Облака идут пешком (Татьяна Сапрыкина) / Проза.ру

«Радость – единственное, что важно в твоей головоломке»
Тая Литвин

Небо глотает солнце

«Мы с моим корешом ищем ударника, чтобы уничтожать повседневную действительность. Радиоактивные ящеры и мрачные мутанты - мимо».
Взлохмаченный и взволнованный, Крю размахивал перед носом у Хлебной Крошки листком старого, потрепанного объявления, от души раскрашенного по периметру устрашающими языками пламени. Но та только морщилась и вяло отмахивалась.
Двое других сидели на земле, прислонившись - одна к сосновому стволу, другой к рюкзаку. Худосочный паренек в изрядно дырявых на коленках штанах уныло гонял по земле прутиком мелкие камешки. Особа весьма преклонных лет в наряде, когда-то бывшим ярким и броским (юбка с лентами, плетеная из травы жилетка), меланхолично жевала кислый щавелевый стебелек, пережидая, пока ссора утихнет.
И ссора эта явно была не первой.
- Ну, давай, взбодрись, вспомни, как все начиналось. Мы же вместе. Мы команда. Мы группа! «Небо глотает солнце». Неееебо глотает соооолнце, - завыл Крю, раскачиваясь туда-сюда с суровым лицом.
Он был полноват, и прилично, хотя двигался довольно проворно. Лицо и глаза у него тоже были круглыми, будто аккуратные, пухленькие блинчики. Так что вся эта серьезность выглядела скорее забавной.
- Мы — семена сомнений, - с энтузиазмом задвигалась всем своим опасно шатким корпусом древняя-предревняя бабуленция.
Все почему-то называли ее Воробьиной Старостью.
- Песня лесных созвеееездий, - с воодушевлением надрывался Крю.
Худышка тоже оживился и принялся ритмично мотать башкой. Его челка охотно развевалась, словно траурная шторка.
- Давай, взбодрись, поймай кайф! Мы же голос леса! Так нас называют!
- Так нас называют, - противным голоском передразнила Хлебная Крошка. - Кто это называет? Синицы? Так они на время концерта прикрывают гнезда лопухами. Чтобы птенцы потом петь не разучились.
Она достала из заплечного мешка полосатую теплую кофту и посмотрела на просвет сквозь дырку на рукаве.
- Надоело мотаться. И вы все тоже мне надоели.
Потом запустила руку в карман и швырнула в сторону товарищей черный уголек, которым обычно подводила глаза перед концертом. Видя, что подруга не обращает на его уговоры никакого внимания и продолжает раскладывать вещи, Крю попытался разозлиться.
- Как это тебе надоело? Ты не должна так говорить! Ты не можешь уйти. Просто не можешь.
Он поднял уголек и положил его себе в карман. Пригодится еще. Он ее уговорит, обязательно уговорит. Такое уже бывало. Это пройдет. Просто нервы, девчачьи капризы. Надо было раньше думать головой, когда брал девчонку в группу.
Старое, ветхое, порванное по краям объявление жалобно зашелестело на ветру. Разворачивая спальный мешок, Хлебная Крошка неодобрительно покосилась на него.
- Мне здесь нравится. И эта штуковина..., - она удовлетворенно похлопала по боку пыльной, застрявшей во мху прозрачной пластиковой банки из-под жвачки.
Банка отозвалась гулким, уютным звуком.
- ...Мне нравится больше всего. Давно об этом подумывала. Так, знаешь ли, на досуге взяла и заглянула глубоко-глубоко в свою душу. И, как думаешь, что выяснила? Не мое это – таскаться по лесу и орать дурным голосом всякие глупости.
- Но ведь мы станем звездами, - неуверенно предположил Крю, ероша макушку.
Он расстроенно повел ладонью по лицу. У носа поселилась пара заблудившихся угольных полосок. И обернулся, ища поддержки у остальных. Но команда привычно ждала, пока шторм уляжется. Всем своим видом она словно бы говорила — в таком деле, как наше, разборки солиста и ударника — обычное дело.
- Раньше ты так не думала, - пробурчал Крю. - И заметь, в каждой композиции у тебя всегда было свое соло. Барабань себе на здоровье.
Он помедлил, раздумывая, что бы еще такое сказать, чтобы ее урезонить, и добавил.
- А ты очень громко барабанила.
И вдруг его осенило.
- Ты просто не в курсе! Я как раз сочинил новый улетный хит. Пока то да се, мне пришли в голову первые строки… Ну, знаешь, как это бывает, вдохновение. Мелодия - супер… Хочешь услышать?
Хлебная Крошка издала звук, похожий на фырканье больной лисицы. И, повернувшись к говорящему спиной, забралась в банку, толкая впереди себя рюкзак.
Немного поворочавшись внутри, она устроилась, причмокнула от удовольствия и зевнула.
- Лучше укрытия не найти. Натаскаю сюда пуха. Скоро зима...
- Зимовать, пожалуй, будет холодновато, - заметила бабуленция, покачав головой на тонкой, сморщенной шее. – В ельнике-то куда теплее. А здесь… Даже подштанники из медвежьего пуха не помогут.
И она принялась задорно хихикать, смачно посасывая щавелинку.
Но Хлебная Крошка и на это не обратила никакого внимания. Она улеглась, закинув руки за голову и с удовольствием вытянула ноги.
Потом вздохнула, мечтательно уставившись в забрызганный грязноватыми дождевыми подтеками, мутноватый потолок. Высоко-высоко над соснами плыли пушистые облака. А между ними… Не сказать, чтоб так уж высоко, парил коршун, что-то или кого-то высматривая внизу.
- И пахнет так сладко… Не поймешь то ли ежевикой, то ли еще чем…
Человеческие штучки.. Обман, но все равно, так хочется верить, что настоящее...
- Трабен, эй!
Парень с иссиня-черной челкой, полностью закрывавшей оба глаза, вздрогнул, услышав свое имя. Все это время он, видимо, думал о чем-то своем, весьма отдаленном. Он что-то чертил и конструировал на утоптанной земле. Удивившись, что от него чего-то требуется, он с готовностью промычал нечто, что, по его мнению, могло вполне сойти за ответ на любой вопрос. А потом снова углубился в свои размышления.
Крю огорченно вздохнул. Он постучал по банке, потер стенку рукавом и приложил к ней объявление. Так, чтобы Хлебная Крошка могла хорошенько его рассмотреть.
- Мы дети созвездий. Чужие на этой планете, - с еще большим энтузиазмом и пафосом в голосе запел он, смешно поднимая брови. – Мы вечные гости. И вечно в печали.
- И вечно без жратвы! Безнадежная это была идея - связаться с вами, - резюмировала Хлебная Крошка.
Она натянула спальник на голову, заткнула уши и отвернулась.
- Айя!
- И эти твои дурацкие клички мне тоже надоели!
Толстяк расстроился.
- Скажите ей!
Бабуленция с готовностью весело выбросила в воздух два скрюченных пальца.
- Я ваш трушный фанат. Рок форева. Э… Круто, все такое…
Хлебная Крошка из недр спальника саркастически хмыкнула.
- Помнишь, в тот раз…, ну, когда мы только познакомились. Ты еще сказала, что увидела это объявление на сосне… И что вполне сносно умеешь барабанить. Ну, то есть, лупить изо всех сил по деревьям… Ты еще долго не решалась подойти к нам… Я тебе не поверил, пока сам не увидел, как ты… Вернее, пока не услышал, как ты…
Старушка, слушая душераздирающую историю успеха группы Крю, закрыв глаза, увлеченно почесывала кусочком хвоинки в ухе. Вдруг она замерла, подняла голову, выпростала второе ухо из-под старой вязанной шапочки линялого черного цвета с ажурным, вывязанным маком, из последних сил свисающим сбоку, и прислушалась.
- Тсс!
Вскоре и остальные услышали, что вдалеке кто-то разговаривает. И разговор этот все приближался. Вот уже вполне отчетливо были слышны шаги и треск сучьев. Кто-то очень большой двигался напрямик к тому месту, где бродячие лесные музыканты устроили свой привал.
- Ну и слух у тебя, сестренка! – восхитился Крю. – Вот бы кому музыку писать! Прячемся, быстро, - скомандовал он.
Крю и «сестренка», даже не потрудившись оттащить рюкзаки с вещами и укрыть их в траве, застыли на том же самом месте, где стояли. Они просто закрыли глаза. Что касается парня с челкой, то по его виду вообще нельзя было определенно сказать, открыты его глаза или закрыты. Хлебная Крошка вздохнула и поглубже зарылась в спальник.
Но, сказать по правде, на этот раз она не спряталась. Вернее, она не спряталась, как положено, а наблюдала, что происходит, сквозь маленькую щелочку.
