Снимок двух наших заслуженных ветеранов Великой Отечественной войны, сделанный на юбилее Балашихинского литейно-механического завода приглашенным фотографом, навел меня на мысль еще раз встретиться с Евгением Федоровичем Степановым и Михаилом Егоровичем Шестимировым перед Днем Победы и побеседовать с ними о днях военных. Оказалось, что о Евгении Федоровиче - юном партизане в войну, мы ни разу не писали, хотя он уже 21 год председатель Совета ветеранов завода. Оказалось, что Михаил Егорович – один из тех, ныне малочисленных здравствующих участников войны, которые воевали на передовой. Оба - удивительно скромные и интеллигентные, доброжелательные и мягкие, как будто это не они прошли жестокую войну. Все вопросы у меня были простые: внутренне хотелось примерить на себя, на нас, современных, то, что досталось им… Не дай бог!
СТЕПАНОВ ЕВГЕНИЙ ФЕДОРОВИЧ,
партизан-разведчик
Галина Романова: Как Вы, Евгений Федорович, партизаном стали?
Евгений Степанов: Отец мой работал в райкоме партии в Калининской области, в пограничном с Латвией районе, занимался организацией колхозов, целыми неделями в разъездах. Все мои старшие братья и сестры были комсомольцами, а я - пионером. Пришли немцы, а мы (те, кто еще дома оставался) никуда уехать не смогли, не на чем – остались в лесу неподалеку. Жить негде. Мать пошла за 15 километров к своей свекрови за помощью. Приехали все родные на лошадях, нас погрузили и перевезли к себе. Только обосновались, а тут слух про отца: «Степанов Федор в партизанах». Это значит, всех членов его семьи, то есть нас, убьют немцы, и я тоже пошел в партизаны. Пришел в отряд четырнадцатилетним. Позже и остальные пришли в гражданский лагерь.
Г.Р.: Какие Вам задания давали?
Е.С.: В разведку сразу попал. Надо было ходить в город, в село, где гарнизоны фашистские стояли. Депешу туда отнести, оттуда принести. Там агенты наши были. Хорошо, что «пальтушка» была вся в дырках: есть, куда записку запрятать - в лохмотья. Не находили! Нас, мальчишек, посылали. А что делать? Сколько случаев было, что взрослого пошлют с донесением, даже женщину или с бородой старика, - глядь, через три дня уже висит. Были всякие предатели, сразу бежали докладывать: «Вот там-то идет старик по такой-то улице».
Г.Р.: Как Вас учили вести себя, если схватили немцы?
Е.С.: Все время занятия были. Объясняли, как быть, если вдруг немец остановит, как суметь «выкрутиться». Не дай бог в брюках спичку, пусть даже испорченную, найдут! Все карманы проверишь, все шовчики прощупаешь: не завалилась ли где, ни боже мой. Спички, немец знал, только у партизан есть.
Г.Р.: А с Вами, Евгений Федорович, не было такого - к немцам в руки попасть?
Е.С.: Как же не было! Каждый раз. Проверяли немцы, задерживали. Да не один раз за один поход. А уж когда видишь, что идет гестапо или СС… Их даже свои офицеры-немцы, старались обходить.
Г.Р.: Какая у вас была инструкция - не бежать, не прятаться?
Е.С.: Нет, конечно. У меня был аусвайс – документ, сделанный партизанами, что я беженец из-под Старой Руссы, выселенный с территории расположения войск. Торба была из какой-то дерюги сшита. Морковка, свекла в ней, огурец соленый. Надо было знать места из моей «легенды» - названия речек, селений, чтобы ответить, если спрашивать немец будет. Ходил по домам, просил дать что-нибудь, и заходил в нужный дом с донесением. Забирали меня – бывало! - немцы, сажали, сутки держали, потом отпускали. Рассказывал им, что мать с сестренкой убило, а я остался один и хожу по деревням, побираюсь.
Г.Р.: Приходилось в каких-нибудь операциях участвовать или мальчишки не брали?
