Негоциантка молодая

Восторженно описывая одесскую оперу, Пушкин восклицает:
А ложа, где, красой блистая,
Негоциантка молодая,
Самолюбива и томна,
Толпой рабов окружена?
Она и внемлет и не внемлет
И каватине, и мольбам,
И шутке с лестью пополам…
А муж – в углу за нею дремлет,
Впросонках фора закричит,
Зевнёт – и снова захрапит.
НО КТО ЭТА НЕГОЦИАНТКА? Ближний к нам по времени Ю.М.Лотман пишет: «Вероятно, А.Ризнич». Т.е. поддерживает предыдущего комментатора Набокова, написавшего: «Здесь, вероятно, описана Амалия Ризнич, …одна из трех или четырех одесских возлюбленных Пушкина. … Она умерла в Генуе в мае 1825 г. Ее мать была итальянкой. Её муж, Иван Ризнич…, богатый и образованный далматский купец, торговал зерном». Однако у меня к Лотману возникают вопросы: а где ж обоснование? Где анализ и разбор других версий? Да и как можно доверять Набокову, который на протяжении всех своих комментариев скептически относится к «выискивателям прототипов», а тут вдруг сам выступил в роли такого же «выискивателя» и указал конкретное имя? Забыл, видно, Лотман русскую пословицу: «Не верь козлу в капусте, а волку в овчарне». Тем более что ни он, ни Набоков никак не опровергли осторожные слова первого комментатора «Онегина» Н.Л.Бродского: «Предположение, что указание на “негоциантку молодую”… относится к Амалии Ризнич, жене одесского коммерсанта И.С.Ризнич, отвергается Н.Лернером… и новейшим исследователем А.А.Сиверсом (этюд “Семья Ризнич” в XXXI – XXXII выпуске «Пушкин и его современники»; здесь приведены данные, что И.С.Ризнич, образованный человек, был большим любителем театра и Итальянской оперы)».
Правда, Набоков и не отрицает, что Ризнич «образованный купец», но при этом почему-то не замечает в нём «большого любителя Итальянской оперы» и якобы не знает его характеристику П.К.Губером: «меломан, не жалевший средств на поддержку одесской оперы, он отличался гостеприимством и любезностью. Его дом принадлежал к числу самых приятных в Одессе» (1). А ведь через мужа «негоциантки» можно установить и её саму. Хотя, конечно, прав пушкинист П.Е.Щеголев, который задолго до Набокова сетовал, что «эпизод одесского увлечения Пушкина Амалией Ризнич принадлежит к интереснейшим и запутаннейшим пунктам биографии поэта» (2). Ну, что ж, попытаемся распутать данный клубок и без всякого «вероятно» выдать точное имя «негоциантки» (да и её мужа тоже!).
И для начала спросим: а почему в данном вопросе Набоков пошёл против мнения Бродского? Ответ, я думаю в том, что он слишком доверчиво и некритично воспринял следующие слова Щёголева: «Профессору Зеленецкому рассказывали люди, близкие к Ивану Ризничу, что он был в переписке с Пушкиным; трудно поверить этому известию: что же было общего между обманутым мужем и любовником его жены? Вряд ли к кому другому, а не к Амалии Ризнич, может быть отнесен отрывок из описания Одессы в "Евгении Онегине": “А ложа, где красой блистая, Негоциантка молодая…” …С этим-то мужем вряд ли бы стал переписываться Пушкин…» (3).
