Уроки на всю жизнь

                УРОКИ НА ВСЮ ЖИЗНЬ

В детстве, как это часто бывает, я мысленно примерял себя к самым различным профессиям.
Помню, однажды к нам в школу в Вахшском районе, где в ту пору жила наша семья, приехала группа военных людей: лётчик, морской офицер и журналист. У них была определённая цель  - агитировать выпускников для поступления в военные училища. В те годы так было принято: представители учебных заведений встречались с молодёжью и, не жалея красок, расписывали перед ней достоинства и преимущества своих профессий.
Как только завершилась беседа, мои школьные товарищи буквально облепили лётчика и моряка, а журналист, командированный в наши края Львовским высшим военно-политическим училищем, стоял один в стороне и добродушно наблюдал за этой картиной. Ему ли было не знать, как велико в мальчишеском возрасте искушение хоть чуточку походить на тех, кто мужественно бороздит воздушные и морские просторы, рискует жизнью и совершает подвиги. И, конечно, представитель едва ли не самой древней профессии был приятно удивлён, когда, отделившись от большинства, к нему подошёл один из учеников. Им был я. К этому меня побудило отнюдь не праздное любопытство. В старших классах я уже твёрдо знал, что непременно стану журналистом. Печатное слово ещё с тех пор производило на меня поистине магическое воздействие.
Далеко не последнюю роль в моём выборе сыграл и попу-лярный тогда художественный фильм одного из патриархов' советского кинематографа Сергея Аполлинариевича Гераси-мова «Журналист».
В 1972 году я поступил в Таджикский государственный университет, где при филологическом факультете благодаря усилиям незабвенного профессора Вохида Мирашуровича Асрори  был открыт спецкурс по журналистике. Спустя время, уже будучи па пятом курсе, я подготовил дипломную работу на тему, которой заинтересовался ещё раньше  - «Путевые очерки Абдусалома Дехоти». В ней, помимо всего, я стремился показать истоки жанра «Сафарнома» - путевых заметок, блестящие образцы которого нам оставили живший ещё в XI веке Носир Хисроу, автор увлекательнейшей «Книги путешествий» Ахмад Дониш, трижды в составе дипломатической миссии эмира Бухарского ездивший в Санкт-Петербург и с реалистичной точностью отразивший быт и нравы своего общества, а также Абдурахмон Мустачир, Мирзо Сиродж Хаким, давший красочное описание своих поездок по странам Среднего Востока и Европы в начале нашего века.
После защиты дипломной работы судьба подарила мне возможность прямо со студенческой скамьи влиться в коллектив редакции старейшей газеты “Тоджикистони Совети” (нынешняя «Джумхурият»), где я продолжал освоение профессиональных азов. В штат я был зачислен на должность переводчика, которую до меня занимал очень тактичный, обходительный, всегда со вкусом одетый Мидхат Бехбуди. Тот самый, чьё имя числится среди авторов Русско-таджикского словаря, изданного в 1985 году. Он приходился внуком Махмудходже Бехбуди, крупному просветителю, стоявшему во главе либерально-буржуазного движения джадидов в Средней Азии в начале XX века, основателю и редактору газеты «Самарканд» и журнала «Ойина» («Зеркало»), считающихся одними из первых периодических изданий на таджикском языке. В них, имевших своих читателей не только в Средней Азии, но и на Кавказе, Иране, Турции, Афганистане и Татарстане, активно печатались С.Айни, С.Ализода, А.Фитрати другие.
Таким образом, в моём переводе и изложении в газете ста-ли регулярно выходить статьи, очерки, международные пам-флеты и фельетоны корреспондентов ТАСС и АПН, собкоров центральных изданий в республике. В процессе работы я пытался вникать в логику мышления авторов, ощущать стиль, разбираться в жанровых особенностях «малых форм» художественно-публицистической литературы.
Тогда же я перевёл и рассказы ряда писателей,  арабских Юсуфа Идриса, Наджах Аттор, азербайджанских Гусейна Аббас-заде,  Нохида Гаджиева, монгольского Жаргалына Барамсая. Теперь, спустя время, я понимаю, какая это была отличная школа для начинающего журналиста. Но тогда перспектива переводческой  деятельности для меня казалась не очень привлекательной,  я хотел писать и горел честолюбивым желанием видеть свою фамилию на страницах газеты. Предосудительного в этом порыве, наверное, ничего нет. Страсть печататься, как известно, благородная страсть.  Гафур Гулям признавался, что даже  будучи Народным поэтом Узбекистана, он, отдав в ре-дакцию своё новое стихотворение, каждое утро торопился к газетному киоску и с нетерпением ждал его открытия.
Нетрудно представить, с каким трепетом и душевным волнением, я, начинающий журналист, ждал выхода своего первого материала. Это была зарисовка о человеке различных дарований, душанбинце Петре Ивановиче Касаткине. Юрист по образованию, он, находясь уже в преклонном возрасте, стал увлекаться шахматами и даже удостоился звания судьи международной категории. Писал остроумные эпиграммы и афоризмы и тут же раздаривал их друзьями знакомым. Один из его афоризмов я помню и сейчас: «Женщина до самой старости должна оставаться невестой».
Неожиданно для меня зарисовку похвалили на редакционной летучке и даже хотели поставить на доску лучших материалов. Но один из членов редколлегии выступил против этого решения, посчитав неудачным мой заголовок. Чувство досады, охватившее меня тогда, я помню до сих пор. Но замечание привередливого товарища для меня не прошло даром.
С того времени я стал придавать большое значение загла-виям своих публикаций и прежде чем остановиться на одном, иногда перебираю множество вариантов. Помните слова из песни: «Как вы яхту назовёте, так она и поплывёт»?
На другой день после того, как я получил своё «боевое крещение», меня в свой кабинет пригласил главный редактор газеты, талантливый журналист и писатель Ибод Файзуллоев и поручил подготовить зарисовку о широко известном хирурге, профессоре Негмате Усмановиче Усманове, на счету у которого сотни спасённых жизней. На доску лучших, правда, материал этот также не попал, но всё же после публикации был отмечен повышенным гонораром. Такая форма поощрения журналистского труда в редакциях практиковалась, и я хорошо помню как на редакционных летучках Ибод Файзуллоевич не раз говорил: «Когда надо разметить гонорар за стоящий материал, рука у меня никогда не дрожит».
Тогда же состоялась и моя первая творческая командировка в Нурек. При исполнении своих обязанностей народного дружинника в этом городе от рук хулиганов погиб учитель средней школы Ю.Ф. Пикальков. За мужество и героизм он был посмертно награждён Орденом Красной Звезды.
Я не мог остаться безучастным к этому факту и решил не-пременно написать о самоотверженном поступке учителя. В моём представлении рисовался образ сильного, ловкого и бесстрашного человека. Но в действительности всё вышло по-другому. Из рассказов жены Юрия Фёдоровича, соседей по квартире, друзей и учеников стало очевидно, что он был отнюдь не богатырского сложения, на редкость скромный и даже застенчивый. Однако в решающую минуту, когда надо было защитить беспомощную девушку, тихий учитель проявил отвагу и стойкость. Через два дня Пикальков собирался в отпуск, хотел съездить на Чудское озеро, где прошло его детство, навестить старую мать. Оказалось, не судьба...
Результатом той поездки стала зарисовка «Журавли приносят весну». Она привлекла внимание не только читателей молодёжной газеты, где была опубликована, но, что для меня явилось приятной неожиданностью, и собкора «Известий» по Таджикистану Виктора Михайловича Суркова, необычайно смелого и талантливого журналиста.
В редакцию поступало очень много писем от читателей, рабселькоров. С ними нужно было работать. Однажды я при-сутствовал при том, как один из авторов жаловался ответст-венному секретарю газеты Асадулло Садуллоеву, ставшему затем доктором исторических наук, профессором факультета журналистики ТГНУ, что редакция почему-то отметает все его материалы, не печатает их. Сам превосходный очеркист, Садуллоев посоветовал ему избегать стереотипного мышле-ния, штампов, не затрагивать избитых тем. «Вот если бы вы написали, скажем, репортаж, да ещё и на должном уровне, из родильного дома или медвытрезвителя, то читательский интерес к нему был бы обеспечен. Любая редакция такой материал у вас с руками возьмет».
Послушался ли советов опытного журналиста незадачли-вый автор, я не знаю. Но на следующий вечер сам отправился в один из душанбинских медвытрезвителей, находящийся неподалёку от кинотеатра «Ватан». Узнав, кто к ним пришёл, сотрудники этого заведения были приятно удивлены: журналисты, признались они, своим посещением их ещё ни разу не удостаивали.
Не стану утомлять читателя описанием неприглядных сцен и картин, которые мне довелось наблюдать в тот вечер. Скажу лишь, что среди граждан, в хмельном состоянии доставленных милицией, я неожиданно увидел своего знакомого. Устыдившись, он поспешно отвернулся, чтобы я не узнал его. Через некоторое время в газете появился мой репортаж «100 грамм для храбрости, Или ночь, проведённая в медвытрезвителе». Призывая не давать спуска «зеленому змию», я, между прочим, заметил, что в нашем обществе для пьянства абсолютно нет социальной почвы.
 - А вы в этом уверены, молодой человек?  - прочитав материал, с плохо скрываемой иронией спросил Давлат Давронов, один из самых плодовитых корреспондентов газеты.
Мне стало очевидным, что никогда не надо пытаться во чтобы то ни стало приукрашивать и лакировать действитель-ность, какой бы прекрасной она ни была. Неправда мстит за себя потерей читательского доверия.
В редакции «Тоджикистони Совети» помимо опытных журналистов, летописцев времени, работали ещё несколько известных писателей и поэтов. Кроме главного редактора Ибода Файзуллоева, членами Союза писателей являлись Аб-дуджалил Воситзода, Шохмузаффар Ёдгори, Салимшо Ха-лимшо, недавняя выпускница Литературного института им. Горького в Москве Зулфия Атои. В редакцию иногда заглядывал и престарелый Косим Дайлами, один из первых редакторов газеты «Тоджикистони сурх», часто приходили Набиджон Почоджонов, Аминджон Шукухи, тоже когда-то находившиеся на посту главного редактора, известные публицисты и литературоведы Рахим Хошим и Туракул Зехни, замечательный переводчик Хабиб Ахрори.
Затем, в середине 80-х, я работал собственным корреспон-дентом газеты «Коммунист Таджикистана» (в сентябре 1991 года переименована в «Народную газету») по Ленинабадской области.
В газете, этом своеобразном зеркале эпохи, находят отражение все важнейшие события, происходящие в республике и мире. Листая подшивки 70-80 годов, на которые пришлась моя журналистская деятельность, прихожу к выводу, что (при всём господстве единообразной идеологии) это было время настоящего Ренессанса в экономике, науке, культуре. Именно этот период отмечен рождением на карте республики новых городов и индустриальных центров, крупными научными открытиями, достижениями в области культуры. Работая в газете, я получил редкую возможность наблюдать жизнь во всей её полноте.
Постоянный контакт газет с читателями помогал глубоко вникать в проблемы труда и быта, социальной защиты населения, жизни рабочей и учащейся молодёжи. Большое значение придавалось письмам граждан, их жалобам и заявлениям. По ним публиковались острые материалы, которые высвечивали негативные явления в жизни общества. В итоге, как правило, нерадивым руководителям и чиновникам «давали по шапке», в некоторых случаях даже лишали партбилета. И в этом смысле партийное попечение имело положительные результаты.
Но, в то же время, эта опека оборачивалась и тоталитарной цензурой, распространяемой на все без исключения средства массовой информации. Любой редактор чувствовал над собой неусыпный надзор «великих идеологов»  - цензоров, буквально пропускавших через сито каждое слово.
В моём журналистском блокноте, напоминающем о годах рабо¬ты собкором, зафиксирован весьма характерный в этом плане факт. Журналисты областной газеты «Ленинабадская правда» Борис Пав¬лович Есенков и Фёдор Ильич Мещеряков подготовили очень сме¬лую для того периода статью о негодном стиле работы первого сек¬ретаря Канибадамского горкома партии Бобо Мансурова. О грубости и жёсткости этого партийного руководителя ходила недобрая молва в народе. Однажды он при всём честном народе отчитал последними словами старую учительницу, Героя Социалистического Труда Хабибу Каримову, и та ушла в слезах. В статье журналистов это, быть может, был самый мягкий пример о самоуправствах Бобо Мансурова.
Короче, материал был готов и его намеревались заслать в набор. Но дрогнула в последний момент рука редактора. По-нял, что без «ру¬ководящей визы» тут никак нельзя. Причём была нужна виза не про¬сто главного «партийного цензора» - секретаря обкома по идеоло¬гии, а только первого: Бобо Ман-суров был слишком «крупный фрукт».
Материал отнесли на «суд», и «суд» в лице первого секре-таря обкома вынес решение: не печатать! Оказывается, на Бобо Мансуро¬ва было много жалоб и участь его была пред-решена: на одном из бю¬ро обкома его должны были снять. Так оно и вышло, Бобо Мансуро¬ва тихо «ушли».
И всё же, мотив запрета представляется другим. Журна-листы слишком глубоко копнули и вето было наложено для того, чтобы за¬щитить «честь мундира».
Но несмотря на все меры предосторожности, имя Бобо Мансу¬ров спустя несколько лет всплыло в печати. Вот как это произошло. В издательстве «Адиб» вышла повесть со-временного писателя Юсуфа Ахмадзода «Осенние дожди». По правде говоря, никто не ожидал, что книга эта станет бестселлером. Больше того, в «Адиб» стали по¬ступать пись-ма от читателей с просьбой переиздать её. Некоторые подоз-рительные люди грешным делом поговаривали, что письма ор¬ганизует сам автор. Но, как выяснилось, книга действи-тельно была раскуплена в рекордные сроки, а на чёрном рынке её уступали по баснословным ценам.
Чем объяснить такой успех, выпавший на долю тогда ещё мало¬известного автора? Ларчик, в общем-то, открывается просто. В по¬вести описаны события не столь отдалённого времени, когда в своих «вотчинах» безраздельно правили новоявленные ханы с партбилета¬ми в кармане. И надо же, в Аштском, Исфаринском, Канибадамском районах, где дове-лось работать Бобо Мансурову, люди были готовы биться об заклад, что отрицательный герой повести Каро Бури (в пе-реводе с узбекского - Чёрный волк), никто иной, как сам Бо-бо Ман¬суров.
Конечно, молва дошла и до узнанного прототипа и он по-дал в суд на автора «Осенних дождей». Напраено ему пыта-лись объяснить, что писатель имеет право на художествен-ный вымысел, а Каро Бури - собирательный образ. «Нет, нет и ещё раз нет! - твердил он на суде и, зачитывая целые абза-цы из повести, доказывал с пеной у рта: «Ви¬дите, это обо мне. Каро Бури - это я! И никто меня не переубедит, что Ка-ро Бури - это не я. Но надо сделать так, чтобы читатели не ду¬мали, что Каро Бури - это я!»
В затруднительном положении тогда оказались служители пра¬восудия. Но, как никак, произведение ведь художественное, плод во¬ображения автора. И суд вынес соломоново решение: писателю Ю.Ахмадзода напечатать в газете опровержение и сообщить читате¬лям, что Каро Бури и Бобо Мансуров - не одно лицо.
Опровержение появилось. Поверили в него читатели или нет, можно лишь догадываться. Я же об этом и ряде других подобных случаев написал свои заметки, которые на таджикском и русском языках были опубликованы в еженедельнике «Адабиёт ва санъат» («Литература и искусство») и в молодёжной газете «Согласие». А в качестве эпиграфа к этим заметкам взял следующие строки в обработке Самуила Маршака: «Нет повести печальнее на свете, чем по¬весть о цензуре и газете».
В памяти засел еще один комический случай, о котором я не могу вспоминать без улыбки. В Пролетарске, центре ны-нешнего Джаббар-Расуловского района, рядом с автобусной остановкой стояла будка, принадлежавшая мастеру по изго-товлению головных уборов, бухарскому еврею Юханану Ки-мягарову, или просто Юре-ако. Приезжая по делам в Проле-тарск, я любил заглядывать к шапочнику и за пиалкой зелёного чая вести с ним дружескую беседу. Хороший специалист, он постоянно имел клиентурные заказы. По этому поводу шутили: «Весь Пролетарск под колпаком у Юры». Сам же он на полном серьёзе утверждал: «Я страшно компанейский человек». И это было действительно так. Клиенты его любили за общительный нрав, отзывчивость и доброту.
Однажды я предложил Юрию сделать о нём материал со снимком для газеты. Мол, прославим на всю республику, разрекламируем. Но едва я произнёс это, как он тут же вскочил со своего стула и, прижав руку к груди, а правую ладонь вытянув вперед стал умолять меня отказаться от этой затеи.
 - Если вы мне желаете удружить, то не печатайте ни еди-ной строчки обо мне!  - заявил он тоном, не терпящим возра-жения.
Видя моё недоумение, Юрий-ако с пущей убеждённостью начал излагать свои аргументы против газетной рекламы.
 - Вы же тем самым навлечёте на меня много бед. Неужели это так трудно понять? Вот, смотрите,  - стал он загибать пальцы на руке.  - У меня появятся завистники и конкуренты  - раз! Руководство быткомбината увеличит мне план  - два! Ко мне зачастят из райфинотдела  - три! И наконец, упаси Боже, моей персоной может заинтересоваться ОБХСС. А мне это надо?
Не зная что ответить, я молчал.
Много лет спустя, уже работая помощником или выража-ясь по современному, спичрайтером Президента Эмомали Рахмона, я вместе с известной тележурналисткой Саёхат Негматовой, кинооператором Халимом Сангиновым выехал в Государство Израиль, где мы задумали снять документально-публицистический фильм о жизни и быте бухарских евреев, переселившихся из Таджикистана.
В Тель-Авиве, Иерусалиме, других городах мы встретили много знакомых, наших бывших соотечественников. Конечно, я поинтересовался и судьбой шапочника из Пролетарска, который, как я знал, уже несколько лет жил на Земле обетованной. Но мне сообщили печальное известие: незадолго до нашего приезда трагически погиб младший, семнадцатилетний сын Юрия Кимягарова и глубокий траур, в котором он пребывал, к сожалению, не позволил нам встретиться во время той короткой командировки.