На нее вдруг накатила злость, захотелось закричать.
Это люди во всем виноваты!
И вот еще что! Она вообще больше не собирается прятаться! Пусть уж сами справляются с этим как умеют — это их забота.
Люди прошли совсем близко. Их было трое. Она уже видела их – и не раз, но всегда издалека. А уж сколько рассказов слышала. Папа почему-то особенно их остерегался. В детстве он даже боялся отпускать Хлебную Крошку одну далеко от их лесного поселка. А мама смеялась — да что тут такого? Посмотри, такие же, как мы, все то же самое, только чуточку побольше.
Чуточку побольше, ага….
Сегодня они прошли совсем близко. Она снова удивилась, до чего же эти громадины неловкие. В корзине люди несли грибы, много грибов. Грибы сильно пахли дождем даже издалека.
Как это печально, подумала Хлебная Крошка. Уносят из леса так много детей дождя. Приносят с собой разруху, вытаптывают траву, бросают мусор. Иногда, конечно, весьма полезный мусор, - она втянула в себя приторный, незнакомый воздух, которыми были пропитаны стенки банки.
Один из громадин размахивал палкой, сбивая верхушки папоротников, а ребенок (девочка) все время громко и противно ныл. Она то и дело чесала за ухом, теребила кепку на голове, подпрыгивала на ходу… Словом, делала все, чтобы взрослые обратили внимание на то, как сильно она устала.
«Все, что больше тебя или меньше тебя, - говорила мама, - постарайся понять, как саму себя.»
Топали они чудовищно. Ни одно животное так не ходит по лесу.
Хлебная Крошка прекрасно видела, что трое ее приятелей стоят или сидят, как положено, неподвижно, с закрытыми глазами. Такие маленькие и жалкие по сравнению с шагающими великанами, которые могли бы легко раздавить их — по случайности или если бы захотели.
Но, к счастью, такого произойти не может.
Люди их не видят. Если не спрятаться, не закрыть глаза, то вместо них они просто увидят другое...
Когда чужаки исчезли из виду, шум, треск и болтовня стихли. Не сказать, чтобы настала тишина – в лесу тихо никогда не бывает, но все звуки вновь стали привычными. Хотя Хлебной Крошке все еще казалось, что земля немного подрагивает, будто бы вибрирует. Она передернула плечами. Вот она не спряталась, и ничего страшного не случилось. Парень с челкой устрашающе черного цвета сидел по-прежнему неподвижно и размышлял о своем.
Хлебная Крошка высунула нос из спальника.
- Ушли, - выдохнул Крю. – Что-то они тут больно уж расходились… Как у себя дома. Не врут, многовато стало людей в нашем лесу.
Не то слово, приятель, не то слово...
Но Хлебная Крошка снова его не слушала. Лежа на спине, она сквозь мутный пластик во все глаза смотрела на нижнюю ветку дикого шиповника. Солнечная капля зависла в листве, словно бы туда повесили кусочек зеркала. Там застряло что-то маленькое и блестящее. Что-то, державшееся на самых последних сопельках. И вот-вот грозившее свалиться в мох и утонуть в нем, как в болоте.
- О, нет, - расстроилась Хлебная Крошка, когда наконец поняла, что это такое.
Она быстро подползла на коленках к горловине банки и выбралась наружу.
Потом пронзительно свистнула.
Ничего не произошло.
Тогда она свистнула еще громче. На этот раз чуть шевельнулась нижняя ветка сосны. И вслед за тем сонная беличья морда с седыми усами свесилась вниз. Глаза белки были закрыты.
Хлебная Крошка бесцеремонно дернула зверька за кисточку на ухе.
- Просыпайся, дело есть.
И выразительно показала глазами на сережку, висящую на ветке.
Белка, смекнув, что от нее хотят, застрекотала. И, быстро перепрыгнув на шиповник, ловко подцепила сережку лапками.
Хлебная Крошка, на ходу, подпрыгнув, привычным движением заскочила белке на загривок.
Белка перехватила сережку, зажав в зубах. И они понеслись по земле так быстро, как только это было возможно.
На поляне, где росли молодые дубы, они догнали людей. Сопровождали их, наблюдая и примериваясь, осторожно следуя позади. Белка тихо и по возможности бесшумно прыгала по стволам и веткам. И наконец, соскользнув, незаметно закинула, а точнее сказать, выплюнула сережку людям прямо в корзинку с грибами.
Сделав дело, рыжая молния метнулась по стволу вверх и помчалась обратно.
- Ой, мамочки, белка, - проговорила девочка, от удивления на миг забыв о том, как сильно она устала.
Когда Хлебная Крошка вернулась на место привала, она тяжело дышала. Будто бы это она, а не белка, только что во весь дух скакала по деревьям и веткам. Казалось, она сама обалдела от того, что натворила.
- Первое, - угрюмо прокомментировал Крю, - ты не спряталась. Я заметил.
- Первое, - огрызнулась Хлебная Крошка из недр своего логова, доставая из рюкзака фляжку с водой. - Я не боюсь их.
Она с удовольствием сделала несколько больших глотков.
- Второе. Держись подальше от людей. Я хочу тут обосноваться и жить спокойно. Так что мне не нужно, чтобы они вернулись и начали шарить повсюду в поисках своего добра. И… еще чего доброго отобрали бы у меня такую чудесную штуковину.
Она в который раз похлопала по боку своего нового жилища. Вышло из-за туч и засияло солнце. Блестящие серебристые буквы на наклейке, наполовину утонувшей в траве, и правда, весьма заманчиво сверкнули.
- Ты знаешь, что тут написано? - нерешительно спросил толстяк и шмыгнул носом.
- Тут написано — всяким придуркам вход воспрещен, - пробормотала Хлебная Крошка, полностью поглощенная устройством своего уютного гнездышка.
Воробьиная Старость вплетала в тонюсенькую косицу сухой желтый лютик.
- Когда я была помоложе, таких штуковин в лесу не встречала, - задумчиво отозвалась она.
- А теперь человеческие делишки на каждом шагу, - проворчал Крю. – Обычное дело. Штуковины, которые не ест даже земля. Она их выплевывает. Да и сами люди что-то уж больно зачастили. На последнем концерте…
Хлебная Крошка выбралась из банки, засунула руки в карманы и безжалостно уставилась на приятеля.
- Кстати о последнем концерте… Напомни-ка мне, сколько народа пришло? Ты ведь всех посчитал… Своих поклонников.
Крю хмуро отвернулся и сделал вид, что тоже роется в своих вещах. Как будто бы ему надо было выудить оттуда что-то ужасно важное и срочное. От усердия он даже начал насвистывать мотивчик.
Сама того не замечая, как втянулась, Хлебная Крошка машинально засвистела вторую партию.
Крю обрадованно выпрямился и хлопнул себя по бокам.
- Ну вот! Здорово же получается! Мелодия так и просится в ритм! Сделаем забойную аранжировочку! Помрачнее! И… Новый хит!
Хлебная Крошка скрестила руки на груди и поплотнее сжала губы. Все, баста.
- Я лично собираюсь хорошенько выспаться.
- Ну, тогда и мы отсюда никуда не двинемся! Или все вместе, или никто! Мы — команда! Так, Трабен?
Парень с черной челкой, худой недокормыш, при звуке своего имени (ну, или не совсем имени) привычно вздрогнул.
- Мы банда! Мы группа! Мы голос леса! Эх, ты, Айя… А вспомни, какой был успех на Пригорке с той стороны реки! Толпа пела вместе с нами «Мы дети созвездий, мы здесь чужие… Из странного мира …»
- Мы из сортира, - сварливо пробурчала Хлебная Крошка.
- Славными нас угощали печеными пирожками с голубикой, - причмокнула Воробьиная Старость. - Как там они у них называются? Заглотыши — это значит, на один укус…
И она шумно сглотнула слюну. Хотелось есть. Вечерело. Сегодня они опять лягут спать голодными. А новых приглашений выступить что-то не поступало. Да и директор группы (Ха-ха! Тот еще директор) куда-то подевался, где его по всему лесу носит?
- И пиво! Какое сладкое там у них варят пиво! - не унимался Кью, видимо голод гнал его воображение немыслимыми скачками. - Из хмеля, что растет по берегам! Оно пахнет речной водой!
- Фу, - безжалостно прокомментировала Хлебная Крошка.
- Вот это жизнь! Свобода! Рок! Да! – воодушевленно воскликнул Крю, победоносно вскинув обе руки с «козой» вверх.
И тут же получил по лбу прилетевшим кусочком коры.
Сверху раздалось задорное беличье хихиканье — будто старым ржавым гвоздем кто-то водил по стеклу.

