Колодец короля Дика

Колодец короля Дика. Сослагательное наклонение.
Фантастическая повесть.
***  ***  ***  ***  ***

«Near this spot, on August 22nd 1485, at the age of 32, King Richard III fell fighting gallantly in defence of his realm & his crown against the usurper Henry Tudor.

The Cairn was erected by Dr. Samuel Parr in 1813 to mark the well from which the king is said to have drunk during the battle.

It is maintained by the Fellowship of the White Boar».
                The inscription on the memorial plate.

«Около этого места, 22 августа 1485 года, в возрасте 32 лет, король Ричард III пал в сражении, с благородной храбростью выступив на защиту своего королевства и своей короны против узурпатора Генри Тюдора.

Пирамида из камней была возведена доктором Самуэлем Парром в 1813 году, чтобы отметить колодец, из которого, как говорят, король выпил воды во время битвы.

Поддерживается Братством Белого Кабана».
                Надпись на памятной табличке.   
***  ***  ***  ***  ***

                Смертельный рейд.

                … КОРОЛЬ  оглянулся на своих рыцарей… здесь были его лучшие воины, самые опытные и отлично вооруженные, его соратники и друзья… они стояли за ним подобно стальной стене… он поймал устремленные на него тревожные ожидающие взгляды… сколько раз он ловил на себе такие взгляды своих воинов, сколько раз объявлял атаку и возглавлял ее, уже не оборачиваясь назад, устремленный только вперед, зная, что за ним следуют те, кто верен и не подведет… и он всегда побеждал, всегда… пусть так будет и в этот раз!

Колыхались плюмажи на шлемах, слегка всхрапывали лошади… Уже проникнувшись веселым жутким азартом предстоящей схватки… как он любил это чувство, полное внутренней свободы, словно дающее крылья… больше ни тени колебаний, ничего неопределенного, что может так тянуть душу и мучить, путая и сбивая с толку… только вперед, без страха и сомнений… слегка прищурившись на миг от ослепительного блеска доспехов, ударившего ему в глаза, он повернул голову, снова посмотрел на расстилающуюся перед ним внизу равнину, занятую войсками, над которыми плыли сизые пороховые облака, встал на стременах и, указав направление, крикнул во весь голос, чтобы его было хорошо слышно как можно большему числу изготовившихся следовать за ним всадников:
- А теперь найдем Тюдора! Англия и Йорк!
- Англия и Йорк! – ответили ему громким единым, как общий вздох, кличем.

Опустив на лицо забрало, слегка царапнув бронированной перчаткой ободок укрепленной на шлеме позолоченной диадемы, символизирующей державную корону, он пришпорил своего белого боевого коня, носившего кличку в честь его эмблемы, и ринулся вниз с холма. За ним сплошным потоком устремилась тяжелая рыцарская конница. Двухвостый стяг с красным крестом Святого Георгия, Белым Вепрем и Белой, в золоте солнечных лучей, Розой Йорков развернулся и, тяжело плеснув расшитым полотнищем, зареял на ветру в руках знаменосца сэра Персиваля Сирвелла, следовавшего сразу за королем. 

Точно определив направление с возвышенности Эмбион-Хилл, где находилась его ставка и откуда было видно как на ладони все, что происходило на поле боя, король повел свой отборный отряд в рискованный рейд. Будь что будет, но, прежде, чем проиграть эту битву, он попробует ее выиграть. Это не невозможно. Всего-то пересечь равнину, налететь на ставку этого последнего худородного ставленника Ланкастеров и убить его. Где-то поодаль топчутся в ожидании братья Стенли, на левом фланге ослеп и оглох Нортумберленд… и как много таких, выжидающих, кто первым даст слабину… словно готовое броситься на добычу зверье в засаде… но все переменится, стоит ему только вонзить топор в ту голову, для которой уже предназначили его корону. 

Боевые кони сотрясали землю, но их топот тонул в грохоте залпов кулеврин. На какое-то время потеряв из виду бело-зеленый стяг с красным драконом Кадуаладра ап Кадвалона, который был отлично различим с дальнего расстояния в ясном утреннем воздухе выше темной зловонной тучи порохового дыма, король вновь увидел его впереди, но не там, где он был незадолго перед тем, а несколько правее.
- Они нас заметили, стараются уйти под защиту к Уильяму Стенли. Не успеют! И зря они покинули свою позицию, на марше с ними будет легче справиться.

Расстояние между сдвинувшимся с места к югу отрядом всадников и пеших воинов, среди которых реял драконий стяг, стремительно сокращалось. Однако, когда королевские рыцари оказались уже вплотную к своей цели, ситуация изменилась. Пешие наемники успели выстроиться в подобие неполного каре, ощетинившееся пиками. Перед этим живым колючим частоколом атаку приняли на себя немногочисленные, но хорошо вооруженные и готовые к бою всадники.

Не сбавляя хода, король летел на их группу, сжимая копье в руке, и сломал его о грудь знаменосца противника. Выбитый из седла рыцарь грохнулся наземь, взвихренная конскими копытами земля, принявшая на себя знамя, засыпала вышитого дракона. Еще один латник, пришпорив лошадь, смело ринулся на короля, уверенно взявшегося за боевой топор, и стал второй жертвой коронованного всадника. Но королевский конь поднялся на дыбы – перед его мордой сверкали пики пехотинцев.

- Эти французские изменники сегодня будут стоить нам королевства! – крикнул король, укрощая коня и вынужденно поворачивая его вбок. Вокруг него кипела схватка, в прорезь забрала – для него это был привычный обзор, не мешавший схватывать нужное и делать мгновенный выбор – он быстро окидывал взглядом все, что его окружало: группы всадников, своих и чужих, и вспышки света на металлических наконечниках копий, обозначавшие линию еще не преодоленного препятствия. Хорошо стоят, мерзавцы, не просто косорукий сброд; сходу пробиться не получилось.    

Внезапно за строем пехотинцев, отражавших атаку конников, он заметил на пешем воине, стоявшем в отдалении с обнаженным мечом в руке, точно такой же плащ, какой надел поверх доспехов сам перед атакой, с гербовыми королевскими знаками – дважды львы на червленом поле и дважды лилии на лазури. Так вот же он, его враг, прячется за стальной стеной охраны, за чужими спинами! Король готов был поклясться, что даже увидел устремленный на него взгляд графа Ричмонда: эти широко распахнутые светло-голубые навыкате глаза с выражением ужаса в них…

- Mi senor! – закричали рядом так громко, что он не мог не услышать и слегка обернулся, - Мы атакованы, mi senor! – к нему, указывая рукой с зажатым в ней мечом направление, во весь дух скакал кастилец дон Хуан де Салазар, недавно прибывший с небольшим подкреплением от императора Максимилиана, - Тот военачальник, который не примкнул к вам; тот, который стоял здесь неподалеку со своими людьми, как мы видели это с холма - он решился выступить сейчас против вас!

Король смотрел влево. Густая пыль, поднятая копытами, вилась в воздухе над закованными в сверкающие шлемы головами конных воинов Уильяма Стенли. Их было слишком много. Они стремительно приближались. Еще несколько минут – и его отряд, меньший по численности, испытает всю мощь сокрушительного флангового удара…  Измена!

- Сир, спасайтесь. У вас нет надежды выиграть эту битву, ибо ваши сторонники открыто вас предали.

Салазара поддержал находившийся рядом сэр Уильям Харрингтон:
- Надо отступать, милорд, эта битва, боюсь, проиграна. Спасайте свою жизнь, она слишком ценна. Пересядьте на ездового коня, более быстрого, прикажите доставить его вам. Вы еще успеете покинуть поле боя и победите в другой раз.

- Не дай мне бог отступить хотя бы на шаг! – воскликнул король, - Этим днем я умру как подобает королю или одержу победу.

Нужно было давать команду переходить к обороне, чтобы принять грудью вал нападающих. С горечью отчаяния, с последней надеждой – победа была так близка! – он еще раз окинул взглядом ряд пикинеров.

Ему показалось, что совсем недалеко от него пики стоят неровно, между воинами есть промежуток, и тот из них, который находится на границе этого промежутка, малоросл, слегка отступил назад и слишком наклонно держит пику… 

- Англия и Йорк! Ко мне, за мной! – прорычал король, повернув коня прямо на каре и пришпорив его так, что Белый Вепрь прыгнул вперед почти с места, накрыв передними ногами откинувшегося назад перед этой бронированной махиной солдата. Под широкими, подкованными шипастыми подковами копытами характерно хрустнуло. По стали королевских доспехов проскрежетало соседнее копье, но впустую. Король, не глядя, рубанул рядом с собой наотмашь, затем, прорвавшись внутрь каре, в один миг оказался возле пешего человека в королевском сюрко, не успевшего отступить хотя бы на шаг, попытавшись не столько обороняться, хотя в его руке сверкал обнаженный меч, сколько закрыться руками, как это делают перед лицом страшной опасности, и с размаху снес ему голову своим топором. 

