Мужик напротив буквально тыкался мне членом в лицо. Точнее, он так выгибал вперед пах, что от моих глаз до его ширинки было сантиметров двадцать. Я пытался смотреть в телефон, чтобы не обращать на него внимание, но он, словно замечая, выгибался еще сильнее. Пидор. Я бы встал, но у меня на коленях была сумка с вещами, да и лениво было ехать в автобусе стоя. Юра написал: «Я на месте, ты где? Там уже почти все собрались». «Подъезжаю», ответил я и убрал телефон. Вслед за Юрой пришло сообщение от Маши: «напиши, как доедешь и как поедете». «Хорошо» - ответил я.
Был какой-то приятный мандраж перед поездкой. Хотя я понимал, что ничего особенного ждать от регионального литературного фестиваля не стоит, что это будет творческая богема провинции и так далее. Много лет подряд окололитературная туса едет в Бугуруслан исключительно бухать. Собственно, околокультурный запой, это, кажется, и есть суть фестиваля. Другое дело, что петухи от литературы оттопыривают мизинчик, когда берут в руку рюмку, и пафосно рассуждают о творчестве Достоевского и Пушкина, критикуя подростков за то, что в их текстах мало родины, а слово «мама» находится на одной строчке с какой-нибудь «менструацией», «проститукой» или, прости господи, рифмуется с «шалава». Хотя рифма и правда стремная.
Автобус остановился, я еле выбрался, стоящий передо мной мужик проводил меня грустным взглядом и продолжил стоять в ожидании новой жертвы. Я дошел до Дома литераторов. Там почти все уже собрались, водитель автобуса заканчивал закидывать сумки в багажное отделение. Ко мне подошел директор Дома Литераторов, пятидесятилетный лысеющий поэт Игорь Петрович Савельев и спросил:
- Саша, еб твою мать, че так долго? Не успеем. Где этот ваш третий, как его…
- Ваня.
- Ваня, где он?
- Юр, а где Ваня?
- Я хз, - пожал плечами Юра.
- Игорь Петрович, сейчас выясним, наверняка едет.
- Давай поторопи там его, - протараторил он и пошел решать свои орг вопросы к другой кучке участников. Я набрал Ване. Он долго не отвечал, потом наконец раздался его голос:
- Сань, я еду! Уже почти на месте!
- Давай, Савельев гневится.
Мы встали с Юрой чуть поодаль от толпы и закурили. Периодически к нам подходили здороваться ребята из других лит тусовок, но с ними мы были как то не особо близки. Половина из них ходила на занятия в Дом Литераторов и упорно писала как Пушкин, с «ланитами», «дланями» и всякой херней типа «До коли мне придется чахнуть по вашим трепетным очам». Вторая часть чуть лучше, но они больше напоминали кружок художественного чтения, чем творческое объединение. Они проводили поэтические концерты, пафосно читали со сцены Есенина. В общем, не наши. Мы собирались в маленьком баре и без выражения бубнили себе под нос, как сказала одна зашедшая к нам по ошибке женщина, «смесь репа с Маяковским». Вообще мы пафосно назвали себя «Ренессанс», типа мы авангард провинциальной литературы, возрождаем культуру и все такое, но на деле это мало походило на правду. Мы были скорее небольшой маргинальной тусовкой с крайне ограниченным количеством участников и высоким порогом вхождения: не каждый случайный гость литературных вечеров с таким названием был готов услышать сравнения искусства и анонизма и метафоры «я сжимаю его до хруста». Но нам было как-то все равно. Мы вообще удивлялись, как нас пригласили в Бугуруслан, учитывая послужной список. Но я умудрился сдружиться с Савельевым и он, хоть и не понимал наших текстов, периодически куда нибудь звал, чтобы потом звонить и орать в трубку:
- Ну нахера вы опять читали эти свои манифесты, там то "***", то "****ь", то еще какая херня. Там же замминистра сидел, мне знаешь как вставили за это? Ну тут то могли не выебываться. Саша, ну ты же все понимаешь, ну нахера ты это делаешь? — я извинялся, потом ситуация повторялась.
Наконец-то приехал Ваня, вид у него был какой-то болезненный. Он подошел к нам, поздоровался и закурил. Подбежал Савельев и снова начал:
- Не прошло и года. Все, хорош курить, мы опаздываем, нам ехать 5 часов. Мы должны быть в два там, а сейчас уже почти десять.
- Ну Игорь Петрович, докурить до дайте, - протянул Ваня.
- Важу ж мать, - он махнул рукой и зашел в автобус.
- Вань, ты взял? – спросил я.
- Что? – он удивленно поднял глаза? А потом сам вспомнил и протянул, - бляяяяяяяя, забыл.
- Что? Вы о чем? – всполошился Юра.
- Фляжку с конъяком забыл, - пробормотал Ваня и выбросил окурок под ноги. В это время последние заходили в автобус. Мы сели на самые задние места. Автобус был большой, мест на пятьдесят, но заполнен от силы на половину.
Ваня учился на третьем курсе местного факультета журналистики. Собственно, там мы с ним и познакомились, единственное, я был на курс старше. Юра не учился нигде, ему было 19 лет и он работал продавцом в магазине разливного пива. Его всегда особенно забавляло, что люди охотно берут пиво в трехлитровых банках, хотя в двух полторашках носить его явно удобнее. Мы не стали сильно гнобить Ваню за забытый конъяк, он и без того был расстроен, кроме всего, от него так разило перегаром, что причина его опоздания становилась чуть более явной. В дороге на особо неровных участках он то и дело упирался головой во впереди стоящее кресло и бормотал:
- Господи, я сейчас блевану, — мы с Юрой в это время перекидывались в дурака и обсуждали других участников фестиваля. До выезда всем на почту присылали подборку текстов, поэтому что-то из того, что нам придется выслушывать, мы уже читали. И мягче, чем «****ец» это не назовешь. Авторы шедевров про ланиты и томные очи в это время мило хихикали и, видимо, тайно теребили себя под юбками от ощущения нежного прикосновения к прекрасному, к искусству и вот этому всему. На фестиваль не брали младше восемнадцати, чтобы потом не разбираться с родителями в том, как же это так получилось, что их девочка, поехав на литературный фестиваль при поддержке министерства, умудрилась бухать трое суток да еще и потерять невинность. Но эти даже в свои 18, 19, 20 все равно смотрелись на 14. В будущем, мне кажется, они по щелчку отдавались бы любому, кто мог убедительно называть себя художником.
Мы ехали уже часа три. Ваня, кажется, задремал, а мы боялись, как бы он не наблевал себе на кроссовки. Вскоре автобус остановился возле какого-то придорожного магазинчика. Мы надеялись купить там сигарет и что нибудь выпить, но там были только какие-то этнические сувениры одного из народов Оренбургской области. Всякие маленькие валенки, плетеные корзинки и другая ненужная дрянь. В небольшой туалет, похожий на теремок , выстроилась очередь с двух сторон. Девочки в дверь, мальчики сзади. Это был один из самых интимных моментов фестиваля, а бесконечное журчание напоминало горную речку.
Конечно, мы опоздали в Бугуруслан. Мы приехали только к трем, началу четвертого. Автобус остановился возле здания местной гостиницы в самом центре небольшого городка. Мы вылезли, Ваню жутко укачало.
- Я прочитаю рассказ и в финале сблюю на текст, как вам такой перфоманс? – сказал он и закурил, мы тоже. К Савельеву вышли какие то взрослые люди, видимо, жюри и соорганизаторы с других городов. На этот фестиваль, хоть и провинциальный, съезжались со всей России. В этот раз были с Казани, Челябинска, Иркутстка, Самары, Екатеринбурга. В общей сложности, человек, наверное, пятьдесят. Кто-то из них стоял в сторонке от нашего автобуса и обсуждал, по видимому, нас. Я разглядывал их в ответ, в надежде увидеть знакомые лица.
Мы зашли в здание, сдали паспорта на ресепшн и ждали заселения. Номера в гостинице оказались одноместными и двухместными, нас с Ваней заселили в один, а Юру с каким-то сантехником, возомнившим себя поэтом и рифмующим на "кровь – любовь" в другой. Мы расходились по номерам с такой тоской, как будто видимся в последний раз. Но на самом деле Юре соседство не сулило ничего хорошего. Его сосед не курил, не пил и издал книгу под названием «Яблочный спас», не знаю, что может быть хуже.
Наш номер был на последнем, четвертом этаже в самом конце коридора. Ну как номер. Конура. Номером это назвать сложно. Малюсенькое помещение где то три на два метра (которое через пару дней вместит в себя больше 10 человек). Две кровати, тумбочка, старинный телевизор и кладбище мух на подоконнике. С потолка свисала лампочка без люстры, к слову, висела она на фоне частично оторванных, а частично наполовину свисающих желтоватых пенопластовых плиток. Обоев тоже кусками не было. Я решил не разуваться, потому что чистота полов меня сильно смущала. На кровати лежало бывшее когда то белым белье, перьевая подушка и одеяло.
- А он обоссаный или это чай? – спросил Ваня глядя на свою кровать. На матрасе было огромное темно-желтое пятно.
- ****ец.
- Не, - поправил он, - это сервис.
- Во сколько у вас первый семинар? – спросил я.
- Да как будто вот прям сейчас, - Ваня глянул на часы, - в пять часов начало. А у вас?
- В шесть.
- Я даже пожрать не успею.
Мы хотели было раскидать вещи, но раскидывать их было особо некуда. В прихожей у ванны с туалетом стоял какой-то шкаф, но по виду, он был упал, если бы мы положили туда что нибудь тяжелее туалетной бумаги, рулон которой небрежно валялся на верхней полке.
Просидев несколько минут мы с горем пополам закрыли заедающую дверь и вышли на улицу. Юра уже стоял там и курил.
