Моя весна

 

В Германию пришла весна. Ещё безлистые кроны деревьев – как вырезанные из папиросной бумаги кружевные силуэты. Воздух то того тонок и прозрачен, что вот-вот порвётся. Но солнце смелее и горячее с каждым днём. Смелее и горячее бьётся сердце, наполняясь новыми надеждами, забытым за зиму любопытством к жизни: а что там за поворотом?

На окраинной улочке города Ганновера стоит мужчина лет пятидесяти перед палисадником своего дома. Стоит, не в силах оторвать взгляд от ещё голого куста рододендрона. Очарован весной, вернее, предчувствием весны. Ствол рододендрона старый и корявый. Может, он помнит этого мужчину мальчишкой-подростком. Может, именно с началом цветения рододендрона в палисадничке перед домом и начиналась каждая весна его жизни.

Две девчушки бегут через дорогу. Бегут и смеются. Длинные чёрные волосы тяжело развеваются на ветру, едва поспевая за своими хозяйками. Девчушки, наверно, родились в Германии, и это их весна: они радостно встречают её, встречают освобождение от унылой безнадёжной зимней серости, освобождение от тяжёлых зимних курток и ботинок. А их мама, выглянув в окошко и щурясь на яркое солнышко, вспоминает, должно быть, свою иракскую или сирийскую весну.

Весна – это переход от смерти к жизни, отсюда это непомерное изумление, абсолютно неосознанное, возрождением природы, её способностью снова пробудиться к жизни. Несмелые первоцветы встречаются с восторгом, на них смотрят с обожанием и надеждой. Берёзовые серёжки, набухшие почки, едва проклюнувшиеся ярко-зелёные листочки – как этапы воскрешения. Жизнь продолжается!

Москва моего детства пробуждалась от зимы долго и тяжело. Начиналась она с капели. Сосульки под железными крышами старых двух- и трёхэтажных домов начинали свою звонкую музыку на мартовском горячем солнце, быстро тая, истекая радостными слезами и замирая с наступлением синих сумерек. Мальчишки сбивали их  снежками из рыхлого грязного снега, а потом  делились этими леденцами с ребятами во дворе.

Постепенно от снега освобождались тротуары, и это было невероятно, в это с трудом верилось. Кто-то находил кусок кирпича и рисовал классики на тротуарных проталинах, а потом из дома приносились заскучавшие за зиму биты – наполненные песком баночки от гуталина – и девочки, ещё в валенках с калошами, в тяжёлых шубах и пальто, начинали весенне-летний сезон. Жизнь опять возвращалась!

А потом от снега освобождались и дворы, и лишь в тёмных углах ещё долго лежали ноздреватые серые сугробы. Мы уже бегали в демисезонных пальтишках и лёгких ботинках и играли в салочки и вышибалы, а они всё лежали и лежали и исчезали лишь к концу апреля, а иногда и в начале мая.

И в один из весенних понедельников я приходила в детский сад и заставала посреди голого прогулочного двора бело-розовую пенность яблонь. Значит, скоро лето и прощай Москва на долгих три месяца: детсадовская дача ждала нас со своими уже летними тайнами и открытиями.

Что были для меня те далёкие вёсны? Они ушли и забылись, но откуда-то с донышка поднимаются прежние чувства. Я вспоминаю чистоту и ясность воздуха, тревожащий запах тающего снега, негу первых весенних солнечных лучей и уверенность в том, что всё будет хорошо, что вот теперь-то всё будет хорошо. Потому что пришла моя весна.