ПОХОД НА ИССЫК-КУЛЬ
рассказ
_______________________
1.
Эта история случилась в 83-м году. Мы закончили восьмой класс, впервые сдавали выпускные экзамены, что с непривычки нервирует и озадачивает. Я был из хорошистов, "ударников" - говорили в те времена, оба экзамена сдал на четверки. Давал списывать друзьям и недругам без разбора, потому что мне стало не по себе: часть одноклассников уходят из школы навсегда, в пту и техникумы, тем самым и моя налаженная жизнь менялась и обретала новые границы. Вообще-то я школу любил, мне в ней жилось-училось комфортно и весело, ни о чем беспокоиться до десятого класса не собирался. В общем, конец мая и начало июня прошли в думах и хлопотах.
Например, сразу после экзаменов меня ущучил одного в темном углу Амантай , здоровенный парень из восьмого "в" \а я был из "а"\, он без всяких там политесов решил, что нам с ним пришло время "стукнуться". Он был выше на пол-головы, тяжелее килограммов на десять. А еще у него была заслуженная драками-кражами, приводами в милицию репутация отпетого хулигана. Вот когда мы пару раз дрались класс на класс, личные боевые данные нивелировались общекомандной тактикой и стратегией, за каковые ,собственно, я отвечал. В битве на пустыре за школой я всегда прятал в загашнике \кустах сирени за глубоким оврагом\ двух-трех ребятишек с палками и "пылюхами" -это бумажные метательные бомбы с набранной густейшей и легчайшей азиатской пылью; плюс дрались мы по науке, клиньями или "свиньей", умело рассекая чужую неорганизованную массу бойцов. На миру и смерть красна, а уж ловчить в толчее, не подставляться под замах, вовремя снести врага подсечкой, заорать так, чтобы он просел от удивления - в этих фокусах я был мастак. И они, недоброжелатели, знали, что мастак. Бить меня оравой из засады - я член комитета комсомола, часть учителей во главе с одним из завучей со мной в дружбе, таким путем вполне можно нарваться на исключение или на учет в комнате милиции. Теперь Амантай уходил в ПТУ, и был полон пыла накостылять мне на прощание за все обиды и терки разом.
Еще я умел оппонентам зубы заговаривать, но тут не дали. В ухо дали сзади, так что гулкий хлопок и звон разом ослабили работу мозга. Я дернулся в сторону, второй удар смазанным тычком под лопатку швырнул меня на кафель пола. На полу в драке делать нечего, это каждому ясно-понятно. Я опять, сквозь звон в голове, резко дернулся и спасся от пинка тяжелым ботинком. Успел выпрямиться, и что важнее, увернулся от удара в лицо, и Амантай попал кулаком в стену нашей мужской раздевалки. Он заорал от боли в руке, затряс кистью. Я поднырнул вниз и слабым тычком дал ему в пах. Все-таки достаточно, чтобы он сменил крик - от ора к всхлипу. Я отшатнулся и сказал:
- Харэ, Амантай, расходимся.
Мне от него по голове досталось, у него было совсем плохо с левым кулаком. Чего еще? А он вытащил из кармана тесного пиджачка ножик. Блескучий взмах - лезвие вспороло мне мякоть локтя на судорожно подставленной руке. Стало так страшно, что мозг выключился. Пауза - вдруг вижу лежащего Амантая, сзади него мой одноклассник Ориф с деревянной палкой от шведской стенки в спортзале. Палки часто вылетали из пазов, их в коридоре складывали на летний ремонт.
- Он тут один? - Ориф озирался, потому что Амантай был хитер, и всегда держал под рукой свою шкодлу.
- Не знаю,- я заматывал руку свой рубашкой, задирая ее край из-под штанов. - Уходим через теплицу.
На грязном линолеуме быстро увеличивалась чистая красная лужица.
Если любишь школу, днем и ночью шастаешь по ней, то знаешь все ходы-выходы. В спортзале была кладовка для инвентаря, из нее дверь на шпингалете в жаркую теплицу на хоздворе, а там забор с выбитой дырой в бетоне за гаражами. Пять минут: мы далеко, за нами тополя и кусты карагача, на косогоре и возле школьного хоздвора безлюдно . Можно расслабиться.
Там я сел, меня вывернуло на траву. Я поджал, на казахский манер, под себя ноги и часто дышал, унимая тошноту.
- А из-за чего у вас с Амантаем?- спросил Ориф.
- Из-за всего. Обещал давно, подловил сегодня. Он же в ПТУ решил уходить...
- Я видел, как он тебя сзади огрел. Подлянка!- веско заметил Ориф.- Да еще нож вынул...
Ориф вмешался в драку один-на-один, что было нарушением правил, но атака сзади тоже шла за нарушение, а с ножом на безоружного - совсем против правил. Дворовых правил.
- Ты вовремя его мочканул,- сказал я, все еще сплевывая зеленую слюну.- Мог бы меня финкой того... Башка-то у меня сразу поплыла.
- И тебе спасибо,- заулыбался Ориф.- Я года три мечтал Амантая загасить. Как думаешь, он меня увидел?
- Думаю, нет. Теперь иди, Ориф. Мне подышать надо и в поликлинику топать. Руку зашивать придется.
Он ушел, спрятав в пыльном чертополохе деревянную палку, мне сразу стало легче. Потому что от позора было некуда деваться. Когда Амантай ножом размахался, я от испуга чуток в штаны напустил. Как сказали бы пацаны - обоссался. Несильно, но факт позора уже имелся на штанах, вперемежку с пятнами крови. И я поплелся к себе домой, благо что можно влезть в свою комнату через окно первого этажа, там сменил брюки на шорты, рубашку на майку, и далее в травмпункт, где рассказал про доску с гвоздем. Заштопали, получил укол от столбняка, и на покой.
2.
С Орифом мы волей-неволей сдружились после этого случая. Потому что был у Амантая в темном углу возле спортзала помощник, прятался в женской раздевалке. Вовремя не выскочил на помощь, думаю, огреб за это, но успел заметить Орифа. И мы с Орифом ожидали, что компашка Амантая готовит атаку. Атаку легче встречать вместе, а не поодиночке. Мы стали ходить вдвоем. Ориф в мой класс перешел год назад, из класса Амантая, где рулили самые тупые и отпетые, подозреваю, ему - парню умному и самолюбивому, там часто и сильно доставалось. Вот потому он очень хотел вломить Амантаю и был доволен свершившейся местью. Забегу вперед и успокою сам себя - больше я Амантая не встречал. Забегу еще чуток, не знаю зачем, через два года его убили в тюрьме, слышал мельком, без фактов и подробностей. А мы в том июне играли в футбол на школьном стадионе.
Тем жарким вечером я выбыл из игры одним из первых, схлопотал мощный пинок по лодыжке, и с удовольствием валялся на плоских, с крепкими стеблями и мелкими темно-зелеными листьями, зарослях степной люцерны. Поле небольшого стадиона хорошо вытоптали, трава уцелела по краям, а пацаны бегали в клубах пыли по желтой спекшейся глине. Солнце потекшим желтком заваливалось в тополя на южном горизонте. Быстро темнело, начало задувать прохладой от густо-синих предгорий Тянь-Шаня. Вот уже наши самые умелые футболисты, братья Шелленберги, заспешили домой, другие игроки потянулись в разные стороны. Ориф, как и я до того, сходил к школе, где торчала из стены труба с кранчиком, можно было напиться ледяной чистейшей воды. Она попадала в наш микрорайон с горного озера по здоровенной, в рост человека, трубе, минуя хлорку и прочие радости цивилизации.
- Слушай, все хотел спросить, что ты про Наташку думаешь?- неожиданно произнес Ориф, присев на траву рядом со мной.
Я открыл рот и тут же его прихлопнул. Не ожидал. И прямо вот там, на пригорке, я о ней совершенно не думал. Болела нога, слепило глаза закатное солнце, хотелось еще разок сбегать к трубе и попить. С другой стороны, речь шла о девушке, про которую я не забывал думать, да что там, и мечтать уже добрый десяток лет. Примерно так со старшей группы детсада, где мы с Натали познакомились. И в пять лет эта особа была очень миловидна, симпатична, к тому же со всеми приветлива, тиха и главное - в ней уже появилась особенность, которую во все времена очень трудно описать или охарактеризовать. Натали была прелестной. Большие глазищи с поволокой, быстрая улыбка, нежный овал лица. И как водится, все возможные недостатки - привычка сутулиться, это уже в старших классах, некоторая общая неуверенность в поведении, отчего голос часто приобретал глуховатость, а движения скованность, эти черты вполне можно было считать продолжением достоинств и умиляться все больше. Все перечисленное не означало, будто бы я был постоянно и верно влюблен в девушку с тех самых детсадовских пор. Я всегда понимал, как она красива, и словно бы двигался параллельно, не забывая искоса за ней наблюдать. На приступ не шел ни разу. Только вот нам стукнуло по пятнадцать, гормоны полностью завоевали мозги, выбив прочую дурь, а Натали была первой красавицей и класса, и, скорее всего, школы. Бездействовать стало невозможно...
Отступление.
Зимой у меня уже была история. Можно сказать, другая любовь. С другой одноклассницей, Олей, веселой, энергичной, да и начало истории положила она - прислав мне на уроке записку с любовным стишком. Для меня это было ударом тока. Потому что не был готов, расслабился как-то, а тут на тебе, красивая девчонка что-то от тебя хочет. Мы вечерами раз и другой погуляли по окраинам нашего района,все больше в тени деревьев, чтобы не светиться лишний раз, а потом я стал просто заходить к ней в квартиру. Родители на работе, младший брат учится во вторую смену, никаких свидетелей и прочее. Длилось общение месяца три, у меня накопились претензии и упреки, а излагать их было нелепо, ну разные мы были, и я сообщил об полном разрыве чувств и прочего. Оля зачем-то отравилась, полежала в больнице, я сходил с цветами, после выписки еще раз поговорил... Нда, ночью на автобусной остановке напыщенно произнес: Все - это все, не будем возвращаться. И вдруг погрузился в некую подростковую разновидность депрессии. А Натали была подружкой Оли, и вроде как параллельно нам крутила очень осторожный роман с Юрой, а потом вроде как с Тахиром, а потом, едва ли не накануне моего разрыва с Ольгой вдруг выдала сюрприз. На квартире Ольги скучала на кухне, а я выскочил из гостиной, где мы с подружкой тискались, потный и ошалевший. Посмотрела на меня, счастливого, и просто чуть позавидовала, я так понимаю, мимолетно и невзначай, зачем то погладила меня по лицу.
- Ты такой хороший. Если бы еще стал серьезней, глубже, тебе бы цены не было.
Зря она это говорила, каким-то идиотским рикошетом меня девичье замечание зацепило, я стал думать-думать, стал о ней думать, и к лету спекся. Опять готов был глазеть и млеть от ее присутствия. Народ заметил, сделал выводы. Ориф тоже последний год нарезал круги вокруг Натали, сужая и сужая их на манер летучего хищника. Соколик кавказских кровей. А тут вдруг решил со мной обсудить проблему.
Возвращение.
- Вот погулял я с Ольгой,- ответил я Орифу. - И весь класс, а то и половина школы мне косточки перемывает. Говорят, страшно обидел ее, говорят, цинично растоптал нежные порывы. Ее родители обещали прибить, старший брат из военного училища письмо написал, что не надо мне спокойно спать. Училка наша вообще пургу несет. Какой вывод?
- Дошло!- засмеялся Ориф.- Ты сделал тонкий намек, что гораздо безопасней крутить романы не со своими, а с чужими, лучше бы из другой школы или даже района. Верно?
- Верно. А сейчас я совсем о другом думаю, Ориф. Я мечтаю сходить через горы на Иссык-Куль.
- Ух ты, а как это?
3.
В путь мы отправились 20-го июля. Пацаном я несколько сезонов ездил на турбазу Алма-тау, где с удовольствием ходил в походы. У всех маршрутов была своя категория сложности, но главным было одно правило - иметь в рюкзаке правильную жратву и теплую непромокаемую защиту, и терпеть. Когда идешь вверх по извилистой тропе, а камни, корни и мокрая трава тебя ненавидят - нужно уметь забывать про боль в ногах, лучше всего напевать песенки. Главное - не жалеть себя. Все это я рассказал Орифу заранее. И мы встретились часов в 10 утра на остановке, 28-й маршрут должен был забросить нас до конечной - в ущелье речки Большая Алма-атинка. Смущало одно - как идти? У меня со времен турбазы имелся сборник карт с маршрутами - жирный красный пунктир по бледным очертаньям хребтов. В реальности нужно знать тропу, знать приметные места, знать броды и опасные места оползней, сыпей и всего другого. На что я рассчитывал, хрен его знает.
Ориф как был пижонистым азербайджанцем, так им остался - пришел в новых кроссовках, почти новых джинсах, ярко-желтой спортивной ветровке. На мне был линялый , вроде как синий спорткостюмчик и вьетнамские кеды. Новые, потому что горы могут сожрать твою обувь за пол-дня, а эти кеды я ценил не только за цену, 3 рубля, но и за прочность.
- Ты, судя по нарядам, на дискотеку собрался?- спросил я Орифа.- И сколько твой рюкзак весит?
- Мать меня в рванине не пустит,- сказал он \мы оба жили в неполных семьях, по жесткости характера его мама могла переплюнуть мою бабку-сибирячку\.- И припасы готовила она.
Я приподнял его рюкзак. Весу там было за 20 кило. Или за 25-ть. Сверху чехол с палаткой. Два спальника, с штампом АЛМА-ТАУ лежали на моем рюкзаке. Как-то по случаю ко мне переметнулись, а то что штопаные и копченые, это фигня. Надо было парня выручать, и я забрал себе палатку, поскольку мой груз тянул максимум на пятнадцать кило.
