Его авантюрная жизнь напоминала костюмированный бал, на котором Боня появлялся без воротничка, чтобы не быть вышвырнутым за воротник. Бонина взлётная площадка воображения не согласовывалась с посадочной, располагавшейся на краю гибели Волхвов. Это был своеобразный медиатор между настоящим и будущим. Он не совсем подходил к этому амплуа, но и отходить от него не собирался, несмотря на мои настойчивые умасливания майонезом. Его устраивало всё что способно было продырявить мозги и подворачивалось, включая наэлектризованные щиколотки.
К сожалению я застала Боню уже в период духовной деградации и меркнущего сознания, когда в его голосе зазвучали нотки безадресного металлического упрека. Именно тогда он наотрез отказался от меня и перешёл на покладистых к вечеру женщин, незаконно восстовавших против вопиющей несправедливости и склонных щекотать свои нервные окончания в случае их обнаружения.
Помню как Боня подхватил хронический насморк, долго не отпускавший его. Он в ужасе похолодел, в то время как его безупречные глаза всё ещё струились неопрятным светом вдоль соной артерии тишины, дабы углубиться в никчёмные размышления, чтобы потом оттуда не выбраться, распробовав их. При этом он ни разу не поперхнулся.
Исходя из вышеупомянутого мной, считаю его приговор жестоким и недействительным.