Е.С.: А куда же мы денемся! А как же, брали! Самые страшные - карательные экспедиции были у немцев. Как заметят где партизан, даже самолеты вызывали. Как сдержать это? Одно было противодействие у нас – засады. Разобьем отряд немецкий, вооружаемся трофеями, продовольствие берем и «сматываемся». Были случаи, что некоторые бригады численностью по 500-600 человек расстреливали подчистую все боеприпасы. Как говорится, застрелиться нечем. Что делать? А фашист напирает. Уходили в болото, потом к фронту, переходили линию фронта. Из партизан там вновь формировали бригады и возвращали в леса.
Г.Р.: С ногой, знаю, всю жизнь после ранения страдаете. А какие у Вас ранения еще были?
Е.С.: У меня четыре ранения и контузия тяжелая. Последнее ранение так получилось. Пулеметчик и второй номер только из землянки выскочили, а немцы идут, строчат - и убили их. Мы с дядей Ваней тут оказались. «Бери, Жень, пулемет», - дядя Ваня мне говорит. А я – худой, одни кости, боюсь. Он мне шапку под приклад сует: «На, держи!». Все равно все плечо синее было от «Дегтярева». Дядя Ваня мне диски подает, а я только менять успеваю. Немцы по болоту к нам идут. Вот тут в меня и попало. Прошли пули через оба легких и под сердце.
Г.Р.: Где же вас лечили?
Е.С.: А в землянке. Командиру доложили, что я смертельно ранен. Пальто все в кровью набухло... Вот видите - живой! Выжил!
Г.Р.: Сейчас частенько рассказывают родители, что мальчишки, чуть что - плачут. А Вам доводилось плакать?
Е.С.: Некогда было плакать! Все время в напряжении. А питались… чем придется. Вначале, пока скотина была, лучше было, а потом…Брусничник, знаете, зимой листья не сбрасывает, нарвешь в котелок, заваришь и пьешь. Болотную воду пили.Месяцами не было соли. Ели все без соли. Привыкли.
Г.Р.: Как Вы относите к тому, что сейчас очень многие юноши служить в армии не хотят, да и родители стараются, чтобы их сыновья туда не попали?
Е.С.: Это никуда не годится! Это позор! Мальчишка, мужчина должен побыть в мужской среде. У него внутри должно воспитаться понимание того, что он защитник!
Г.Р.: Каким помнится День Победы?
Е.С.: Объявили, что все, войне конец. Старые и малые - на площадь к сельсовету. Еще бы! Такая бойня закончилась! Радовались все, хотя погибшие были в каждой семье. Но победили! Мы победили!
Г.Р.: Как Вы считаете, война воспитала в Вас мужество и отвагу? После партизанской жизни ничего не было страшно?
Е.С.: Воспитала, но страшно было. Могли в любой момент… Но я, наверное, постепенно «заразился смелостью». Сначала в разведку ходил, потом мины научился ставить, помню, даже азарт был – немцев обмануть. Иногда приходилось и свои невзорвавшиеся мины разминировать. Поэтому, когда ставили, обязательно всякие заметки делали около – ветку ломали, камень клали, щепку бросали. Немцы, бывало, расшифровывали наши тайные знаки, находили мины. Потом добровольцем пошел во флот, на подводную лодку попал после войны. Ну, об этом долго рассказывать. Еще поговорим как-нибудь.
Г.Р.: Как Вы, Евгений Федорович, стали председателем Совета ветеранов завода?
