Нитями перепутанными/ запутанными связаны города на холмах-порогах,
Стоящие на них, подобно изгоям, подобно загонам,
Из которых люди, открыв калитку, - купив поутру билет и, сев в один из вагонов, один из желудков поезда, тронутся, тронутся.
В путь да дорогу дальнюю, через овраги и через деревни, утопшие в промокших/иссыревших от росы и от сна зеленеющих далях, проглядывая в них/через них то ли в оскале, то ли в сонливости; но всё же – каждый перевариваемый этой духотой утренней, сидя, точнее, прилипнув/ прижавшись к сидению, исподлобья, не зная, куда девать ни руки, ни ноги, что уж там — два глаза, мельтешащие, смущенные, обращает внимание к окну, а там – бегущие то стриженные, то запущенные поля, заросшие то лесами, то рощами, то на кущах вырубленных дома покосившиеся, крытые то дырчатым шифером, то выцветшей черепицей.
Пробегает взгляд проезжающего, смазывая/ перемазывая, как желтком по стенке тарелки; и снова – мысли и снова – каждая из них — дырявый носок — не дают ни толка, ни смысла, напоминая больше змеиный комок, жалящий ядом, коим хотелось бы поделиться, может, не с сидящим рядом, но с кем-то, с кем можно разговориться. Или просто: чем можно было оправданно запачкать бумагу; но, кажется, нет ни единой темы, что могла бы сложиться из десятков тысяч известных слов и чужих наворованных мыслей, разрешив тем самым какую-то из пыльных проблем. Выжимаешь себя, как полусухую тряпку и хватает лишь на пару незамысловатых выражений/ мечтаний. Как ни пытаешься быть швеей для своих мыслей – всё рвется нитка, насмехаясь.
Города из искусственных возвышений пронизаны истерией бегущего времени; будь то живое, а не стрелка/слово, будь время тем, что можно поймать за шкирку, то давно получило бы оплеуху за свою суетливость! Время — многоликое и смеющее — бьет человека, как палкой, всё спрашивая и спрашивая, показывая в триллиарде зеркал и искажений мысли и рассуждения, постоянно меняя их. Кто-то сходит с ума, не успев даже в истерике, произошедшей на кухне, схватиться за голову. Просто – сходит с ума и ломается. В мире сильных все оказались хрупкими. Мир, породивший/родивший, готов убить каждого с тем равнодушием, коему позавидует каждый убийца. Разбились. Разбились. Как-то неловко, а вроде – смирились.
Забрались в новостройки-ульи. Высунув руку/голову на балкон, курим/смотрим то на распластавшееся в естественном и первородном бесстыдстве небо, возвысившееся над нами и в то же время проникшее, просевшее к каждому из лиц; то на балконы/ дороги, шумящие и извивающиеся, то на какие-то точки – это люди. Все искажается. Кажется. Кажется. Маска каждого прохожего, как не смытый грим, с каждым разом слой всё толще и толще, и вот – эту мазню уже ничем не отмыть. Какие-то уроды, в большинстве своем; не сказать, что грустно. Вроде привыкли. И всё же – с тоской вспоминаем о прошлом. Взрослеешь незаметно, а потом скучаешь. И была бы возможность – вернулся, но никто почему-то всерьез не предлагает. Так, скучает, вспоминая за чаем что-то из прошлого, даже - детства. И всё же – это чудесно. И лучше бы, на самом-то деле, не возвращаться.
Каждый знает из нас, почему, но бывает всё же мечтает.