15
Мы еще посидели, держа друг друга за руки, слушая затихающий дождь, а потом пошли в баню. Я подбросил дров, потом разделся до плавок, Ольга тоже сняла с себя платье.
- Знаешь, Ольга, баня это волшебство и установленный порядок. Сейчас зайду, приготовлю, запарю веник, потом выпущу первый пар, а ты пока посиди здесь, на диване.
Ольга села, я зашел в парилку, залил кипятком свежий, вчера приготовленный березовый веник, открыл окно, бросил полный ковш воды на раскаленные камни. Жар рванулся к потолку, оттолкнулся от него и рухнул вниз, обжигая тело и сворачивая уши, я прыгнул за дверь.
- Ну вот, несколько минут и можно будет заходить, начинать процесс. Встаем. Раздеваемся до конца, одеваем шапки.
Приподнял Ольгу, потянул вверх ее мягкий, легкий лифчик. Из-под него, двумя гроздьями упали красивые, спелые груди. Забыв обо всем, я впился в них губами, и оторваться не мог. Приподнял ее и положил на диван.
Когда вернулись, спросил:
- Может, ну его, это парение? И так хорошо!
Она весело повернулась ко мне:
- Нет уж, обещал волшебство!
- А сейчас что было?
- Счастье!
Мы вошли, сели рядом на полок. Понемногу поплескивая кипятком на камни, я начал медленно нагнетать жар. Сначала пошла испарина, потом появились капли, они быстро росли и вот уже побежали ручейками вниз.
- Пора. Ложись на живот.
Ольга вытянулась, потянула руки вперед, потом положила руки вдоль тела, закрыла глаза и растаяла. Добавил жару, круговыми движениями веника погнал воздух, еще больше размягчая мышцы, затем, чуть похлопывая, прошел от ступней до шеи, и снова от ног до головы понемногу увеличивая силу. Когда почувствовал, что она начала уставать, вылил на спину таз холодной воды, Ольга завизжала от неожиданности, и почти сразу засмеялась, радуясь контрастному облегчению от, казалось, уже трудного жара. А я тут же добавил пару, и снова прошел по ней веником, перевернул на спину, пропарил живот и ноги, она постанывала от удовольствия. Наконец растер всю влажным веником и снова окатил холодной водой. Она опять взвизгнула и растянулась в изнеможении.
- Иди, отдохни, я сам попарюсь, потом будем мыться.
Ольга, пошатываясь, вышла. Я был доволен хорошо выполненным делом. Попарился тоже с удовольствием, мне нравится этот влажный жаркий воздух русской бани. Когда вышел, Ольга лежала на спине, укрывшись полотенцем и безмятежно спала. Конечно, не стал ее будить, сел на пол, прислонившись к стене, послушал ее дыхание, посмотрел, как во сне слегка вздрагивают ее ресницы, закрыл глаза, чтобы побыть в ее сне. Там она была маленькой девочкой, одна на большой красивой сцене плыла в танце. В зале занято только одно кресло, в нем сижу я, и она танцует для меня. Может он был совсем другим, ее сон, но мне хотелось, чтобы он был таким.
Помылся, Ольга все еще спала, вышел на улицу. Дождь закончился, мокрая трава блестела на солнце, теплый воздух парил в безветрии. Тихая благодать. Разжег мангал, сел смотреть на огонь, подошел сосед с улицы.
- Здорово. Не первый раз уже прихожу, подойду к бане, слышу, паришься, стучать не стал. Ты сегодня не один?
- Не один.
- Понятно. Я вот чего. Дай в долг двести рублей.
Двухсот у меня не было, было пятьсот, я протянул. Он немного замялся, видимо сумма в пятьсот его к чему-то обязывала. Но размышлял не долго.
- Ладно, давай пятьсот, отдам потом, - взял деньги и ушел.
Я знал, что не отдаст, не было такого случая, но испытал удовольствие от того, что, хотя бы вот так, поделился своим счастьем. Горем не поделишься, никто не захочет взять часть его себе. Кусок счастья, даже чужого, взять и себе в аренду, редко кто откажется. Правда, есть ведь у некоторых нехорошее такое чувство, называемое завистью. Но пьяницы тем и хороши, что этим чувством не страдают. Часто они мудры и знают, что сегодняшнее счастье уже завтра может растаять. Иногда мне интересен вопрос – алкоголь источник мудрости, или наоборот, мудрость тянется к алкоголю? Первый вариант на моем жизненном пути не встречался, не повезло, а второй довольно часто. Это такой, чисто наш пример горя от ума.
Мысли эти пролетели быстро, не их сейчас время. Сейчас я думал о другом, о том, как у нас все будет дальше. Надо сказать Ольге, чтобы переезжала вместе с дочерью ко мне, будем жить втроем. Потом подумал, что вдруг она захочет наоборот, чтобы я переехал к ней. Тогда брошу все и поеду, мне все равно, лишь бы быть вместе.
Огонь догорал, вот-вот угли будут готовы, и можно будет начинать жарить шашлык. Пошел в баню будить Ольгу. Она все еще лежала с закрытыми глазами, но когда я подошел ближе, открыла их, приподняла на меня.
- Так хорошо! И хочу есть! Давно не испытывала такого чувства голода, а сейчас, бойся, могу съесть тебя.
- А я готов съесть тебя, проглотить одним махом, даже будучи сытым. Но сейчас иди мойся, а я пока отвернусь, иначе опять не выдержу.
- Ты и так уже сделал из меня сексуальную маньячку, - засмеялась Ольга и юркнула в парилку.
