Русалка Придурок Главы 6-16

    Глава 6

    Евгений Карлович  приступил к «закруглению», не мешкая. В  чемодан-кофр полетело без разбору белье, халат, домашние туфли, да много всякой всячины. Уже после того, как кофр не без труда закроется, разогнется,  обратится к молча наблюдающему Девочкину:
-Вопрос, Валентин Николаевич, на засыпку… Вы верите, что я нашего Пырьева  не убивал?
     Девочкин не знал, кто такой Пырьев, но, что речь идет о несчастном Алике, догадался сразу. Ответил, не задумываясь:
-Конечно, нет! Конечно, не верю.
    И тут произошло нечто… из ряда вон. Евгений Карлович порывисто приобнял Девочкина,  прижал к своей груди. А когда уже от себя отпустит:
    -Справедливости ради, это все же не совсем так. Я имею в виду… Ну, вы меня отлично поняли. Да, то, чему вы стали свидетелем, это, скажем, не убийство, как это  понимается УК РСФСР, то бишь умышленное причинение смерти другому человеку. Но я искренне желал, чтобы этот репортёришка исчез в небытие вместе с его аппаратурой. Памятуя при этом, что у него, безусловно, есть какие-то близкие, которые, конечно же,  будут оплакивать его исчезновение. Мое желание, как видите, материализовалось. Мои соболезнования, но… Меня, конечно, можно обвинить в бессердечии, но я думал о других близких... наших с вами, Валентин Николаевич… дальних  близких, существование которых во многом стало зависимо от этого ничтожного человечка. От его меркантильных амбиций… Да, я жгуче хотел, чтобы стихия уничтожила его, и она это сделала. Амен. И поставим на этом жирную точку.
      Они выехали из гостиницы заметно позже, чем намечалось.  Теперь многое зависело от водительских качеств их вечного ворчуна и – по совместительству -  бунтаря дяди Кости. А ему, как назло, приспичило высказать все,  в нем к этой минуте накипевшее, по поводу сумм, проставленных в выуженной им этим утром из почтового ящика «платежке». Робкие попытки Девочкина заставить дядю Костю хотя бы на время забыть, во что ему обходится ремонт и содержание АППЗ и ПЗУ, а вместо этого наддать скорости, не привели ни к чему. Дядя Костя лишь отмахивался от Девочкина, как от назойливой мухи. Неожиданная помощь пришла от Евгения Карловича. Он попросил остановить машину, потом обратился к Девочкину с предложением поменяться с ним местами, уселся на переднее сиденье бок о бок с витийствующим водителем  и… начал крайне занятно рассказывать ему о  впечатлениях, полученных им от его многочисленных путешествий по белу свету. В первую очередь, о том, как живется бедному люду, например,  в какой-нибудь Самоа или Гондурасе. Дядя Костя стал слушать его, как завороженный. Решаясь прерывать искусный рассказ Евгения Карловича лишь отдельными восклицаниями типа «Ничего себе!» или «И как же они такое издевательство над собой терпят?» Однако скорость при этом взвинтил до максимума.
      Девочкин же, по команде Евгения Карловича, пересел во второй ряд кресел и стал, таким образом, соседом Маргариты Анатольевны. Вот кому отчего-то, судя по выражению лица, было сейчас несладко! Сидела с опущенной головой. О чем-то напряженно думала. Чуткий Девочкин даже примерно догадывался, - о чем. Заканчивалась ее «медовая неделя» с Евгением Карловичем. В Москве ее дожидается  законный муж. Поневоле загрустишь. 
-А ты молодец! – вдруг прервала свое молчание Маргарита Анатольевна. К этому моменту их уазик уже выезжал за черту города. – Сказал какое-то волшебное слово и умиротворил  Евгения Карловича. Какая-то благодать на него снизошла. Что ты  ему сказал?
    Девочкин  затаился, ему не хотелось выдавать секретов, но  Маргарита  Анатольевна, кажется, и не стремилась к тому, чтобы выпытать у него всю истину до самого донышка. Ею сейчас, по-видимому, руководило что-то другое.
-Я что хочу до тебя донести… Еще раз… Не спеши очаровываться Евгением Карловичем. Да, повторюсь, это опасно… - Хорошо, увлеченный сеансом психотерапии дяди Кости Евгений Карлович ее сейчас не слышит. Ох, не сладко бы сейчас, наверное, пришлось Маргарите Анатольевне. -   Но и вовсе о том, что узнал, услышал от него,  не забывай. Совсем без сказки, одними серыми буднями жить, конечно, можно. Так, в основном, люди и живут. Не то, чтобы страдают… Страдания это уже о-го-го… Скорее, томятся. От того, что не разумеют, откуда ноги растут… Откуда вообще берется этот всеобщий… обуявший поголовно почти всех морок…  Ты тоже киснешь, это же по тебе видно… Но если тебе подарили возможность чем-то скрасить  серые будни… Какой-то сказкой… мечтой… Так  делай это!  Бери кисть в руку и крась…   А Евгений Карлович… он что-то вроде живого сказочника. Да, далеко не всегда приятный, временами неуживчивый. Вспыльчивый. Словом, неоднозначный. Спорный. Даже, бывает,  опасный. Но все равно с ним хоть как-то… через пень-колоду, но веселее…
В аэропорт прибыли только-только. Когда, едва успевшая зарегистрироваться, провожаемая  Девочкиным парочка   устремилась к матовой двери, за которой начиналось летное поле, остававшегося до последнего в зале ожидания Девочкина  охватила даже легкая паника. «Они улетят, а я останусь». И еще: ему очень хотелось, чтобы Евгений Карлович, на прощание ему что-то сказал. Доброе, щедрое, напутственное. Нет, не что-то казенное типа «Я был искренне рад с вами познакомиться…».  А хотя  бы: «Будь здоров, Иван Петров!» Еще приобнял бы… Ведь сделал он это уже раз! Ведь приспичило же ему тогда. Пусть даже просто похлопал бы  плечу. Девочкину и то было б приятно! Но нет.  Евгений Карлович, в суматохе – «Успеваем – не успеваем»,  - даже, кажется, вовсе  забыл о его существовании. Не то, что слова прощального не сказал, даже не оглянулся, не поискал глазами. Спасибо еще раз Маргарите Анатольевне. Это она, перед тем, как скрыться за матовой дверью,  успела шепнуть ему на ухо: «Держись». А, уже уходя, обернулась, помахала остающемуся в этом мороке Девочкину рукой. И все. Их уже нет, и будут ли они еще когда-нибудь – неизвестно, а Девочкин с трудом сдержался, чтобы не расплакаться. Не припомнит, когда с ним подобное случалось последний раз. Если только, когда от него уходила Наташа. Но то Наташа. А что они?
   -Силен мужик, - их уазик отправился в обратный путь, дядя Костя делится своими впечатлениями. – И где только не побывал! Чего только не повидал! Одно слово сюпермен. Что мы по сравнению с ним? Тьфу!.. Не знаю, как ты, а я в гараж.
     Дядикостин гараж в северной части города, улица Мостовая, в окрестностях Маймаксанского кладбища, дом же Девочкина  в Ломоносовском округе, это самый, что ни есть юг. Следовательно, их пути диаметрально расходились. Конечно, по праву начальника Девочкин мог бы распорядиться, чтобы дядя Костя отвез его «с доставкой на дом» (и тут уж даже постоянная дядиКостина палочка-выручалочка в виде путевого листа, ему бы не помогла),  однако ссориться с записным строптивцем не хотелось.
       К тому же Девочкин  не забывал про то, как уломал дядю Костю отправиться к гостинице на полчаса  раньше положенного срока. Поэтому отреагировал кротко:
     -Высадите только у моста.
      «Сяду на автобус, проеду по Тележскому шоссе», - таким был его мысленный прикид.
      Вначале все шло по плану, то есть дядя Костя охотно высадил Девочкина, газанул прямо, Девочкин же слегка прошел влево, пока не добрался до автобусной остановки. Кроме него на остановке больше никого. Ничего удивительного: скоро десять вечера, в Архангельске в такую пору, особенно по его окраинам,  нормальные люди сидят по домам,  перед телевизором. Сейчас пора самых захватывающих сериалов. Автобусы также ходят с огромными интервалами. Девочкин прождал четверть часа. Ну, хоть бы один паршивенький автобусик! Хотя бы одна маршрутка! Попытался напроситься, чтобы кто-то из проезжающих на легковушке его подбросил. Нет, архангелогородцы, как правило, люди осторожные, может, даже напуганные то ли действительными, то ли придуманными историями, как грабят бедных водителей в позднюю, как сейчас, безлюдную пору. В такое время суток одинокого мужика-шатуна к себе в машину  допустить редко,  кто осмелится. Ожидание затягивалось,  и тогда
       Девочкин решил: «Пройдусь пешком. Буду голосовать по дороге».      
Прошел довольно много, пока, наконец, не тормознула крупная, с высокой посадкой грузовая машина. Вместо кузова окрашенная, вроде бы, в оранжевый цвет цистерна.
      -До Окружного шоссе хотя бы не подбросите? – попросил в открытую кабинку Девочкин.
       Водитель только помахал ему рукой, мол, «Садись», а Девочкин не без труда  взобрался по крутым ступенькам в кабину, плюхнулся в кресло рядом с водителем. В кабине темно, водителем паренек с наушниками. Ведет машину,  и, в такт не достигающей слухового аппарата Девочкина, видимо, ритмичной мелодии, также ритмично покачивается,  потряхивает головой… Чем-то неприятным попахивает, чуткие ноздри Девочкина мгновенно это уловили, но источник этого «неприятного» ему не ясен, а специально допытываться не хочется.
«Что это было?.. Да, «было», а не «есть» от того, что, если Девочкин в эту данную минуту перемещается на машине в сторону Окружного шоссе, то и Евгений Карлович и Маргарита Анатольевна уже подлетают, наверное, к Вологодчине, скоро будут в Москве. Еще чуть-чуть и погрузятся в столичную суету, станут  в свою обычную жизненную колею, им уже будет не до Девочкина. Но такого, чтоб – не то, чтобы совсем взять и позабыть, … даже  отодвинуть их, того и другого, скажем, на второй, а то и третий план, уже не получится. Это для них, может, все, что случилось, это лишь  эпизод, точка, для Девочкина эта встреча, все им увиденное, услышанное – это уже типа какого-то пунктира, указующей стрелки: «Камо грядеши, человече?»  Ему от этого, даже если захочет,  пожалуй, уже не отбояриться.
-Вылезай!  Приехали!   - слышит Девочкин.
 Девочкин не спешит расстаться с кабиной: здесь уютно, а снаружи, судя по «дворникам», моросит дождь.
-А где же Окружное?
-При чем тут Окружное? – ни с того, ни с сего возмутился водитель. - Ты попросился, я тебя довез. Копейки с тебя не взял. Я за бякой в ВЭЧЭ.  Мне сворачивать надо.  Хочешь, поедем со мной.
-А Окружное? – настаивал Девочкин.
-Рукой подать. Так и иди прямо, не сворачивая.  Или меня подожди.
Девочкин решил: «Нет, никуда с ним дальше не поеду и дожидаться не буду».
Только, когда выпрыгнул из кабины, разглядел на оранжевом боку разворачивающейся прямо перед его глазами цистерны :  «Вакуум».  Вот когда догадался, откуда запах,  и, заодно,  о какой «бяке» идет речь.  По-прежнему моросит. Хорошо хоть, что куртка у него с капюшоном. Пошел, в буквальном смысле, «куда глаза глядят». Глядели они вдоль накрытого мглою Тележского шоссе. По правую и по левую руку столь нелюбый ему даже в дневное время и в хорошую погоду невысокий лесок.
Вспомнилось совсем свежее: Евгений Карлович объясняет,  как он сам представляет происхождение человека… Правда, не любого, а лишь тех, немногих, чьи предки, прежде чем  переселиться на сушу, какое-то огромное количество лет до того жили глубоко в океане. Настолько глубоко, что до них не могли добраться другие. Те, чьи предки прыгали по деревьям… Едва ли в такое можно было поверить. Все, что до сих пор вкладывалось в мозг Девочкина, чем он  с первых минут его появления на этот свет питался, то самое, что дало основания назвать его homo sapiens, решительно отвергало теорию, контуры которой нарисовал Девочкину Евгений Карлович… Вспомнилось и напутствие Маргариты Анатольевны: «Это сказка. С нею интересно жить, но это неправда».  Девочкин был готов согласиться с нею, но отчего же, однако, ему хотелось, чтобы правда была на стороне Евгения Карловича!.. Ему хотелось быть не спрыгнувшим с дерева, а выплывающим на сушу из непостижимых глубин какого-то гигантского океана.
Девочкин прошагал вдоль шоссе уже порядка двух  километров, когда увидел плетущегося  впереди него человека.  Когда догнал, разглядел, что это полусогнутая в пояснице старушенция. В одной руке палка, в другой чем-то наполненное ведерце.
-Скажите, до Окружного шоссе еще далеко отсюда? – Девочкин воспользоваться старушенцией, чтобы получше сориентироваться в пространстве.
-Окружное? – немножко удивилась старушка. – Да ты, внучек, его уже прошел.
Вот те раз! Это он, значит,  довспоминался до того, что не заметил, где ему надо было  свернуть. Теперь придется возвращаться назад.
-Погоди, милой! – встрепенулась старушка, когда заметила, что Девочкин собрался ее покинуть. – Христом-Богом тебя прошу, помоги мне. Попонеси немного, - она, конечно, имела в виду свое ведерце. Оно сейчас стояло на асфальтовом покрытии. – Ты ж еще вон какой молодой, а у меня ручонки  уставать стали. 
-А куда вы идете?
-Домой.
-А где ваш дом?
-Да всего-то ничего…. Сделай такое доброе дело. Бог за это когда-нибудь сделает доброе тебе.
-А что тут у вас?
-Мои трофеи. Жратвишка кое-какая.   Что от солдатиков осталось. Сын с невесткой  свинюшек  держат. Прибыльное дело. Покамест мы их кормим, а вот осень настанет – кой-кого заколем. И сами будем кормиться, еще  и на базар отнесем…

       Глава 7   
       До дома на Ижемской добрался  в начале второго уже глубокой ночи. Попытался открыть новый замок новым ключом и вновь неудача: ключ упрямо отказывался проворачиваться. В том, первом случае, ему пришла на выручку симпатичная Лариса.  Неужели опять придется звать кого-то на помощь? От одной мысли, что на звонок может откликнуться несимпатичный, точащий на него зубы, пристающий с обменом Николай, Девочкину  заранее стало нехорошо. 
        Но не все же плохо и плохо. Человеку рано или поздно хоть в чем-то должно повезти. Именно так случилось на этот раз и с Девочкиным: на лестничную площадку вышел  Макар Иванович, заядлый курильщик из квартиры напротив. Он-то и выручил Девочкина. Не только помог справиться с каверзным французом, но и доходчиво объяснил Девочкину, какую он допускает «генеральную» (терминология Макара Ивановича) ошибку. А еще пожалел соседа:
       -Ну и сожитель тебе, Валёк, попался. У него ж так прямо на роже написано, что его место на нарах. Как ты, божья коровка,  с ним, с таким, будешь уживаться, - ума не приложу.