- Убит ваш Ричмонд! – закричал он, ликуя, поворачивая коня, у ног которого, там, где рухнуло на землю обезглавленное тело, расплывалась обильная густая лужа хлещущей из обезглавленного туловища крови, - Ричмонд убит! Англия и Йорк! Сюда, ко мне!

Ему показалось, что на миг все словно замерло. Это была странная минута то ли всеобщего замешательства, то ли в самом деле разрыва во времени и пространстве.

                В  ПРОБИТЫЙ  коронованным всадником в строю пикинеров проход между тем по его следу немедленно устремились другие рыцари. Один из них, наклонившись с седла вниз, поднял отрубленную голову с земли, сорвал с нее шлем и насадил на подобранную здесь же поблизости пику того неудачливого пикинера, который был растоптан королевским конем, а затем высоко поднял в воздух королевский трофей. Смоченные кровью светло-коричневые волосы свисали вдоль мертвого, но еще не успевшего утратить все краски оборвавшейся миг назад жизни лица. Открытые светлые  навыкате глаза, тонкогубый рот, выпавшие из обрубка шеи и болтающиеся в воздухе кровоточащие вены…
 
- Изменник убит, Генри Тюдор убит, Ричмонд убит! – кричали все в один голос.
- Вот он, ваш новый король Артур! – с ненавистью кричал король, - Уильям Стенли, Рис ап Томос, мерзавцы, предатели! На колени перед вашим королем!

Атакованные с двух сторон, по фронту и с тыла, пикинеры рассыпались и уничтожались на глазах. Часть всадников, только что стойко защищавших ставку Тюдора, бросилась в сторону, шпоря своих коней. Королевские рыцари по зову короля выстраивались справа и слева от него полукругом, готовясь вступить в бой с приближающейся к ним конницей. Вместе с королевским стягом над ними была хорошо видна отрубленная голова на конце копья.

До столкновения оставалось всего ничего, но в этот момент в еще существующий между двумя войсками коридор ворвалась группа рыцарей под штандартом дома Стенли.
- Остановитесь, приказываю остановиться! – кричал предводитель, рискуя быть смятым своими же конниками. Лошади арьергарда взвивались на дыбы, когда их осаживали на скаку, а задние налетали на них, образовалось нечто вроде водоворота, который тем не менее так и не захлестнул королевский отряд. 

К строю королевских рыцарей скакал младший из братьев Стенли. Добравшись до короля, он быстро и пристально с близкого расстояния поглядел вверх, на голову человека, который мог стать его новым королем в этот день.

- Это он, Уилл, ты ведь его знаешь, ты с ним встречался, с этим изменником, не так ли, - сказал король презрительно.
- Да, это Генри Тюдор, - подтвердил Уильям Стенли, спрыгивая с коня, снимая свой шлем и преклоняя на земле колено перед коронованным всадником, - Я поздравляю вас с этим призом, мой король, и счастлив выразить свою радость по поводу того, что ошибка так быстро разъяснилась.
- Ошибка? Свою измену ты называешь ошибкой? 

- Я не изменник, клянусь вам всеми святыми. В сумятице боя мы не сразу поняли, где вы, а где ваш враг. На вас одеты одинаковые сюрко, ваша милость, оба с королевскими гербами, взгляните сами, это так. Они яркие и хорошо видны издали, но мы едва не перепутали владельца. Мы рвались сюда, чтобы поддержать вас, вступив в бой на вашей стороне. Если бы все не прояснилось, мы атаковали бы вас в эту самую минуту. И я не могу в себя прийти от ужаса…

Король поднял забрало шлема, чтобы воспользоваться перерывом в сражении и отдышаться, слегка наклонился вперед, оперся на колено рукой, по прежнему сжимавшей секиру, с прилипшими к ее лезвию клочьями кожи, обломками костей и окровавленными волосами, и пристально взглянул на говорившего эти речи.
- Я не стою на земле за стальной стеной охраны во время боя, - сказал он своим отчетливым, громким и звонким голосом, в котором по-прежнему слышались рычащие ноты ярости, - Как ты мог перепутать меня с этим подлым трусом.
- В самом деле, ваша милость, сам не пойму.

- Но все обошлось, благодарение богу, - произнес король почти безразличным тоном, выпрямился и посмотрел поверх головы стоявшего перед ним на коленях рыцаря.

- Изменник Рис ап Томос ушел со своими людьми в ту сторону, - он махнул рукой с топором, небрежно указывая направление, - Сбежал, как только увидел, что его хозяин убит. Приказываю догнать его и принести мне его голову. Отправьте за ним часть своих всадников, лорд. Остальные вместе со мной и моим отрядом атакуют герцога Оксфорда на равнине. Пусть вспомнит Барнет, когда Солнце Йорков ослепило его впервые. Так будет и сегодня. За мной, друзья! За мной!

                КОРОЛЬ  тронул поводья коня и шагом двинулся с места, сопровождаемый всадниками своего отряда. К ним, следуя новому приказу своего командира, пристраивались люди Стенли.

- Где Рэтклифф? – вполголоса спросил король Уильяма Кэтсби, занявшего место рядом с
ним.
- Я не видел его. Надеюсь, он жив.
- Конечно, я жив! – отозвался рыцарь, появляясь с той стороны, где находился Ловелл.
- Хвала небесам! – воскликнул тот, - И о чем бы строчили свои пасквили эти стихоплеты, если бы наша троица распалась!
- Что же до ошибки Уильяма Стенли, как он это назвал, - произнес Кэтсби, - то, клянусь спасением души, его конники неслись на нас, как ураган. Что бы он ни говорил, как бы себя ни вел, он ненадежен, и у него много людей, а у нас мало. Да еще у нас прямо в тылу сейчас отряд его брата. Мы почти в ловушке.
- Однако теперь, когда мы владеем этим, – король показал на голову, надетую на копье, - У него нет другого короля. И ни у кого нет. Нужно провезти наш трофей по всему фронту. Поднимем дух своим и дадим знать чужим, что их дело проиграно… Здесь по пути, кажется, был колодец. Я бы выпил глоток воды.

- Об этом дне люди будут слагать легенды, - сказал Ловелл, когда, напившись, они покинули полянку с колодцем, и поехали дальше, огибая заболоченную часть равнины, - Этот колодец станет частью этих легенд. Его будут показывать детям, внукам и правнукам, рассказывая, что из него напился во время битвы сам король. Колодец короля Дика, назовут они его.

Король от души рассмеялся.
- Люди чаще запоминают страшные истории, забывая те, которые имеют хороший конец. Вот если бы король здесь погиб, они бы точно не забыли.

К ним подскакал всадник-гонец на легконогом скакуне.
- Ваша милость, милорд король, - начал рапортовать он скороговоркой, подъезжая, - Приказ перенести огонь артиллерии на левое крыло войска противника передан. Когда я подъезжал с запада, ни одно ядрышко с этой стороны не упало.
- Значит, свои нас здесь не обстреляют, - кивнул Кэтсби.

- Атакуем! – сказал король, - Самое время.
   
Еще не опустив забрало, чтобы видно было его лицо, он поскакал вдоль колонны конников, выкрикивая призыв сражаться вместе с ним. Вскоре битва с новой силой закипела на левом фланге армии, которой руководил Джон де Вер граф Оксфорд. Ему обычно сопутствовало то, что называют военной удачей, хотя эта удача, как правило, базируется не на счастливых случайностях, но на опыте и таланте стратега. Только однажды он был разбит в пух и прах, когда соседний отряд в тумане принял его эмблему – серебряную звезду – за эмблему противника – Солнце Йорков – и засыпал стрелами своих, после чего победа досталась Йоркам. Оксфорд ненавидел и Йорков, и их Солнце, бился отважно и яростно и воодушевлял своих людей. Однако известие о гибели «благородного принца» Генри Тюдора распространялось довольно быстро, внося в происходящее на поле существенные коррективы. Для одних дальнейшее противостояние потеряло смысл, для других он только появился.

