Всё утро Эхо сиял от счастья – разве что не приплясывал. А всё потому, что отыскал на чердаке своей избы-Лежи настоящее сокровище! Нет, то были не золотые монеты, и даже не серебряные, не самоцветы и не жемчуга. Сокровищем были... семена. Должно быть, давным-давно чьей-то заботливой рукой были они собраны, разложены по кулькам да подписаны: тут тебе и морковь, и свекла, репа, горох, пряные травы, и даже семечки подсолнуха и тыквы! Как блестели глаза юноши, когда он, по-турецки сидя на чердаке, перебирал эти находки как настоящие драгоценности: «Посею всё непременно, ведь самое время! Лишь бы не издрехлявели от времени».
К слову, погода стояла самая, что ни на есть, подходящая: день клонился к обеду, и с конопатого от перистых облаков неба задорно подмигивало солнце; по всей округе волнами разносилось благоухание цветущего черёмушника и звенели, как заводные, весёлые синички: «Красо-тень! Красо-тень!». Эхо решил не откладывать свою затею в долгий ящик.
Нашлась и лопата; штык её изрядно проржавел, да и черенок едва ли не рассыпался в руках, но при большом желании копать такой лопатой ещё можно было умудриться. А уж желания у Эха было – хоть отбавляй!
Перво-наперво расчистил он место под грядки при дворе той самой избы, где семена нашёл. Прибрал прошлогодний бурьян, как следует взрыхлил землю, в колодец по воду сходил, а пока она согревалась на солнышке, взялся грядки делать. Земля здесь лёгкая, к;пкая оказалась – ни дать ни взять пух! Проведёт Эхо палкой бороздку, польёт её водой да бережно семена положит. Землицей присыплет да как котёнка поверху пригладит. Делает-то по наитию, а будто всю жизнь эти огородные премудрости ведал. Дюжину грядок смастерил – чего только ни посадил! В лесу-то, в полях, конечно, полным-полно разных трав: и в чай их заваривай, и щи из них стряпай, и лечись, коли хворь прицепилась, да только ручные-то растенья – совсем другое дело! По-особенному радуется душа, примечая рост зелёных питомцев с каждым новым утром, оттого-то труд во саду ли, в огороде – завсегда благодарный, полезный и даже лечебный.
Управился Эхо, сел в тенёк под черёмухой, рад-радёшенек. По душе ему работа пришлась: ни мозолей, ни усталости и в помине не чует – без шуток готов весь день огородничать!
– Ты чего ж тут, чего же возишься? – скрипнуло с черёмухи. Тарантея-сорока, длинноносая трещотка, никак не могла пролететь мимо.
– Огород посадил! – ответил ей Эхо, чумазый весь, как землекоп.
– Чего-чего, огород? Вот так анекдот! – удивилась сорока. – Зачем огород, когда всё само растёт? В лесу-то, во поле всё рядом – бери, сколь надо!
– Семена вот нашёл! Дай, думаю, посажу. Ведь семена – они для жизни придуманы, почто им без дела пролёживать, от времени портиться? Ведь и нас с тобой посеяли, чтобы мы для чего-то сгодились! – объяснил Эхо.
– Отдай мне семена – уж я-то им знаю лучшее примененье! – щёлкнула клювом Тарантея, и синие глазки её заблестели.
– У меня для тебя кой-чего повкуснее будет, – прищурился Эхо и потянулся к своей котомке. Сорока тут же и думать забыла о семенах – целый мешочек хлебных крошек подарил ей Эхо! Вот оно, сорочье счастье!
– Та-та-такое сокровище! – всплеснула Тарантея крыльями. – Ай, спасибо, касатик! Полечу я восвояси, порадую ребят, птенчиков-сорочат!
– Лети-лети, всех угости! – помахал ей Эхо, устало улыбнувшись: кому что – сокровище! И взяв ведёрко, во второй раз отправился по воду.
С давних пор стоял на краю деревни, поблизь сосняка, крытый колодец: ветхий, покосившийся, с трутовиками и мхом на срубе, где и в самый зной оставалась водица по-зимнему ледяной и чистой. На подходе к колодцу Эхо вдруг встал как вкопанный и прислушался: словно бы чьи ведёрки звякают. Кто это там по воду пришёл, да ещё и с вёдрами, уж не Ворошка ли? Притаился Эхо за сосной неподалёку, стал поджидать, прислушиваться, что там такое деется. А ворот колодезный всё крутится и крутится, водица льётся и льётся, ведёрки звякают и звякают – не иначе бездонные! У Ворошки-то ведёрки мелкие, под его росток – стало быть, не эхов знакомец сюда по воду заявился. Наконец, всё стихло, ворота колодца сами собой распахнулись и из-под навеса, присвистнув от тяжести, кто-то вышел...