Однако Зеленецкий знал об этой переписке! Пусть даже и со слов других. Ну, а слова Щёголева «С этим-то мужем вряд ли бы стал переписываться Пушкин» примечательны тем, что позволяют исследователям ставить в конце знак вопроса и после этого искать соответствующий ответ. Тем более что, говоря об Амалии Ризнич по другому вопросу, Щёголев не очень уверен и честно признаётся: «При современном состоянии наших данных о Пушкине, мы не можем ответить на этот вопрос. Впрочем, это далеко не единственный вопрос в истории внутренней жизни поэта, который мы не можем решить. Подводя итоги нашим разысканиям, мы можем утверждать, что цикл Ризнич в творчестве Пушкина обнимает следующие произведения поэта: элегию 1823 года ("Простишь ли мне ревнивые мечты"); элегию 1825 года или 1826 года ("Под небом голубым") и XV--XVI строфы шестой главы "Онегина", оставшиеся в рукописи. Все же остальные стихотворения, связывавшиеся с именем Ризнич, не могут быть отнесены к ней» (4). Вот так! Вот то, что не заметил Набоков – в резюме Щёголева не упоминаются стихи о «негоциантке»!!! А ведь подводя такой итог, Щёголев фактически отказался от своих слов: «Вряд ли к кому другому, а не к Амалии Ризнич, может быть отнесен отрывок из описания Одессы». И этот отказ Набоков не заметил из-за своего поспешного желания назвать (пусть и без полной уверенности!) имя пушкинской «негоциантки». Тем более что никто из предыдущих исследователей, если не считать обмолвки Щёголева, его и не назвал. Ну, а Лотман, забыв святой для любого исследователя принцип «Доверяй, но и проверяй», повторил слова Набокова без всякой проверки.
Но почему вопрос о «негоциантке» заинтересовал меня, исследователя «Конька»? Да потому, что скрытая в подтексте этой сказки хронология позволяет не только сомневаться в версии Лотмана, но и показать настоящий основной прототип этой героини. А для этого, как я уже говорил в предыдущей главе, сначала надо установить время, подразумеваемое в подтексте. Однако с исчислением хронологии у Лотмана дело плохо, т.к. слова Пушкина «Смеем уверить, что в нашем романе время расчислено по календарю» он рассматривает, «Не придавая этому высказыванию слишком буквального значения» (5). А зря! Можно и буквально, т.к. Пушкин весьма честный человек. Хотя иногда и бывает забывчивым, в чём откровенно признаётся в конце седьмой главы. когда вдруг вспоминает о вступлении ко всему роману: «Чтоб не забыть о ком пою». И поэтому неудивительно, что в надежде на сообразительность будущих исследователей он и «забыл» уточнить, что в подтексте «Онегина» он спрятал ещё и хронологию подтекста, которая на «три года и боле» отличается от хронологии контекста, которую Лотман назвал «внутренней». И понятно, что недогадливые исследователи, видя те или иные нестыковки, начинают подозревать, что Пушкин якобы относился к хронологии пренебрежительно. Но это не так. Просто в «Онегине» при исчислении «по календарю» он создал, так сказать, «двойную бухгалтерию». А вот с «Коньком» у исследователей проблем меньше, т.к. в нём лишь одна хронология подтекста по причине того, что в сказках конкретное время не исчисляется и чёткая хронология в них, как правило, отсутствует.
И вот если мы вернёмся к одесским стихам «Онегина» и посмотрим намёк на «смену караула» от коня-Данилы к волу-Гавриле, когда «вол, рога склоня, Сменяет хилого коня», то, обернувшись к «Коньку», обнаружим в его подтексте время этой смены - июль 1824-го года, время созревания и жатвы пшеницы. Т.е. то время, когда АМАЛИЯ РИЗНИЧ ИЗ ОДЕССЫ УЖЕ УЕХАЛА! И уехала она в мае 1824-го года, в связи с чем и не могла быть в одесском театре в июле этого же года. И поэтому версия о «молодой негоциантке» Ризнич полностью отпадает. Однако мог ли Пушкин совсем уж забыть Амалию, если указал её имя в своём «Дон-Жуанском списке»? Конечно, нет. А мог ли он не указать её в печатном тексте «Онегина»? Тоже не мог! Правда, речь тут может идти не о важной героине, а о каком-нибудь незначительном женском персонаже, т.к. «Онегин» - это всё-таки роман не о Ризнич. Но если это так, то слова Щёголёва о том, что «цикл Ризнич в творчестве Пушкина обнимает …XV--XVI строфы шестой главы "Онегина", оставшиеся в рукописи», являются неполными по причине того, что в остальном тексте романа этот исследователь Амалию Ризнич не нашёл.