Е.С.: После войны заводскую ветеранскую организацию возглавлял Герой Советского Союза Петр Николаевич Цыганков. В 1991 году 23 февраля, в день своего рождения, он умер. По прошествии некоторого времени пригласили всех ветеранов на конференцию выбирать нового председателя. К одному, второму, … пятому обращаются - все отказались. Я же корреспондентом нашей заводской газеты «Знамя победы» был. По всем цехам, отделам ходил, людей всех знал. Но тоже отнекивался, а потом сказал: «Соглашусь побыть временно, пока другого не найдете». Так и не нашли. Петра Николаевича я воспринимал, как родного брата. Разговаривали обо всем. Добродушный он был, настоящий русский характер. Все эти годы ездим с дочерью его Татьяной на могилу перед Днем Победы. Свечи покупаю, прикрываю их колпачками от ветра. Жена, сын рядом с ним похоронены. Хороший памятник стоит…Знаете, что для меня самое тяжелое? Обзванивать ветеранов перед Днем Победы. Как услышу, что кого-то опять нет, успокоиться не могу. Ночь напролет не сплю. А тем, кто жив, говорю: «Держись!»
Г.Р.: Что заводу пожелаете и заводчанам да и всем балашихинцам?
Е.С.: – Вперед, только вперед!
ШЕСТИМИРОВ МИХАИЛ ЕГОРОВИЧ,
фронтовик
Г.Р.: Как Вы, Михаил Егорович, попали на фронт?
М.Ш.: Призван Балашихинским райвоенкоматом сразу после окончания Салтыковской средней школы. Сначала был направлен в военно-морское училище, в Кронштадт, но потом оказался в общевойсковом. Оттуда – на оборону Пулковских высот, на Ленинградский фронт.
Г.Р.: Что казалось самым страшным, что до сих пор забыть не можете?
М.Ш.: Представьте: Пулковская высота, разбитая обсерватория, немцы в 300-400 метрах. Ленинград - как на ладони. Страшно смотреть с переднего края, как разрушают немцы эту красотищу, бьют по центру города, туда, где и военных объектов-то нет. Еще страшнее было видеть гибель детей. Погибшие дети – это жуткая картина войны. Если бы немцы эти высоты взяли, то… прямой наводкой могли бы снести весь город. Защищала Ленинград целая армия – 42-ая. Мы на себе прочувствовали, как бездарно командовал Ворошилов. Счастьем было назначение в критический момент Жукова, который железной рукой восстановил порядок и наладил оборону.
Г.Р.: А как вас обмундированием обеспечивали?
М.Ш.: Я был офицером, так что, можно сказать, нормально. Но вот у девушек… В моем штабном взводе связистов девушек было много. Небольшого роста, шинели до пят, сапоги мужские - смотреть жалко. Однажды один взятый в плен во время прорыва блокады немецкий офицер, который русский язык знал, ухмыльнувшись, сказал мне: «А мы своих женщин на фронт не призываем». Я ответил: «Это наши добровольцы», - хотя знал, что и девушек призывали.
Г.Р.: Были у Вас, Михаил Егорович, ранения?
М.Ш.: Да, несколько. Я же связист. А это значит, что всегда передний край. Все время немецкий артиллерийский обстрел. Выскочишь из окопа поврежденный кабель искать, а в тебя осколок. Я жалел девушек посылать. Хотя и командиром был, чаще сам бегал…
В госпитале, после одного ранения хотели отнять кисть руки. Врач уговаривал: «Ты еще первым парнем будешь, когда приедешь к себе на родину». А я - ни в какую не соглашаюсь, не даю. Тогда главврач сказал: «Ладно, оставьте его». Рука была уже опухшая, вся в пятнах. Отправили на кварцевание. Опухоль стала спадать. Благодаря упорству с рукой остался. Было еще в живот ранение, в голову, контузия. Выживал. Даже говорили: «Счастливчик».
Пришли к нам в госпиталь однажды дети. Изможденные, дистрофики… Принесли подарки – тетрадки, карандашики, конвертики. Читали нам стихи, Пушкина в основном. Солдаты постарше не могли слез сдержать. Мы попросили главврача за наш счет ребят накормить.
Г.Р.: Кстати, о Пушкине. Что-нибудь поэтическое Вам вспоминается от военного времени?