Королевские воины, оставшиеся без убитого в начале боя командира, герцога Норфолка, приунывшие, сражавшиеся вяло и уже начавшие потихоньку разбегаться, после демонстрации отрубленной головы претендента на престол и возвращения короля на поле боя сильно ободрились и начали действовать более напористо. Поддержанные атакой конницы, вышедшей в тыл и правый фланг противника, они довольно скоро обратили врагов в беспорядочное бегство, хотя сражение какое-то время еще по инерции продолжалось.

Король успевал руководить своими отрядами и сражаться лично, появляясь там, где кипели самые жестокие и жаркие схватки, верхом на своем огромном белом коне, размахивая боевым топором, разившем без промаха.

Во время боя был момент, когда ему снова угрожала серьезная опасность – Белый Вепрь внезапно охромел, начал припадать на правую переднюю ногу, сделался неуклюж, и всадник, находившийся в самой гуще боя, чтобы сохранить маневренность и не стать удобной мишенью, тем более что лошадь под ним могла упасть, придавив его своей тяжестью, вынужден был спрыгнуть на землю и драться пешим, но его рыцари, находившиеся неподалеку, быстро пришли ему на помощь.
- Коня мне! – закричал король. Один из всадников отдал ему своего коня, взявшись вывести хромающего Белого Вепря из боя.

- Кажется, подкова у него с передней ноги слетела, - сказал этот воин, нагнувшись на миг к копытам лошади.
- Досадно, - бросил в ответ король, между тем уже вскочив в седло и снова устремляясь в бой. Его доспехи были покорежены от сыпавшихся на него ударов, плащ-накидка с гербами изорвана почти в клочья и густо забрызгана кровью вместе со сверкавшей под ней кирасой, но корона-клейнод на шлеме горела ярким золотом, а усталости он как будто и вовсе не ведал.      

                Эмбион-хилл.

                КОГДА  противоборствующие силы, состоявшие в основном из наемников и валлийцев, первые из которых сражались за плату и быстро сообразили, что теперь платить им некому, а вторые дрались упорно и ожесточенно, исходя больше из соображений идеологического порядка, однако все же в одиночку не выстояли, - когда и наемники, и валлийцы побежали, одни раньше, другие позже, король направился на Эмбион-хилл и приказал трубить общий сбор. Он торопился собрать своих воинов, чтобы не оказаться безоружным перед лицом тех своих врагов, которые еще не были разбиты.

В центре королевской ставки рядом со знаменем все могли видеть на конце копья голову графа Ричмонда, доставленную сюда йоменом короны, военным комиссаром Сомерсета Уильямом Брэчером и его сыном, также находившимся на королевской службе. К основанию пики было привязано бело-зеленое знамя с красным драконом. Порванное и загрязненное местами полотнище лежало на земле, по нему скользила отброшенная солнечными лучами тень королевского трофея. 

Гонцы, отправленные королем на левый фланг, где стояли в бездействии с самого начала боя отряды барона де Перси графа Нортумберленда, не обнаружили там войска графа, зато доставили известие, что сражение кипит вблизи того места, где король недавно штурмовал ставку Тюдора и где неподалеку стоял со своими людьми Томас Стенли, еще ранее отложившийся от короля, но до сих пор не вступивший в бой ни на чьей стороне, так как, желая примкнуть к Тюдору, он опасался это сделать из-за сына, находившегося у короля в заложниках. Кроме того, ему вообще было свойственно выжидать, кто победит, лавируя между партиями.

- Насколько можно понять, - докладывал граф Линкольн, королевский племянник, молодой, но уже довольно опытный воитель, который очень нравился королю, так как он видел в нем самого себя в юности, - оба отряда, и Нортумберленда, и Томаса Стенли двинулись навстречу друг другу, встретились на полдороге, и кто-то из двоих, то ли Томас Стенли, то ли Генри Перси, надумал напасть на другого, чтобы выслужиться перед вами, милорд, доказав вам свою преданность… Вы простите того из них, кто одержит верх, дядя? – спросил юноша вслед за тем.

Король не ответил. Слегка прищурившись, он смотрел вдаль, думая о чем-то про себя. Может быть, он просто устал от человеческой подлости, когда присяги нарушаются также легко, как даются.

В этот момент в королевскую ставку почти одновременно прибыли два гонца. Оба были в избитых окровавленных доспехах и на усталых конях. Обе сражающиеся на левом фланге королевского войска силы просили короля о помощи, заверяя его в своей безусловной верности короне.

- Граф Линкольн, - обратился король к племяннику, - Вы лорд-президент Совета Севера, помогите своим северянам. Возьмите отряд и выступите против предателя Томаса Стенли.

- Где Уильям Стенли? – спросил он вслед за тем.
- Я здесь, ваша милость, мой король, - ответил подъезжавший лорд, - Я привез вам то, за чем вы меня посылали.
   
Он бросил под ноги королевского коня отрубленную голову. Король нагнулся с седла, рассматривая ее.
- Да, точно, это Рис, - подтвердил он, - Я помню эти приметы. Хороший трофей, барон. У меня есть для вас еще одно задание. Найдите герцога Оксфорда, живого или мертвого.

- Чем дальше отсюда, тем лучше, - пробормотал он, глядя вслед удаляющемуся Стенли, - Пока нет полной ясности… Эту голову тоже вздерните на пику. Чья будет третья, любопытно.

- Что будем делать сами, милорд? – спросил его Рэтклифф.
- Нам нужно ждать. Думаю, недолго.

Через некоторое время бой на левом крыле также был окончен, однако прежде на Эмбион-хилл доставили тело убитого в ходе первой схватки герцога Норфолка, возглавлявшего правый фланг королевского войска. Накануне сражения к нему в палатку кто-то подбросил записку, в которой говорилось о том, что король станет жертвой предательства. Такие послания способны деморализовать, на то и рассчитаны, но ни герцог, ни король не поддались. Один погиб, другой выжил. А записка, выходит, была правдива.

Вслед за носилками герцога, клонясь в седле на бок, следовал его сын, граф Суррей. Рана усугубляла его горе об убитом отце.
- Нелепая смерть-то какая, Ричард! – воскликнул он, вконец забывшись, изнемогая от душевной и телесной боли, - Погляди, от удара копьем по шлему забрало отлетело, а дальше прямо в лицо впилась стрела. У французов всегда было плохо с лучниками, это наши славились. И вот, надо же сбыться такому!

Король с печалью глядел на мертвое тело заслуженного участника многих славных битв, распростертое перед ним. Герцог Норфолк принадлежал к старшему поколению. Теперь он сам и его сверстники с гибелью этого воина словно становились старше, переходя в разряд ветеранов, в то время как за ними уже стояли молодые бойцы, вчера еще считавшиеся детьми. 

- Но это славная кончина, лучшая для воина, - сказал он, вздохнув, - Твой отец тоже так думал, я уверен. Я хотел бы погибнуть в бою. Остальное было бы уже не важно и на совести победителей… Перевяжите графа, - обратился он к своему окружению, - А вот и Линкольн, и Нортумберленд.

- Мой король, ваша милость, - сказал левофланговый командующий королевского войска, подъезжая, - Мятежники разбиты.
   
Он спешился, отстегнул от седла мешок и вывалил на землю его содержимое.
-  Вот голова предателя Томаса Стенли.

- Третья, - сказал король, - Но не последняя. Впрочем, не беспокойтесь, сэр, ваша голова не украсит ворота Лестера, хотя и слетит с плеч. Вас похоронят как положено в отношении столь знатной особы, и ваши дети ни в чем не будут ущемлены, сохранив и титулы, и владения. Если принесут присягу своему королю, разумеется. Взять его!

- Но ваша милость, - побледнев, крикнул Нортумберленд, рядом с которым немедленно выросли два воина и схватили его за руки, - Я разбил отряд изменившего вам лорда, давно находившегося в сговоре с вашими врагами!
- Откуда вам-то знать, давно или недавно, граф, если только вы сами не участвовали в этом преступлении.
- Я верен вам, государь, был и остаюсь!

- Вы не выполнили мой приказ вступить в битву, отданный после того, как погиб Норфолк, и нас начали теснить, а некоторые новобранцы побежали с поля. Предали меня в критическую минуту, вынудив решиться на рискованный маневр, который едва не закончился поражением и разгромом моего войска.
- Но я охранял левое крыло, против которого держал свой отряд Томас Стенли.
- Охраняли, ничего не делая?
- Как только это стало возможным, я начал действовать.

