Вот и подвал – старый приятель, гостеприимством которого Угрюмов дорожил с малых лет. Единственное место, кроме, пожалуй, леса, где фальшивость бытия вгрызается в тебя не так глубоко, не так остро, и шанс услышать голос Космоса больше, чем где бы то ни было.
Бледно-желтая керамическая плитка на громоздкой бетонной надстройке местами осыпалась. Дверь дальнего (если идти от подъезда) входа просела. Врезной замок уже давно был сломан. Вместо него на двух проржавелых кольцах красовался замок навесной.
Зайдя в подвал, Угрюмов запер дверь изнутри на потайную щеколду, которую давным-давно приладил у самого низа. Замок он повесил на гвоздь, торчавший в дверной коробке слева. Преодолевая в темноте ступень за ступенью, он испытывал растущее внутри него волнение. Ведь скоро, совсем скоро его заветное желание будет исполнено.
Угрюмов остановился у двери в кладовую и замер, прислушиваясь. В кладовой тихо. Снаружи тоже тишина. Никто не идет за ним, не бежит. Нет слежки.
Торжественный поворот ключа и массивная стальная дверь, ведущая в его маленькое царство боли и наслаждения, открыта. Едва переступив порог, Угрюмов включил люминесцентное освещение и запер дверь на засов.
Он повернулся, чувствуя, что сердце от волнения стало отплясывать джигу. Он ждал этого момента, готовился к нему целый год.
У дальней стены кладовой находилось нечто на подобии метровой статуи, накрытой ветхой скатертью. Угрюмов подошел ближе. С пафосом иллюзиониста сбросив скатерть на пол, он произнес как можно радушнее:
- Здравствуй, Вера.
Перед ним, заточенная в х-образной клетке, висела дочь Таньки. Прелестный ангелочек с зелеными, как у матери, глазами, но при этом совсем не такая, как Танька. Она не была похожа на гниющую изнутри оболочку, по крайней мере, пока что. Вера казалась Угрюмову настоящей, чистой, почти святой. Идеальный подарок ко Дню Рождения. Она более чем подходила для его эксперимента. С Верой у него были все шансы открыть портал.
Три дня назад он коварством заманил ее в подвал. Как бы невзначай подозвал на улице и попросил помощи. Сказал, что приютил в подвале трехцветную кошку, которая родила четверых чудесных котят. Сказал, что кошка очень слаба, и не сможет выкормить всех своих детенышей. Стало быть, ему придется утопить половину котят, если, конечно, кто-то не возьмет их к себе на поруки.
Вера безоговорочно согласилась забрать у соседа по подъезду одного котенка. Угрюмов искренне обрадовался и предложил ей спуститься с ним в подвал, чтобы самой решить, кому из малышей так неслыханно повезет.
Наивная девчонка поняла, что ее обманули, когда уже ничего нельзя было изменить. Удивленно рассматривая странные и чем-то пугающие железные конструкции в кладовой, она спросила: а где же котята? Вместо ответа Угрюмов запер массивную дверь, а затем прижал Вере к лицу платок, смоченный хлороформом.
Угрюмов понимал, что сильно рискует, оставляя ее здесь на три дня. Нужно было провести эксперимент в первую же ночь, но искушение дождаться Дня Рождения оказалось слишком велико, чтобы ему противостоять. К тому же, Космос в этот день мог быть наиболее к нему благосклонен.
Он поместил Веру в х-образную клетку – сварную конструкцию из прутка, состоящую из двух прижатых друг к другу дюжиной струбцин половинок, точно подогнанных по ее фигуре. В собранной клетке руки и ноги Веры разведены в стороны и обездвижены. Ей удается лишь поворачивать голову и шевелить пальцами. Кричать, звать на помощь она не может. Рот заклеен скотчем в несколько слоев. Клетка подвешена на двух торчащих из стены крюках так, что ноги находятся в десяти сантиметрах от пола. Под ногами эмалированный тазик.