- Заберите меня от него. Он ебнутый. Он уже взял у меня телефон и установил правила, что, типа, в одиннадцать отбой, никакого спиртного и сигарет, что он будет закрывать дверь изнутри, а ночами он пишет стихи, поэтому громко музыку слушать нельзя. Мы рассмеялись.
- Че вы ржете? Это правда ****ец.
- Ну…Давай к нам тогда, хз. Кровати сдвинем, - сказал я пожав плечами.
- Слушай, давай я сразу вещи перенесу к вам, а там придумаем.
Мы поднялись, Юра как мог объяснил соседу, что нашел свободное место с друзьями, тот был не против, вряд ли они друг другу нравились. Мы забрали одеяло, подушку и скромную сумку и перетащили к нам. Немного подумав, мы постелили одеяла на полу и получилась вполне сносная лежанка.
- Ладно, там внизу собираются на прозу, мне пора, - сказал Ваня.
Мы опять спустились. Какой-то странный мужичок, башкир в смешном костюме, большеватом ему размера на два, пытался выстроить семинаристов по парам, как в лагере. Но по парам в итоге встали только те странные феечки из автобуса. Но они даже в придорожный туалет умудрились зайти вместе. Толпа двинулась в сторону местной библиотеки, прозаические семинары проходили там. У нас с Юрой было еще около часа.
- По пиву? – спросил я, показав Юре на «Красное и белое» неподалеку. И мы пошли. Взяв по две банки "крушовицы" мы сели на лавочке в центральном парке города напротив местного драматичского театра, который, к слову, был самым новым зданием в этом городе. Периодически нам на глаза попадались группки семинаристов, которые прогуливались по городу в ожидании начала занятий.
- Как думаешь, есть шанс выиграть? – спросил Юра.
- Ни одного, ты же видишь, кто тут.
- Обидно.
- Напиши стишок про Россию, любовь к родине, дружбу, Донбасс и тогда да, прокатит.
- А в прошлом году кто победил?
- Надежда Соболева, - продекламировал я, - крайне вульгарная смесь Полозковой и Вити АК. Потом ходила и выебывалась своей книжицей по всем вузам. Ее затаскали по местным каналам и она там везде рассказывала, как же тяжело быть поэтессой, оголять душу и вот это все. Потом начала на заказ писать стихи для поздравлений. ****ец, короче.
- Мда, — мы замолчали. К нам со стороны гостиницы одиноко брел знакомый чувак из другой литтусовки. Леша Иванов. Такой типичный русский парень. Низкого роста, полненький. Ему было 24 года, он работал бухгалтером в администрации. Он писал плохие, но добрые стихи, и его как-то сложно было не любить, но и воспринимать всерьез тоже. Он весь был какой-то слегка неказистый, слишком веселый, иногда, наоборот, слишком серьезный там, где это совсем не нужно. Он подошел и спросил:
- Привет, пацаны, уже бухаете?
- Твое здоровье, - я приподнял банку.
- Блин, я тоже хочу.
- Вот "КБ", - я указал в сторону магазина.
- Да не, щас же семинар.
- Ну мы наверняка вечером будем, заходи. У нас 401.
- Ну если наши не будут.
- Ой, да ваши все вдохновленные, с ними скучно, погнали к нам, - сказал Юра.
Вдруг у меня зазвонил телефон. Савельев.
- Ало.
- Саш, вы где там?
- У драмтеатра сидим.
- Собирайтесь, идите в библиотеку, начнем чуть раньше, а то ужин просрем, ты дорогу помнишь?
- Ага.
- Кто там с вами еще?
- Юра и Леша Иванов.
- Ну выдвигайтесь, остальных я вроде собрал.
- Хорошо, — мы допили и пошли в детскую библиотеку. Почему то поэтическую секцию решили засунуть именно туда. И, как оказалось, разделить на два потока по 15 человек в каждом. Всех нас встретили в фойе библиотеки и начали распределять по кабинетам. Старая женщина в очках с огромными линзами и кудрявыми с проседью волосами зачитывала фамилию и кабинет, словно мы то ли животные на забой, то ли евреи в очереди на газ, то ли еще какая менее мрачная, но более мерзкая херня. Пока мы стояли, я заметил чуть впереди знакомое лицо. Лера, молодая поэтесса из Челябинска. Мы встретились с ней здесь же в прошлом году, очень мило общались эти три дня, и крайне отвратительно расстались. Я одновременно боялся ее встретить, и, одновременно, хотел. Я не знал, здороваться мне с ней, или сделать вид, что меня нет. И боялся, что мою фамилию назовут первой, но мне повезло. Назвали ее и она ушла на второй этаж. Нас с Юрой и Лехой отправили в кабинет на первом.
Мы расселись по школьным партам в окружении стеллажей с детскими книгами. На одной из них был нарисован петух и я хотел было пошутить, что тут есть книга про вас всех, но не стал. По очереди представились руководители семинара. Елизавета Васильева Тишина, поэтесса, член союза писателей с 1993 года, главный редактор журнала "Литературный Норильск" или что-то в этом духе, специалист в стихотворениях про животных. Дичь, думаю. Иван Петрович Баландин, известный поэт песенник из Екатеринбурга. Ну и наш Савельев. Так себе компания. Только Савельев более менее адекватен. Начали с какого-то парня из Челябинска, он встал и начал с долгого вступления:
- Меня зовут Сергей. Я пишу с пяти лет. Моя основная тема - это рабочий класс. Я сам электрик на машзаводе. Рабочим классом заинтересовался в семь лет, когда меня укусил за сосок дед-пьяница, член КПСС. – и всякая такая дичь. Я его особо не слушал, потому что ничего хорошего после такого вступления ждать не приходится.
Я вспомнил про Леру. В том году мы были в одной секции. Она писала хорошие девчачьи стихи. После первого семинара было около часа до ужина и я попросил ее показать свои тексты. Мы сидели на улице, мило говорили о литературе. Я называл всех вокруг пидарасами и объяснял ей, почему все это не литература, а издевательство. А еще о том, что талантливый человек никогда ничего не выиграет здесь, что призы раздаются только членам союза писателей, а остальных набирают для массовки и отчета перед министерством культуры. Лера немного спорила, но было видно, что ей нравится мой рассказ. Она спорила больше для того, чтобы меня раззадорить. И я, подыгрывая, с новой силой начинал втирать что-то в духе:
- Нормальному поэту стыдно называть себя поэтом. Он пишет тексты о жизни, о том, что знает, нормальным языком, а эти дебилы, каждый второй херачит тексты о второй мировой, каждый первый о любви к ланитам, о донбассе и всякое такое. В этом ни личности, ни смысла, ни ума, ни формы, нихера. Но сейчас надо, чтобы писали о Донбассе, и им дают деньги на книги. Они живут еще в совке. Современная поэзия это Хаски, Ночные грузчики, Макулатура, не знаю, Щенки, вот это все. Маршак там какой нибудь.
- Ну а зачем же ты ездишь тогда?
- Ну, тут бывает весело, что то необычное, новый город, иногда интересные люди, так, из привычности выбраться.
- А что плохого в привычности?
- Ну у каждого своя. Мне вот моя не очень нравится, — после этих слов я рассказывал ей, что снимаю комнату в квартире, что мои соседи по квартире какие-то гопники, с которыми я не общаюсь, что я учусь в паршивом универе, в котором ничему не учат, что мои одногруппники, в основном, безыдейные и не интересуются практически ничем, кроме самых примитивных вещей. Про работу на радио, про утренние эфиры.
- Вырываясь сюда я как будто на время отстраняюсь от всего этого, ныряю на несколько дней в другую, дикую какую-то, творческую жизнь. Потому что несмотря на то, что здесь, в целом, дно, попадаются люди как ты, например, которым не все равно, которые пытаются что-то делать, создавать, как то рефлексировать. Я люблю таких. Чувственных, глубоких и думающих. Тех, чьи потребности сложнее. Вот. И там я не могу как то нормально говорить о таких вещах, а тут могу, хотя бы и иногда. Грубо говоря, я тут делюсь каким-то своим хейтом, и он находит отклик.
Я достаточно подробно рассказывал ей о своей жизни. Кроме одной детали, я не упоминал о Маше. Моей девушке, с которой мы встречались уже около трех лет. Мне казалось, что если я расскажу о Маше, то отпугну Леру, но и не рассказывать было как то не очень честно. И тогда, в прошлом году, мы имели все шансы стать парой, если бы не два больших «Но». Первое – Маша, второе – разные города. Не знаю, исходило ли это в итоге от меня, или от нас обоих, но мы словно сдерживали влечение друг к другу. В итоге, кроме разговоров и переглядываний не было ничего. Да и разговоры касались каких-то общих тем, мы не говорили о чувствах. Но то, как мы говорили на эти темы могло бы навести на мысли о перспективах нашего общения. Мы даже договорились написать в соавторстве несколько текстов, чередуя ее строфу и мою, сплести их каким то общим сюжетом. Но немножко не получилось. Мы весьма трогательно расстались в Бугуруслане и она поехала в Челябинск, а я в Оренбург. На утро после моего возвращения Лера прислала мне большое сообщение, где вспоминала какие-то моменты из Бугуруслана, отвечала на какие – то философские вопросы, которые я ей задавал. А я там нес всякую дичь о любви и дружбе, о природе настоящих чувств. Что то такое. В общем, она написала большое трогательное письмо и первое четверостишье стиха. Четверостишье, надо сказать, плохое. Но трогательное. И это сообщение прочитала Маша.
Она была чрезвычайно подозрительна и вечно пыталась уличить меня в общении с какими-то другими девушками, ревновала к одногруппницам или коллегам. Иногда доходило до каких-то совсем странных вещей. Мы ссорились из-за того, что одногруппница в шутку прислала мне в личку рецепт борща. Маша, увидев, восприняла это как укор в свою сторону. Мы много раз расходились из-за всей этой херни, но сходились снова, потому что без нее я чувствовал себя как то невыносимо одиноко. И, если честно, было ощущение, что по другому и не может быть. К тому же, я искал в этом все возможные плюсы. Вдохновлялся. Писал трагические тексты, как-то осмыслял любовь через негатив, проповедовал презрение к семейной жизни и браку. В общем, благодаря Маше я научился ненавидеть все привычные атрибуты человеческой любви.
