У этой истории пока нет счастливого конца. То есть она совсем не пасхальная. В театральном классе, который я веду в школе-интернате, у меня занимается группа - десять девочек. Одна к одной смышленые, все разные и талантливые. И тут я не как педагог, который болеет именно за своих детей, говорю, а вижу, будто со стороны, какие они. Каждая достойна рассказа. У каждой судьба.
Нет, они непростые, они много кричат, или наоборот молчат, могут и подраться, прямо на занятии, легко плачут, но так же быстро могут стать железобетонной опорой и стоять на своём насмерть. И при этом нет смертельно обиженных, опасно замкнутых, при всех трудностях проживания в интернате, в таком большом, порой жёстком коллективе, в них сохранятся что-то бесконечно трогательное.
-Зачем вы нас учите? Нам ведь ничего не светит.
-Вы себя недооцениваете.
-Мы знаем. После интерната всё равно только в колледж куда-нибудь. Нам артистками не быть.
А сами смотрят так: ну, скажите что-нибудь, переубедите нас, что мы сможем, что нам может улыбнуться судьба, мы поверим, вы только убедительно скажите, как взаправду, мы разрешаем, обманите, вы же учите нас играть, вот и сыграйте...
Как-то пришла на занятие одна Маша (Ни имя, ни фото не её). Все остальные заняты. Кто вещи получал, к кому посетители пришли, кто-то дежурил.
-А никого не будет сегодня.
-Да? Жалко. Ну ничего, мы с тобой позанимаемся.
-А так можно, со мной одной?
-А почему нет?
И стали мы с ней играть в разные слова, разные предметы, людей, да животных показывать, а потом просто разговаривали.
Круглые глаза, светлые волосы, ну это совершенно не важно, может, этот облик я придумал, чтобы запутать вас, главное, что есть в этих глазах: понимание, ум и улыбка. Не ехидная, саркастическая, злая или заигрывающая, нет, такая, ну как у Гагарина, наверное.
-Не твой, - спрашиваю, - брат ходит ко мне в младшую группу.
-Мой.
-Двое вас…
-Нет, нас трое, трое в в интернате, ещё есть братик.
-А ты самая старшая?
-Нет, у меня есть ещё старшие братья.
-Сколько же вас всего?
-Восемь.
-И все в интернате?
-Нет. Трое, самые младшие с мамой. А старшие двое с папой.
-А…
-А маму лишили родительских прав, - Маша продолжает улыбаться. И я улыбаюсь. Чувствую себя идиотом. А что мне делать, перестать?
-И у неё всё равно трое младших осталось?
-Ну да, они потом родились, когда меня в первый раз в интернат забрали.
-В первый раз? - еле успеваю следить за развитием Машиной жизни. А ей ведь не так много лет, первый десяток человек на Земле прожил.
-Ну да, в первый раз. Потому что потом меня с братьями взяли в приёмную семью.
С одной стороны, стоит ли дальше продолжать этот разговор? С другой стороны, и остановиться как-то странно, вдруг ей покажется, что её судьба мне не интересна? Мне очень не хочется ее ранить. Никогда не ходил по минному полю, но не могу удержаться от этого сравнения. Очень осторожно делаю следующий шаг.
-А что там, в приёмной семье случилось? Почему ты сейчас не в семье?
-А к нам однажды приехала опека…
-В приёмную семью?
-Да. Прямо на Пасху.
-На Пасху, в праздник? Пасха же в воскресенье бывает, и они в выходной приехали?
-Да, говорю же, на Пасху. А папа был пьяный. Он к соседу ходил и они отметили вместе. А тут опека приехала, а мама как раз тоже в гости ушла. И нас забрали.
Молчу. А что говорить?
-У приемных родителей забрали? - уточняю.
-Да.
-Ну, вы, наверное, недолго у них прожили?
-Три года.
-Три года? - я не скрываю удивления. - Погоди, Маш, а во сколько же тебя взяли в приемную семью?
-Когда мне четыре было. Три года в приемной семье, и еще три года снова здесь, в интернате.
Брал ли кто-то её еще домой, не спрашиваю. Очень мала вероятность, что кто-то возьмёт сразу троих детей. Тем более при живых отце и матери, и при том, что однажды их уже брали и вернули в интернат.
-Жалко, что они не приходят.
-Кто?
-Ну, приёмные мама и папа. Они хорошие, так просто вышло.
Я не знаю, что сказать, что сделать, как передать своё сочувствие. Всё стараюсь вложить во взгляд. Не жалость, не ужас, циничное «так оно всегда и бывает», а именно сочувствие. Я человек, я понимаю, стараюсь понять, что ты переживаешь. Я пока не знаю, как помочь, но, поверь, я верю в тебя, потому что, когда человек так улыбается и так смотрит, и так свободен и открыт, и после всего, что пережил, этот человек сильный по-настоящему, и у такого человека, всё в жизни должно получиться. Надеюсь, она понимает.
Да я бы взял, но у меня уже двое. Да и жена сойдет с ума. Нет, она поймет, но я не могу на неё еще больше взваливать, потому что за этот гуж берутся вдвоём…
Как взрослые могли допустить, чтобы она оказалась здесь и сейчас в такой ситуации? Опять же, кто я такой, чтобы обвинять и сетовать.
-А почему вас всех родной папа не возьмёт?
-А он и так двоих старших взял. А нас ему жилплощадь не позволяет взять. У него же там жена есть, а у нее тоже дети, а дом у них небольшой.
Я боюсь спросить: «А навещают ли её со старшими братьями?» Переформулирую:
-Тебя на выходные, праздники берут домой?
-Нет.
Что еще спрашивать? О чем говорить.
-Хочешь ещё позанимаемся, поиграем?
-Давайте! - отвечает весело.
Эта группа, да и все остальные, вообще любят играть. Они уходить с занятий не хотят, даже на полдник, играть хотят дальше.
Вы только поймите правильно. Я это написал, не чтобы что-то для этой девочки попросить, или для других. Или осудить кого-то, вот мол, какое у нас общество, какие у нас попадаются экземпляры. Я делюсь с вам тем, что меня поразило, а что с этим делать я не знаю. И что дальше будет не знаю. Знаю только, что во вторник снова пойду к ним на занятие. И на Пасху позволю себе только один бокал.
© Сергей Решетнев