***
Премьера нашего телевизионно-публицистического филь-ма «От Душанбе до Тель-Авива» прошла на ТВ довольно ус-пешно и была тепло встречена зрителями. Своими раздумьями о поездке в Израиль, я также поделился в интервью газете «Вечерний Душанбе» от 11 декабря 1998 года.
О том, какую высокую оценку получил наш фильм и в са-мом Го¬сударстве Израиль, свидетельствует  благодарствен-ное письмо, кото¬рое на имя Президента Республики Таджи-кистан Эмомали Рахмона прислал в те дни председатель ор-ганизации «Наследие бухарских ев¬реев в Израиле» Эли Аминов.
Конечно, десять дней, которые длилась наша творческая командировка, не такой уж большой срок, чтобы до конца понять столь удивительную и притягательную, но и в то же время сложную страну Израиль, глубинные течения её каждодневной беспокойной жизни. Тем не менее, эти дни были настолько насыщены впечатлениями и неожиданными открытиями, теплотой встреч, эффектными картинами Святой земли, что их хватило бы не на один фильм.
В этих же заметках я хочу хотя бы коротко рассказать о наших беседах с двумя замечательными людьми, корифеями таджикско - еврейской литературы Шуламит Тиллоевой и Мордехаем Бачаевым, подписывающим свои произведения псевдонимом Мухиб. Впервые о Шуламит Тиллоевой я узнал из своеобразной антологии так называемой таджикской бухарской литературы, составленного Заслуженным журналистом республики, много лет возглавлявшем Общество друзей еврейской культуры «Ховерим» («Дружба»), Миерхаимом Нисимовичем Гавриэловым. Она не просто талантливый поэт, но ещё и человек необычной судьбы. Родилась в 1907 году в Иерусалиме, в младенчестве вместе с семьёй оказалась на родине своего деда Шимона Хахама  - в Бухаре, откуда только в 1934 году, уже будучи матерью двоих детей, вернулась на Землю обетованную.
Роль и значимость личности её деда  - Шимона Хахама для бухарских евреев трудно переоценить. Просветитель, переводчик и популяризатор религиозной еврейской литературы, он ещё в 1890 году из Бухары караваном добрался до Иерусалима и обосновал здесь первый бухарский квартал  - Шхунат Бухарим. Накануне встречи мы там сняли несколько кадров и, естественно, наш разговор с престарелой поэтессой начался с этого эпизода. Извещённая о нашем приезде заранее, Шуламит-гверет, то есть госпожа Шуламит была одета нарядно, на столе в небольшой гостиной стояла причудливая ваза с цветами.
Она разговаривала с нами на великолепном таджикском языке, хотя с тех пор, как покинула Бухару, минуло шестьде-сят с половиной лет. Свои же стихи она писала не только на таджикском, но и на иврите, издала много книг. Нас всех поразили сохранившиеся у неё ясность мыслей, жизнелюбие, юмор и даже женское кокетство.
-  Дамы обычно скрывают свой возраст, но я раскрою вам свой секрет,  - сказала она.  - Мне уже за девяносто.
Слово «секрет» она произнесла почему-то, делая акцент на «э» в первом слоге.
Время шло, но наша хозяйка не выказывала никаких при-знаков усталости. Наоборот, видя наш неподдельный интерес, она вдохновлялась ещё больше и с увлечением рассказывала о своей жизни, о деде и его единственном, рано ушедшем из жизни сыне Пинхасе.
 - Мы все дети Авраама...  - начала Шуламит-гверет оче-редную историю.
В эту минуту Мордехай Кимягаров, бывший преподаватель Душанбинского  пединститута, всюду сопровождавший нашу группу в Израиле и находившийся в постоянном цейтноте от темпов наших съёмок, взглянув на часы, робко перебил:
 - Да знают всё это наши уважаемые гости.
 - А я и не сомневаюсь в этом. Просто я хочу, чтобы они знали, что и я знаю,  - весело отреагировала поэтесса.
Затем она процитировала следующие стихи своего деда:

;
Там, где зло ни за кем,
Не спешит по следам
Где царит справедливость
Мой рай только там!

В своё время Шуламит Тиллоева вела большую общественную работу, занималась благотво¬рительностью, за что была удостоена почётного в Израиле звания «Любимица Яффы».
На прощание мы сфотографировались с этой необыкновенной женщиной, и она подарила нам одну из своих последних книг  - «Шират Шуламит»  - «Стихи Шуламит».
Другая такая же приятная встреча в Тель-Авиве нас ждала в тихом микрорайоне, по улице Цлелей, дом №11, квартира 9. По этому адресу со своей супругой Кларой Нисимовной живёт один из зачинателей и активных представителей литературы бухарских евреев в советский период, известный поэт, прозаик, журналист и переводчик М.Бачаев  - Мухиб.
Его многие помнят в Душанбе, в городе, где он прожил не один год, плодотворно трудился в издательстве «Ирфон». На его долю выпала нелёгкая судьба, суровые испытания. Родился он в 1911 году в городе Мары. В 1937 году был репрессирован и десять лет провёл в тюрьмах. Но ничто не могло сломить волю этого железного человека, его веру в людей.
С громадной признательностью Мухиб вспоминал об устоде С.Айни, учеником которого себя считал.
 - С большой радостью я узнал о том, что правительство Таджикистана присвоило Садриддину Айни звание Героя таджикского народа,  - сказал нам Мухиб. - Заслуги устода перед таджикской нацией неизмеримо велики.
В его кабинете было очень много книг, большей частью на таджикском языке. На почётном месте «Шахнаме» Абулкасима Фирдоуси, полное собрание сочинений С.Айни, Библия на самых разных языках. Беседуя с Мухибом на различные темы, мы видели, как он жаден до новостей из Таджикистана, как живо реагирует на общественные и литературные события, происходящие в нашей республике.
 - Израиль наша доисторическая родина,  - улыбнулся тогда Мухиб, поглаживая седую бороду,  - а историческая это Таджикистан.
Наш визави выразил озабоченность по поводу некоторых тенденций в современном таджикском языке, его усложнённости, засорения газетных и журнальных страниц напыщенными и не всегда понятными для широкого круга читателей фразами.
Язык произведений самого Мухиба очень прост и доход-чив, поэтому они читаются легко. Заметным явлением в творчестве писателя стала его двухтомная книга воспоминаний «В каменном мешке». В этом труде представлена широкая панорама жизни среднеазиатских евреев с начала 20-х годов, описаны драматические события времён сталинской диктатуры, жертвой которой стал и автор. Воспоминания Мухиба, пока не известные широкому кругу таджикских читателей, имеют большую ценность, как в познавательном, так и в художественном плане. Они удачно дополняют ряд таких замечательных автобиографических произведений таджикских писателей, как «Воспоминания» С.Айни, «В лачуге кустарей» Хасана Ирфона, «Утро нашей жизни» Сатыма Улуг-заде.
Другим примечательным достижением Мухиба, этого не-утомимого труженика, является перевод Библии с иврита на таджикский язык, изданный в Стокгольме. Это не только осуществление заветной мечты писателя и переводчика, но и плод его многолетнего подвижнического труда, получившего достойную оценку и в Таджикистане.
В Израиле нам хотелось увидеться и с крупнейшим учё-ным-востоковедом, автором более двухсот важных научных исследований, значительная часть которых посвящена пер-сидско-таджикской литературе, профессором Иерусалимского университета Михоэлом Исааковичем Зандом. Двадцать лет своей жизни учёный отдал Таджикистану, где оставил добрую память о себе.
Узнав о нашей предстоящей командировке в Израиль, ака-демик Мухаммаджон Шакури, доктор филологических наук Мирзо Муллоахмадов и другие просили передать Михоэлу Исааковичу их дружеский привет и наилучшие пожелания. Когда мы прибыли в город трёх религий  - белокаменный Иерусалим, нам сообщили, что профессор находится в отъезде, на симпозиуме и вернётся лишь через два дня. К тому времени закончился срок нашего пребывания в Израиле, обратные билеты были уже у нас на руках, и пришлось ограничиться лишь коротким телефонным разговором с профессором Михоэлом Зандом. Но мы были рады и этому.

***
В своё время Владимир Ильич Ленин, который, как известно, при заполнении анкетных данных в графе «профессия» указывал «журналист», в одном из писем к Анатолию Васильевичу Луначарскому так напутствовал его: «Смотрите же, помните, что Вы  - сотрудник партийной газеты и окружающим не давайте забывать!» (ПСС,т. 47, стр. 155).
Безусловно, звание журналиста столь же ответственно, как и почётно. Мой друг, кандидат философских наук, много лет бывший пресс-секретарём  Президента республики Зафар Саидов, сам прекрасно владеющий пером, как-то признался, что день своего вступления в Союз журналистов он, как и день рождения, отмечает ежегодно как особую дату.
А ветеран таджикской печати Камол Яхёевич Афзали, двадцать с лишим лет бывший главным редактором журнала «Сельское хозяйство Таджикистана», однажды сообщил мне такой интересный факт. Турсун Ульджабаев, в своё время возглавлявший нашу республику и 12 апреля 1961 года снятый со своего поста, как тогда говорили, за приписки в хлопководстве, много лет спустя с грустной иронией скажет ему: «Союз журналистов  - единственная организация, которая не исключила меня из своих рядов».
В эту  организацию он был принят много лет назад, когда ещё был секретарём ЦК ЛКСМ Таджикистана по идеологии и одновременно редактировал молодёжную газету - «Джаво-нони Тоджикистон».
К слову, в республике был ещё один руководитель высо-кого ранга, гордившийся своей принадлежностью к творче-скому союзу журналистов - Пётр Кириллович Лучинский. Работавший в середине 80-х годов вторым секретарём ЦК КП Таджикистана, он затем, после распада СССР, был из-бран Президентом Молдовы. Правда, к тому времени видо-изменились название не только родины Президента, но и его имя и фамилия. Пётр Лучинский стал Петро Лучински.