М.Е.: Наверное, нельзя отнести к разряду «поэтического» мое воспоминание, но оно о Пушкине. А, может, и не только о нем. Возвращался я из госпиталя вдоль канавки Летнего сада. Смотрю, старый садовник замазывает варом рану от осколка, попавшего во время артобстрела в старое дерево. Спрашиваю: «Зачем вы это делаете, когда кругом уничтожаются красивые дома?» Он мне ответил: «Возле этого дерева мой дед беседовал с Пушкиным, мы - потомственные садоводы». Вот какой патриотизм был! После войны, когда я, приехав в Ленинград, пришел в музей Пушкина на Мойке, не удержался, рассказал эту историю служителям, а меня огорчили, что этот садовод умер в блокаду от голода.
Г.Р.: Мы частенько говорим: «Судьба…» Или наоборот: «Не судьба…» А как Вы считаете, есть судьба?
М.Е.: Однажды ночью возвращаюсь в свою землянку, а на моем месте спит прибывший с Балфлота моряк. Хотел его разбудить, а потом не стал, лег на противоположную свободную полку. Ночью по нашему «квадрату» - немецкий артобстрел из тяжелых орудий. Взяли нашу землянку в «вилку». Предлагаю всем ребятам выйти в окоп, но меня не поддержали. Через несколько секунд все затрещало: снаряд угодил в левый угол землянки. Мне удалось выбраться через узкое окошко. Вызвали взвод саперов, которые всю ночь разбирали завал. Пять раненых и семь убитых. Утром санинструктор роты связи сказала мне, что я просто в рубашке родился. Не лег на свою полку и остался жив. Вот и судьба…
Г.Р.: Чем кормили, помните?
М.Е.: Чем кормили? Было пшено в основном. Повар у нас был предприимчивый. В Ленинграде сырость, лопухи вот такие громадные. Скосит их повар, нарубит и в пшенную кашу добавляет. Жесткие, безвкусные. Правда, сахара кусочек давали к чаю.
Г.Р.: А письма Вы писали с фронта?
М.Е.: Да, и писал, и получал. Про одно расскажу. Меня тяжело ранило. Из соседнего полка солдаты меня вытащили, а командир моего батальона думал, что я погиб, и написал об этом в балашихинский военкомат. А я из госпиталя матери письмо отправил. Она письмо получила и отвечает: «Сынок, я ж по тебе уже панихиду отслужила». Нас было 6 сыновей, после войны осталось двое. Мать моя получала извещение за извещением.
Г.Р.: Как люди друг к другу относились на фронте?
М.Е.: По-разному было. Понимаете, когда люди очень голодные, была и какая-то озлобленность. Толкнули кого-то случайно, и уже нагрубит. Но выручка была!
Г.Р.: А как Вы смотрите на сегодняшнее поколение?
М.Е.: Набаловано оно что ли слишком. Мы, конечно, посильнее были, закаленней. И за всю страну обидно. Танков, может, нам и не надо много, но очень мы сдали позиции в мире. Жаль, что многое разрушено из того, что мы создавали. Правда, в любой жизни есть что-то положительное. Нравится свобода слова. Читаю историческую информацию, которой раньше не было. Стараюсь понять, почему все-таки такие промахи допускались, почему жизнь так изменилась.
Г.Р.: Чем вы гордитесь? Какие награды у Вас, Михаил Егорович?
М.Е.: Я горжусь тем, что участвовал в боях за красавец-город Ленинград. А награжден орденами Отечественной войны I и II степени, орденом Красной Звезды, орденом Жукова, медалями «За боевые заслуги», «За оборону Ленинграда», всего медалей двадцать.
Г.Р.: Что Вы, Михаил Егорович хотите пожелать нашим заводчанам-читателям?
М.Е.: Что можно пожелать в моем возрасте? Чтобы мир был, спокойствие. Чтобы новые поколения были настоящими людьми, на высоте в нравственном отношении.
P.S. Пока мы беседовали, внизу ждала ветеранов машина, а за рулем – внучка Евгения Федоровича, у которой, как и у нас всех, наверняка тысяча дел. Она, знаю, всегда находит время помочь неугомонному деду.
Ваша Галина РОМАНОВА