Поход за елками

Сергей Лукич Гусев
                (моему другу детства и однокласснику
               
                Ненашеву Михаилу посвящается…)


   Зимний, хмурый, метелистый день…
Люблю такую погоду – легко пишутся стихи, уютно устроившись на диване, накрывшись стареньким пледом, одним глазом смотрю телевизор, вторым – на листок бумаги, мусолю авторучку. Муза что – то не торопится сегодня основательно погостить -  то придет, то уйдет. Капризничает, видать, под стать погоде.

   Внимание привлек телек. Показывали, как трудно шло освоение Сибири первопроходцами, как замерзали люди, застигнутые свирепым бураном.
Вдруг, словно кто - то включил кинопроектор, в голове возникли кадры далеких шестидесятых…

   Учился в шестом, или седьмом классе – точно не помню…
Классный руководитель читал различные рассказы о людях труда, путешественниках, первооткрывателях, героях, совершивших какие – то подвиги.

   Идем после школы  с Михой, моим закадычным другом, сидевшим за одной партой:
- Слушай, Сега (сокращенно Серега), обратился друг, - давай, придумаем какой – нибудь подвиг! Кстати, прочитав книгу «Петр Первый» он меня звал «мин херц», почему – то пропуская последнюю букву. Это страшно злило!
- Какой я тебе «мин хер», нет таких слов в немецком!
Миха извинялся, но потом забывал и словечко вылетало автоматически. Я сердился, а потом махнул рукой: « А, зови, как хочешь!»

   Повод для подвига возник сам по себе…
Дело было перед новым годом. Придумали сходить на Пилу за елками – удивить родителей, доказать, что выросли, стали самостоятельными.
Готовились загодя – в тайне.

   Проверил лыжные крепления, собрал рюкзак, уложив шматок нарезанного сала и полбулки чернушки, луковицу. Наточил маленький топорик и нож. Рюкзак с топориком и ножом спрятал в кладовке в старую бочку.
Договорились идти сразу после уроков, после обеда.

   Закончена вторая четверть, выставлены оценки в дневники, побежали по домам.
Пока собирались, вышли часа в три, денек был хороший, светило яркое зимнее солнышко, был легкий морозец.

- Миха, глянь, какая благодать стоит! – обратил внимание друга на красоту Чумыша и долины в сторону Гробницы. «Да, красотища-а-а-а…», - протянул Миха.
Вихрем скатились с больничной горы, широким шагом двинулись по лыжне, протоптанной рыбаками. Через час, примерно, добрались до вожделенного ельника, вскарабкались на крутой берег Чумыша, стали выбирать елки. Пока выбирали, не обратили внимания, что стало быстро темнеть.

Глянули на небо и в душе поднялась тревога – весь западный небосклон накрыла, словно летом, гигантская черно – седая клубящаяся туча… Стало жутко…
- Миха, давай быстро увязываем елки на санки и бежим, кажется, идет буря! – крикнул  я другу. Быстренько привязали елки, спустились на задницах с обрыва, и почти бегом двинулись обратно.

- Черт, не успеем! - с досадой воскликнул я, - завязывай тесемки на шапке, иначе ветром унесет!
Успели добежать лишь до Гробницы, нас накрыло мощным валом снега и ветра.
На голом льду реки ветер был свиреп и безжалостен. Санки с елками вырвало из рук и унесло в клубящуюся черную муть, нас, как беспомощных котят, волокло по льду, забивало глаза и рот снегом и ветром. Вцепившись друг в друга, молча боролись за жизнь.

   Наконец, дотащило до прибрежных тальников, здесь ветер был немного слабее.
…Потеряли лыжи, Миха – рюкзак, топорик… Трясло…
- Что делать, Сега? – жалобно воскликнул друг.

- Давай пробивать на берег, летом видел старую сараюшку, может, спасемся.
С великим трудом вскарабкались на крутой берег Чумыша, в клубящейся снежной мути разглядели метрах в пятидесяти от нас что – то чернеющее. Проваливаясь по пояс в снег, задыхаясь от порывов бури, кое – как добрались до сруба. Сараюшкой – то было трудно назвать – полусгнивший троестенок, обитый изнутри тонкими тальниковыми прутьями и обмазанными глиной.
 
   Заползли туда уже почти в полной темноте – зимой в пять часов уже ночь. Держась друг за друга, устроились под защиту стены. Сил не было. Миха присел на корточки, сложил руки на колени, уронил голову, замер. У меня испуганными мышами метались мысли: «Что делать? Замерзнем, ведь!»