Но почему? А потому, что проявил невнимательность и проигнорировал свои же собственные слова: «Кто же была она? Пушкин и его одесские современники считали её итальянкой; проф. Зеленецкий сообщает, что она — дочь венского банкира Риппа, полунемка, полуитальянка, с примесью, быть может, еврейской крови. Сречкович со слов мужа Ризнич утверждает, что она была итальянка, родом из Флоренции». Но нам важны не версии исследователей, а то, что «Пушкин и его одесские современники считали её итальянкой». Повторю: ИТАЛЬЯНКОЙ! И если бы Щёголев опирался на итальянскую национальность Ризнич, то и мог бы через неё выйти на венецианку, о которой Пушкин, вспоминая тут же Одессу (см. примечание к словам «Брожу над морем»), в основном тексте «Онегина» написал: «Я негой наслажусь на воле С венециянкою младой, То говорливой, то немой, Плывя в таинственной гондоле» (6). Эту же «негу» мы находим и в стихе «Ты негой воспаляла кровь» из строфы, которая была исключена Пушкиным и которая (тут уж Щёголев прав!) относилась к Амалии Ризнич (7). Ну, а если взять стихотворение «Простишь ли мне ревнивые мечты», которое также относят к Ризнич, то после слов «Окружена поклонников толпой» мы ни в коем случае не поддаёмся на блеф Пушкина, когда он пишет о «негоциантке», которая «толпой рабов окружена». Почему? Да потому, что «рабы» и «поклонники» это разные понятия. Да и вообще рабы обычно бывают у цариц, а не у жён купцов. Пусть даже и в переносном смысле. В то же время само по себе слово «поклонники» в будущем может дать направление к Клеопатре, образ которой заставит задуматься о причине такого необычного сближения этой царицы с «венецианткой молодой»: «Она смущенный ропот внемлет С холодной дерзостью лица, И взор презрительный обводит Кругом поклонников своих...» (8). Однако и героиня стихотворения «Простишь ли мне ревнивые мечты», которое обращено к Ризнич, будучи окружённой поклонниками (а не рабами!) их «всех дарит надеждою пустой» (9). И вот тут мы и замечаем то общее, что объединяет Клеопатру, которая презрительно смотрит на своих поклонников, с героиней, которая, если и не столь презрительна, то всё равно относится к ним неуважительно, т.к. дарит им лишь пустую надежду. И вот тут может быть ответ на вопрос Щёголева: «Пользовался ли Пушкин взаимностью Амалии Ризнич? Молва утверждает, а Ризнич, приставивший к жене для наблюдения старого своего слугу, отрицает» (10). А ответ таков: прав Иван Ризнич, отрицавший любовную взаимность своей жены по отношению к Пушкину, которому со своими «ревнивыми мечтами» оставалось лишь страдать от неразделённой любви. Ну, а если Иван Ризнич не видел в Пушкине реального любовника своей жены, то и почему бы ему с ним не переписываться, да и вообще не поддерживать отношения? Он их и поддерживал.