***
Мне ни разу не довелось видеться с Т.Ульджабаевым, но я много слышал о нём как о крупном организаторе, человеке кипучей энергии и несокрушимой воли. При нём были зало-жены основы ряда важнейших объектов, в том числе Нурек-ской ГЭС, таджикского алюминиевого завода. Когда закати-лась его политическая карьера, ему было всего сорок семь лет. Представьте, сколько бы он мог сделать ещё для республики, если бы ему на взлёте не подбили крылья.
Как-то я заинтересовался темой, которая, можно сказать, имеет прямое отношение к имени Т.Ульджбаева. В декабре 1988 года фотокорреспондента газеты «Ленинабадская правда» Ориф Яхьяев показал мне старый пожелтевший снимок, на котором был запечатлён могучий исполин с мечом в руке, рядом, у подножия стоял молодой человек с коротко остриженной бородкой.
Выяснилось, что памятник был сооружён в честь героя таджикского народа Тимурмалика, в своё время возглавившего самоотверженную борьбу жителей Мовароуннахра, как тогда называли Среднюю Азию, против монгольских завоевателей. А человеком с бородкой оказался его творец, скульптор Арвид Кришанович Кравинский.
Признаться, я кое-что слышал о том, что когда-то в Лени-набаде намеревались установить памятник Тимурмалику, но что-то помешало этому. Более того, поговаривали, что сам памятник, уже готовый, куда-то сгинул.
Движимые любопытством, мы с Орифом пришли в областной худфонд, где тогда работал А.Кравинский. Кстати, супруга скульптора, Нина Ивановна, наша коллега, в течение многих лет являлась собкором Таджикского радио по Ленинабадской области. Арвиду Кришановичу уже было за шестьдесят, в бородке и на висках белым инеем засела седина. Он долго и внимательно разглядывал уникальный снимок, с волнением всматривался в своё величественное детище, словно не веря, что оно было создано им.
В тот день мы от Арвида Кришановича услышали груст-ную историю, связанную с памятником Тимурмалику и которая оставила свой отпечаток на всю его жизнь.
… В 1957 году выпускник Рижской академии А. Кравин-ский приехал в Ленинабад с тем, чтобы отработать здесь два положенных года и вернуться домой. Так бы оно и случилось, если бы неожиданно молодой скульптор не получил серьёзный заказ, захвативший его целиком. Ему было предложено изваять грандиозный памятник Тимурмалику, а идея эта принадлежала не кому-нибудь, а первому секретарю ЦК КП Таджикистана Т.Ульджабаеву. По его замыслу, памятник должен был запечатлеть тот миг, когда отважный Тимурмалик рассекает мечом цепь, которую монголы протянули от одного берега Сырдарьи к другому, таким образом, желая остановить движение крытых смертоносных кораблей Тимурмалика.
Все три года, которые с большим энтузиазмом работал А.Кравинский над памятником, он постоянно чувствовал внимание и поддержку первого лица республики, областных руководителей. Памятник, сооружённый из особой глины, которую А.Кравинский и его помощники собирали во время отлива из устьев реки, был уже готов и оставалось только отлить его в металле. Но апрельский (1961г.) Пленум ЦК КП Таджикистана, на который приехал член Президиума ЦК КПСС, секретарь ЦК Фрол Романович Козлов, круто изменил все планы. 12 апреля, когда на душанбинских улицах люди как везде и всюду ликовали по поводу полёта в космос первого человека Земли, за гранитными стенами ЦК Компартии шла глобальная «разборка». Т.Ульджабаев был обвинён в приписках, его исключили из партии и отстранили от должности. Та же участь постигла многих других руководителей  - Петра Обносова, Назаршо Додхудоева, прокурора республики Хасана Хусейнова.
Лишившись мощного покровителя, А.Кравинский был несколько встревожен, но всё же не мог допустить и мысли, что весь его кропотливый труд пойдёт насмарку. Новый руководитель города, Рифъат Ходжиев, человек крутого нрава, под разными предлогами отказывал в установлении памятника. Последний его аргумент, когда в очередной раз к нему на приём пришёл А.Кравинский, был таков: «Монголы  - наши большие друзья. Если мы в своём городе поставим памятник Тимурмалику, который воевал с ними, то они могут обидеться».
Конечно, истинная причина отказа была в другом. Чувство мелкой зависти к человеку, отстраненному от власти, но по-прежнему окруженному ореолом славы и почитаемому в народе, не дало амбициозным чинушам завершить дело, начатое их бывшим руководителем.
В конце концов, глиняный памятник из худфонда попал в один из складов для удобрений колхоза им. Фрунзе, где со временем распался от сырости.
-Теперь при всём желании мне его не восстановить,  - с болью в сердце сказал Арвид Кришанович.  - Силы не те. Памятник Тимурмалику был самой высокой планкой, которую я когда-то достиг в своём творчестве...
Через некоторое время в газете «Коммунист Таджикиста-на» вышел мой материал с тем самым снимком, который был единственным материальным подтверждением существования величественного памятника, настоящего произведения искусства. Рассказав всю эту историю, услышанную нами от старого скульптора, я также поставил вопрос о необходимости исправить допущенную ошибку и поставить, наконец, памятник Тимурмалику, чьим именем может гордиться любой народ. Материал я озаглавил «Восстань, Тимурмалик!», но в редакции кто-то в этом призыве узрел криминал, и его заменили приземлёнными словами «Прошло тридцать лет...»
 Спустя два дня состоялся пленум обкома партии, в конце которого, попросив слова, Р.Ходжиев вышел на трибуну. Он уже полгода как был на пенсии, но влияние его было всё также велико. Бывший руководитель области заявил о том, что журналист не знает всю предысторию события, что за годы его работы в Ленинабаде установлены десятки памятников, в том числе крупнейший в Средней Азии В.И.Ленину и т.д. Но, как говорится, факты упрямая вещь и речь Р.Ходжиева была ничем иным, как запоздалым лепетом оправдания.
Во время перерыва ко мне подошёл один из старейших работников, председатель областного комитета народного контроля Сергей Таирович Очилдиев и незаметно пожал руку.
В моём материале имя Т.Ульджабаева ни разу не упомина-ется, потому что на него ещё тогда было наложено негласное вето. Но прошло не так уж много времени и Т.Ульджабаев, по инициативе Президента Э.Ш.Рахмона, был полностью реабилитирован. Широко отмечалось 80-летие бывшего руководителя республики, его именем названа крупнейшая ГЭС  - Нурекская.
Правильно говорят: люди уходят как тени, их дела остаются как скалы.
***
Кто-то подметил очень точно: журналиста ноги кормят. Действительно, оперативность, умение писать на злобу дня и срочно, если понадобится, прямо в номер сдавать материал, резонно считается одним из главных показателей профессиональной годности журналиста. Но в то же время, текучка, необходимость откликаться без промедления на значительные события политической и общественной жизни и выдавать строки нагора, часто не позволяют работникам прессы выступать более основательно и глубоко, чем это возможно в газетных масштабах.
И все-таки среди нашего брата журналиста есть и такие, чьё творчество очень насыщено и диапазон поисков весьма широк, они, что называется, без отрыва от производства, соз-дают фундаментальные труды, пишут книги - исследования, поднимают общенациональные вопросы. В эту категорию, безусловно, входил и мой друг, журналист из Худжанда Хасан Шарипов. Тема участия таджикистанцев на фронтах Великой Отечественной 1941-1945годов в его творчестве занимал центральное место, в то же время он не ограничивался только ею. С выходом книги Х.Шарипова «Зарубежные таджики», наряду с трудами другого известного исследователя данной проблемы, профессора Мансура Бобохонова в историографии, можно сказать, определилось совершенно новое, очень важное для нашего национального самосознания направление  - многовековой процесс таджикского рассеяния и возникновение диаспоры.
Не могу не упомянуть ещё об одном завидном качестве журналиста Хасана Шарипова. Благодаря огромной эрудиции, умению анализировать события, видеть перспективу, он представлял собой настоящий кладезь тем. Но, не желая отвлекаться от главного предмета своего исследования и понимая, что значительная часть вопросов через определённое время теряет актуальность, охотно делился своими задумками с коллегами.
Именно с его подачи я когда-то написал нашумевший фельетон «Чудеса в Сартукае» о злоупотреблениях некоторых руководителей при распределении дачных участков на берегу Сырдарьи, корреспонденцию «Грена-путешественница» о проблемах в сфере шелководства, а ещё раньше, являясь слушателем Ташкентской высшей партийной школы при ЦК КПСС (теперь это Институт политологии и управления), большую статью, затрагивающую серьёзную и щепетильную тему  - о положении таджикского населения в соседнем Узбекистане, о культурной экспансии, которая к великому сожалению, в течение длительного времени ведется против него.
Короче, материал я назвал «В сердце моём боль Бухары», строкой одного из стихотворений известного таджикского поэта Гулназара и отправил в Москву, в редакцию почитаемой мною «Литературной газеты». Главное, на что я пытался обратить внимание руководства обеих республик,  - не делать вид, что такой проблемы не существует, не загонять болезнь вглубь. Однако, вскоре из газеты за подписью сотрудника отдела писем И.Мимеладзе пришёл ответ, что статья вызвала интерес, но её публикацию редакция считает преждевременной.
Я нисколько не сомневался в актуальности поднятой про-блемы и, естественно, обиделся за такой ответ. Но спустя время я понял, что нельзя было винить газету. Даже несмотря на то, что тогдашний советский лидер М.С.Горбачёв объявил гласность и с высоких трибун заявлял, что у нас нет и не должно быть запретных для обсуждения тем, таковые всё равно были. Особенно, когда это касалось вопросов межнациональных отношений. О них надо было говорить как о покойнике: или хорошо, или совсем ничего.
Статья  «В сердце моём боль Бухары» через некоторое время всё-таки увидела свет в Душанбе, но и у себя в республике, где уже стал набирать силу процесс национального самосознания, мне опять пришлось выдержать шквал критики со стороны определенной группы людей. Мол, то, о чём ты написал, известно всем, но есть вещи, о которых предпочтительнее умолчать.
Но к тому времени я уже хорошо усвоил для себя: настоя-щий журналист и литератор  - это тот, чью гражданскую по-зицию и профессиональное кредо можно обозначить словами, которых когда-то удостоился всемирно известный писатель-сатирик Азиз Несин. Вникнем, какие это слова: «В Турции говорят  - всё о чём мы думаем, что нас волнует, но о чём мы молчим, говорит Азиз Несин».
Между прочим, в апреле 1978 года Азиз Несин приезжал в Душанбе для участия в торжествах по случаю 100-летия Садриддина Айни. Когда рано утром, чтобы не упустить популярного гостя и взять у него интервью, в гостиницу «Таджикистан» пришли журналисты, писатель, накануне проделавший большой путь, уже сидел за письменным столом. «А как же иначе?  - с улыбкой пояснил он. - Я сейчас в таком возрасте, что мне нельзя сбавлять темпов творческой работы. Поэтому я тружусь несмотря ни на какие условия, будь то дома, в дороге или гостиничном номере. А так разве я бы смог написать всё то, что уже успел  - более сорока книг?»

***
Коль скоро речь зашла об устоде Айни, в обширном твор-честве которого важное место занимает и публицистика, хочу передать маленький, но поучительный эпизод, услышанный мною от старейшей журналистки и переводчицы Тоджинисо Гафуровой  - сестры Героя таджикского народа, академика Бободжана Гафурова. В далёком теперь 1940 году Т.Гафурова, работавшая редактором в издательстве, отправила жившему тогда в Самарканде писателю письмо, чтобы сделать кое-какие уточнения по поводу готовящейся к выпуску повести «Сирота». Айни не заставил ждать с ответом, но в конце заметил, что полученное им письмо не было датировано, а без этого важнейшего опознавательного знака эпистолярный жанр существовать не может.
Случай этот является дополнительным штрихом к портрету требовательного и добросовестного мастера художественного слова.
***
30 июля 1983 года исполнилось 80 лет со дня проведения второ¬го съезда РСДРП, на котором, как известно, победили сторонники Ленина, большевики. Дата эта отмечалась по всей стране. Перед этим мне в корпункт позвонил заведую-щий отделом партийной жиз¬ни редакции газеты «Коммунист Таджикистана» Б.В.Павлычев и по¬ручил в связи с предстоящим событием подготовить материал за подписью председателя знаменитого на всю республику и за её пре¬делами колхоза имени Ленина, дважды Героя Социалистического Труда, депутата Верховного Совета СССР Абдугафура Самадова. «Не больше восьмидесяти строк, но таких, чтобы стоили все восемь¬сот,"- заключил телефонный разговор Борис Васильевич.
Журналисту на приём к Большому раису, как называли, и не только за высокий рост, но и значительные труды, А.Самадова, попасть было не так просто. О задании редак-ции я поставил в известность секретаря по идеологии Проле-тарского РК партии, но даже при его содействии лишь на третий день встретился с А. Самадовым в Гулякандозе, цен-тральной усадьбе этого крупнейшего хозяйства.
Ему тогда уже было за семьдесят, но твёрдая поступь, пышные усы и уверенный взгляд делали его моложе. Когда сопровождавший меня  секретарь райкома сообщил ему о цели приезда, он кивком головы пригласил сесть рядом и на миг призадумался. Но едва Самадов заговорил, я пришёл в лёгкое замешательство. Потому что свои мысли он по при-вычке излагал на узбекском языке, которым, к сожалению, я не владею. Не решаясь перебить столь уважаемого человека, я склони голову над блокнотом и стал чертить незамыслова-тые кружочки. Так продолжалось несколько минут. Неожи-данно Самадов обратился ко мне с вопросом. Не зная, что ответить, я смущённо молчал. Самадов повторил свой во-прос, и только тогда сообразив, что я не понимаю его, засме-ялся и перешёл на русский. Оказывается, он хотел  узнать, как моё имя.
Речь его была складной, без запинок, временами напы-щенной, чувствовалось, что у раиса большой опыт общения с журналистами. Он говорил о том, что всеми своими дости-жениями наш народ обязан  включительно ленинской пар-тии, именно под её руководством мы превратили пустыни в цветущие сады, построили заводы и фабрики, жизнь стала прекрасной. Не раз в той беседе Самадов подчерк¬нул, что именно благодаря коммунистической партии он, сын батра-ка, достиг таких высот в жизни, стал многоуважаемым чело-веком.
Почти точь в точь перенеся слова старого коммуниста на бумагу, я подготовил и отправил в редакцию материал, кото-рый через пару дней за подписью Самадова увидел свет в тематическом но¬мере газеты.
Прошли годы. Жизнь резко изменила своё русло. СССР распался.  На компартию, десятилетия бывшею ядром его политической системы, обрушились удары справа и слева. Некоторые её члены, от которых меньше всего кто-либо это ожидал, стали обвинять партию во всех смертных грехах. Среди тех, кто стал поклоняться всему тому, что раньше проклинал, и проклинать всё то, чему когда-то поклонялся, оказался и А.Самадов. Может быть на фоне повального от-ступничества в те смутные дни сей поступок одряхлевшего раиса мало кого удивил, но мне, честно говоря, стало обидно. Обидно за державу, за компартию и за те почести и привилегии, которые в избытке имел тот же Самадов и которые рядовым коммунистам даже не сни¬лись. Конечно, вспомнил я и о нашей встрече, когда он пел столько дифирамбов Ленину, партии, советской власти.
И решил я без промедления сделать едкую реплику и пригвоз¬дить ренегата к столбу позора. Реплика, как мне ка-жется, получилась не только сердитая, но довольно таки убе-дительная. Но в печать её я всё-таки не отдал.
В последний момент у меня в голове возник вопрос, ко-торый по¬том долго не давал покоя: чем объяснить подобный поворот на 180 градусов? Зачем на закате своей жизни ста-рый человек изъял из ду¬ши то, чем столько лет дорожил? Легко ли сделать такой шаг?
Идеи устают и изнашиваются, как устают и изнашивают-ся люди. И по ходу развития общества может возникнуть по-требность их за¬мены. Подумав хорошенько, я понял, что у каждого человека есть право выбора. Конечно, предательст-во никогда никого не красило. И если кто-то горазд менять свои убеждения из конъюнктурных сооб¬ражений, то пусть это будет на его совести. Но правомерно ли осуж¬дать чело-века, если он искренне считает необходимым изменить свою идейную позицию, переосмыслить прожитую жизнь? Ругать за то, что он опьянён вином не из нашего виноградника?
Думаю, что нет. Можно не соглашаться с идеями, которыми гражданин проникся, критиковать их. Но право на выбор остаётся за ним и порицанию не подлежит.
Прежде всего нам надо бороться с тем, что мешает нам быть достойными людьми - нетерпимостью к свободе мыш-ления, свободе выбора.