- Вы словно не слышите меня, - произнес король, - Вы не выполнили приказ своего короля, главнокомандующего на поле боя! Что бы вы ни сделали после, какие бы подвиги, какие бы похвальные поступки ни совершили, это нельзя простить. Такие вещи не подлежат прощению. Я приговариваю вас к смерти. Вы будете обезглавлены в Лестере, завтра днем, публично на помосте перед Большим залом в замке.

- Ваша милость, - с трудом заставляя себя говорить спокойно, произнес Нортумберленд, - разве я подводил вас хоть в чем-нибудь. Мы вместе воевали в Шотландии, это было только вчера, плечом к плечу, как соратники, как друзья.   
- Ваша светлость, - ответил король, - В Шотландии да, но не здесь, на Рэдмур-плейн. Сегодня вы едва не стали причиной моей гибели. И после моей смерти вы бы присягнули этому… ап Теудуру. Вам так хотелось стать наместником Севера, что вы пошли на предательство!

- Члены семьи де Перси всегда были хранителями северной границы, но я смирился с вашим назначением, когда его сделал король Эдвард, когда вы приехали к нам повелевать нами от лица своего брата. В присутствие короля я дал вам вассальную присягу. Это было добрый десяток лет назад, мы с вами оба были еще совсем молоды, оба находились в начале пути. Сколько всего произошло с тех пор, сколько дорог мы прошли, в скольких участвовали схватках! Я бывал у вас в Миддлегеме, я приветствовал там вас и вашу супругу, упокой Господь ее душу… Когда вы сами взошли на трон, я мог ожидать, что моя верная служба будет вознаграждена, а мой род не ущемлен. Но вы решили отдать предпочтение своему родственнику, а не мне, наследнику традиций Севера.

- Я испытывал сомнения в том, что, получив власть, вы по-прежнему не будете выказывать мне неповиновения, в связи с чем не мог доверить вам столь важный пост. Не так давно вы обращались к олдерменам Йорка с требованием поддержать ваш рейд против шотландцев, не поставив при этом в известность меня. Вы все время пытались выйти из-под моей руки. Как можно видеть сейчас с полной ясностью, я был прав, когда обошел вас назначением, которого вы так жаждали. Я принимал вас в своем доме как друга, мы бывали вместе с вами в военных походах, но вы переметнулись на другую сторону чуть только вам посулили больший куш! Что бы вы сделали, если бы я сам дал вам в руки всю полноту власти над Севером! Возомнили бы себя его королем!

- Я хотел лишь справедливости!
- Будет вам справедливость, единственно возможная.
- Моя честь не позволяла мне терпеть такое поношение! 
- О какой чести вы говорите! Вы нарушили данную клятву и собирались прислуживать потомку бастардов, есть ли большее бесчестье! И вот еще что. Если бы ваша взяла, и сейчас здесь лежало бы мое мертвое тело, вы бы все равно не получили желаемого. Вы просчитались, вас обманули. Они не отдали бы вам Север, никогда, это слишком большая награда даже за жизнь короля. 

- Я не собирался служить Генри Тюдору! – закричал Нортумберленд, - Он должен был умереть, как и вы. На трон я возвел бы вашего племянника, сына вашего брата Джорджа Кларенса, малолетнего графа Уорика.

Король с минуту молчал, не сводя глаз со стоявшего перед ним графа.

- Уведите его, мне больно смотреть на этого недостойного человека, - выговорил он наконец, отворачиваясь, - Линкольн, примите командование над отрядом Нортумберленда… А теперь приведите нашего заложника, барона Странжа.

Когда пленника поставили перед королем, тот приказал ему посмотреть на новый трофей, только что доставленный приговоренным к смерти герцогом.
- Я сожалею, что вашему отцу не хватило мудрости и верности, иначе его не ждал бы такой конец, - произнес король.
- Вы приказали его обезглавить, ваша милость? – пробормотал барон.
- Нет, этого не потребовалось. Но в любом случае важен результат, который у вас перед глазами.
- Теперь вы казните и меня?
- Вы мне не изменяли. Если вы ясно отдаете себе отчет в том, что произошло, и признаете вину своего отца, а также если вы готовы присягнуть мне, своему королю, на верную службу, то я помилую вас, не лишу титула и состояния и позволю находиться при моем дворе.

- Мой король, позвольте мне сказать! – вскричал Уильям Кэтсби, - Это слишком милостиво. Сын не в ответе за отца, но он затаит злобу и отомстит при первом удобном случае.

- В жилах всех моих лордов течет кровь знатных и славных предводителей моего народа, - сказал король, - Я не могу проливать ее на землю, как негодное скисшее вино. Сын не в ответе за отца. Древний род не должен быть лишен будущего из-за ошибки одного из своих членов. Я требую честного слова, святой клятвы и верю, что потомок доблестных рыцарей сможет сдержать ее. Если же это не так, то этот мир стал слишком плох, чтобы жить в нем дальше.    

- Вы правы, сэр Кэтсби, - сказал барон, - я не забуду этот день, не забуду отрубленную голову моего отца, но я не забуду и слов, что прозвучали сейчас из уст короля, как, надеюсь, не забудет их никто из тех, кто стоит вокруг.

Он повернулся к королю и преклонил перед ним колено.

- Клянусь, я буду служить благороднейшему из королей и лучшему из ныне живущих и живших когда-либо прежде людей со всей преданностью и отдам за него кровь и жизнь, если это потребуется, не задумываясь.    

- Я собирался водрузить голову Томаса Стенли на ворота Лестера вместе с головой изменника Тюдора, - сказал король, - Но следует ли наносить такое оскорбление его сыну… Вам дадут возможность забрать останки отца и похоронить их, барон.

- Благодарю вас, ваша милость, мой король, - пробормотал молодой человек, наклоняя голову.

- Осталось сделать последнее, - сказал король, - И я хочу, чтобы вы, барон, присутствовали при его решении, поскольку оно также касается вас. Уильям Стенли, сойдите с коня и приблизьтесь. Настало и ваше время.

Подъехавший военачальник, сопровождавший сдавшегося в плен герцога Оксфорда в пределы королевской ставки, переводил глаза с мертвой головы своего старшего брата, лежащей в траве возле копыт королевского коня, на лицо находившегося рядом племянника и обратно. Затем он прямо взглянул на короля.
- Ваша милость, разве я не доказал вам…
- Вашу преданность? Боюсь, я в ней не уверен. Но у меня также нет уверенности в том, что вас следует предать казни незамедлительно, как это будет сделано в отношении графа Нортумберленда. Я намерен возобновить следствие по делу об измене. Вы будете арестованы и препровождены в крепость. Вас и ваших людей, а также слуг вашего брата и его супругу Маргарет Бофорт, уличенную в причастности к заговору и находившуюся в его ведении, допросят по всем пунктам обвинений. После этого над вами, леди Бофорт и всеми, кто будет вновь выявлен, состоится суд.
- Я надеюсь на беспристрастность и справедливость судей и ваше милосердие, мой король, - запнувшись вначале, но далее довольно твердым тоном произнес Уильям Стенли.    

                - ВОТ  И  закончено дело этого дня. А солнце еще только поднялось к зениту, - сказал король, спрыгивая с коня на землю, снимая перчатки, отстегивая ремень шлема под подбородком и обнажая голову. Теплый ветерок, прилетевший на вершину холма откуда-то из тех мест, где не плыл над окровавленными телами павших пороховой дым и воздух не был отравлен запахом смерти, но, напротив, благоухал ароматами цветов и трав, обвеял его покрытое потеками пота лицо и слегка растрепал темные длинные слипшиеся между собой волосы.   

- Каждый раз, когда приходит к концу битва, в которой мне снова пришлось принимать участие, я думаю, что живу после смерти, ведь смерть была близка, она стояла прямо напротив и смотрела в глаза через щель забрала… Нам нужно остановиться, хотя бы на несколько минут, и вознести к Богу молитву, возблагодарив его за победу и попросив за души всех павших. Потом отслужим более торжественную мессу, а сейчас помолимся сами, как можем, как умеем.

- Более торжественной молитвы и быть не может, мой король, - произнес барон Странж, опускаясь рядом с королем на колени в примятую траву. Рыцари спрыгивали на землю с коней и также преклоняли колена. Король громко начал читать короткую, всем известную молитву, держа ладони соединенными возле груди и глядя вверх, в голубое летнее небо. За ним вполголоса священные слова повторяли все. Ветер продолжал играть волосами, накидками, плюмажами шлемов, конскими гривами, полотнищами палаток и яркими флагами с эмблемами и гербами.