        Девочкин, откликнувшись на участие, коротко поведал, чего от него добиваются. И вот какой была реакция Макара Ивановича:
        -Слухай, что я скажу, а я тебе плохого не посоветую.  Если не хочешь, чтоб под тебя какую-нибудь мину, а потом за шкирку – и поминай, как звали, работай на опережение.  Настрочи на него срочно какую-нибудь бумажку. И отнеси. Пусть исследуют. Понял?
         -О чем я должен написать?
         -Да что придет в башку, то и напиши. Без разницы. Главное, чтоб бумажка. Хоть из пальца высоси, а у тебя ж не из пальца. У тебя же вон какая… неодинарная голова на плечах. К тому же сам в инструкторах. Одобрямс всяко получишь. И, что тоже важно, проследить, чтоб бумажка не в корзинку спикировала, а зарегистрированная была. Тогда оне уже не отболтаются. А пока исследуют,  он, вот увидишь, пальцем тебя не тронет. Он ведь уже стреляный, соседушка-то твой, замаранный. Уже где-то чего-то украл. Так щас по струнке при бумажке будет ходить. Мизинцем тебя не тронет.
         Макар Иванович был «заслуженным» пенсионером, ветераном труда, работал когда-то в МВД, какую занимал должность и какого был звания – Девочкин этим  не интересовался. Не признавать, что этот человек отлично знал, о чем говорил, было нельзя, но и слепо руководствоваться его советами также… пока  как-то не очень хотелось.  Прошел к себе, закрылся, лег. Завтра… Или уже сегодня: второй час ночи, - на службу со второй половины рабочего дня. Заснул не сразу от того, что опять много мыслей, - зато спал крепко. Даже в туалет ни разу не сходил. Проснувшись добровольно, без побудок, уже в одиннадцатом часу, услышал доносящийся со стороны кухни, кажется, хорошо знакомый ему голос. Вначале не поверил, вскочил с кровати, подошел к двери, приложился к ней ухом, чтоб получше расслышать… Нет, не ошибся. То был энергичный,  напористый, с редкими паузами, голос его недавней, еще не остывшей  «гражданской жены» Наташи. С бьющимся сердцем, вернулся к кровати, но не лег, а уселся на краешек, стал ждать, что будет дальше. Ведь не за тем же она вдруг пришла, чтобы с его новыми соквартирантами познакомиться?  Нет, ей за чем-то понадобился именно он, Девочкин. За тем и явилась. Но  и Наташа была ему нужна. Ой как нужна! 
Дождался, когда прервется  ее говорок. Шаги. Девочкин поспешил к двери, убрал цепочку.
       -Дрыхнешь? 
        В глаза Девочкина сразу бросился ее выдающийся, спрятанный под  натянувшейся кофтой живот. Для Девочкина это не стало сюрпризом. Он уже знал, что Наташа успела забеременеть.
        -Где ты, с кем  по ночам-то, скажи на милость,  пропадаешь? Или нашел кого? Поздравляю.
         Она всегда, еще с детдомовской поры была такой: прямой и бесцеремонной. Этому во многом способствовала ее убежденность, что она неотразимо красивая… Ну, объективности ради, о-очень уж красивой, конечно, она не была, а вот симпатичной, привлекательной – да. Многие  пялили на нее глаза. Пялил и Валя Девочкин. А что? «Разрешено все, что не запрещено». Но безо всякой надежды на какую-то взаимность.  Тому, чтобы такая надежда в нем возникла, сильно мешала робость, неуверенность в себе. Уж очень избирательной была сама Наташа!  Первое же ее требование к ухажеру:  чтобы он был не детдомовский. У нее, видимо, был изначально составлен какой-то свой жизненный конспект, по которому за  подобного  ей, то есть детдомовца, не выйдет ни при каких раскладах. Но, видимо, что-то у нее сбоило, если, в конце концов,  согласилась на Девочкина. Действуя, видимо, по принципу: «На безрыбье и рак рыба». И ведь, вопреки многим предостереженьям (той же тети Поли, например), мол: «Не пара вы», -  вначале-то  между ними все складывалось, вроде как,  и ничего.  Это уж потом… Все громче, все жестче, настоятельнее: «Я так дальше не хочу. Хоть на стенку лезь – сделай мне ребенка. Иначе, прямо тебе говорю, - разбежимся».
        Так оно, в конце концов, и случилось. Хотя и не «разбежались», это она собрала вещички и сбежала, пока Девочкин на картошке был. Да, у администрации свое подшефное хозяйство было. Вернулся с полей, довольный, , мешок отборной картошки килограмм на десять с собой привез, а дома никого.
        -Или нашел кого? Поздравляю.
        -Не нашел, - возразил Девочкин. – Я по службе. А ты чего?
Надеялся с замиранием сердца услышать от нее: «Подумала, подумала, да и решила, что с тобой лучше.  Словом, вернуться хочу».
       Да, этого  хотелось услышать, а на деле:
      -Слушай, а наша коляска еще жива?
       Девочкин сразу понял, о какой коляске идет речь. В детдоме с незапамятных времен была заведена традиция: дарить молодоженам, при условии, если оба были «своими», детдомовскими, сразу на свадьбу, не дожидаясь, когда молодые на деле обзаведутся ребенком, детскую коляску. Хотя формально Девочкин и Наташа были  «нерасписанными» и свадьбы настоящей, шумной, с приглашениями всех дружков и подружек,  поэтому, естественно,  не справляли, все прошло «шито-крыто», но руководство детдома проявило как бы чуткость, пошло им как бы навстречу, закрыло на многое глаза. Единственное, чего от молодых потребовали: обещания, что со временем  «все будет как у людей». «Иначе и коляску от вас отберем». Но обещание выполнено не было, а невостребованная коляска так и осталась у них.
    -Ну, жива. А что ты хотела?
     -Дай ключ. Ты же видишь… - со значением, мол: «Вот! А ты этого не мог», - ткнула пальцем себе в живот. – Заберу ее у тебя.
      Речь шла о ключе от замка, которым запиралась дверь в сараюшку во дворе дома. Коляска все эти годы стояла там. В ней же Девочкин держал свой велосипед. Пока Девочкин занят поисками ключа, Наташа у него поинтересовалась:
      -Ну, как ты съездил? Я слышала, вы за дитем русалочьим поехали, а она вам за то отомстила. Будто кого-то из вас утопила. Это правда?
      «Все-то она и про всех знает!»  Да, Наташа всегда была очень информированной. А на заданный ему вопрос отвечать не хотелось, поэтому отделался:
      -Слышишь звон, да не знаешь, откуда он… Погоди, и я с тобой. – Он намеревался спуститься вместе с Наташей во двор, чтобы помочь ей вынести из сарайчика коляску, а она ему:
       -Не надо. Я не одна.
       Значит,  пришла с ее… новым.  Девочкин как-то их вместе видел: возвращался из администрации на своем велике, а они к развалу с конфискатом  на Обводном канале приценивались. Плюгавенький такой мужичок, уже потрепанный. Зато вон… ребенка уже сделал. За что ему честь и хвала. Наташа через какое-то время вернулась, чтобы вернуть ключ хозяину сарайчика. Сейчас уйдет, а Девочкин так толком с ней и не поговорит. 
       -А ты с кем это так  долго там разговаривала?
       -Когда?
       -Я проснулся. Слышу. Твой голос.
       -А-а…Ну, да.  С твоей новой. Разузнала, кому комната бабаФросина перешла.
       -Узнала?
       -Узнала. К ней. Она бабе Фросе какой-то чуть ли не троюродной племянницей приходится. Даже ничего про нее не знала. От того и разыскивали так долго.
       -А о чем еще?
       - Ну, о чем, о чем?.. Вот о тебе немного поговорили.
       -А что?
       -А тебе не все равно?..  Ну, понравился ты ей… Говорит про тебя: «Сразу чувствуется - культурный. Симпатичный».
       -Ну, а ты ей что?
        -Я с ней соглашаюсь.
        -Раз я культурный, симпатичный, могла бы и еще пожить. Я тебя взашей не гнал.
        -Еще б ты меня погнал! –искренне возмутилась Наташа. – Еще чего! Я б тебе тогда… А что от тебя ушла, - так мы сотню раз про это. Чего опять-то? Не мужик ты, Валь. Чего уж там? Обижайся-не обижайся.  И не в том даже дело, что ребенка с тобой не получалось. Ты вообще… по жизни не мужик. Нигде и ни в чем не можешь за себя постоять…
        -Наталья! – из-за окна. – Ну, ты скоро там?
        -Да подожди! – Наташа высунулась из окна. А потом к Девочкину. - Слушай, ну все. Я пойду, а то он ревнивый очень.
         -Слушай, признайся честно… Ты ведь сошлась со мной из-за того, что на комнату бабуФросину понадеялась, а как поняла, что комнаты не видать…
         -Еще чего! У меня свой угол есть! – возмутилась еще раз.
         -От того и расписываться со мной отказалась, что вначале с комнатой  хотела разобраться. «Будет-не будет». А как комната улыбнулась, так и ты. Вспомнила, что я не мужик.   
         -Да… пошел ты! – Наташа не на шутку рассердилась. – Я думала про тебя: ты умнее. А ты такое же бревно, как и все.
         Аж рассвирепела. Как будто Девочкин чего-то ужасное ей сказал. А так ведь на самом деле и было. Это не Девочкин придумал. Ему про то самая верная Наташина подруга рассказала. Может, даже и со смыслом рассказала, чтобы Девочкин на нее внимание обратил. А добилась обратного. Он ее, подругу эту,  теперь, если где увидит, обходит далеко стороной.
         Наташа обругала Девочкина и ушла, а покинутый Девочкин еще долго стоял посреди комнаты… Ничего не хотелось… Слышит доносящееся со стороны кухни: «Тук-тук-тук». Будто дятел по дереву стучит. Но откуда в их квартире взяться дятлу? Не сразу, но догадался: скорее всего Лариса. Это она – ножом о разделочную доску.
        «Вот, - подумал Девочкин, - если поверить Наташе…а зачем ей врать?.. я ей нравлюсь. Нравлюсь я, а живет со своим... замаранным…  Еще получает удовольствие от этого. Сам хвастался про это. Значит, не только в «нравится-не нравится» дело. Еще во многом другом, чего, наверное, нету  у меня. А  было б – и Наташа б от меня никуда б  не ушла».
        Девочкин прошел на кухню. Лариса, не прекращая стучать по разделочной доске,  вопросительно посмотрела на него. Молнией: «Может, мне тоже сказать, что она мне нравится?»
        -Это  правда, что у вас куриная болезнь?
         Удивилась:
         -Какая, какая?
         -Куриная.
         -Кто  вам так сказал?
         -Муж ваш. Вы же слышали. Разговор был при вас. Вы же тогда тоже на кухне были и ничего.  Выходит, согласились, если ничего не сказали.  Так есть у вас куриная болезнь или это все сплошные враки?
Молчит Лариса. Не знает, что ей сказать. Значит, нет у нее никакой куриной болезни. «Все кругом только и занимаются тем, что врут, врут, врут. И как им?.. ». 
         -Но раз у вас нет куриной болезни, то и я верну свой стол на прежнее место. Потому что это несправедливо. Я живу здесь давно, и баба Фрося мне это место завещала, а вы только-только, а уже командуете.   
        -Ну, хорошо, - растерянная Лариса. – Если это для вас так важно…  Ставьте.
        Сказать, попугать  - одно, сделать - другое.  Ларисин стол с тумбочкой, в тумбочке  три отделения. И чего в них  только не понапихано! Лариса ему, естественно, не помогает. Однако Девочкин все же справился со своим заданием, расставил все по прежним, узаконенным еще покойной бабой Фросей местам. Под конец  строго Ларису предупредил:
        -И передайте вашему. Если он еще будет ко мне приставать со своими предложеньями…
         -Какими предложеньями?
         -Он знает. Я на него бумажку напишу. И тогда ему покажут, где раки зимуют. Тем более, что он уже…
          Все! Добился своего. Оказывается, не такой уж он и никчемный, в чем его только что обвинила Наташа. Может, если сильно захочет, настоять на своем. Довольный собой,  с раздувающимися, как у какого-нибудь возбужденного жеребца ноздрями, вернулся в свою комнатку. Настолько сейчас уверился в своей силе, своих возможностях, что  даже закрываться на цепочку принципиально не стал. Даже хотелось, чтобы кто-то посмел сейчас вторгнуться на его территорию. Уж Девочкин бы ему показал, где раки зимуют! Еле бы ноги унес.
         Но никто в его комнатку не  врывался. Никто не поднимал на него руку. Не на ком было удачно продемонстрировать, какой он, на самом деле, крутой. Видимо, Николай сегодня был на дежурстве, а Лариса также вскоре убралась по своим делам. Предоставленный самому себе, не подпитываемый извне никакими обидами,  Девочкин постепенно остыл.
         Даже начал испытывать ощущение неловкости. «Зачем я все это?! Тем более на человека, которому ты нравишься. Она же не виновата». Да, неловко за себя, но… Как гласит… Девочкин сейчас  буквального текста и  автора этого афоризма сейчас не вспомнит. Только суть. А она такая: «Что сделано, то сделано. Как бы плохо при этом тебе не было, иди дальше. Не оглядывайся». Вот и Девочкин, какие бы угрызения совести сейчас не испытывал, все же последует этому совету: не станет оглядываться, тем более чего-то переделывать, просить прощенья, оправдываться.  Нет, он пойдет вперед.

Глава 8.
         Двенадцатый час. Девочкина ждут с обеда на службе. Но как же ему туда не хочется!  Это очень странно. В  общем-то, Девочкин до сих пор всегда с удовольствием ходил на работу. Ему нравилось выполнять любые доверенные ему порученья. Да и вообще: просто быть в компании. Сегодня ему хотелось побыть подольше с самим собой. Позвонил Софье Наумовне. Во-первых, за тем, чтобы отчитаться за то, как проводил вчера «столичных», а потом попросить об отгуле. Самой Софьи Наумовны на месте не оказалось, дозвонился до Зинаиды, попросил, чтобы передала его просьбу, а сам прилег отдохнуть. Да, только отдохнуть, - таким было его намерение. Отдохнуть от недавнего: от скандала с Наташей, а потом сомнительного «подвига» с шумным перетаскиванием  кухонных столов. Все это измочалило его. Хотелось просто полежать, а получилось так, что заснул. Спал крепко. А когда пробудился, бросил взгляд на часы… Ничего себе! Половина седьмого вечера.