Подошел наш 28-й пазик, мы втиснулись, не без ругани и толкучки с дачниками и просто азиатами-селянами, которые искали в микрорайоне колбасу да масло, и глотая спертую вонь салона, под завывания немощного мотора, начали свой поход. А минут через сорок мокрая горячая толпа вывалилась вместе с рюкзаками, мешками и сумками на конечной остановке. Мы сразу побежали напиться - издавна возле той конечной торчит из камней труба, а вода в ней чиста и холодна, как чей то нежный поцелуй. Вкусный и отчаянно холодный поцелуй.
После нас к трубе подошли напиться и набрать воды трое туристов. Я сразу определил, что это бывалый народ: зрелый дядька в линялой брезентовой штормовке и вислополой шляпе от стройбата, тетка лет сорока, приземистая, в обвислых плотных штанах, футболке, а на поясе подвязан свитер, и девушка-казашка в сером тренировочном костюме У всех станковые рюкзаки, у пожилого приторочена палатка, какие-то еще баулы, у остальных туго скатаные спальники. Вся снаряжение добротное, побывало в деле. На тетке и казашке солнцезащитные очки, редкая дорогая вещь. И крепкие ботинки с рифлеными подошвами у всех.
- Куда путь держите, ребята?- спросил пожилой мужик, напившись и снова закидывая "ермак" на спину, отчего его худощавую фигуру покачнуло.
- А вы куда?- грубо ответил Ориф.
- Мы в горы.
- И мы в горы,- отрезал Ориф.
Я в разговор не вмешивался, глазел на компанию, хотя про себя напарника порицал - незачем без необходимости хамить, люди как люди, а в горах все слова и дела идут в копилку, и чем-нибудь позже аукнутся.
- Вот привязался,- сообщил мне Ориф, когда компания отошла.- Не люблю я, когда с расспросами лезут.
Дальше нам было нужно идти по дороге к пансионату "Алмарасан", за которым и начинался маршрут на Иссык-Куль. Я не удивился, когда старик, тетка и девчушка оказались на той же дороге, держась в сотне метров позади нас. Шли около получаса. Грунтовая трасса почти не петляла, но круто забирала вверх, потому маршрутный "пазик" и не захотел везти людей до пансионата, а раньше, случалось, возил - если пассажиры на рубль скидывались. Слева от дороги непрерывным заградвалом топорщились колючие заросли чертополоха, барбариса, мелкого пыльного карагача да густо паутинилась ежевика. Яркие синие ягоды манили, но наклоняться к ним с тяжеленным грузом на спине было невмоготу. Справа проплыли несколько щитовых домишек с косыми делянками огородов. В них жил персонал пансионата. Дальше придвинулся пологий склон ущелья, в бугристой насыпи из камней и кустов облепихи шумел ручей. Выше по косогору желтело сохлое к началу августа, но еще густое и высокое разнотравье. Кое-где топорщились темно-зеленые заросли малинника. Можно было бы спуститься к ручью, я даже с дороги видел там сочные и мясистые, как у лопуха, листья-опахала кислицы - так у нас называли ревень, и вкусно, и жажду утоляет. Но было невтерпежь скорее миновать пансионат, скрыться от цивилизации, начать свой поход.
Мы с приятелем уже минут через пятнадцать взмокли, на запах пота слетелись зеленые слепни, норовя присосаться к ляжкам и загривкам. Ориф очень хотел оторваться от троицы сзади, но упрел, выдохся. Огромный рюкзак болтался на его спине, как попало. Лямки слишком длинные, барахло уложено как попало.
- Слышь, давай передохнем, тех стариков пропустим,- предложил он.- А то бесят они меня, будто подгоняют.
На деле мы сами то бежали почти рысью, то едва плелись, а туристы во главе с пожилым шли размеренно, без остановок, на ходу о чем-то переговариваясь. Говорить про это я не стал, кивнул и отошел к обочине, ища камень повыше, чтобы сидя скинуть лямки рюкзака. Лямки надо было и у меня затянуть короче. И помазаться репелентом от насекомых, три-четыре шишака от укусов слепней отчаянно зудели.
На боку рюкзака моего приятеля расплылось большое масляное пятно.
- Черт, бутерброды с маслом растаяли,- сокрушенно вздохнул Ориф.
- А сколько их там?
- Да штук десять. Давай сейчас пожрем!
-Мы только вышли, до тропы даже не добрались. Предлагаю твой рюкзак переложить. Все консервы наверх, все плотнее сложить и перетянуть. А то болтается он у тебя...
И правда, нормально уложенный и с укороченными лямками рюкзак вызвал у товарища восторг. На конкретное время, но мы на энтузиазме успели дойти до санатория. За сеткой ворот торчали два белых трехэтажных корпуса, от одного на расстоянии доносился слегка тошнотворный запах общепита. Людей тут было мало, отдыхающие надежно прятались от полуденной жары либо в густой зелени березняка, либо в дощатых коттеджиках, смешно торчащих на куриных ножках из бетонных свай. Это потому, что весной склон наверняка заливало талой водой. Мы прошли по центральной аллее "Алмарасана", никто из работников ни о чем не спрашивал, притормозили у питьевого фонтанчика, миновали плац с флагштоком, где реял серпасто-молоткастый и гремела музыка. Пугачева пела про "Все могут короли...", старье затертое. За санаторием начиналась широкая тропа, которая тут же утыкалась в небольшой водопад. Вода двумя потоками падала метров с пяти и оглушительно разбивалась о черные валуны, густо покрытые зеленой слизью, а где посуше - и разноцветной опушкой мхов. Сразу за водопадом росло смешное деревце, рябинка, ее ветки были украшены огромным количеством цветных тряпочек, шнурков, чего-то еще. Ну как новогодняя елка.
-Че за фигня?- удивился Ориф, с трудом перекрикивая грохот водопада.
- Вроде как молельное дерево, надо что-то привязать, и тогда вернемся,- сказал я.
- И ты веришь?
- Я лучше как все,- дипломатично сказал я, вытащил из кармана штанов мятый носовой платок в красно-зеленую клеточку \это бабуля всегда мне в карманы платки подкладывала\, и привязал к мокрой от водяных брызг ветке.
И мы пошли дальше. Широкая удобная тропа спокойно ведет вдоль речки, вокруг склоны с огромными шатрами тянь-шанских елей, пахнет травами, хвоей, влагой и студеными вершинами гор - запахи так густы, хоть режь и впрок откладывай. Мы топали и радовались, как все тут романтично и комфортно. А спустя километр тропа вдруг бац - и разделилась на три тропки. Одна за речку, с ошкуренным бревном для переправы, другая вверх по горному склону, нехорошо накручивая петли по камням и корням, а третья вела дальше по бережку речки.
- И куда нам?- спросил Ориф, сразу же присев на камень. Он был мокрым от макушки до пояса, глаза успели чуть ввалиться, и пот лился со лба серебристыми струйками. Кепка забелела на макушке соляной коркой.
- Вот теперь самое время пожрать и задуматься,- бодро ответил я, а товарищ стал весело распаковывать рюкзак.
Ориф изучал штанины джинсов. Штанины промокли до колен и покрылись пятнами - кое-где мы шагали по мокрой траве, роса и соки дали причудливый окрас. Ориф бормотал "мать за джинсы убьет" и пытался оттереть руками какие-то пятна. Выглядело смешно. Я смотрел на орла в небе, он парил чуть дальше и очень высоко, но разреженный воздух давал даже мне, близорукому, возможность видеть, как лениво птица поводит широко распластанными крыльями. Потом я достал карту. На карте красным густым пунктиром маршрут пер от Алмарасана, почти не сворачивая, к едва прорисованному перевалу Кыз-Шибек. Где тот перевал?
- Сколько километров нам идти?- спросил Ориф.
- По прямой тут до Иссык-Куля пятнадцать километров. А идти примерно тридцать.
- Дня за полтора дойдем?
Я промолчал, чтобы не плодить сомненья, а их было немало.
- Смотри, тропа за реку не наша, она дальше совсем в сторону забирает,- высказал я умную мысль.- Вдоль реки шагать, значит, все ее загибы повторять. По-всему, наша тропка наверх лезет. Потому что самый короткий путь по верхам всегда идет.
- Ну и чего ждем?- ретиво спросил Ориф, отложил третий бутерброд с маслом и сыром. Масла там наложили слишком много, и батон стал как гренок прожаренный, сыр поплавился и был как белый банный лист. - Пусть зверье доедает, а то у меня все в рюкзаке жиром измажется.
- Можно будет шмотки жевать и радоваться,- откликнулся я, и мы захохотали. А потом пошли вверх. А тот бутерброд я на ходу доел, потому что к еде относился скрупулезно.
4.
Тремя часами позже я был близок к панике. Мы прошли сквозь жидкий лесок, где прозрачную листву березок и рябин выдавили темные ели, затем на четвереньках позли по мелко-каменистой осыпи, затем попали на альпийский луг, где трава была по пояс, и снова промокли от башмаков до подмышек, тропа иногда исчезала, чтобы вынырнуть из-под зарослей душицы и малины узкой натоптанной ниткой. И она перла и перла вверх, она маньячным компасом указывала на крутые склоны, где жидкая травка уже покинула сухую желтую почву, теперь нас окружали каменистые бока утесов и скал, лишайники старой ржавью густо обживали треснутые от жара обломки, и все нещадней палило оранжевое солнце. Мы лезли вверх, а горы громоздились все выше, небосвод сужался в огранке скал и неприступных стен, речка осталась глубоко внизу и ее звон сюда не долетал. Шумел ветер. С меня лился пот, мышцы на ногах дрожали и ныли, как хор немузыкальных мальчиков. Вразнобой, громко, противно.
Ориф отставал. Поначалу на пару метров, и это было правильно, чтобы камни, которые я тревожил, не зашибли его. Или, не дай бог, сам сорвусь и покачусь огромным комком. Потом отстал метров на десять, а через пару часов подъема и на сотню метров. Я не торопил парня, я плюхался на горячий камень и сидел, глядя, как он карабкается, все еще неумело ставя ноги - а тут на каждом шаге нужно было точно понимать, куда и как ты опускаешь свои подошвы. Чтобы не подскользнуться, не вывернуть стопу, не тратить лишних усилий. Он догонял, я сидел и убого радовался, ведь у меня на две-три минуты больше отдыха. Ха-ха, он еще мучается, я уже продышался, убрал ладонью кислую мокроту пота с лица, даже оглядел округу, и сквозь страх опять пробивался восторг. Ну и красотища! Потом падал рядом напарник с искаженным лицом и начинал ругаться...Еще не на меня, на все сразу.
Разница была в том, что Ориф впервые так мучился в горах, на почти вертикальной тропе, с большим грузом на спине. А я делал это в пятый-шестой раз. И больше привык к мучениям, ценил каждую минуту отдыха, и старался отвлечься. Пил длинными глотками сырой прохладный воздух, смотрел на выгнутую чашу неба, слегка белесую от полуденного жара, вбирал глазами складки склона и ущелья над речкой. Мне сильно мешало отчаяние, потому что я все яснее понимал: мы идем не туда. Тропа лезла на боковой хребет и дальше, в соседнее урочище, а маршрут должен был идти строго по отрогу до главного перевала. И тут, почти набравшись мужества, чтобы огорошить Орифа, я вдруг заметил их. Три фигурки вдали и ниже, у кромки обрезанного склона, под которым бежала речка. Старик, тетка, казашка. Они шли там по своей, мне неразличимой тропе, и шли куда надо.
- Видишь?- я указал пальцем на крошечные фигурки.
Ориф кивнул, все еще пытаясь отдышаться. В его груди хлюпало и свистело.
- Они идут по правильной тропе, по нашему маршруту. А мы лезем куда-то вбок, за хребет. Надо к ним бежать.
- Бежать?- Ориф закашлялся и даже ухмыльнулся.
Меня по-хорошему впечатлило, что он засмеялся. А то матерится и матерится.
- Рванули!- я натянул мокрые лямки, встал и поперся вниз по опасному, с резкими уступами и мелкой насыпью обломков, склону. Другого пути к чужакам у нас не было.
Я спешил осторожно, где осыпь под ногами плывет - обходил, где склон крутой - змейкой спускался, с частыми поворотами туда-сюда, чтобы гасить инерцию спуска, хотя тяжелый рюкзак похлопывал по плечам, настойчиво подгоняя. Спуск в горах зачастую опаснее подъема, там лишь терпеть, а тут концентрация нужна, чтобы не упасть да не покатиться черт знает куда или на кого. Ориф после паузы пошел следом, заспешил, и в какой-то момент, словив азарт, обогнал меня, демонстрируя ловкость и напор. Пошел по плоскому ребру склона, нога скользнула, он шмякнулся на бок и слетел ниже метров на десять, пока ногами не ткнулся в россыпь камней. Я допрыгал до него своей змейкой. У Орифа вид был ошарашенный: по левому боку вся его щегольская желтая курточка оказалась разодрана и даже оплавлена трением. От рукава до кармана.
- Мать убьет,- сказал парень.
-Забей. Вечером зашьем, у меня нитки есть. А перед возвращением домой выбросишь, и все дела.
Я запрыгал дальше, он глядел на меня едва ли не с ненавистью. Время такое было, шмотки значили много. И меня это, говоря честно, тогда совсем не устраивало, еще и потому, что с фирменными и просто красивыми шмотками у меня был напряг. Голяк. Впрочем, злорадства не было - штопать куртку наверняка мне придется. Один плюс уже нарисовался, Ориф стал спускаться гораздо осторожней, держался сзади на дистанции.
Нам помогло то обстоятельство, что чужаки устроили привал. Мы уже без остановок выбрались к нижней тропе, рывком одолели еще метров триста, и нашли туристов на лужайке, в обрамлении нескольких кустов можжевельника. Девчушка-казашка сидела, не снимая рюкзака, выглядела разве что капельку лучше нас с Орифом. Старик , напротив, освободился от груза и копался в мешке, что-то регулируя. А вот тетка стояла в отдалении, уже в одном лишь черном лифе от купальника и спортивных штанах. Лицо в очках поднято к солнцу, руки в стороны. Плавно водила руками, словно бы начинала утреннюю гимнастику. Ориф плелся в отдалении, переговоры я взял на себя.