Неприятный тонкий холодок скользнул по спине. Когда-то уже слышал эту фразу, слово в слово. И тогда все закончилось совсем не хорошо. Передернул плечами, изгоняя ненужную мысль, подумал, что теперь все будет иначе, теперь все будет хорошо. Вышел, пошел к дому готовить обед.
Ольга пришла легкая, летящая, и мы со столом ее уже ждали. Она села в кресло напротив, и мне показалось, принесла весну.
- Мне пятнадцать лет! Легко, светло! Ты лучший в мире банщик. Только я ни за что ни кому об этом не расскажу. Боюсь, что к тебе выстроится очередь. Приеду к тебе, а ты скажешь, что тебе некогда, у тебя все расписано, придется в слезах уезжать обратно.
- Давай напишем объявление, что ты взяла все время на сто лет вперед, - я подал ей бокал с вином.
- С легким паром!
- Мне нельзя. Я за рулем.
- Так это же очень хорошо! Сейчас ты выпьешь, постараемся, чтобы много-много. Потом поедем обратно, будем демонстративно гнать и игнорировать правила. Нас остановят, тебя лишат прав, и ты уже никуда от меня не уедешь.
- А иного варианта нет?
- Есть, как раз его и хочу предложить. Остаемся ночевать здесь. А завтра съездим, окунемся в святой источник, здесь недалеко, чуть больше двух часов на машине.
- Я согласна.
- Тогда еще раз – С легким паром!
Мы отпили и принялись за обед. Мне нравится, как она ест, не торопливо, но с видимым удовольствием. Не люблю, когда во время еды горят глаза.
- Ты крещеная?
- Да, в прошлом году решилась. В Москве, недалеко от метро Новослободская, есть маленькая, уютная, старая-престарая церковь, очень мне нравится. Когда бываю в Москве, почти всегда в нее захожу, мне там хорошо. Как-то утром зашла, там несколько детей готовили к крещению, подумала – А почему я нет? - и присоединилась. А ты?
- Я с детства, бабушка тайком от родителей. Отец был коммунистом, нельзя.
- Ты по-настоящему веришь в Бога?
- Думаю, что да. Более того, во мне живет какое-то генетическое чувство вины, за это жестокое убийство Христа. И, наверное, не только у меня, мне кажется это внутреннее самообязательство православия. Может быть, поэтому во многих из нас живет глубинный, внешне неосязаемый страх, перед счастьем, обыкновенным земным счастьем. Где-то далеко-далеко подспудно, незаметно, блуждает мысль о том, что нельзя быть счастливым, когда за тебя понесли такие муки. Даже когда нирвана счастья вроде бы поглотила тебя всего целиком, где-то там, за спиной витает чувство опасения – Не может быть. Не может быть, что это мне. Не может быть, что это надолго. - Как-то неправильно это. Думаю, мы объединили в себе первобытный страх перед непредсказуемой мощью природы с раскаянием за смерть Иисуса, а он умер не только из-за грехов наших, но и за то, чтобы мы искали свое счастье. Иначе, зачем он совершал чудеса, делая жизнь людей счастливей. Он хотел, чтоб мы были счастливы.
Мне очень хочется написать о Его детстве. Как он пил молоко, ел хлеб. Как любил мать и учился плотничать у отца. Как бегал по пыльным улицам, падал и обдирал коленки, как вытаскивал занозы из ступней. Неужели он не дрался с братьями, и не дрался за братьев? Неужели ему не нравилась девочка из соседнего дома или с соседней улицы? Ведь он, несмотря ни на что, был рожден нашей, земной женщиной. Он никогда не плакал у матери на коленях, и она никогда не гладила его по голове? Или он сразу знал все обо всем, был один, в стороне от других, смотрел со стороны и ждал своего часа?
Хочется рассказать. Но как? Это можно будет сделать только, если Он благословит Сам! Нужно божественное просветление. А для этого нужно быть святым. Но я обычный, грешный человек и до святости мне далеко, да ты и сама это видишь.
Почему о детстве? Потому что для меня детство - какая-то загадка. Кажется, что этот отрезок времени выдан человеку как период испытания, выживет – не выживет. Повезет - не повезет. Со мной точно именно так.
Стоит на дороге трактор, грохочет включенным двигателем, но никуда не двигается. Мне лет пять. Что в этом мире может быть интереснее трактора? Ничего. Особенно заднее колесо, огромное, оно раза в три выше меня, а на нем какие-то наросты, большие, не входят в ладонь. Вдруг оно начинает двигаться на меня, в это же мгновение кто-то выхватывает меня из-под колеса. Мама увидела из окна дома, как я стою у трактора, и крикнула мальчишкам постарше, чтобы принесли меня домой. Кто-то из них успел.
Потом была бочка. Тем же летом или следующим не помню, в детстве нет времени, только жизнь. Бочка стояла на углу клуба, в нее стекала вода во время дождя.
Вот, скажи, идешь ты в детстве, и видишь бочку. Прошла бы мимо?
- Не знаю. Наверное, прошла бы.
- Не может быть. Мимо бочки пройти нельзя, она и поставлена для того, чтобы ты к ней подошел. Нельзя пройти мимо и не узнать, что в ней. Как жить дальше? Ростом я меньше бочки, но очень сообразительный, подтянулся и заглянул внутрь. Темное зеркало воды поблескивало чуть ниже середины, подтянулся еще, лег животом на край и протянул руку в воду. Не достал. Но ведь не уйдешь, так и не дотянувшись до воды, не бросишь, не узнав, мокрая она или нет. Поднял ноги, потянулся посильнее и упал вниз головой. Сейчас не помню, успел испугаться или нет, потому что меня тут же выдернули за ноги вверх. Это был дядя Толя, оказывается он все это время стоял на крыльце клуба и смотрел, как я пытаюсь утопиться.