          В квартире тихо. Почувствовал, что он голоден. В холодильнике – кот наплакал: яйца, пакет сухого молока, уже зачерствевший черный хлеб. Ближайший магазин на Урицкого. «Схожу, поищу какую-нибудь столовку. Заодно ноги разомну». До столовки не дошел. На глаза попалась вывеска: «Кафе “Полина”»  Вспомнил, что именно в этом кафе они посидели тогда с Маргаритой Анатольевной… Маргарита Анатольевна… Все-таки не оставляла она в покое Девочкина. Хотя вроде уже и попрощались. Посетителей, в отличие от того, первого раза, почему-то  довольно много. Может, время для посещения кафе  более удобное. Выбрал  себе  борщ, свиную отбивную. На сладкое -  взбитые сливки со сливочным сыром. Этот последний выбор был совершенно сознательным. Именно такого же рода сливки попробовала тот раз Маргарита Анатольевна. Она их похвалила. Назвала «отменными». Девочкин даже запомнил это слово «отменные». Прежде ни от кого не слышал. «Вот и посмотрим, какие они отменные!»  Сам ведь он в тот раз вовсе обошелся без сладкого, хотя и большой его любитель, но… «Это как-то не по мужски. Не солидно». Словом, постеснялся.
        Не без труда нашел свободное местечко  за столиком, подсев к парочке. Две уже весьма пожилые  женщины. Всю дорогу проболтали про свои болячки. Борщ Девочкину очень понравился, давно такого борща не едал, пожалуй, с тех самых пор, как от него ушла Наташа, котлета - поменьше, а в сливках, как ни пытался, ничего «отменного» вовсе не нашел. «Или у нас вкусы разные, - это он опять про Маргариту Анатольевну, - или повар на этот раз сплоховал».   
        Хоть и не понравились, однако доел сливки, не любил ничего в тарелках оставлять. Привычка, вдолбленная в Девочкина еще в детдоме. Помнится, уже противно, а все равно через силу глотаешь. Пора бы уже уходить, но видит в окно, что на улице заненастилось: дождь покапал. Прохожие сразу  зонтиками ощетинились. Что ж? Есть повод еще продлить свое пребывание в уютном кафе: зонтика ведь  при нем нет.  Сидел довольно долго, дождик, судя по мокрым зонтам еще только входящих в кафе, не прекращался. Уже несколько раз поймал на себе взгляд женщины, убиравшей столики в зале. Как будто дает ему понять: «Или заказывай или проваливай, а за просто так место не занимай».  Принял  решение:  «Ухожу».  Далеко, однако, уйти не сумел. Почти сразу как вышел, дождь сменился настоящим ливнем. Пришлось тут же вернуться, но не в кафе, чтобы опять не попадаться на глаза той самой вредной уборщицы. Устроился  на краешек стула, влажного от оседающей дождевой пыли,  под полосатым тентом у витрины кафе. Здесь тоже столики, но за ними сидят  только в теплую или, по меньшей мере,  сухую погоду.
Посидел минуток пять, ливень не прекращался.
        -Что? Дождик?
         Девочкин обернулся на голос. Она самая! Уборщица. Но не за грязной посудой она сюда сейчас явилась. Видимо, ее смена закончилась. Теперь ей также предстоит дорога домой. На ней  кремовый  плащ. Голова повязана платком, а руку оттягивает чем-то тяжелым груженая полиэтиленовая сумка. 
        -Ай-ай-ай! – сокрушается женщина. - А  у меня как назло еще и зонтик поломался.
         Пожаловалась Девочкину, села за соседний столик. Теперь пережидающих ливень под тентом стало двое. Прошло несколько минут,  дождь не утихал, и Девочкин услышал от женщины:
       -У вас, должно быть, какие-то неприятности?
       Застигнутый этим вопросом врасплох, Девочкин молчал, а женщина объяснила:
        -Я ведь давно  за вами наблюдала. Как вы сидите, будто в воду опущенный, - в ее голосе сочувствие. -  Что, небось, с девушкой с вашей чего-то стряслось? 
Обычно Девочкину не нравилось, когда к нему приставали с разговорами посторонние люди. Независимо от пола и возраста. Но сейчас многое, что с ним происходит, необычно. И не только «с ним», но и, как кажется, вокруг него.  И вот - вместо того, чтобы отвернуться или притвориться, что не слышит, вдруг взял и откликнулся: «Да, с девушкой».
          -Значит, правильно догадалась! – женщина обрадовалась своей сообразительности. Но тут же натянула на свое лицо маску сочувствия. - А вы так не убивайтесь…   У вас внешность приятная. Я вам от души.  Найдете вы себе еще девушку. Все у вас наладится.
       -От меня не совсем девушка, от меня жена ушла.
       -А-а… Ну, да. Ежели жена, это, конечно, хужее.  Словом, беда. Но не бедовая. Как, может, ушла, так и пришла. По всякому, вы знаете, бывает.
       -Нет, она уже не придет. Она другого уже нашла. И ребенка от него уже ждет. А у нас его не было.
      -Ох-хо-хо, - явно с показушным сочувствием, для Девочкина  это как ясень пень,  покачала головой – Ну, тогда, конечно.  Тогда туши свет. 
Ливень как будто приужался, стал поскромнее,  хотя дождь вовсе не прекратился. Женщина поинтересовалась у  Девочкина:
       -А вам куда?
       Девочкин ответил.
       -У меня хоть и поломанный, но немножко еще защищает, а вы, я смотрю, совсем без зонта. Давайте я вас хоть до ближайшей остановки автобусной доведу.
       Девочкин немного подумал и  согласился. На автобусной остановке довольно приличная  кучка ожидающих.
        -Давно не было? – спросила  Девочкина женщина у одной из дожидающихся.
        -Да полчаса уже скоро! – кто-то возмутился. - Я уже ноги все оттоптала.
Народ заволновался, посыпались упреки в адрес вначале автобусников, потом  городского начальства, а там уже рукой подать и до зажравшихся московских правителей.  Кто-то из проходивших мимо, сообщил о крупной аварии на улице Гагарина. Будто столкнулось сразу три машины. Есть пострадавшие.
-Я тут совсем неподалеку живу, - обратилась женщина к Девочкину. – Если вы не против, проводите меня до дома. Переждете, пока транспорт опять пойдет. Заодно хотя бы ноги посушите. Вы же совсем  промокли.
        Девочкин подумал: «В самом деле! Почему бы и нет?»
        -Меня Марусей, -  представилась женщина, уже когда свернули в переулочек, метрах в пятидесяти от остановки. – А вас?
         Девочкин назвал себя, потом предложил:
        -У вас тяжелое. Давайте я понесу.
        Назвавшаяся Марусей женщина  охотно передала сумку Девочкину.
        -Ваши трофеи? – спросил Девочкин. – У вас тоже свинюшка?
        -Какая свинюшка? – удивилась Маруся. – У меня, Валя, семья. Свекровь-инвалид. С постели только до уборной и обратно. Двое своих ребятишек. Муж третий год, как  в заключении сидит.  До свинюшек ли мне?
       -А за что его в заключение?
       -Да ни за что! Оклеветали человека. Ему бы хорошего адвоката – не сидел бы. А откуда нам хорошего? На какие шишы?
        Так, с разговорами, они прошли еще метров сто,  когда Маруся остановилась:
       -Ну, вот мы уже, можно сказать, и дома.
       Поднялись по лестнице. После того, как Маруся отворила дверь, шепотом попросила Девочкина:
      -Ты пока постой здесь.
      Через несколько минут выглянула в дверь:
      -Теперь заходи… Только тихо.
       Через несколько минут Девочкин оказался в крохотной комнатке. Настолько крохотной, что, допустим, окажись здесь одновременно сразу четверо, им бы не разойтись.
       -Раздевайся, - по-прежнему шепотом. –  Давай с ботинок. Я, пока ты здесь, их на кухне у плиты хотя бы подсушу… Носки тоже сымай… Господи, ты как дитё несмышленое. Прямо по лужам, что ли, в них топал?.. И дырочка, посмотри. Еще можно заштопать.   
        Скоро она ушла, наказав Девочкину, чтобы он вел себя тихо, из комнаты не высовывался, унесла при этом действительно промокшие и ботинки и носки. Девочкину нравилось, как эта женщина за ним ухаживала. За ним вообще никто никогда не ухаживал. Почти всегда, с самых малых лет, приходилось заниматься самообслуживанием. Про нянечек детдомовских вообще речи быть не могло, у них на попечении таких, как он, по нескольку десятков. А Наташа убираться за ним считала ниже своего достоинства: «У самого руки есть».  Она даже ни разу за всю их совместную жизнь ни одной пары его носков не постирала, он делал это сам. Баба Фрося, пока была жива, когда заставала его за этой стиркой, ворчала на Девочкина, и почем зря ругала Наташу, но сам Девочкин не считал это занятие чем-то для себя зазорным. Да и что за труд, в самом-то деле? Простирнуть свои собственные носки. Заштопать - да. Это уже чисто женское, а простирнуть… Тьфу!
       Но как же, оказывается, это приятно, когда о твоих мокрых грязных носках проявляют такую  заботу! Маруся вышла, унося с собой носки   и ботинки, долго не возвращалась. До чуткого слуха Девочкина доносились из-за стенки какие-то шорохи, шепоты.  Как будто Маруся кого-то осторожно терпеливо усовещала. Ей отвечали, но так же негромко. «Скорее всего, это она  с детьми», - подумал Девочкин, вспомнив, что она сама призналась, что у нее есть дети. И вдруг эту тишину разорвал чей-то хрипловатый гневный окрик. Кричала явно  женщина,  но  отнюдь не  Маруся.
-Что? Опять какого-то жмурика с собой привела! – Слышно, как Маруся что-то тихо ответила, но кричащую это никак не успокоило. Закричала еще пуще. - Ах ты!..  Ты же слово давала!..  Да когда же всему этому конец-то придет?!..  Вот погоди, мое последнее терпенье лопнет, я все Сашке про тебя отпишу. Какие ты тут кренделя при живых детках отчебучиваешь. Он, как вернется, все внутренности из тебя наизнанку вывернет. Устроит тебе райскую жизнь.
       Девочкин стоял, слушая все это, ни жив, ни мертв. Он не представлял, что ему делать. Что лучше? Заступиться за Марусю? Бежать отсюда без оглядки? Так и стоял у двери, в полной растерянности, пока в комнату не вернулась Маруся. Это Девочкину не по себе, внутри него как будто все ходуном ходило, а Марусе вроде как хоть бы хны.
      -Вы верните мне, - шепотом попросил ее Девочкин.
      -Вернуть что?
      -Моё. Носки. Ботинки.
       Возмущенная Марусиным поведением женщина продолжала материться, а из – за стены начал раздаваться разноголосый детский плач.
-Зачем? Высохнет, тогда и верну. Раньше-то зачем? – искренне удивилась просьбе Девочкина Маруся. – Ты на эту, что ли?.. – Небрежно взмахнула рукой в направлении никак не успокаивающейся женщины. - Ты ее не бойся. Ну, пошумит  немного и успокоится. Не первой. Я уже давно привыкла.
      -А напишет.
       -Напишет? – продолжала удивляться наивности Девочкина Маруся. – Никому она не напишет.
       -Почему?
       -Потому что если напишет,  я ее с голоду уморю. И на погост отвезу. Она это знает.
       -Все равно… Мне нехорошо у вас оставаться.
       -Да дурачок ты! – Маруся крепко обняла, обхватила  Девочкина обеими руками.
       От нее исходил запах свежей корюшки. Где она его поддела? Скорее всего, в кафе, там, действительно, была в меню жареная корюшка. Так и несла этот запах с собой, а Девочкин прежде на открытом воздухе не ощущал, зато уже здесь, в закрытом помещении, обоняние у него усилилось.  Этот запах, кажется, и решил исход дела. Может, доносящуюся из глубины квартиры  брань и детский плач из-за стенки Девочкин еще бы как то стерпел, приобвыкся, но корюшковый  запах – ни за что.  Поэтому он уже и не попросил, а потребовал у прижавшейся к нему Маруси:
       -Нет. Может, в другой раз… как-нибудь, а сейчас,  вы знаете,  все-таки пойду.
       -Да перестань! – нет, видимо, этой женщине также пришлось долго быть одной, если так просто его от себя не отпускала. – «В другой раз» это когда? А мы сейчас…
       -Нет. Все равно… Я сейчас не хочу, - Девочкин по-прежнему жалел женщину, но еще больше – жалел себя, поэтому своими руками отдирал с себя ее руки.
А его руки оказались сильнее, чем у нее, что и неудивительно. По другому и быть не могло. И не только от того, что у него все-таки руки мужские, а у нее женские. Секрет, скорее, в другом. Он свои руки  с помощью той же «шведской» стенки регулярно тренировал, а у нее какая может быть шведская стенка? Плюс он весь день провалялся на кровати, а она  всю смену отбатрачила, бегая от столика к столику,  а потом еще и несла тяжелые сумки. Делая все это, она свои руки, в отличие от Девочкиных, не тренировала, а утруждала. И так изо дня в день. В этом большая разница. Поэтому и удивляться тому, что он, в конце концов, одержал над ней победу, то есть разжал женские руки,  и  благополучно покинул ее квартиру, совершенно не следует. Закономерный финал.

Глава 9.
        «Интересно, - подумал Девочкин, когда уже брел, то и дело спотыкаясь,   безлюдной улицей, погруженной в прозрачную, как будто из темного хрусталя,  мглу архангелогородской белой ночи, - хотелось бы, чтоб у меня была такая вот жена, как Маруся? Едва ли… Хотя… Если другой, допустим, у меня все равно не будет…  Я же не свекровь, чтобы меня голодом кормить. Маруся  будет  мною дорожить, меня беречь, любить, заботиться обо мне. Словом, кормить, поить, обстирывать, те же самые носки штопать. А я бы заработанные честным трудом деньги ей в дом приносил. Пусть пока не очень большие, но я перспективный. И Софья Наумовна про это мне говорит. Так что же? Может, мне, действительно,  стоит со всей беспощадностью сказать этой обездоленной личным счастьем женщине: «Да не жди ты, когда твоего мужа  выпустят из его заключения. Вот хоть ты и говоришь, что его посадили как будто ни за что,- а, я тебе всю правду скажу. Намного чаще люди туда попадают за дело. А уж раз попав, посидев, его в эти преступные дела уже как в воронку обычно затягивает. Зато  меня никогда не посадят от того, что я закон соблюдать привык. И за меня начальство всегда, ежели что, заступится… Конечно, у меня тоже пока не все хорошо Взять хотя бы тех же самых… моих новых соседей. Или тот же кухонный стол… У нас, в основном, из-за него весь этот сыр-бор. Но я через это переступлю. Моей воли на это хватит. «Сильный не тот, кто может положить на лопатки, а тот, кто одной улыбкой способен поднять с колен!». Вот и я ровно так же. Сейчас приду и подниму с колен. Начну со стола. Верну его на то место, куда Николай его приговорил. А раз я с  ними  по-хорошему, тогда и они со мной. Вот когда все и наладится! Сначала с ними, а потом и с вами»
        Еще на улице, когда только подходил к дому, услышал доносящееся из когда-то бабыФросиной комнаты  нескладное, кто в лес, кто по дрова, хоровое пение. Догадался: «Новоселье отмечают». С замком на этот раз справился, никаких неудобств не испытал. Спасибо французским мастерам за то, что делают такие замки, которые, пусть и не с первого раза, но рано или поздно все-таки  начинают открываться. Только ступил на кухню – первое, что ему бросилось в глаза: враждебный кухонный стол вновь переместился к  окну, а его – вообще где-то на отшибе, прямо напротив туалета. И… кровь неистово запульсировала в висках изготовившегося было к установлению мира  и воцарению всеобщей благодати  Девочкина. Все, на что только-только настраивался, к чему себя внутренне готовил, вся эта изнурительная мыслительная и душевная работа – коту под хвост. Теперь им овладело так редко им испытываемое, сладострастное:  желание как можно скорее поставить обидчиков на место. Раздражение, гнев, ярость. И не припомнит, когда с ним случалось подобное. Скорее всего, никогда.