- Еще раз здравствуйте!- хрипло, но бодро крикнул я и остановился в паре метров от старика.
- А вы откуда взялись?- удивился он.- Вроде бы вперед ушли, еще у Алмарасана...
- Я ошибся, не ту тропу выбрал, она шла выше и параллельно, а потом полезла за хребет. Пришлось с хребта спускаться.
- Бывает. Сам много раз не туда сворачивал.
- Скажите, если не секрет, вы идете на Иссык-Куль?
- А почему ты спрашиваешь, мальчик?- спросила сзади тетка.
Насчет мальчика услышать было обидно. В четырнадцать лет попробуй объясни, мальчик ты или парень, или молодой человек, люди как хотят, так обзывают. Я стерпел, повернулся и ответил. Заметил, что Ориф уже близко, рукой показал ему - падай на отдых.
- Мы идем на озеро, в первый раз. У меня только маленькая карта, с нее толку мало. Если и вы туда идете, я был бы страшно признателен, если с собой возьмете. Сами мы дорогу не угадаем.
- В первый раз и наугад?- удивилась молодая казашка.- Да вы смельчаки!
- Хорошо, идите с нами,- вдруг легко сказал старик.- Уговор - во всем слушать, и если надо, с нашими грузами поможете, парни вы спортивные! Как зовут?
- Я Юра, он Ориф.
- А меня зовут Геннадий Васильевич,- старик встал и протянул руку, которую я пожал на азиатский манер, двумя сомкнутыми ладонями.- Там Светлана, тут Сауле,- он кивал на тетку и девушку.
Прямой осанкой старик напоминал какого-нибудь гимнаста, лицо было смуглым, с неуловимо восточными черточками, голова седая, отчего я про себя и звал его стариком. Лет через десять я увижу портрет двойника старика Геннадия - фото Николая Рериха в Гималаях. И это будет не странное совпадение, попросту горы неумолимо меняют людей, сводя к общему знаменателю.
- Но зовите меня Гоша,- с усмешкой добавил турист,- на тропе короткое имя лучше длинных. Я предлагаю сделать привал на обед!
Все оживились, видать, тоже порядком вымотались. Светлана отправила нас собирать дрова на костер. Мы с Орифом безропотно повиновались.
- Теперь на побегушках будем,- шепнул мне Ориф.
Он первым делом снял и куда-то спрятал разорванную куртку, оставшись в мокрой от пота футболке. В подмышках и на спине она белела разводами высохшего пота. Я и сам был пропотевшим, как вьючная лошадка, первым делом спустился к речке и ополоснулся. По берегу вполне можно было набрать сучьев и веток, хотя в принципе серьезных деревьев на этой высоте уже не имелось.
- Мы им не нужны, а они нам позарез,- сказал я.- Потому надо быть вежливыми и полезными.
Сушняка набрали быстро, старое кострище, кружок закопченных камней, было сухим, скоро в нем запылал огонь. Я нашел две палки, достал свой котелок и подвесил его с водой, чтобы закипятить. Подошла Светлана.
- У нас большой запас тушенок,- сказал я.- Предлагаю наготовить крупы с консервой. Нажористо!
- Спасибо, но мы не едим мясо. А вот чаю бы попили. Только дай мне заварить,- с какой-то насмешливой улыбкой ответила она.
Честно говоря, я впервые встретил людей, которые мясо не едят, точнее, сообщают мне об этом. Но достаточно ходил в горы и был готов встретить тут любые чудачества. Кивнул, пошел к Орифу, предложил разогреть тушенку в золе костра и съесть с бутербродами. По жаре хлеб быстро черствел и плесневел. Геннадий вынул из своего рюкзака несколько свертков и банок, разложил на чистой тряпице у костра. Я разглядел замоченную гречку, кучки орехов и кураги, уже разобранную на листья капусту. В костре догревались две банки тушенки, по мне - одной бы хватило, но Ориф был непреклонен. Он выложил свой сверток с бутербродами, которые превратились в кучку промасленных ошметков, нарезку растаявшей копченой колбасы. Следом мятые вареные яйца. На взвод еды. Сучком вытащил из углей консервы и вскрыл перочиным ножиком, обжигая пальцы. Сауле принюхивалась к тушенке, я широким жестом предложил угоститься, и она не отказалась. У всех туристов имелись личные пиалушки, годные и для блюд, и для чая. У меня на все случаи жизни работала большая железная кружка. Орифа мама снабдила новенькой железной посудой из общепита, она директорствовала в кафе. Все ели молча и старательно, старик тщательно пережевывал свою гречку с капустой. Светлана проглотила буквально пару ложек крупы, один грецкий орешек, встала и отошла. Я думал, ей захотелось в туалет за камнями \место сразу оговорили\, но она ушла на ровную травку и снова стала делать пасы руками. Я перевел взгляд на старика.
- Светлана учится вбирать в себя энергию Солнца,- объяснил он.
- Много загорать вредно,- сказал Ориф, осиливший пол-банки свиной тушенки. Больше не влезло, да и с колбасой и масляными крошками ее лопать было непросто.
- Это не для загара. Света хочет питаться солнечной энергией,- вмешалась Сауле, которая одна почти слопала вторую банку с мясом.
Мы с Орифом мало чего поняли, поэтому замолчали. А Сауле глядела на нас и посмеивалась. До сих пор таких красивых казашек я не встречал. На удивление высокая, не ниже меня, стройная, с ровными ногами. К европейским канонам красоты ее лицо не подходило, но глаза были не раскосы, а скорее миндалевидны, смугла лишь слегка, старик и Светлана чернели на ее фоне почти африканцами. Скуластость умерена. И в ней была какая-то порода, не выражусь иначе, которая делала облик законченным, по-своему правильным и - в силу молодости- очень нежным. Я не влюблялся на ходу, просто про себя дивился новому типу красоты. Я-то все больше млел по Ирине Алферовой, актрисе и жене актера Абдулова. Ее фотка висела в моей комнате на двери.
Обедали быстро, лагерь свернули еще быстрее, и мне это нравилось. Старички во всем шустрее нас были. Потом мы вернулись на тропу и длинной цепочкой , во главе с Геннадием, продолжили поход. Мы с Орифом замыкали группу. Шли так до семи вечера. Пересекли вдоль большую долину, покрытую наносной галькой и талыми неглубокими лужами, одолели вместе с тропкой пару выжженых зноем желтых нагорий, видели играющих сурков и вдали - серых рогастых архаров. И никуда не уходило, лишь спускалось ближе, нам на загривки, горячее солнце.
За послеобеденное время был еще один коротенький привал, десять минут перевести дух, женщины отставали, чтобы справить нужду. У меня, сколько бы ни пил, желаний по нужде не возникало, потел как все та же навьюченная лошадь. И на привале Ориф разговорился.
- Значит, мы из-за тебя три часа по скалам вверх карабкались, ты заблудился. А сколько хвастал, да я по горам, я все умею...
- Ориф, я говорил, что этого маршрута не знаю.
- Если бы ты сказал, что мы сразу заблудимся, я бы хрена лысого пошел. И куртку бы не испортил. Что я маме скажу?
- Скажешь, что на Иссык-Куле у тебя ее украли. У курортников всегда что-то теряется.
- Не каждый умеет врать, особенно врать своей матери. Я пока не научился,- резко возразил Ориф.
- Да ладно, перестань,- я не хотел напоминать ему его же байки.- Вот тропа, мы идем, с нами опытный мужик. Все отлично, Ориф. Незачем дергаться.
- А кто дергается? Я не дергаюсь, я не понимаю, как в авантюру ввязался. Ты намекаешь, что я зассал? Кто из нас зассал, это еще вопрос, это не я штаны намочил, когда нож увидел!..
Тут он заткнулся, и я молчал, глядя на него. Значит, глазастый Ориф все увидел и все помнил про драку с Амантаем. Что мне делать? Ориф был любитель поболтать, особенно в компании девушек. Перышки распушить, других парней дураками выставить. И он ей расскажет, что я со страху обмочился. Мне и представить это было невозможно. Я смотрел на измученного напарника. И впервые подумал, что хорошо было бы его здесь, в горах, оставить. Бросить в самом гиблом месте. А лучше бы и прикончить, с гарантией. Иначе мне в город не вернуться.
Мы шли, я гораздо меньше переживал о тяжелом рюкзаке, боли в бедрах, ноющей пояснице. О жажде, или как от пота глаза щиплет кислотой. Я не мог перестать думать про Орифа, его словах, про Натали. Весь мир свернулся в узкий тоннель с окошком, а там мой позор. Ничего другого не существовало.
5.
На ночевку встали опять рядом с речкой, хотя тропа уже забирала влево, на пологое взгорье, из него кое-где выныривали гранитные утесы, иногда посверкивая в косых солнечных лучах. Неровные зубья в широкой пасти. Солнце почти касалось вершин сзади, где-то над далеким Алмарасаном. Полчаса светлого времени, чтобы ставить палатки, соорудить костер и проверить хозяйство. У Орифа к этому времени начались судороги в икрах. Наверное, сильные, он подвывал и тискал ноги пальцами. Когда сильно щиплешь мышцы, помогает. Я помог ему спуститься к речке, усадил на широкий камень, посоветовал снять джинсы и сунуть ноги в воду. Холод тоже помогал от судорог. Сам вернулся, минут за пять вздрючил измятым горбом свою польскую палатку, белую от старости, с парой ярких заплат. Геннадий ставил палатку своим дамам, нейлоновую, с предбанником, я такие видел, но никогда не пользовался. Светлана и Сауле влезли внутрь синего нейлона, вылезли уже переодетыми в свитера и плотные штаны. Мы поднялись на две с половиной тыщи метров, ночи тут теплыми не бывают. И как только скрылось солнце, ущелье заполнилось густым сумраком, загудел холодный ветер. Ориф вернулся от речки, тоже переоделся, завозился с своим рюкзаком. Я разжигал костер, он кинул на ветки очередную пару свиной тушенки. Я не выдержал и одну банку отложил.
- Нам столько не сожрать! А через пару дней еды не останется!- возмутился я.
Ориф вытащил из рюкзака еще две банки, прижал их к груди и поднял ту, которую я вынул из костра. Отошел к реке и по одной забросил банки с тушенкой куда-то за речку.
- Я сдохну, если завтра буду их таскать!- рявкнул он, обернувшись.
Мне надо было заниматься ужином, чаем, разматывать два спальника. Я решил не обращать внимания на эти чудачества. Спутники вроде бы ничего не заметили. У меня в рюкзаке ждала употребления буханка серого хлеба, уже нарезанная крупными ломтями. И мешок сухарей. Хлеб надо было есть, и я выложил его к костру. Еще помидоры, луковица, несколько кусочков копченого сала. Штук пять отварных картофелин. Ориф не ждал общей команды. Быстро вытащил с пламени тушенку, вскрыл, всю съел с куском хлеба. Попил холодной воды из речки и спрятался в палатку, долго там возился, натягивая спальник.
- Твой приятель не в духе,- сказала с улыбкой Светлана, присев у костра рядом со мной, на свернутое шерстяное одеяльце.
- Это его первый длинный маршрут.
- А ты?
- Я ходил на пик Пионера, еще четыре дня по Заилийскому Алатау, там видел потрясающие водопады, ну и просто несколько лет пацаном тренировался на турбазе.
- На Иссык-Куле уже бывал?
- На машине пару лет назад возили. Надеюсь собрать там облепихи, а в Алма-ате ее продам на рынке. Хочу что-то заработать.
-Да-да,- закивала Сауле, с аппетитом поглощая бутерброды и сало.- Все говорят, у киргизов там роскошные фрукты и ягоды. Смородина крупная, сладкая.
- Смородина отличная, но в рюкзаке ее не донесу, компотом станет. Облепиха покрепче и дороже,- солидно возразил я.
Пили чай, мой цейлонский пополам с травами, которые всю дорогу собирала Светлана. У нее вполне хватало сил на дела и хлопоты, хотя она опять почти не ела. Взяла у меня помидор, плюс ложка замокшей гречки, ну и две чашки чая.
- Это у вас пост?- спросил я.- Ну, вы голодаете, потому что дали обет или что-то такое...
- Я не христианка,- сказала она, улыбаясь, отчего вокруг рта собирались резкие морщины.- Поститься мне незачем, разве я толстая?
Я бы назвал ее крепкой теткой средних лет, но не вслух.
- Значит, вы атеистка?
- Нет, это слишком просто. Ни во что не верить - примитивно.
- А ты, парень, разве атеист?- спросил седой Геннадий.
- Черт его знает...
- Когда мы шли, я слышал, ты товарищу советовал не пинать камни и траву. Ты говорил, горы этого не любят. Мне кажется, ты не шутил.
- Не шутил. Я видел в горах разное, одно правило для себя усвоил: тут все всерьез. Шутки не пройдут.
- Ты думаешь, горы живые?- вмешалась Сауле.
- А какие же еще. Ты этого не чувствуешь?- удивился я.
- Что мне чувствовать? Камни и камни. Красиво, да, но чем дальше, тем все мрачнее,- казашка передернула плечами.
- Хорошо, вот вы, Светлана, не атеистка. И питаетесь солнечным светом. Это какая религия?- вернулся я к своим вопросам.
- Это не совсем религия. Я знаю, что мы пришли сюда из космоса. Мы дети звезд. И значит, должны уметь брать от космоса энергию. Я этому учусь несколько лет. Вот только в моем Ленинграде солнца слишком мало, чтобы зарядиться, нужно ехать сюда, в Азию. В горах энергия просто бешенная.
- Но вы что-то едите!- победно сказал я и выставил указательный палец.
- Она все делает правильно,- вмешался Геннадий.- Если желудок и кишечник совсем не нагружать, они атрофируются. Просто высохнут, или сами себя переварят, такое иногда бывало.
- Вы тоже из космоса?- спросил я его.
- Нет. Мы все разные. Сауле материалистка, как все советские школьники и студенты.
- У нее мусульманское воспитание, так что тоже все непросто,- заметила Светлана.