Одержимолость

Хлебной Крошке снились родители. Они катали ее, маленькую и пока еще помещающуюся в желудевой шляпке, по воде. Каждый из них сидел, скрестив ноги, по разную сторону дождевой лужи. Такие каждый раз после ливней собиралась на дне оврага, где они жили. Туда-сюда, туда-сюда. Мама толкала шапочку с веселым визгом. Та скользила по воде легко и скоро. И Хлебная Крошка, смеясь, молотила босыми пятками по воде. Папа принимал дочку в свой «порт», всегда слегка нахмурившись. Он вообще все время боялся за нее. Что дочка может простудиться или с ней случится еще что-нибудь эдакое. Он был очень-очень осторожным. Совсем не таким, как мама. Удивительно, как они все жили вместе тогда так счастливо и легко?
Вот и сейчас Хлебная Крошка сквозь сон чувствовала… Ее будто бы снова кто-то катает на желудевой шапочке по воде — туда-сюда, туда-сюда. Лужа такая большая. И так сладко щемит в животе, когда ты, как на качелях, летишь с одного края на другой… Твой корабль плавно покачивается, то и дело грозясь завалиться на бок. Но этого по счастью никогда не происходит… Перехватывает дыхание, но вот ты снова в теплых, надежных руках...
Сухой брусничный лист, противно чпокнув, прилетел ей прямо в лицо. Прилип так, что стало нечем дышать. Хлебная Крошка проснулась и закашлялась.
Стоп! Да она и правда куда-то ехала. Причем, прямо в своем новом, прекрасном, почти прозрачном жилище, так сладко пахнущем почти ежевикой.
Большой серый еж бежал впереди, натужно пыхтя. Иголки на его упитанной задней части согласованно колыхались. И этот негодник тащил за собой ее новый, чудный домик, привязанный за горловину банки веревкой.
Хлебная Крошка попыталась встать, но грохнулась головой о стенку и повалилась на бок. Новоиспеченную повозку шатало и болтало во все стороны.
Она хотела закричать, но захлебнулась встречным потоком ветра.
- Эй, эй! - завопила, наконец, Хлебная Крошка, придя в себя и найдя более-менее устойчивое положение, стоя на карачках. - Это что еще такое!
И со всех сил замолотила кулачками по стенке. Уж что-что, а барабанить-то она умела! Снова потеряла равновесие и бухнулась на бок.
- А, проснулась, - еж остановился, понюхал воздух и задрал морду наверх, к соснам. - Звезда проснулась!
Крю, Трабен и Воробьиная Старость, как всегда, ехали верхом на белке, как всегда держась друг за друга. Поклажа и музыкальные инструменты болтались по бокам. Белка спускалась вертикально по стволу вниз. Но несмотря на это, Воробьиная Старость привычно и сладко посапывала. Ее голова не хуже поклажи моталась туда-сюда на тонкой шее между беличьих ушей.
Хлебная Крошка, возмущенная, выбралась из банки. Она обошла повозку кругом. К днищу ее нового жилища были безжалостно привинчены круглые деревянные колеса.
- Твоя работа? - зло спросила она Трабена.
Тот молчал, надежно отгородившись челкой от передряг и страданий окружающего его мира.
- Зацени, - с гордостью подбоченился Крю. - Изящная идея, скажи?! Трабен — мастер-не ломастер.
Белка застрекотала, видимо, выражая свою поддержку.
- Какого…, - Хлебная Крошка, все еще не веря своим глазам, покачала повозку обеими руками, точно пытаясь спихнуть ее с колес. - Что вы сделали с моим домом? Кто вам разрешил?
- Трабен — золотые руки, говорю, — Крю боднул лбом спину своего черноволосого приятеля.
Тот, по своему обыкновению, пребывал где-то не здесь.
- Посмотри там, у себя в вещах, он тебе еще и дудочку вырезал. Сможешь ну, это… Новый поворот в карьере… Соло, хит, все такое...
Трабен из-под челки виновато улыбнулся.
- Дудочку? - заорала Хлебная Крошка вне себя. - Дудочку!?
Воробьиная Старость вздрогнула и резко выпрямилась.
- Облака — мои тапочки, - пробормотала она, сладко причмокнув и окончательно просыпаясь.
Она спрыгнула с белки в траву и стала делать разминающие упражнения — довольно бодро, надо сказать, для ее возраста.
- Не стали тебя будить. Не оставлять же было там одну…
- А может, я хотела остаться одна? Там? Ты не подумал об этом? Я разве не ясно выразилась?
- Я извиняюсь…, - осторожно встрял еж.
И снова усердно, со знанием дела понюхал воздух.
Хлебная Крошка сощурила глаза.
- Посмотрите, кто это тут у нас. Наш дорогой импрессарио. Директор группы. Администратор! Не вы ли, уважаемый, смылись с последнего концерта, умыкнув весь наш гонорар? Мешок свежего лесного топинамбура?
Еж потупился.
- Ну, ты же знаешь, звезда моя, у меня семья...
Хлебная Крошка фыркнула.
- И потом, что за привычка селиться возле барсучьей норы? Эти барсуки такие невоспитанные. Совершенно ничего не понимают в современной музыке. Молодежные течения...
- Славно они гнали тебя через папоротники. Жалко только, что с нашим обедом.
- Кстати об обеде, - еж еще усиленнее принялся нюхать воздух, а белка вслед за ним тоже засуетилась и застрекотала. - Если мы хотим успеть к обеду, надо поторапливаться. Между прочим, я добыл нам концерт. Нас ждут в поселке за ручьем.
- Я не буду…
- Кстати, сегодня у них суп со сладкими корешками и компот из сушеной малины. Так что лезь в свою бочку, девочка, и поехали. Ты у нас путешествуешь как королева.
- Ваше звездейшество, - театрально поклонился Кью и едва не свалился с белки.
Хлебная Крошка надулась.
- Я думаю, здесь написано — Айя — королева рока.
- Что ты мелешь?
Крю многозначительно показал глазами на блестящую надпись на банке на неведомом человечьем языке.
- Только звездам дозволено сиять так ярко. Больше никому.
Во время дальнейшей поездки она тщетно пыталась сохранить свирепое выражение на своем лице. И изо всех сил пыталась усидеть прямо - ноги калачиком. Но болтало из стороны в сторону, так что все равно пришлось смириться, лечь на спину и уставиться в потолок.
Коршун парил в небе, над верхушками деревьев.
Воробьиная Старость сопела рядом, голова на ее любимой полосатой кофте, свернутой валиком. Старушка остро пахла старой, свалявшейся медвежьей шерстью. Впрочем, все знали о ее пристрастии к теплым подштанникам.
- Фасон главное держать снаружи, - любила повторять бабуленция и хихикала при этом не хуже белки.
Хлебная Крошка тяжело вздохнула. У каждого внутри должно быть что-то, что его цепляет, радует и тащит за собой по жизни с веселым гиканьем, по кочкам и лужам.
Одержимолость...
У кого-то это музыка, у кого-то готовка… Мама любила собирать травы и делала потрясающе вкусный чай. А папа все время ходил нахмуренный, потому что его тревожило, что дом то и дело кренится, и трескаются стены. Он любил ковыряться в хозяйстве.
А она что? Для чего она родилась?
Крю принялся орать.
- Мы стояли у края, где кончается небо,…
Она вяло удивилась, как долго он держал себя в руках. Крю не мог и минуты прожить без того, что он называл роком. Драйвом. Сочинением новых хитов.
А на деле выходил безобразный ор. Без смысла и вкуса.
Теперь ей так стало казаться. Хотя раньше все было по-другому… Почему?
Воробьиная Старость с готовностью встрепенулась и подхватила (прямо ей под ухо, бррр...).
- Поднимали глаза, и на головы нам…
Трабен ритмично затряс челкой. Его голые, торчащие из дыр, согнутые коленки так и сверкали среди мелькавшей листвы.
- Стали падать из туч
Затонувшие лодки…
Белка захихикала — ржавый гвоздь противно поехал по стеклу.
- Айя, дай нам ритм, дай жести!
Даже пройдоха-еж запыхтел в такт.
Как же они все ее бесят! Хлебная Крошка поджала губы и заткнула уши свернутой валиком паутиной, соскоблив ее со стенки.
Белка бежала ровно, всадники подпрыгивали на ней в такт песни. Зато они с ежом ехали по ковру из сосновой хвои, совсем не музыкально ковыляя на кочках, зацепляясь за корни и увязая во мху.
Воробьиная Старость подпрыгивала особенно высоко и охотно. Она была легкой, и что-то трескучее внутри у нее все время погромыхивало.
Хлебная Крошка стала думать о том, что ей сегодня приснилось. Как давно она не видела своих родителей. Вспомнился глубокий овраг, их уютные домики на склонах, где по вечерам над крылечками всегда зажигались фонарики. На дальнем холме, за оврагом, росла жимолость, ее брали всем поселком. Мама называла настроение в сезон урожая одержимолостью. Потому что ягоду обычно собирали всю, до последней, чтобы наварить впрок или насушить на солнце. На дне оврага в длинном поваленном пустом стволе старой елки жили бурундуки. Не самое спокойное соседство, но что поделаешь. Хлебная Крошка зажмурилась. Ей показалось или она и вправду почувствовала, как пахнет застарелой еловой смолой, сладкими, перезрелыми ягодами и прелыми листьями, которых всегда черезчур много собиралось на крыше их дома. По весне папа, озабоченный, всегда счищал их длинной палкой.
Как давно это было.
Может быть, она потому и увязалась за этими придурками…
Чтобы забыть.
Чтобы попытаться найти.
Еще раз...
Во всем виноваты ливни. Той весной были особенно сильные ливни. Погода будто сошла с ума. И зима стояла лютая. Спать было неспокойно. Овраг пополз, внизу скопилась вода, необычайно много воды. Бурундуки ушли. И им, по всей видимости, тоже надо было искать новое место для поселка.
Когда мама и папа отправились в свой рискованный поход, она страшно переживала. Ее оставили на попечение многочисленной родни.
Обратно они так и не вернулись.
Может быть, родители заблудились?
- Заблудились в нашем лесу? Не смеши! - говорили ей в поселке. - Они скоро придут. Вот увидишь.
Мама обожала далекие путешествия. А папа любил сидеть дома.
Маленькая Хлебная Крошка, не в силах усидеть дома, бродила по лесу, стучала крепким сосновым сучком по стволам. И слушала, приложив ухо к коре.
- Бам! Бам! Тара-бам! Где вы? Мы все еще здесь. Ждем вас. Взрослые говорят, не сегодня-завтра снимемся и двинемся в путь. А пока ждем. Бум-бум! Приходите скорее.
Я никуда без них не уйду — решила она.
Ее барабанную дробь проклинали белки. Сороки сбрасывали на голову хвоинки, а это, если честно, ужасно больно. Но она все барабанила и барабанила. Она их звала.
Лис — не самый лучший провожатый, их предупреждали. Не самый надежный.
Но мама только смеялась — она всегда всем верила.
Он обещал перевезти их через дорогу…
Там — лучше. Там — они найдут новый дом.
Человеческая дорога… При этой мысли у Хлебной Крошки все внутри перевернулось. Всегда переворачивалось, и вот сейчас тоже. Она слышала о ней. В поселке говорили, дорога — это смерть. По ней всегда движется, с грохотом и лязгом нечто тяжелое, огромное. Это нечто, чему нет имени, несется с чудовищной скоростью. И от него невозможно скрыться.
Хлебная Крошка невольно вздрогнула.
- Там, за дорогой, - говорил лис, - лес чистый и новый. Туда не ходят люди. Там хорошая земля, много грибов-детей дождя, свежая ягода, чистые листья, и воздух пахнет рассветом…
За дорогой все лучше, чем здесь, говорил лис. Здесь мусор, люди и их собаки, которые не знают лесных законов и раскапывают своими лапами дома. Здесь воздух стал вонять неживым. По утрам приходит едкий дым, здесь с каждой новой луной все хуже и хуже…
Когда они прощались, Хлебная Крошка вся дрожала.
Мама сказала.
- Помни, родничок, из чего мы сделаны и как мы появились.
Хлебная Крошка молчала угрюмо, она не хотела, чтобы родители куда-то уходили. Пусть другие, кто угодно, но только не они.
Папа был самым крепким в поселке. И самым здравомыслящим. А мама самой умной. И самой веселой.
«Если человеческий ребятенок заблудится в лесу, он станет плакать. Мы - его слезки. Мы — его отчаяние, его беда.»
Это правда. Так мы появились. Маленькие, никому из людей не видимые. Из детских слез. Если мы не прячемся, люди, конечно, нас не замечают, - думала Хлебная Крошка, потирая бока — повозка страшно прыгала — пошли камни и трава стала заметно выше, - но они начинают чувствовать себя неуютно. Им делается немножко страшно, как будто бы они потерялись. Всем так, даже взрослым. Как будто бы встретились с тем, что до сих пор было им неведомо.
- Но самое важное - говорила мама, щелкая дочку по вздернутому носу, - мы — также и его смех. Человеческий ребятенок смеется, забывая о том, что недавно он плакал. Смеется, когда понимает, что нашелся. Когда он дома.
- Мы станем звездами! - завопил откуда-то с верхотурья толстяк.
Хлебная Крошка вздрогнула.
Белка скакала по верхним веткам как сумасшедшая. Лапки мелькали, хвост, все слилось в одно рыжее пятно.
Хлебная Крошка зарылась в свои пожитки и захлюпала носом.