   - Надо чуток отдохнуть, - решил я, - потом разожгу костер…
Присел рядом с Михой, прижался к его обледеневшему боку.
Навалилось какое – то равнодушие, мысли замедлили бег, стали медленными, вязкими, как прошлогодний мед, веки смыкались…

    Не помню, сколько пробыл в забытьи, явственно услышал голос матери: «Сынок, просыпайся, волки в сарае, съедят корову, выгони их!»
С трудом разлепив смерзшиеся ресницы, открыл глаза: темнота, ветер ревет с прежней силой, крутит снеговые вихри, одежда заледенела, шерстяные варежки превратились в колотушки, руки и ноги онемели, не слушались…

    Не знаю, каких трудов мне стоило разогнуть руки, встать был не в состоянии…
Подполз на четвереньках к стене, обитой прутьями, с трудом наломал пучок, достал из внутреннего кармана пиджачка мешочек со спичками и берестой (спасибо автору, написавшему книгу о действиях замерзающих путешественников!), сложил горкой прутики, подложил бересту… а спичку из коробка достать не смог… Пальцы не слушались абсолютно!

   Скуля, как щенок, от бессилия и досады, сунул обледенелые ладони под мышки, немного отогрел, с трудом достал несколько спичек, зажег костерок. Огонек весело лизнул сухую бересту, загорели прутики. Сунул руки в пламя, не чувствуя ожога, немного отогрел. Костерок осветил внутренность сараюшки, наломал еще прутиков, развел огонь побольше. На прутики одел варежки, стал сушить над пламенем.
Начал тормошить друга: «Миха, очнись, живем! Костер горит! Сейчас поджарим сала с хлебом на костре, появятся силы!»

   Миха не откликался… Толкнул его, он мягко повалился на бок и остался в такой же позе, как и сидел.
Охватило отчаяние… « Да очнись же ты!» - сквозь слезы тормошил друга. Кое – как разогнув его руки, начал разминать, снял варежки, с ожесточением тер пальцы, одел немного подсохшие свои  – Миха медленно приходил в себя…

   Наломал еще прутиков, достал из рюкзака алюминиевую кружку, набил снегом, поставил сбоку костерка. Снег быстро растаял, добавил еще и еще… Обжигая губы, влил другу несколько глотков кипятка – подействовало, его взгляд стал осмысленным. Выпил сам, внутренности обожгло до боли, но стало легче двигаться. Насадив на прутик кусочки сала и хлеба, поджарил, покормил Миху, поел сам, снова натопил снега, попили кипятка.

   - Что делать? – с тоской спросил я.
- А что сделаешь, в бурю не пойдешь, замерзнем – с не меньшей тоской протянул друг… Посидели некоторое время. Буря заметно стала стихать, сквозь разрывы облаков проглядывала равнодушная к судьбе двух мальчишек холодная луна, освещая безжизненную пустыню синеватым светом.

   Но только казалось безжизненной… Прислушались… Нет, не показалось! Где – то вдалеке послышался тоскливый щемящий вой. «Миха, волки!!!»
 - Слышу, - побледневшими еще больше губами ответил друг, - сожрут нас тут!
Беда была  пострашнее, чем буран.

     Кое – как поднявшись, вышли, качаясь, из своего укрытия. Буря до того утрамбовала снежный наст, что шли не проваливаясь, до берега реки. Скатились кубарем с обрыва, обняв друг друга, потащились к Ельцовке. Не знаю, дошли бы мы или нет, если бы я не оставил записку, что ушли на Пилу за елками. Отец запряг коня, с дядей Ёсей - отцом Михи и еще двумя мужиками выехали на поиски. Нашли нас быстро…

   Положили, почти без памяти, в тулупы, наметом поскакали в село.
Дома мать топила русскую печь, меня уложили на горячие кирпичи, укрыли овчинным полушубком, начали отпаивать чаем с медом и малиной.

   Если вы в детстве не отогревали замерзшие руки или ноги на печке, трудно представить боль, которую испытываешь. Ее невозможно передать словами.
Начало ломать, трясти, зубы ляскали так, что можно откусить язык.
После третьей или четвертой кружки чая прекратилась тряска внутренностей, рук и ног, наступило забытье…

   Проснулся в полдень от звука стареньких часов – кукушки, бодро прокукукавшей двенадцать раз. Пошевелил руками, ногами – все цело, двигается. Болели обожженные чаем губы и язык, но это же ерунда, по сравнения с тем, что пришлось испытать!

   Наскоро перекусив, помчался к Михе. Он лежал на кровати с замотанным шерстяным шарфом горлом, читал книгу о полярниках.
- Что, не хватило своих приключений, решил подчитать еще? – подколол я друга.
- На елку пошли в школу!
- Не, просипел рассерженным гусем Миха, не пойду, елку видеть не могу - читаю, как ты все правильно делал, иначе бы замерзли.
...Кто знает, правильно или нет, главное – выжили!

На школьные елки Миха больше не ходил, а я всегда на Новый год вспоминал этот зимний поход, едва не закончившийся трагедией.