- И она хочет заниматься йогой,- продолжил седой.- В прошлом году мы вместе были в одном лагере, там гуру давал ей уроки, а я просто лечился. И Светлана туда ко мне в гости прилетела.
- То есть, вы солнцем не питаетесь?
- Я питаюсь всем, что могу усвоить. Будет нужно, кизяк после коровы или овцы подберу и съем. Я даже камушки глотаю. Смотри,- он подобрал на обрезке скатерти у костра какую-то кучку и в ладони показал ее мне.
Там были меленькие, в сантиметр диаметром, камни, все округлые, точеные водой, явноподобранные в горной речке. Седой Геннадий с некоторой торжественностью засыпал всю горстку себе в рот и проглотил. Мне казалось, слышу, как они с хрустом прошли у него в пищеводе. Потом сделал несколько глотков чая.
- Я понимаю,- сказал я невозмутимо.- Птицы так глотают камни для ускорения пищеварения.
- И ты, Гоша, похож на надутого индюка,- засмеялась Светлана, легко наклонилась ко мне и толкнула плечом. От нее пахнуло густым запахом пота и чего-то еще, каких-то трав или благовоний. Мне толчок показался странным. Но виду не показал.
- У меня десять лет назад вырезали язву,- заговорил, посмеявшись, Геннадий.- Большой кусок кишок вытащили. Врачи требовали, чтобы я только манной кашей питался. А я ем все, даже камни. Разве не чудо?
- Мясо не едите,- возразил я.
- Не ем, оно мертвое. Оно хранит память о смерти, и я эту память чувствую. А мог бы и тухлятину сжевать, без последствий. Просто я свой кишечник восстановил, нарастил, сколько надо. И укрепил! Веришь?- он насупил брови и перешел на торжественный тон.
- Верю,- серьезно сказал я, подумав - "Ты меня на Иссык-Куль отведи, а верить-то я всему готов, если надо".
В палатке меня вырубило сразу, только успел завернуться в расстегнутый спальник, как в одеяло. Что-то поползло по руке, открыл глаза - а уже светает, снаружи звяканье и шаги. На руке сидит крупная черная двухвостка, насекомое с саранчу величиной, имеет привычку залезать в сырое теплое место и сильно кусаться. Двухвостку я раздавил, посмотрел на спящего Орифа, аккуратно выполз из палатки на белый свет. Буду точным, на темно-серый и совершенно ледяной. На короткой вытоптанной траве и на камнях лежал иней, чистые крупины снежной присыпки. неподалеку делал зарядку Геннадий, плавно двигал ногами-руками, как завзятый китайский орел. Позвал меня жестом, а когда я подошел, сказал:
-Давай не будем шуметь, пусть женщины выспятся. Нам сегодня первый перевал брать, им нелегко придется. И сам разомнись, ноги-то наверняка ноют?
Про ноги он не ошибался, они окаменели, а любое приседание вызывало у мышц сильнейший протест. Но из уважения к чужым сединам я поприседал, сделал с десяток наклонов и отжиманий, и пошел к реке умываться и чистить зубы. Есть совершенно не хотелось, хотелось все на себя из рюкзака натянуть - зубы от холода щелкали. А еще по всей речке висел туман. Хотя в горах на высоте непонятно, туман тут, или просто облако низко ползет. Туманы не ползают обычно. А эта серая завеса, что еще и непрерывно перетекает, удивляет очертаниями, и закрывает все нижнее ущелье реки, она сползает по уклону, одновременно распухая вверх, туда, где скромно мерцают в густо-сером небе последние звезды, и вот-вот из-за пиков на востоке вылезет край солнца. Я глянул на дедовы часы - пять утра. Стал собирать сырые остатки стеблей по берегу, сухой кизяк. прошлогодний растительный сор и траву. Чаю кипящего очень хотелось.
Я вернулся с охапкой хвороста к очагу, разжег костер, повесил котелок с водой. Резко прихватило живот, и пришлось шустро убегать в поиске укрытия. Метрах в ста на берегу красовалась груда камней с меня ростом, за ними я и решил присесть. Когда подошел, из укрытия вышла Светлана, оправляя на себе лыжные штаны.
- Извините, доброе утро,- я сильно сконфузился, а ей все божья роса, кивнула, усмехнулась, и пошла к белым бурунам речки. Умываться. Меня еще впечатлило, какие светлые, бледно-голубые и холодные, у нее глаза. В общем, все в этом рассвете было холодным. Но когда облегчился, стало и теплее, и веселее. В лагере проснулся Ориф и быстро скатывал палатку, вот только зря спальники повыбрасывал на мокрую от инея землю. Я сказал ему "Привет", занялся спальниками и рюкзаками. Мы оба сняли свитера, натянули вместо тапок походную обувь - она ночевала снаружи и тоже сильно отсырела - мой просчет.
-Ну нафиг, что вы ночью устроили, спать не давали?- возмущался товарищ.- Камни глотают эти дети звезд, кишки выращивают. Тебе по ушам ездили, а ты и не в курсе? Я так понял, они йогами заделались? А где их доски с гвоздями? Они спать на гвоздях должны!..
Я опасался, что его услышат: группа уже усаживалась вокруг костра на завтрак в десяти шагах от нас. Главное, Ориф был в порядке, отоспался и отдохнул. Натянул чистую футболку, приличные спортивные штаны из синтетики, даже слегка проросшие усы под крупным носом бодро топорщились. Он пошел завтракать, я за ним. У костра приятеля взбудоражило соседство женщин, он пару раз галантно обратился к Сауле и Светлане, кося глазом на ладную фигурку казашки. Завтракали всухомятку: йоги налегали на сухофрукты, мы с напарником доели свежак - мятые помидоры, потаявшее сало и серую буханку. Солнце сбрызнуло лучами верха горных отрогов. Мир обещал скорое тепло, и мы опять повесили на спины огромные рюкзаки и пошли по узкой, едва различимой на камнях и сухой почве тропинке.
6.
Вышли из лагеря в семь. Менялся не только пейзаж, но и сама тропа - стала менее приметной, часто ее приходилось угадывать в месиве обломков и окатышей, нанесенных весенними селевыми потоками. Но уже появились туристические вешки, а попросту туры. На каждом повороте, чаще в пределах видимости, на тропе имелись столбики из трех-четырех плоских камней. Они указывали путь...
Раз-два, три-четыре, Все нам ново в этом мире
Сильные, смелые, ловкие, умелые
Кто шагает дружно в ряд
Комсомольский наш отряд! -
- эта придурковатая считалка-маршировка выручала меня в трудные минуты и часы, если надо далеко бежать или высоко идти. Мозг выдает ее автоматическим рефреном, даже если перегружен другими делами. Я иду, передо мной качается легкий рюкзачок Сауле, широкая красная панама прячет ее голову. А мне надо решить проблему - как прикончить друга и напарника по походу. Если представить, что он вернется в город и расскажет Натали, что я от страха обоссался, сразу накрывает паника. Начинает колотить всего. Я не смогу находиться рядом, не то что говорить-шутить, чтобы улыбнулась в ответ. Мне не найдется места в одном классе, одном городе. Кстати, возможно, придется уехать в какое-нибудь училище, в другом городе. Какое? Пока - любое, например, мореходка. С зрением в минус пять мореходка примет? Нет. Видишь, Ориф, ехать мне некуда, гораздо проще тебя угробить.
Примерный план был прост: мы идем на озеро большой компанией, много свидетелей, поэтому кончать с ним буду на обратном пути, а пока нужно все осматривать и думать, где и как его легче уничтожить. Самое лучшее, если сам загнется, а я не успею помочь. Тропка по крутому склону, он падает, я кричу и лью крокодиловы слезы над умирающим другом. Он умирает пару дней, сломан позвоночник и пробита голова. Я ему водички дам. Жрать не может, даже говорить не может. Я напоследок скажу - гляди, Ориф, ты тоже обоссался, весь обоссаный лежишь. Ай, как некрасиво!
Едва мы вышли из горловины большой , забитой галькой долины, как тропа изменила реке, ушла в сторону, и стала резко подниматься, повторяя загибы небольшого ручья, его почти не было видно, лишь шумела вода в грудах белых и серых камней. Зато хватало мелких ящериц, да иногда на проплешинах почвы трепетали хрупкие легкие маки. И разноцветные наплывы мха и лишайников. Кажется, шутки кончились, предстоял резкий набор высоты. Мы переводили дух, я подошел к Геннадию, спросил, где штурмуем наш перевал. Он долго смотрел в изломанную линию гор над нами, ткнул в какую-то белую седловину с пестрым языком ледника.
- Вроде как там. Да, еще пора всем надевать черные очки.
- Мы их не брали,- признался я.
- Солнце глаза спалит,- терпеливо объяснила Светлана.- Марля хоть есть у вас?
- Бинты есть,- гордо сказал я.- И зеленка, жгут, и мазь Вишневского.
- Намотайте бинты на глаза и идите с ними, пока с той стороны в долину не спустимся,- командовал Гоша.
Ориф что-то бурчал, но бинтами мы обмотались, прижав их сверху кепками. Сквозь марлю кое-как дорогу можно было рассмотреть. И все пошли дальше. Вперед и вверх. Под хруст камней и треск костей.
Дальше шли и шли. В лоб на косогор, затем наискось по каменистой осыпи, развернулись, наискось по следующей осыпи. Пару раз я неудачно ставил башмаки, обломки двигались, и нога проваливалась вниз, а порода угрожающе сползала, тогда я резко приседал, чтобы не сломать щиколотку. До перевала был один короткий отдых, мне привязали к рюкзаку спальник Сауле, а то ее уже откровенно покачивало от изнеможения. У меня был полулитровый термос, у Геннадия литровый. Сделали по несколько глотков горячего чая. Ориф предпочел холодную воду из своей алюминиевой фляги. Все сильнее стучала кровь в висках, снова пот обжигал глаза. Потом как включение: справа длинный серый торос льда, ноздреватого, с вмерзшими камнями. Я поднял голову. Геннадий уже скинул рюкзак, стоял у деревянного шеста на небольшой пирамиде из обломков. Вниз от наших ног почти падал белоснежный ледник, по его нижним краям чернела и краснела кайма из скальных пород. Мы вскарабкались на первый перевал, дальше вниз!
Ориф вытащил очередную банку свиной тушенки, торопливо начал вскрывать ножом, словно бы упреждая мои негодующе крики.
- Сколько у тебя еще банок?- вяло спросил я.
- Эта последняя. Все! - он ножом стал выковыривать начинку и кидать в рот.- Хлеба дай.
У меня в рюкзаке был большой мешок сухарей, вперемежку из черного, серого и белого хлеба. Я вынул горсть, положил на камень рядом с консервой. Сам жирного не хотел. Предприимчивая Сауле вскоре подсела к Орифу - доедать свинину пополам с салом. А я угостился у Гоши измятым яблоком. Вот то, что Светлана совсем не ела, а делала в стороне свою гимнастику, меня впечатлило. Сил мы на подъеме оставили немеряно, а она солнышком питается. Вскоре меня зазнобило - ветер был холодный, мокрые тела быстро остыли. Светлана еще сделала несколько снимков своим "Зенитом", мы пошли вниз с перевала.
Спуск с хребта прошел нормально, без падений все осторожно пересекли ледник, разве что Сауле раз провалилась до пояса в скрытую промоину и промочила кроссовки. Но каверна оказалась неглубокой, а могла бы казашка и с головой уйти, поэтому ее сетования никого не напрягали. А дальше снова утоптанная тропка - и ведет по пологому спуску, под ногами сухая коричневая земля, иди и радуйся. Через часа три привал. Ориф все чаще тер глаза. Я посмотрел, что там у него, подозвал Гошу. Подошла и Светлана. Стала что-то тихо Орифу втолковывать. Он вырвал руку, грубо ответил, отошел.
- Ну, чего развопился?- спросил у него я.
- Да эта ленинградская дура хрень всякую несет,- обиженно буркнул он.- Че, правда, могу ослепнуть?
Он спалил себе солнцем глаза. Скорее всего, бинты его раздражали, и часто убирал их под кепку, пока мы карабкались на перевал. Теперь глаза были вздутые и натертые, с сетками лопнувших капилляров, а по нижним векам выступили красно-черные бляшки мелких язв.
- Она мне предложила : пописай на бинты и замотай глаза. Ну, дура?!
- Делай, что сказала,- посоветовал я. - Это не шутка, ты снежную слепоту заработаешь. Дня на три можно вообще без зрения остаться.
Он посидел, выматерился, ушел за камни. Вернулся, уже обмотав лицо мокрыми бинтами. Когда тронулись, я теперь шел последним и ухмылялся: ага, Орифчик, и мне есть чем тебя прикалывать!
По гребню косогора мы перескочили с перевала на длинный отрог, не сбавляя хода, шли и шли, а впереди раздвигались скалы, давая картинку на долину между двумя параллельными хребтами. Долина отливала снизу зелеными травами и склонами цвета запекшейся крови. Я настолько втянулся в размеренную ходьбу, что словно бы расстался с телом, воспарил вверх. И с восторгом смотрел, как облетает ущелье беркут. Он был ниже нас, ветер, что спихивал нас в ущелье, топорщил рыжеватые перья на спине птицы, сжатые крючья когтей прижаты к брюху, огромные плоские крылья иногда шевельнутся, и беркут закладывает размашистый маневр. А потом я смотрел на Орифа, он тоже втянулся и споро шагал, потряхивая опустевшим рюкзаком. И огонь выжигал мое сердце.
Не ревность. Я не ревновал его к Натали. Хотя в это трудно поверить, еще труднее объяснить. Слишком Ориф был хорош: плечистый, с горделивой осанкой, любящий принять позу и громко разглагольствовать. И смелость, и смекалка есть. И тут, в выматывающей гонке по горам, не ломается, идет и идет. Все при нем. Но если он проболтается, как я тогда с Амантаем...А он обязательно проболтается, потому что это его козырь, его выстрел в яблочко. И мне тогда не будет жизни.
7.