***
В те годы, когда я учился в Ташкенте, моё внимание, по-мимо других изданий, особенно привлекала и газета «Хаки-кати Узбеки¬стон» - «Узбекистанская правда». Интерес, пре-жде всего, был вы¬зван тем, что эта единственная, если не считать ещё одну, выходя¬щую в Риштанском районе Ферган-ской области, газета на таджик¬ском языке, в то время как таджики после узбеков составляют значи¬тельную часть насе-ления этой самой большой в Средней Азии рес¬публики. Но очень скоро мне пришлось убедиться, насколько это «дефи-цитная» газета: её нигде нельзя было найти в Ташкенте. Бо-лее того, не все продавцы и киоскёры знали о существовании таджик¬ской газеты. Естественно, я не мог оставаться безучастным к этому факту и поделился своими думами в реплике, которая была напеча¬тана во всесоюзном журнале «Журналист» (№ 7, 1988) под названием «Вернуть былую славу». Думается, будет уместно, если её привести и здесь, благо она небольшая.
- Как вы сказали? «Хакикати Узбекистон»? - развел рука-ми ки¬оскер. - Сколько лет работаю, первый раз слышу о та-кой газете...
Признание это ошеломило еще и потому, что услышать его до¬велось не в каком-нибудь «медвежьем углу», а в самом центре Таш¬кента, у всегда оживленного киоска возле театра имени Навои.
Лишь обойдя добрый десяток других киосков, на витрине одного из них заприметил один-единственный номер этой газеты. Вот уже поистине - легче найти иглу в стоге сена.
А ведь «Хакикати Узбекистан» («Узбекистанская правда») - ор¬ган ЦК Компартии Узбекистана, Президиума Верховного Совета и Совета Министров Узбекской ССР. Неужели эти уважаемые органи¬зации не заинтересованы в популярности и укреплении авторитета своего органа? Тем более, что это единственная выходящая на тад¬жикском языке газета в республике, где проживает немало таджиков.
«Хакикати Узбекистан» давно разменяла седьмой десяток. Ко¬гда-то она называлась «Овози таджик», что значит - «Го-лос таджи¬ка». Газета была рупором революционных идей, в ней печатали свои пламенные стихи и страстные публици-стические статьи основопо¬ложники таджикской советской литературы Садриддин Айни и Абулькасим Лахути. Газета шла нарасхват, ее зачитывали до дыр. Те¬перь остается лишь мечтать о подобной славе.
Как вернуть «Хакикати Узбекистон» былую популяр-ность? На читательской конференции в Самарканде, где под-писчиков у газеты больше всего, люди спрашивали без оби-няков: почему каждый номер перегружен официальными материалами, устаревшими «новостя¬ми»?
Что ж, упреки справедливые. Но их мало адресовать кол-лективу редакции. Легко ли быть на высоте, если газета вы-ходит всего три раза в неделю. Отсюда трудности с подпис-кой, а мизерный тираж - тридцать с небольшим тысяч экзем-пляров - остается стабильным много лет. И немудрено: долго ли потерять интерес к газете, которая не поспевает за собы-тиями и плетется в их хвосте.
Самаркандские читатели, как, сообщалось в отчете с кон-ференции, интересовались: станет ли газета «Хакикати Узбе-кистон» шестиразовой, как «Правда Востока» и «Совет Уз-бекистони?»
Об этом должны подумать в ЦК Компартии Узбекистана, но там, как видно, газету не очень-то жалуют. Об этом мож-но судить хотя бы по такому факту. За все время после XXVII съезда партии никто из членов бюро ЦК, секретарей и заведующих отделами ни разу не вы¬ступил на страницах «Хакикати Узбекистон». Как будто это и не ор¬ган ЦК.
Между тем для некоторой части таджикского населения Узбеки¬стана, особенно той, что проживает в сельской мест-ности и в недос¬таточной мере владеет русским языком, газе-та «Хакикати Узбеки¬стон» - чуть ли не единственное окно в мир».
***   
В конце 80-х годов на глаза мне попалась журнальная статья небезызвестного Збигнева Бжезинского, в своё время бывшего советником по национальной безопасности в администрации Президента США Дж. Картера, автора трудов «Великая шахматная доска» и «Национализм как высшая и последняя стадия коммунизма», названного так в противовес книге В.И.Ленина «Империализм как высшая и последняя стадия капитализма». Всего содержания той статьи я уже не помню, но главная мысль заключалась в том, что советской державе угрожает распад на почве национальных конфликтов. Конечно, тогда я это не воспринял всерьёз, ибо мало кто сомневался в незыблемости социалистического строя и монолитности советского народа. Но заокеанский советолог оказался дальновиднее, чем я предполагал. Национальные отношения на стыке двух тысячелетий обострились до крайности. В постсоветском пространстве, где появились такие мятежные провинции, как например Чечня, это ощущается особенно сильно.
Ещё и в советское время в кулуарах, особенно среди интеллигенции, дебатировались вопросы, касающиеся национального самоопределения, языковых проблем. В годы горбачёвской перестройки они вылились на страницы газет и журналов.
По правде говоря, эта тема волновала и меня и, естественно я не мог обойти её молчанием. В 1989 году я написал статью «Родина большая и малая», в которой изложил некоторые свои соображения по национальной проблеме у нас в республике. На это меня натолкнул следующий факт.
В канун 40-летия Победы над гитлеровской Германией старый журналист Василий Павлович Бут рассказал мне один волнующий эпизод из своей фронтовой жизни. Вот его краткое содержание.
Взвод советских солдат попал в окружение. В ожидании подмоги бойцы окопались возле полузаброшенного хутора. Действовать было почти невозможно, местность находилась под жестким контролем противника. Так прошло двое суток. Всех мучила жажда, хотя до колодца рукой подать. Но к нему нельзя было подступиться, вокруг все видно как на ладони. Когда стали сгущаться сумерки, один из бойцов по имени Салим (то ли таджик по национальности, то ли узбек) взялся принести ведро воды. Под свист пуль, стараясь не попасть под луч прожектора, где ползком, где согнувшись в три погибели, он добежал-таки до желанного колодца. Зачерпнув воды, пустился обратно. Его засекли, открыли огонь. Когда добежал до своих, на шинели обнаружили две пробитые пулями дырочки. Даже ведро было пробито, и почти вся вода пролилась. А сам цел и невредим.
Настала глубокая ночь. В томительном ожидании бойцы тихо переговаривались между собой. Вдруг послышалась песня на незнакомом языке. Это тихо напевал Салим. Неожиданно песня прервалась. «Салим! Что с тобой?» Не дождавшись ответа, к нему подползли. Салим был убит наповал, его достала шальная пуля. Под градом пуль уцелел, а тут... На следующий день подоспела помощь, и враг был отбит. Уходя, бойцы просили хуторян не забывать их отважного товарища и назвать его именем тот самый колодец.
 - Обязательно напишу об этом,  - говорил взволнованный воспоминаниями Василий Павлович.  - А материал озаглавлю так: «Колодец Салима».
Действительно, через несколько дней в «Ленинабадской правде» вышел очерк под броским заголовком: «Колодец Степана».
При встрече Василий Павлович с досадой объяснил: «Ответсекретарь заявил, что материал увидит свет при условии, если... переименовать Салима, например, в ...Степана». Оказывается, до этого был опубликован ряд статей, где рассказывалось о фронтовиках - таджиках. Можно подумать, что воевали только они. И отважный Салим, чей подвиг и такая нелепая смерть врезались в память его товарищей, с легкой руки ответсекретаря «Ленинабадской правды», решившего «интернационализи-ровать» на страницах газеты военно-патриотическую тему, превратился в Степана.
Бесспорно, в годы Великой Отечественной войны львиная доля тяжести выпала на могучие плечи русского народа, и прежде всего благодаря ему  Европа была вызволена из-под ига коричневой чумы. Но разве в эту Победу не внесли свою лепту и все другие народы нашей большой страны? Бывая даже в отдаленных, затерянных среди гор небольших кишлаках, я замечал и видел немало домов, опалённых войной, семей, куда пришли похоронки. Кто может вычислить, какой народ больше вынес горя, чья мать больше пролила слёз? Одно чувство объединяло тогда советских людей: вера в Победу. На том и выстояли...
Безусловно, этот момент, обличающий шовинистические настроения и псевдоинтернационализм нашёл отражение в моей статье. Однако, это пришлось не по душе некоторым моим собратьям по перу, а в «Ленинабадской правде» даже появилась злопыхательская публикация. Меня пытались обвинить в национализме, искажении истории и т.д. Нападки прекратились только тогда, когда неожиданно и для меня статью «Родина большая и малая» перепечатала, что случалось редко, «Сельская жизнь»  - газета ЦК КПСС.
Заметки эти будут неполными, если в них не найдет отражение ещё один момент, характерный для того времени. Очень часто директивы центра, направленные на повсеместное утверждение принципов интернационализма, некоторыми функционерами на местах понимались превратно и они, выслуживаясь перед высоким начальством, доходили национального нигилизма и самоуничижения. Во всем самобытном эти люди видели проявление национальной обособленности, чувство национального достоинства они принимали за национальную гордыню.
Показателен в этом плане рассказ Народного артиста СССР Джурабека Муродова о том, как его вызывали в ЦК Компартии республики и после разноса строго запретили исполнение песни на слова Гулрухсор «Маънии точикро мардум гуянд точдор», то есть «Таджик - это значит венценосный». В те времена, когда нивелирование и обезличивание наций преподносилось как их сближение, некоторые партийные деятели стеснялись, а то и боялись преисполненного патетики поэтического образа. Но несмотря на то, что ослушника могли ожидать большие неприятности (вспомним, какая печальная участь постигла стихотворение «Любите Украину» В.Сосюры), песня Джурабека Муродова всё равно распевалась повсюду в Таджикистане, а в репертуаре артиста она долгие годы считалась коронной.
А какое яростное сопротивление оказали местные власти, когда в конце 80-х годов представителями интеллигенции был поднять вопрос о возвращении городу Ленинабаду его исконного имени  - Худжанд? И кто знает, чем бы это всё кончилась, если тогда в защиту патриотов не сказал своё авторитетное слово прославленный русский академик Дмитрий Сергеевич Лихачев.
Летом 1990 года я по заданию редакции выехал в Ленин-градский (ныне Муминабадский) район Кулябской области для освещения партийной конференции. И тут узнал, что буквально за день до его открытия первый секретарь райкома велел срочно перевести уже готовый отчетный доклад с таджикского на русский. Оказывается, в последний момент кто-то из областных деятелей спохватился, что среди многочисленных делегатов двое русские, проходившие службу в здешнем погранотряде. Понятно, что такое решение не могло вызвать особого восторга у остальных участников конференции, сельских жителей, но зато руководители были довольны: в национальной замкнутости и нарушении принципов пролетарского интернационализма их никто не обвинит. Воистину, скажешь: принеси чалму, а он несёт голову.
Как-то в Канибадаме, проходя мимо городского кинотеат-ра, обратил внимание на афишу. Шёл фильм о приключениях Ходжи Насреддина по известной повести Леонида Соловьёва.
 - Знаете ли вы, что Соловьёв одно время жил в вашем го-роде? И свою знаменитую книгу посвятил вашему земляку Мумину Одилову, по своему характеру очень похожего на возмутителя спокойствия, каким был Ходжа Насреддин? - спросил я своего спутника, корреспондента местной газеты.
Тот в ответ пожал плечами. С тем же вопросом я потом обращался ко многим канибадамцам, но никто ничего не знал об авторе удивительной книги о неунывающем пересмешнике Ходже Насреддине. Меня охватила лёгкая грусть: было время, когда этот замечательный писатель бродил по здешним тенистым улицам, слушал гомон шумного восточного базара, пил душистый чай вместе со стариками в чайхане...
«Тайна национальности каждого народа заключается не в его одежде и кухне, а в его манере понимать вещи»,  – писал В.Г.Белинский. Это как никто другой хорошо усвоил Леонид Васильевич. Его «Повесть о Ходже Насреддине» изобилует притчами, пословицами и поговорками, поражает знанием быта, обычаев и психологии народов Средней Азии.
Не один год проработав в русских изданиях, я признаться, среди пишущей братии не часто встречал людей, обладающих подобной зоркостью и наблюдательностью, о знании языка населения не приходится и говорить. Поэтому, я всегда с удовольствием общался с теми журналистами и писателями, которые проявляли подлинный интерес ко всему окружающему, стремились постичь духовные плоды другого народа, открыть живые родники его характера.
Осенью 1985 года в Ленинабад из Свердловска приехал писатель Борис Анатольевич Путилов, автор ряда книг. Мне довелось сопровождать  его, показать «Невесту мира», как когда-то называли древний Худжанд, его исторические достопримечательности. Статный, в импозантном костюме - тройке, с курчатовской бородой, он привлекал к себе внимание. Однажды мы шли по многолюдному базару «Панджшанбе». Путилов вдруг замедлил шаг возле прилавка, за которым пышноусый мясник ловко свежевал баранью тушу, и, указав сначала на развешанные лёгкие, печень, почки и прочие внутренности, а затем на ценник, с грустной иронией заметил: «Смотрите, оказывается дешевле всех стоит сердце…. А у нас людей?»
В другой раз мы с ним зашли в переполненный автобус. Неожиданно с переднего сиденья при виде солидного русского мужчины, да ещё с бородой, поднялась пожилая таджичка в национальной одежде и уступила место. Не зная чем объяснить поступок женщины, Путилов смущённо смотрел на неё. «Хурмати риш» (букв. «Уважение к бороде»), пошутил кто-то из пассажиров. Когда я перевёл значение этих слов, они проняли Путилова до слёз. «Надо же, такое уважение к бороде,  - растроганно говорил он мне потом. - Ничего подобного я раньше не видел».
* * *
Наверное, во всём мире можно встретить людей чья жизнь и судьба так или иначе связаны с Таджикистаном. Один из них известный кинорежиссер и художник Рубен Хачатурович Мурадян, с которым мы познакомились весной 1997 года накануне Дней культуры Таджикистана в Москве.
Тогда мне с председателем Союза журналистов республики Хаётом Давлатовым предстояло выпустить специальный номер журнала, для чего мы и выехали в столицу России. Основными материалами мы запаслись ещё в Душанбе, но по ходу возникла идея взять интервью и у москвичей, для которых наш горный край имеет особое значение. Так, при помощи генерального секретаря Международной конфедерации журналистских союзов Ашота Егишевича Джазояна мы вышли на Рубена Хачатуровича.
Мне было известно, что Мурадян последний раз Таджики-стан посетил много лет назад, но во время беседы с ним у меня  было такое ощущение, что я встретился с соотечественником, который только что оттуда. Настолько он хорошо знал людей, особенности нашего края. Когда я сказал ему об этом, он с улыбкой ответил:
 - А как же иначе, дорогой? Если на то пошло, Таджикистан в моей жизни значит даже больше, чем Армения. За свои шестьдесят лет я объездил полмира, но моё сердце не привязано ни к одному уголку так, как к Таджикистану. Ведь там началась моя творческая биография.
Знакомство с Таджикистаном для Р.Х.Мурадяна, тогда ещё студента ВГИКа, началась в 1959 году. Вскоре он как художник-оформитель дебютировал в фильме «Операция «Кобра», снятый Дмитрием Васильевым. В то время я ещё учился в школе, но у меня до сих пор свежи впечатления от этой кинокартины: горная петляющая дорога, всадники, погоня.
 - Верно,  - несколько взволнованный от нахлынувших воспоминаний ответил мой собеседник. - Съемки шли в горах, в прохладных ущельях, кишлаках, напоминающих орлиные гнёзда на недоступных отрогах. С той поры я и заболел Таджикистаном. Я был потрясен необычной природой, неповторимыми красками, чудными запахами, обилием солнца. Я мог часами бродить по зелёным проспектам Душанбе, любоваться старыми, но такими гордыми чинарами. А сколько красивых людей я встречал на улицах, базарах, окрестностях города. Я на всё смотрел глазами художника, хмельной от охватившего меня счастья. Меня приятно поразило и то, что в таджикском языке я находил много слов, созвучных с армянским. Я бывал в кишлаке Дардар, окруженном горами. По-армянски «дардар»  - тоже гора, вершина.
Всего режиссёр Р.Х.Мурадян поставил пятнадцать кино-картин. Последняя из них называется «Дорога на край жизни». Это честный, пронзительный фильм. В нём повествуется о трагической судьбе северо-кавказских народов в период сталинских репрессий. Фильм с воодушевлением смотрели в Канаде, Италии, Франции...
 - Я видел,  - задумчиво сказал Рубен Хачатурович,  - как зрители, потрясённые правдой жизни, покидали зал. Но скажу прямо, в России он нравится не всем. Видимо, есть немало общего в том, что случилось в те годы, и что происходит теперь: война,кровь, человеческие жертвы. Да что говорит вам, ведь таджики, прошедшие через гражданскую войну, знают всё это не понаслышке.
В тот день я убедился, что ностальгия по Таджикистану у Рубена Хачатуровичана всю жизнь. Да он и сам не скрывал это. Спустя неделю в красочном издании, приуроченном к Дням культуры Таджикистана в Москве, вышло моё интервью с Р.Х.Мурадяном «Моё сердце в горах...»
В нём есть и такие слова: «Таджикистан всегда отвечает взаимностью тем, кто питает к нему сыновнюю любовь».