Угрюмов не стал снимать с Веры коротенькое ситцевое платьице, но снял с нее трусики, чтобы она могла беспрепятственно справлять нужду в тазик. Он не кормил ее три дня, а лишь поил из трубочки апельсиновым соком. Она тянула сок жадно. Сразу выпивала литр, после чего Угрюмов вынимал трубочку из ее рта и заклевал отверстие скотчем. Затем он переливал содержимое тазика в канистру, нежно вытирал влажной салфеткой все нежные места, прижимал к носу платок, смоченный хлороформом, целовал в лоб, накрывал скатертью и уходил прочь.
Сегодня он не принес Вере сок, но принес ей нечто другое – подарок в красной бархатной коробочке. Наклонившись, Угрюмов коснулся гладковыбритой щекой ее виска. Она заерзала, максимально поворачивая голову в сторону от него.
- Не надо противиться судьбе, чудесный мой ангелочек. Просто прими, как есть, - ласково произнес он. – Сегодня ты должна будешь помочь мне открыть портал. Дело непростое, но, я уверен, что вместе мы справимся. Если все пройдет как надо, обещаю вернуть тебя маме. Ты уж постарайся меня не подвести, иначе гнить тебе в лесу под насыпью сосновых иголок. Лады?
Не дождавшись от Веры утвердительного кивка, Угрюмов достал из пакета красную бархатную коробочку в форме сердца.
- У меня есть для тебя подарок. Несколько дней назад я осознал, что хранил его с детства для того, чтобы подарить тебе сегодня, сейчас, - он лукаво улыбнулся и открыл коробочку, демонстрируя Вере ее содержимое. – Назовем это исходной точкой боли, бездну которой тебе предстоит постичь. Твоя боль – это ключ, открывающий портал между мной и Космосом. Извини, но по-другому мне не добиться его аудиенции.
В коробочке лежал тройной рыболовный крючок с привязанным к нему коротким обрывком лески. Это был тот самый крючок, которым Угрюмов в детстве проколол себе палец.
- Как на счет того, чтобы сделать пирсинг брови? Кивни, если согласна, деточка.
Вера с ужасом смотрела то на обезумевшего соседа, но на крючок в его руке. Все происходящее казалось ей бесконечным кошмарным сном. Она не понимала, почему ни как не может проснуться.
- Что ж, может быть, тогда проколоть тебе веко? – он резко схватил Веру за волосы, поворачивая голову в удобное положение, - Не дергайся, если не хочешь остаться без глаза!
Угрюмов вогнал крючок ей в нижнее веко и потянул за леску, глубоко вспарывая щеку до многослойного барьера из скотча. Вера затряслась в панцире клетки, цепляясь пальцами за воздух, беззвучно крича. Кровь хлынула из ее раны, юркими заковыристыми ручейками переползла через скотч и устремилась вниз по шее, пятная белое платьице. Ее глаза округлились от боли и ужаса. Глаз, под которым веко было разорвано, казалось, вот-вот вывалится из глазницы. В нем Угрюмов узрел едва различимые темные отблески, свидетельствующие о том, что аудиенция состоится совсем скоро.
Повинуясь спонтанному влечению, он прильнул к Вериной шее, ненасытно слизывая кровь, похотливо скользя языком. Приближаясь к полоске скотча, он схватил зубами конец лески и дернул, разрывая скотч, отрывая крючок от щеки вместе с кусочком плоти.
И разверзлись небеса. И открылся невероятных размеров портал, источая благодать.
Однозначно, собаки не были на такое способны. Даже те из них, которых Угрюмов искромсал до костей, являли ему Космос как бы сквозь замочную скважину. В сравнении с собаками Вера без труда вышибла для него дверь миниатюрной ножкой. И это притом, что он только флиртовал с ней! Можно было лишь предположить, каких результатов они достигнут, пустившись в полный разгул.