        Не удосужившись  даже снять с себя верхнее облачение, настолько не терпелось поскорее взять быка за рога, - ухватился за угол злосчастного вражеского стола. С грохотом, скрежетом, царапая пол,  оттащил его, со всем, что на нем сейчас находилось,  от окна. И откуда только силы у него на это взялись? Днем еле-еле  передвигал тот же стол.   Только взялся за свой, стал соображать, как двум враждебным столам разминуться, а на кухню  сунулась какая-то размалеванная кукла, Девочкин, разумеется, видит ее впервые. Вылупила на Девочкина размалеванные глаза. И только дошло, какого рода схватка происходит на кухне, заполошно заорала:
        -Коль! А ну выдь! Тут ваш сурок опять хулиганит!   
        Не слышит, должно быть, Николай из-за пьяного хора. Тогда кукла хватается за другой угол стола, пытается отпихнуть от себя, при этом не перестает кричать так, словно ее убивают:
         -Люди-и-и! На помо-о-ощь!
         Дооралась  таки  до Николая. Примчал на  кухню, как ошпаренный. За ним – целая свора гостей. Глаза у Николая бешеные. И тут же с кулаками на Девочкина:
         -Ах ты… !  Верни  все, как было!
Николай бешеный, но и Девочкин, пожалуй, где-то близок к тому же. Короче, как у него оказался в руке этот нож, которым разделывают мясо: то ли сами руки его нашарили, то ли кто-то  ему специально подсунул, - никакого представления. Представляет только, как замахнулся этим ножом, а потом опустил  на наскакивающего на него бойцовским кочетом Николая. Угодил во что-то мягкое. Нож вначале уж очень легко, как показалось Девочкину, сквозь  вату прошел, но тут же  во что-то уперся, теперь уже твердое, да так в том месте, во что уперся, и остался. А  Николай-кочет покачнулся, - сначала влево от Девочкина, потом вправо, - однако, устоял, вернулся в вертикальное, хотя и неустойчивое положение. Стоит, пучит на Девочкина оба своих полных недоумения глаза, как будто до сих пор не верит тому, что случилось.
        Но это противостояние двух антиподов продолжалось совсем недолго. Рассказ об этом занимает много времени, а в действительности все заняло какую-то долю секунды. Девочкин разжал пальцы, обнимавшие ручку ножа. Нож выскользнул  из лунки, куда он угодил,  не сразу, еще чуточку продержался в ней, только после этого с лязгом упал на пол, под ноги Девочкина. Из отверстия ранки тут же не то, чтобы хлынула, или полилась, нет, все же, скорее, покапала алая жидкость. Николай наложил на ранку, она была пониже его  шеи, ближе к ключице, свою мгновенно окрасившуюся в тот же алый цвет ладонь, потом побрел, как пьяный, пошатываясь, в сторону унаследованной его женой Ларисой, приходящейся, как Девочкин узнал совсем недавно, от Наташи, бабе Фросе всего лишь седьмой водой на киселе.  Все, кто выбежал к этому моменту на кухню, толкаясь друг с другом, потянулись вслед за ним. Девочкина же пока оставили в покое, никто рядом сторожить его или тут же, на месте, наказывать не остался.  Только кто-то из Николаевой  своры его сильно толкнул в бок, но, кажется, не от того, что намеревался ударить, ушибить и прочее,  - просто Девочкин  стоял у него  столбом на дороге, мешал ему пройти.
        Когда же Девочкин остался на кухне один, - еще недолго постоял, с бешено бьющимся сердцем, затем поднял с пола вещдок: преступный нож с окровавленным лезвием. А дальше,  пошатываясь, ровно также,  как только что было продемонстрировано  Николаем, прошел к себе. Но если Николая пошатывало от физической раны, то Девочкина – от внутреннего изнеможения. Может, даже коллапса. И побрел он, в отличие от Николая,   в комнату, им не унаследованную, то есть обретенную не на какую-то сомнительную халяву, как случилось пусть и с симпатичной, все же оказавшейся по другую сторону баррикады женой Николая,  а ставшую его собственностью  на более чем законном основании. Основание это гласит: «Федеральный закон  о дополнительных гарантиях по социальной поддержке детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей». Вот так-то!

Глава 10.
      До чего ж короткой оказалась задуманная было  Девочкиным дорога  к возникшей в его воображении идиллии!  Ее началом можно считать момент, когда  его нога угодила  в глубокую архангелогородскую лужу, а ее продолжением стало, когда Маруся проявила трогательную заботу относительно  его, Девочкина,  промокших носок. Тех, что, по ее мнению,  нуждались в срочной стирке и  сушке.  Да, именно с этого все началось. Дальше, по лихо нарастающей,  все остальное -  вплоть до внезапно вспыхнувшего в Девочкине желания пойти на мировую  со склочным Николаем. Предложить ему трубку мира. Впрочем, может, не только конкретно ему,  но и всему остальному миру, которому Девочкин отчего-то не потрафил. Одну гигантскую трубку Мира на все и на всех. Да, только-только настроился на эту волну, сделал глубокий вдох…и тут же…  все взяло и оборвалось.   
       Запираясь дрожащими от волнения руками на дверную цепочку, прекрасно отдавал себе отчет в том, что, если только кому-то  из Николаевых дружков взбредет в голову тут  же, прямо на месте,  учинить над Девочкиным суд Линча, от этой хилой защиты камня на камне не останется. Дверь перед напором неприятеля долго не выстоит. Он мог бы, конечно, убежать, пока его никто не хватился: если не дверью, так через окно. Спрыгнуть со второго этажа – проще пареной репы. Да, убежать и где-нибудь скрыться. Спрятаться, спрятаться ото всего и ото всех поскорее! Но пока прямой угрозы не было, чутко прислушивался к тому, что происходило в квартире.
        А происходило, судя по доносящимся до его слуха звукам, вот что: вначале к дому подкатила «Скорая», Девочкин убедился в этом, когда, реагируя на доносящийся из окна шорох шин и скрип тормозов,  выглянул в окно. Стал свидетелем того, как  пострадавшего вынесли на руках. «Скорая» вскоре умчала, после этого – столпотворение в коридоре. Беготня. Туда-сюда, вперед-назад. Больше без звука. Лишь эпизодами какие-то отдельные слова. Преимущественно матерные.  Но за Девочкиным, чего он больше всего, естественно,  опасался и против чего у него не было ни малейшего средства защититься,  никто не приходил, не арестовывал, не надевал на него наручники. Также как никто не пытался  совершить над ним  какую-нибудь   рукопашную расправу. О нем как будто на время вообще забыли. Ну, вот и отлично!
        Нет, каким бы неприспособленным к жизни Девочкин  временами не казался, но и в наличии здравомыслия, трезвого практического  расчета, способности смотреть на несколько шагов вперед, ему также нельзя было отказать. В чем он и сам себе похвастался совсем недавно, когда пробирался пустынными улицами по ночному городу и строил планы, как он приступит сейчас к обустройству нормальной жизни в пределах хотя бы одной малонаселенной коммунальной квартиры на Ижемской улице. Вот и  сейчас, когда ситуация резко, на триста шестьдесят градусов изменилась… Оказалось, что он может держать себя в руках даже в критических ситуациях.  Что ему свойственны – подумать только! –  не только сообразительность, но и выдержка, хладнокровие.
       Да, скрыться - его первое побуждение было правильным, - где-то затаиться, переждать, пока что-то не прояснится, но сохранив при этом при себе самое ценное, чем на данный момент он располагает. В первую очередь, пожалуй, речь идет о  его сберкнижке. А дальше – из наиболее значимых документов, тех, без которых ты, по известному крылатому выражению, «букашка», - паспорт, оформленное еще в его первом Вельском детдоме свидетельство о рождении, где в графах «отец», «мать» два жирных прочерка, аттестат зрелости, диплом об окончании института. Но еще и другие, вроде бы необязательные, но которые  делают человека человеком:  альбом с фотографиями, связка писем, очень тощая, писем совсем немного, в основном, от тех, с кем дружил, пока был в детдоме, и на чью долю выпало перебраться  из Архангельска в другие края. Не сразу решился, что делать с дневником и книжкой с афоризмами. В конце концов, дневник нашел свое место в боковом кармашке рюкзака, а афоризмы, хотя и не без некоторого сожаления, решив предать забвению, оставил у себя в комнате. Критика Маргариты Анатольевны в отношении «мудрости», которой он насыщался на протяжении многих предшествующих лет, не прошла для него даром.   
Намеревался  забрать с собой только самое-самое, а все равно получилось довольно много.  В качестве транспортного средства решил использовать проживающий в сарайчике  Стеллс Пилот. Станет для хозяина чем-то вроде вьючного животного. Конечно, можно было бы вызвать по телефону такси. Или попросить о помощи его соседа по квартирам Макара Ивановича, у него «Жигули» и он иногда занимается нелегальным извозом. Но и в первом, и втором случае это означает, что Девочкин может «засветиться», а ему хотелось бы исчезнуть из дома невидимкой. 
В начале второго ночи он стоял у сарайчика во дворе, держась за рога его навьюченного, как ишак,  Стеллс Пилота, и решал проблему, точнее, сразу пучок проблем: «Что дальше? Каким путем дальше? К кому или куда дальше?» Первой решилась проблема: «К кому». «К тете Поле, конечно. Она меня не выдаст, и живет одна». Проблема вторая: «Каким путем». «Отсюда до тетиПолиного дома  далековато, придется пересечь где-то с полгорода. Но другого способа, как идти сбоку от груженого велосипеда, не придумаешь». К проблеме «Что дальше» предпочел пока совсем не притрагиваться. Признался, что она ему сейчас явно не по зубам. «Потом… Может быть… Как-нибудь». 
         Потом он долго пробирался по ночному Архангельску. Хорошо, что Девочкин отлично знает город. Прекрасно представляет, как добраться с Ижемской до угла Новгородской и проспекта Свободы, там тетиПолин дом, минуя открытые пространства, особенно улицы. Да, пустые  в эту ночную пору, но это значит, и более для него опасные, потому что на открытом пространстве  он более заметен. Следовательно, более уязвим. 
         Как это удивительно, что он чувствует себя сейчас в родном городе каким-то отщепенцем, изгоем, неприкасаемым, наконец! Что он вынужден передвигаться, испытывая страх, что его в любую минуту могут увидеть, схватить, изобличить. Поэтому и шарахается, спешит как-то укрыться, когда замечает, что кто-то идет ему навстречу. Впервые в жизни испытывает ощущение, каково это быть преследуемым. Когда кругом, если не враги, то недруги, которые могут обернуться врагами. Теми, кто его узнает и выдаст.  А еще до последних пор кажущийся ему мирным, по-доброму расположенным к нему город теперь представляется сейчас огромным минным полем. Один неосторожный шаг и под ним, Девочкиным, взорвется. Эхо взрыва докатится до самых окраин Архангельска. Ошалевшие, спросонья, люди повыскакивают из своих кроватей. Пооткрывают окна. Будут спрашивать друг у друга: «Что? Что случилось?» Кто-нибудь догадается: «Это Валя Девочкин подорвался». «Как? Кто? Какой Девочкин? Неужели тот, что референтом у Софьи Наумовны?» «Да, он самый». «А что? А почему?» «Он убил человека». «Не может такого быть! Валя. Девочкин. Да он и мухи не обидит». «Представьте себе. Даже, говорят, незаряженное ружье раз в год стреляет. Так то ружье! А это человек. Даже если он и Девочкин».

Глава 11.
       Девочкин по многу раз бывал у тети Поли. И в детдомовскую пору, и  после, когда вышел на свои хлеба. Все, кажется, предусмотрел Девочкин – и что с собой из дома прихватить и как передвигаться по  ночному городу, чтобы не попасть в какую-нибудь засаду,  а там смотришь,  и  в каталажку, - а вот о том, что неплохо было бы тетю Полю о своем появлении как-то предупредить, об этом подумал только сейчас, когда приближался к ее дому. Впрочем, как ее предупредить? Она сама, в интересах экономии,  жила без телефона. Был у Девочкина номер телефона ее соседей. Но это уже очень пожилые, почти дряхлые люди. Девочкину меньше всего хотелось бы потревожить их посреди ночи.
        Дом тетиПолин высокий. Аж в шесть этажей. Да, для Архангельска это высоко.  Как-то, было тогда Вале Девочкину годиков десять, и он гостил у тети Поли, а  она пригласила его с собой на чердак, чтобы помог развесить и прихватить прищепками отстиранный ею в ванной диванный чехол. Про стиральную машину тетя Поля тогда еще только мечтала. Разделались с чехлом,  и тетя Поля пригласила Валю на крышу. Перед его  глазами тогда впервые открылась панорама города. «А вон там, посмотри, - тетя Поля показала на здание, стоящее чуть обособившись от остальных, - не дай Бог тебе туда когда-нибудь попасть». «А что это?» -  с замиранием сердца спросил Валя. «Там тем, кто плохо себя ведет, срока дают. Кто поменьше нашкодил, тому и срок поменьше. А того, кто уж совсем расшалится, могут и к смертной казни приговорить. Упаси тебя Бог, Валентин, в то место когда-нибудь попасть. Хоть на большой срок, хоть на маленький. Держись от него подальше». Давно это было, а тетиПолин наказ очень кстати вспомнился. В здании этом, куда тетя Поля не рекомендовала попадать, располагался  и располагается по сию пору Архангельский областной суд.
         А звонок на двери тетиПолиной квартиры, похоже, не работал. Девочкин нажимает и нажимает на кнопку, а звонок безмолвствует. «Громко постучать в дверь? Опять же могу разбудить тех же  соседей».    Так бы деликатный Девочкин  еще долго стоял перед запертой дверью, не решаясь ни на что, если б из-за двери не донесся встревоженный голос самой тети Поли:
       -Кто там?
       -Теть Поль, это я! – обрадовался такому удачному исходу Девочкин.
       -Валь, ты?
       -Я! Я! Откройте, пожалуйста.
       Дверь не сразу на чуть-чуть отворилась. За ней озадаченная тетя Поля, в одной, сидящей на ней, как мешок, огромной ночной рубашке, с распущенными до наполовину оголенных  плеч белыми,   прореженными от старости волосами.
        -Ты чего? Случилось что?