***
Как-то оказавшись во дворе старого дома по душанбинской улице имени Героя Советского Союза Саидкула Турдыева, я в груде битого кирпича увидел запылённый бронзовый бюст. Подойдя поближе, я узнал знакомые черты лица бессмертного украинского поэта и художника Тараса Григорьевича Шевченко. Бюст этот, как хорошо помнят жители столицы, много лет стоял напротив Душанбинского пединститута, которому когда-то было присвоено имя великого Кобзаря. Как бюст оказался на свалке, можно было только догадываться.
Шла гражданская война. На политическую арену вышли различные силы, между которыми нарастало противостояние. Стало модным низвергать с пьедесталов памятники идейных противников. Незадолго до того, был снесён памятник В.И.Ленину, такая же участь постигла бюст Чеслава Антоновича Путовского. Вандалы пытались учинить расправу и над бюстом «Железного Феликса», но их сумели вовремя остановить.
Теперь у кого-то поднялась рука и на памятник Поэту. В сердце закралась грусть. Покореженный бюст валялся во дворе дома, который  когда-то называли «писательским гнездом». В 30-х годах в этом небольшом каркасном доме со своими семьями жили будущий Народный поэт Таджикистана и видный общественный деятель Мирзо Турсун-заде, репрессированные затем известный драматург Гани Абдулло, его брат поэт Рашид Абдулло, талантливый прозаик и публицист Али Хуш и другие. Наверняка в их кругу наряду со стихами классиков таджикско-персидской литературы звучали и строки других великих поэтов, в том числе и Тараса Шевченко, его знаменитое стихотворение «Завещание», мастерски переведённое Мирзо Турсун-заде.
Кстати, незабвенному Мирзо Турсун-заде принадлежат и слова, пронизанные гордостью за своих соплеменников: «Таджикский народ  - поэт по своей природе и сути».
И это действительно так. Но разве можно отнести эти слова к тем бездушным и близоруким людям, которые горазды уничтожать памятники, напоминающие нам о нашей непростой и сложной истории, а нередко представляющие собой и творение искусства? Могут ли они, не умеющие дорожить культурным наследием других народов, дорожить памятью своих предков? Конечно, нет. Для них ничего не стоит таким же образом повергнуть и растоптать памятники Рудаки, Фирдоуси, Ибн Сино, Хайяму, Хафизу и Айни.
В ту же ночь я подготовил реплику «Не могу молчать», позаимствовав этот заголовок у Льва Николаевича Толстого, самого совестливого человека на земле. Следом за ней, напечатанной в «Народной газете», я написал ещё один материал, который увидел свет на страницах еженедельника «Адабиёт ва саньат», органа Союза писателей Таджикистана.
Я нисколько не сомневался, что, несмотря на смутное вре-мя, в котором тогда пребывала наша республика, мои публи-кации привлекут внимание общественности, прежде всего интеллигенции. К счастью, так оно и случилось. Уже через несколько дней стало известно, что бюст Т.Г.Шевченко перенесли и установили в музее Педуниверситета, где он находится и сейчас.
***
Не все, наверное, знают, что журналисты наряду со стале-варами и шахтёрами занимают одно из первых мест по смертности. Более всего  превалируют у журналистов, в силу специфических особенностей их профессии, нервные и сердечно - сосудистые заболевания. Но в наше сложное время противостояний, острых конфликтов и взрывоопасных ситуаций под угрозой находятся не только здоровье и спокойствие журналиста, но и их жизнь. По сообщению российского информационного агентства «Интерфакс», например, только в 1999 году 24 журналиста были убиты в различных странах при исполнении своего профессионального долга. Список государств, где погибли наши коллеги, включает помимо России, Югославию, Сьерра-Леоне, Индию, Колумбию, Ливан. Нигерию, Турцию.
После того, как 11 сентября 2001 года в Нью-Йорке и Ва-шингтоне произошли невиданные до того по масштабам и жестокости террористические акты, в результате которых погибло порядка шести тысяч человек, и ведущие страны мира, объединившись в мощную коалицию против междуна-родного терроризма, в союзе с северным афганским альян-сом, много лет с попеременным успехом воевавшими с тали-бами, утверждавших средневековые порядки в Афганистане и превративших его в рассадник международного террориз-ма, наркобизнеса и экстремизма, начали развернутые боевые операции с воздуха и на земле. В результате за какие-то два месяца там было убито восемь журналистов из разных госу-дарств, пытавшихся рассказать миру правду о событиях, приковавших тогда внимание всего человечества.
Больше всего опасности подвергаются независимые жур-налисты, освещающие избирательные кампании. Насилие способствует созданию атмосферы страха, которая не даёт развернуться журналистским расследованиям, устанавливает режим и самоцензуру.
В перечне стран с наибольшей степенью риска для журна-листов, Таджикистан не упоминается. Между тем, кто зна-ком с историей средств массовой информации в Таджики-стане, знает, что еще в пе¬риод становления советской власти деятельность журналистов была сопряжена с опасностью, сотрудники газет и журналов постоянно подвергались терро-ру и шантажированию. В свое время противники новой жиз-ни покушались на жизнь молодого журналиста Бободжана Чулока (Хромого Бободжана). Так подписывал свои публи-кации бу¬дущий крупный ученый и государственный деятель Бободжан Гафуров. В середине 30-х годов в Худжанде и его окрестностях были ши¬роко известны имена фельетонистов городской газеты Курбона Бахнул-заде и Пулата Бабаева, которые также подвергались шантажу и террору. Последний, кстати, отец будущего талантливого таджикско¬го прозаика Толиса, даже был вынужден скрываться в Москве, где при помощи А.В. Луначарского устроился в «Центропечати» и рабо¬тал киоскёром у Казанского вокзала. Затем он вернулся на родину, но вскоре, когда вновь развернул свою журнали-стскую деятельность, над ним была учинена жестокая рас-права.
Как мы знаем, немало журналистов, к большому сожале-нию, стали жертвой террористов и киллеров в нашей республике и в годы гражданского противостояния.
Первым 5 мая 1992 года от рук врагов правдивого слова пал ре¬дактор газеты «Садои мардум» («Глас народа»), депу-тат парламента Муродулло Шерализода. Всего по данным, имеющимся в Фонде па¬мяти и защиты журналистов Таджи-кистана, после распада СССР, включая и годы гражданской войны, в республике, погибло 74 жур¬налиста.
Многих из них я знал лично, с иными, как, например, с влюб¬лённым в красоту, всюду поспевавшим и подвижным, как ртуть, журналистом и фоторепортёром Мухиддином Олимпуром, нас свя¬зывала ещё и крепкая дружба.
В последнее время в средствах массовой информации всё чаще раздаётся вопрос: а что, если журналистам разрешить ношение ору¬жия как средство против возможного насилия?
Мне кажется, этим нельзя решить проблему страха в об-ществе, а пистолет не станет для журналиста панацеей от давления и силы. Вообще, в моём понимании, журналист и оружие несовместимы. Потому что у него есть более крупно-калиберное и дальнобойное оружие - перо. Его крупнокали-берная пуля - это правдивое и стра¬стное слово.

***
В декабре 1989 года по настоянию главного редактора журнала «Коммунист Таджикистана» Джуры Латифова, ставшего затем док¬тором исторических наук, я перешёл на работу в подведомственную ему редакцию.
 - Журнал выходит на двух языках, русском и таджикском. Вот и надо, чтобы в нём работали двуязычные журналисты, вроде вас,  - не раз говорил он мне.
До того я трудился в газетах, где совершенно иной ритм, иные темпы, а оперативность, умение писать быстро и доб-ротно, а когда надо, тотчас, что называется, прямо с колёс сдавать материал в но¬мер, считается едва ли не главной доб-родетелью журналиста. В жур¬нале начисто отсутствовала всякая суетность, но зато требовались материалы солидные, с глубоким анализом и серьезными рекомен¬дациями.
Я понемногу обживался и привыкал к коллективу, обрастая но¬выми друзьями и знакомыми. Но в это время, точнее в феврале 1990 года произошли события, всколыхнувшие всю республику. В Ду¬шанбе прокатилась первая волна митингов и забастовочных пикетов. Раздались непривычные тогда для слуха залпы автоматов, произош¬ли столкновения, пролилась кровь. На какое-то время нарушился при¬вычный образ жизни, но тогда мы ещё не предполагали, что это только цветочки.
Именно в этот период и произошел эпизод, о котором я хочу вспомнить. В Душанбе из Нагорного Карабаха, где, как известно, развернулась настоящая война между армянами и азербайджанцами, прибыло несколько семей армян. Погова-ривали, что беженцев посе¬лят в новом микрорайоне, где только что строители сдали «под ключ» несколько домов. Жилищный вопрос в Душанбе всегда стоял остро, и поэтому ропот недовольства прошелся среди тех, кто годами ждал свою очередь на получение квартиры. Пользуясь этим, некото¬рые экстремистки настроенные группировки спровоцировали новые столкновения с милицией.
Обстановка накалялась всё больше. Армянские семьи спешно покинули Душанбе.
Этот случай, никак не вязавшийся с представлением о гостепри¬имстве таджиков и традициями интернациональной республики, ос¬тавил неприятный осадок в душе многих.
Именно в те дни группа известных ученых и деятелей культуры во главе с академиком Мухаммадом Сайфиддино-вичем Асими на¬правили в Ереван телеграмму,  в которой ещё раз напомнив о древних культурных связях, существующих между армянами и таджиками, от имени последних просили извинения у армянского народа.
Как-то я зашел по делам в ЦК КП Таджикистана и заглянул к своему другу и коллеге, Акмалу Алимову тогда работавшему инст¬руктором идеологического отдела. Он мне и показал телеграмму, ко¬торую в ответ на послание из Душанбе дали армянские друзья. Я до сих пор хорошо помню её содержание. «Не раз и не два,  - говори¬лось в ней,  - армяне за свою историю подвергались гонениям и при-теснениям. Но ещё не было случая, чтобы какой-либо народ испро¬сил у нас прощения. Таджики это сделали первыми. Это свидетель¬ство высочайшей культуры и широты души, которые всегда были свойственны древней таджикской нации. Спасибо вам за это».
И внизу подпись: «Народный поэт Армении Сильва Капутикян».
***
Вскоре после моего назначения собкором газеты «Комму-нист Таджикистана» я познакомился с Хилолиёном Аскаром, который на протяжении тридцати лет (1963-1993) представлял в том же качестве другое республиканское издание  - «Тоджикистони Совети». Выходец из иранского города Мешхеда, большую часть жизни он провёл в Тад-жикистане.
Это был газетчик по духу и темпераменту и до конца остался ве¬рен своему призванию. Несмотря на солидную разницу в возрасте, мы быстро сдружились и часто вместе выезжали в командировки. Меня в нём привлекала постоянная мобильность, бодрость духа, добросовестность, с которой он выполнял задания редакции. Выпус¬тивший в соавторстве с замечательным поэтом и публицистом Аминджоном Шукухи несколько книг, он не гнушался ставить свою подпись и под двадцатистрочной заметкой. Было интересно наблюдать, как он, словно губка, впитывал рассказы интересных собеседников, фиксируя в блокноте мельчайшие подробности и детали. По старой привычке свои записи он всегда вёл на арабской графике.
Несмотря на постоянную занятость, Х.Аскар занимался и такой трудоёмкой работой, как сбор материалов для таджик-ской советской энциклопедии, где им опубликован цикл статей о деятелях культуры, например, об известном дирижере и композиторе Одилджоне Назарове, старейших актерах Тахире и Башорат Таджибаевых.
Однажды, когда Хилолиёну Аскару стало известно о том, что я опубликовал фельетон и сильно пропесочил в нём человека, зная его лишь заочно, он нахмурил брови. Затем назидательно сказал:
 - Лично я не могу печатать ни единого критического слова в ад¬рес кого бы то ни было, если хоть раз не загляну ему в глаза.
Этот урок я запомнил на всю жизнь.
Насколько Хилолиён Аскар был наблюдательным, вдумчивым и прозорливым, говорит и такой случай. Как-то поехали мы с ним в Науский район, где накануне первым секретарем райкома стал новый человек. До того он длительное время был секретарем партко¬ма в колхозе, который возглавлял дважды Герой Социалистического Труда, депутат Верховного Совета СССР Абдугафур Самадов.
Короче, в тот день мы объездили хозяйства, побывали на предприятиях, беседовали с людьми и только после этого встретились с новым хозяином района. От внимательного взора не могло ускользнуть то, что он, несмотря на свои старания казаться внушительным, чувствовал себя неуверенно.
Когда мы распрощались и поехали обратно, Хилолиён Аскар делясь своими впечатлениями, между прочим, заметил:
 - Кто долго находился под опекой большого начальника, часто тушуется на самостоятельной работе, не может сам принимать реше¬ния. Боюсь, что в этом районе скоро произойдет смена руководства.
Старый газетчик оказался прав. Не прошло и года, как Науский район возглавил другой секретарь.
В Ленинабаде я познакомился и с другим маститым журнали¬стом Муллой Боки. Родом из Горной Матчи, это был высокий, рослый, красивый человек. Прекрасный знаток таджикской речи, он неутомимо и жадно охотился за меткими словами и народными выра¬жениями.
Подобно Х.Аскару, Мулло Боки также писал рассказы и юморески, и перед уходом на пенсию, надумал собрать их под одной обложкой. Когда ему сообщили, что в издательстве его сборник соби¬раются выпустить в серии «Навнихолони боги адабиёт» («Молодые саженцы в саду литературы»), Мулло Боки, показывая на свою седую шевелюру, добродушно посмеивался: «Ну какой из меня молодой саженец? Молодой чинар, ещё куда ни шло».