Ночевали у киргизов. Семья - коренастые, в пыльных пиджаках и сапогах отец да сын, еще дочь-малолетка. Дочь хлопотала в юрте, выкладывая угощенье на дастархан. Баурсаки, курт, лепешки, какое-то вяленое мясо. Мы с Орифом уже поставили палатку, чуть в стороне от киргизов, потому что перед юртой был загон, в котором храпели и задирали друг дружку два небольших жеребца. Рыжий и пегий. Чуть дальше большая отара, голов в триста. И два пса, азиатских волкодава, которые мне совсем не нравились. Или я им - когда наш отряд подходил, волкодавы вдруг вынырнули сзади, меня облаяли, а один демонстративно наскакивал и даже раз вцепился сзади в рюкзак, отчего я сразу повалился. Пес в холке был мне выше пояса, и с клыков почему-то капала пена. Но не бешенный, так молодой чабан уверял. Его отец все глядел на нас и хихикал, а Геннадий разговаривал с ним на киргизском, подозреваю, не очень то вразумительно, потому что молодой чабан иногда отвечал по-русски, а отец на все слова похохатывал. В юрте воняло мокрой шерстью и навозом, но ужинать надо было там, с хозяевами, чтобы не обидеть. Еще они очаг кизяком растопили, жидкий дым расползся по углам, хоть святых выноси. Да где их в юрте взять? Но была возле девчушки огромная чашка с кумысом. Голубым, кисловатым молоком кобылицы. Я пил и не мог напиться, повторял "Якши, ай якши!", а чабаны одобрительно похохатывали. Когда я вышел в разгар пирушки по нужде, ноги норовили в разные стороны шагать. Но я отошел, облегчился и засмотрелся на звезды. Будто кто рассыпал воз с гранеными самоцветами, и те искрили, переливались, заполняя огромное бездонное полотно. Мы пришли со звезд? А я откуда, с какой звездочки? Дай угадаю...
В ощипанной овцами стерне что-то шуршало. Я сделал шаг назад, всмотрелся: от меня уползал здоровенный щитомордник, я его ненароком окропил мочой. Ну, хотя бы драться не полез. Я присел, земля была почти горячей. Среди травы в земле виднелись ровные дырки. Не для сурков, маленькие, да и не для змей - слишком близко кочевье. И тут из дырки выпрыгнул черный шарик, смешно пробежал на неразличимых в сумерках ножках. На спине тушка имела махонькое желтое сердечко, размером была со спелую ежевику. Дама червей , она же самка каракурта.
Я совершенно спокойно и без всяких дум вынул из кармана штанов коробок со спичками. Спички горстью переложил в другой карман, а приоткрытым коробком на раз поймал паучиху. Задвинул коробок и положил в нагрудный карман лыжного свитера. Горы дали мне оружие,- я так позже решил, когда шагал обратно к юрте.
Чай киргизы забелили простоквашей и удобрили солью, мы все с трудом по одной пиалушке выпили. Зато Ориф уничтожил тарелку с баурсаками и кусок вяленой колбасы - казы из конины. Напарник пожаловался киргизам на глаза, старшой посмотрел, поцокал языком. Отдал распоряжение дочке. Она поманила меня, легко выскользнула в ночь. Я за ней. Что она в темноте делала, не сообразил. А мне в руки попал длинный лоскут шерсти, в чем-то перемазанный. И сладкий приторный запах.
- Сильно тряпка воняет,- сказал я.- Парень будет ругаться.
Она поняла, закивала, куда-то исчезла. Через пару минут опять сунула мокрый лоскут, от которого теперь отчаянно попахивало валерьянкой. Тут как раз из юрты вылез Ориф, сонный и пьяный, пошел спать в палатку. Я за ним, завязал ему на голове лоскут, вылез наружу. Ароматы валерьянки Орифа не смущали, а меня едва не подташнивало. И руки чем-то вымазаны. Снаружи подошла Светлана, осмотрела и обнюхала мои руки. Сложное у нее стало лицо.
- Гоша,- сказала она старику,- мы с первобытной медициной столкнулись. Мальчику Орифу глаза лечат менструальной кровью. Как думаешь, поможет?
- Утром подумаю и отвечу,- сказал Геннадий.- Как ты, парень, силы еще остались?
- Он молодец,- вместо меня ответила Светлана.- И с кочевниками общаться умеет. Бывалый паренек!
Я чуял насмешку, но решил не дерзить. Все мы слегка окосели от кумыса. Гоша и Светлана залезли в палатку. Я стоял и смотрел в горящее звездами небо. Порыкивали псы, фыркали кони. Протяжно взвизгнул степной зверь, похоже на сурка. Тоже иногда любят поскандалить между собой. Из синей палатки вылезла Сауле, а я думал, она уже спит.
- Давай пройдемся,- предложила мне.
Мы отошли метров на сто от юрты и палаток. Здесь сильнее завывал ветер, тьма была кромешной, опасной. Я-то помнил, как на змею наткнулся.
- Сауле, а мне показалось, что ты киргизов не любишь?- спросил я.- Сама с ними не разговаривала, а на их обращения злилась почему-то.
- Да они совсем того,- поморщилась казашка.- У них к девушкам такое простое, пошлое отношение. Ай, гляди, у тебя жопа большая, мягкая, хорошо тебе сидеть на ней!
- Так и говорят?- изумился я.
- Говорят и похлеще.
- Где ты с этими йогами познакомилась?
- Здесь рядом. Вот по этому урочищу, если не путаю, километров двадцать в сторону Чимбулака. Бывал на Чимбулаке?
Я кивнул.
-Там был лагерь для любителей нетрадиционной медицины. А у меня в детстве ноги плохо работали, меня китайцы лечили, кололи, разминали. И вылечили. Сказали, обязательно должна йогой заниматься, и ходить побольше. Гоша и Света не йоги, но все равно они замечательные.
Мы сделали небольшой круг и вернулись к палаткам. Синяя нейлоновая ходила ходуном, и мы затормозили на подходе. Возня в палатке прекратилась, вылезла Светлана с растрепанной головой, за палаткой присела и пописала. Нас в темноте не увидела. Я-то смутился, а вот казашка тихо хихикала. Наконец, я залез в свою палатку, пропахшую валерьянкой, и заснул намертво.
Паучиха скреблась, злилась, и под утро вырвалась из спичечного коробка. С моей груди легко прыгнула на щеку и запустила длинные пушистые лапки мне в рот.Тут я от страха проснулся. В палатке темно, снаружи уже топают и беспардонно кричат киргизы. Я нащупал спичечный коробок - закрыт. Вылез из спальника, поднес коробок к уху, различил шорох и судорожно выдохнул: на месте. И глаза привыкли к полутьме: у спящего Орифа сползла с головы тряпка, я ее взял в руки и вылез из палатки, чтобы выбросить.
На часах начало пятого. Звезды поблекли, не такой сильный ветер. Молодой чабан кричал что-то собакам или овцам, и медленно трусил к отаре на рыжем коньке. Потом гулко щелкнул кнутом. Я бросил тряпку в кучу мусора у юрты, избавился от остатков кумыса. Из синей палатки вылезли Геннадий и Светлана.
- Как там Ориф?- спросила она.
- Дрыхнет.
Они отошли подальше и стали делать разминку. Тетка словно бы вальсировала с невидимым партнером, кружила да руками плавно помахивала. Геннадий тщательно разминал мышцы на ногах, на руках, плечи. Подозвал меня и попросил помять ему спину. Я все выполнил. Вместе решили чая от хозяев не ждать, напиться из термоса.
- Нам сегодня второй перевал надо пройти. Там высота четыре с половиной тысячи. Если не спустимся до заката, сильно замерзнем,- беспокоился седой дядька.- В темпе, все сегодня делаем в темпе.
А ко мне пристроился черный волкодав, причем не облаивал, не кидался, а стоял рядом и показывал клыки. Злобно так порыкивал. Пойду - рычит громче. А у него там отара, может быть, разбредается, чабан туда-сюда скачет и орет. И надо мной туристы смеются, потому что я на пса реагировал очень нервно. Но пришлось потерпеть, разбудил Орифа, выгнал его из палатки и стал нашу поклажу собирать да скатывать. Глянул на глаза Орифа: не считая черных царапин, глаза были в порядке: припухшие и в сетке порезов, будто кошка драла. Он сказал, что ощущений никаких не осталось. Ну, пока еще и солнца не было. Пошли завтракать.
- А сколько у тебя тушенки осталось?- спросил Ориф, поедая сухари и сало.
- У меня две банки перловой каши с говядиной.
- И все?
- Ориф, я тебе за неделю до старта сказал, что имею две банки, и именно они лежат в рюкзаке. Сухари, сахар, чай, сало. Что обещал, то несу.
- Думаешь, я сволочь, раз всю свою тушенку использовал?- с вызовом спросил он.
- Сожрал ты три банки, а три выбросил. Может быть, на обратном пути будем их искать, от голода загибаясь. Старайся то место не забыть.
Когда мы пошли дальше, я размышлял, как мне повезло, что к группе Геннадия присоединились. Если бы шли с Орифом вдвоем и собачились - хуже не представить. А теперь вокруг всякие люди, если одна рожа раздражает - на другие смотри. Тем более, старик с попутчиками заинтриговали меня сильно. Старик был болтлив и хвастлив, Светлана много из себя строила, но я видел, что они по-любому оригинальные люди. Другие, каких я еще не встречал. На нас с одноклассником смотрят, как на зверят каких-то, да и плевать, зато ведут по маршруту и опытом делятся. Еще я почему-то не мог нормально поесть, много еды в живот набить, а затраты энергии были колоссальные. И ощущал, что после пары часов ходьбы силы уходят, как вода в песок. Когда идешь по скользкой, иногда почти вертикальной тропе, и нужно то ползти, то перепрыгивать с камня на камень, а за плечами качаются на раме двадцать кило, и всегда ты полуслепой от пота,- усталость и бессилие пугают и бесят.
Тропка завела нас из широкой зеленой долины в узкое сухое ущелье с черными отвесными склонами. Только чахлые кусты да полынь торчали из расщелин. Идти приходилось по обломкам камней, оттого сильнее выматывались. Возможно, всех нас не сразу отпустило похмелье после выпитого накануне кумыса. Еще Ориф забыл наполнить у чабанов флягу свежей водой, на первом же передыхе мы опустошили мой термос с вчерашним чаем, а дальше высунули языки и стали мечтать о ручьях и речках. А тропка полезла на крутые склоны, и вдруг легко перемахнула пологий отрог, где нас ждала симпатичная лужайка, а за ней бурливая шумная река - и ее надо было форсировать.
Десять утра, Ориф злобным голосом требовал еды, я высыпал горсть сухарей и несколько кусков рафинада. Смотрел, как Геннадий с теткой ищут брод. Вдруг обнаружил, что на поляне, где мы сидим, полно эдельвейсов. Сорвал несколько - коротенькие пушистые стебли с плотными мясистыми соцветиями бледно-зеленого цвета. Я рассказал приятелю, что это легендарный цветок, и на турбазе я лишь раз у пика Пионера смог набрать эдельвейсов, а потом по рублю толкал отдыхающим. Ориф не верил.
- Тут смотреть не на что, хуже одуванчика.
Вернулись Геннадий и Светлана, эдельвейсам обрадовались, набрали себе по пучку и упаковали в рюкзаки. Седой нашел еще какое-то растение, колючку с узенькими грязными листиками, спрятал в карман куртки. объяснив мне: Это жусай, чабаны его овцам дают, особенно весной, когда животные истощены и болеют. Вроде как сильный стимулятор
Тут уж я всю поляну обошел, два кустика жусая выдернул, себе про запас припрятал. Решили штурмовать речку, прямо там, где стояли, хотя кипели тут буруны весьма шумно и угрожающе. Появилась веревка. Старик пошел первым, закрепил страховочный фал на камнях противоположного берега. Я держал конец на своем берегу, а по веревке пошли женщины, без груза, и Ориф с рюкзаком. Светлана и Ориф искупались, не устояв на скользких камнях в стремнине. Потом Геннадий вернулся ко мне, нацепил оба рюкзака женщин и перетащил их через реку, за ним пошел я, не падал, но все одно вымок до самой кепки. Кеды отчаянно скользили на камнях, и я предпочитал идти по глубине, чтобы не шлепнуться - а там и головой об камни недолго. Всем нам пришлось переодеваться и сушиться. Ориф натянул грязные джинсы и рваную куртку. Светлана запросто, буквально у меня под носом, скинула с себя все до нижнего белья и натянула сухую одежду. У меня смены не было, чистые брюки и новую майку я берег для курортов Иссык-Куля, поэтому просто отжал, как мог, лыжные штаны, майку и свитер. Уложил на камни - солнце уже попадало сюда. На этом берегу нашелся сухой хворост, выброшенный рекой, и мы соорудили костер - все на подбор синие и трясущиеся, сгрудились вокруг огня, хотелось подсушить обувь и унять стук зубов. Но солнце начинало припекать, я выпил чаю из термоса Геннадия, жизнь продолжалась. Седой скомандовал на выход. Ориф захотел идти сразу за Сауле, сказал - морда у нее глупая, но попка что надо. Я пошел замыкающим, подумав, достал из кармана штанов стебель жусая и стал его жевать. Хотел сил себе прибавить. Стебелек горький, сухой, но я его разгрыз и проглотил.
8.
От проглоченного месива из жусая в желудке сперва крутило, потом подташнивало, а спустя полчаса разгорелся огонек. Я запаниковал, представив себе, что это уже язва дырявит мне стенку желудка. Но боли не было, огонек ровно грел мне живот и вкачивал в тело силы, немного, зато вовремя. Тогда был момент, когда я готов был сломаться, да выдюжил!
У красавчика Орифа вся жизнь малина - Сауле отдала ему запасные черные очки, а я по-прежнему мучаюсь, замотав лицо марлей. иногда препятствий под ногами не разглядеть, спотыкаешься и поминаешь плохих животных. Нас снова ждали осыпи, с еще более мелкими белыми камушками, которые норовили рухнуть от наших шагов пластами по два-три метра. Первым шел и попал в такую ловушку Геннадий - съехал по склону метров пять и оказался заваленным камнями выше пояса. Я помог ему вылезти на поверхность, опять изумившись весу его рюкзака - килограммов сорок в нем было напихано. С большим удивлением оглядывал сухопарого мужика, стариком называть уже язык не поворачивался. Ниже меня, легче меня, а прет такие веса. И сколько же ему лет? На очередном привале задал вопрос.