- А теперь за дела, джентльмены, - сказал король, вставая, - Приказываю прекратить преследование разбитых войск противника и остановить резню. Наемники сражаются за плату, пленным следует предложить перейти в наши ряды, нам нужны люди. Простые воины, пришедшие на поле по приказу своих лордов, могут возвращаться по домам. Довольно сегодня пролилось крови. Нужно позаботиться о раненых, похоронить убитых. К вечеру возвратимся в Лестер, так что сворачивайте лагерь. И следует проверить, есть хоть какая-то добыча в ставке этого изменника.
- Да откуда, - откликнулся один из рыцарей, - Эта заморская нищета сюда ехала грабить.

Все засмеялись.

- Тем не менее все нужно собрать, особенно бумаги, письма, если попадутся. Тело этого изменника, - король указал на бледную голову на пике, - отвезти в замковую церковь Святой Марии Ньюарк. Ее строили Ланкастеры, ему там самое место; пусть служители найдут уголок для захоронения. Подберите останки там, где он был убит, и положите в повозку; когда поедем в город, заберем с собой в составе обоза. Остальных убитых и казненных из враждебного лагеря также предадим земле. Герцога Оксфордского ждет замковая темница. Купцы вздохнут свободно – пиратствовать на море снова ему не придется. В этот раз пусть он сидит в повале, а не в башне, чтобы снова не вздумал прыгнуть в ров, как он однажды это проделал… И всем пора хотя бы перекусить. Сегодня утром мне не желали подавать завтрак, надеюсь, эта история не повторится.

- Сегодня утром, милорд, вы вскочили затемно, когда все еще спали и ничего еще и не могло быть готово – ни завтрак, ни месса, и начали гонять всех, кто вам подвернулся под руку, - сказал юный Линкольн на правах близкого родственника, и все засмеялись еще пуще.
- И сейчас буду делать то же самое, так что повторяю – за дело, - сказал король, знавший по опыту: когда владеющее всеми напряжение начинает отпускать, неминуемо падает дисциплина, что в своих крайних проявлениях не является желательным. Сам он еще не почувствовал облегчения в должной мере, словно произошло еще не все, что должно было произойти.

Основные воинские соединения выступили к Лестеру с Рэдмурской равнины вечером, когда уже взошла луна, сиявшая прямо перед ними над восточным горизонтом.

- Вот они и возвращаются, и луна светит им сейчас в лица, как солнце светило в спину, когда они уходили, - сказала одна пожилая женщина, стоявшая в небольшой толпе местных жителей, которые вышли к дороге поглядеть на королевское войско, - Только меньше их стало. А то конница шла так тесно, что шпоры рыцарей задевали и царапали каменные стенки на мосту Луков. А король едет с непокрытой головой, не одев свою державную корону, не то что днем ранее. Но теперь его корона возлежит на его голове, даже когда ее не видно, и потому нет нужды носить ее все время… Помнишь, - она обернулась к стоявшему рядом с нею подростку, - Помнишь, я говорила, что так и будет: туда в короне на голове, обратно с непокрытой головой, но корона теперь на ней всегда. 
- Не помню я что-то, бабушка, - сказал подросток.
- Экий ты забывчивый.
- А к чему ты сейчас-то это говоришь?
- К тому, что закончилась великая битва. Может быть, отныне наконец наступит мирное и справедливое время, когда жизнь улыбнется многим. 

                В городе.

                - … БОЛЬШЕ  всего мы хотим и желаем умиротворить наконец страну, испытавшую долгую затяжную войну, - говорил король, стоя с поднятым бокалом в руке среди своих рыцарей под готическими сводами Большого зала Лестерского замка, где на скорую руку, но был накрыт пиршественный стол. За высокими стрельчатыми окнами уже сгустилась ночь, но факелы и свечи горели ярко, озаряя усталые и счастливые лица всех, кто присутствовал сейчас здесь. Кто-то был цел, но грязен и в помятой и разорванной одежде, а кто-то ранен, с повязками на теле, пропитанными кровью, но все были оживлены и веселы.

Король только несколько минут назад, как и остальные его воины, освободился наконец от своих доспехов, и стоял перед своими рыцарями, озаренный всполохами колеблющегося от движения воздуха света, в одной короткой узкой куртке-дублете из черной простеганной ткани, одетой поверх белой полотняной рубахи, стройный, худощавый, с длинными темными волосами, рассыпанными по плечам, и его отчетливый, громкий и звонкий голос разносился по всему огромному помещению зала. Он предложил всем собравшимся помянуть павших, выпить во здравие выживших, прославить одержанную победу, а закончил свою короткую речь словами о мире.
- Да здравствует король! – закричали в один голос в ответ собравшиеся, - За победу! За мир! 

Слуги разносили по столам блюда, собравшиеся ели так, будто голодали перед тем неделю, и пиршество то и дело перемежалось тостами. Обстановка была куда свободнее, чем то бытовало на чопорных дворцовых застольях. Все переговаривались, пересмеивались, переходили с места на место, пересаживаясь друг к другу. Все были пьяны и пьянели всё больше, в связи с чем разговоры становились все вольнее.   

- Нет, нет, ваша милость, нужно же отдыхать хотя бы изредка, не принимайтесь за дела прямо сейчас! – запротестовал сэр Ричард Рэтклифф, увидев, что паж передает королю письмо, доставленное, видимо, этим днем. Но король уже сломал сургучную печать и читал послание, приблизив листок к свечам стоявшего на столе канделябра, чтобы было лучше видно. Внезапно он вскочил с места, взмахнув бумагой над головой.
- Слушайте все! – закричал он, - Отличные новости. Пишет наш посол из Лиссабона. Португальцы наконец дали свое согласие, все вопросы улажены. У нас будет новая королева! Вина! Тост! За королеву Джоанну!

- Вот это подарок к победе! – заговорили все разом, смеясь и аплодируя.

- Принцесса Джоанна Португальская – потомок Джона Гонта, она происходит из дома Ланкастеров, - продолжал говорить король, - Наш брак будет означать долгожданный и необходимый для установления спокойствия, которое приведет к благоденствию и процветанию наше королевство и наш народ, союз двух враждующих семей. Белая роза соединится с Алой. Нужно будет обыграть это в новой эмблеме. Пусть герольды займутся. Это может быть красиво – на белом цветке красный, словно капля крови на снегу.

- Какова она, любопытно, эта заморская принцесса, - сказал Рэтклифф.
- Говорят, что красавица, - ответил Кэтсби, - Длинные каштановые волосы, нежная тонкая кожа, пухлый алый рот.
- Была красавица, скорее. Ей уже не так мало лет, - присоединился к обсуждению Ловелл.
- Не так много, - сказал король, - Всего лишь столько же, сколько мне. Мы с ней ровесники. Ты и меня так в старики запишешь. Дети у нее еще вполне могут быть. К тому же эта леди несколько лет управляла страной при малолетнем брате, она опытная, мудрая, острожная правительница.
- Слишком острожная, - произнес Кэтсби, - Если бы дала согласие раньше, прислала бы помощь. Нам бы не помешало.
- Раньше это все равно было невозможно, в связи с трауром по королеве. Его продолжительность и так сокращена, чего я бы при других обстоятельствах не допустил, - сказал король, - К тому же в письме упоминается, что принцесса Джоанна сожалеет о проволочке. Зато теперь она готова прибыть для заключения брака в течении двух ближайших месяцев, пока не наступил период штормов.

Дальше разговор пошел общий.
- Вообще жена с чувством вины – это совсем неплохо, - философским тоном изрек один из присутствующих, - Будет тише воды, ниже травы.
- А я слышал, будто она сказала, что, если король победит, тогда она за него замуж и пойдет, - сказал еще кто-то.

- Женщины любят победителей, что ж в этом нового. Наверное, она это и имела ввиду.
- Нет, она немного не так сказала, как я слышал…
- Так ли это важно теперь…

- Говорят, эта принцесса очень религиозна, даже собиралась в монастырь.
- Она собиралась в монастырь, когда ее сватали за принца-малолетку, лет 13-ти, кажется, а ей уже было тогда двадцать.
- Вот в чем дело!
- Тогда не все потеряно.
- Надо будет найти ей в духовники веселого английского попа, чтобы забыла свои монашеские привычки и сумела порадовать нашего короля.