***
Когда в 1986  - 1988 годах я учился в Высшей партийной школе В Ташкенте, лекции по международному коммунистическому движе¬нию нам читал доцент Евгений Георгиевич Этнюков. Он имел обыкновение во время лекций делать, вероятно, для того, чтобы не дать утомиться аудитории, небольшие отступления и рассказывал, в зависимости от темы, развлекательно  - познавательные факты. Как, например, такой, очевидцем которого он и был сам.
«Во время одного из визитов Генерального секретаря ЦК Компартии США Гэса Холла в Москву, когда была организована его встреча со слушателями Академии общественных наук при ЦК КПСС, кто-то из её участников спросил:
- Когда же всё таки в США произойдёт социалистическая рево¬люция?
Гэс Холл, человек с юмором, ответил:
- Можете не сомневаться, пока мы здесь, в США револю-ции не будет. Кроме нас, там её делать некому...
Потом добавил всерьёз:
- Пока американский рабочий не увидит, что социализм даст ему больше, чем он имеет сейчас, он за нами вряд ли пойдёт».
Действительно, есть над чем подумать.

***
В одном подъезде с нами по соседству жила пожилая оди-нокая женщина, Алла Елизвоевна, вдова актёра Русского драматического театра в Душанбе, Народного артиста Таджикистана Алексея Алексеевича Ерошенко. По профессии она была преподавателем английского языка, когда-то работала в университете, а в трудные 90-е годы, наступившие с распадом СССР и разгоревшейся гражданской войной в Таджикистане, давала частные уроки у себя на дому.
Среди её учеников нельзя было не заприметить и красивую молодящуюся даму, всегда нарядно одетую, со строгим выражением лица. Позже я узнал, что это известная в республике врач-терапевт, доктор наук, профессор Кибриё Азизовна Хасанова.
С Аллой Елизвоевной они были старые подруги и иногда засиживались допоздна. Со слов нашей соседки я узнал, что Кибриё Азизовна очень прилежная ученица, задавшаяся целью во что бы то ни стало выучить язык международного общения.
Несмотря на то, что у неё на попечении был сын - инвалид, а и за частых сбоев в работе общественного транспорта в тот трудный период ей иной раз приходилось проделывать не один километр пешком, она исправно посещала уроки репетитора, ежедневно зубрила учебники и часами корпела над словарями.
Удивительного в том, пожалуй, ничего не было. После падения «железного занавеса» на всем постсоветском пространстве вокруг английского языка начался настоящий бум. На этом фоне резко поднялся и престиж учителей английского языка, до того, чего таить греха, не пользующихся особым спросом.
Дополнительный заработок появился и у нашей Аллы Елизвоевны, с радостным удивлением всё повторявшей: «Ну, надо же… Все помешались на английском. Когда такое было?!».
Однажды, не помню по какому делу, я заглянул к старой учительнице. Она в это время как раз чаёвничала с Кибриё Азизовной. Тут мне вспомнилось, что уже когда-то я видел «Портрет профессора Кибриё Хасановой», выполненный художником Абдурахмоном Рахимовым, на выставке в одном из залов Союза художников Таджикистана. Профессорша была в хорошем настроении и мы, слово за слово, с ней разговорились. Желая сделать ей приятное, я сказал, что она выглядит всегда очень хорошо. И ещё добавил, что в её возрасте это, наверное, удаётся не каждой женщине.
 - А сколько бы годков вы мне дали?  - хитро прищурив-шись, полюбопытствовала профессорша.
 - От силы пятьдесят, ну может быть с небольшим хвости-ком,  - слукавил я.
 - Если бы, если бы,  - вздохнула Кибриё Азизовна. - Мне уже, деточка, шестьдесят семь, вот как.
Услышав ответ, я невольно улыбнулся и простодушно спросил:
 - Кибриё Азизовна, а на что вам теперь английский?
 - На что, говорите?  - последовал ответ, в котором я почувствовал язвительную нотку.  - Да мало ли на что?! Может я хочу Шекспира в оригинале прочитать, вот как.
Поняв неуместность своего вопроса, я смущенно молчал. Заметив это, Кибриё Азизовна перевела беседу на другую тему.
Через год Кибриё Азизовны не стало. Переехала к сыну в Москву и Алла Елизвоевна. И теперь, по истечении времени, вспоминая ту нашу встречу, я думаю о том, что если человека обуревает неутомимая жажда знаний, новых открытий, стремление раздвинуть границы своего мира и покуда не угасли в нём слух, взор и разум, то ничто на этом благородном пути ему не помеха,  - ни суетная жизнь, ни суровый быт и даже ни преклонные лета.

***
Творческий успех не приходит сам по себе и ему всегда предшествует кропотливая работа по сбору информации и её творческому осмыслению.
Об этом свидетельствуют и признания великого писателя-фантаста Жюля Верна, выпустившего за свою жизнь 63 романа, две книги повестей и рассказов, большое количество научно-популярных статей. Вот что, например, он сказал в одном из интервью, раскрывая секреты своего феномена: «Что же касается точности описаний, то этим я обязан всевозможным выпискам из книг, газет, журналов, и иных рефератов и отчетов, которые у меня заготавливаются впрок и исподволь пополняются. Все эти заметки тщательно классифицируются и служат материальном для моих романов. Ни одна моя книга не написана без помощи этой картотеки».
Думается, это хороший урок для каждого, кто занимается художественным творчеством, и далеко не в последнюю оче-редь для нашего брата, журналиста.
В период своей работы собкором по Ленинабадской области я сдружился с опытным журналистом Львом Юрьевичем Корсунским. При первой же встрече он, когда-то сам бывший собкором газеты «Правда Востока» в Каракалпакии, а затем и редактором Самарканд¬ской областной газеты «Ленинский путь», с удовлетворением сказал мне: «Работа собкора  - эта ни с чем несравнимая школа для журна¬листа. После неё любая должность в газете ему нипочем».
Человек колоссальный работоспособности, Л.Корсунский обла¬дал ещё особым, профессиональным чутьём на всякую мало-мальски интересную новость, без чего не может существовать ни одна газета. Собираясь куда-нибудь в командировку, он использовал любую воз¬можность, чтобы узнать как можно больше о том, что происходит там, куда он едет. Встречался для этого с людьми, хотя бы мини¬мально связанных с интересующим его объектом, дотошно расспра-шивал специалистов, просматривал местные газеты.
«Во первых,  - говорил Лев Юрьевич,  - у тебя сложится хотя бы общее представление и легче будет потом ориентироваться. Да и людям на местах приятно, когда приезжий журналист проявляет та¬кую осведомленность об их делах и жизни, они охотно делятся с ним обо всем, что его интересует».
Из каждой очередной поездки Лев Юрьевич привозил кучу ма¬териалов для злободневных статей, корреспонденций, интервью и информационных заметок, неизменно привлекающих внимание чи¬тателей.
Многие дивились его плодотворности, но не все знали, что за этим кроется неустанный поиск, тщательная предварительная подго¬товка и неистощимая любознательность, ведущая всегда журналиста туда, где бьётся пульс жизни; происходит что-то новое и интересное.
Следуя примеру Льва Юрьевича, я стал внимательно изу-чать районные и городские газеты, с этой целью регулярно посещая обла¬стную библиотеку им.Тошходжи Асири. По этому поводу мой друг Пулат Джалилов, корреспондент «Ленинабадской правды», острил: «Мы, местные журналисты, только для того и выпускаем газеты, чтобы ими могли пользоваться собкоры республиканских изданий».
И всё-таки, с течением времени я все больше убеждался, что это действительно очень полезное дело. Оно помогало мне быть полнее в курсе главных событий, происходящих на местах, нащупывать зло¬бодневные темы и находить новых героев для своих будущих публи¬каций.
Так, из Ура-тюбинской газеты я узнал о том, что одну из махаллей в этом благодатном древнем городе до сих пор на-зывают Гузари урус  - Русский квартал. Первые русские поселенцы «прописались» здесь ещё до Октябрьской революции. А сколько их было потом, русских врачей, этнографов, археологов, просто хороших, работящих людей в наших краях. Этот факт стал отправной точкой для подготовки мною цикла зарисовок о русских людях, пустивших корни на таджикской земле.
К слову, побывав на здешнем винзаводе, я узнал, что ещё в самом начале века в Ура-тюбе, известном своими бескрайними виноградниками, были приглашены двое русских мастеров  - бондарей. Ими было сделано несколько больших бочек, которые и сегодня ис¬пользуются в винном производстве.
А благодаря короткой заметке, опубликованной в районной газете«Шухрати Ашт» («Слава Ашта»), я познакомился с прекрасными людьми  - Сиддиком и Мехри Кадыровами. Об этих достойных и скромных людях, трогательной судьбе, выпавшей на их долю, я написал очерк, фрагмент из которой хочу привести здесь.
«Ещё в школьные годы в руки мне попала повесть азербайджанских писателей Имрана Касумова и Гасана Саидбейли «На дальних берегах». Я потом не раз перечитывал эту захватывающую книгу, по¬свящённую славному сыну азербайджанского народа Герою Советского Союза Мехти Гусейнзаде. В детстве он мечтал стать художником, но учиться ему довелось в Ленинградском институте иностран¬ных языков. В годы войны молодой лейтенант был ранен и попал в плен. Ему удалось бежать из концлагеря и присоединиться к итальянским партизанам. Михайло (в партизанском отряде Мехти был известен под этим именем) и его товарищи наносили большой урон врагу и за его голову было установлено крупное вознаграждение. В неравном бою Мехти  - Михайло погиб.
Невдомек мне было, что журналистские пути сведут меня когда-нибудь с одним из его боевых товарищей по партизан-скому отряду.
... Судьба Сиддика Кадырова очень схожа с историей Мехти Гусейнзаде. К фашистам он питал лютую ненависть, на что у него была своя, особая причина. В концлагере, куда попал и он, на пленных проделали испытание медицинского препарата. В результате «эксперимента» эти люди навсегда остались бездетными.
Кончилась война, и  Сиддик вернулся на родину, в Ашт, где его ждала невеста, красавица Мехри. Девушка узнала об этой трагедии, но не захотела расставаться со своим суженым, и они поженились. Ради любви Мехри лишила себя самого большого для женщины счастья  - материнства. С тех пор утекло много воды. Земляки поглядывали на Сиддикане то чтобы косо, но недоверчиво  - человек был в плену. Его расска¬зам о партизанской жизни, о подвигах Мехти, о дерзких операциях в тылу врага веры не было. В дни победы, когда чествовали ветеранов, о нем всегда «забывали».
И лишь одна тетушка Мехри верила: справедливость вос-торже¬ствует и на их улице будет праздник. Много лет она была бригади¬ром, снискала почет и уважение. Когда Мехри Кадырову выдвинули в народные депутаты Таджикистана, районное начальство, помня сомнительное прошлое мужа, спешно сняло ее кандидатуру. Больно и обидно было ей за себя, за мужа  - вдвойне.
И всё таки, долгожданный час наступил. Спустя четыре десятка лет в военный комиссариат пришло письмо. Её автор, активный уча¬стник итало-югославского Сопротивления, ставшего затем Гене¬ральным Секретарем Национальной ассоциации итальянских парти¬зан, Роберто Ваттерони, выражал благодарность таджикскому народу за своего боевого товарища Сиддика Кадырова. После длительных поисков ему удалось найти адрес ветерана, чтобы сообщить о том, что правительство Италии удостоило Сиддика Кадырова высокой на¬грады.
Только тогда земляки поняли, что рассказы ветерана о войне, о боевых операциях в тылу врага  - сущая правда. После стольких тяго¬стных лет и суровых испытаний пришла заслуженная слава».