- А сколько дашь?- оживился седой.
- Пятьдесят,- предположил я.
- Ой, не надо,- вмешался Ориф,- нет вам пятидесяти.
Гоша захихикал и полез в задний карман рюкзака, вынул обмотанный пленкой пакет, показал нам красный паспорт. Брюнет с усиками на фотке никакого отношения к нынешнему Гоше не имел, так мне показалось. И по записи выходило, что дядьке шестьдесят три года. С паспортом лежала и вторая книжечка, инвалидная, которой Гоша отчаянно гордился, тряс свидетельством у меня перед лицом.
- Я же говорил, что весь кишечник потерял! Потерял и нашел! Ты о таких чудесах слышал?
- Мир большой, а я еще молодой, маленький, мало чего слышал и видел,- постарался я ответить с иронией и достоинством, но вся наша измученная и грязная компашка грохнула смехом, даже занятый делом Ориф. Перестал грызть кусок рафинада и гоготал.
Мы выбрались из чересполосицы обломков и замшелых валунов к длинному подъему, который несколькими укреплениями пересекали скальные пояса. Скалы были невысокие, просматривались проходы. Снизу вверх пояса сильно различались окрасом - почти белые, красные, наверху иссиня-черные, с первыми белыми пластами между них, это с перевала высовывал языки небольшой ледник. Пошли на штурм, Ориф снова отстал, после того, как камушек из-под ног Сауле легонько тюкнул его в грудь. Вроде как я получил возможность любоваться округлой девичьей попой, правда. там еще темнело пятно пота, да иногда ощутимо попахивало сырым усталым телом. Я и сам был мокрым, а ветерок все усиливался, и холодные злые нотки в его напоре становились убедительней, так что спину под рюкзаком откровенно подмораживало. Это действительно был самый трудный день - на середине подъема мои бедра стало потряхивать крупной дрожью, мышцы сводило от усталости. На резких поворотах меня шатало, а при малейшей заминке я норовил припасть к близторчащему камню или скале, лишь бы ощущить сладкую и вязкую неподвижность...
- Эй, куда? Да стой же, стой, мы пришли!- закричал мне седой Гоша, и пришлось вынырнуть из мутного полусна.
Он сидел на своем рюкзаке, перед ним стояла Сауле, ожидая, когда старик сдернет с нее поклажу. Ленинградская тетка уже вытянулась, раскинув руки, в стороне. Ориф отставал, где-то внизу, за ледяным карнизом, слышались его шаги и бормотанье. Мы взобрались на перевал, а я сразу не заметил. Вот когда шумно сбросил рюкзак, разогнулся - и сильный ветер ударил по горящим щекам, заполнил рот, и легкие чуть расправились, вбирая разреженный воздух, тогда я поверил в победу. Сел на свой рюкзак с привычным пятном пота, нашел в кармашке упаковку таблеток с витамином Це, десять сладких штучек за шесть копеек. И выдернул термос. Пить хотелось, дышать. И смотреть - дальше и внизу, в легком мареве зноя, угадывалась изогнутая гладь Иссык-Куля.
Вдруг у меня из-за спины и плеч поползли белые клубы, ветер отчетливее засвистел, и нас накрыло туманом - это плотное белоснежное облачко вслед за нами выползло на перевал и слегка застряло на его неровностях неплотным подбрюшьем. Появился Ориф.
- ****ь, *****, я думал, сдохну. Вас нет, тишина, куда иду, непонятно, а тут туман...- громко бормотал он, падая спиной на лед рядом со мной. Я протянул чашку с теплым чаем. Он выпил, наскреб рядом с собой зернистого плотного снега, приложил к лицу.
- Эй, Ориф, осторожней, сейчас тебе лихорадку схватить, как чихнуть,- сказала тетка. Она, кстати, давно уже была в застегнутой куртке, как и все наши знакомцы. Я тоже сдернул с пояса мастерку, упаковался, ощущая все более неприятный озноб. Но как же красиво тут было!
Склон хребта, обращенный к Иссык-Кулю, был юго-восточным, более прогреваемым и теплым, и было видно, как близко поднималась растительность к границе камня и мертвой породы. Меня откровенно радовало, что все спуски выглядели пологими, удобными, а тропа отчетливо проглядывалась натоптанной ниткой, ровно пересекающей небольшое плато, уже зеленое взгорье, чтобы дальше занырнуть в ущелье, покрытое тянь-шанскими елями. Очень хотелось бежать туда, потому что всех нас ветром выстудило, а мы с Орифом, не имея вороха теплых одежек, начали стучать зубами. На нем уже красовалась изорванная курточка, я из рюкзака вынул все, в том числе и чистый комплект "курортника", в результате едва впихнув в кеды стопы, с тремя парами натянутых носков. Думаю, на перевале было около нуля. А главное - ветер и ветер, ровный и острый, как лезвия ножовки, которая скреблась по нашим мокрым изнуренным телам.
Между тем Светлана фотографировала всех нас и округу. Сауле , закончив натягивать свитера и штаны, активно жевала бутерброд, Гоша перекладывал что-то в рюкзаках.
- Хватит сидеть, мы тут околеем, рванули вниз!- потребовал Ориф.
- Все устали. Еще двадцать минут отдыхаем,- довольно резко ответил старик.
- Я не могу сидеть! Тут холодно, ужасно холодно,- Ориф стучал челюстью и гневно строил возмущенные рожицы. Врать не буду, я был на его стороне. С одной стороны, просто стоять и смотреть, понимать, что большая часть вершин вокруг - ниже тебя, что ты паришь над всем миром, что не надо карабкаться вверх, стонать, прихватывать себя за деревянные ноющие ляжки, уже восхитительно, но холод быстро гнал удовольствие куда-то в область задницы, ей на прогретом рюкзаке было пока еще не мерзко, а вот остальным членам - ужасно...
- Я выхожу. Разведчиком буду.- мой товарищ пошел вниз, сразу скрывшись за камнями и льдом.
- Как только к реке выйдешь, сразу лагерь разбивай. Осталось три часа до заката,- крикнул ему в спину Гоша.
А Ориф уходил вниз, стуча кроссовками по ледяному крошеву. И мне пекло тонкие подошвы резиновых кед холодом. Не усидеть. Я взвалил мешок, заправил лямки, упрятал лицо в марлю.
- Значит, у реки ждем вас. С нас каша и большой костер!- сказал я и пошел за приятелем.
9.
Нагнал его не скоро. Ориф перся как танк, рискуя на крутых склонах, иногда переходя на рысь, изредка притормаживал на мгновение, оборачивался, и убедившись, что я сзади и вблизи, снова шагал вниз. Это было понятно - все еще в прямой видимости лежала голубая линза озера с различимыми островками селений на ближнем берегу, а еще ближе деревья и травы на склонах, каменистое ложе какой-то речушки. Там теплее, там где-то лужайка с сушняком для огня, там вечер и отдых и еда...Финиш, стал виден и правдоподобен конец нашего маршрута, это предчувствие финиша окрыляло, кровь вскипала от счастья все сбросить, закончить, упасть - желательно сразу в теплые волны или на горячий песочек. Когда я поравнялся с ним, он сразу заговорил:
- Как же они меня бесят...И ты тоже хорош... Старый кишки вырастил, баба солнышком питается, но и наши сухари уминает...Справки липовые для инвалида, я сам такие нарисую...Уселись на льдине, ветер бешенный, а вы - красота, красота...Чуть не сдохли, а ты ахаешь и охаешь...А мне там даже поссать негде...Я будто в толпу психов попал!
- Да ты как чайник кипящий, булькаешь и свистишь,- криво я усмехнулся, хотя кое на что обиделся.- Если бы не эти психи, мы бы сюда не попали. Ни шанса!
- Ну не попали, и что?- он обернулся.- Думаешь, это так круто, искупаться в киргизской луже? Я на Черном море дважды отдыхал, зачем мне Иссык-Куль?
- Знаешь, есть правила для туристов. Как в армии, свой непреложный устав. Если шли вместе, никого бросать нельзя. Сейчас мы их бросили. Как-то это нехорошо...
- Это не школа, в горах правил нет. Их вообще нет, правил, просто люди придумывают что-то, чтобы уйти в тень.
Я не понял и промолчал. Спустя час он-таки выдохся и уселся на взгорок - с травой! Это уже были зеленые места! Я догнал и сел рядом. Вынул горсть сухарей, оба похрустели с наслаждением.
- Ты понял, да? Не нужны правила. Решай, что тебе нужно, и иди к цели!- вернулся Ориф к своим заявлениям.- Так во всем. Вот мне нужна Наташка, я буду ее добиваться. Я в пятницу, накануне нашего выхода, съездил в ее район. Взял торт, цветы, позвонил в квартиру. Там младший братик вертелся, это неудача, но Наташка была довольна. Я это просек, она очень даже мне обрадовалась. Потому что нахрен ваши правила, разговоры, штурмовать надо цель, вооружиться и штурмовать. А иначе ты кто, ты лопух!
Он закончил речь, уже повернувшись ко мне и вдевая руки в лямки рюкзака. И не видел, как меня дернуло с земли. Не сам, какая-то сила швырнула к нему, но я рюкзака не снимал, потому рывок вышел слабым. Я это увидел, как он лыбится, топорщит залихватские усики, тянет к ней руку. А она ему тоже... Такие дела, меня корежила простая и мощная ревность. Я это понял и озадачился. Мы черт знает где, крошечная девочка-одноклассница, Мальвина в белых фартучках, далеко позади, в душной яме моего города, в пыльном микрорайоне Аксай, а я тут жилы рву, петушусь. Я на вершинах мира только что стоял, сверху вниз на хребты смотрел, орлов привечал, и теперь трясусь, как суслик нервный.
Встал, пошел вторым. Оглянулся - наших попутчиков сумел далеко наверху увидеть.
- Ориф, там, за камнями, слева, они идут?
- Идут,- подтвердил он, быстро оглянувшись.- Плетутся, как... как бабы и старики! Ха-ха-ха!..
Оказались на берегу речки, тщедушной, едва воду разглядишь в завалах насыпи, сбросили груз и попадали в траву. Дорога согрела и заново заставила выпотеть. У меня уже некоторое время сильно кружилась голова. Я добрался до берега, к прогалине в камнях, склонился над вертлявой, с пеной и брызгами, струей и долго, с наслаждением, тянул из ладоней воду. Обмыл шею и голову. Смял и сунул в рюкзак марлю. Снова достал упаковку аскорбинки, разделил пополам с Орифом. Он будто спал, головой на груз, уже сорвав с себя куртку и свитер. Мастерка была фактически белая под коростой соли, выпотела и подсыхала раза три-четыре. Я медлил еще минут десять, кайфуя от неподвижности, но встал и побрел по берегу в поисках сырья для костра. Мы наткнулись на обжитое место ночлегов - был и очаг с обожженными, в копоти и лопнувших сколах, камнями, имелась и ровная площадка под палатки. Самое удачное - за небольшой, скорее всего, рукотворной стенкой из плоских камней, как в укрытии от дождей, лежала хорошая куча поленьев. Я их перекинул к очагу, сперва умял снизу охапку хвороста и валежника, зажег, кинул сверху пару поленьев, навесил котелок с водой. Вынул и поставил на камень две банки каши с говядиной. Теперь можно было думать про палатку. Но тут же увидел на тропе Сауле, она шла к нам сверху , махала рукой и что-то выкрикивала. Поняв, что я ее заметил, остановилась и показала руками, чтобы я вышел навстречу.
- Там Сауле, машет руками. Что-то случилось,- сказал я.
Ориф встал, молча вглядывался.
- Ставь палатку, я сбегаю,- решил я и пошел вверх.
Кто бы знал, как это обидно - возвращаться. Но было ясно, что произошла какая-то неувязка или беда.
Казашка рассказала, с косой виноватой улыбкой, что через час после перевала Геннадию стало плохо, он потерял сознание и упал, расшиб голову. Долго в себя не приходил, и они с Светланой перепугались, но потом Гоша очнулся - вот тогда солнцепоклоница послала Сауле искать парней.
- Мы думали, вы где-то рядом, а вы уже до речки добежали.
Я кивнул, пошел снова вверх. Через полчаса увидел отставшую пару. Гоша по-прежнему шел первым, с рюкзаком, тетка за ним, но было видно, что он идет медленно, неуверенно ставя ноги. Как только я приблизился, начались упреки. Кричала Света, седой отмалчивался, сидя и глубоко дыша. Левая сторона его лица и седого бобрика были сильно ободраны и кровоточили.
- Как вы могли! Что за детство, убежать, ни о чем не думая...Знала бы, еще в Алма-ате прогнала бы вас поганой метлой!
- Возьми часть груза,- обратился ко мне старик.- Мешок с едой и один спальник, в ее рюкзак переложим, понесешь. Это я сам виноват, зазнался, думал, все нипочем. А горы гордецов не любят...
Я был полностью согласен, не надо было ему весь груз этих теток на себя взваливать. Новые кишки тут не помогут. Вещи переложил, перед Светланой еще раз повинился, мы поднялись и пошли дальше. У старика одна нога подгибалась, сильно расшиб в падении, и я его вторым оставил, шел и собой показывал, где удобней пройти, какой камень или корень ненадежны, с подлянкой. К стоянке мы уже в полутьме подошли, но звезды были яркими, с озера дул легкий теплый ветер, я даже не устал толком. Тем более, там и две палатки стояли, и костерок приветливо помаргивал, выбрасывая веера искр и жидкий дымный хвост. А далеко внизу, у неразличимого Иссык-Куля зажглись электрические огоньки. Поселки, санатории, может быть, и Чолпан-ата с краю помаргивала... Ориф, мудро рассудив не попадаться лишний раз под руку, уже спал. Или прятался в палатке. Кашу он сварил, ели все, даже вегетарианка Елена наворачивала. Потом заварили чай из трав, без моего цейлонского, на душице, зверобое и жусае. Гоша сказал, ему чай - важнее всего, чтобы сердце успокоилось.