Прочитав сообщение Леры, Маша сказала, что я должен ничего не отвечать и вообще закинуть ее в чс. И я, который так ратовал за свободу, крыл всех вокруг, искрился презрением к обществу и вот это вот все согласился. В тот момент я страшно испугался. Я думал, что Маша не права, но так страшно было терять ее. Как раз тогда ее родителей не было дома, и я остался на ночь. Достаточно наоравшись она успокоилась, обняла меня и долго говорила, что очень любит, что очень боится меня потерять, что не хочет ни с кем делить. И как-то я растекся и сдался.
Я не ответил Лере. Она прислала еще несколько маленьких сообщений по типу «ау», «ты где?», «Саш? В чем дело?». Но я не отвечал. Я знал, что стоит мне ответить, как Маша снова закатит истерику, и старался этого избегать. Мой внешний бунтарь был растоптан внутренним тряпкой и подкаблучником. Через несколько дней моего молчания Лера прислала последнее сообщение:
«Я не понимаю, что вдруг произошло и, если честно, не очень хочу понимать. Единственное, в чем я теперь уверена, что ты не просто врун, а ****абол, что твое слово не стоит ничего. Все эти романтические сказки и рассуждение – моча, которую ты, не понятно зачем, вливал мне в уши. Я не знаю, что именно мешает тебе ответить на мои сообщения. Но что бы это ни было, поступать так – подло. После всех рассказов о родственной душе и единомышленнике просто замолчать – худшее, что ты мог придумать. Я была в какой то степени очарована тобой в Бугуруслане, и разочарована здесь. Ладно я, мы знакомы всего неделю, но имей ввиду, что с таким отношением ты никогда не найдешь близкого человека, который бы мог тебя слушать. Потому что тому, кто мог слушать, ты, фактически, плюнул своим молчанием в лицо. Продолжай «создавать сообщество умных и талантливых авторов» такими же методами. Я уверена, ты добьешься успеха».
Конечно, после такого сообщения мы с Машей поссорились еще сильнее. Главным вопросов было, так что же там между нами произошло. Что бы я не говорил, она не верила, даже когда я говорил правду. Мне кажется, даже если бы я сказал, что мы все эти дни не выбирались из постели, она все равно не поверила бы и потребовала рассказать, с кем еще кроме нее у меня был секс.
Но в тот момент Маша была меньшей проблей. Мне было так чудовищно стыдно. Я чувствовал себя таким мелочным, жалким, слабым, отвратительно покорным. И не смог с этим ничего сделать. И вот мы снова встретились с ней здесь. Я снова не так скован и могу все объяснить. Но не представляю, как это сделать, и как она это воспримет.
***
Стихи про машзавод, любовь, Путина и моральную низость современной молодежи закончились, и читать пригласили Юру. Он встал, и очень быстро, не попадая в сложный ритм собственных стихов прочитал один из самых новых текстов:
«о, верни приливы одеяловы по утрам и габариты бунгало за шкафом в зале;
где, затаив дыхание, будто попали в храм, мы жались друг к другу , думая - как бы нас не поймали.
верни время, когда близость измерялась не поцелуями после минета, а открытость не развязностью поз. о, верни время, сбросив с меня категорий ветошь.
мотай дальше; туда, где я рос.я уже вижу солнышко, жмурки и прятки; длинные тени мучений где подбираются к глотке.
все у меня в порядке. в полном порядке!» – на этих словах он сбился, посмотрел в пол и шумно выдохнул:
- Блять! — потом, также шумно вздохнув, продолжил:
«это издержки сухой перемотки.дорогой мой, хороший о,поверни время вспять и отдай пуповину.
чтобы мне не пришлось выходить в окно -дай возможность матери не выродить сына.
дорогой мой, хороший о,поверни время вспять и отдай пуповину.
если в чреве малыш - не поможет кондом. так что просто петлей на шею закину» — пока он читал, листочек в его руках люто дрожал. Закончив, Юра сел и спрятал глаза. Я похлопал его по плечу и шепнул:
- Ты молодец, все классно, отличный текст! — правда, взгляды остальных собравшихся в комнате говорили о другом. И я догадывался, что сейчас Юру сожрут. По правилам семинара, сначала все участники высказывали свое мнение о тексте, потом начинали говорить жюри. Начали с каких-то малохольных девочек, которые пропищали что-то в духе «это очень пошло и опускает литературу».
Какой-то сорокалетний мудак завел речь о том, что такие тексты не достойны наследников Пушкина и позорят великую русскую культуру. Бывший сосед Юры по комнате так активно кивал головой, что, казалось, сейчас сломает себе шею. Когда очередь дошла до него, он делая большие паузы между словами проговорил:
- Мне кажется, это даже не текст, это, простите, просто блевотина, которую нас заставили лицезреть. При всем уважении к организаторам такого прекрасного фестиваля, я не понимаю, как такое могло пройти отбор.
Потом слово дали челябинскому электрику. Этот клоун настолько, видимо, вдохновился словосочетанием «литературный фестиваль», что сидел в брюках, рубашке и свитере. В конце сентября ему в этом было явно жарко. Он вытер рукавом пот с прыщавого лица и сказал:
- Я хоть и представитель молодежной поэзии, но не понимаю таких текстов. Это слишком пошло, это унижает высокие чувства. Почитайте классиков. Видно, что такой стих вдохновлен низкосортной рэп-музыкой.
- Саш, а ты что скажешь? – обратился ко мне Савельев.
- Мне кажется, что Юра гений. Его строчки кольнут любого, кто живет. Фраза про поцелуи после минета – очень точная фраза, гениально говорящая об особенностях восприятия некоторых аспектов человеческой любви. И то, что кто-то считает это пошлым или недостойным, просто слишком консервативен и не готов воспринимать авангардную поэзию. Проще говоря, мыслит слишком шаблонно для человека, занимающегося искусством, - и тут я стрельнул взглядом в электрика. Тот зло посмотрел на меня.
- Понятно. Ну вы из одной шайки, еще бы вы не защищали друг друга, - пробормотал Савельев, а затем продолжил чуть громче:
- Так, теперь послушаем руководителей семинара. Елизавета Васильевна, что скажете, — старуха встала из-за парты и начала:
- Я не видела этого текста у себя на почте, и если бы видела, то вышла бы, не стала слушать это. От такого надо защищать слушателя. И вы, Александр, назвав нас шаблонными выдали в себе глупость и напыщенность еще большую, чем автор этого опуса, - в этот момент к кивающему соседу присоединился электрик, теперь они вдвоем устраивали панк-концерт из посиделок в библиотеке.
- Больше мне сказать нечего, - сказала старуха, и тут же продолжила: - мы, конечно, не можем запретить писать. Но публиковать это я бы не стала никогда. Такое может существовать только в интернете, потому что там, к сожалению, нет никакого контроля, в отличие от печати, где еще сохраняются хоть какие то нормы, и еще хоть как-то следят за чистотой языка и моралью литературных произведений.
- Спасибо, Елизавета Васильевна, - сказал Савельев, - теперь слово вам, Иван Петрович. Юра раскисал все сильнее.
- Нуууу, - Баландин встал, - уже сказали, что это не поэзия, это в лучшем случае рэп. И мы видим, что люди, выросшие на такой музыке, потом мыслят такими же низкими категориями и опускают чувства до такого уровня. Я думаю, мальчик просто хотел внимания и решил сэпотировать нас. Чтож, вы получили свою долю внимания. Надеюсь, это то, чего вы хотели.
- Спасибо, Иван Петрович. Юрий, вам есть что сказать? – спросил Савельев.
- Вы меня не слушали, и, видимо, не услышите, извините, пойду курить, - Юра встал и вышел.
- Обидели мальчишку, - съехидничала старуха. «Гниды», подумал я и вышел за Юрой. Он курил у входа в здание.
- Юра, не парься, пидоры они все. Мы знаем, что ты гениален, — но Юру это не сильно утешило.
- Блять, да они зацепились за этот минет, ***сосы. Там же совсем о другом текст.
- Ну чего ты хотел, они мудаки.
- Просто ****ец, - на этих словах люди начали выходить из библиотеки. К нам подошел Леха.
- Вы че, пацаны? Обиделись?
- Лех, отъебись, - говорю, - что, ужин?
- Ага. А потом вечер поэзии.
- Пошли? – спросил я у Юры.
- Ага.
И мы двинулись к гостинице. Я подумал, что, наверняка, где-то сзади идет Лера. И, наверняка, увидела меня, узнала. Но оборачиваться было нельзя. По дороге к кафе, где нас должны были накормить, мы покурили еще по одной. Я предположил, что мои тексты завтра тоже разнесут, хотя они были не такие смелые, как текст Юры. Да и я вообще не очень любил свои тексты. Я писал их один раз в три месяца и забрасывал. Больше тусовался в компании этих ребят, чем по-настоящему что-то делал. Иногда я писал обзорные статьи, которые читали три моих друга, и все. Я даже слегка завидовал Юре. С его текстами он мог открывать дверь ногой, вставать на стол, декламировать свои стихи, слать всех на *** и уходить. И он был бы самым крутым на этом фестивале. Ему бы никогда не дали ни один грант, но они были бы ему совершенно ни к чему. Но Юра прислушивался к этим петухам. Как бы мы с Ваней его не уговаривали, он все равно не мог относится равнодушно к такому шквалу критики.