- Хватит богохульствовать и нести вздор, тем более речь о даме и вашей будущей госпоже, - прервал эту болтовню король, - Главное, что дело наконец слажено. У нас будет королева и у нас будут португальские порты, корабли и помощь людьми и оружием. Я предлагал Франции новое перемирие взамен истекшего, однако французы сделали все от них зависящее, чтобы свергнуть меня с престола и отдать его своему ставленнику… что он обещал французскому двору за помощь, интересно знать… отказ от титула французского монарха, а также от прав на Нормандию, Анжу и Гиень, вероятно… может быть, даже и на Кале… Но у них не вышло. Пусть отвечают за свои враждебные происки и вмешательство в наши суверенные дела.
- Значит, теперь мы развяжем войну с Францией?
- Этого делать не потребуется. Все произойдет само собой. Герцог Бретани болен и долго не протянет, после его смерти наследницей станет его дочь, которую соседи постараются заграбастать себе вместе с приданым, то есть герцогством, чему ее подданные вряд ли будут рады… да и она сама, надо думать… Нам останется только встать на сторону юной герцогини Бретонской. Но это дело будущего, хотя и ближайшего…

                ОГЛЯДЕВШИСЬ  вокруг, король нашел глазами кастильского рыцаря, который был в его окружении во время битвы, и подозвал его к себе. Дон Хуан повиновался. Король велел ему занять место рядом. 

- Вы скоро возвращаетесь к императорскому двору, и вас наверняка будут распрашивать о том, что у нас тут происходит, - сказал он ему вполголоса, складывая письмо, - Слухов и так слишком много, поэтому я хотел бы напутствовать вас внесением в эти слухи некоторой ясности.
- Мi senor, ваше величество, смею ли я, - пробормотал дон Хуан, почувствовав себя не совсем ловко. Но король жестом остановил его и продолжал говорить:
- Вторым пунктом в договоре с португальцами идет брак моей племянницы, которую я обещал ее матери пристроить получше и которая наконец-то, слава богу, покинет страну и уедет так далеко, как только возможно. Не вижу причин скрывать что-либо в этом неприятном деле.
- Да, об этом говорили разное, - сказал дон Хуан, - То есть о вас, mi senor, и о об этой сеньорите. Еще зимой шла молва, что она даже позволила себе одеться на придворный рождественский бал в платье из такой же ткани и такого же фасона, как у самой королевы.

- Все придворные дамы были одеты в платье из такой же ткани и такого же фасона, - усмехнулся король, - Ткань из Фландрии и Венеции, оторочка из меха рысей и белок, добытых в наших лесах. Я обещал леди Грей заботиться о ней и ее дочерях, девушки получили подарки на Рождество. Что еще могло бы им понравиться больше новых нарядов. Поднять шум можно при желании по ничтожнейшему поводу. 
- Я был уверен, что для подобных слухов нет оснований. Имею в виду вас, ваше величество,  и сеньориту…
- Я никогда не сделал бы своей королевой незаконнорожденную девицу, хотя бы и дочь короля. На гербе Англии не будет темной полосы, по крайне мере я, пока жив, этого не допущу. Этак я мог бы назначить наследником престола своего бастарда, благо он у меня имеется! Что до остального, то неужели я предложил бы своим возможным союзникам обесчещенную девушку!.. Эти сплетни, которым способствовали и сама девица, и ее мать, мечтавшие вернуть себе прежнее положение, едва с ума меня не свели… в то время как моя жена умирала, и когда она умерла… - король нахмурился и залпом допил свое вино, жестом приказав виночерпию снова наполнить для него бокал, - Что же касается младших братьев этой девушки… хотя мы еще поговорим об этом позднее. Леди Грей пора подумать о своей душе, уединившись в монастыре. Вот тогда время и наступит. А пока напишите вашим сюзеренам, сэр, что леди Элизабет не далее как через месяц уезжает в Португалию к принцу Мануэлю, а мы будем готовиться к свадьбе с принцессой Джоанной Португальской.

- Желаю вам счастья в новом браке, mi senor, - сказал дон Хуан, по причине опьянения впадая в некоторый сентиментализм.
- Это не столь важно, - отвечал ему король, тоже поддавшись отчасти действию винных возлияний, в связи с чем вдруг вздумал слегка пооткровенничать, - Хотелось бы, конечно, встретить милую отзывчивую женщину, но я готов принять любую королеву и выполнить свой долг перед страной. У меня было счастье, была прелестная возлюбленная, которую я любил и боготворил с самого детства и которая навсегда останется для меня незабвенной, так что мне грех роптать на судьбу. Союзники и наследник – вот что сейчас необходимо.

- И все же осмелюсь повторить свое пожелание, - произнес дон Хуан, мечтательно улыбаясь, - Вы не знаете, ваша милость, что такое южанки, что такое уроженки наших мест. Наши красавицы на людях всегда инфанты, в церкви всегда святые, а в постели всегда чертовки. О, уверяю вас!.. И я, бедный грешник, так скучаю по ним, что меня может развлечь только грохот оружия славных битв. Или хотя бы турнирные баталии.

- Я никогда не участвую в турнирах, - сказал король, - Конечно, они нужны, чтобы создать праздничное настроение, чтобы рыцари могли покрасоваться друг перед другом и перед дамами, но все же это глупо, стараться и рисковать собой ради столь суетной славы, которая на поверку немногого стоит. Хороший турнирный боец может дать слабину на настоящем поле боя, игра и сражение разные вещи.
- Вы поступаете милосердно, не участвуя в турнирах, дон Рикардо, - засмеялся хмельной дон Хуан, ударив рукой по столу, - Вам нет равных и на поле боя, что же осталось бы другим на турнирной арене, появись на ней вы!.. Да здравствует король! – закричал он, поднимаясь с места с бокалом в руке.
- Да здравствует король! – хором откликнулись ему все присутствующие.         

                - ДОВОЛЬНО  всех этих разговоров, - сказал король, - Пусть нас развлекут музыканты и певцы. Пусть звучат старые баллады, прекрасные и страшные, дошедшие к нам из старых времен, пока еще не сложены новые. Никогда не видел ничего плохого в том, чтобы немного развлечься музыкой и пением.    
 
И вот под сводами старинного зала нежно и напевно зазвенели струны. Певец, мягкий бархатистый голос которого звучал на редкость задушевно, сам подыгрывал себе на маленькой старинной арфе, так называемой роте, состоявшей из легкой деревянной рамы и семи натянутых на нее струн,  - такие носили на перекинутом через плечо ремне странствующие трубадуры и менестрели, исполнители и сочинители баллад о давних славных битвах, о доблестных рыцарях и прекрасных дамах, распевая их и перед простолюдинами где-нибудь под закопченной кровлей деревенского постоялого двора, и вот в таких больших торжественных залах перед знатными господами, окруженными толпой гостей и слуг.

Пламя свечей внезапно заколебалось и взметнулось вверх ожившим на мгновение огненным ореолом… вероятно, его раздул залетевший открытые окна ветер…

Король, известный своим пристрастием к хорошей музыке, слушал, задумавшись, при этом машинально поворачивая тонкое золотое кольцо, одетое на безыменный палец левой руки, пальцами правой. У короля были изящные небольшие руки с тонкими пальцами, похожие скорее на руки музыканта, чем воина, и странно было думать о том, что именно эти руки с таким мастерством и силой владели столь страшным оружием, как боевая секира. На его губах играла полуулыбка, неуловимо приподнимавшая уголки рта, а серо-синие глаза были слегка прищурены, словно для того, чтобы лучше разглядеть что-то, видимое лишь ему.

С тех пор, как младший последний сын герцога Йоркского, герцог Глостерский, стал королем, его жизнь и он сам сделались предметом пристального наблюдения окружающих, как оно и водится в таких случаях. Почти ни одно движение и слово не укрывалось от любопытных глаз. Однако, поскольку прошлое его было освещено гораздо хуже, возникли пробелы, которые нечем было заполнить, так как сведений не имелось. Многие гадали о том, что это за кольцо, которым, никогда не снимая его, имеет привычку играть, призадумавшись, король. Предполагали, что это памятка о подруге юных лет. Даже называли имя – Алиса. Или, может быть, Кэтрин.

Юношам из знатных домов всегда находили девушек или молодых женщин для первых любовных опытов с целью быстрее ввести их во взрослую жизнь, дабы они не ударили лицом в грязь, когда позднее будут сочетаться браком в интересах семьи со знатными леди. Как сказал один лорд, отдавая сына в руки к опытным воинам с намерением сделать из него настоящего мужчину, «гоняйте его до седьмого пота на военных учениях и еще найдите ему девчонку погорячее, чтобы вообще отдыха не знал».