- Надо было мне пить чаще, но у нас вода кончилась,- сказал он мне.- Если долго идешь, кровь быстро по жаре густеет. Влага уходит в пот, а все шлаки в тебе циркулируют, их в крови все больше. Я сухой как палка, крови мало, вот ядом меня и свалило. Ничего, литра три выпью, кишечник очищу, чтобы шлаки ушли, и потом кураги горсточку. Сердечко как новое затюкает.
10.
Светлана отыскала в траве и нажевала в кашу пару листьев подорожника и кослицы, на марле прилепила ее к ссадине на голове Гоши. Он натянул потуже солдатскую панаму, попросил помочь, я отвел его к речке. Там он выпрямился и минут пять круговыми движениями мял себе живот, объяснил, что гонит вниз по кишкам пищу. Отошел к кусту и тут же оправился. Не знаю, кому интересно, но кал у него был почти белый и не пах. Он старательно помылся, обтер все тело мокрым полотенцем, достал из кармана куртки курагу в тряпке и медленно съел. На глазах приободрился, чаще улыбался, и не как вежливый мертвец, а как раньше. Первое время после падения у него губы синие были и глаза будто врозь двигались. Наладилось все. Он ушел, я сидел и смотрел на электрические огни. Вернулся к лагерю, нашел кучку своей влажной одежды у палатки. Вынул из кармана коробок с паучихой, слегка приоткрыл полог и сунул коробок внутрь, выдавил пальцем картонный вкладыш, чтобы самка могла выскочить. Сунул туда же запасные носки и штаны, а то снаружи отсырели бы. Задернул полог, пошел к костру, там вторично чай заваривали. Вперед и без правил,- сказал себе шепотом и захотел, но не сумел посмеяться. Мучала нервная трясучка. Ну и холодало быстро, где-то на трех тысячах высоты мы ночевали. Даже елок на склоне было мало, робели они тут укореняться.
У него усы, красивые шмотки, тортики с кремом, у меня злая голодная самка каракурта. Кто кого. Увидим.
Пили и пили чай, густые завораживающие запахи из чашки, чуть терпкий и горький привкус. Светлана ушла спать. Старик шептал на каком-то восточном языке, удобно привалившись к каменной кладке, мне показалось, молился. Потом ушел и он. Угли мерцали, не желая догорать. Тьма не могла задернуть все ущелье, снизу марево цивилизации разгоняло черноту, и гулкие трески, шорохи, птичьи вскрики не пугали, казались безобидными и знакомыми. Я так сидел долго, терпел прохладу, в палатку лезть совсем не хотелось. Пару раз отходил справить нужду, снова садился у очага и придвигал к уголькам остатки дров. Звезды были все ярче и ближе, словно бы небо опускалось ко мне. Черная тень косогора с неразличимыми елями перекрывала треть нижнего ущелья, сейчас там царила полная тьма, но что-то вдруг заставило тьму отпрянуть. Я туда и смотрел, точнее, в слабое зарево на месте Иссык-Куля, и сразу увидел это - небольшой золотой шарик, вроде как невесомый и крохотный, выплыл из-за косогора, от него исходил яркий желтый свет. Шар притормозил, затем резко снизился - и я угадал под ним складки каменистых завалов на речке, потом золотой летящий объект почти скрылся за густыми зарослями кустов, на пару мгновений снова вспыхнул и вильнул в полете, уйдя в скалы на другом краю ущелья. Какого он был размера, толком не понял. Глаза мои ослепило, примерно как от сварки, да еще и шнырял он как живой. Шаровая молния?
Это я себе пытался объяснить, что все можно уложить в какие-то рамки и слова, знать бы, какие. А внутри испуг и удивление перевешивали, давили, затмевая логику или волю к душевному порядку. И вдруг я понял, что видел шар только я, это мое чудо, и настоящее чудо. Лучше не рассказывать никому и никогда. Верят- не верят, фигня, этого просто не передать, как в тебе изумление и восторг смешались и воспарили. И ты думаешь, что это был подарок.
Усталость брала свое, я засыпал на ходу. Встал от костра, охнул от ломоты в мышцах, дошел до своей палатки и нырнул внутрь. Там тихо, Ориф беззвучно лежит, уткнувшись в левый обвисший полог. Я раскатал свой спальник, натер лицо вонючим антикомарином, влез и застегнул молнию. Соображал от всего пережитого плохо, но был уверен, что мне пауки не страшны. Я в спальнике, сверху обмазался, еще я видел чудо!
Сколько, часа три так проспал? Очнулся, как включили лампочку - едва светает, разум чист и деловит. Ату, тут опасно! Скосил глаза, Ориф все в той же позе, с краю лежит и никаких тебе храпов, сопения. Будто мертв. А у меня отчаянно сжало желудок. Рюкзак лежал под головой, я освободил руку, вынул из рюкзака мешок с сухарями, набрал в горсть сухие пахучие кубики и набил рот. Благодать, лежишь в тепле, сухарики размокают, жуешь понемногу.
- Да хватит чавкать!- вдруг завопил Ориф.- Думаешь, сплю и не слышу? Это какой падлой нужно быть, чтобы жрать в одиночку, пока другие спят вокруг...
Он рывком повернулся ко мне. Я молча протянул ему мешок с сухарями. Мешок он отпихнул, все еще злобясь. И вдруг дернулся и завопил.
- А-а, больно!
- Ты чего?
- Укусил, меня кто-то укусил! - он вывернулся из-под своего спальника, оказался на четвереньках, загибал руки, чтобы достать до лопатки. Потом выскочил наружу. Я за ним. Ориф содрал свитер и майку и приплясывал, вывернув назад голову и силясь достать рукой до спины.
- Что у меня там? Ох, как же больно!
- Вообще ничего,- сказал я.
- Укус есть?
- Что-то есть,- я разглядел небольшой красный желвак, поверх уже легли царапины от его ногтей.
Ориф нырнул обратно в палатку, что-то опять закричал. И я из любопытства засунул голову: он сдернул свой спальник, под ним суетились, извиваясь и пытаясь уползти, несколько больших черных двухвосток.
- Сволочи!- он бил по насекомым кроссовкой, распечатывая их в мокрые пятна. Расплющенные насекомые отчетливо воняли, почти как лесные клопы. Я вылез снова на свободу. Если они его укусили, пройдет, если это был каракурт, вот-вот ему станет хуже. Я пошел к очагу и с наслаждением допил из котелка холодный чай. Снова запалил валежник, пошел к реке умываться и наполнить котелок. Когда вернулся, Ориф был все еще жив, одет, сидел у огня и жрал сухари из мешка.
- Вот все сожру, и ты не вякай,- сказал он мне.- Если по ночам один жрешь, тогда и мне можно.
- Ты везунчик, Ориф,- сказал я.- Вот тебе водичка, вот сухари. Радуйся жизни.
11.
Зной, вялый степной ветерок, пыльные дорожки пота на руках. К обеду мы дошли до поселка Лазурный на берегу озера. Дворов двести, почти все зажиточные, с железными воротами и высокими заборами из сеток или железа, а не каким-нибудь гнилым штакетником. Много собак, много кур на пыльной грунтовой дороге. Ветви корявых урючин вдоль обочины полны еще неспелых бледно-желтых плодов, и во дворах просели от груза кроны яблонь и груш.
У седого и ободранного Геннадия нашелся знакомый среди местных жителей. Мы свернули в переулок, остановились у калитки выбеленного известкой особняка. Старик зашел внутрь, минут через пять показался и махнул рукой - заходим. Я пребывал в сомнениях. Туристы собирались расположиться на постой, чтобы назавтра отправиться автобусом на Памир. В Таджикистан. Сауле - во Фрунзе. А нам-то никуда не надо! Я планировал искупаться в Иссык-Куле, переночевать под небом и обратно. Но еды нет, а есть ли деньги у Орифа, я не знал. В моем рюкзаке оставалось немного чая и треть мешка с рафинадом. Ну и жалкая горстка ржаных сухарей. Учитывая мрачную рожу напарника, обсуждать с ним ход событий желания не было. Более того, Ориф попал в дом, скинул рюкзак и тут же убежал на телеграф, звонить в Алма-ату. Хозяева, пожилой русский дядька с загорелой лысиной, и его дородная дочь лет тридцати, провели нас в небольшую комнатку.
- Места тут мало, да и душновато,- оценил условия Гоша. Кто хочет, заночует в комнате, а можно и в саду под деревьями. Там кошма лежит.
- За меня и Орифа доплачивать нужно?- спросил я.
- Я видел, ты много травки жусай нащипал, отдай им пучок, и будешь в расчете.
- Кто пойдет купаться?- спросила Сауле, вынимая из своего рюкзака полотенце.
- Все!- сказала Светлана.- Мы все воняем хуже козлов местных...
И мы отправились на озеро. Я с авоськой, в ней чистые плавки и полотенце.
По дороге к пляжу я заглянул на почтамт, Ориф сидел в компании киргизов, у всех на головах бьелые акалпаки, остроконечные войлочные шляпы. Он ждал связи. Вид у него был мрачный и загадочный. Я сказал, что мы на пляже, рванул к воде. Купаться хотелось ужасно! А пляж был пуст, Сауле и Елена переодевались за пышным кустом облепихи. Неподалеку ровно торчали аллеи пирамидальных тополей с нежно-серебристой листвой. Под ветром листва оборачивалась белесой изнанкой, и узкие кроны вскипали блеском, как чешуя рыбы. За тополями белый заборчик и двухэтажные корпуса - пансионат " Золотые пески".
Я плюхнулся в песок, сидя поменял трусы на плавки, и побежал в воду. Иссык-Куль находится на высоте полутора тысяч метров, вода и летом прохладная, что меня только радовало. Во мне зноя накопилось на зажарку курдючного барана, и я нырнул, ощущая прохладу, проплыл под водой метров пять, не желая снова выставляться под солнце. Видел у дна мелкую местную рыбешку. Вернулся наверх и поплыл дальше. Как же хорошо мне было...Никого, легкий плеск волны, прохлада... Где-то через полчаса вернулся на пляж. Света в черном купальнике стояла, неутомимо черпая энергию раскаленного светила. Ориф сидел на общем покрывале, одолженном у хозяев нашего пристанища. И откусывал от буханки серого хлеба. У берега плескалась Сауле в вызывающе крошечном голубом купальнике. Смуглая, совсем тоненькая после похода, она была дивно хороша.
- Дозвонился до мамы?- спросил я у Орифа.
Он кивнул.
- Все нормально?
Ориф посмотрел на меня, будто я ляпнул невероятную глупость.
- С чего бы нормально? Я сказал, вернусь через три дня. Три дня прошли, я в Киргизии. В общем, встреча будет тяжелой.
- Ну, объяснишь, что поход оказался тяжелее, чем планировали. Главное - сходили и вернулись! Есть чем маме гордиться!- это я пытался его приободрить.
- В общем, я сейчас договорился с теткой, она мне денег одолжит, завтра с ними утром поеду в Чолпан-ату, там рейсовый автобус до Алма-аты. А ты обратно топай по этим перевалам, долинам, прочим красотам. Мне сказали, надо вернуться срочно и любыми путями.
Я помрачнел не хуже Орифа. Вроде бы и давно уже собачились, но к такому повороту был не готов. Денег у меня не было, еды не было. Одному идти тем же маршрутом? Без еды, даже не передохнув. В мечтах, еще в Алма-ате, я представлял, что мы пару деньков поваляемся на пляжах, насобираем облепихи, наворуем фруктов или даже курицу, а потом снова в горы...Пока что я собрал в кучу всю свою грязную одежку, кусок мыла, пошел к ручейку в стороне, уселся отстирывать вещи. Тут раздались радостные крики женщин - Гоша нес из поселка здоровенный арбуз!
Мы шустро, как какие-нибудь гигантские суслики, пожирали большие ломти арбуза, он был великолепен, с густой бахромой мякоти, мелкими черными семенами, тонкокорый и пах медом. Чем-чем, а ягодами и фруктами Иссык-Куль славится заслуженно, климат хорош для вызревания. Облепиха и смородина гигантские, абрикосы и персики изысканно ароматны...Я объедал мякоть до твердой полосатой корки, и не мог наесться. Хлеб, купленный Орифом, я не трогал - детская такая обида, конечно. Но упокоиться было трудно.
- Юра, ты уже знаешь, что Ориф хочет вернуться на автобусе домой?- спросила меня Света. Ей хватило двух маленьких кусочков арбуза, теперь она лежала на песке, раскинув руки, в черных очках и белой косынке. Ориф ушел купаться.
- Только что узнал,- буркнул я.
- А ты хотел обратно через горы вернуться?
- Мы так оба планировали.
- Вы сильно намучались, незачем из себя героев изображать. Мне показалось, Ориф не просто устал, а даже сломался. Я утром слышала, как он на тебя кричал. Вы там из-за сухарей драку устроили?
- Да, поссорились. А в первую ночевку он выкидывал из мешка консервы.- пожаловался я. - Три банки по полкило мяса в кусты зашвырнул! Потому что тяжелые...
- А ты сильно изменился за три дня. Думаю, килограммов пять потерял. И взрослее выглядишь.
Это мне польстило, в мечтах я отчаянно хотел стать худым и мужественным.
- А если будешь кушать понемногу, умеренно, еще пару кило сбросишь,- продолжала Светлана.- Загорел, от девок отбоя не будет. По мне, ты очень симпатичный парень.
- Ленка, мне уже ревновать?- с улыбкой вмешался Геннадий.
- Гоша, ты на положении больного, так что не считаешься,- лениво ответила она.- Пусть ревнует мой муж в Ленинграде, если еще помнит, что это такое.