Но если Амалия Ризнич, эта «венециантка молодая», не основной прототип «негоциантки молодой», то кто же тогда этот прототип? А вот тут мы замечаем, что и «негоциантка молодая», и «кобылица молодая», появляются позже первой «смены караула». Вторая же смена караула, напомню, была от Гаврилы к Ивану. Ну, что ж, смотрим на Ивана, который перед началом своего караула вздумал петь «Изо всей дурацкой мочи». И вглядываясь, начинаем понимать, что стих «Стало в третий раз смеркаться» прямо перекликается с онегинским стихом об Одессе «Но уж темнеет вечер синий» и что в данной сказке начинается своеобразная опера! Но, конечно, не итальянская, поскольку «Конёк» это всё-таки «русская сказка», в которой мощно присутствует наш фольклор. Смотрим «Конька» дальше: «Ночь настала; месяц всходит», чему в полной мере соответствует стих «Онегина» - «Немая ночь. Луна взошла»! Далее в «Коньке» ржёт некий конь и вскоре на том же поле появляется прекрасная кобылица. И о чём же тогда пишет Пушкин в «Онегине»? А он соответственно упоминает «закулисные свиданья»! И хотя вы не видите, что там, за кулисами, но о свиданиях автора уведомлены. В «Коньке» же, как мы догадались ранее, вне зрения (но не слуха!) Ивана оказался некий вороной жеребец, имевший своё «закулисное свиданье» с белой кобылицей. И вот, наконец, Иван видит перед собой «кобылицу молодую», что в «Онегине» соответствует такой же молодой «негоциантке». Тянем ниточку дальше и видим, что Иван после покорения кобылицы «И, лишь только рассвело, Отправляется в село, Напевая громко песню: «Ходил молодец на Пресню». И это «напевая громко песню» прямо перекликается с онегинским стихом «А мы ревём речитатив». Тем более что «речитатив», по Далю, это «говорок, пение говорком; говор нараспев; пение, похожее на простую речь…». И если ранее мы обращали внимание на содержание стиха из данной песни, намекающее о будущих хождениях холостого Пушкина на Пресню к жившим там незамужним сёстрам Ушаковым, то сейчас мы вынуждены уточнить источник песни, которую ГРОМКО напевает Иван. А песня эта на слова Александра Аблесимова из (внимание!) ОПЕРЫ «Мельник — колдун, обманщик и сват». Ну, вот круг и замкнулся: в «Онегине» Пушкин начал с итальянской оперы, а в «Коньке» создал перекличку с русской оперой, в которой мощно присутствует русский фольклор. Некоторые называют её первой русской оперой, поставленной в 1779 году в Москве и имевшей шумный сценический успех. Ну, а в Одессе Пушкин мог присутствовать на ПЕРВОЙ в России постановке итальянской оперы Россини «Севильский цирюльник» (на итальянском языке), которая также имела большой успех у публики. И не зря именно Россини упомянут Пушкиным перед тем, как показать ложу с «негоцианткой молодой», под маской которой, как вы уже, наверно, догадались, он спрятал графиню Е.К.Воронцову, с которой у него был бурный любовный роман в июле 1824-го года.
Именно Воронцова и является основным прототипом «молодой негоциантки». Ну, а образом Ризнич Пушкин как прототипом прикрытия (т.е. дополнительным!) прикрыл сверху свой основной прототип, чем и ввёл в заблуждение и Набокова, и Лотмана. Т.е. сделал то же самое, что и с образом няни Татьяны: сверху поместил дополнительный прототип в лице Арины Родионовны, а снизу - основной прототип в лице графини Воронцовой. Ну, и раз уж речь зашла о Татьяне Лариной, то и давайте посмотрим на её отдалённую перекличку с одесской оперой, для чего обратим внимание на стихи о негоциантке: «Она и внемлет и не внемлет И каватине, и мольбам». Каватина же – это «небольшая лирическая ария». Ну, а ария – это в любом случае песня. И надо же – в черновике «Онегина» Татьяна, упав на скамью после беготни по саду, тоже «ВНЕМЛЕТ», и тоже короткой лирической песне! Правда, в отличие от итальянской каватины, которую поют в одиночку, песня девушек в конце третьей главы «Онегина» хоровая, что обусловлено её перекличкой с песней русалок из одноимённой драмы Пушкина. Ну, а о том, что эти русалки в свою очередь перекликаются с сиренами, я уже говорил.
Так же, как говорил и о «блистательной даме», которая мелькает у Пушкина и в «Онегине» («Когда блистательная дама Мне свой in-quarto подает» - ЕО IV 30.9), и в его «устной новелле», и в «Коньке» в виде пойманной жар-птицы, для подчёркивания блеска которой, правда, потребовалось «темень сотворить». Ну, а очарованье одесской оперы вкупе с блистанием «молодой негоциантки» мы легко найдём в черновике пушкинской «Прозерпины», где рядышком присутствуют и «очарованье» и «волшебное или сладострастное сиянье» (11). И всё это перекликается с образом «молодой негоциантки», которая блистает своей красой.