Сколь ни тёр глаза Эхо, так и не сумел разобрать расплывчатых очертаний, от каждого дуновения словно бы переменяющихся, текучих; струились долгие пряди серебристых волос, оставляя на траве сырые полоски, и сгибался тонкий, совсем ещё юношеский стан под разноцветным коромыслом; на концах той радуги висела пара больших вёдер. Оступился ходок на ступеньке, плеснул нечаянно ледяной водой: тут же разнёсся густой запах мокрой земли, прибитой пыли, посвежевшей зелени – родной и знакомый каждому запах, которым никогда не надышаться. «Да это же Дождь! – догадался Эхо. – Ужели колодезной водичкой землю полить задумал?».
Неторопким шагом Дождь-водонос кое-как доплёлся до тенька, опустил тяжёлые вёдра на землю, повалился в лопухи и скорёхонько прикорнул. Сей же миг из-под каждого листа слетелись к вёдрам крохотные создания: не то диковинные насекомые с светлёнными крылышками, не то солнечные зайчики, и ну виться-кружиться над колодезной водицей, звенькая каплями: «Иль-там, иль-таммм!». От забав тех заискрилась вода, запрыгала и всю-то свою зимнюю стынь порастеряла; там, где упали сверкучие брызги, пуще зазеленели травинки, живее закопошились малые мошки-букашки. А Дождь всё спит себе в лопухах, никак перед большой работой отсыпается...
На цыпочках подкрался Эхо к большим дождевым вёдрам, окружённым ильтамами, зачерпнул в ладони водички и любуется: ни дать ни взять тёплое, текучее злато – живая вода, обласканная солнцем! Набрал её юноша в свои ведёрки, а в бездонных дождевых вёдрах-то воды и на глоточек не убыло. Да и удалился неслышной поступью, оставив Дождю взамен на чудо-водицу хитрый подарок с добрым умыслом – по горстке цветочных семян в оба ведра; каждое семечко в своих крыльях ильтамы побаюкали, пробуждая ото сна.
Вскоре подымется из лопухов лежебока-Дождь, спросонья-то и не заметит ничего. Пойдёт себе, плеская водицей, и над теми краями, где пройдёт дождь, ливнем-стеною иль тихой моросью, взойдут, каждый в свою пору, цветы – земные улыбки: алые маки и синеглазые васильки, ясные ромашки и горицветы – всех и не перечтёшь!
Вот и свои грядки полил Эхо той живой водой, чтоб поскорей они всходили да крепли, прибрал садовую утварь и на чердак избы-Лежи залез – вздремнуть после работы.
Уж и солнце зашло, и Эхо, наконец, насилу проснулся и спустился во двор. Давно стемнело, но не мглою ночешней небо затянулось – синью приукрасилось. Горизонт, за день выбеленный до донца, так и сияет, словно перед рассветом. Отовсюду слышны вкрадчивые голоса бессонных птиц, а выше всех свою дрожащую песню разносит небесный барашек – удивительный бек;с; пролетают с низким гулом майские жуки, где-то расходятся кваканьем лягушки, и над бессонной землёй янтарно-жёлтым дырчатым караваем катится луна. Вот ведь, отчего кругом светло! Залюбовался Эхо. В такие мгновенья, словно море волнами, исполняется душа и утешением, и радостью, и вдохновением, и предчувствием чего-то чудесного; отступит одна волна, да по самую макушку укроет другая.
Полным-полнится эхово сердце покоем. И вспомнил он о семенах, что в этот самый миг ещё дремлют под землёй: совсем скоро они покинут свои тёмные спаленки и явятся белому свету; станут расти-зеленеть и радоваться солнечному свету, наливаться силами да вызревать, а после беззаветно отдавать всех себя тому, кто их вырастил. Тихо избывать, больше ничего не прося взамен. Лишь растеньям по плечу такая доля – у них извечно нам учиться смирению да терпению. Расселся на крылечке Эхо, и так легко дышалось ему в эту светлую ночь, творящую таинства весны, что сама собой напросилась первая вешняя песня:
На свежих грядках всходят друг за дружкой
Шалфей, душица, мята и петрушка.
Держась за землю, тянутся к луне,
Тянуться с ними хочется и мне!
Весенний ветерок разносит песню:
Поёт земля, и вторят ей созвездья,
Внимая им, восходят из семян
Анис, ромашка, рута и тимьян.
Умытый, как дитя, живой росой,
Меж звёзд и трав стою, как будто свой.
Плечом сырые тени стороня,
Я сердцем вешним землю бы обнял!
Нехитрую эту песенку, как пёрышко, подхватывал весенний вдохноветер, сплетал со всеми голосами земли и неба, развеивал над полями за деревней, да раскрывались один за другим от доброго эхова голоса оранжевые цветочки-жарки – сокровище земное.
Из книги "Сказки из котомки"