- А сумеют твои здоровые мальчики вот так?- седой присел на корточки в стороне от покрывала с вещами и арбузом, уперся руками в песок, зарыв ладони поглубже для остойчивости, и сделал горизонтальную стойку на руках, сведя их вместе. Я бывал в разных спортзалах, видел и занятия гимнастов, понимал, насколько круто то, что этот дядька исполняет. Он держал тело в горизонте секунды три, и не рухнул, а ловко перевел себя в сидячее положение.
Но лицо у него стало счастливо-хвастливое, как у пятилетнего карапуза. Я буркнул, что впечатлен, взял еще ломоть арбуза. Смотрел, как Ориф колошматит воду, чтобы попугать Сауле. Они хохотали, брызги сверкали, небольшое солнце безобидно спускалось к синей глади озера. У самого горизонта плыл маленький пароходик. Наверное, из Пржевальска, портового городка на самом юге Иссык-Куля. Я географию любил и много чего помнил.
Потом я плюнул на Орифа, на свою израненную гордость, взял нож и отрезал себе кусок хлеба от купленной им буханки. Одним арбузом не мог насытиться. Быстро жевал, то от горбушки хлеба откусывал, то от арбуза, сок капал с подбородка. Светлана и Сауле ушли в кусты переодеваться. Степная акация и облепиха соперничали, у кого длиннее иглы. Мы с седым Геннадием остались наедине.
- Наш план вернуться тем же маршрутом провалился,- сообщил я ему.- Ориф сказал, мать его сильно ругала, надо срочно возвращаться. А мне одному идти в горы...,- я помялся,- ...если честно, боязно.
- Не надо идти одному,- кивнул он.
- Главное, у меня ни еды, ни денег не осталось. Вы могли бы занять мне три рубля на проезд до Алма-аты? Как вернусь, сразу вышлю деньги. Чем угодно поклянусь!
- Ты думаешь, я богатый турист?- он полез в карман своих шорт, вынул смешной маленький кошелек на защелке, точь-в-точь как у моей бабушки, раскрыл и показал две бумажки, трешка и пятерка.- Это все мои деньги. У меня пенсия по инвалидности тридцать шесть рублей. Зимой сторожем поработал, еще двадцатку получал. Чтобы летом путешествовать. Так что помочь не могу, обратись к Светлане или Сауле.
- А Сауле при чем?- удивился я.
- У нее папа большой начальник!- веско объяснил Гоша.- Она очень выгодная невеста!
- Хорошо, с ними поговорю,- кивнул я.
- Что там ночью в горах случилось?- вдруг спросил старик.
- Орифа в палатке двухвостка ужалила, знаете такую черную шуструю гадость, на теплые места лезет...
- Это я понял, он сам жаловался. Мы ему спину бальзамом вьетнамским натерли, чтобы не чесалось. А до того, когда ты у костра остался?
- А что там должно было быть?
- Я не спал, голова всю ночь от падения гудела. Я одну хорошую мантру читал, читал, чтобы вылечиться, но плохо помогало. И видел какой-то свет. Что там было?
- Что-то было,- сказал я, подумав.- А что, я не понял. Не хочу говорить о непонятном, обязательно наврешь, потому что просто не знаешь и не понимаешь. С вами непонятные вещи случались?
- Они со всеми случаются,- важно кивнул он.- Правда, еще надо уметь заметить, если с тобой что-то случилось. Мы друг друга понимаем?
- Ну да,- сказал я, чтобы отделаться.
Мне было не до мудреных загадок и отгадок, нужно было решать вопрос с деньгами. Я трезво понимал, что один в горы без еды не сунусь. В конце концов, я очень сильно устал.
Пошли в поселок, я пристроился к ленинградской тетке, нес ей сумку, и улучив момент, когда остальные ушли вперед, захотел поговорить про деньги.
- Ох,- она вдруг остановилась,- я же купальник на пляже оставила! Юрочка, мальчик мой, сбегай за ним! Ты место помнишь?
И я вернулся на пляж. Снял с облепихи все еще мокрый купальник: большие черные трусы и лифчик с какими-то вставными железками. Держать в руках все это было неприятно. Купальник пах водой и женским телом, что меня, если честно, шокировало. Я замотал черные тряпки в свое мокрое полотенце, сунул в авоську, пошел назад.
Ужинали в саду, за низеньким дастарханом. Никто этим вечером особо не объедался; хозяева принесли молодой отварной картошки, тазик с мягкими персиками, на тарелке красовались ломти домашнего сыра, пара горячих лепешек. Много чая. И полсотни жадных золотистых ос резвилось над нами. В персики осы ныряли целиком, нужно было долго высматривать, прежде чем укусить. У меня самого аппетита не было, слишком много забот навалилось. Разве что Ориф ел за троих. В честь гостей появилась бутылка крепленого вина, лысый хозяин пил и балагурил, Гоша и Светлана выпили по полстакана. Мы с Орифом и Сауле отказались. Улучив момент, я показал лысому мужику подсохший жусай, спросил, нужна ли ему трава эта. Он пожал плечами и отказался. Уже когда Светлана уходила в комнату спать, я шепотом попросил у нее денег, она что-то ответила, слов не разобрал. Пошел устраиваться на ночлег и обнаружил, что на кошме в саду спит Гоша, храпит за двоих. Ориф ушел в комнату к женщинам, сказал, что ему уже хватило кусачих насекомых. И действительно, на кошме что-то такое бегало, мураши или жучки, да изредка в воздухе звенели комары. Но я так устал, что плевал на них, не раздеваясь, лег на спину - в метре над головой качались огромные краснощекие яблоки. А если по башке стукнет? Хотел отползти в сторону, но заснул.
Просыпаться до рассвета стало кошмарной традицией. И снова ощущение опасности. Храп старика, скрежет веток, постукивают большие яблоки. Возле меня кто-то сидит.
- Эй, чего надо,- хрипло сказал я, хотел погромче, да вышло шепотом.
- Тихо,- это была Светлана. Сидела на коленях, вплотную ко мне, из-за черной майки и какой-то темненькой косынки ее фигура сливалась с темнотой сада.- Нам не надо шума...
Ее рука лежала у меня на животе, поднырнув под мастерку. Горячая влажная ладонь, вроде той марли для глажки школьных брюк. Ладонь залезла мне в трусы. Светлана совсем тихо посмеивалась, скомандовала:
- Стяни штаны,- и сама помогла обнажить мне бедра. Ее фигура потянулась вверх, и вдруг она оседлала меня, продолжая помогать себе руками. Я был сонный, мало что понимал в происходящем. А потом мое тело забилось, начало разгоняться и двигаться все злее, тетка то шептала, то поднималась и что-то творила, потом насела на меня совсем плотно, заерзала быстрее и быстрее, охнула и отвалилась. Исчез запах вина из ее рта. А я тоже закончил корчиться и остывал с лужей на животе. Кажется, я впервые имел секс с женщиной. Шорох - и ее уже нет нигде.
Громко звенели кузнечики и сверчки, так слаженно и звонко, будто струнные квартеты сидели под каждым кустом и в картофельной ботве, а маленькие вивальди и мендельсоны бегали и отбивали такт. Если бы не липкая лужица, поклялся бы, что кошмар приснился. А вот восторга не испытывал ни на секунду, было полное впечатление, что меня использовали. Без спроса, без взаимности, ну как же так? Через пару минут, убедившись, что старик не проснулся, я опять задремал.
С утра я то и дело натыкался на ее загадочную улыбку. Сразу отворачивался. Успел до всех помыться у колодца, сменить трусы на плавки. Надел парадные брючки и рубашку. Вышел из сада Геннадий. Его я впервые увидел в цивильном: застиранные брюки в черно-коричневую полоску, на пару размеров велики, мятая белая рубашка с рисунком из ромбиков, парусиновая кепочка. Вид он приобрел неказистый и пришибленный, эдакий пожилой сельский азиат, скорее всего, татарин. Он что-то почувствовал по моему лицу, насмешливо осклабился. Появились остальные: Сауле в коротком ярком платице, Ориф в сырой после стирки олимпийке и Светлана - в некрасивой пузырчатой юбке на широких бедрах, чистой желтой кофточке, на голове широкополая панама.
- Я так поняла, оба мальчика не хотят с нами расставаться?- с той же загадочной улыбкой спросила она.
- Одолжите два пятьдесят на автобус, сразу же вышлю,- сказал я.
- Да-да, понятно, но вы меня не подведите, мальчики. Я Орифу пять рублей дала. Вам все равно вместе ехать, я правильно понимаю?
В семь утра мы влезли в очередной "пазик", до Чолпан-аты, через полчаса я сидел и охранял свои и чужие вещи на перроне городского автовокзала. Дамы направились в туалет, Ориф и Гоша стояли в кассе. Ориф прибежал счастливый - места нашлись, автобус отходил через пять минут, надо было бежать и искать, где посадка. Свой адрес туристка из Ленинграда записала заранее, бумажка была у Орифа. Так вышло, что я женщин больше не увидел, успел пожать седому мужику руку, он кивнул и сказал:
- Ну, если что, кишки себе отрастишь. Я тебе намеки-то дал, как справиться.
- А вы на Памир?
- А я на Памир, буду носильщиком у ленинградской группы. Полтинничек заработаю.
- Наверху, ну, ночью...Вы тоже видели?- решился спросить я.
- Ни хрена не видел,- серьезно и тихо сказал он.- Беги, малец, беги на свой автобус.
12.
В "икарусе" места у нас были разные, у меня на заднем ряду, где трясет и тесно, себе Ориф взял место у окна, сразу за шофером. Тощие рюкзаки лежат в багажнике на днище. Сперва долго ехали по грунтовке, пылью салон забило. А когда самые нервные тетки захлопнули все форточки, воцарилась духота. Но потом начался асфальт, и тетки с детьми вышли. За ними, уже в степи вышло человек шесть моих соседей по задам автобуса - русские и кавказские парни, не похожие ни на местных, ни на отдыхающих из пансионатов. Я немного догадывался, кто и почему выходит в долине Чу. У меня вся лавка освободилась, до Алма-аты никто не подсел. Окна открыл, ветерок гулял и запахло теплой степью, совсем другие запахи, чем в горах.
У меня было ощущение, что что-то не сделано или не сказано. Надо ли было сказать Светлане, что она сволочь, и я не хотел с ней перепихиваться? Зачем? Одной рукой деньги просишь, другой ее отгоняешь? Может быть, она мне от щедрот своих подарок хотела сделать. Я снова вспоминал ночь, начинало чудиться, будто опять на мне ерзает горячее тяжелое тело в черных тряпках, как огромная жирная крыса. Или паучиха...
Ориф сидел рядом с парнем лет двадцати пяти, оживленно болтал. Я видел, что парень угостил моего товарища бутылкой лимонада. Пена в зеленой бутылке вскипала. И мне сильно хотелось пить. Будут ли еще остановки до Алма-аты, я не знал. Сквозь гул мотора иногда долетали обрывки их разговора. Ориф рассказывал, как махнул не глядя по горам до киргизского озера. Веселый, хохочет, руками машет. Изредка оглядывается на меня. А что я, собственно, могу ему предъявить? Его ждет мать, испереживалась. Может быть, его и Натали ждет...
Чуть больше года назад мы возвращались из трудового лагеря, за уйгурским Чиликом пололи грядки с табаком. Орифа там не было. Две недели отпахали, многие тяпки переломали, вот также на автобусах добирались вечером в город. Натали сидела сзади и играла с подружками в карты, я на пару сидений дальше. Иногда посматривал на нее, уж больно хороша была. Подружка от нее вперед пересела, не знаю, почему, и Натали меня позвала:
- Поиграй с нами в дурака, со мной в паре.
Я к ним подсел, она мне улыбалась. Что-то там я ощутил, да. И не мог от нее глаз отвести. Но вдруг увидел, что у нее с одного плеча слезла лямка сарафанчика, а под ней обнажилась бретелька лифчика. Белая узкая бретелька. Чего такого? Я смутился, не хотел, чтобы все увидели эту бретельку. Мне было настолько неловко, что придумал предлог и ушел на свое место. За сутки до этого я тискался с другой девчонкой, Таней из соседней школы, и ее лифчик меня ни капли не смущал. И отсюда вопрос - кто она мне, эта Натали. Сам к ней не лезу, а других убивать решил..
Закрываешь глаза: мелко плещется чистая и прохладная вода Иссык-Куля...сидишь на сухом бугре с узлами кореньев, смотришь на свои ноги, а они мелко-мелко, постыдно дрожат от боли, и в глазах все мокро и щиплет солью...сбросил рюкзак на лед, огляделся, и отошел на взгорок, чтобы тут, на перевале, стоять выше всех, пусть чуть-чуть, но выше всех...и снова она ерзает на мне черной ночью...эта вспышка, прозрачный золотой свет выхватывает кусты, речку, чуть наклонную огромную ель, у которой раскачиваются под ветром лапы...
Водила молодец, тормознул на окраине города. Кто-то заспешил отливать, я припал к крану с водой в буфете автозаправки. Вышел, по степи тянулись плоские рваные облака. Над Алма-атой вспухало темно-серое марево смога. Нырять в это марево не хотелось..
- Ну, покеда!- усмехнулся я и повернул к своему дому. Ориф ничего не ответил, стоял у подъезда своей восьмиэтажки. Заробел перед встречей с мамой. А я зашел домой, старшая сестра сидела на кухне. Разглядела меня, ахнула:
- Какой ты черный, худой! Мне бы так похудеть!
- Пешком на Иссык-Куль смотайся, похудеешь,- посоветовал я.-
- Хорошо на Иссык-Куле было?
Сразу я с ответом не нашелся, потом сказал:
- Было там весело.
Я ополоснулся под душем, натянул чистые шорты и майку, прилег и сразу вырубился. Проспал вечер и ночь, к счастью, без сновидений. Наутро разбирал рюкзак, пошел во двор вытряхивать свой спальник, как только первый раз тряхнул, из него выпал мертвый черный паучок. Погиб зазря злобный каракурт, а точнее, жена каракурта.
Деньги мы с Орифом ленинградской туристке вернули, и она даже прислала нам несколько фотографий.
24.04.2019г.