Шёл 1962 год. Я учился в 9-ом классе. В городской газете были опубликованы два или три моих стихотворения. Я шёл в школу, опасаясь одномоментно стать знаменитым, но никто из нашего класса не заметил. И ладно. Я тоже промолчал. Только в параллельном классе обратили на стихи внимание и тихо поздравили меня. В школе было три восьмых класса: А – с английским языком, Б – с немецким, мои прежние одноклассники оказались там, а я был в В, где полкласса учили немецкий, а полкласса – английский. В девятом нас собрали в два класса: «чисто английский» и наш Б «чисто немецкий», в таком составе мы и закончили школу. А в 1962 поздней осенью в городском доме пионеров организовали литературный кружок, и я стал его посещать. Особых успехов в стихах у меня не было, чаще я писал заметки в газету. Их мои одноклассники тоже не замечали. Меня это устраивало. Из нашей школы в кружок никто не ходил. Занятия проходили в Белом доме, который оказался старше вашингтонского, сидели мы возле камина в актовом зале. Очень сожалели, что нельзя камин затопить, но помечтать об этом можно.
Руководил кружком местный поэт Василий Иванович Щербаков. Он был руководителем литобъединения при «Кыштымском рабочем», я уже посещал его, ходил в школу рабкоров – рабочих корреспондентов. Это не мешало учёбе, но давало возможность быть в курсе всех городских событий и знать в лицо многих начальников. В моей библиотечке была небольшая книжечка стихов Щербакова «Кыштымская тетрадь», я купил её в газетном киоске за 5 копеек. У меня был сборник стихов Ефима Ружанского из Свердловска, многие его стихи я знал наизусть, хотя особо и не учил. Некоторые строчки до сих пор помню. А в сборнике Щербакова я таких стихов не нашёл, хотя очень хотелось щегольнуть знанием стихов. Впрочем, я никому об этом не говорил ни в литобъединении, ни в кружке Дома пионеров.
Однажды Василий Иванович принёс вырезку из журнала, не глянцевого, а типа «Уральские огоньки» или «Москва», а на ней – я сразу узнал – рисованный портрет Василия Тёркина. И на вопрос Щербакова скороговоркой ответил строчками из Александра Твардовского:
Теркин - кто же он такой?
Скажем откровенно:
Просто парень сам собой
Он обыкновенный.
Впрочем, парень хоть куда.
Парень в этом роде
В каждой роте есть всегда,
Да и в каждом взводе.
И чтоб знали, чем силен,
Скажем откровенно:
Красотою наделен
Не был он отменной,
Не высок, не то чтоб мал,
Но герой - героем.
На Карельском воевал -
За рекой Сестрою.
Скорее всего, я что-то попутал и поменял местами из воспроизведённого здесь. Я знал ещё по литобъединению, что Щербаков очень любил стихи Твардовского и много раз читал его отрывки.
Следующий вопрос всех удивил:
- А как Тёркина величали по батюшке?
- Иваныч. Василий Иванович, - ответил кто-то из наших. А другой (другая) уточняет:
- Вы Василий Иванович. Чапаев – Василий Иванович. И Тёркин тоже Василий Иванович…
- Угадали. А доказать сможете?
В тот же день я нашёл в библиотеке «Книгу про бойца», а в ней уже во второй главе «На привале» доказательство об отчестве Тёркина. Нашёл в читальном зале, пришлось сделать выписку:
Повторить согласен снова:
Что не знаешь - не толкуй.
Сабантуй - одно лишь слово –
Сабантуй!.. Но сабантуй
Может в голову ударить,
Или попросту, в башку.
Вот у нас один был парень...
Дайте, что ли, табачку.
Балагуру смотрят в рот,
Слово ловят жадно.
Хорошо, когда кто врет
Весело и складно.
В стороне лесной, глухой,
При лихой погоде,
Хорошо, как есть такой
Парень на походе.
И несмело у него
Просят: - Ну-ка, на ночь
Расскажи еще чего,
Василий Иваныч...