***
Один знакомый журналист, когда он ещё был только начинаю¬щим, постоянно утверждал: «Мой учитель  - профессор Вохид Асрори».
Пройдёт несколько лет и он будет говорить по другому: «Мой учитель  - народ».
Спустя ещё некоторое время наш высокомерный коллега и вовсе стал отрекаться от всех учителей и наставников, которые когда-либо у него были. Что ж, в жизни случается и такое. И всё таки, своими успехами каждый из нас во многом обязан тем, кто принял участие в нашем становлении как личности и профессионала, тем, чьи уроки мы пытались усвоить.
Одним словом, сколько человек живёт, столько ему приходится и учиться.
- Правда, не следует забывать и то, что учение учению рознь. Одно дело, когда ты механически, слепо копируешь чей-то опыт. И совсем другое,  - когда это проходит на твор-ческой, диалектической основе.
Хорошо помню, как в середине 80-х годов знаменитый бразиль¬ский писатель Жоржи Амаду в своём интервью корреспонденту «Из¬вестий» говорил, что в молодости он пытался подражать многим маститым писателям, но со временем, когда пришла зрелость, он главную свою задачу видит в том, чтобы высвободиться из-под ярма чужих авторитетов.
Журналисту тоже важно иметь своё лицо, свой, не похожий ни на чей, почерк.
За годы моей работы в органах печати  - газетах «Тоджикистони Совети», «Коммунист Таджикистана», одноимённом журна¬ле, «Таджикистане»,  еженедельнике «Адабиёт ва санъат» я встре¬чался с интереснейшими людьми, талантливыми журналистами. Я всегда с благодарностью думаю о Шафкате Саидове, Субхоне Туйгунове, Борисе Николаевиче Пшеничном, Татьяне Петровне Кара¬тыгиной, Владимире Ефимовиче Молдавере, Ибрагиме Усманове, Нуре Табарове, Сергее Павловиче Сухояне и многих других, щедро делившихся со мной своим богатым опытом, заповедями нашей благородной про-фессии.
Не раз приходилось слышать, что у нас в последнее время стали злоупотреблять словом устод  - учитель, мастер. Но если в нашем журналистском корпусе это уважительное обращение к кому либо действительно применимо, то к ним по праву принадлежит и Нур Табаров.
Сын учителя из кишлака Геши, он прошел путь от коррес-пон¬дента до министра культуры и члена правительства. Но лучшие страницы его биографии, как мне думается, связаны с журналисти¬кой. В своё время Н.Табаров был собкором «Комсомольской прав¬ды», редактировал газету «Комсомолец Таджикистана», но особенно его талант газетчика проявился, когда он в течение ряда лет, с 1979 по 1986 год находился на посту главного редактора газеты «Тоджи¬кистони совети». И когда Нур Табарович связал затем свою судьбу с театром, драматургией, в его лучших пьесах  - «На перекрестке» и «Последний вагон», чувствуется темперамент публициста, умение держать руку на пульсе жизни.
Мне не раз приходилось общаться и по работе, и просто так с этим обаятельным человеком, умным и тонким собеседником. Одна¬жды он поведал историю, которая является маленьким, но характер¬ным штрихом к портрету нашего интересного, и в то же время, не¬простого времени.
Я приведу эту историю, как её рассказал сам Нур Табарович: «В мою бытность редактором газеты «Тоджикистони совети» ко мне на прием однажды записался человек средних лет. Как выяснилось, он был заключенный, недавно переведенный на вольное поселение. Вы¬слушав, я понял, что жизнь этого человека не была лишена страда¬ний. Приехав в свой район, он увидел полную бесхозяйственность, факты социальной несправедливости, с которыми сталкиваются люди. Об этом посетитель на приеме говорил с болью в сердце, просил тщательно изучить ситуацию и напечатать фельетон в газете. Подку¬пали его убедительный тон, чувство беспокойства за общественные дела. Слушая его, я думал о том, что, хотя этот человек и отсидел не один год, не озлобился, не ушел в себя. Да и переживал он не за себя, а за других. Но как же мне его величать? Товарищ? Нельзя. Передо мной заключенный. Можно, конечно, называть гражданином, но неудобно как-то. Человек пришел, чувствуется, с душой нараспашку,  а к нему обращаются сухо и официально: гражданин. Вроде даже как намек: не забывай, кто ты. Тогда я стал называть его просто: бародар  - брат».
Спустя время в моём блокноте рядом с историей, записан-ной со слов Нура Табарова, появилась другая, которую я сде-лал после просмотра передачи по Центральному телевидению 21 января 1988 года.
Из той передачи я узнал, что когда умер В.И. Ленин, у его изголовья был возложен 821 венок. Один из них был от тю-ремных заключенных. На нем были написаны следующие слова: «Не можем подчеркнуть свою преданность лично по причине вольно и невольно совершенных ошибок перед тру-дящимися».
***
В течение двух дней - 14-15 ноября 2002 года - в Душанбе про¬ходила региональная конференция «Средства массовой информации в Центральной Азии: настоящее и будущее». В конференции, орга¬низованной Представительством ОБСЕ по вопросам свободы СМИ и Миссией ОБСЕ в Таджикистане, приняли участие руководители и представители ведущих средств массовой информации Казахстана, Узбекистана, Кыргызстана, Туркмении и Таджикистана, посольств стран, аккредитованных в Таджикистане, международных организа¬ций. По просьбе главы Миссии ОБСЕ в Таджикистане Марка Жильбера участники конференции почтили минутой молчания память таджикского журналиста, лауреата премии Международной органи¬зации защиты прав человека «Хьюман Райтс Вотч» и премии Союза журналистов Таджикистана им. Лахути, Максуда Хусейнова. После тяжёлой болезни он скончался накануне в возрасте 46 лет.
Мне одно время довелось работать с ним вместе в редак-ции газеты «Тоджикистони совети». Энергичный, живой, любопытный, веселый и неунывающий, он не мыслил себя без газеты и навсегда остался верен избранной профессии. Идеалом для Максуджона всегда был известный журналист и натуралист, Лауреат ленинской премии Василий Песков. По его примеру, Максуджон много писал об охране окружающей среды, животном мире.
«Хозяин Воробьиного озера», - так называется книжка Максуджона, которая повествует об Эхсоне Усманове, чело-веке, всю жизнь самозабвенно предававшемуся редкому хоб-би - звероводству, и чьи питомцы - волки, обезьяны, медведь и даже тигр стали затем первы¬ми обитателями минизоопарка на Чумчук-арале, Воробьином озере, любимом месте отдыха жителей северной столицы Таджикистана и её гостей.
Примечательным была и зарисовка Максуджона о Тути калоне, Большом тутовом дереве, уникальном памятнике природы, расположенном в старой части города Худжанда. Согласно предположениям исследователей, Тути калон, на-считывающий более 800 лет, был свидетелем средневековой жизни Худжанда, его славы и упадка, величия и разрушений. Удивительно, но факт: в годы Великой Отечественной войны Тути калон, совсем высохший, вдруг зазеленел и на радость голодающим стал обильно плодоносить.
Зарисовка Максуджона затем была опубликована в одном из московских журналов и читатели откликнулись на неё теплыми пись¬мами.
Но спустя годы интерес к этой тематике у него, как мне кажет¬ся, ослаб и он стал размениваться по мелочам, посвя-щая свои мате¬риалы экстравагантным фактам из жизни звезд.
Однажды, когда Максуджон расписал о том, как в моло-дости Народный артист Таджикистана Зафар Нозимов имел интимные отношения с некоей особой с известной фамили-ей, теперь уже ос¬тепенившейся и окруженной многочислен-ным семейством, чуть было не разгорелся скандал. Газете «Чархи гардун», где была обна¬родована эта история, при-шлось дать опровержение.
Печатался Максуджон не только под своим именем, но и под такими звучными псевдонимами, как Жандаразмиён, М.Гарсеваз, Исфандиёри Руинтан.
Отличный репортер, Максуд Хусейнов увлекался еще и фото¬делом. Учителем своим в фотожурналистике он считал Александра Петровича Козловского. Свой архив Максуджон постоянно попол¬нял уникальными фотоснимками современ-ников, чьи имена не сходят с уст многих поколений людей. Кого только не запечатлел фотообъектив вечно ищущего Максуджона - выдающихся писате¬лей С. Улугзаде, Дж. Ик-роми, Хабибулло Назарова, артистов Ходжикула Рахматул-лоева, Тухфу Фазылову, Хабибулло Абдураззокова, преста-релого народного гафиза Хикмата Ризо, которого называ¬ли Гомером XX века, Бобо Камола - внука героя таджикского на¬рода Восе, в своё время возглавившего крупное восстание против эмирского гнета.
Помню, как однажды сияющий Максуджон принес в ре-дакцию фотографию, на которой был заснят руководитель крупнейшего хо¬зяйства, Герой Социалистического труда Мирали Махмадалиев. Фоторепортер навел на него объектив в момент, когда тот самозаб¬венно играл в шахматы. Об этой слабости раиса знали все.
Фотоснимок, надо сказать, у Максуджона получился от-менный. Все стали его поздравлять. Вместе с тем, было одно замечание, ко¬торое сделал старший корреспондент отдела культуры Аюб Кенджа, молодой тогда прозаик, с тонким вкусом знатока писавший о худож¬никах. Многим к слову, запомнился его очерк об одном из старей¬ших художниках Таджикистана Ашуре Хайдарове, пронесшем свою большую любовь к людям, Родине, природе через фашист¬ские лагеря и сталинские репрессии.
- Обрати внимание на раиса и шахматную доску, - сказал он Максуджону. - Раис у тебя выглядит таким, какой он есть на самом деле: мудрый, великодушный, страстный. В то же время он играет черными фигурами. А черный цвет, как из-вестно, ассоциируется с другими понятиями. Жаль, что ты с самого начала упустил из виду этот внешне может и неза-метный, а по сути разительный контраст.
Оценка эта меня поразила своей точностью и философ-ским проникновением в маленький эпизод нашей быстротечной жизни.
***
В мае 2001 года исполнилось бы 50 лет безвременно ушедшему из жизни таджикскому русскоязычному журнали-сту Акмалу Алимову. По этому случаю в газетах появилось много теплых публикаций его коллег и друзей. Своими вос-поминаниями об Акмале поделилась и ветеран таджикской печати Татьяна Петровна Каратыгина.
«Наш редактор Борис Николаевич Пшеничный, - писала она, - обычно взыскательный и строгий при подборе сотруд-ников, после обстоятельного разговора с ним, провел его по кабинетам, представляя сотрудникам.
- Знакомьтесь, Акмал Алимов, наш новый сотрудник. Бу-дет работать в отделе писем, переводчиком.
В журналисткой среде, как и в любом творческом коллек-тиве, в одночасье утвердиться сложно. Но Акмал как-то сра-зу вошёл в наш коллектив. Подкупали его общительность, дружелюбие, пытливость, интерес к жизни редакции, творчеству коллег».
Мы с Акмалом дружили не один год. Помню, как однаж-ды летом когда я, будучи собкором по Ленинабадской облас-ти, приехал по делам в Душанбе, он пригласил меня вместе с Виктором Ивановичем Лысенковым, который в те годы заведовал отделом литерату¬ры и искусства, к себе домой. Мы засиделись тогда, укрывшись в те¬ни виноградника, и обсуждали волнующие нас темы. Акмал умел красиво говорить, любил читать стихи, много шутил.
Он происходил из известной семьи. Отец Акмала, Кут-биддин Олими, был одним из первых режиссеров «Таджик-фильма», органи¬зовал цех дубляжа и принимал участие в дублировании более 400 кинокартин. Дед по отцу, Олимхон Махсум, был одним из образо¬ваннейших людей своего вре-мени, до конца жизни поддерживал дружеские связи и пере-писку с Садриддином Айни, с которым когда-то учился в бухарских медресе.
Кстати, Олимхон Махсум приходился дядей третьему, по-сле С. Айни и Султона Умарова, президенту АН Таджики-стана Мухаммаду Сайфиддиновичу Асими.
Правда, сам Акмал, будучи скромным, никогда не распро-стронялся о знатности своего рода.
Работа в отделе писем, куда стекался поток редакционной почты, отражавший жизнь республики и её людей с их про-блемами, забота¬ми и предложениями, ни с чем несравнимая школа для журналиста. И Акмал не просто переводил пись-ма, а брался за расследование поднимаемых в них вопросов. Под газетной рубрикой «Письмо по¬звало в дорогу» стала появляться и его фамилия.
К слову, через этот путь ещё до Акмала прошёл другой талант¬ливый журналист, ставший потом собкором «Комсо-мольской прав¬ды» и «Литературной газеты», основателем еженедельника «Таджи¬кистан», Насрулло Асадуллоев, к со-жалению, также рано покинув¬ший мир.
С самого начала судьба была благосклонна к Акмалу. Ко-гда в редакции появилась возможность послать одного со-трудника на двухгодичные курсы при факультете журнали-стики МГУ, выбор пал на него.
Два года, проведенные в стенах крупнейшего ВУЗ-а стра-ны, многое дали Акмалу. Острее и тверже стало его перо. Он постоянно разъезжал по городам и районам, бывал во многих хозяйствах, пред¬приятиях и учреждениях. Возвращался он всегда с ворохом впечат¬лений от увиденного.
Несмотря на молодость, Акмал очень хорошо разбирался в лю¬дях. Он был, как сам писал об одном из своих героев, - «чашмкушода» - человек с открытыми глазами и умел про-никать в глубь чело¬веческого характера, отличить зерна от плевел.
На становление Акмала как профессионального журнали-ста влияла и атмосфера редакции. В ней было много моло-дежи - боевой, пытливой, остроумной, напористой, предан-ной газете. Разные пи торческому почерку, каждый из этих журналистов старался сделать свои статьи «гвоздями» номе-ра. Были «гвозди» и у Акмала. Не один раз его статьи стано-вились предметом обсуждения на бюро ЦК Компартии, что было высоким признанием труда журналиста, его компе-тентности и принципиальности.
В творчестве Акмала можно наблюдать слияние европей-ской и национальной культур, что делало его очерки особен-но яркими, пол¬нокровными. Он любил Таджикистан с его богатой духовной культурой, сказочной красотой, людей мудрых, спокойных, приветливых, красочный на язык свой народ.
Между прочим, Акмал Алимов учредил первое в Таджи-кистане независимое информационное агенство - НАНТ.
Сегодня это обычное дело. Независимые СМИ в Таджикистане по количеству даже намного превосходят правительстенные. Но когда начинал Акмал, ему пришлось преодолеть много трудностей, потому что тогда наше общество ещё не совсем было готово к восприятию подобных идей.
Так уж получилось, что в конце восьмидесятых Акмал ушёл работать в правительственные структуры. Эти годы пришлись на тяжкую пору гражданского противостояния в республике. Несмотря ни на что, Акмал не порывал связей с коллегами - журналистами, при встречах как всегда, лучился дружелюбием и радушием. Он всегда был полон новых пла-нов, проектов, забот.
И вдруг, как гром среди ясного неба - Акмала нет. Серд-це...
Судьба, щедро наградив своего избранника умом, талан-том, красотой и жизнелюбием, отвела ему до обидного мало лет.
***
Бесспорно, одно из главных достоинств журналиста, это чувство меры, умение вовремя поставить точку в материале. Один мой зна¬комый редактор так и говорил: «Талант журна-листа я определяю по тому, насколько коротко он может пи-сать о длинных вещах».
Конечно, не просто писать так, чтобы «словам было тесно, а мыслям просторно», но стремиться к этому надо. Думаю, будет уме¬стно здесь привести, хотя из другой сферы, такой вот пример: кто видел фильм «Баллада о солдате», который, как и «Отец солдата», «Судьба человека», «А зори здесь тихие...», по праву считается од¬ним из лучших в советском киноматографе о войне, наверняка помнит эпизод, где роль демобилизованного солдата мастерски сыг-рал Евгений Урбанский. Он возвращается с фронта вместе с героем фильма Алёшей, получившем краткосрочный отпуск. У солдата нет одной ноги и он тяжело опирается на костыль. На перроне его долж¬на встретить жена, но народ уже почти совсем разошёлся, а её что-то не видать. Солдат заметно волнуется, нервничает. И до войны, как он ещё в пути признался Алёше, делясь своими сомнениями, они часто ссорились с женой. А нужен ли он ей теперь, калека?... Дрожащими руками солдат дастаёт папиросу, делает глубокую затяжку, другую, затем решительно бросив окурок оземь и оперевшись на костыль, собирается идти прочь. И тут раздается пронзительный женский крик: «Са-аша!»..
Полуобернувшись, солдат видит, как к нему, вся растре-панная, задыхающаяся, кидается его жена.
Такая вот маленькая, проходная, казалось бы сцена, но как берет за душу, сколько в ней вместилось,  - и надежда, и со-мнения, и тоска и радость встречи.
Великий русский артист Михаил Семёнович Щепкин ут-верждал, что «Нет маленьких ролей, есть маленькие актёры». Вероятно, так можно сказать и о газетчиках: «Нет маленьких статей, есть маленькие журналисты».
Однажды в студенческую пору наш преподаватель Ход-жабек Зульфикаров принёс на лекцию новогодний номер сатирического журнала «Хорпуштак» и заявил, что в нём опубликован самый ко¬роткий фельетон со дня основания этого жанра. И тут же зачитал текст, напечатанный в виде новогоднего послания одному из жите¬лей города Пенджикента и, как оказалось, не только ему: «Хорпуш¬так» шлёт свои новогодние поздравления Вам, обеим Вашим жёнам и прокурору Вашего района».
Многоженство законом каралось в советское время. Но потом на этот пережиток прошлого в республиках Центральной Азии ста¬ли смотреть сквозь пальцы, тем самым негласно убрав с него вето. А в Кыргызстане парламентарии чуть было не узаконили много¬женство, не хватило только два голоса. Об этом с болью говорила в беседе с корреспондентом одной из российских газет жена Прези-дента Кыргызстана, профессор Майрам Дуйшеновна Акаева. Но это так, к слову.
Позже в том же «Хорпуштаке» я обратил внимание на краткую, но очень ёмкую подпись к снимку, на котором перед микрофоном была изображена упитанная корова с тугим выменем: «Раньше она давала молоко, а теперь интервью».
Здорово, правда?

***
Александр Степанович Ермольев, завотделом газеты «Комму¬нист Таджикистана» в 80-х годах, как-то заметил:
 – Чего только не бывает в этой жизни. Стоит кого-то по указа¬нию Москвы направить в Таджикистан секретарем ЦК или обкома, он уже на другой день начинает учить таджик-ских дехкан как надо выращивать хлопок. А сам до этого его и в глаза никогда не видел. Вообщем, и смех, и грех.
Разговор этот происходил не в 1937-м  году, но, признаться и в наше время люди остерегались от подобных заявлений. Мало ли чего. Но не таков был Александр Степанович. Шумный, громкоголо¬сый, он правду  - матку резал в глаза, а в мужских компаниях еще и матерился как сапожник.
В начале 90-х годов, когда началась гражданская война, он, про¬дав квартиру, вместе с семьей решил уехать. Но поезд не успел ещё уйти далеко, как их ограбили средь бело дня. Ермольеву пришлось вернуться в Душанбе, потому что-то ехать уже было не на что и нуж¬но было срочно занимать долги. Мне потом рассказывали, что Александр Степанович зашёл в редакцию и расплакался как ребёнок. Бы¬ло больно за старика. Республике он отдал не один десяток лет своей жизни. Хочется верить, что и вдали от неё старый журналист не по¬минал своих таджикских друзей лихом.