Словно горошины

Их ждали до последнего, пока не сполз в овраг последний дом, а потом ушли за ручей.
Хлебная Крошка на каждом концерте высматривала родителей. Вдруг они здесь, мирно живут себе в этом поселке? Нет? А может быть, в этом? В другом? В следующем?
Вот и сейчас она с импровизированной сцены (облысевший холмик посреди поляны) во все глаза глядела на окруживший их народец. Трабен и Крю настраивали свои музыкальные инструменты — струны из жесткого лосиного волоса, корпус из лиственницы. Трабен изготовил их собственноручно. Он очень любил мастерить всякие штуковины из дерева. Толстяк обильно подвел глаза черным карандашом. Его приятель, как всегда занавешенный иссиня-черной челкой, стоял наизготове. Хлебная крошка безо всякого вдохновения опробовала свою ударную установку. Прошлась палочками по пузатым, упругим брюшкам круглых разномастных барабанчиков.
Снова их нигде нет, - с тоской подумала она и вздохнула.
Еж деловито обходил публику, с кем-то здороваясь и раскланиваясь.
Белка, пользуясь моментом, наверняка улеглась спать где-нибудь среди толстых веток. Она могла спать при любом шуме, даже таком, который производила их группа. Хлебная Крошка ей завидовала.
На самом краю поляны, поотдаль от остальной публики, подобрав крылья, сидел коршун. Хлебная Крошка удивилась — редкая птица для их местности. Размерами он был не больше крупного барсука. Наверное, это его она видела в небе. Опершись на бурый птичий бок и скрестив руки, за ними наблюдал парень, по виду не местный.
Однако подумать обо всех этих вещах как следует было некогда. Нужно было начинать.
И они дали рока.
Крю взвыл.
- Мы капли света во тьме кромешной…
Он рычал и выворачивался наизнанку. Хлебной Крошке стало жутковато. И немного страшно за него — вдруг их солист посреди песни ненароком свалится без сил?
Трабен, кажется, никогда еще так усердно не тряс башкой.
Хлебной Крошке ничего не оставалось, как вдохновляясь своими несчастьями, лупить по барабанам с яростным ожесточением. Под финал композиции сломалась палочка.
Ударница была вся мокрая.
Воробьиная Старость, сидя по-турецки у края сцены с энтузиазмом и совершенно не в такт трясла маленькими сухими тыковками, набитыми диким маком. Она утверждала, что этот инструмент смастерила сама. Видимо, бабуленция слышала какую-то свою, одной ей ведомую мелодию. Разноцветные ленты на ее юбке колыхались.
Когда они закончили играть, выть и трястись, группа замерла, ожидая аплодисментов. Ну, или хотя бы двух-трех одобрительных возгласов — так обычно бывало. Обычно им хлопали, да. Иногда больше для того, чтобы просто поддержать.
Но сегодня над поляной повисла тягостная тишина. Где-то вдалеке жалобно чирикнула синица.
Время было послеобеденное, никто никуда не спешил.
Какая-то женщина тяжело и надсадно вздохнула. Заплакал младенец.
- Мрак, - констатировал сморщенный дедок из задних рядов.
Он стал пробираться к выходу.
- Танцы давай! - крикнул кто-то и засвистел.
И началось.
Заговорили все разом.
- Эй, а правду говорят, что весь наш лес скоро сроют?
- Люди здесь нынче так и ходят, так и ходят. Страшно, аж сил нет.
- А ты не суши свое белье напротив лягушачьей икры, не суши…
- Горе будет, если придется сниматься и искать новое место.
Шум поднялся невероятный. Кто-то в задних рядах даже, кажется, собрался драться.
Крю беспомощно оглянулся на ударницу. Он выглядел таким рассеянным и испуганным в этот момент. Черный уголек потек по его щекам, оставляя некрасивые следы. Он был похож на толстого, заплаканного ребенка.
- Тихо! - вдруг неожиданно для самой себя громко крикнула Хлебная Крошка.
И со всей силы стукнула по самому большому барабану.
Как же он не понимает? Если времена настали трудные, неспокойные, нужны совсем другие песни. Те песни, которые разбудят в людях что-то хорошее.
Надежду…
На лучшую жизнь...
Те, что будут касаться каждого… Им всем надо немного успокоиться...
Она потянулась и достала из рюкзака, что стоял рядом с барабанами, дудочку.
Встала. Послушала, как часто и громко бьется ее сердце. Громче, чем обычно.
- Меньше, чем листик жасмина, - тихо запела она, почти прошептала.
Сделалось очень тихо. Откуда-то сверху упала шишка и потекла под пригорок, будто бы подчиняясь новой мелодии.
- Словно горошины, неуловимы…
Слова шли из нее сами. Она не знала, откуда она их берет. Кью и Трабен сначала растерялись, но потом быстро подхватили мелодию, заиграли. Мелодия эта была нежной и мягкой, как лепесток первоцвета, что пробивается из-под снега ранней весной. Как раз тогда, когда они все просыпаются после долгой зимы.
- Катим по миру мы…
Так ускользаем
Так ускользаем.
И ничему не мешаем…
Она пела и пела. И ее слушали. Слушали внимательно, ловили каждое слово, спетое со значением. Какая-то женщина всхлипнула.
«Мы созданы, родничок, - говорила мама, - из слез того, кто потерялся. И из смеха того, кто нашелся…»
Мы закрываем глаза, чтобы не лишний раз не смущались их простые, человеческие души.
- Туча без тапочек, - истерически выдохнула Воробьиная Старость под финал.
Она как следует тряхнула тыковками.
И все засмеялись.
Концерт был спасен!
В этот раз их накормили вдоволь. Давно они так не уплетали. Многие подходили к Хлебной Крошке, чтобы поболтать или обнять ее. Некоторые говорили, что слышали про ее родителей. И к концу дня она совсем расчувствовалась.
Крю на нее не смотрел. Старательно отводил глаза. И так набивал брюхо гороховой кашей, как будто ел в последний раз.
Дети устроили из ее повозки аттракцион. Особенно им нравилось заползать внутрь, раскачиваться и шатать банку. А еще глазеть на сверкающую надпись.
Кажется, новый дом барабанщицы интересовала их даже больше, чем диковинная птица — коршун. Шутить с ним они все-таки побаивались.
А тот парень, что был с коршуном, подошел к ней в самую последнюю очередь. Он был смуглым, со странным, скошенным разрезом глаз. Хлебная Крошка раньше никогда таких, как он, не встречала. Она почему-то смутилась. От него пахло не по-здешнему. И это будоражило. Дымом неизвестных пород деревьев, что жгут для костра.
- Много где был, много что видел, - сказал он без предисловия и почесал нос. - А мне вообще-то песня понравилась. Я имею в виду ту, первую. Этот ваш солист молодец, сечет фишку. Выкладывается по полной. Прям пробирает до костей.
Хлебная Крошка опустила глаза. Он подошел слишком близко. Видимо, такая манера была в их краях.
- А как тебя зовут?
- Я же говорю. Много где был, много что видел. Далеко отсюда живу, - он махнул рукой куда-то вверх.
Странные однако же у этих чужестранцев имена, - подумала Хлебная Крошка.
- Прослышал, что тут у вас концерт намечается. Хотел народу кое-что рассказать. Кое-что очень важное. Этому лесу и вправду скоро придется несладко. Я-то знаю наверняка. Много где был, много что видел.
Она осмотрелась. Какое мирное и прекрасное зрелище! Народ ел и веселился.
- Ой, пожалуйста, не сейчас, - взмолилась Хлебная Крошка. - Только не сейчас. Не надо портить им праздник.
Чужестранец понимающе кивнул.
На дальнем краю поляны наконец-то затеяли танцы. Воробьиная Старость безо всякого стеснения лихо отплясывала в обнимку со сморщенным старичком, а молодежь задорно им хлопала в такт. Ее жилетка из сухой травы валялась в сторонке.
- Я летописец, - орал старичок в ухо своей бойкой партнерше, пытаясь перекричать музыку, - я пишу летопись.
Воробьиная Старость глухо хихикала. Как будто ухал маленький, потрепанный жизнью филин. Красный вязаный мак на ее линялом беретике болтался так, что вот-вот грозился свалиться в траву.
Трабен за кружкой пива внимательно слушал какого-то мастера в фартуке. У него из-за уха торчала начертательная палочка.
Крю нигде не было видно.
- Солнце садится, - задумчиво проговорил парень, оглядев поляну. - Давай я тебе кое-что покажу. Сдается мне, ты не из робких, так?