        -Да. Впустите, я все скажу.
         И только, когда переступил через порог, а тетя Поля поспешила отгородиться от внешнего мира всеми имеющимися в ее распоряжении запорами, выполнил данное им обещание, то есть «все сказал»:
        -Я, кажется, человека убил.
        На что не поверившая тетя Поля:
        -Что ты такое говоришь! Не пугай меня! Быть такого не может!
        Поверила и то, кажется, не до конца,  только после того, как выслушала горькую исповедь Девочкина. Начиная с момента, когда он впервые обнаружил, что сотворили с его кухонным столом, и, заканчивая последней безобразной сценой, когда в его руку как будто кто-то специально вложил нож. А он им только непроизвольно воспользовался. 
        -Ну, Валентин, от кого, от кого, а от тебя я такого не ожидала. От кого угодно, только не от тебя. По что  тебе сдался этот стол? Без стола прожить не мог?.. Ну, и что же ты теперь? Дальше-то.
Та самая, последняя проблема, которую Девочкин отказался первоначально решать, отложив на потом. Теперь ее озвучила тетя Поля, а Девочкин по-прежнему не представлял, как к ней подступиться, поэтому и пошел сейчас по наипростейшему пути: он просто смолчал. Тетя же Поля, уже после того, как ее подопечный отмолчался, тщательно проверила оконные ставни, приложилась ухом к выходящей на лестничную площадку двери, прислушалась, видимо, не услышала ничего подозрительного, если отошла от двери. Только после этого озвучила, видимо, выношенное ею за  время осмотра суждение:
         -Ладно. Сейчас про то не будем. – То есть решение главной проблемы опять на какое-то неопределенное время откладывалось. – Раз уж, ты говоришь, на «скорой» увезли, может, еще, даст Бог, и не убил. Может, еще и выживет. Дерьмо, ты знаешь, живуче. В общем, доживем до утра. Утро вечера мудренее.  Эх, Валя, Валя, сиротинушка ты наша казанская. И постоять-то за тебя некому. Если только Наумовна. Да и та, боюсь, в этом  много не сможет. Не ее епархия. Пока же я сейчас тебя уложу.
         Пока тетя Поля постилала ему на диване на кухне, чтобы только скоротать ночь,  Девочкин поинтересовался:
         -А как вы узнали, что кто-то за дверью стоит? Вы дверь мне сами открыли, я вас о том не просил.
         -Не просил, это верно. Но не «узнала», а мне приснилось, что кто-то просится. Я ведь уже спала. Когда же проснулась, решила проверить. Слышу, кто-то сопит. Сон-то в руку оказался! Ну, и как после этого в те же чудеса, допустим, не верить? Есть, есть на свете чудеса. Да еще какие.  Пощупай. Беспокоить не будет?  - она говорила про диван. – Старенький уже, перетягивать давно пора, да все как-то…– Тот чехол, который десятилетний Валя помогал развесить на чердаке, принадлежал как раз этому дивану. Может, до сих пор жив. -  Почувствуешь, что колется, не стесняйся, скажи мне, я еще чего-нибудь найду и подложу. У меня тряпок много… Да, Валя, озадачил ты меня. Дальше ехать некуда. Все! Укладывайся. Пока не будем про это.
          Казалось бы, после всего, что с ним накануне случилось, в непривычной обстановке, на действительно колющемся, покусывающем, нуждающемся в  срочной перетяжке диване Девочкину будет очень сложно заснуть. Ничего подобного! Заснул почти мгновенно, едва коснулся затылком как будто сотканной из воздуха, а, скорее всего, из отборного гагачьего пуха,  подушки. Гаги, для тех, кто, может, не в курсе,  специально выращиваются в Кандалакшском заповеднике. Наверное, опять, как и накануне, за снотворное сработало испытанное им перед этим внутреннее истощение. И вновь спалось глубоко, без сновидений, а пробуждение случилось из-за того, что услышал… Да, тот же, уже единожды услышанный, обращенный к нему чей-то зов: «Сынок!» И опять – как будто не мужским, грубым, а мягким женским голосом. Хотя в предыдущий раз он раздался так, как будто зовущая стояла где-то рядышком с ним, может, у изголовья его кровати, а сейчас этот призыв  доносился издалека. Вновь, как уже было с ним в первый раз, едва не упал с дивана. Вскочил, как ошпаренный. С бешено бьющимся сердцем. А в ушах по-прежнему: «Сыно-о-ок».  То ли повторение или эхо  того, что услышал во сне, то ли новое, но уже наяву. 
Начало девятого. В  маленькой однокомнатной квартирке никого. Если не считать трех опекаемых тетей Полей кошек. Знакомых Девочкину по его прошлым визитам. На кухонном столике записка: «Пошла на совещание к Наумовне. Еда в холодильнике. Сиди дома, не высовывайся, никому не отвечай. Не то плохо будет».
         «Ну вот и как тут быть?! Также как и прежде продолжать и дальше? Рыскать, сторожко оглядываясь? Преодолевая усталость. Выискивать, вынюхивать, где только можно и даже не можно, все достойное, хорошее? Вдруг отыскав, чтоб не отняли,  ухватиться, вцепиться обеими руками?  Рук не хватает, тогда добавить еще и, скажем, зубы?  Всем-всем, чем только можно защититься. Всеми  частями тела. «Попробуй! Отними!»… Но ведь отнимут же! Им только захотеть. Вот в чем беда. Погибель. Вон – сколько их! Все тьмы и тьмы. Прут изо всех щелей. Свирепо – глазами.  Зубами щелкают. Пожалуй, со всеми не справиться. Всех не уложить. А я один. Ни редута, ни тыла. Одна лишь крепость. Что им?  Против такого полчища.  Обложат со всех сторон. Пойдут на приступ. Не осилят, стены, допустим, крепки и высоки,  – найдут другие средства. Изобретательные. Чего-нибудь придумают. Измором возьмут. А то и подожгут. С них тоже станет. Им бы только добиться своего. Заполучить чего им хочется. Неважно, какой ценой.  Так что же мне? Пасть смертью храбрых? Не велика заслуга, если при этом не сохраню того, ради чего все это затевал. В чьей памяти я сохранюсь? Кто хоть каким-то словом меня помянет? Так стоит ли бороться, если обречен? Не лучше ли…  оставить? Оставить на  других. Тех, кто сильней меня. Они возложат на себя заботу, обязанности, а  я – пусть я слабей других, -   исчезну. Но не совсем. Не настолько, чтобы меня совсем не стало. Такого не хочу. Вернусь туда, с чего я начинал.  Откуда когда-то вышел. Когда? Зачем? О том не знаю. Мне никто про это не говорил. Но ТУДА, откуда я пришел,  – я слышу – ТУДА  мать меня зовет. Обратно. В мой настоящий дом. А этот, в котором я сейчас…  Про тот, о котором  Евгений Карлович… Да и Маргарита, та самая, что Анатольевна. Не она ли мне тоже говорила, что это морок? И я ей тоже верю, потому что этот – то, в чем я сейчас живу, - этот дом  не мой. Теперь-то я это настолько ясно вижу! Он мне  чужой. И был. И есть. И будет».      
        Вернулась тетя Поля уже в начале одиннадцатого. Задыхающаяся от того, что лифта в доме отродясь не бывало.  Первое, что сделала, когда вошла: вытерла насухо вспотевшее багровое от напряжения лицо, студенистую, как желе, в складках, шею. Крикнула на своих хвостатых, докучливо мяукающих  питомцев: «Щас! Не до вас. Потерпеть не можете?»  Только после этого обратилась к терпеливо ожидающему, чем его пригвоздит тетя Поля,  воспитаннику:
       -Живой! Урок-то твой, говорю, живой. Да, я ж тебе говорила. Живучий оказался. Подзашили у него, чем-то, видимо, покапали, шею бинтом забинтовали, домой, как ни в чем  не бывало,  отпустили. Дальше заживать прямо на нем, как на собаке, будет. Теперь и ты можешь. 
        -Смогу что?
        -Домой. К себе. А чего ж?.. Ты меня, Валик, извини, но я тебя у себя тоже без временья держать не смогу. Мне ведь тоже иногда покой нужен… Да и зачем тебе  прятаться, раз все обошлось? Не боись. Ты под начальством, как под Богом, ходишь. У тебя бронь. Никто  с тобой ничего не сделает. Даже если сильно захочет. Забоятся.
        Тетя Поля явно испытывает облегчение. Наверное, радуется тому, что Девочкину ничего страшного теперь не грозит. Да и ее покой останется ненарушенным. Порхает по квартире как мотылек. Это при ее-то габаритах!  А Девочкин, хотя также испытывает, какое-то облегчение, но и тревога его не отпускает. Как только представил себя стоящим лицом к лицу с забинтованным, едва не убитым им Николаем! И еще: «Неужели мне и дальше придется все это терпеть? Под начальством я или не под начальством, он ведь этого так мне не оставит. Значит, все это будет еще продолжаться, пока у меня опять терпенье не лопнет. И я чего-нибудь…опять».
       -И у себя я тебя надолго  оставить не смогу и сбежать тебе, Валентин, прямо скажем некуда, - продолжает между тем убеждать своего бывшего питомца тетя Поля. -  Кто тебя еще приютит?
        Тетя Поля рассуждала и  одновременно, на глазах Девочкина, не стесняясь, она, кажется, вообще не воспринимала своего питомца как человека другого пола, неторопливо раздевалась вплоть до исподнего, готовилась к тому, чтобы принять душ, а потом переодеться в сухое.
        -Да и, еще раз, бегать тебе вовсе не за чем.  Вот если б ты действительно убил, ну, тогда б еще куда ни шло. Тогда б, может, стоило бы и побегать. Хотя все равно бы рано или поздно загребли. А раз ты  самого крупного преступленья не совершил,  лучше пойти и самому отдаться. Пусть сами решат, как с тобой дальше… - Уже ступила в душевую, но дверку на четвертинку оставила открытой. Девочкин продолжал ее отлично слышать, да и тетя Поля стала говорить погромче, чтобы пересилить шум вырывающейся из смесителя струи.  –  Как-то накажут, конечно. Это само собой. Раз за холодное оружие взялся. У нас это, ты знаешь, не поощряется. Но сильно наказывать все равно не станут.  Скажешь: «Я свою собственность охранял». Я про стол. У нас к собственности сейчас отношение позитивное. Собственность это святое. Не то, как прежде. Ничего тебе не будет.  К тому же мы бумагу на тебя хорошую сочиним. Да ты и сам сочинишь, ты же человек грамотный, институт закончил. Мы под тобой подпишемся. Наумовна тоже. Со своей стороны. Она уже обещала. Ну, вот и дадут тебе по какому-нибудь миниму. А прятаться бесконечно…Толку-то?  У нас такая страна. Чего-то, может, и не умеем… чтоб, допустим, вода из крана текла, а не дерьмо  никакое, - тетя Поля в этот момент уже была под душем, - но,  если им приспичит,  иголку в стоге сена найти - найдут. Что уж тут говорить про такого крупнокалиберного  человека, как ты? Всяко – и даже издаля увидят.
         Долго плескалась тетя Поля под душем. Долго от того, что тела у нее было много, а падающая на нее из смесителя струйка воды была тоненькая. За то время, как смывала с себя пот, Девочкин, кажется, выпестовал внутри себя решение самой главной для себя проблемы. И сразу почувствовал себя более спокойным, уверенным. Когда же тетя Поля, в одной простой, без каких-то украшений комбинации, с мокрыми, жгутиком скрученными волосами, наконец, выйдет из душевой, Девочкин сделает неожиданное заявление:
         -Я не сиротинушка казанская. У меня мать есть.
         -Ты к чему про это? – опешила тетя Поля.
         -Вы назвали меня сиротой казанской, - напомнил Девочкин. – А это не так.
       – Повторил. – У меня мать есть. Значит, может, я и сирота, но не казанская.
        -А-а, ты про это… Да уймитесь же вы, наконец! Чертяки вы  полосатые, – это она опять на кошек. Одна из них так прямо и норовит цапнуть ее по голой ляжке. - Может, и есть, Валюша, я не спорю. Прячется где-нибудь. Только, видать, бессовестная она у тебя. Если такого парня, как ты, могла на погибель верную бросить. Я ведь, примерно, знаю, каким  тебя дохляком нашли.  Прямо чудом выжил. Мне рассказывали.
         -Как нашли – да, а о ней самой ничего не знаете, - Девочкин вдруг почувствовал, что он сердится на свою многолетнюю покровительницу. Чувствует, понимает, что это нехорошо, но ничего с собой поделать не может. – Вам что-то кто-то сказал, а вы уже и уши развесили. Но вы же не знаете, что было до того. Что, может,  ее заставило.
         -Будто ты чего-то знаешь, - тетя Поля также неожиданно заупрямилась. – Навидалась уж я таких матерей, как твоя.  Хуже таких вот тварей, - это она про своих не унимающихся ни на секунду кошек. – Эти хоть царапаться будут,  а некоторые прямо  кусаются даже, если детишек от них отбирать. А те, которые людьми называются… Сама… Своими руками. Бывает, что и задушат. Навидалась уж  я…
         -У меня другая. Не такая, как у тех, про кого вы говорите.
         -«Другая» это какая? Да и откуда тебе про это знать? А если и «другая», чего ж она все равно тебя-то?! Значит, не другая, а такая, как все.
Девочкин же повторил:
         -Ее заставили.
         -Ты о чем? Валентин. Окстись. Кто ее мог заставить?
         Но Девочкин, кажется, уже решил, что с тетей Полей ему говорить уже не о чем.  Замолк. Зато настала очередь разродиться пылкой речью обычно сдержанной на язык тете Поле. Видимо, нагляделась за свою жизнь на недостойных мам. Или Девочкин, сам того не желая,  что-то затронул в ней такое, что вынуждало ее теперь говорить и говорить… Говорить и говорить… Девочкин ее уже ее даже демонстративно, обернувшись к ней спиною, не слушал. А она по-прежнему говорит и говорит. Может, еще долго бы говорила, если б в  дверь не позвонили. Лишь тогда тетя  Поля всполошено, шепотом, скомандовала Девочкину:
         -Исчезни!.. – показала  глазами на ведущую из кухни в коридор дверь.
Девочкин послушался. Оставался в темном коридорчике, пока тетя Поля не вернулась:
         -Ложная тревога, - заявила, а дальше уже как будто жалуясь. - Но как же мне-то теперь?  Валентин. Не шарахаться же каждый раз, когда позвонят…
         -Не волнуйтесь, теть Поль. Я сейчас уйду.
         Походило на то, как будто Девочкин сжалился над тетей Полей, хотя, на самом-то деле, происходило другое. Просто он  к этому моменту уже принял окончательное, бесповоротное решение,  как ему должно поступить, чтобы убежать из этого не принадлежащего ему дома, и за его спиной как будто крылья внезапно выросли.