Как бы то ни было, в семье герцога воспитывались двое его побочных детей, и его покладистая очаровательная герцогиня безропотно растила их наравне со своим собственным ребенком. Тайны… до чего же они притягательны.

С другой стороны, привычка играть кольцом могла иметь совершенно прозаические причины – привычка играть кольцом, и больше ничего. Манера короля впадать в задумчивость, будто отстраняясь от окружающих, при том, что он вообще обычно был немногословен и, в то время как все наблюдали за ним, он, казалось, сам всегда наблюдал за всеми, многих раздражала и даже настораживала. Тем более, что, выйдя из этого состояния, король мог вдруг удариться в бурную деятельность и тогда становился к тому же велеречив, причем он определенно владел даром убеждения и в этот момент способен был произвести приятное впечатление на собеседников и даже оппонентов, что в целом вообще могло сбить с толку. Внутренне закрытые, непонятные до конца люди часто кажутся опасными и двуличными. 

Вот и сейчас, казалось бы, отдавшись наслаждению музыкой и пением, король вдруг словно проснулся и произнес сухим деловым тоном, обернувшись к своему секретарю, сэру Кендаллу:
- Завтра с самого утра отправьте стражу в Шрусбери, чтобы немедленно привезти оттуда в Лестер всех членов городского магистрата, которые пропустили через свой город армию графа Ричмонда. Если бы они выполнили свой долг и задержали захватчиков, не было бы и нынешней страшной битвы, стоившей нам стольких жертв. Я хочу послушать, что они скажут в свое оправдание.

                УТРО  между тем было уже не за горами. В связи с чем запертый в помещении одной из замковых башен граф Нортумберленд при свете свечи писал свое завещание, ибо лучи солнца предвещали его смерть. Он был почти ровесником короля, которого хотел погубить, дав втянуть себя в заговор, и чувствовал горечь от того, что ему придется умереть в возрасте, который вполне позволял прожить активно и плодотворно еще хотя бы лет десять, а, может быть, и все двадцать, а также все еще размышлял о совершенно уже лишних вещах – как случилось, что отличный план не сработал. Ведь дело в том, что, удалось ли в действительности обмануть короля или нет, был ли он слеп в отношении некоторых своих приближенных или просто не подавал виду, что догадывается обо всем, что творилось за его спиной, он все равно был обречен! И вот, вырвался-таки из ловушки.

- Прошу оплатить все мои долги, - писал Нортумберленд, - Назначаю своей душеприказчицей мою дорогую и возлюбленную жену, которой я всегда хранил супружескую верность. Я не сомневаюсь, что милорд король будет добрым и благожелательным повелителем по отношению к моей жене и детям, ибо его называют государем, исполненным милости, и я никогда не наносил ему обиды добровольно или умышленно, ибо, Бог свидетель, я всегда любил его.

После этой вопиющей лжи ради благополучия своих домочадцев, о которых он считал своим святым долгом позаботиться, далее граф, чуть помедлив, аккуратно приписал: «Пусть Уильям Стенли поможет молитвами моей душе, коль скоро не помог моему телу, хотя я и надеялся на него», испытав некоторое удовольствие от того, что сделанный им намек, сближающий этого перебежчика с остальными заговорщиками, останется в тексте важной бумаги на века и времена.

Затем наступило неизбежное утро, и графа вывели из его узилища под охраной, чтобы возвести на эшафот, рядом с которым на виселице уже раскачивались тела советников  графа Ричмонда. Для публичных казней использовалась площадка замкового двора между Большим залом и церковью Святой Марии де Кастро. Несмотря на ранний час, поскольку ворота уже были открыты, здесь успела собраться любопытствующая толпа.
 
                Предпоследний сон.

                - … И  Я  ТУТ и говорю, мол, нет моих сил на этих претендентов, месяца не проходит, чтобы кто не полез, гори все оно огнем, хоть в штабеля их складывай. И не знаю я никакого Ричмонда и никакого Тюдора, а знаю короля Ричарда, от которого город Шрусбери не видел ничего плохого, кроме хорошего. Так что Ричмонд войдет в город только переступив через мой труп, в чем я, Томас Миттон, старший олдермен Шрусбери, на сем месте и клянусь, - и Томас Миттон мрачно посмотрел на своих коллег по городской магистратуре, а затем, вздохнув, перевел взгляд на короля, сидевшего в кресле напротив и смотревшего на них весьма внимательно.

- Я вас хорошо помню, мастер Миттон, - сказал король, - Вы выполнили свой долг, схватив и арестовав мятежника герцога Бекингемского. Что ж в этот-то раз сплоховали!

- Да не я, ваша милость, - с досадой пробасил Миттон, - Они вот меня связали и положили на землю, а этот Ричмонд через меня и переступил. Ну, стало быть, вот моя клятва и исполнилась. Хоть и не труп, а лежу, и сделать ничего не могу, хоть шагай через меня, хоть пинай меня… А потом уж ему и его воинству и ворота открыли. Обещал, что безобразничать его люди не станут.
- Сдержал обещание?
- Да, сдержал.
- То есть вы не виноваты, а вина на ваших сослуживцах.

- Это не так, ваша милость, милорд король, - немедленно подали голос остальные горожане, - Мы все вместе действовали, заодно, а то, что содеяли, так не по злому умыслу против вас, а потому, что побоялись спорить с военным-то людом.
- Тем более, что они могли меня победить, - насмешливо произнес король, - В прошлый раз вы мне помогли, и разве я не отблагодарил вас? Я ведь снизил для вашего города налоги, верно? Шрусбери когда-то поддержал моего отца против королевы Маргарет д`Анжу, я был уверен, что в его стенах живут наши друзья…

Он помолчал с минуту.
- Налоги городу я поднимать не стану, - сказал он, - Но вы все заплатите штрафы. Из своих личных средств. Вы не бедные люди, так что ничего страшного с вами от этого не произойдет. А королевской казне пригодятся сейчас любые средства, нужно гасить займы, взятые на военные расходы. И не советую при погашении выплаты, которую назначит вам мой казначей, прибегать к злоупотреблению своим служебным положением - если я об этом узнаю, штраф удвоится.
- И я тоже должен платить? – спросил Миттон осторожно, - Я же был против, и через меня переступили.
- Может, это ваша идея и была, чтобы через вас переступили, чтобы и совесть была чиста, и претенденту польстить на будущее – а то ну-ка верх возьмет, а вы ему сопротивлялись; если же он верх не возьмет, тогда передо мной можно будет оправдаться, что вы сейчас и пытаетесь проделать. Это называется «и вашим, и нашим», насколько я понимаю.
- Ваша милость, я не лгу.
- В таком случае, мой друг, не сердитесь на меня. Но я уже не знаю, где правда, а где ложь. В следующий раз протестуйте упорнее и не позволяйте через вас перешагивать разным проходимцам. Впрочем, надеюсь, что такое уже не повторится ни для вас, ни для меня... Можете отправляться в обратный путь.

Горожане поклонились и, тихо переговариваясь, вышли из зала.

- Вздернуть бы всю эту компанию, - сказал Кэтсби со вздохом, - А имущество конфисковать. Ведь практически совершили акт предательства.
- Если их повесить, вред может быть больший, чем прок, - сказал король, - Горожане пытались отсидеться в стороне, когда шли военные действия, но сейчас демонстрируют лояльность, а если на них нажать, да еще до крови, сразу проснутся да и взбунтуются, чего доброго. 

                СО  ДНЯ  битвы шел уже второй день. Король все еще находился в Лестере, занимаясь массой разнообразных дел. Герольдам было приказано подробно описать военные действия. Велся подсчет потерь.

- Нужно будет построить на окраине поля часовню, - сказал король, когда ему сообщили первые цифры, - Пусть там поминают в молитвах души павших.

Это намерение было уже почти в русле традиций: взойдя на трон, он счел необходимым увековечить постройкой подобного сооружения события кровопролитной битвы при Таутоне, которая доставила его брату Эдварду корону. Но постройка поминальной часовни на Рэдмурской равнине, конечно, являлась делом будущего.   

В столицу и по всем крупных городам разъехались гонцы с сообщениями о победе. Отправляя в Йорк, второй по значению после Лондона город королевства, который он любил и в котором его любили, сержанта Джона Спунера, находившегося при нем во время битвы, король переговорил с ним лично.