Облака идут пешком

Она не успела толком понять, что произошло между ними. Минуты сделались странно тягучими. Они куда-то шли и о чем-то говорили. И вот она уже сидит верхом на коршуне. Как так вышло? А вот как. Сильные руки подхватили ее и подняли в воздух — это все, что она помнила. Раз — и весь остальной мир перестал существовать. Он поднял ее как пушинку и подбросил вверх. А ведь она довольно крепкая девчонка. И рука у нее тяжелая — ударники слабаками не бывают. Именно эта мысль («мне не показалось, или он и правда он держал меня за ммм… талию?») надолго захватила ее целиком, заставила покраснеть всю, до самых пяток. Такое было в первый раз. Незнакомец пришел и дал ей крылья. И она полетела с ним послушно, плавно и уверенно. Зависая и лавируя, огибая холодные потоки.
Конечно, это коршун полетел...
Поднимался все выше. Это, знаете ли, вам не на белке скакать. Вот уже сверху была едва вида поляна, на которой они выступали. Кроны и макушки деревьев все меньше, все дальше. Ух! У Хлебной Крошки замерло сердце. Перехватило дыхание. Она хотела возмутиться, заорать, потребовать, чтобы он немедленно спустил ее на землю. А потом пришло и затопило огромное чувство счастья. Она летит!
В их поселке не особенно-то дружили с птицами. То там они, то тут. Никакого постоянства. Так сложилось.
Парень чуть заметно, спокойно повернул голову в ее сторону.
- Держись за меня. Крепче.
И мир перевернулся.
Она увидела солнце таким, каким никогда еще не видела.
И облака.
Облакам везет.
Облака идут пешком
Безо всякой обуви.
Так возникли в голове строчки новой песни. Ее собственной песни! Песни радости.
И эта радость поднималась все выше и выше.
Кто мы такие на самом деле? Почему разбросаны по миру, словно застывшие капли дождя? Где наш настоящий, общий дом?
Никогда ничего не ясно наверняка. Все — только догадки.
Так близко к небу она никогда еще не была. И, казалось, так близко к самой себе.
Какая зеленая зелень. Зеленей зеленой зелени.
У Хлебной Крошки закружилась голова, она уткнулась лбом парню в спину.
«Мы на всю зиму закрываем глаза, и что там без нас — не знаем».
- Смотри!
Хлебная Крошка сделала над собой усилие и встряхнулась, чтобы опомниться. Все-таки, призналась она себе, было ужасно страшно.
Далеко внизу простирался зеленый ковер леса. Коршун наклонился и подался вбок. Ветер так и свистел в ушках.
Облака — мутные дымовые завесы — оказались непривычно близко.
Теперь прямо под ними открылась широкая лента. И по ней сновали, двигались и летели с ревом и гулом какие-то ужасные тяжеловесные штуковины.
- Что это такое? - еле выговорила от волнения Хлебная Крошка.
- Дорога, - спокойно отозвался Много где был, много, что видел.
Коршун стал потихоньку снижаться. Гул нарастал. Светящиеся огни, движущиеся и мельтешащие, становились все ближе.
Теперь облака-подушки, на вид такие мягкие и приятные, а на самом деле сырые и холодные, остались высоко наверху.
Если бы ей не надо было крепко держаться за своего провожатого, то Хлебная Крошка непременно зажала бы уши.
- Смотри!
Коршун накренился влево и пошел вдоль кромки дороги. Было прекрасно видно, как в тело леса уже начала вгрызаться новая серая лента дороги. Работала техника. Грохотал экскаватор, стволы деревьев безжалостно валились, а потом куда-то увозились. Новая дорога была пока что еще в самом зародыше.
- Она перечеркнет ваш лес, просто порубит его пополам. К зиме они должны далеко продвинуться. Я уже такое видел.
Хлебная Крошка молчала. Ее сковал ужас.
Она поежилась. Пожалела, что не захватила свою единственную теплую кофту с дырочко й на рукаве.
Это же совсем близко. Так близко от них.
Мы живем, ходим под деревьями, варим грибную похлебку, шныряем между кустов земляники, прячемся под корнями от дождя.
Но не дождя нам нужно бояться.
А вот этого.
Нужно бояться людей.
Здесь не поможет, даже если мы все вместе разом закроем глаза.
Бежать? Куда же им теперь бежать?
Мы ничего не знаем о том, что живет и движется совсем рядом с нами.
Много где был, много что видел сказал, что в этих огромных коробках куда-то едут люди. Они не ездят на своих собаках, как говорили в поселке. Выходит, они придумали способ передвигаться похитрее. Да как быстро!
- Жители говорили, что слышали странный шум и гул. Но пока что не очень явный.
Коршун снова сделал поворот. Они полетели назад.
Хлебная Крошка была потрясена. Она должна всем рассказать…
Вдруг ее осенила одна мысль.
- Слушай, Много где..., а ты случайно не видел сверху одного ммм… лиса? Он сейчас, наверное, уже совсем старый.
- Здесь у вас лисиц часто можно встретить возле дороги. Кормятся человеческими объедками. У нас лисы так себя не ведут.
Какой позор! - подумала Хлебная Крошка, но промолчала.
- Да, встречал одного такого, в лес вообще больше не заходит. Научился всяким трюкам. Чуть ли не на задних лапах танцует, выпрашивает у людей еду. Это легче, чем охотиться.
Парень повернул голову и с через плечо с интересом посмотрел на нее.
- Зачем тебе?

