По ту сторону реки, делившей, и без того малую деревню на две части, жил старый дед. Сколько ему было лет, никто не знал, да он и сам, видно, давно забыл счёт своим годам. Изба его была крайней, ближе к лесу, совсем на отшибе. Считали, что он знает что-то такое…, возможно даже, общается с нечистой силой, потому как, ночами у него долго горел свет, и печь топилась круглые сутки зимой и летом. Если затевали про то разговор, он многозначительно покряхтывал только и всего.
Жена его бабка Мотя давно ушла в мир иной. Кстати сказать, она была более общительной и говорливой, но про деда, бывало, молчок, ничего лишнего из неё не вытянешь.
Детей у них не было. Так и жили вдвоём, но, видать, любя. Никто не слышал, чтоб они сварились даже без людей, а уж на людях тем более. Да на людях-то они, считай, не были. Только уж, если шибко надо, на какие сходы в клуб или контору.
Работали оба на колхозном огороде, который прилегал к их же усадьбе. В то время школа, детсад не знали горя – овощей хватало до новых, и ещё на базаре продавали и в столовую сдавали. И это в любой год, а ведь тогда водопроводов не было всё руками, всё пупом – нелегко было.
Вот Мотя-то и слегла после страды огородной, а может, просто час подошёл.
Никто не знает, горевал ли дед, только с тех пор его совсем не видно стало. Огород забросили. Никто более надсажаться не захотел. У каждого дома своего хватало, а дед один, знамо, не стал.
Взялся шить сбрую на колхозных лошадей. Обшил на десять лет вперёд своих и чужих. Летом бродил по лесу, собирал грибы, ягоды да коренья разные, а что ещё – ему только ведомо. В магазин не ходил. Муку ему от колхоза выделяли, привозили, прям, домой. Сам он пёк хлеб, сам варил что-то.
И всё бы ничего, живёт да живёт старик свой век, никому не мешает, да было одно непонятное обстоятельство, которое не давало покоя жителям деревушки. Каждый год в одно и то же время подъезжала к дому деда машина. Постоит часов несколько и уедет. Появлялась как-то незаметно, неожиданно, проезжала быстро, никто ничего не успевал разглядеть, разузнать – вот, это особенно раздражало односельчан. Про всех всё дочисто знали до седьмого колена, а вот про деда с Матрёной только то, как тут в деревне появились, что огородничали и всё.
А были они пришлые, не здешние. Появились в самом конце войны. Как-то тихо осели и, будто, век здесь жили. Матрёна, бывало, только и скажет: «Из Россеи мы. Там суета, а тут потише, вот, и остались тут».
Сначала «Москвич» старенький приезжал, потом долго «Волга», а последние два года и вовсе «Джип» здоровый. Ну как тут стерпеть, не выведать, не вывести деда « на чистую воду».
И вывели.
А получилось всё просто.
Как раз перед тем, как приехать машине, приметили, что света в доме нет, и печь не топится. Забеспокоились. К председателю. Он начальство, ему сподручней, если что…
Зашли в избу, а дед лежит на полу около кровати – не дошёл.
В избе чисто, прибрано, пахнет травами. На стене фотография – они с Матрёной в военной форме рядышком. Удивились сельчане: «Неуж воевали? Старый ведь он-то». Но фотография – факт.
Обрядили, как полагается. У него всё собрано было, видно ещё Мотя позаботилась. Собрались выносить, а тут машина. Вышел здоровый молодой детина и щуплый мужичок в годах. Сразу всё поняли, как народ-то увидали, и ну мужик голосить! Прям, как-то жутко стало – мужик и плачет. А сын только придерживает, не мешает, не уговаривает.
В общем, похоронили миром, как полагается. Приезжие остались помянуть, тут-то всё и вызналось.
Дед, а звали его Егором Фёдоровичем, и вправду воевал. И ни такой уж он старый был – просто жизнь потрепала. Детство сиротское, тюрьма по малолетству, бродяжничество, потом опять тюрьма. Он был горячий, непримиримый. Где бы смолчать, а он на рожон, зато и пострадал перед самой войной. Уж не молоденький. И семья была: жена и сын. Только не дождалась жена, уехала куда-то, а там война и вовсе затерялись.
Вот в последний тюремный год они и повстречались – старый да малый, и прикипели друг к другу. Обоим не хватало душевного тепла.
Павел – это парнишка, так же как Егор когда-то, скитался по чужим дворам, но не потому, что злобный или враг какой, а жизнь такая досталась. Родители умерли в голод, вот, он сам себя и кормил, и поил, и воспитывал.
Как они оказались рядом – Богу известно, только Егор, как сына, приласкал его, обогрел и защищал, как мог. Освободились вместе и война сразу. Егора взяли без всякого – статья-то была смешная, а Павлушка, ему тогда годА ещё не вышли, упросился, взяли. Каждый тогда на счету был.
Как им удалось уцелеть? – судьба. Не прятались, видит Бог, ни тот, ни другой. Наград полна грудь, хоть не выпячивались, не за них старались.
Ранило в одном бою обоих сразу. Мотя их вынесла. Только и её накрыло. Вот так обвенчала их война на всю оставшуюся жизнь.
Очухались в госпитале. Моте больше всех досталось – всё женское потеряла. Уж как убивалась, рвалась на фронт, чтоб совсем, да только демобилизовали её и Егора. Он не отпустил её ни на шаг, забрал из госпиталя и увёз подальше в Сибирь, чтоб забыть всё прошлое, чтоб никто ничего про них не знал. Так и уговорились.
Только Павел их нашёл. Хоть и жил далеко, но один раз в год, тоже по уговору, приезжал с гостинцами навестить. У него всё сложилось. Добра-то в нём, хоть отбавляй. И Егор своего вложил, и война пообтесала, да поумнел с годами-то.
Плакал Павел от души по отцу названому, по детству потерянному, по всей своей и его жизни. За обоих постарался. Егор-то за жизнь ни слезинки не уронил, разве что по Моте и то один на один с собой.
Вот и вся загадочная история.
Такая простая и сложная, как сама жизнь.