Когда мы пришли, Ваня уже сидел в кафе. Там стояло семь столов на восемь человек на каждом. Мы втроем сели на самый отдаленный. Там было накрыто только на пятерых. Еще два места занял Леха и какой-то его знакомый парень. Мы виделись с ним в Орене, но я с ним толком не знаком.
Пока мы жевали капусту, утопленную в уксусе, успели рассказать Ване, как прошел наш семинар. Он согласился, что все они мудаки и дополнил этот тезис своей историей:
- Они так восхищаются рассказами одной бабехи из Орска. Там такие рассказы в стиле Донцовой. Типа живет одинокая женщина, ей приходят таинственные сообщения, потом оказывается, что это какой то там ее давний возлюбленный , вот они встречаются, оказывается, что он просто хотел ее увидеть и вообще уже женат. Она просит его остаться на ночь. Он такой типа нет, ты чо, я по фану написал тебе, дура что ли. И вот она грустит, что он ее не трахает, мечтает о нем, теребонькает и плачет. И они все такие, вот это драма, вот это сюжет, гениально. Я просто в ахуе.
- А тебя читали? – спрашиваю.
- На завтра оставили. Да там все такие добрые, про детей, цветы, лишь бы не было войны, а у меня текст про спидозную пару. Нет шансов. Хотя спид, это больше по Орску, че вот ее на любовь потянуло.
- Треш, - ответил Юра, и мы начали жевать какой то жидкий супец. Я периодически искал глазами Леру и внезапно нашел за столиков прям по диагонали от нас. Она сидела и о чем-то говорила с электриком с машзавода. И тут она подняла на меня глаза. Мы несколько секунд смотрели друг на друга, но она сделала вид, словно видит меня впервые. Стало жутко не по себе, я уткнулся в тарелку и продолжил есть. В стороне от себя я услышал голос, когда повернул голову, увидел официантку. Женщину лет пятидесяти.
- Что? – переспросил я.
- Доедать будешь? – сказала она, сверкнув черными отверстиями вместо передних зубов и коронкой где то в глубине рта. Я оглянул тарелку с картошкой.
- Да.
- Давай быстрей, я заберу, — я зачерпнул остатки, проглотил и положил вилку на тарелку.
- Вилку оставь, - рявкнула официантка и унесла пустую тарелку.
- А я говорил, сервис! – усмехнулся Ваня.
***
Традиционно в первый день фестиваля устаивался поэтический вечер в актовом зале главной библиотеки Бугуруслана. В ней же проводились семинары по прозе. По дороге из кафе до нее, мы забежали в КБ и взяли фляжку водки и колу. В зале мы втроем сели на последний ряд и подбухивали, не особо прячась. Спереди от меня сидел Леха. Пока Савельев говорил вступительное слово о важности фестиваля, о том, что он проводится именно в Бугуруслане, потому что тут недалеко усадьба Аксакова и все тут дышит литературой, Леха повернулся и жалобно проскулил:
- Вы че, опять бухаете, пацаны?
- Да. Говорю, приходи к нам вечером, - ответил я.
- Наверно приду, да.
По очереди начали выступать наставники. Они произносили долгую восторженную речь, а потом неизменно читали какое нибудь говно из извлеченной откуда то из под юбки маленькой затертой книжицы.
Я искал Леру. Она иногда оглядывалась на меня. Мы старательно делали вид, что не знаем друг друга. Маша закидывала меня сообщениями типа «Как дела?», «Я скучаю», «Этой шмары там нет?». Я вежливо отвечал, что нет. Все хорошо, мол. Я тоже скучаю.
Вышел Баландин.
- Я рад, что здесь так много молодых деятелей литературы. Вы знаете, именно за вами стоит будущее нашей культуры. Так замечательно, что вы все разные, все пишите в разных стилях и жанрах.
- Замечательно, как же, мудак, - пробормотал Юра.
- Кто то пишет давно, кто то только начал. Но все мы встретились на прекрасной площадке нашего фестиваля. Лучшие из вас по итогам семинара получат деньги на издание своей первой книги. Я свою первую книгу издал 18 лет назад, и с тех пор посвятил свою жизнь литературе. Она для меня как жена, мать, ребенок. Мое все. И сейчас в качестве напутствия я хочу прочитать вам свое стихотворение о личности поэта. Я написал его два года назад. Итак:
«О, это он, поэт опальный, Сын нашей матушки Руси,
Чьи строки, как удар печатный,Всем в сердце самое вошли,
Он, это он, поэт могучий,То добр бывает,а то зол,
При жизни всеми он гонимый, Покинув нас, в века вошел», – толпа похлопала. Баландин продолжил:
- Этот стих о том, что часто бывает, когда гении при жизни остаются малоизвестными, а после смерти обретают настоящую славу. Так вот, желаю вам обрести ее еще при жизни и пожинать ее плоды! – толпа опять захлопала.
- «При жизни, пидор он плешивый,покинув нас в анал вошел» - сказал Юра. Мы захохотали. Головы в зале осуждающе оглянулись на нас. Мы замолчали. Савельев, встретив меня взглядом, угрожающе помотал головой.
Примерно в таком духе вся эта муть продолжалась часа полтора. Под конец нам всем жутко хотелось в туалет, и мы не могли усидеть на стульях. Бутылка с колой опустела. Я был немного пьян. Мы постоянно комментировали кого-нибудь из выступавших и хихикали. В самом конце вечера Савельев представил уважаемых гостей из ДНР. Вышли две женщины, одна постарше, другая примерно нашего возраста. Они прочитали какой то стишок о разрыве снарядов и о том, как плохо воевать. Потом Савельев объявил, что вечер закрыт и у семинаристов свободное время. Следующие семинары начинаются завтра в 10, после завтрака.
Мы, хоть и сидели в конце, умудрились выбежать первыми, опустошиться и просквозить на улицу. Там мы курили чуть в сторонке от входа и ждали Леху, который замешкался где то по дороге. Вышла Лера, я хотел было крикнуть ей что нибудь, типа «Привет!», но она шла с этим гребаным электриком и даже не посмотрела на меня. В отличие от него. Он, наоборот, яростно зыркнул, и как будто хотел что то сказать, но Лера его чем то отвлекла и они ушли в гостиницу. Надеюсь, они не пара. Этот мудак должен трахаться исключительно с двигателем внутреннего сгорания.
Наконец-то Леха вышел и мы с его другом пошли в КБ. Там мы набрали пива, Юра взял себе вина. На всякий мы прихватили колы и водки. Заперевшись к нам в номер мы начали с пива и Пошлой Молли. Захотелось курить. Мы подумали курить в окно, но на потолке висела пожарная сигнализация, поэтому мы решили спуститься. На улице уже подвыпивший Леха сказал, что ему нужно позвонить любимой и отчитаться. Он отошел немного в сторону, но разговор все равно было слышно очень хорошо.
- Привет, зайка моя. Ничего, сейчас уже спать будем. Нет, конечно не пью, ты что, заинька. А ты что делаешь? Какая ты умничка! Давай, зайка, спокойной ночи! И я тебя люблю! - закончив говорить он подошел к нам и с абсолютно спокойным выражением лица сказал:
- Обещал, что не буду пить. Не вышло, - и смачно присосался к бутылке «Охоты крепкой». Мы его немного постебали, но я подумал, что и мне тоже надо отчитаться. Когда пацаны пошли на верх, я остался и набрал Маше. Мы немного поговорили. Со стороны могло показаться, что я отвечаю ровно теми фразами, которыми говорил Леха. Единственное, я добавлял «нет, ее здесь нет. Все стремные. Перестань». А в остальном, один в один. Стало невыносимо противно. Когда я закончил, я закурил еще одну в надежде что именно сейчас Лера зачем нибудь спуститься вниз одна. Но вместо нее спустился электрик.
- Здорово. – он подошел ко мне и протянул руку.
- Привет, - ответил я.
- Ты от куда?
- Из Орена.
- Понятно. Я из Челябинска.
- Я знаю.
- А че ты там гнал на меня сегодня на семинаре? - он уставился на меня своими тупыми свиными глазами. Он был пониже меня на пол головы, но шире в два раза. Одной рукой он держал сигарету, второй теребил что то в кармане спортивок. Видимо,приоделся во что то более привычное.
- А че вы нагнали на Юру. У него охуенные тексты.
- Я такое не признаю, - сказал он сурово.
- Не признавай, - я пожал плечами, - тексты от этого хуже не станут, — мне начало казаться, что конфликта не избежать, но тут спустились наши, видимо, опять курить. Увидев нас с электриком в положении подготовки к драке, они подошли ближе. Леха, уже совсем окосевший, начал заплетающимся языком говорить:
- Пацаны, у вас че, проблемы?! Не ругайтесь, - вид у него был блаженный,он напомнил мне бравого солдата Швейка, после этой фразы ругаться действительно было сложно. Все рассмеялись. Мы с электриком немного натянуто.
- Мне не нравятся твои стихи, Юра, - вдруг продолжил электрик, но уже не так воинственно.
- Ладно. Мне твои тоже.
- Ладно, - ответил тот.
- Мужик, пойдем бухать! – добавил Леха.
- Да мы сами с нашими пьем, - вдруг ответил тот, но уже более миролюбиво.
- Ну приходите с вашими, познакомимся, - продолжил Леха.
- Да вы вроде знакомы, - он опять уперся в меня взглядом.
- Ты о Лере? – спросил я.
- Ага, а о ком еще?
- А вы типа встречаетесь?
- Нет, мы друзья. Но она мне про тебя рассказывала.
- Лестно.
- Ничего хорошего, — и тут внезапно вмешался Юра. Он подошел к электрику и сказал:
- Значит мои тексты тебе не нравятся, а этого, мудака с фамилией в честь тюремной хавки? Его нравятся? Ты послушай только: «О, это он, поэт опальный,Сын нашей матушки Руси». Серьезно? Вот так надо писать сейчас? Опальный? Матушки Руси? Он долбоеб?