Я бы на твоем месте на нем бы не был бы

Старый толстый лис лежал на боку и щурился.
У подножия большого, раскидистого дуба, росшего совсем неподалеку от дороги, у него была комфортабельная нора.
Хлебная Крошка не поверила своим глазам. Под нижними ветками в теньке стояла миска и лежала подстилка из старого шерстяного человеческого шарфа. Лис даже моргал с усилием. Видимо, и вправду, его неплохо подкармливали.
- Каждый нашел свое счастье, а я нашел свое.
Он широко, сладко зевнул и, на силу достав, с трудом почесал задней лапой ухо, едва не завалившись на бок.
Она вспомнила про маму и папу. Сердце защемило.
- Ты их бросил.
Хлебная Крошка никак не могла привыкнуть к гулу за спиной и все время морщилась и со страхом озиралась. Она в волнении расхаживала возле норы, пиная комья земли. Здесь, у дороги, земля была совсем плотной и какой-то неживой.
Быстро садилось солнце. Скоро станет совсем темно.
- Объясняю еще раз…
По всему видно было, что лису очень хочется спать, а надоедливые гости ему мешают.
Он доволен жизнью. И по крайней мере сегодня он сыт. Зима еще не скоро. Так чего они шебуршатся? Чего кричат и волнуются?
- Мы собирались перейти через дорогу вместе. Перебегать надо рано утром, когда машин меньше, это любой дурак знает. Заночевали. Твои родители забрались на пихту. Совсем маленькую, пушистую пихту, на ветках устроились, а я в сухих папоротниках залег. Спал я крепко, потому что мы долго шли и вымотались порядком. Проснулся. Пихты нет. Родителей твоих нет. Точка. Спасибо. До свидания.
Лис свернулся уютным клубочком на своей подстилке из старого шерстяного человеческого шарфа.
А , может, ты тогда и не спал вовсе, а все видел? - зло подумала Хлебная Крошка.
Она кусала губы. Мама всегда говорила, что нужно видеть в других хорошее — в больших и в маленьких. Тогда жить будет легче.
Хлебная Крошка в детстве упрямилась. Почему я должна закрывать глаза рядом с людьми? Почему должна прятаться? Пусть они прячутся, если им надо.
«Глупенькая, - говорила мама, - они и так прячутся. По ночам. От кого-то, кто намного больше и сильнее их.»
А еще обязательно есть тот, кто меньше и слабее тебя. И он тоже закрывает глаза и прячется, чтобы остальным было полегче.
И так до бесконечности? - спрашивала удивленная Хлебная Крошка.
И так до бесконечности, - отвечала мама и целовала дочку в макушку.
Еще она говорила: Мы все — одно созвездие, одно большое, одно на всех. И звери, и люди, и мы...
И даже те, о ком мы не знаем.
Если не закрывать глаза, людям делается не по себе. Они чувствуют эту связь. Тревожатся, не понимают ее. Удобнее же только о себе думать и заботиться.
А на самом деле все вокруг связано единой нитью.
«Мы закрываем глаза из сострадания, - говорила мама. - Из понимания. Из жалости.
И для чего все это нужно? - сердито спрашивала Хлебная Крошка.
Как для чего? - Мама смеялась. - Для чего существуют созвездия? Для того, чтобы сиять.»
Чтобы все светилось и двигалось. Пело и менялось. Росло и умирало.
- Мы станем звездами, - вопил Кью, потрясая кулаками.
Но мама считала по-другому. Зачем кричать о том, что и так ясно?
Мы и так звезды.
Хлебная Крошка хмыгнула носом. Будь ее воля, она бы исключила по крайней мере из своего созвездия этого наглого, жирного старого лиса.
Бедняга. Всю жизнь он собирался, но так и не смог перебежать через дорогу.
Почему мы созданы из чужих слез, когда у нас и так достаточно своих?
*
- Ты все сама видела, - убежденно говорил парень, когда они летели обратно. - Скоро вашему лесу конец. Здесь люди наверняка понастроят своих домов. Вместо берез будет асфальт. Много где был, много что видел.
Хлебная Крошка молчала. Она не знала, что такое асфальт и не хотела знать. Наверняка, что-то ужасное, раз это будет вместо берез.
- Я специально облетаю такие леса, которым грозит беда. Это моя работа. Уже давно этим занимаюсь. Такое происходит повсюду. И такие, как мы, есть везде. Хотя некоторые и с людьми уживаются.
- Врешь! - Хлебная Крошка сказала это тихо.
И хорошо, что ее слова заглушил ветер.
То, что он говорил, возмущало. Но по крайней мере, над этим стоило поразмыслить.
Ведь они никогда не выходили из леса. Даже на дорогу. В этом смысле они знали гораздо меньше, чем, скажем, лис.
- К людям просто надо привыкнуть. Не все могут постоянно прятаться. Там, где я живу, чистые реки, высокие горы. Почти нет людей… Так, случайно забредают. И прятаться вообще не придется. Воздух свежий. Там хорошо. Я всех зову с собой. Места спокойные, богатая земля. Наш народ будет рад соседям. Вкусная пища, тихо, и воздух не воняет едким дымом.
Он повернулся к ней и засмеялся. Щелочки его глаз стали еще уже. У него были поразительно крепкие, белые зубы.
Ты говоришь как лис, - подумала Хлебная Крошка. - Ты говоришь в точности как лис.

Я приведу птиц, таких же, как я сама

Она едва дождалась утра, ворочаясь в своей повозке. Настырные дети нипочем не желали убираться по домам. А кое-кто особенно пронырливый так и остался спать, зарывшись в ее пожитки.
Ее родители сейчас могут быть где угодно. Но главное — они как-то связаны с этой ужасной дорогой. При мысли о мельтешащих, огромных штуковинах, несущихся с чудовищной скоростью, к горлу подступала тошнота.
В голове неслись облака.
*
Воробьиная Старость, высунув черный язык, кисточкой с чернилами делала белке татушку. Розы, изящной волной вьющиеся по лоснящемуся, выбритому боку.
Их окружала толпа детишек. Они подбадривали художника и давали советы.
Хлебная Крошка, кутаясь, поежилась. Утро выдалось свежим.
- Всегда хотела спросить, почему тебя называют Воробьиная Старость?
Бабуленция хмыкнула и от души послюнила кисточку. Она прищурилась, прицелилась и принялась рисовать розе шипы. Белка заерзала и противно захихикала.
- А ты когда-нибудь видела старого воробья?
Белка расфыркалась, то ли от щекотки, то ли оценив шутку. Будто ржавым гвоздем повели по стеклу.
Хлебная Крошка пожала плечами. Она и воробья-то в жизни не видела. Только синиц. Воробьи к ним в лес не залетали.
Поселок просыпался. Пахло свежей кашей и немного сухим бельем. Она нигде не нашла ежа. Рано утром он ушел, нюхая воздух, в сторону чащи с мешком лесных ранеток на спине.
«У меня семья», - виновато объяснил он кусту бузины.
В поселке говорили, что накануне вечером, отведав пива, еж хвалился, будто прослышал об одном сметливом пареньке. Мол, тот, желая остаться инкогнито, оставляет на стволах следы. Вырезает и рисует на коре АКТУАЛЬНОЕ. Еж так напирал на это АКТУАЛЬНОЕ… Но никто толком не понял, что он на самом деле имел в виду. Ну, в смысле, что конкретно.
Хлебная Крошка только махнула рукой.
Она не узнала Трабена. Он собрал челку в хвост на макушке. Оказывается, у Трабена были внимательные и умные голубые глаза. Он стоял под деревом, наклонив голову, и сосредоточенно слушал, что рассказывал все тот же мастеровой в фартуке. А тот вертел в руках какую-то деревяшку и старательно что-то объяснял.
Хлебная Крошка ахнула.
Что должно было случиться, чтобы Трабен вылез из-под челки?
Она нашла их солиста-толстяка на окраине поселка. Тот сидел на пустом бочонке из-под пива и угрюмо ковырял землю носком ботинка. Вид у него был жалким. Хлебная Крошка резко кашлянула.
- Я хочу поговорить.
Она собиралась сказать, что теперь уже точно все. Что она совершенно точно уходит из группы. Что летит по ту сторону дороги одна..., вернее, не совсем одна… А с тем, кто много где был и много что видел, С тем, у кого такие теплые и сильные руки… И еще… Так, стоп…
Хлебная Крошка набрала воздуха в легкие.
- Он просил передать тебе вот это, - мрачно проговорил Крю, не оборачиваясь и кивнул головой.
Рядом с ним, прислоненная к пню, в чехле из лягушачьей кожи стоял инструмент, на котором играл Трабен.
Хлебная Крошка даже помотала головой, чтобы проснуться. Что тут у них вообще произошло, пока она считала в небе облака?
- Он остается здесь. На сегодняшний день слишком увлекся резьбой по желудям. Оказывается, все время только об этом и мечтал. Может быть, он когда-нибудь для нас вырежет узор, свой, фирменный, на каком-нибудь музыкальном инструменте. Ну, в смысле, когда мы станем звездами, все такое...
Крю запустил обе пятерни себе в волосы и тупо уставился в землю.
- А ну, вставай, - сурово велела Хлебная Крошка. - Расселся тут.
Она, как ребенка, подхватила Крю под мышки, чтобы хорошенько встряхнуть. Толстяк не шелохнулся. Он был совершенно неподъемным и тяжелым, как мешок с булыжниками. И в ответ только тяжело и обреченно вздохнул.
- Я думал, мы и правда станем звездами.
- Мы и так звезды, придурок! - засмеялась Хлебная Крошка. - Есть тема. Все вместе летим через дорогу. Делаем новый крутой проект. Мы рок. Мы сила!
Бедняга подозрительно покосился на подругу.
- Я не знал, что ты пишешь тексты. Ну, в смысле, что можешь не только барабанить...
- Я тоже не знала, - выдохнула Хлебная Крошка и нервно сглотнула.
Это была чистая правда.
Она так многого еще не знает, в том числе про себя.
- Шевелись. Коршун ждет. И пусть кто-нибудь попробует отмахнуться от хитов, что этот монстр принесет в своих когтях! Ха-ха, хотела бы я посмотреть!