         -Ну, и правильно! – обрадовалась тетя Поля. – Я ж тебе от души. Ты пойми меня правильно. Я ж могла бы и потерпеть, но… Я  ж дурного тебе не посоветую. Ну, не станут они тебя гнобить. Не в их это шкурных интересах. Ты же им самим ничего плохого не сделал. Ну, помурыжат, конечно, немного. Поругают. Но мы же все, детдомовские, за тебя стеной. И Наумовна, можешь быть уверен, весь свой административный ресурс. Она уже обещала…
        -Да-да, - охотно согласился Девочкин. – Вы не волнуйтесь, тетя Поля, я все понимаю. Я все знаю. Я сейчас уйду. Только велосипед у вас  пока еще на какое-то время оставлю. Можно? 
       -А надолго?
       -Пока трудно сказать.
       -Ладно. Чего ж? Так уж и быть. Оставляй.

Глава 12.
       Велосипед  Девочкин, с разрешенья тети Поли, не без труда, но все-таки затащил на чердак, в тесной тетиПолиной квартирке ему места не нашлось, прикрутил к стропилу  предусмотрительно взятым с собой в дорогу тросом с замочком. Первое же, что сделал, когда расстался с тетей Полей, -  сел на автобус и доехал до улицы Тимме. Да, улица Тимме, 4. Там отделение сбербанка, в котором он хранил свои сбережения. На его обращение к оператору, после того, как передал ей свою сберкнижку и паспорт, что просит закрыть вклад и вернуть все, что принадлежит ему по праву, услышал в ответ: «Подождите. Я сейчас». Встала и, заперев предварительно отделение стола, в котором, вероятно, держала деньги, ушла в неизвестном Девочкину направлении. «Сейчас она позвонит и за мной приедут, - трусливо подумал Девочкин. – Меня посадят в тюрьму… Нет, сначала в суд, который с крыши тетиПолиного дома видно, только потом в тюрьму. И  буду я в ней сидеть, как Марусин муж».
         Ожидание, как ему показалось, длилось мучительно долго, и он уже собрался было убраться из сбербанка, пока не поздно,  с пустым карманом, когда оператор вернулась. Она принесла с собой несколько  пачек денег. На сердце у Девочкина сразу отлегло: «Нет, теперь не посадят». Две такие  пачки  и часть денег отдельными купюрами перекочевали в руки Девочкина на зависть, стоящей сразу вслед за ним парочки дряхлых пенсионеров. Вся операция с закрытием вклада, получением наличных денег заняла около четверти часа. Сразу вслед за этим Девочкин отправился на автобусную станцию, купил билет до Онеги. Ближе к полудню отправился в путь. Добравшись до Онеги, вспомнил про то, как совсем недавно их встречала гостеприимная Марианна Францевна из местной администрации, про то, как их тогда сытно накормили в ресторане. Почувствовал, как он голоден только сейчас, утром, у тети Поли, он ничего не поел. Отказался, несмотря на все ее уговоры, не было никакого аппетита. Следовательно, до последней минуты выживал на борще и свиной отбивной, то есть на съеденном  им еще в кафе «Полина».
Пообедал. Но не в том же ресторане,  где сидели всей честной компанией, а в более скромном кафе Лукоморье на проспекте Кирова, где его никто из обслуживающего персонала не видел и, следовательно, можно было не опасаться, что кто-то о нем в милицию настучит. Да, было, еще сохранялось в Девочкине опасение (у страха глаза велики),  что за ним могут устроить погоню. Уже с полным желудком сел на местный, еле живой, медленно передвигающийся  автобус и отправился вдоль побережья Онеги в сторону уже  знакомого рыбачьего поселка.
        К  дому тети Тамары, председателя поселкового правления,  добрался, когда уже начали сгущаться блеклые, как будто из темноватого жидкого стекла, как всегда в эту пору года в Беломорье, сумерки. На стук в дверь вышла та же ее дочка, Девочкин забыл, как ее зовут, с тем же, естественно, младенцем на руках. Но если тогда младенец навзрыд рыдал и его приходилось тетешкать, то сейчас он в хорошем настроении. Посасывает смачно палец и с любопытством глазеет на стоящего чуть в отдалении чужого «дядю».
        -Добрый вечер, - поприветствовал женщину Девочкин, - вы меня, конечно, узнали. Я бы хотел остановиться в вашем гостевом домике. Это можно?
         -Ой, и не знаю! Там ведь сейчас путевочники наши поселились. Они заранее все закупили. У нас ведь тут путина.
         -Насть! С кем ты там? – голос тети Тамары откуда-то из-за спины женщины. 
-Да из Архангельска опять! Тот же! Твой! Которого ты выходила! В домик гостевой просится! А там сейчас все занято!
          А вот и сама тетя Тамара, выглядывает из-за спины дочери, потом, взявшись рукой за ее плечо, отодвигает в сторону, на первый план выходит сама.      
         -Здрасьте пожалуйте! Сколько лет, сколько зим! Ты чего, горемычный, опять пожаловал?
         Девочкин повторил свою просьбу.
         -Боюсь, милый, на эту ночку не получится. Там яблоку негде упасть. Ты б из города заранее позвонил. Завтра они уберутся, тогда пожалуйста, весь домик твой. Ну, а на эту ночку - так уж и быть, - я тебя уложу где-нибудь у себя.   
Не только нашла место, где устроить Девочкина на ночь, но и за стол, несмотря на довольно поздний час, посидеть  пригласила.
        -В прошлый-то раз Настасья вас погнала от того, что целой оравой заявились и внучек капризничал, зубки, видимо, у него тогда прорезались, а сейчас слава Богу. Ну, давай за встречу, - тетя Тамара выставила чем-то наполненный кувшин. – «Должно быть, то же солодовое пиво», вспомнил про еще ТО застолье Девочкин. - Ты ж мой, можно сказать, пестун.  Моими… вот этими  руками выпестованный.
        -Тебя чего опять к нам-то принесло? – уже после того, как Девочкин пригубит пива и заест жареной картошкой, от рыбы традиционно откажется. –  Я, в общем-то, действительно человека поджидала. Только не тебя, а типа Шарапова. Или ты и есть Шарапов?
        -Нет, я не Шарапов, - поспешил отречься от этого высокого имени Девочкин, - я по своим делам.
         -«Своим» это каким? Вроде, в тот раз все, чего хотели, разузнали, получили. Парня бедного утопили. Или мало вам?
         -Нет, не все узнали,  - возразил  Девочкин. – Что-то осталось. А утопили не мы. Уже следствием доказано.   
          -Тогда, видать,  кто-то из наших опять слово не сдержал, - как будто сама догадалась тетя Тамара. – Вот уж действительно: «Болтун находка для шпиона!»  Обещались ведь, что никому ни гу-гу. Не вытерпела душа поэта.
         -Какое слово? – это тетя Тамара возмущается, а у Девочкина сразу ушки на макушке.
         -Ну, так уж будто ничего и не знаешь! - не поверила такому, даже  ухмыльнулась тетя Тамара. – Да ладно тебе. Чего от меня-то прятаться? Шильца в мешке не утаишь. Иначе б не прикатил.  Ну да, так оно и есть. Видели ее будто бы опять.
         -Русалку,  –  решился назвать то, на произнесение чего еще не поворачивался язык тети Тамары.
         -Я ж и говорю, что кто-то сказал
         -Там же, - продолжал не столько спрашивать, сколько как будто утверждать Девочкин. – На том же камне.
         - Вот и не там же! Здесь ты попал пальцем в небо. Теперь уж  она будто в открытом море плещется. Где-то в районе Кия. То покажется, головой  из-под воды, туда-сюда, как будто высматривает кого-то. А там, смотришь, опять – юрк! – только ее и видели.  Шальная какая-то. Боюсь, как бы это плохо для нее не закончилось. 
         – И заметив, что Девочкин заспешил выйти из-за стола. –  Погоди, погоди! А ты куда это, на ночь глядя, собрался?
          -Хочу, пока он спать не лег,  с Русланом Ивановичем.
          -Не беги, он еще долго без спанья. Не трогай ты сейчас Руслана Ивановича. У него с теми, кто по путевкам к нам наезжает,  прямо сейчас отвальная. Да он в таком виде, как сейчас, скорее всего, и  не узнает тебя.
Однако, Девочкин был непреклонен, никакие доводы тети Тамары его не вразумляли.
         Узнав, что отвальную справляют именно в гостевом домике, незамедлительно отправился туда.
         До гостевого домика еще далековато, из-за густой хвои столпившихся здесь елей его  не видно, зато отлично слышен напевный рассказ, как хмельной Стенька Разин бросает за борт бедную, ни в чем не повинную  княжну-персиянку. Тетя Тамара предостерегла Девочкина, что Руслан Иванович, в том состоянии, в каком он находился сейчас, его не признает. Нет, признал. Только удивился не меньше, а то и больше тети Тамары.
        -Ты чего?
        -Русалку опять видели, - вокруг опять во всю глотку поют, поэтому Девочкину, чтобы быть услышанным, приходится почти кричать Руслану Ивановичу в ухо. -  Это правда? 
        -Поди ты! – Руслан Иванович был лаконичен.
        - Я знаю, мне сказали, что ее видели.
        Тут Руслан Иванович откровенно Девочкина послал..
        -Помогите мне…
        Руслан Иванович с той же непреклонностью опять его послал.. 
         -Я вам хорошие деньги за это заплачу.
         -Деньги я от тебя уже… Повидал в одном месте.
         -Вы на них новую лодку себе сможете справить. Сами ведь жаловались. 
         -Эй! Малой! – кто-то из сидящих поблизости за столом, сохранивший более трезвую голову и, видимо, подслушавший увещевания Девочкина, посоветовал ему. – Ты к  Иванычу прям сейчас не приставай. Бесполезно. Завтра утром проспится, тогда дело другое. Русалкой, я слышал, интересуешься? Да, что-то вроде как похожее на нее. Своими зенками видел. Далековато, правда, от нас. Параллельным курсом. С пару минут. Занырнет, подымется. Занырнет, подымется. И так много раз. Как будто дразнится. А, может, то была и не русалка. Может, причудилось нам. Нерпа, допустим. Повторяю: далековато, к тому же солнце било прямо в глаза.

Глава 13.
         К дому Руслана Ивановича Девочкин подошел только в начале одиннадцатого следующего дня (раньше тетя Тамара настоятельно рекомендовала не ходить). Его приход для жены Руслана Ивановича не стал неожиданностью («К  нам уже Настюшка по утрянке заглянула»). Однако с тем, чтобы повидать самого Руслана Ивановича, еще пришлось повременить:
         -Я баню стопила, - было сказано Девочкину. – Он, когда сразу  после перепою, вначале всегда баню просит. Без того, чтоб вначале попариться, двух слов связать не сможет. Может, заодно и ты потом, после него, сходишь? Воды хватит.
Девочкин отказался от бани, тогда ему предложили пройти в дом. Провела на их половину, а не на дочкину, как было при первом посещении дома. Предупредила, что ей еще «скотину докормить», оставила Девочкина в горнице в одиночестве. Впрочем, не совсем в одиночестве, а с включенным телевизором, чтоб гостю не так скучно было. Потянулось время ожидания.
         Чем могут потешить зрителей в такое время дня, как сейчас? Какой-нибудь дребеденью вроде соревнований, кто правильнее и быстрее нашинкует капусту. Девочкин охотно выключил бы телевизор, если б не боялся при этом что-то попортить, поэтому вынужден был смотреть. Пока смотрел, поймал себя на мысли: «Как можно этой ерундой заниматься? Двум взрослым людям, обоим, пожалуй, уже под пятьдесят, а потешаются, как малые дети. И не стыдно?»
       Так  Девочкин подумал о тех, кто мельтешил на экране. О том, как еще совсем недавно наблюдал за, примерно, такой же дребеденью, не вспоминалось. Как если  бы это происходило не с ним.  Многое из того, что происходило с ним лично или с более-менее близкими, знакомыми ему людьми, после того, как в его жизнь вторглись – вначале русалка… или все же, вначале Евгений Карлович, а русалка потом… стало  казаться ему недостойным. («Лучше бы этому вовсе не бывать»). Став более чутким и к словам и к поступкам других, строже  стал относиться и к себе. Также как и от многого, что было уже на протяжении многих лет привычным, отказался.  Например, от привычки  каждое утро вносить хоть какую-то запись в ведущийся им  уже более десятка лет дневник.
        А вот, наконец, и попарившийся Руслан Иванович. Вошел в горницу, расчесывая пальцами мокрую, черную, с уже проступившей  проседью,   бороду. На нем синеватые, по-флотски, из грубой ХБ штаны,  расклешенные на манер, какой Девочкин в реальной жизни уже не застал, но узнаёт по старым кино про моряков,  и обесцвеченная от бесчисленных стирок тельняшка. От него исходит ароматная волна распаренной хвои. Девочкин догадался, что Руслан Иванович от души нахлестался популярным в этих краях можжевеловым веником. Хмур, неприветлив. Заметно, что вовсе не рад опять видеть Девочкина. А про то, что было вчера, куда именно он много раз отсылал пристававшего к нему Девочкина, кажется, совсем не помнит. 
       -И чего? – доставая из буфета наполовину наполненный графинчик. – Должок нечто привез?
       -Нет. Должок  еще рано. Но вы обязательно почтовым переводом получите. – Девочкин не врал, он уже успел на эту тему, еще до того, как начнутся все его последние похожденья,  перемолвиться с Софьей Наумовной, она ему обещала уладить с Русланом Ивановичем все финансовые проблемы. - Я хочу, чтобы вы меня к тому месту подбросили, где последний раз ту же русалку видели.
Руслан Иванович, прежде чем ответить, наполнил стопку тем, что хранилось в графинчике, выпил, чем-то закусил.
        -Послушай… Душа ты конторская… Я к вам что, на службу нанялся?
         -Говорю вам, службы это никак не касается. Это я уже сам. От себя. 
         -Академик твой опять вод   у мутит?
         -Нет. Евгений Карлович уже в Москве. Никто, кроме меня, об этом не знает. Даже он. 
          -Нет, - таким был ответ Руслана Ивановича, когда возвращал графинчик в буфет. – И не приставай больше. Не ной. Я вам больше не помощник. Мало вам,  парня загубили - мне еще теперь расхлебывай и расхлебывай, уже из органов звонили, - свою посудину едва не угробил, мог бы вообще без ничего остаться, а вам с этим чокнутым все никак не угомониться. Оставьте вы ее в покое, эту русалку. Пока она вас с собой на дно не утащила. А она сможет, если сильно захочет. Вы ее своим приставаньем, ей Богу,  допекете. 
          -Я вам хорошо заплачу, - не сдавался Девочкин. -  Вы же сами мне сказали, что вам новая лодка нужна. Ну вот! Вы ее и купите.
          -Какие ты мне деньги заплатишь? Слыхали уже. Опять лапшу на уши. Когда я увижу твои деньги?
           Девочкин вместо того, чтобы ответить, взялся за свою сумку. Открыл, запустил руку. Пошарив, извлек из сумки завернутые в целлофан, полученные им днем раньше в сбербанке пачки. Положил на стол.
           -Здесь ровно сто. Можете пересчитать, если так не верите.