Обалдевший, с колышущимся в зубах крючком на леске, он пошатывался, чувствуя, как энергетические потоки Космоса сходятся у него в паху, как сплетаются они в твердь, слыша голоса, шепот Космоса отовсюду в слиянии с едва уловимым диссонансным шумом работающего вентилятора, отстраненно наблюдая за тем, как пространство искривляется в молочной дымке.
На несколько секунд воздух в кладовой становится невыносимо тягучим, напоминая кисель, а затем снова принимает прежнюю форму. Угрюмов чувствует за спиной странное присутствие и неспешно оборачивается. То, что он видит, приводит его сначала в недоумение, а затем в восторг. На полу в бессознательном состоянии лежит мальчуган. На первый взгляд он кажется незнакомым, но присмотревшись к нему в искривленном пространстве кладовой, Угрюмов понимает, что знает, кто он. Причем знает очень хорошо.
Это Вова Дудочкин. Десятилетний пухленький мальчуган с ограниченными умственными способностями, ангельской улыбкой и радостным безмятежным взглядом. Он проживает с родителями в соседней пятиэтажке. Ребенок не от мира сего. Идеальный подарок ко Дню Рождения, по воле случая отсроченный на год. В свое время, воспользовавшись пятикопеечной монетой, Угрюмов выбрал не Вову, а Веру.
Но как подарок номер один мог оказаться здесь? Ответ был очевиден. Вова Дудочкин – это дар Космоса. По сути, его появление в запертой кладовой невозможно, если только Космос не позаботился об этом. На Вове видна кровь. Видимо, он был ранен во время перемещения сюда сквозь стены, из которых торчат крюки. Такое объяснение казалось весьма логичным.
Угрюмов, за неимением у него еще одной клетки, специально подогнанной по фигуре жертвы, решил убить Вову безотлагательно, но при этом эффектно и мучительно.
«Прикончить подарок номер один на глазах у подарка номер два. Какой, право, чудесный День Рождения!» - подумал он и расплылся в улыбке.
В зубах у него по-прежнему находился крючок. Чтобы он не мешал, Угрюмов вернул его Вере. Вогнал в другую щеку так непринужденно, словно прилепил жвачку.
Он подошел к Вове Дудочкину и легонько толкнул его ногой. Тот не отреагировал. Тогда Угрюмов приподнял его и врезал пощечину. Мальчуган открыл сонные глаза.
Несколько первых секунд после пробуждения Саня полагал, что перед ним стоит батя. Затем, когда незнакомец схватил его за шею и уставился лицом к лицу, он понял, что ошибся. Сходство с батей было лишь отдаленным.
Помещение, в котором оказался Саня, разве что только площадью походило на кладовую. Железная дверь была заперта на мощный засов. Гладкие серые стены местами запятнаны кровью. Из стен кое-где торчат крюки. На полу стоят пустые странные клетки. На верстаке у правой стены лежат две пилы и кувалда. Рядом в открытом чемоданчике блестят ножи и еще какие-то неизвестные по назначению стальные приспособления. На дальней стене в клетке-костюме висит…
Вдруг Саня понял, что оказался в камере пыток и этот приземистый мужичок в окровавленной черной футболке с надписью на иностранном языке сейчас, скорее всего, намерен подвесить его в клетке рядом с замученной до полусмерти девчонкой.
- Здравствуй, Вова, - поздоровавшись, Угрюмов провел по щеке мальчугана влажным языком.
В ответ Саня полоснул его по груди отцовским ножом, который все еще незаметно держал в руке. Угрюмов вскрикнул скорее от неожиданного нападения, чем от боли. Он взглянул на свою футболку. На надписи «God Hate Us All» слово «God» было перечеркнуто порезом, оно быстро исчезало под пятном проступившей крови. Вова Дудочкин оказался весьма шустрым малым, как для умственно отсталого ребенка.