*
Вокруг меня глухое королевство,
Вот тени-крысы, тени-листья, тени-камни,
И пьет и лижет травяная псина
Зеленый свет
Лакает сок ночной.
Мышь из земли. Трава из камня.
И я не я. Всем спать.

Хлебная Крошка вздронула.
Кажется, она умудрилась задремать прямо в воздухе. Всю ночь проворочалась, натыкаясь на спящих детишек под боком. И еще, оказывается, летать на коршуне, особенно держась за Много где… Ну, словом, ясно, за кого… Совсем не страшно.
Крю бил озноб. Он не мог сказать ни слова, а только трясся. Сидел с вытаращенными глазами, будто бы проглотил кусок гусеницы. Воробьиная Старость сладко спала впереди, уткнувшись в мягкие перья на загривке, то и дело при движениях птицы болтая головой. Все ей было ни по чем, все неудивительно.
Коршун перелетел через дорогу довольно быстро и как-то незаметно. Покружил над деревней на той стороне и опустился на широкое вкопанное бревно. Символизирующее, видимо, забор. Здесь, очевидно, когда-то были ворота. Остатки забора торчали тут и там, выглядывая из зарослей полыни. Почерневшие и покосившиеся палки. Человеческий огород весь зарос травой.
Как будто в ее сознании что-то очень большое закрывает настоящий свет.
Они все впервые были так близко от настоящего человеческого дома. А дом стоял и ждал, когда они с ним познакомятся. Ужасающе огромный, старый, наклонившийся, с мутными стеклами. Он жил своей, отдельной жизнью на отшибе, в стороне от деревни. Было видно, что люди его давно бросили, как привыкли они бросать бутылки, банки и мусор в лесу после своего обеда.
Где-то вдалеке блестела под солнцем змейка реки.
«Мы из другого мира. Но мы один мир.»
Коршун, сидя на бревне, торчащем вертикально, крутил головой.
Их них только Много где был и много что видел не выглядел удивленным. По его словам, ему не раз приходилось наведаться к человеку.
Послышался лай.
Хлебная Крошка была рада, что первыми им встретились не люди. А всего лишь лохматый пес. Порода дачная, то есть смутная.
Пес наклонил голову. Одно его ухо встало торчком, а другое свесилось.
- Че-кого? Мутим-крутим? - предположил он. - Крутим-мутим, говорю? Вы кто? Кто вы?
«Мам, как нас зовут?
Кто как хочет, тот так и зовет.
А зачем нас звать? Мы сами — голос.»
Малыш выбрался из собачьей шерсти, отплевываясь и размахивая руками. Разгреб ее с трудом, словно высокий камыш. Его лохматая, нечесаная макушка была почти одного (весьма неопределенного) цвета с собачьей шерстью. Так что поначалу Хлебной Крошке показалось, что у собаки на лбу двигается еще одно ухо.
- Да, кто такие? - высокомерно спросил он, изо всех сил стараясь сохранять серьезность и важность.
Совсем маленький. А уже задирает нос. Он что же это, здесь живет?
Хлебная Крошка огляделась. Здесь?
Они все еще сидели верхом на коршуне.
- Облака - мои тапочки, - взвилась Воробьиная Старость.
Видимо ей приснилось что-то возбуждающее. Быть может, летописец — Хлебная Крошка видела — они прощались долго и трогательно.
Она резко выпрямилась и села, подпрыгнув и ущипнув птицу.
Коршуну это не понравилось. Он наклонился, досадливо клюнул деревяшку, на которой сидел. И все они едва не полетели в высокую траву.
«Мы сами свет.
Люди не знают о нас. А мы ничего не знаем о тех, других, кто меньше нас. Но и они — тоже свет. Помни об этом, родничок.»
Что, если тогда и мы - невольно, не замечая того, топчем чьи-то дома? Строим свои дороги там, где кто-то живет? Кто-то совсем маленький, как звериное ушко?
Мы — духи.
Мы — невидимый мир.
Легко светить на небе. А ты попробуй светить, здесь, внизу.
Вот об этом она будет, ее новая песня.
И вдруг Хлебная Крошка не поверила своим глазам.
Солнце как-то по-особенному блеснуло, отразившись от разбитого оконного стекла.
Мама стояла у подножия двери старого, покосившегося человеческого жилища. Там, где две внизу серые, прогнившие доски образовали большую щель. Она выглядела такой крошечной. Ее едва было видно из-за лопуха, росшего у самого крыльца. Приложив глаза козырьком ко лбу, мама щурилась на солнце, пытаясь хорошенько разглядеть коршуна. И еще что-то странное, что болталось у него на спине.
- Пухлые Щечки, что там такое? - озабоченно крикнула она. - Не связывайся с этой птицей. Пес, и ты не связывайся.
Услышав мамин голос, пес тихонько заскулил, улегся в высокую траву и положил голову на лапы.
Трава зашевелилась.
- Ну, мам! - взвился малыш.
Он стал быстро-быстро спускаться по собачьему боку на землю.
- Сколько раз я тебе говорил, я Опасный Зуб.
Он забрался на валяющуюся тут же деревяшку и оттянул верхнюю губу, чтобы все увидели. Опасный зуб, да, и правда. Наверное, эти устрашающие клыки он сделал сам. Например, из воска?
Хлебная Крошка почувствовала, как сердце ее пропустило удар. А потом еще.
Сейчас она упадет в обморок.
МАМ?
В эту минуту Крю все-таки не выдержал напряжения. Едва не зацепившись ногами за висевшие на боку у птицы гитару и барабаны, он тоже скатился в траву. От волнения (или же его укачало в полете) он был весь зеленый.
- Как же меня тошнит, - простонал он.
Потом были объятия, слезы и расспросы. Долгие восторги и эмоции на грани. На шум из дома вышел папа, едва заметно хромая. Хлебная Крошка и правда едва не потеряла сознание от радости.
- Мы посылали известия с птицами. Но ты же знаешь птиц. Они вечно все путают. То тут, то там, никакой на них надежды...
Мама то и дело опасливо косилась на коршуна. А тот, все так же сидя на бревне, не обращая ни на кого внимания, тщательно чистил перья. Он немного косился на соседние дома в отдалении. Здесь, в деревне, этих птиц не любят.
- Зато никто, кроме птиц, не может летать через дорогу. А потом, - она виновато потупилась, - родился малыш.
Хлебная Крошка еще раз внимательно присмотрелась к малышу. Совсем не похож на нее.
Братик. Интересно, какой он? Что любит, чего боится?
Они заснули на пихте, лис не соврал. На ветке совсем маленькой, уютной, мягкой пихты. В тот вечер не нашли себе пропитания и ужасно устали. И спали крепче, чем полагается спать тем, кто улегся у человеческой дороги.
Папа первым пришел в себя. Они ехали в кузове небольшого грузовика. Люди выкопали пихту в лесу, чтобы посадить у себя на участке перед домом. Здесь, оказывается, многие так делают. Машину тряхнуло на колдобине, и папа слетел вниз, повредив ногу.
Мама расчувствовалась, Они стали вытирать друг другу слезы. Снова объятия и ахи-охи.
- Ну, а потом…
Малыш бегал вокруг и болтал без умолку.
- А вы правда, из леса? А правда, что там едят живых червей? А правда, что… А как?
«Из слез заблудившихся
Из смеха нашедшихся...»
Сделано все на свете.
- Родничок...
В какой-то момент Хлебная Крошка стала искать глазами Крю.
Здесь повсюду росли потрясающие цветы. Просто необыкновенные. Огромные, яркие… И под одним из них…
Пунцовый, как зимняя рябина, Крю, опустив глаза в землю, беседовал с упитанной маленькой особой в милой кружевной юбочке.
- Эй, - собралась было крикнуть ему Хлебная Крошка, - а как там насчет нашего нового проекта? Концерт…
Но осеклась.