Теперь Руслан Иванович не спешил. Какое-то время, издали, присматривался к пачкам. Наконец, взял в руки одну из них, провел пальцем как по корешку карточной колоды. Видимо, убедившись, что деньги настоящие, задал Девочкину вопрос:
           -Ты мне одно, парень, скажи. Только по правде. Зачем тебе это надо?
           -Я вам потом, может быть, скажу, а сейчас, честное слово, не могу.
Руслан Иванович тяжело задумался. Наконец:
           -Сегодня не получится. Я недееспособный. Завтра с утра еду в Онегу. Рыбу сдавать, пока не протухла. Часа в три можем отправиться. До Фаресова острова доберемся не раньше ночи. Она, если еще не уплыла, где-то в тех краях обитает. Переночуем. А там… даст Бог. Эх, парень, помяни мое слово, наиграешься ты. Или что случилось с этим вашим… петушком… для тебя это не урок?
   
Глава 14.
          Погода – любо-дорого. Как на заказ! Ни дождинки, ни ветринки. Тишь и гладь. Большая редкость для здешних мест, которые обычно, как дом с распахнутой настежь дверью: никому преградой не станут, любого пришельца допустят, будь это втирающиеся в доверие, притворяющиеся безобидными, а потом обманывающие, приносящие хлесткие ливни с Атлантики воздушные затоки,  или откровенно суровый, недружелюбный и неподкупный, зарождающийся в самом эпицентре Ледовитого океана сиверко. 
        Но что-то, видимо, в окружающем мире сегодня произошло, если замерли, притихли, затаили дыхание сумасбродные стихии: ни один повислый побег лиственницы не вздрогнет, ни один листик на склонившейся, чтобы испить речной водицы, редкой здесь иве не шелохнется.  На небе ни облачка, а старенькая, вроде бы,  пораненная лодка Руслана Ивановича, как будто вспомнив молодость, стремглав мчится по необыкновенно гладкой, как матовое стекло, без единой рябинки желтоватой онежской водице.
        Как это все непохоже на то, как было, когда они бороздили те же взбаламученные непогодой воды еще несколько дней назад! Как тогда, казалось, все им сопротивлялось! Какие препятствия, преграды восставали на их пути! Сейчас – полная тому противоположность: сплошная зеленая улица.
        Под стать погоде и легкомысленный, по здешним меркам,  наряд на сидящем на корме, следящем, чтоб лодка точно придерживалась  выверенного фарватера,  Руслане Ивановиче: уже знакомая Девочкину тельняшка, те же синие хэбэшные брюки, что были на нем вчера, но заправленные в мощные резиновые сапоги с высоченными, вывороченными отчасти наизнанку и опущенными ниже колен голенищами. Правда, под рукою и ветровка, на тот случай, если погода внезапно испортится. Пока невостребованная, но готовая в любой момент оказаться на широченных, как коромысло  плечах хозяина.
         То ли такая почти сказочная погода на него так подействовала, то ли что-то другое, - ощущение умиротворенности испытал на себе и живущий все последнее время в тревоге, в ожидании, что с ним случится что-то плохое,  Девочкин. Какими далекими и случившимися как будто не с ним, скорее, увиденными на голубом экране в каком-то очередном телесериале сейчас представлялись ему все события последних дней!  Особенно тех, когда он ссорился со своим новым недружелюбным соквартирантом,  обижался на нечестно, как ему казалось, обошедшуюся с ним Наташу. Даже то, чему он стал свидетелем, когда оказался гостем у лишенной мужа, но продолжающей испытывать нужду в незамысловатых мужских ласках Маруси. «Это было не со мной, а с каким-то другим человеком. А я где-то рядом только стоял, поэтому и запомнил».
        На душе и в голове помрачнело только, когда они стали приближаться к тем роковым Кокоринским порогам-перевалам, где русалка устроила им всем образцово-показательную баню-выволочку, утащив с собою одного из них, вместе с его так, если верить Руслану Ивановичу, пока нигде и не всплывшей аппаратурой. Да, Девочкину на какое-то время стало опять тревожно. Он  больше всего боялся и больше всего этого не хотел: заметить пока нигде не найденное тело горемычного корреспондента Алика. А что если Девочкин сейчас, вместе с прибывающей на глазах водой,  увидит его, это тело? Прибитое, допустим, к тем же, сейчас осторожно огибаемым ими каменьям.  Случись такое – и все на этом, может, и  закончится?  Вернется и  его прежнее состояние? То, что было им как будто навсегда преодолено. То, от чего он отказался.  Оставлено в городе Архангельске, как оставляет, допустим, на остром сучке  уже отжившую свой срок кожу змея. Он и точное время, когда расстался с прежней кожей, может сказать: тот момент, когда из него каким-то неестественным образом полились почти  стихи. Ровно после этого и почувствовал себя каким-то обновленным, готовым к какой-то другой форме существованья. Перешел, образно, конечно, выражаясь,  из состояния куколки в состояние бабочки.
Нежелание возвращаться в прежнее состояние, в старую кожу,   было  настолько велико, что Девочкин, пока осторожно огибали пороги,  даже зажмурился, и таким зажмуренным оставался все время, пока пороги не остались позади. Но нет! Ни Аликова тела, ни того Девочкина, каким он был еще совсем недавно. И то и другое осталось в прошлом, а лодка, вновь взвинтив… почти свой полет, устремилась дальше вниз по течению. 
        Видимо, какое-то подобие страхов, какие испытал Девочкин, сопутствовало и внешне как будто невозмутимому Руслану Ивановичу, если, едва одолели пороги, он неловко, видимо, жест крайне редкий для него, перекрестился свободной левой рукой. А чуть-чуть позже, когда уже начали входить в расширяющийся устьевой створ, риск столкнуться лоб в лоб с каким-нибудь валуном, таким образом, видимо, уменьшился,  у него, до сих пор хранящего молчание, вдруг развязался язык. А Девочкину, оседлавшему уже хорошо обжитой им шпангоут, отлично слышно от того, что подвесной мотор не рычит, как прежде, не захлебывается, а, скорее, сопит или мурлычет, как хорошо накормленная, довольная жизнью домашняя кошка.
-Не пойму я эту… - как будто сам с собой, но в полный голос рассуждает Руслан Иванович. -  Не знаю, как назвать. «Русалка» - язык так и не поворачивается. До сих пор не верю я в русалок. Лучше…Как там твой хозяин еще ее называл? – Девочкин не вспомнил, а Руслан Иванович продолжил. – По моему разумению, тут все же что-то другое. Что-то типа мираж. Какая-то обманка, одним словом. Ну, приплыла она к нам, допустим, с рыбой. Это с ними бывает. С той же нерпой или дельфином, например. Куда стая, туда и они. Но когда рыбы уже нет, что ее тут держит? Ни за что не останется. Смысла нет. Тут приманка для нее еще какая-то должна. А просто так, за здорово живешь, без приманки они никогда. Потому что, как правило, они очень даже не глупые. Мы как-то с женой в Геленджике в дельфинарии побывали… Ну, ты знаешь, что такое дельфинарий, тебе, конечно, объяснять не надо. Лет уж пятнадцать тому, наша только-только в первый класс пошла. Чтобы только ее потешить, и пошли… Я тебе скажу, у них тоже голова на плечах есть. Не такая, как у нас, но все же. Без интереса их заставить что-то делать – бесполезное занятие. Заупрямятся – и ни в какую. Я это видел. И не раз. Наша русалка, ежели это действительно русалка, а не черт знает что, - она, я так понимаю, еще умнее их должна быть. Выходит, в том, что не уплывает вместе с рыбой, а держится, примерно, на одном месте, будто дожидается чего-то, - у нее, значит, тоже  какой-то свой интерес во всем этом есть… Твой-то академик ничего про это не говорил? Ты его не допрашивал?
        Девочкин неохотно, но однозначно ответил:
        -Нет, не допрашивал.
        -А ты-то сам, - не оставлял Девочкина в покое как будто оттаявший, разговорившийся Руслан Иванович. -  Как считаешь?
        -Я не знаю, - опять как можно короче и однозначнее, чтобы не допускать никаких разночтений, ответвлений в дискуссию, ответил Девочкин. Ему, в отличие от Руслана Ивановича, говорить ни о чем вообще не хотелось. Особенно о том, чем объясняется непонятное, лишенное интереса, в смысле «корысти»,  поведение русалки. Он-то, опять же в отличие от Руслана Ивановича, безоговорочно верил в реальное существование русалки. А вот отчего  она так странно себя ведет, - у Девочкина был на это свой ответ, но делиться, доверять его кому бы то ни было на этом свете, тем более такому «приземленному» человеку, как Руслан Иванович, он не хотел.
        -А чего тогда  к ней пристал?- не унимался Руслан Иванович. - Не боишься, что она с тобой такую же штуку проделает?
        -Нет, не боюсь.
        -Учти, однако, ежели что, я к ней в пасть прямо не полезу. Добирайся до нее сам, как сможешь, а я за тобой издалека посмотрю.
        В этот момент они приближались к мосту, риск встречи с деревом-топляком усилился, поэтому, наверное, и Руслан Иванович перестал быть таким болтливым, стал внимательней следить за тем, как движется его лодка. Девочкин же такой перемене только рад. Вдруг поймал себя на мысли, что любое общение, не обязательно только с Русланом Ивановичем, отвлекает его от чего-то, куда более важного, что происходит ровно сейчас именно внутри него, а не снаружи. Видимо, по тому, как неохотно, сквозь зубы, и односложно,  отвечал на вопросы Девочкин, догадался и Руслан Иванович,  что его  пассажир не расположен к разговорам. Что он работает сейчас над чем-то своим,  только ему понятным и не подлежащим огласке.  Понял и здраво рассудил, что ему лучше держать язык за зубами. Словом, перестал Девочкина своими «что да как»   докучать.
       Почти всю остальную часть пути, когда уже выплыли вначале на устьевое взморье, потом на простор Онежской губы и дальше - дальше,  к отстоящим от устья Онеги примерно в восьми километрах,  брезжащим на горизонте в ясную, как сейчас, погоду островам Кийского архипелага (Фаресов остров, место их назначения, потому что русалку, вроде бы, видели в его окрестностях, является частью этого архипелага), они одолели,  обменявшись между собою едва ли десятком слов. 

Глава 15.
      Ко времени, когда лодка добралась до цели, на море опустилась призрачная, какая-то бесплотная, скорее белесая, чем белая ночь.
Фаресов – крохотный, почти игрушечный островок. Одинокая, возвышающаяся над поверхностью моря скала, или, точнее, сколок от более крупной скалы, получившей название Кий-остров,  и обособленной от собственной матери  узкой протокой-пуповиной, пересыхающей при отливе настолько, что с одной скалы на другую можно перейти пешим, замочив лишь подошвы ботинок. Казалось бы, какое ничтожное расстояние их разделяет! А на деле – мать и сын живут в разных климатических зонах. Кий-остров это граница тайги, из растительности здесь главенствуют сосны. Фаресов остров – уже тундра, здесь крупных дерев уже не встретишь: только хвойные кустарники, вереск, разнообразные мхи.
    Руслан Иванович в сумерках, на небо к концу их путешествия все же набежали какие-то облака, причалил лодку. По дороге успел рассказать своему пассажиру, что на Фаресовом он  не новичок. Что руками время от времени заглядывающих сюда рыбаков слеплена из прибиваемых к берегу плавней  худо-бедно приспособленная для короткого пребывания хибара и что там уже есть все самое необходимое: соль, спички, какой-то запас не поддающихся быстрой порче продуктов. «Неделю одному спокойно продержаться можно, а  ежели еще и снасть наладить – с голоду не помрешь. Живи, пока морозы не нагрянут». Сам же он согласился подежурить с Девочкиным только до пяти часов вечера:
       -Но не дольше. Если за это время твоя красуля не явится, - поступай, как хочешь, а я послезавтрева с утра должен быть в поселке, как штык. Захочешь остаться, не забоишься, я тебе перечить не стану. Плохо станет – на Кий, когда вода спадет, перейдешь. Там в теплое время последнее время туристы останавливаются. С ними заодно и на материк, ежели что, вернешься. Денежки-то какие-то на всякий пожарный у тебя есть? Не всё мне отдал?
       Девочкин на этот счет успокоил Руслана Ивановича. То, что на соседнем Кий-острове бывают туристы, Девочкину хорошо известно и без Руслана Ивановича. Сам однажды был таким туристом. Как-то, Девочкину тогда было лет тринадцать, в детдоме организовали на этот остров турпоход. Желающих попасть в группу было много, но брали самых дисциплинированных и успевающих. В общей сложности, от детдома таких примерных набралось всего-то детей десять.  Не удивительно, что неизменно «успешный», «образцовый» Валя Девочкин оказался в их числе.   
 С погодой тогда не повезло. С утра, а их всех доставили катером накануне, зарядил крупный холодный дождь, временами перемежающийся градом. Приезжие носа не высовывали из тесных помещений щитовых домиков. Они не отапливались, в них находиться также было холодно,  но были все же как-то оберегающие их, пусть и ненадежные, щелистые, продуваемые стены и, самое главное, крыша над головой. Распогодилось только к вечеру, хотя на смену дождю пришел пронизывающий холодный ветер. Кое-кто все же решился покинуть укрытие, чтобы совершить пешую прогулку по острову. Валя в их числе.
       Как-то, ненамеренно с его стороны это получилось, что он отделился от группы и вышел на скалистый берег один. Было время заката (по календарю -  август, о белой ночи уже оставалось одно воспоминание). Валя Девочкин стоял, слегка балансируя, чтобы удержаться на месте, не соскользнуть по склону камня, отшлифованному ледниками далекого прошлого и ветрами настоящего. Стойкий ветер разогнал тучи. Лежащее перед ним море от лучей заходящего солнца сейчас  казалось  как будто купающимся в алой крови.
       Валя Девочкин был хорош во многих дисциплинах, в том числе и в географии. Он отлично представлял очертания и границы возлежащего сейчас перед ним Белого моря. Знал о существовании моря Баренцева на северо-западе и Карского на северо-востоке. На слуху были: Кольский полуостров, Новая Земля, Шпицберген. Но самым значительным, наиболее его к себе манящим было то, что распростерлось за всеми морями, полуостровами и островами:  суровый, вечно нахмуренный, чем-то недовольный  (да, таким он казался Вале) седобородый великан, имя которому Северный Ледовитый океан.
        Именно от Его воли, Его прихотей и капризов  зависело, Ему покорялось все, что находилось вокруг. Как Он, этот великан  захочет, таким все и будет. Это же касалось и самого Вали Девочкина, скромного тринадцатилетнего мальчугана, стоящего сейчас на обветренном, устланном ядовито-изумрудного цвета мхом камне, безропотно подставляющего свое лицо Его мощному дыханию.
Пока стоял, испытал  ощущение, словно его подключили к какой-то розетке, и что по нему , Вале Девочкину, пустили ток. Да, очень слабенький, тем не менее, -  ток. Словом, ровно то, что случилось с ним, уже двадцатидевятилетним,  совсем недавно, на берегу Онеги, когда он первый раз, как оказалось, бесполезно поджидал русалку. 