Вот такие, как Александр Твардовский, и поставили крест на моём стихотворчестве. У меня такая лёгкость необыкновенная не получалась, а быть плохим стихоплётом, ой, как не хотелось. Выписку я принёс на следующее занятие, а то занятие – по картинке – началось с того, что Щербаков объявил, что это нарисован не литературный, не Тёркин, а настоящий боец, работавший во фронтовой газете, как я понял, во время финской войны, Василий Иванович Глотов.
Поэт Щербаков Василий Иванович родился в Кыштыме в декабре 1915 года. Семья была очень бедная, нужду он познал с младенчества, работал молотобойцем, подпаском. В лесу и начал писать первые стихи, публиковал их и заметки, в кыштымской районной газете «Социалистический штурм», ставшей позднее «За цветные металлы».
Хотел через поисковик социальных сетей найти что-нибудь о его друге Жорджике, ставшем газетчиком, Георгии Васильевиче Портнове, а нашёл лишь фотографию его сестры Елизаветы Васильевны Портновой. И то хорошо. Не забыли, она была директором третьей школы ещё в годы войны, а у нас она вела историю средних веков в шестом и седьмом классах.
Вот личности были, люди старшего поколения. В армию они, Щербаков и Портнов, были призваны вместе в 1937 году, а после пути разошлись. Щербакова направили в Киев на учёбу в химической минометной роте, потом служил в Сибири, а когда началась финская война, его призвали туда. Там он встретил в редакции фронтовой газеты тоже политрука, тоже Василия Ивановича, Глотова.
Удивительно, но в биографиях Щербакова и Глотова, найденных в сети, нет упоминания об их участии в финской войне. Кстати, в той войне участвовал, а в первые дни большой войны в 1941 году погиб мой дядя, младший брат моей матери Иван Ильич Малышкин. Он родился 16 августа 1910 года. Точной даты гибели нет, но он в списках погибших участников Великой Отечественной войны.
Итак, Василий Иванович Глотов, уроженец Алтая, родился в селе Прыганка (ныне Каменский район Алтайского края) 12 (25) июля 1910 года. Русский советский поэт, прозаик и переводчик. Семья его была крестьянской, вступила в коммуну «Лев», но Советская власть учила основательно, сперва в школе, потом в ФЗУ (фабрично-заводское ученичество), а потом на курсах Красного бойца. В войну вступил раньше всех, ведь перед большой войной была малая, Советско-финская война, по-фински - talvisota «Зимняя война», по-шведски - vinterkriget, между СССР и Финляндией с 30 ноября 1939 года по 13 марта 1940 года.
26 ноября 1939 года правительство СССР направило ноту протеста правительству Финляндии по поводу артиллерийского обстрела, который, по заявлению советской стороны, был совершён с финляндской территории. Ответственность за начало военных действий советская сторона возложила на Финляндию. Хорошо укреплённая линия Маннергейма была взломана, Ленинград защищён с севера накануне большой войны, Финляндию принудили к миру, 11 процентов территории Финляндии со вторым по величине городом Выборгом отошли к СССР. Начало военных действий осудил якобы цивилизованный мир, СССР был признан агрессором, в декабре 1939 года СССР был исключён из Лиги Наций. Сегодня идут похожие процессы и приближение НАТО к границам России выдаётся за российскую агрессию. Ложь снова стала инструментом международной жизни.
Через финскую войну прошёл идеологический актив Красной армии. Назову только тех, кого я точно знаю. Писатели и поэты Николай Богданов, Юрий Герман, Василий Глотов, Василий Щербаков, да и Александр Твардовский, хотя в официальных биографиях об этом нет.
Но судите сами. В 1939—1940 годах в составе группы писателей Твардовский работал в газете Ленинградского военного округа «На страже Родины». А это подтверждает, что военный корреспондент Твардовский участвовал в войне с Финляндией. Ну чисто случайно 30 ноября 1939 года, в день начала советской-финской войны, в газете были опубликованы стихи Твардовского «Час настал».
И тоже чисто случайно в газете «На страже Родины» в стихотворении «На привале» появился Василий Тёркин. Сопоставим случайности: О Тёркине впервые напечатано 11 декабря 1939 года, а это первые дни финской войны. Значит, литературный герой Василий Тёркин, списанный с Василия Глотова, тоже участник той войны. А. Твардовский придумал образ главного героя в 1939 году для постоянной юмористической рубрики в газете «На страже Родины». В большую войну и писатели, и их герои вступили уже зрелыми бойцами.