Один же из условных «рабов» этой красавицы чётко высвечивается в образе пушкинского Дон Гуана, говорящего Доне Анне (основной прототип всё та же Воронцова!): «Я был бы раб священной вашей воли, Все ваши прихоти я б изучал, Чтоб их предупреждать» (12). Ну, а замужняя Татьяна Ларина, конечно, видит рабом своего обожателя Онегина, а потому и спрашивает его: «Как с вашим сердцем и умом Быть чувства мелкого рабом?» (13). Но это уже не Одесса, а Петербург. И в нём Пушкин не дублирует ситуацию с театром, т.к. до этого он сделал это, описав посещение Татьяной московского театра. И там мы можем найти соответствующие переклички.
Однако не будем на это отвлекаться и спросим о другом: а почему «негоциантка» не может быть венецианкой? Да потому что отец Воронцовой по национальности поляк и её саму в Одессе могли называть «полячкой». И поэтому Ф.Ф.Вигель писал о Воронцовой: «Со врожденным польским легкомыслием и кокетством желала она нравиться, и никто лучше ее в том не успевал». А польское кокетство это не итальянское, и не венецианское. И когда в черновике «Онегина» Пушкин пишет о своей негоциантке, что она «Окружена толпой рабов», то тут же рядышком и добавляет - «домашних поляков». Повторю: «поляков»! А это уже и основание задуматься о национальности самой негоциантки. Ну, а когда там же Пушкин пишет: «Красавица музыке внемлет И руку жмёт», то грех не вспомнить такую же замужнюю кокетку Наталью Павловну, которая жала руку графу Нулину. А общим, конечно, между этими женскими образами является одно – основной прототип в лице графини Воронцовой.
А теперь посмотрим, что пишет Набоков об одесских стихах «Онегина»: «Следует также заметить, что аллюзия на одесский берег в гл. 1, L связывает эту начальную главу с последними стихами ЕО в его окончательном варианте». Думаю, что, прочитав это, некоторые пушкинисты могут и припомнить любимый пушкинский композиционный приём под названием «кольцо». Но я бы не советовал им торопиться, т.к. этот приём не касается Одессы, а может быть обнаружен лишь в отношении Петербурга. И действительно, для установления такой композиции «последними стихами романа» надо считать не стихи из приложения, которое кратко назвали «Путешествием Онегина», а последние стихи основного текста из восьмой «петербургской главы», по которым чётко видно, как в первой главе Онегин выехал из Петербурга, а в конце романа он туда же и вернулся. Вот оно настоящее «кольцо»!
Но почему Пушкин позволил себе назвать графиню Воронцову «негоцианткой», т.е., как говорит СЯП, - «женой негоцианта (крупного купца, коммерсанта)? По Далю же, «негоциант» – это «торговец, торговый человек, купец». Но разве муж Воронцовой был купцом? Нет, он был генерал-губернатором. Однако именно о нём Пушкин написал:
Полу-милорд, полу-купец,
Полу-мудрец, полу-невежда,
Полу-подлец, но есть надежда,
Что будет полным наконец.
Ну, а что в следующем году сделал Пушкин с «полу-подлецом» из данной эпиграммы? А он сначала написал в новой эпиграмме («Сказали раз царю…») стих «Я очень рад, сказал полу-подлец», но затем заменил его на «Я очень рад, сказал усердный льстец». И при этом не забыл сделать концовку: «Льстецы, льстецы! старайтесь сохранить И в подлости осанку благородства» (14). Повторю: «И в подлости»! Т.е. никакой «полу-подлости» в эпиграмме уже нет, но зато есть воплощение пушкинской надежды в реальность и превращение полу-подлеца Воронцова в подлеца полного. Ну, и почему же тогда Пушкин не мог превратить полу-купца Воронцова в купца полного? Мог! Но о причинах этого надо подумать отдельно.