- Вообще-то меня зовут Твердый Камень… Я очень трудолюбивый. Меня папа учил, как надо правильно обрабатывать землю и сеять семена. Ну, разные там, всякие семена… Я, знаете ли, всегда чувствовал к этому невольную склонность.
Он так и сказал — невольную склонность.
Хлебная Крошка громко фыркнула. Хорошо, что Крю не расслышал.
- Ах, - томно закатила глаза красавица-селянка.
У нее были потрясающие длинные ресницы.
Хлебная Крошка только кисло улыбнулась и помотала головой.
Невольную склонность.
У нее зато теперь был малыш и его вопросы.
- А правда, что в лесу живут лягушки размером с человечий дом? А правда, что в лесу все ходят голые?
Со стороны деревни вкусно пахло хлебом, дымом, молоком и еще чем-то потрясающе съедобным.
Откуда-то издалека донеслось протяжное мычание. Но этот звук не показался таким страшным, как, например тот, что издавала дорога.
Мама прижалась щекой к дочкиной щеке.
- Ты стала совсем большая... И какая-то другая…
- Мам! - Хлебная Крошка кивнула в сторону деревни. - А что, здесь, правда, живут еще.. ммм.. наши?
- Такие, как мы, живут везде. Здешние в шутку говорят, что держат людей в страхе. Мол, люди даже, чтобы умилостивить, наливают им в блюдечко молока на ночь. Но это все шутки. На самом деле они только и делают, что воруют человеческую еду и мелкие вещи.
Наверное, местные созданы из хозяйственных замыслов — про себя решила Хлебная Крошка. Из разочарований и побед.
- И летом до одури танцуют на крышах, стуча каблуками, - папа поморщился. - Звучит, как будто кто-то барабанит по дереву — там-брам-пам-тарам… У меня в ушах закладывает от этих звуков. Я во сне слышал все это время, как будто кто-то стучал по дереву — тук-тку-тук-бам- шмяк- шлем…
- Так это была я! - сказала Хлебная Крошка. - Все это время я вам барабанила!
А потом был праздничный обед, и танцы, и большое застолье в ужасающе огромном и почти пустом человеческом доме. Где так много всяких разных скрипов и странных едких запахов, и такая высоченная и вся такая дырявая крыша.
И много новых знакомых, улыбающихся, круглых, плутоватых лиц…
И малыш перепробовал на зуб все барабанные палочки и даже дудочку…
И Крю в конце пирушки стоял на одном колене и клялся в чем-то разомлевшей красотке, Хлебная Крошка не расслышала в чем, да не очень-то и хотелось...
Все было ясно и без слов. И нечего было долго над этим размышлять. Все случилось, как случилось.
Хлебная Крошка вспомнила девочку с сережкой, которой не очень-то нравилось собирать грибы в лесу. Может, она тоже живет здесь, в этой деревне? Интересно, о чем она мечтает, что делает вечерами, когда в человеческих окнах зажигается свет? Наверняка, сердится, что кто-нибудь украл у нее пуговицу или маленький кусок кукольной тряпочки.
Мир удивительно тесный, оказывается. И удивительно огромный.
Но наконец наступил вечер. Много где был и много что видел громко свистнул. Коршун послушно спорхнул с забора.
- Мне пора! Надо облететь еще пару местечек, поговорить с народом, а потом… Потом — домой. И если кто-то захочет, я пришлю сюда птиц. Много птиц, таких, как эта…
Я приведу сюда птиц
таких же, как я сама…
И снова садилось солнце. Что-то заканчивалось, но в тот же самый миг что-то и начиналось. Прямо здесь, вокруг, прямо в ней самой. Хлебная Крошка смотрела вверх и беззвучно шевелила губами.
- В этом доме живут мыши, - говорила мама, не отходя от нее ни на шаг. - Особенно у стариков часто ломит хвосты на плохую погоду. Мы собираем на полях пастушью сумку, так называются эти цветы, желтые… Их тут много растет, такие красивые, ты увидишь. Я делаю мазь. И тебя научу. Я вообще многому тут научилась…
Папа согласно кивнул..
- Местные, они, знаешь, такие рукастые.
Сверху, сидя верхом на коршуне, парень смотрел только на нее одну. Он все понимал, она только что встретилась со своей семьей. Им о стольком надо поговорить… Что остальная родня? Где они? Куда ушли? Как она жила все это время одна, где бродила? Как, что, почему?...
Он цокнул языком, и птица расправила крылья. А потом с досадой стряхнула в лопухи надоедливого малыша. Он тайком утроился под крылом, зарывшись в перья. Коршун переступил с одной лапы на другую, вытянул шею...
- Тучи — мои тапочки! - раздался такой знакомый яростный вопль. - Рок форева!
Воробьиная Старость лихо вскарабкалась на шею коршуну (мелькнули теплые подштанники из медвежьего пуха) и мертвой хваткой обеими руками вцепилась в парня, устраиваясь поудобнее. Тот от такой неожиданности слегка обомлел.
Шальная бабуленция вынула из-за пазухи листок бумаги и развернула, как флаг.
Это было старое, потрепанное объявление. Адские языки пламени по краям полыхали и развевались на ветру.
«Мы с моим корешом ищем ударника, чтобы уничтожать повседневную действительность...»
Потому что жизнь — это рок.
Птица, ошалевшая от подобной наглости, резко вскрикнула и взмыла в воздух.
- Улет бабки, - восхищенно выдохнул вдогонку малыш.
Хлебной Крошке показалось или это было на самом деле? В самый последний момент Воробьиная Старость лихо ей подмигнула.
Вы когда-нибудь видели старого воробья? А ведь действительно...
Она стояла, задрав голову. Облака плыли за горизонт и делались все розовее, все насыщеннее, все ярче. Вокруг деревни почти не росли деревья, и неба было так много. Небо было повсюду, куда ни посмотри. Но Хлебная Крошка видела перед собой только одну точку — черную удаляющуюся птицу, которая поднималась все выше и выше…
- Мне синица обязательно вспомнится, - лихорадочно шептала Хлебная Крошка. - И будет сниться, сниться, сниться… Пока не скажешь себе — пора. Я держу за запястья лето…
Почему это стихи и музыка полезли в голову сейчас, именно сейчас, когда их группа… Страшно сказать, но она же раз-ва-ли-лась!
Какое веселое и многообещающее слово!
И вдруг…
Птица развернулась резко и неожиданно. На бреющем полете она прошла очень низко над домом, полынью, лопухами и полыхающими астрами. И красная, линялая, многострадальная пампушка-маковы й цветок наконец-то отделилась от старушкиной беретки. Весело перекувыркнувшись в воздухе, шлепнулась прямо псу на нос. Тот залаял и стал прыгать и кусать ее вне себя от восторга.
- Че-каво? Крутим-мутим? Мутим-крутим? Ав! Гав! Гав!
Она заметила, что у парня необычайно серьезное, решительное лицо. Что она делает? Протянула руки и вся подобралась перед прыжком.
И тот, кто много где был и много что видел, сильным и резким, очень точным движением обхватил ее и поднял в небо. Он закинул добычу себе за спину, и та крепко и благодарно прижалась к нему, теплому и плотному.
Коршун резко взмыл вверх и победоносно вскрикнул. И в этот миг мир снова перевернулся.
«Мы свет. И свет в нас. И свет вокруг нас.»
- Эй! Эй, вы! - гневно завопил Пухлые Щечки (ну, или Опасный Зуб, это вообще-то как посмотреть), пытаясь поднять с земли гитару в чехле из лягушачьей кожи. - Музыку-то свою забыли!
Хлебная Крошка запрокинула лицо в небо, в самую-самую его сердцевину.
И радостно рассмеялась.
Нет, она не забыла. И не забудет уже никогда.