- А что такого, это классический язык, - по лицу электрика было понятно, что он ничего не понимает.
- Да возьми стих Пушкина, поменяй слова местами, тоже самое получится. Это не стихи, это просто ****ец. Умственно отсталый лучше напишет.
- Нет, - шепнул Ваня и кинул взгляд на электрика. Мы хихикнули. Юра был серьезен:
- У меня хотя бы современные образы. Мои тексты унижают чувства? Ты что, со своей бабой не спишь? А член у тебя в штанах не унижает чувства? Нет, лучше писать ***ту про "поэт в веках", "ранит", блять, "словом". Ты орешь? Вот такие Баландины и воспитывают дурачков с засраными мозгами.
- Ну не знаю, пацаны. Может вы и правы, но я не до конца согласен, - он бросил окурок в урну и зашел в гостиницу.
- Вот еблан, - сказал Юра.
- Но не такой, как Баландин.
- Ой, да хз. Они братья, походу.
Мы закончили курить и поднялись в номер. Выходить каждый раз на улице было лень и мы все таки начали курить в окно. Сначала мы всем телом в него высовывались. Потом все меньше и меньше, пока не начали курить прям в комнате. Пожарная сигнализация, как оказалось, не работала.
Пока ребята тусили, я вышел из номера в коридор. В проеме стояла Лера и говорила с кем-то по телефону. Я жутко заволновался. Я встал немного поодаль от нее, так, чтобы она меня не видела. Судя по словам, она говорила с мамой. Лера повесила трубку. Отвернувшись от окна она взглянула на меня и немного вздрогнула.
- Ой!
- Лер, привет. – тихо сказал я, язык немного заплетался.
- Давай не будем начинать.
- Лер. Прости меня. Я могу объяснить.
- Саш, ты должен был все объяснить год назад. Понимаешь? Год назад. Даже не объяснить, а хотя бы просто ответить на сообщение.
- Лер, я и хочу объяснить, почему не смог ответить. Можно? – я подошел чуть ближе. Она посмотрела на меня. Такая красивая. Высокая, с тонкими чертами лица, резкими скулами и темным чуть отросшим каре.
- Что же у тебя случилось? Сломал все пальцы на руках?
- Не смешная шутка.
- Саш. Мы могли бы хорошо общаться. Тебе нужно было только написать хотя бы «привет». Чего ты от меня хочешь?
- Поговорить.
- У тебя была такая возможность, но почему то ты ее использовать не стал, теперь извини. Ты мне давно уже не так интересен, как год назад.
- Ты смотришь каждую мою сторис в инсте. Совсем не интересен?
- Ты даже не сказал мне, что у тебя есть девушка, Саш. Я разрешу тебе поговорить, а ты опять будешь врать, я так не хочу.
- Я поэтому и не смог тебе ответить, Лер. Ладно. Сейчас ты не хочешь меня слушать. Но мы тут еще два дня. Если вдруг захочешь, чтобы я все тебе рассказал, дай знать, и я расскажу. А пока, прости меня. Я правда не хотел, чтобы все вышло так. Я бы даже хотел все изменить. Но
- В твоей ситуации все всегда говорят одно и то же. Спокойной ночи, Саш. – бросила она и ушла к себе в номер. Я подсмотрел. Четыреста двенадцатый.
***
Год назад мы сидели с Лерой на лавочке возле драматического театра. Было около одиннадцати. Утром нам нужно было уезжать. Ночью было холодно. Лера была в какой-то тоненькой кофточке и я накинул на нее ветровку.
- Очень жаль, что у нас так мало времени, - сказал я и закурил.
- Да…, - она словно ждала. И я даже понимал, чего она ждала. Но вместе с тем понимал, что это ни к чему не приведет. У меня есть Маша. А Лера – это что то такое, мимолетное, очень сильная симпатия, может даже и влюбленность, но если не давать себе воли, это чувство быстро пройдет. И я не хотел давать себе волю, но почему то у меня вырвалось:
- Из нас могло бы выйти что-то хорошее.
- В каком смысле? – спросила она, хотя я уверен, она прекрасно все поняла.
- Ты мне очень нравишься. Мне очень приятно говорить с тобой. Проводить время.
- Ты тоже мне нравишься, Саш, - она положила руку мне на плечо.
- Дело в том, что мы совсем друг друга не знаем. Давай не будем ничего начинать сейчас. Давай, я приеду, мы будем общаться, я постараюсь приехать в Челябинск и там мы уже решим, все это на самом деле, или только кажется.
- Но ты же не приедешь.
- Почему ты так думаешь?
- Не знаю. Ты похож на того, кто может приехать, но мне кажется, в таких ситуациях обычно никто не приезжает, — мы замолчали. Мне тоже казалось, что я не приеду. Но я не знал, что ей сказать. Мы не могли быть вместе, но и расставаться с ней мне не хотелось.
- Давай попробуем быть друзьями? – спросил кто-то из нас.
***
На утро было жутко херово. Вся комната пропахла сигаретами, разлитым пивом и водкой. От перегара запотели окна. Я встал, в голове чугунный шарик стукнулся о черепную коробку. Я разбудил Ваню и Юру и ушел в душ. Там я пятнадцать минут пытался настроить чуть теплую воду, чтобы помыться. Унитаз был кем-то заблеван, но, вроде бы, не мной.
Юра забыл зубную счетку и чистил зубы пальцем. Собравшись мы вышли на завтрак. По дороге взяли по бутылке воды каждый, бороться с сушняком. В кафе уже сидел Леха и уплетал яичницу с оладьями.
- Ты человек вообще? – пробормотал Ваня.
- А вам плохо? – он сделал удивленное лицо.
- Вот ты монстр, Леха, — жевали молча. Лера выглядела веселой и не смотрела в мою сторону. Я надеялся, что она даст какой-то знак. Но ничего, похожего на знак не было. После завтрака мы разошлись по семинарам. По дороге мы нехотя обменялись кивками с электриком. Мы зашли в зал и уселись на последнюю парту. Вошли жюри. Баландин окинул нас гневным взглядом. Когда кабинет заполнился, Савельев встал и поприветствовал всех участников и уже собрался было назвать следующего автора, как Балантин его прервал
- Можно я пару слов скажу?
- Да-да, конечно.
- Знаете, обычно я ложусь спать в десять-одиннадцать часов, но вчера задержался и смотрел в окно. Точнее не столько смотрел, сколько слушал потрясающе остроумные и точные рецензии на мое стихотворение от двух молодых людей, сидящих в этом кабинете, — и тут мы с Юрой переглянулись и как-то синхронно опустили головы. Леха захихикал. Электрик начал оглядываться по сторонам.
- Как я вижу, они поняли, что я говорю о них. Так вот, уважаемые рецензенты. Мы можем отличаться взглядами на творчество. Но не стоит рецензировать мою личность. Ограничтесь, пожалуйста, стихами. Юрий, Александр. - он выдержал паузу, - Благодарю.
- Пафосный петух, - прошептал я. Юра кивнул. Весь зал смотрел на нас. Пауза затянулась. Савельев объявил меня. Я встал и прочитал один из старинных текстов, не очень удачный, но почему то захотелось именно его:
— «Сколько бы ни было слов и слез, Нас всех ждет один сценарий с различьем доз
Вливания ценностей традиции и масскульта. Откажись от своей личины нажатьем пульта.
Новые дозы Украины и Сирии не дадут тебе стать скотиной в глазах людских.
За грехи отцов плати с чувством стыдливой гнили,Умри за родину пьяненьких и тупых.
Или ислам прими, строй халифат, да хоть дом построй,Растли сына, убей жену.
Каждый человек Мира априори герой войны,Солдат дерется за теплое место в родном хлеву.
Меси грязь ногами,А счастье - нагайкой,да как врага
Поругивай, по Божьей воле страдай и пей. Тогда пройдут фантомные боли, мир станет праведным,А в небо взлетят сотни свадебных голубей.
А тысячу праведников распнут или посадят, остальные быстрей сопьются и эшафот
Опустеет.
Палач от суки сыграет в ящик, ему царь лично сырой землей засыпает рот.
А закапают Род не могильщики, а семья пеплом "Примы" и пробками водочки и вина. Россия - карикатура северных лагерей, Где все виноваты и жизнь, в своей сути, и есть вина.
Кости заметет снегом, оставив гнить Пакет "Пятерочки", окурок, визитку от "быстрозайм", Новый человек стремится все разрушить и изменить, а старый уже не строит.
Мы ждем. Дерзай. »
- Александр, вы русофоб? – спросил Баландин, когда я закончил.
- Нет.
- А из текста кажется, что да.
- Значит, вы не слушали.
- О, у меня отличный слух, вчерашний вечер это доказал. Я думаю, Александр, вы слишком современны для нашей консервативной публики. Боюсь, вы останетесь непоняты. Но если хотите, то подойдите ко мне, я отрецензирую и ваш текст, и вас лично, только в лицо, а не так, как это предпочитаете делать вы и ваш, как вы выразились, гениальный друг. Игорь Петрович, я думаю, можно объявить следующего.
Савельев объявил. Мы с Юрой сидели молча. Когда до нас доходила очередь высказываться, мы отвечали что-то в духе «ну норм». Я чувствовал себя щенком, которого ткнули носом в мочу.
Баландин после наших реплик пару раз добавил:
- Вы необычайно скромны в своих рецензиях, господа авангардисты.
Когда семинар закончился, мы вышли и одновременно сказали:
- Пидор!
- Мудак! — у нас было два часа до экскурсии дом-усадьбу Аксакова. Я оставался стоять у библиотеки до того момента, пока Лера не пройдет мимо. Она прошла мимо, никак не отреагировав.
- Выпьем? – спросил я у Юры, когда Лера скрылась из вида.
- Пойдем.
Мы спросили у Вани, где он, тот ответил, что у них вдолгую. Мы взяли по пиву и ушли на ту же лавочку напротив театра. Там Юра спросил меня о Лере и я рассказал ему всю историю, как было.