А пока мы спросим: разве можно было писать о Воронцове стихи: «А муж – в углу за нею дремлет, Впросонках фора закричит, Зевнёт – и снова захрапит»? Что это? А это аналогичное (по примеру полу-купца!) перевоплощение «полу-невежды» Воронцова в невежду полного. И действительно, разве образованный и культурный человек будет спать во время представления знаменитой оперы Россини? Неужели он абсолютно не понимает в музыке, а пришёл в оперу, чтобы спать? Но одновременно возникает и вопрос: а разве генерал-губернатор Воронцов позволял себе такое безобразие? Конечно, нет! Но тогда откуда же Пушкин заимствовал образ спящего во время пения мужа? А из той же оперы «Севильский цирюльник», которую он смотрел в Одессе и либретто которой в виде одноимённой комедии Бомарше знал ещё с лицейских времён. Вот эта сцена из пьесы (15) в некотором сокращении:
Бартоло (приносит кресло). Вот, деточка, садись. Как видите, бакалавр, сегодня ей уж не до урока. Как-нибудь в другой раз. Прощайте.
Розина (графу). Нет, постойте. Мне немножко легче. (Бартоло.) Я чувствую, что виновата перед вами, сударь, и, следуя вашему примеру, хочу немедленно загладить... Если вы, сударь, не позволите мне взять урок и доказать на деле, что я раскаиваюсь, я буду думать, что вы не хотите сделать мне приятное.
Граф (тихо Бартоло). Я вам советую не противоречить ей.
Бартоло. Ну, как хочешь, моя ненаглядная. В угоду тебе я даже буду присутствовать на уроке.
Розина. Не стоит, сударь. Ведь вы же не охотник до музыки.
Бартоло. Уверяю тебя, что сегодня я буду слушать с наслаждением.
Розина (тихо графу). Что за мученье!
Граф (берет с пюпитра ноты). Вы это желаете петь, сударыня?
Розина. Да, это премилый отрывок из "Тщетной предосторожности".
Бартоло. Опять "Тщетная предосторожность"!
Граф. Это последняя новинка. Картина весны, и при этом довольно яркая. Попробуйте, сударыня...
Розина (глядя на графа). С большим удовольствием. Я люблю весну, это юность природы. С концом зимы сердце становится как-то особенно чувствительным. …………………………………
Розина (поет).
Когда, и светла и ясна,
На бархат зеленого луга,
В долину вернулась весна…
Цветы на лугах,
Щебетание пташек в кустах,
Звуки свирели,
Их нежные трели, --
Все это головку кружит
От сладких предчувствий бедняжка дрожит...
Кругом все цветет,
Все буйно растет...
Вдруг навстречу Линдор из кустов!
Ей путь преграждает,
Ее обнимает,
Отдать свою жизнь ей готов!
Но его она гонит притворно --
Затем чтоб излишний свой пыл
Мольбою смиренно-покорной
Загладить Линдор поспешил!
(Краткая реприза.)
Вздохи, моленья,
Страстные взоры,
Клятвы, укоры --
Все обольщенья
Пущены в ход.
Он шутит так нежно... и вот
Она уж не сердится боле,
И в сладкой неволе
Любви отдается тайком
С любезным своим пастушком.
Но ревнивец напрасно за ними следит:
Они равнодушный делают вид
И боятся выдать случайно
Восторги любви своей.
Ведь любви -- только сладостна тайна,
Придает она прелести ей!
Бартоло, слушая пение, начинает дремать. Во время краткой репризы граф, осмелев, берет руку Розины и покрывает ее поцелуями. Розина от волнения поет медленнее, голос ее звучит глуше и, наконец, на середине каденции, после слова "случайно" прерывается. Оркестр, вторя душевным движениям певицы, играет тише и вместе с ней умолкает. Наступившая тишина будит Бартоло. Граф встает, Розина и оркестр мгновенно возобновляют арию….
Бартоло (зевая). А я, кажется, вздремнул во время этой чудесной вещицы. Ведь у меня столько больных! Целый день бегаешь, носишься, точно угорелый, а как присядешь, тут-то бедные ноги и... (Встает и отодвигает кресло.)