О Василии Глотове информации в сети мало. Участник Великой Отечественной войны. Работал в армейской газете, был спецкором фронтовой газеты. Прошёл путь от рядового солдата до подполковника запаса. Член Союза писателей СССР с 1939 года, а Литературный институт имени А.М. Горького окончил уже после войны. Жил во Львове на Украине, там похоронен 14 марта 1990 года.
Василий Глотов - автор 35 книг стихов и прозы.
В стихах поэтизируются будни советского солдата, разоблачаются поджигатели войны (сборник «Вчера и сегодня», 1956), звучат мотивы интернациональной дружбы (сборник «Карпатские зори», 1964, «На просторах Родины», 1980; «Солдатская хроника». Поэмы. Львов, 1987).
Повести и очерки В. Глотова («На Алтайской целине», 1955; «Наедине с совестью», 1965, «Пути и думы», 1962, «Лицом к огню», 1975) рассказывают о мирном труде строителей ГЭС, земледельцев, шахтеров, защитниках Отечества.
Также он автор стихов для детей.
А ещё Глотов переводчик на русский произведений М. Рыльского, А. Малышко, П. Воронько. На украинский язык некоторые его произведения переводили Д. Павлычко, Р. Братунь, Т. Р. Одудько и другие.
В моей поэтической библиотечке был один сборник Василия Глотова. Помню формат книги, твёрдый переплёт с портретом Тёркина обложке, но не помню ни одного стихотворения, видимо, в тот момент у меня были другие настроения. Я любил стихотворения разных поэтов использовать на уроках русского языка для анализа. Строчек Глотова я не использовал. Это ничего не говорит о качестве его стихов. Просто я не смог настроиться на его волну.
О Глотове и Тёркине сказать надо особо.
Поэму Твардовского «Василий Тёркин» иллюстрировал художник Орест Верейский.
В одном из послевоенных очерков он вспоминал, что Твардовский попросил его сделать рисунки для «Книги про бойца». Ему хотелось открыть книгу портретом главного её героя — Василия Теркина. Однажды в редакции появился приехавший из армейской газеты поэт Василий Иванович Глотов. Приехал он к Твардовскому почитать свои стихи. В редакции знали, что не ведавшему снисхождения Твардовскому понравились некоторые стихи этого поэта.
Орест Георгиевич вспоминал: «С пронзившим меня радостным чувством я вдруг узнал Теркина в Василии Глотове. Я бросился к Александру Трифоновичу со своим открытием. Он сначала удивленно вскинул брови, потом попросил меня для начала нарисовать Глотова. Идея «попробоваться» на образ Теркина показалась Глотову забавной. Когда я рисовал его, он хитро прищуривался, расплывался в улыбке, что делало его еще больше похожим на Теркина, каким я себе его представлял.
Я нарисовал его в профиль и анфас, в три четверти, с опущенной головой. Показал рисунки Твардовскому. Александр Трифонович сказал: «Да!»
С тех пор он никогда не допускал ни малейшей попытки изобразить Теркина другим. Все мои прежние поиски теркинских примет не пропали даром, Я аккумулировал их, рисуя того Теркина, основой которого стал Глотов».
Глотов надолго стал Тёркиным. Товарищи по армейской газете его иначе не называли.
Сам Глотов вспоминал, что Твардовский часто приезжал в их армию, и по долгу службы ему приходилось сопровождать поэта туда, где можно было добыть интересный материал. Не раз ночевали вместе в землянках, укрывшись одной шинелью. Александр Трифонович читал стихи, а Глотов брал в руки гармошку и исполнял свой деревенский репертуар — частушки. Любил Твардовский смотреть, как его новый знакомый косил траву, что-то мастерил, колол дрова.
На титульном листе первого издания «Книги про бойца», вышедшем в Смоленске, Твардовским было написано:
«Василию Ивановичу Глотову, близкому родственнику Василия Тёркина, моему дорогому товарищу по войне. А. Твардовский. 1945 год. Замок Галинген. Пруссия». (Из Википедии)