- Ничего не могу тебе посоветовать, дружище, - Юра пожал плечами, - но Маша как будто не права.
- Можешь не стесняться в выражениях, она ****ец как не права.
- С другой стороны, ее опасения не безосновательны.
- Но я же не в клетке заперт, цепью прикован что ли я к ней.
- Но Лера же из Челябинска, как бы вы были вместе?
- Да откуда я знаю, Юра?
- Ладно, давай по другому. А ты Машу любишь?
- Я не знаю.
- Ну ты радуешься, когда она пишет тебе?
- Ну иногда.
- А если честно с самим собой? Мне можешь не отвечать.
- Не знаю. Я к ней очень привык. Мы вместе четыре года.
- Это все ***ня, ты сам это понимаешь. Ты либо любишь, либо не любишь, и все.
- Наверное.
- Ну так любишь или не любишь? — Я замолчал и попытался прислушаться к себе. Радуюсь ли я ее звонкам? Сообщениям? Хочу ли сам позвонить и слышать ее голос? Сейчас мне кажется, что да.
- Наверное да.
- А Леру? — я снова замолчал на несколько секунд.
- Наверное, тоже, но по другому.
- Это как, по-другому?
- Ну Маша, это что то такое, что есть и должно быть. Как будто всегда. А Лера – то, чего временами так остро хочется, что прям выворачивает. Я когда ее вижу, все как то дергается. А когда не вижу, то как будто и нет.
- Ты уж прости, но мне кажется, ты боишься поменять плохое на неизвестное, сложное, непонятное. Скажи, ты счастлив?
- Черт его знает, Юра. – я докурил, и мы пошли к гостинице.
***
В усадьбе не было ничего интересного. Ваня рассказал, что его текст, на удивление, восприняли хорошо и у него есть все шансы выиграть. Мы рассказали ему про Баландина, он поржал.
Пока все смотрели на убранство традиционного русского поместья, и слушали, как же тяжело было жить настоящему рабовладельцу, мы сидели на лавочке перед домом- музеем и курили. После экскурсии нас повезли в местную школу. Там для сельчан мы устраивали поэтический вечер. Каждый должен был прочитать по стихотворению, или хотя бы сказать пару слов. Вызвали всех, кроме меня и Юры. Когда представили Ваню, Баландин спросил, хочет ли он что нибудь сказать.
Ваня вышел на сцену маленького актового зала сельской школы, подошел к микрофону, оглянулся на сидящих за его спиной членом жюри, потом посмотрел на сидящих в зале семинаристов и родителей с детьми.
- Это не совсем та публика, перед которой мне бы хотелось это говорить, но почему бы нет. Я не буду читать рассказ, но скажу, что два моих друга были непоняты членами жюри и другими участниками семинаров, потому что они слишком современны и пытаются искать новые смыслы и формы. И найдут. И тогда мы, как бульдозер, снесем все старое, - на этих словах он театрально оглянул весь зал, - чтобы построить новое. Если говорить поэтически, то, за что вы держитесь, это маленький частный домик, в котором живут два пенсионера. Вокруг этого домика стоят многоэтажки. Так вот, либо пенсионеры умрут, и дом сожгут, либо они будут умнее, и просто продадут его подороже. Так или иначе, домик снесут и построят многоэтажный панельный дом. Так вот, у вас нет шансов. А потом и у нас не будет. Так давайте не останавливать развитие, — мы с Юрой и Лехой начали громко хлопать, зал лениво поддержал. Ваня сел на место. Мы похлопали его кто по плечу, кто по руке.
- Отлично! Молодец!
- Спасибо, уважаемые авангардисты, а мы продолжим и пригласим кого нибудь более миролюбивого и менее преисполненого юнышеским максимализмом, - сказал Баландин. Скучный вечер продолжился. После всего этого нас посадили в автобус и повезли обратно. С нами почти никто не заговаривал. Мы были словно чумные.
***
Вечер выдался свободным. Мы пили. Ночью мы обошли все пивнухи Бугуруслана, чтобы купить выпивки после 22 часов. Ближе к часу ночи к нам в номер завалились челябинцы. Лера была с ними. Но со мной не говорила, а если и приходилось, то делала это максмально холодно. Я вел себя, как в прошлом году, крыл всех, кого можно, периодически предлагал выпить за авангард. А так, мы играли в карты под Щенков и Пошлую Молли. Курили прям в комнате, бросая бычки в банки из под пива, чем сначала шокировали, а потом порадовали электрика.
- А вы прикольные пацаны – сказал он, когда они уходили к себе, часа в четыре утра.
- Ага, вы тоже, - ответил Ваня, но особого дружелюбия у него в голосе не было. Когда я вновь по головам перечислял членов жюри и объяснял, почему они далеки от искусства, Леру это взбесило и она вдруг зло спросила:
- А что же тогда искусство, раз это все херня?
- Искусство – это мы! – пафосно сказал я, выглянув с сигаретой в окно, - понимаешь, искусство – это создание смысла, а творчество – воспроизводство смысла. Эти люди ничего не создают, никакого смысла, никакого анализа действительности, ничего. В своих текстах они извращают окружающее, игнорируют. Мы – создаем и изучаем реальность. Даже если мы не создадим новое, мы зафиксируем дух времени, оттенки мыслей и чувств, образ жизни и мышления. Вот почему.
- Бля, да ты философ, - загоготал электрик. Я хотел ответить что то в духе «бля, а ты быдло», но побоялся за сохранность лица.
Леру злило, что меня слушали и соглашались. Но она не отводила от меня глаз, как и я от нее. Через какое то время, в разгар всей этой тусы Лера выходила из туалета, а я как раз шел в него, в итоге мы встретились в прихожей.
- Лер.
- Что?
-Пойдем прогуляемся?
- Зачем?
- Пожалуйста.
- Ладно, пойдем, — мы вышли и спустились вниз. На улице было холодно. К тому же я так и не дошел до туалета, но это было не так важно.
- Лер, ты простила меня?
- Послушай. Давай так. Я не знаю, простила ли, мне до сих пор обидно. Но мне очень интересно с тобой и я хочу с тобой общаться. Я не знаю, почему в прошлом году ты поступил так, как поступил, и не хочу знать. Единственное, я хочу верить, что больше ты так не сделаешь.
- Я хочу быть твоим другом.
- Я тоже этого хочу, Саш. Давай попробуем сделать вид, что мы познакомились только сейчас. Но ничего большего между нами больше не может быть. У меня есть молодой человек, он ждет меня в Челябинске, у тебя есть эта твоя Маша, которая ждет тебя в Оренбурге. Давай просто попробуем общаться, и все. Но большего от тебя мне уже не нужно. В прошлом году я хотела большего. И ждала, когда мы сидели на лавочке у театра, что ты возьмешь меня за руку, что ты меня поцелуешь. Сейчас ничего этого уже нет. Но ты все также интересен мне как человек. А теперь я хочу спать и мне холодно, — она развернулась и сделал несколько шагов в сторону гостиницы.
- Ты идешь?
- Спасибо, Лер.
- Пойдем, Саш, ты сейчас простынешь.
***
Мы проспали завтрак и еле успели к отъезду на награждение. Голова невыносимо гудела. Пока мы доехали до Аксакова, всех нас страшно укачало. Самый болезненный вид был у Вани, он был натурально зеленый.
Нас привезли в какую-то кафешку на обед. Когда мы поели, нас опять повели в Аксаково. Там, на большой поляне перед усадьбой разместили сцену. Приехал губернатор и министр культуры Оренбургской области. Перед сценой стояли пластиковые стульчики. Мы сели втроем. Чуть поодаль от нас сидели челябинцы. Мы с Лерой периодически переглядывались. Началась нудная официальная часть. Савельев подбежал к нам и сказал, чтобы в 12 45 все стояли у сцены. У нас было еще тридцать минут. Я позвал Леру прогуляться вокруг пруда на территории усадьбы. Она согласилась. Электрик окинул меня яростным взглядом. Мы пошли по аллее, которая огибала пруд, и вышли на лавочку.
- Помнишь, мы сидели на ней в прошлом году, - Лера улыбалась.
- Помню, - я тоже улыбнулся.
- Ты мне сначала жутко не понравился кстати, тогда. Я подумала, что у тебя невероятных объемов самомнение, что ты считаешь себя чуть ли не гением.
- Так и есть
- Да брось ты.
- Я много думал о тебе в этом году, и бесконечно стыдился того, что произошло.
- Перестань об этом, - она резко стала серьезной.
- Прости. Как твой универ? Ты же заканчиваешь?
- Да, пишу диплом по современным литературным объединениям Челябинской области. Их там не много.
- Напиши про нас,никто не узнает, что мы не от туда, мы слишком маргинальны.
- Ну на диплом бакалавра я наскребу и без вашей помощи.
- А куда потом, после вуза?
- Я не знаю, так далеко я еще не думала. Хочется куда нибудь уехать. В Питер или Москву, может в Екатеринбург.
- К Баландину? Он же сумасшедший.
- Да они все тут такие, ты прав.
- Да. – мы сидели рядом и смотрели на уродского лебедя из покрышек. Со сцены раздавались песни и звуки театральных номеров.
- Нам пора. Скоро награждение. – сказала Лера.
-Да, пойдем.
Все семинаристы уже толпились у сцены. Ведущий объявил министра культуры. Она вышла на сцену и сказала коротенькую речь о том, как важно поддерживать литературу и доносить культуру до массового потребителя, и какая большая роль в этом отводится государству.
Ваня стоял у сцены и дрожащей рукой держал бутылку минералки. За министром на сцену вышел Савельев. Он взял микрофон и распевно начал:
- По итогам восьмого фестиваля молодых литераторов имени Аксакова в номинации поэзия награда вручается, ну же, фан фары, Ирине Синдеевой! В особенности за цикл стихотворений о жизни людей в ДНР и ЛНР!
