЗНАЕТ
Ни в эту ночь, ни в следующую, ни в последующую, Федина мама не пришла ночевать! Сын знал, что оставил её с Петром Доброхотовым, но рассказать про это дедушке с бабушкой не мог. Она, наверняка, в Доброделовском, и нечего за нее бояться, - успокаивал себя мальчишка, но доля сомненья теребила и его душу: «А вдруг Леший с пути сбил?» Лес-то, оказывается, вокруг хутора не простой - какой только в нём нечисти не водится. Это у нас спокойно ходить можно, а переступил расщелину и всё - жди напасти.
Когда отсутствие мамы заметили соседи и по деревне поползли слухи, мол, Любка непутёвая опять сынка бросила, Федюня решил расспросить Васильевну, вспомнив её «наконец-то». Можно ли раскрыть домашним их общую тайну? Он с утра зашёл к хворой соседке, по обычаю натаскал ей воды, поставил самовар и собрался было чай заваривать, как распахнулась дверь…
- Чего не запираетесь? У вас, говорят, иначе нельзя, - прозвучал звонкий девичий голос. С большим заплечным мешком и туеском в руках на пороге стояла Маня. А её голову венчал колосяной венок. Федя не верил глазам: она здесь, в своем обличии.
- Ты, как? Насовсем? Человеком? - пробормотал он, не скрывая радости.
- Всю жизнь летать не будешь, а забаву мне Полевик в дар оставил, по надобности!
- Принимай Фёкла Васильевна подарок, - Маня положила на стол своё украшение и продолжила, - Порешали - пусть в твоём амбаре храниться. Пока ты - хворая, я с тобой поживу, а там видно будет.
Федя перевёл взгляд на венок - хотел двойные колоски рассмотреть, но тот, на глазах, сжался до размеров бублика.
- Моё добро, сам отнесу! - раздался с печи голос домового. Небольшая темная фигурка в четыре прыжка оказалась на столе, подобрала венок и обернулась к Феде. Тот едва успел присмотреться к Спорышу: телом тёмен, лохмат, бородат. И где там льняные кудри?
- А ты попусту не пялься, ступай, не мешкай до дому, мать с отцом встречай!
Фраза «с отцом» ошарашила. Затуманило голову, затрепетало сердце, зажгло в груди и вылетел Федюня за порог, бегом до своего дома.
Любопытные деревенские бабёнки переговаривались возле соседского забора и косо поглядывали в сторону Замятиных. Завидя подростка, самая бойкая из них спросила с натянутой улыбкой: «Федька! Что у вас там за гость такой, интересный?» Федюня не ответил. Он лишь громко хлопнул калиткой и через минуту был в избе. Пётр Доброхотов и мама стояли, возле большого стола, на котором красовались Доброделовские гостинцы: туески с мёдом, с домашним маслом, с сушеными травами, и каравай, на котором выступала надпись «совет да любовь».
- Вот так, мам, пап, он и есть Федюни нашему родной отец, - услыхал мальчишка остаток фразы и забыв разуться подошел к столу. Развернулся к Петру лицом, пристально уставился, изучая уже знакомые добрые черты. В горле пересохло.
- Ты знал? - прохрипел Федя и закашлялся.
- Нет, сынок! Но сердцем сразу тебя принял! - Пётр обнял Федюню, и весь остаток разговора держал подле себя, положив ему руку на плечо.
- Добро по миру не рекой течет, а семьей живет, - говорил Пётр, - Порешили, мы с Любаней, жить в Доброделовском. Федюня парень большой - за ним выбор.
Смутное состояние! Хочется отцовскую любовь почувствовать, но как деда с бабушкой оставить? А Фекла? А караваи? А Маня? Она же сюда, к нам жить пришла! Маня здесь!
- Не-е-е! - сказал Федюня, - Лучше я в гости ходить буду. Мне здесь повадней!
Провожать родителей до старой липы он тоже не пошёл. Обнялся с ними на тропинке к лесу и поспешил к Васильевне - обсудить новости да Маню расспросить.
В комнате витал резкий запах лекарственного настоя. Маня прикрывала пуховым платком Фекле Васильевне спину и приговаривала: «Теть-Нюра уверяла: как рукой снимет!»
- Маа-у, - раздалось с лежанки.
- Васька! И ты тут! - не сдержал радость Федюня. Ему хотелось поболтать с дружком, но жаль, кошачьему языку не обучен.
- Тут тебе от Житного деда тоже гостинец имеется, - Маня протянула колосок и загадочно улыбнулась, - Сказал, чтобы спелое зерно на вкус пробовал!
«Вот он какой, двойной колос!» - Федя рассмотрел крупные сдвоенные зерна, отсоединил сколько было в ладошку и ловко засыпал в рот. Приходилось и раньше зерно жевать, ради интереса, но это имело необычный вкус. В нём чувствовалась и легкая сладость, и кислинка, и....
- Вку-у-усно? - Федюня услышал Васькин голос, обернулся.
Развалившись по-барски на постели с тетей Феней, кот глядел на него в упор.
- Вку-у-усно спра-а-ши-ва-ю? - раздалось снова, едва кот открыл пасть. Теперь рот открыл Федя.
- Житный, ну Полевик, сказал: пусть, мол, слышит наших, в каком бы виде не встретил! - сквозь смех пояснила Маня, - Много Доброделовских по свету разбрелось. А такой дар лишь у тебя да у тети Фени. Ты теперь вроде как её преемник. Караваи печь будешь. Только чур квашню я ставлю. А то безбородым проживешь.
- Коли доброе семя - то и всходы хороши! - раздался с печи голос, - Полевик - он своё дело знает. Не стал бы забавы раздаривать, кабы не наших, Доброделовских, кровей зачаток.
- Где зачаток с любовью – там каравай с добром! - вторила ему с кровати Фёкла Васильевна.
А Федя окончательно запутался о чём речь. Столько событий!
Он копался в своих мыслях, разбирая их по порядку: Пётр - отец, мама в Доброделовском, домового видел, забава в подарок, самому хлеба выпекать поручили, а с чего...
Маня, словно услышала его мысли, вспомнила про туесок. Открыла. Из-под берестяной крышки пахнуло кислинкой.
- Множится наше добро, зреет!
Куда увёл «непутёвую Любаню» бородатый и странно одетый мужик - обсуждалось в деревне не долго. Больше волновала другая новость: у Фёклы Васильевны появилась дальняя родственница, сирота. Говорили: «Пешком пришла, через лес, смелая!».
Зачастила к Фёкле в гости местная ребятня, и по поводу, и без повода. Маня гостей принимает, пирогами потчует. На все вопросы ответ поговорками находит. Но ни разу и словом не обмолвилась она о Доброделовском. Федюня возле девчонки так и вьётся. А Витьке Селиванову не дают покоя буравящий взгляд и задорные веснушки: да где же он мог их видеть раньше?
• Морок – нечто помрачающее рассудок.
• Под печи – низ /дно / горизонтальная поверхность пекарной камеры, место на которое кладут и дрова для розжига, и тестовые заготовки для выпечки.
• Свод печи – верх/ потолок пекарной камеры.
• Аука, Лесавки, Боли-Бошка – злые лесные духи.