Но это еще не все. Его тогда же посетила уверенность, что он, стоящий на камне и лицезрящий возлежащее перед ним море, за которым угадываются куда более величественные просторы океана, стоит сейчас ровно на границе Земли. Но Земли не в географическом ее понимании, а в образе или, можно, наверное, сказать и так, - форме жизни. Та жизнь, которая сейчас позади него, тринадцатилетнего,  это вечная, нескончаемая, повторяющаяся изо дня в день, из года в год, набившая оскомину рутина. Это распорядок дня, расписание занятий, необходимость учиться, учиться и еще раз учиться, опротивевшая до ощущения тошноты манная или овсяная каша по утрам, гигиена тела, вечно чем-то недовольные, брюзжащие учителя, воспитатели, нянечки,  скучные собрания ни о чем,  страх перед регулярным обязательным посещением кабинета зубного врача и еще многое, многое, многое другое, занудное, мелочное, необязательное, пустяковое,  что переходит изо дня в день, что составляет тело, ткань и душу этой жизни.
       Но что самое убийственное, что отличает эту жизнь, ту, что сейчас у него за спиной, - это ощущение, что ты в этой жизни абсолютно одинок.
И совсем иное сулит, обещает другая жизнь, которая стоит по противоположную сторону границы. Валя Девочкин ее совсем не знает, но он доверяет своему чувству, проклюнувшему в нем внутреннему голосу: «Там, во что ты сейчас вглядываешься, чье дыхание на себе ты сейчас ощущаешь, там тебе будет намного лучше. Потому что это твое и ты был рожден, чтобы находиться в нем. А то, что позади тебя, - этот мир тебе чужой. Тебе насильно навязанный. Тебя сюда грубо, без твоего спроса засунули и тебе нехорошо, неуютно, тесно и больно, ты задыхаешься. Но самое главное, чем тебе отвратен этот навязанный тебе кем-то мир, это опять же ощущенье, от которого, как ни старайся, тебе никогда не избавиться:  что ты здесь  не нужен никому».
      Он долго так стоял, как околдованный, продрогший, на уставших от напряжения ногах, пока солнце окончательно не было поглощено морем, и его, Валю Девочкина, со всех сторон не поглотила мгла. А потом до его слуха стало доноситься требовательное непререкаемое: «На ужи-ин! На ужи-ин!». Эта жизнь с ее рутиной вновь вступила в свои права, потребовала его присутствия.

  Глава 16.
      День продержался по здешним меркам необыкновенно жарким; с погасшим солнцем настало время прохлады; ночь же, пусть и не такая темная, черная, как обычно,  осталась верна своему традиционному спутнику: холоду.  Однако  рыбачью избушку отапливать, похоже, нечем; Девочкин поискал глазами хотя бы какое-то подобие печи и не нашел.
     -Это типа меры пожарной безопасности, - объяснил, догадавшись, что смущает его спутника, Руслан Иванович. – Чтобы по пьяни не спалиться. Бывало, случались такие моменты. Вообще, рыбаку сподручней, когда подогрев изнутри, а не снаружи.
Видимо, в доказательство этого утверждения, «подогрелся» сам тем, что было в добытой им из вещмешка «четвертинке». Угощать Девочкина при этом не стал, но Девочкин бы, предложи ему сейчас Руслан Иванович, наверняка бы «угощаться» и не стал, удовлетворился тем, что сделал несколько глотков приготовленного женой Руслана Ивановича горячего чая из термоса.
      Расположились по двум лежанкам: невысокие козлы, доски, поверх досок тощие матрасики. Девочкину Руслан Иванович предложил укрыться ватным, из лоскутков, видимо, еще деревенской выделки одеялом.
      -А вы? – Девочкин пожалел Руслана Ивановича, потому что другого такого же одеяла он в избушке не заметил.
      -Ништяк, - успокоил его Руслан Иванович.
       Он вышел из избушки, какое-то время спустя  вернулся с уже знакомым Девочкину по прошлым поездкам черным матросским бушлатом. Но ложиться не спешил. Сел, опустив ноги, по краешку своей лежанки. А «опустив» от того, что козлы, что одни, что другие,  намеренно были сделаны высокими, они уже, скорее, походили на нары, поэтому даже его длинные ноги едва касались того, что можно было назвать полом. На самом деле, это была относительно ровная, покрытая теми же высохшими плавнями  поверхность скалы.
      -Похоже по всему, нонче опять будет вёдро, - поделился своими видами на ближайшее будущее, Девочкин в это время укладывался на выделенном ему ложе.  – Что-то не припомню, чтоб еще когда такая же тишь да гладь. Не знаю уж, то ли радоваться тому, то ли чего-то бояться.
      -А она не может приплыть сюда ночью?
      -Русалка твоя? Все может быть. Говорится, дурная голова ногам покою не дает. У твоей, правда, не ноги, но все равно. Тенденция-то такая же. Любое коленце может выкинуть. Но не дежурить же нам? Да и по ночам такие, как она, все же предпочитают вести людской образ жизни, вот как мы с тобой, то есть спать. 
Тихо в избушке, даже комаров не слышно. Да, Девочкин уже обратил внимание на то, что комары, по-видимому, на Фаресовом не водятся, а с материка им долететь трудно. Руслана же Ивановича, видимо, что-то донимало, поэтому и в сон его пока не клонило. Продолжал делиться с Девочкиным своими соображениями:
-Вообще-то, крупная  рыба стремится поближе к материку, скорее, когда непогода. Это уже давно рыбаками подмечено. Это я к тому, что навряд ли мы твою русалку увидим. С вёдром ее обычно вымывает обратно в океан. Там им привольнее. Там сейчас большой лов, а здесь засуха. Рыба, значит, туда-сюда, вот и твоя русалка, похоже, мотается вслед за ней. У нее, выходит, своя политика… Послушай… - Руслан Иванович наклонился и почесал у себя под одной из коленок. – Во-первых, тебя вообще-то как при рождении нарекли?
       Девочкин назвал себя. Руслан Иванович как будто даже обрадовался:
       -У меня же внука тоже назвали Валентином!..  Это у меня от первой жены… - Вздохнул. – А вообще у меня их было трое. Я про жен. Да, начудил по молодости лет. Но дело не в этом. Слыхал я про твою историю-то, да, мне Феоктистовна про тебя рассказала. Так я это к чему?  Может, тебе интересно будет про это прознать. Моя сеструха двоюродная  как-то в ИК-14 Горка-Муравьевская  типа воспитательницей пристроилась. Разных мне потом историй порассказывала, что она там понавидалась. Так, к примеру, рассказала,  как колонистка одна, причем, что важно, уже на сносях,  в бега пустилась. Ее больше так никто и не видел, как будто сквозь землю провалилась. А тебя ж, примерно, как раз в те же сроки  как будто и нашли. Тебе это ни о чем не говорит?
      -Нет, моя мать не колонистка, - решительно возразил Девочкин.
      -Почему ты так уверен? Ты б еще поспрошал. А вдруг…
      -Я знаю. Мне незачем никого расспрашивать. У меня особенная мать. Она не могла быть колонисткой. Это исключено.
       Прозвучало так, что Руслан Иванович предпочел этой темы больше не касаться.  Но, похоже, что-то еще его изнутри посверливало, если он не оставлял Девочкина в покое.
       -Вижу, не нравится тебе, когда в твои дела чужие суются. Я и сам из тех же. Но твое-то дело особенное. И сам-то, я чую, ты, вроде как человек неплохой. Хотя и при должности, но как будто не прохиндей. И академик про тебя неплохо отзывался. Я это все к чему? Спрашивал я уже тебя, но еще раз спрошу. Больше, обещаю, доставать не буду. На фига тебе сдалась эта русалка? Или кто там она на самом деле?  Зачем тебе так хочется еще раз с нею повидаться?  Мало тебе одной неприятности?
        Вопрос, кажется, на засыпку, но Девочкин на этот раз, как будто к ответу уже подготовился, поэтому и  ответил, ни на секунду не задумываясь:
        -Я ведь не спрашиваю, зачем вы дышите. Верно?
        -Ну, сравнил! Две совершенно разные вещи.
        -Это для вас разные, а для меня – одна.
         И все. Дальше ни слова. Понимай, как хочешь.
         Руслан Иванович все-таки человек не глупый. Сумел сообразить, что пускаться в споры, кто ближе к истине, с таким «упертым», как Девочкин, лучше не стоит. Правильно, в народе говорится: «Дурак в воду кинет камень, а десять умников не вынут». Посмотрел на светящийся циферблат своих водонепроницаемых Адидас Сантьяго. Ого! Уже за полночь.
        -Ладно. Давай храповицкого, а завтра, еще раз,  не позднее пяти,  дождешься ты свою капризную красаву или не дождешься, мы с тобой по любому отсюда отчалим. И будет нам обоим счастье на века. – Лег, демонстративно обернувшись к  Девочкину спиной. -  Отбой!
         Руслана Ивановича разбудил базар, учиненный чайками, облюбовавшими остров как самое безопасное место рождения,  вскармливания и воспитания их крикливого потомства. Первым делом, бросил взгляд на соседнюю лежанку, рассчитывая увидеть на ней Девочкина, но лежанка была пуста, а хлипкая, из досок, держащаяся на одном честном слове, или, точнее, гвозде, дверца отворена. Поэтому и ор чаек так хорошо слышен. Руслан Иванович поднялся, вышел из избушки. Раннее утро. Вновь, как и днем раньше, ясное чистое небо. Солнце. Еще только поднимается, но уже пригревает. Слабенькой ветерочек, от него только рябинки на водной глади. Словом, установившаяся еще накануне лафа как будто продолжается. Одно плохо: Девочкина след простыл. А если и не простыл, то где-то за пределами видимости Руслана Ивановича.  Да,  вытащенная почти до половины на сушу, мало того – еще и заякоренная предусмотрительным хозяином лодка на месте, с ней ничего не случилось, а парень где-то как будто затихарился.
         Руслан Иванович попробовал покричать:
        -Эй! Ты где? Откликнись!
         Без ответа. Только чайки еще сильнее загалдели. Руслан Иванович вернулся в избушку на курьих ножках. Лежанка аккуратно заправлена,  но от Девочкина ничего не осталось. Словно его тут вообще не было. Сумка же, с которой он приехал в поселок, со всем ее добром, осталась в доме Руслана Ивановича, дожидаясь возвращения хозяина.  Настала пора встревожиться не на шутку. Руслан Иванович достал из бардачка лодки постоянно возимый им с собою мощный, с двухсоткратным увеличением, цейсовский бинокль.  Приобрел  его в тот же памятный для него «дружественный» заход в порты Балтики на сторожевом корабле «Отважный», на котором он служил  старшиной 1ой статьи, когда во время экскурсии увидел сидящую на камешке и задумчиво смотрящую вдаль копенгагенскую Русалочку. Правда, бинокль приобретал не в Копенгагене, а в гэдээровском Ростоке.
        С биноклем в руках осторожно вскарабкался максимально высоко на скалу, чем привел чаек в совершенное неистовство. Отсюда, куда он забрался, открывалась великолепная панорама: море, как на ладони. То же можно сказать и про соседний остров Кий. Вначале навел окуляры именно на остров. Ничего живого там не нашел: нагромождение камней, вцепившиеся в камни своими мощными корнями сосны (те, что начисто отсутствуют на Фаресовом).  Сместил фокус  с острова на море. Не сразу, однако, наконец, поймал в окуляры две перемещающиеся по спокойной глади  воды  к северо-востоку точки. Как будто бы две головы.
       Да, головы, но чьи? Отсюда, несмотря даже на двухсоткратное увеличение, не разобрать. Может оказаться, что это  парочка кольчатых нерп, или  заплывшие от берегов далекой Гренландии тюлени. Реже, но встречаются в открытом море и киты-полосатики, те же самые дельфины. Вообразить, представить себе, что эти головы принадлежат русалке и, что не менее, а то и более фантастично, невероятно, - исчезнувшему, пока неизвестно куда, парню,  - это надо самому быть таким же, то есть с  «помятым мозгом». А с  мозгом  у Руслана Ивановича, может, еще чего другого ему и не хватало, до последних пор было все в порядке. 
        Но если не это? Если не уплыл вместе с русалкой, тогда что? Не улетел же он, в конце-то концов? Или, еще того невероятнее, - не испарился? «Дернула меня нелегкая связаться. Сначала со  старым сумасшедшим академиком, а потом еще и с этим придурочным молодым. Один стоит другого. Тут прямая связь». Подтверждалось  уже ранее запавшее в Руслана Ивановича  подозрение: «Старый  поджег, молодой сгорел… Сгорел-то он, а отвечать за это, может, придется мне. Все шишки на мою головушку». Ну, допустим, от академика, когда нагрянет оперативная группа, - а они грозились это сделать, если уже прямо не сегодня, то завтра, - Руслан Иванович  как-нибудь отбоярится. Видит Бог,  собирался было Руслан Иванович отмазать старого и заслуженного, мол, ничего не видел, ничего не знаю, никому ничего не скажу а теперь едва ли. Придется все, как было, перед следаками выложить.  Хотя бы за тем, чтобы выглядеть более благонадежным, чтоб больше его показаниям доверяли.
         «Петушок-то тот Красный Гребешок за борт лодки нырнул не от того, что эта зверюга человекоподобная на них набросилась. Да, удар был невероятно сильным, лодку качнуло, но не настолько сильно, чтобы крупного взрослого мужика, как щепку, за борт выкинуло. Да, технику, что была в тот момент у него в руках, он мог при этом не удержать, но чтоб за такой высокий борт самостоятельно кувырнуться – это навряд ли  Кто-то еще ему должен был при этом помочь. Академик-то как раз и помог. Мужикан он, хоть и в годах, но если уж толканет… Зачем ему это?  А это уже не мое, пускай те, кто деньги за это получают...А я от них ничего не утаю» Да, изложить, как было, повиниться, ежели что – его единственный шанс выйти сухим из воды. Иначе, придется ему много лет ловить рыбу только в алюминиевой миске. Да и не саму рыбу, а ее, пожалуй, чешую».
Вот какие тяжелые мысли одолевали осторожно спускающегося со скалы под остервенелый галдеж потревоженных чаек Руслана Ивановича.  «Ежели что, буду обоих топить». Таким был его окончательный вывод, когда уже спустился со скалы и заметил трепыхающуюся на ветру, прижатую камнем, чтоб совсем не улетела, как будто вырванную из книги страничку…. Когда совсем приблизился, понял, что страничка  не из книги – из тетради. Что-то на ней от руки намарякано. Осторожно, чтоб не испортить, освободил из-под камня листок. И вот что он на нем прочел.
          «В моем исчезновении прошу никого не винить. Я вместе с матерью отправился к дому». Валентин Девочкин.   16  июля. Год тот же, но я уже другой. “Каждый человек чем-то отличается от другого и с каждым прожитым днем человек чем-то отличается от самого себя” (А.Поп)
 Конец