Угрюмов яростно схватил его за руку, в которой был нож, и стал выкручивать. Будучи не в силах сопротивляться озверевшему мужичку, Саня выронил нож. В следующую секунду Угрюмов схватил мальчугана за плечи и швырнул в стену. Ударившись головой, Саня сполз на пол сломанной куклой. В глазах у него потускнело.
Подобрав нож, Угрюмов обратил внимание на его ручку, перемотанную синей изоляционной лентой. Отчего-то ему показалось, что он держит старый отцовский нож. Впрочем, как он тотчас решил, похожих ножей в мире могло быть сколько угодно.
Подойдя к Сане, Угрюмов поднял его, прислонил спиной к стене и ударил в пах несколько раз подряд, в ярости не замечая, как в собственном паху разрушается твердь. Затем он воткнул нож Сане в шею и замер, чувствуя, что Космос вдруг отстранился от него. Мир поблек. Исчезла благодать. Исчезли сладостные голоса. Угрюмов попятился, ощущая внезапный приступ тошноты. За секунду до того, как упасть замертво, его стошнило осклизлыми опарышами. Он умер, так и не осознав, что в искривленном пространстве кладовой убил не Вову Дудочкина, а юного себя.
Упав на бок, Саня вытащил нож из шеи, заливая стену пульсирующим кровавым фонтанчиком. Последняя мысль мальчугана была о том, что, похоже, его снова одурачила убитая им кошка. Последнее, что он увидел, была опустевшая клетка, в которой еще миг назад находилась девчонка с изуродованным лицом. Последнее, что он почувствовал, кроме боли от нанесенных ему увечий, был хоровод в животе, который снова поменял направление. И где-то здесь, но при этом на другом временном отрезке, вращающийся штатив для нивелира тоже поменял направление, чтобы вытянуть его тело из кладовой в коридор, где пространство и время не имели значения.
Когда труп Сани вместе с молочной дымкой искривленного пространства исчез за стеной кладовой, труп Угрюмова стало трясти так, словно он только что ожил и бьется в судорожном припадке. В животе у него что-то заерзало и метнулось вверх по пищеводу. Грудная клетка расширилась, шея вздулась, изо рта потекла густая темная кровь, а секундой позже рот двумя уродливыми рваными зигзагами порвался до ушей. Из окровавленного зева высунулась кошачья голова. Затем показались когтистые лапы и туловище. Выкарабкиваясь из трупа, Мурка сломала ему нижнюю челюсть, и напоследок хлестко ударила по вывалившемуся языку хвостом.
Труп почернел, потрескался и рассыпался на множество мертвых мух, у каждой из которых отвалились засохшие лапки и крылья.
Запертая дверь в кладовой Мурке не была преградой. Проковыряв когтистыми лапами в ней отверстие, кошка выскочила в темный коридор. Она пробежала несколько метров и повернула направо, затем пробежала еще немного, и свернула туда, откуда лился солнечный свет. Шустро взбираясь по армированным бетонным ступеням, она приближалась к двери, которая, хоть это и не было важным, оказалась приоткрытой.
Прошмыгнув за дверь, Мурка выбралась из подвала и побежала к родному дому. По пути она встретила свою хозяйку, ставшую старше на двадцать восемь лет. Танька вела за руку юную дочь. Она поучала маленькую Веру. Говорила что-то о необходимости выучить наизусть всю таблицу умножения, а не только первую ее половину, но дочь совсем не слушала маму.
Подбежав к ним, Мурка приветливо коснулась ноги хозяйки. Почувствовав ее прикосновение, Танька остановилась и опустила взгляд.
О ее ногу терлось уродливо-тощее, выпотрошенное существо со слипшейся от крови шерстью, в глазах которого черными огоньками плясала тьма, но в неверном преломлении солнечных лучей Танька увидела ту очаровательную кошку из детства, которая однажды ушла от нее и не вернулась. И как здесь не поверить в чудеса?
Еще мгновение и морок исчез. Или просто Мурка, оставив на короткое время хозяйку, поспешила домой, где теперь останется обитать навсегда.