Люди на сцене захлопали, зрители тоже. Мы обреченно вздохнули. Юра сказал:
- Конъюнктурщики, — Лера грустно кивнула. На сцену вбежала молодая девушка из ДНР. Министр пожала ей руку и вручила сертификат на книгу.
- Но это еще не все! – продолжил Савельев, - еще один человек удостоился награды и это, ну же, ну же, Валерия Солнцева!— Лера аж подпрыгнула от неожиданности и побежала на сцену.
- Валерия награждается за трогательную и нежную любовную лирику, за раскрытие чувств молодой девушки и за трепетное отношение к прекрасному! – закончил Савельев. Министр вручила Лере сертификат. Она так лучезарно улыбалась и мило краснела.
- Валерия, вы хотите что нибудь сказать?
-Эээ…- Лера растерялась, - я очень благодарна. Спасибо вам за эту возможность! Надеюсь, мои стихотворения помогут кому нибудь разобраться в своих чувствах и обрести счастье!
- Спасибо, Валерия! А теперь переходим к прозе. За четкое описание простых жизненных историй и любовь к маленькому человеку сертификат на издание книги вручается Наталье Самойловой!
- Это та самая беспантовая баба, как Данцова, - шепнул Ваня.
- Тварь, - ругнулся Юра. Женщина вбежала на сцену, взяла сертификат и встала в сторонке. Мы с Лерой перекидывались взглядами.
- Но это не все. Раз уж в поэзии сертификат получили два человека, то и в прозе мы решили сделать так же. Свою первую книгу издаст молодой прозаик Иван Чернов за жестокую актуальность и страшную правду, которую он отражает в своих зрелых рассказах! – Ваня был удивлен. Он выпрямился и тяжело взошел на сцену. Он был одновременно рад, и, вместе с тем, было видно, как ему плохело. Он пожал руку министру и Савельеву и встал рядом с остальными. Все держались ровно, а он немного пригибался и все норовил упереться рукой в колено. Министр сказала еще несколько поздравительных слов и победителям разрешили уйти со сцены. Ваня, как только спустился, сразу отбежал за нее в сторону пруда. Его рвало.
Лера, спустившись, направилась било ко мне, но по пути ее перехватили челябинские друзья, а электрик так и вовсе обнял, перекинув голову через ее плечо она посмотрела на меня. Я улыбнулась. Когда они закончили поздравлять, она подошла ко мне.
- Ты молодец, поздравляю!
- Спасибо, Саш. Ты читал эти стихи?
- Я читал все, что ты писала.
- Ты же понимаешь?
- Сейчас понял.
***
Когда мы вернулись в Бугуруслан, нас ждал банкет в кафе. Уезжать мы должны были на утро. Леру посадили на стол с челябинцами. Я сидел с ребятами, Лешей и дамами с ДНР. Ваня, выпив, начал флиртовать с той, что помоложе. Он подсел к ней, поставил на стол бутылку коньяка и сказал игривым голосом:
- По коньячку для победителей?
Девушка засмущалась. Я расстроился, что не могу сидеть с Лерой и пил с Юрой за победу нашего дорогого Вани, которого сейчас больше всего интересовала рыжеволосая пацифистка. Он пытался объяснить ей, что Пушкин и остальные морально устарели и уговаривал дать ему на оценку свой рассказ. Девушка его робко отшивала, но он был очень настойчив. Тогда вмешалась ее старшая подруга и сказала:
- Мы помним вашу речь про трактора. Мы не любим трактористов. Мы интеллигенция. Вам к рабочему классу, юноша.
- Какая вы наглая, - промямлил Ваня, но отстал. Мы вышли покурить.
- Вот сука, ты слышал?! – спросил он.
За нами вышел Савельев. Он был уже очень пьян.
- Саш, Саш, подойди, — я подошел к нему.
- Вот послушай меня. Вот вы, троица ваша, выебываетесь больше всех. Но вы мне нравитесь. Эти все туфяки. Ты же понимаешь, мы не могли не дать этим, с ДНР. Министр же, все такое. Да и у них там война, тяжело. Вам тоже дать нельзя, из-за Баландина. Что вот вы там наговорили про него? Он зампред союза! Я согласен, что он мудак. Но не так громко об этом говорить. Ты же понимаешь, как тут все, - он изобразил ладонью змею, - но вы мне нравитесь, ребята. Приходите к нам, в Дом литераторов. Приходите.
- Спасибо, Игорь Петрович! Приятно. За Ваню спасибо.
- Он талантливый парень. Тоже выебывается, но талантливый.
- Игорь Петрович, слушайте, а можно просьбу?
- Давай.
- А в гостинице нет свободных номеров?
- А зачем тебе?
- Ну, надо.
Он рассмеялся.
- Ишь какой ты. Нууууу. – он начал рыться в кармане пиджака, - на, это от моего, я там все равно не живу. Ток не разъеби там ничего. Понял?
- Спасибо!
- Давай! Отдыхайте!
Мы вернулись в кафе. За нашим столом кончилась вся выпивка. Я подозвал официантку, но она сказала, что все спиртное, закупленое министерством, кончилось. Теперь только за свой счет.
- Так, и сколько бутылка водки?
- 700 рублей
- Ой,не, спасибо.
- Не за что.
Девушка ушла. Я посмотрел на стол жюри, у них стояло еще две бутылки. Я встал и подошел к столу. Там сидел Баландин.
- Иван Петрович, можно рюмку налить? – спросил я, глядя ему в глаза.
- А, Александр, пошел вон от моего стола.
- Что вам, жалко что ли?
- Я сказал, пошел вон от моего стола.
- Выпейте со мной, - я надеялся, что Лера смотрит, все это было только ради нее.
Баландин встал.
- Ты че, подраться хочешь?
- Выпить хочу с вами.
- Драться умеешь? – Баландин был в говно
- Умею.
- Пошли выйдем, - все в зале поутихли и наблюдали за нами.
- Идем.
-Баландин встал, обошел стол и встал напротив меня. Несколько секунд он смотрел мне в глаза, а потом вдруг расслабился в лице и схватил бутылку:
- Ну давай выпьем. За уважение к старшим. И за то, чтоб вы не борзели.
- Все равно будем.
- Ох, щенки, - он улыбнулся. Мы выпили. Он отдал нам бутылку, мы распили ее вместе с Юрой. Водка была отвратительной. Ваня был уже слишком пьян и еле связывал слова.
- Я сеуйэчас. Я сэиэчас у-па-ду.
- Юр, ему надо в номер.
- Ага, коньяк для победителей, да. А тело твое для проигравших.
- Юр-р-р-р-раааа
-Че?
- Я люблю тебя.
- Все, пошли.
И Юра поволок его в гостиницу. Я пошатываясь взял бутылку и огляделся. Лера смотрела на меня. Я кивнул ей в сторону выхода. Она встала и пошла, я двинулся за ней. Мы вышли на улицу.
По дороге в гостиницу она держала меня под руку. Я пошатывался.
- Ты чуть не подрался с Баландиным.
- Да он мудак.
- Но он боксер.
- Да какой он боксер, так.
- Я хочу тебе кое что сказать.
- Подожди немного, сейчас. Я тож, — мы дошли до гостиницы и пошли на третий этаж.
- Но нам выше, Саш.
- Нет, нам сюда, пойдем.
Мы подошли к номеру Савельева, я достал ключ и долго ковырялся в замке, пока дверь не открылась.
- Откуда у тебя?
- Я очень настойчивый, - я улыбнулся. Мы вошли в люксовый номер, сравнить с нашим его было нельзя. Полуторная кровать, плазменный телевизор, мини-холодильник, огромное зеркало. Так и не скажешь, что в Бугуруслане.
Мы встали у стены друг на против друга.
- Ты хотела мне что то сказать.
- Да. Ты тоже.
- Ты первая.
- Ну.
- Ну же.
- Мне кажется, я испытываю к тебе чувство влюбленности.
- Кажется?
- Я испытываю чувство влюбленности.
Мы замолчали, я смотрел в ее красивые серо-голубые глаза.
- Мне кажется, я похожее чувство словил.
- Кажется.
- Я чувствую то же самое.
Я коснулся ее лица ладонью и поцеловал. Сначала мы только едва касались друг друга губами. Потом она начала покусывать нижнюю губу. Потом я почувствовал ее язык и ответил тем же. И тут меня пронзил жесточайший рвотный позыв. Я резко отпрянул от нее, развернулся, влетел в ванну и навис над унитазом. Меня жестко и громко рвало. Я даже не успел закрыть дверь, не то, чтобы включить душ. Я слышал, как она заплакала:
- Какая же ты свинья! Как ты сам то терпишь себя! – закричала она и выбежала из комнаты. Когда я закончил блевать, я умылся, поднялся к себе, почистил зубы и подошел к четырестадвенадцатому номеру. Я долбился несколько минут, а потом услышал из-за двери слабый вскрик сквозь плачь:
- Пошел вон! Уходи! Свинья!
- Но Лера, - сказал я, но язык заплетался и получилось что то в духе «Ну леа»
- Уходи.
***
Меня разбудил Юра.
- Автобус уже заведен. Только нас ждут, пошли, час не мог тебя разбудить. Вещи мы собрали, пошли уже. Савельев в бешенстве.
Я встал. Кое как ополоснул лицо водой и вышел. Лера стояла в стороне от входа, когда я вышел, она забежала в гостиницу. Я закурил.
- Потом покуришь! – заорал Савельев.
- Хотя бы три затяжки, - взмолился я.
- Блять! – сказал он, и убежал. Я докурил и мы загрузились в автобус. Все махали нам руками, кроме Леры. Ее не было. Я достал телефон, там оставалось всего пару процентов зарядки. У меня была куча сообщений от Маши, несколько пропущенных звонков, но ничего от Леры. Все, что я успел, написать Лере «прости меня пожалуйста», но телефон разрядился раньше, чем я успел отправить.