***
Наши беседы с Шалвой Багратовичем Коберидзе, бессменным руководителем культурно-просветительного общества Грузии в Тад¬жикистане  - «Сатвистимо Иберия», проходили попеременно на двух языках  - русском и таджикском, которым мой собеседник владел достаточно хорошо. Он также имел обыкновение вставлять в свою речь хлесткие слова, пословицы и поговорки, стихи на грузинском языке. Неисправимый грузинский акцент придавал его беседам осо¬бый колорит.
В Таджикистане Шалва Багратович жил с 1959 года, после окончания Кутаисского политехнического института. Сначала работал на цемзаводе, потом увлекся общественными науками и читал лек¬ции по политологии в Душанбинском пединституте.
Как-то Шалва Багратович, или Шоди Баротович, как его нередко называли таджикские друзья, рассказал о том, как, отработав первый год, он поехал в отпуск домой, в Грузию. Как водится в таких случа¬ях, собралась многочисленная род-ня, соседи, друзья.
 - Так ты, Шалва, говоришь, что обосновался теперь в Тад-жики¬стане,  - поинтересовался дед Николай Харитонович, который в об¬щей сложности прожил 125 лет.  - Стало быть, в Самарканде? Нет? Ну, значит, в Бухаре.
Когда внук стал объяснять, что он устроился в Сталинаба-де, а Самарканд и Бухара находятся в другой республике, в Узбекистане, старик с сомнением заметил:
- Ну, что ты голову мне морочишь? Разве я не знаю? Я то-же в тех краях бывал. Правда, давно, ещё до Октябрьской революции. То¬гда тебя, Шалва, не было и в помине. Так я тебе скажу: Самарканд и Бухара, это таджикские города. Кроме таджикской речи я там другой не слышал.
В другой раз родственники долго расспрашивали Шалву о житье  - бытье, интересовались, какие у таджиков обычаи, любят ли они пить вино. Когда грузинские старики узнали, что у таджиков это не принято, и что они вообще равнодушны к горячительным напиткам, то крайне удивились.
- Что же они тогда пьют? Чай? С утра до вечера? Как, взрос¬лые люди и пьют только чай? Это же несерьезно.
Со смехом рассказывая об этом, Шалва Багратович под конец задумчиво сказал:
- В те времена редко можно было увидеть таджика в не-трезвом состоянии. Молодежь в присутствии стариков воз-держивалась от алкогольных напитков. Не то, что теперь.
Когда с распадом СССР в Таджикистане начались смутные времена, представители многих национальностей, в том числе и грузины, стали покидать республику. Родственники в своих пись¬мах Шалве Багратовичу советовали поступить также, выражали беспокойство по поводу трагических событий в Таджикистане.
Вспоминая об этом, Шалва Багратович, для которого Тад-жики¬стан стал второй родиной, неизменно парировал словами любимого им Шота Руставели: «Каждый мнит себя стратегом, Видя бой со стороны»,  - и потом добавлял.  - Если все разбегутся, что же полу¬чится тогда? Это нечестно. Я всегда верил, что разум возьмет верх над злом и насилием. То, что произошло в Таджикистане в 1992 го¬ду, пусть больше не повторится нигде. Но если где и случится та¬кое, то миротворческий опыт в Таджикистане может служить примером, как надо примерять враждующие стороны».
Что верно, то верно.

***
В кругу моих друзей почётное место занимал и Вадим Моисее¬вич Зайченко (1938-2003), украинец в диаспоре, как он себя называл, в оригинале читав¬ший Хайяма и Хафиза и трепетно слушавший мелодии «Шашмакома». Газета «Курьер Таджикистана» отвела ему специальную колон¬ку, в которой увидели свет десятки его кратких философских посла¬ний, плод многолетних раздумий и наблюдений ученого.
К слову, свои послания автор подписывал очень просто, инициа¬лами «В.М.». Для него всякая претенциозность была чужда. Я шутя даже прозвал В.М. Зайченко «Человек, кото-рый смеётся над славой».
Думается, будет нелишне вспомнить, что в истории древней и средневековой таджикско-персидской литературы можно найти мно¬го примеров, когда авторы и составители книг не упоминаются. Дос¬таточно вспомнить восхитительную приключенческую повесть «Чор дарвеш»  - «Четыре дервиша». В этом заключается нравственная сто-рона великой литературы, когда настоящим творцам не нужна была забота о своём имени.
Вадиму Моисеевичу, влюблённому в Таджикистан, в его людей, сочную поэзию и неповторимую природу, философу с душою ху¬дожника я посвятил зарисовку «Два дуба, три каштана и орех», уви¬девшую свет в «Народной газете». Вот небольшой фрагмент из неё:
«Идёшь с ним, бывает, по улице, а он то и дело замедляет шаг, глядя на встречные деревья, словно приветствует дру-зей. Не раз наблюдал и такую картину: подойдёт Вадим Моисеевич к какой-нибудь старой, истерзанной временем чинаре или девственно све¬жей березе, постоит, бережно дотронется рукой до ствола.
Это Вадим Моисеевич обратил моё внимание на зеленых красавцев в сквере перед зданием театра оперы и балета  - два кряжистых дуба, три тенистых каштана и могучий орех. Это он поведал мне о том, откуда у огненно  - ярко цветущего по весне дерева, из¬вестного у таджиков как аргувон, такое странное название - Иудино. Оказывается, предав Иисуса Христа за тридцать сребрени¬ков, Иуда затем стал испытывать муки совести и, в конце концов, наложил на себя руки, повесившись на дереве, напрочь связав с ним своё недоброе имя.
 - Смотрите, смотрите,  - хватая меня за руку, показыва-ет Ва¬дим Моисеевич.  - Это туя восточная. А вот чуть дальше стоит тис.
Через некоторое время опять раздается восторженный возглас:
- Постойте, ведь это же тюльпановое дерево. Какая кра-сота!
Двигаемся дальше, а Вадим Моисеевич продолжает меня «про¬свещать»:
- Иногда в городе можно встретить дерево, которого нет даже в Ботаническом саду. Вон за тем переулком я вам сейчас по¬кажу редкий в наших краях сумах виргинский.
Интересуюсь, как эти растения, привезенные сюда из разных континентов, так хорошо прижились у нас.
- Почему бы и нет,  - говорит Вадим Моисеевич. - Благо-датная земля, обилие солнца.
Потом, весело подмигнув, добавляет:
- Вот я же пустил здесь корни. Да так, что теперь и не сдви¬нет меня с места никто».
Мне запали в душу слова моего друга, с горечью сказанные им в 1992 году, в разгар гражданской войны: «Когда три-дцать лет назад я приехал в страну таджиков, мне она показалась спящей красави¬цей. А теперь она превратилась в Алёнушку, печально склонившуюся у глубокого колодца».
Между прочим, таким же образным языком и меткостью су¬ждений обладала и другой член семейства В.М.Зайченко  - его ста¬рая теща Лидия Александровна. Худая, оглохшая, с изборожденным морщинами лицом и деревенскими манерами, она, несмотря на свои 85 лет, не гнушалась рюмкой  - другой хорошей водки за приятной беседой и любила рассказывать давнишние истории в мелочах и подробностях. Как-то, находясь в гостях у моего друга, я, желая сделать комплимент Лидии Александровне, заметил, что у нее крепкая  память. Она внимательно слушала меня, приставив правую руку к уху, и с улыбкой отвечала: «Слава Богу, на память жаловаться не приходится. Ничего не забыла, всё помню. Где пообедала, туда и ужинать пойду».
***
В начале сентября 2001 года из Тель-Авива пришла пе-чальная весть: умерла Барно Исхакова. Имя этой неповтори-мой певицы неотделимо от бессмертного «Шашмакома» и с полным правом может быть названо в когорте са¬мых вы-дающихся исполнителей таджикской классической музыки XX века.
Барно Исхакова родилась 12 мая 1927 года в Ташкенте, в семье, где к музыке относились с благоговением и охотно исполняли тад¬жикские народные и классические песни, ко-торые много веков назад были восприняты бухарскими ев-реями и стали основной частью их музыкальной культуры. Природа щедро одарила её феноменальным голосом, обла-дающим чудодейственной, притягательной и возвы¬шенной силой. Начав свои первые шаги в школьном кружке художе-ственной самодеятельности и увлечённо овладевая канонами тради¬ционного классического пения, она выросла в профес-сионального солиста.
В 1950 году молодая певица переезжает в Душанбе, где продол¬жает совершенствовать своё искусство у знаменитых знатоков и ис¬полнителей «Шашмакома» Бобокула Файзул-лоева, Шохназара Сохибова и Фазлиддина Шахобова. Посвя-тив себя классической песне, на протяжении более полувека Барно Исхакова беззаветно служила ве¬ликому «Шашмако-му», неизменно вызывая восхищение благодарных слушате-лей.
Исполнительный стиль Барно Исхаковой стал образцом совре¬менного классического пения. Её чарующий голос лил-ся из самых глубин души, заставляя людей сопереживать, любить, печалиться и радоваться. В 1978 и 1983 годах про-славленная певица приняла уча¬стие в концертах Междуна-родного Симпозиума, проходивших в Са¬марканде. С этого времени имя таджикской певицы получило миро¬вой резо-нанс.
На протяжении многих лет Барно Исхакова щедро переда-вала свои знание, опыт и мастерство многочисленным уче-никам, среди которых получившие большую популярность Мастона Эргашева, Раъно Абдуллоева, Лола Азизова и ко-нечно же, её старшая дочь Софья Бадалбоева.
Выдающиеся заслуги мастера классического пения, каким была Барно Исхакова, по достойному оценены: она - Народ-ная артистка Таджикистана, Лауреат Государственной пре-мии имени Рудаки, об¬ладательница многих правительствен-ных наград.
В 1992 году Барно Исхакова вместе с семьёй переехала в Государство Израиль, где продолжала развивать традиции таджикского классического  пения, показывая, насколько беспредельны музыкаль¬но-художественные возможности этого неувядающего вида искусства.
В своё время известный таджикский ученый-литературовед Рахим Хашим сказал: «Шашмаком» подобен золотой цепи, которая тянется из глубины веков до наших дней и последнее звено в этой цепи находится в руках Бар-но».
Вместе с Барно Исхаковой ушла целая эпоха, но остались ее за¬мечательные песни, ее школа.
Указом Президента Эмомали Рахмона ежегодно, 12 мая, в день рождения Барно Исхаковой, в Таджикистане отмечается день «Шашмакома» 
Вечная ей память!

***
История таджикской журналистики, как известно, начинается 11 марта 1912 года. В этот день вышел первый номер газеты «Бухорои шариф»  - «Благородная Бухара» на таджикском языке. Но вот в газе¬те «Джавонони Тоджикистон» появилась заметка, автор которой сту¬дентка факультета журналистики Гулбону Атовулло  - опровергает это утверждение. По её мнению, истоки таджикской журналистики надо искать в глубине истории, в X веке. В качестве доказательства, сославшись вначале на то, что в основе любого информационного жанра лежат три вопроса: «Что?», «Где?», «Когда?», она приводит знаменитое четверостишие - рубаи основоположника таджикско - персидской литературы Рудаки. Вчитаемся в эти строки:

«Пришла...» - «Кто?»  - Милая - «Когда?»
 - «Предутренней зарей.
Спасалась от врага...»  - «Кто враг?»  - «Её отец родной.
И дважды я поцеловал ...» - «Кого?»  - «Уста её».
«Уста?»  - «Нет». - «Что ж?»  - «Рубин»
 - «Какой?»  - «Багрово-огневой»
      (Пер. В. Левика).

Автор заметки пишет, что эти рубаи написаны по всем ка-нонам информационного жанра и поэтому Рудаки можно считать первым глашатаем новостей, основоположником таджикской журналистики.
«Когда я об этом сказала на одном семинаре,  - читаем в заметке,  - однокурсники мои рассмеялись, а преподаватели пожали плечами.
Но я всё равно остаюсь при своём мнении».
Вот так, ни больше, ни меньше. Занятно, не правда ли?!

***
Некоторые друзья и коллеги, видимо заметив в моих очерках и зарисовках тягу к образному мышлению и художественным обобщениям, спрашивали, почему я всерьёз не займусь литературным творчеством. По правде говоря, я и сам испытывал всё большую потребность в этом, но подать свой голос перед взыскательной читательской аудиторией и сделать первый шаг на литературном поприще я долго не решался. Вероятно, это происходило ещё и потому, что я подспудно сознавал всю ответственность, возлагающуюся на художника слова, которая ярко сформулирована в строке из поэмы Мумина Каноата «Голоса Сталинграда»: «Слово тяжесть планеты вмещать должно».
Путь через газету в литературу  - дело обычное. По утвер-ждению лауреата Нобелевской премии Габриэля Гарсиа Маркеса, между журналистикой и литературой нет никакой разницы. Главное  - информация. Информация, которую обрабатывает журналист, ничем не отличается от той, которую собирает писатель. Хороший репортаж тоже может стать литературным произведением, если в нём есть элементы художественности.
Долгое время я вынашивал проблему современного ман-куртизма, особенно после того, как пришёл к выводу, что большинство людей в той или иной степени, вольно или не-вольно являются жертвами этого явления. Безусловно, эта тема имеет многоплановое разрешение в известном романе Чингиза Айтматова «И дольше века длится день». Собственно, и сам термин «манкурт» принадлежит этому крупнейшему мастеру слова.
И всё же, мне кажется, что тема сия неисчерпаема, манкуртизм многолик и проявляет себя в самых неожиданных ситуациях. Именно в таком незавидном положении оказалась и героиня моего первого рассказа, врач-гинеколог, по служебным делам приехавшая из столицы в отдалённое горное селение.
Но, выстраивая сюжет, я чувствовал, что в нём чего-то не хватает, произведение получается безликое, бесхребетное. И вот однажды, сидя в кругу друзей в чайхане «Рохат», я услы-шал притчу о чаковаке, птичке, которая за свой проступок была жестоко наказана: она, согласно преданию, мучается жаждой, но не может напиться воды, даже когда рядом журчит ручей.
И тогда я понял, что это как раз тот самый образ, которого недоставало в моём рассказе. Жертвы манкуртизма, живущие среди своих соплеменников, на земле предков, но не знающие толком ни своего родного языка, ни обычаев, ни истории и по этой причине лишённые возможности жить полнокровной жизнью своего народа, - это те же чаковаки, обречённые на вечную жажду.
Рассказ я так и озаглавил  - «Чаковак».
Первый успех меня окрылил, но я ещё раз убедился, что литературное творчество, - это необыкновенно тяжёлый, со-пряжённый с муками поиска труд, но вместе с тем и изуми-тельно радостный.
Журналистскому же опыту я обязан тем, что он приучил меня к проникновению в суть явлений, лаконичному выражению мысли.