Итак, на доктора Бартоло, который, как известно, объявлял себя мужем Розины, выпадают следующие переклички с дремлющим мужем пушкинской негоциантки:
1. Слова Розины «Ведь вы же не охотник до музыки» и ответ Бартоло «Уверяю тебя, что сегодня я буду слушать с наслаждением», хотя никакого «наслаждения» у него не получилось.
2. Слова автора: «Бартоло, слушая пение, начинает дремать».
3. Ну, и, конечно, слова Бартоло, когда зевая, он говорит: «А я, кажется, вздремнул во время этой чудесной вещицы».
Одновременно мы и догадываемся, что из слов «Вдруг навстречу Линдор из кустов Ей путь преграждает» автор «Конька» слепил текст, связанный с дозором Ивана, когда тот сначала прячется под кустом, а потом неожиданно выскакивает оттуда. Ну, а «Щебетание пташек в кустах» переносит нас к девушкам, которые пели в саду Татьяны Лариной. «Звуки свирели» направляют нас к рожку пастуха из той же третьей главы «Онегина», а сам пастух – к Аполлону, бывшему ссыльным пастухом (туда же и «Любви отдается тайком С любезным своим пастушком»). Слова «От сладких предчувствий бедняжка дрожит» перекликаются со словами о Татьяне, упавшей на скамью в своём саду, когда «Она дрожит и жаром пышет» и при этом предчувствует приход Онегина. А также - с зайчиком, который «в озиме трепещет». Слова «излишний свой пыл Мольбою смиренно-покорной Загладить Линдор поспешил» возвращают нас к одесскому театру, в ложе которого «негоциантка молодая» внемлет и не внемлет «мольбам, и шутке с лестью пополам». Сама же шутка перекликается со словами «Он шутит так нежно». Слова же «и вот Она уж не сердится боле, И в сладкой неволе Любви отдается тайком С любезным своим пастушком» перекликаются с концовкой «боле-поневоле» стихотворения «Нет, я не дорожу», а также к этому же стихотворению можно отнести и заимствование слова «моленья». Слова же «граф, осмелев, берет руку Розины и покрывает ее поцелуями» могут перекликаться со словами из «Онегина», касающимися Татьяны и главного героя: «Она его не подымает, И, не сводя с него очей, От жадных уст не отымает Бесчувственной руки своей» (16). Ну, а когда глядящая на графа Розина говорит: «Я люблю весну, это юность природы. С концом зимы сердце становится как-то особенно чувствительным», то нельзя не вспомнить, что именно весной и начался бурный любовный роман Пушкина и графини Воронцовой.
В итоге же можно отметить, что образ подлого невежды Бартоло из «Севильского цирюльника» значительно повлиял на создание Пушкиным образа мужа его «негоциантки», под маской которого он спрятал «полу-подлеца» и «полу-невежду» Воронцова. Ну, а те исследователи, которые вопреки Н.О.Лернеру и А.А.Сиверсу не видят противоречий между сатирическим образом мужа «негоциантки» и весьма культурным знатоком оперы Иваном Ризничем, глубоко ошибаются. Но ещё хуже, когда некоторые литераторы, не разобравшись до конца, охаивают Пушкина за его якобы несправедливую эпиграмму «Полу-милорд, полу-купец…».  И поэтому заняться ею мне придётся в следующей главе.
Примечания.
1. П.К.Губер «Донжуанский список Пушкина».
2. Щеголев П.Е. «Амалия Ризнич в поэзии А. С. Пушкина», 1904.
3. Там же.
4. Там же.
5. Лотман, с.18.
6. ЕО I 49.10.
7. Лотман с.294-295.
8. С3 84.26 или П-3, 230.
9. С2 202.5. от 11.11.1823г.
10. Щеголев П.Е. «Амалия Ризнич в поэзии А. С. Пушкина», 1904г.
11. С-2,779.
12. КГ IV 23.
13. ЕО VIII 45.14.
14. С2 251.14.
15. Действие третье, явление IV.
16. ЕО VIII 42.4.