Мы поехали. Сначала мы опять заехали в Аксаково и тусили там часов до шести, пока Савельев решал какие то вопросы с министерством. Дело касалось банкета. Какие то ошибки с бюджетом, сильно ушли в минус. Только потом мы выехали в Оренбург. В автобусе мы снова пили, но было как то не весело. Периодически я проваливался в какой-то болезненный сон. Когда я проснулся в очередной раз, уже стемнело. Автобус остановился.
- Стоим десять минут! – крикнул водитель.
Мы вышли покурить. Автобус встал возле отбойника, за которым чуть ли не до горизонта простиралась высокая трава.
- Пойду поссу, - сказал я и начал перелезать через отбойник. Я встал на траву, но решил пройти поглубже, чтобы не выглядеть совсем уж свиньей, хотя казалось бы, куда еще хуже. Пройдя несколько шагов вдруг я начал куда-то падать и по резкому склону кубарем скатился вниз. Пока летел я ударился головой и ногой и свалился на спину.
- Эй! Эй! – Закричал сверху Юра, - ты как?
- Я норм! – ответил я. В уголке губ тлела целая сигарета. Все небо было усыпано яркими яркими звездами. Я полежал так с минуту, куря и выпуская дым вверх. Меня раздирало какое то невероятное чувство свободы. Приятное свободное падение обратно, в клетку. В Бугуруслане мне казалось, что я могу все. Что угодно делать, что угодно говорить. Там мне казалось, что я готов решиться на что-угодно. И вот я падал в овраг, как будто обратно в клетку, и еще чувствовал себя свобдным, трагично ощущая, что сейчас это кончится, буквально с докуреной сигаретой, как только потухнет огонек. И не будет никакой поэзии, только проза.
- Мы уезжаем! Эй! – кричал Ваня.
- Иду!
Я нехотя встал, справил нужду и поднял глаза вверх. Оказалось, что это была просто высокая трава, которая скрывала очень крутой обрыв, в который я и рухнул. Я начал подниматься, но он оказался таким крутым, что пришлось хвататься за траву. Я поднялся и прихрамывая зашел в автобус. Как только я опустился на кресло, я тут же заснул.
***
Мы приехали совсем поздно. Юра вызвал мне такси. Я весь был в траве, джинсы порвались в колене и были искрашены травой в зеленый, от кроссовка отслоилась подошва. Дома я кинул телефон на зарядку и рухнул спать. Мой сосед-гопник, судя по всему, даже не заметил моего отсутствия.
Утром меня мучило чудовищное чувство стыда. Я включил телефон. Маша рвала и метала. Лера молчала. Сообщение ей я так и не отправил. Я стер его и решил не отправлять. Через несколько минут после того, как я включил мобильник, мне позвонила Маша:
- Где ты был?! Ты пропал на сутки?! Ты не мог написать? Ты придурок? Я же волнуюсь. Что с тобой, ты в порядке? Что было вообще.
- Привет Маш. Да. Да. Все в порядке.
- Где ты?
- У себя.
- Я сейчас приеду.
- Не надо, не приезжай.
- Почему это? ТЫ не один? Кто с тобой?
- Я один, просто не надо, я сам к тебе приеду.
- Что происходит?
- Я сам приеду, жди. – я бросил трубку и выключил телефон.
Я не понимал, что мне делать. Я хотел было что то написать Лере, но совсем не понимал, что ей писать. Что я должен ей сказать. Не понимаю. Я вспомнил тот разговор, потом дорогу, этот обрыв и то чувство свободы, которое я испытал. Я понял, что совсем не хочу возвращаться в клетку. И что то внутри меня подсказывало, что я еще не вернулся. Что я еще словно падал, и я еще свободен, и терять это чувство мне нехотелось. Наоборот, я ощущал какую то абсолютную уверенность в том, что у меня получится, стоит только вырваться. Разломать все эти прутья. Я отмылся, переоделся и поехал к Маше. Я хотел сказать ей только два слова. «Мы расстаемся». Но разговор затянулся на весь день. В итоге, я все рассказал ей о Лере, о том, что люблю ее, и не могу больше быть с Машей.
- Какая же ты скотина, Саш. Не могу тебя больше видеть, - сказала она, встала с лавочки и зашла в подъезд.
- Наверное ты права, - тихо сказал я ей вслед. Но легче не стало. И когда я сидел на этой лавочке, мне вспомнилось, как мы сидели на лавочке с Лерой тогда, год назад. И как я сказал, что постараюсь приехать в Челябинск. И решение возникло в моей голове само собой. Она не поверит ни одному моему слову. Но действию то она поверит. Я встал и поехал на железнодорожный вокзал.
***
Маша изводила меня звонками, но я не брал. Поезд отправлялся через несколько минут. Я взял с собой сумку с небольшим количеством вещей. Парой ветровок, парой футболок. Денег у меня оставалось тысяч десять. Ну и хер с ним, думаю. Я настоящий русский поэт, будь что будет. Я отдал билет и зашел в вагон.
Я не стал ничего писать Лере. Я думаю, это ни к чему бы не привело. Почти сутки из Оренбурга до Челябинска я либо дремал, либо думал, что я ей скажу, когда увижу. И как это будет. И ничего не придумал. Никаких слов не находилось. В какой то момент мне показалось, что я не смогу ничего сказать. Буду только смотреть на нее умоляющим взглядом и надеяться, что теперь она поверит, что тот я, которого она знает, настоящий. Что нет больше зашуганного подкоблучника, что нет никаких клеток, прутьев, цепей. Ничего. Только я, она и моя свобода, которую я везу к ней в плацкартном вагоне не чтобы отдать, а чтобы разделить.
Поезд приехал в шесть утра. Я вышел из вагона, зашел в здание вокзала и отправил Лере сообщение «Привет. Я в Челябинске. Нам нужно встретиться». Я боялся, что она не ответит. Глупо было ждать, что она напишет мне в шесть утра. Я сел на скамейку и ждал. Никогда еще время не тянулось так долго. Я ждал чего то, но понятия не имел, когда это случится. Мне кажестя, это самая ужасная форма ожидания.
В 8: 47 она прислала знак вопроса.
Я вышел, сфотографировал Вокзал с надписью «Челябинск», отправил ей и повторил свое сообщение. Она молчала 24 минуты. В 9: 11 она прислала адрес «Приезжай на такси. Улица Доватора 52, 61». Я судорожно вызвал машину и сел назад, чтобы ни о чем не говорить с водителем.
Я непереставая думал о том, как мы встретимся. Казалось, что мы ехали так долго, мне хотелось быстрее оказаться там, с ней. Машина остановилась у девятиэтажного панельного дома. Я расплатился , вышел и написал Лере, что на месте. По номеру квартиры нашел подъезд, это был второй, и встал напротив двери. Хотел было закурить, но передумал и просто стоял с сумкой в одной руке и сигаретой в другой. Дверь открылось, Лера вышла и встала недоходя до меня пары шагов.
- Ты приехал.
- Приехал. Я же сказал, что постараюсь.
- Тебе понадобился год?
- Мне понадобилось упасть в овраг, но я расскажу об этом потом.
- Чего ты хочешь? – она пыталась сохранять серьезный вид, но у нее не получалось.
- Я хочу, чтобы ты меня простила и была со мной.
Мы молча стояли друг напротив друга. Я смотрел в ее серо-голубые глаза. Только теперь у меня не двоилось и не тошнило. Вдруг она подошла, обняла меня и шепнула на ухо:
- Не знаю, почему, но мне кажется, что мы знакомы тысячу лет.
- Я чувствую что-то подобное.
Она еще сильнее прижала меня к себе.
Я оставил вещи у нее. Лера меня накормила и дала сходить в душ. Потом мы гуляли по городу, она сводила меня на улицу Кирова, это как наша Советская или московский Арбат. Я рассказал ей историю про овраг, сказал о том, что в тот момент, пока летел, внезапно понял, что не надо никаких особенных усилий для того, чтобы стать свободным от чего то, что тебя держит. И что хоть раз в жизни надо действительно сделать то, что всегда хотел сделать, о чем говорил и не решался. Вечером мы вернулись к ее дому. За весь день мы ни разу не поцеловались.
- Где ты будешь спать?
- На вокзале. Или в хостеле.
- А потом? Куда дальше? Вернешься?
- Не знаю, придумаю что нибудь.
- Пожалуйста, езжай в хостел. Не сиди на Вокзале. Завтра приходи снова и мы что нибудь придумаем.
- Хорошо.
Она поцеловала меня в губы. Так, едва касаясь. Как тогда. И ушла. Но я не поехал в хостел. Почему то мне показалось, что не нужно никуда ехать. Через пятнадцать минут она написала: «приезжай обратно, я придумала». Я ответил, что уже тут. Она спустилась со связкой ключей в руках.
- У моих родителей есть квартира, но там ремонт. Мы можем поехать туда.
В такси мы ехали в обнимку, я не отпускал ее руку.
В квартире был не просто ремонт, там была разруха еще большая, чем в номере Бугурусланской гостиницы. Ваня сказал бы, что это даже не сервис, а просто жесть. Но была односпальная кровать, кресло и табуретка.
***
Лера заснула ближе у трем часам ночи. Мы занимались любовью и говорили, потом снова занимались любовью. Я спросил, как же ее молодой человек, о котором она говорила в Бугуруслане.
- Нет никого больше. Как и этой твоей Маши.
- Да.
Лера лежала на моей руке, свернувшись калачиком. Вместо одеял, простыней и подушек на кровати были раскиданы мои футболки, ветровки, рубашки и носки. Я прижимал Леру к себе и наслаждался исходящим от нее теплом. Если бы сейчас Юра спросил, счастлив ли я, я бы ответил «Да».