Приказ в Йорк о сборе военной силы для противостояния высадившимся на побережье врагам запоздал, поскольку его должен был отправить граф Нортумберленд, но не сделал этого, так что король должен был озаботиться этим сам, в связи с чем Спунер приехал в Лестер к королю, чтобы уточнить его распоряжения. Уже снаряженный отряд из Йорка еще находился в пути, не успев прибыть к сроку. Король велел Спунеру не поворачивать этот марширующий по направлению к югу отряд назад, но передать повеление следовать в Ноттингем, куда он сам собирался выехать на следующий день в ущерб столице. Как и прежде, в ожидании интервенции, логичней было наблюдать за развитием ситуации в Ноттингеме, центре королевства, откуда легче было достигнуть любой его точки в случае нужды, что же касается армии, то и речи пока не могло быть о том, чтобы ее распускать, – напротив, ее следовало доукомплектовать.

Король опасался реакции на казнь Нортумберленда и Стенли в их владениях и ожидал волнений в Уэльсе, где победы Ричмонда ждали с энтузиазмом, так как Тюдоры, вернее, ап Теудуры, были старинной местной фамилией, выводившей свою родословную от древних валлийских королей, и их борьба с Йорками в настоящий момент времени воспринималась здесь как освободительная против завоевателей-англичан. Так сложилось, что в Уэльсе поддерживали Ланкастеров, их оплот замок Харлех держался в осаде 7 лет, прежде чем сдался наконец королю Эдварду. Среди пленников Харлеха были Джаспер Тюдор и его племянник Генри. Кто бы знал, что этих двоих нельзя было оставлять на свободе.

Свою карьеру когда-то герцог Глостер начинал с того, что по приказу короля Эдварда, своего старшего брата, наводил порядок в Уэльсе, это было начало так начало, в связи с чем его здесь особенно «любили», и с этим уже ничего нельзя было поделать, разве уповать на будущее. Ему потребовалось 10 лет, чтобы приручить северян (не считая некоторых их лордов, с которыми это вообще было невозможно). Отпустила бы судьба еще 10 лет – может быть, и валлийцы изменили бы объекты своих привязанностей. Он уже озаботился тем, чтобы закрепиться на юге этой области, отдав свою внебрачную дочь замуж за потомка знатной валлийской семьи, владельца роскошного замка Раглан.

Что касается йоркского сержанта Спунера, помимо выполнения основной задачи ему  вменялось в обязанность передать послания от короля тем лицам, которые были им заблаговременно отправлены в его северный замок Шериф-Хаттон в окрестностях Йорка. Эта небольшая крепость с четырьмя башнями служила местом ежемесячных собраний лордов, входивших в Совет шести северных графств, а также использовалась как убежище на случай военных тревог. Именно туда после смерти королевы Анны и последовавшего безобразного скандала король выслал свою племянницу Элизабет. Там же находились ее сестры, и там же исхода сражения было приказано ждать младшим сыновьям сестры короля, графини Стаффорд, и его собственному внебрачному сыну Джону, называвшемуся по герцогскому титулу отца – Глостерский.

Леди Элизабет уведомлялась, что вот-вот отправился в Португалию для бракосочетания с принцем Мануэлем, кузеном португальского короля, а 16-летнему «лорду-бастарду», как называли Джона Глостерского, было приказано прибыть к королю в Ноттингем – либо в другое место, где король будет в то время находиться, о чем его в таком случае уведомят отдельно.

- Я не мог взять с собой сына, как он меня ни просил, сюда, в преддверие сражения, в исходе которого не был, честно говоря, уверен, и не зря. Но все же лучшая защита, которую я в состоянии ему дать – научить его защищаться самостоятельно, - сказал король по данному поводу виконту Фрэнсису Ловеллу, с которым был дружен с самого детства, в связи с чем между собой они не церемонились, - Путь еще какое-то время находится при мне, может быть, я сумею еще в чем-то наставить его сам, а уж затем ему придет пора отбыть в Кале, как было решено ранее. К тому же мне хотелось бы, чтобы он присутствовал на моей свадьбе, так что прежде этого события его отъезд не состоится, и это еще одна причина, по которой нечего ему сидеть в Шериф-Хаттоне с девчонками и малышами. Я сам начинал еще раньше, если разобраться, и в его возрасте у меня уже был он. Пора ему взрослеть в самом деле. И не даром же я посвящал его в рыцари.

- Научить человека что-либо делать даже в собственных интересах, скорее всего, нельзя, - сказал Ловелл, - Можно указать дорогу и предоставить необходимые для ее одоления вещи, а остальное зависит уже не от родителей и не от учителей. Я помню, какой ты был упорный в детстве, когда решил для себя, каким хочешь стать. Я был тебя младше, но крепче и сильней, однако через несколько лет уже не смог бы с тобой справиться, если бы мы вышли друг против друга в поединке. Ты занимался как одержимый, а на предложение передохнуть всегда твердил одно, что не устал. А потом все даже привыкли, что ты словно и правда никогда не устаешь, и не удивлялись, когда ты только требовал сменить тебе оружие и изнемогшего партнера и продолжал тренировку. Так что в конечном счете каждый из нас делает себя сам.

- Мать говорила, что лучше бы мне в монахи, - улыбнулся король в ответ на слова своего друга детства, - Но я хотел стать рыцарем. Да, те годы во владениях и под крылом графа Уорика, когда мы были детьми, они так памятны и столько в себя вместили. Тогда, казалось, время шло медленно, а теперь летит все быстрее и быстрее. Скольких близких мы с тех пор потеряли, а конца потерям нет. И, да, надо написать матушке письмо. Могло случиться так, что ей пришлось бы оплакивать последнего четвертого сына. 

                ВРЕМЯ,  действительно, бежало быстро. Между тем, даже если человек привык не давать себе спуску, даже если и ему самому, и окружающим кажется, что его силы не то что уж совсем неисчерпаемы, но велики, на самом деле предел для них все же однажды может сделаться достижим.   

В последние месяцы король плохо спал. Бессонница мучила его в те недели, когда умирала королева Анна, и в те, когда он ждал неминуемой стычки со своими врагами, вожделея всем своим существом наконец свести счеты с теми, по чьей вине он понес так много личных потерь, и покончить с этим раз и навсегда. Напряжение не отпускало его сутками напролет. Исключение составила только предпоследняя ночь перед битвой. Объезжая прибывшие впопыхах к Лестеру отряды, остановившиеся в пригороде, вечером, вернувшись в город и уже миновав городские ворота, он согласился на предложение одного из местных сопровождающих заехать на постоялый двор, носивший имя в честь его эмблемы (к этой приятной лести он уже привык, часто наталкиваясь на изображение Белого кабана на фоне городского и сельского ландшафта), поскольку там, как его уверяли, имелись отличный винный погребок и великолепная кухня, что являлось гордостью округи.

Заведение ему понравилось, а кроме того, под его гостеприимным закопченным кровом вдруг вспомнилось, как однажды – кажется, уже очень давно – ему пришлось увозить свою невесту, спрятанную от него братом, не желавшим их свадьбы из меркантильных соображений, с такого вот постоялого двора, переодетую в платье кухарки. Тогда исчезновение Анны из лондонского дома герцога Кларенса и все последующие события воспринимались почти в качестве трагедии, по крайней мере очень серьезно, зато теперь, после того, как прошли годы, эта история казалась чуть ли не милой – с нее начались годы, полные любви и счастья, и все-таки их было не так мало, целых десять, так что хватило времени насладиться сполна.

Внезапно расслабившись после нескольких бокалов в самом деле отменного вина и попутного погружения в свои воспоминания, король почувствовал, что ему здесь хорошо, а ехать еще куда-то совсем не хочется - и остался ночевать, неожиданно прекрасно выспавшись в немедленно предоставленной по его желанию в его распоряжение довольно уютной комнате. В следующую ночь в палаточном лагере перед битвой он спал не более двух-трех часов, да и то беспокойно. С тех пор шли уже третьи сутки, а возбуждение все не отпускало, как будто не далее чем завтра снова предстояло по крайней мере воевать.

Плохим ночевкам способствовало помимо этого также неважное состояние Лестерского замка, хотя он и был обитаем. Король побывал здесь два года назад летом, сразу после своей коронации, и тогда уже было заметно, что замковые строения, некогда возведенные Ланкастерами, так как это было их родовое гнездо, обветшали, причем в связи с этим обстоятельством истекшие с тех пор месяцы сказались на них тем более сильно. Крыша во многих постройках прохудилась, флюгеры погнулись, лестницы просели, перилла обвалились, а окна вынесло ураганом. Отдельно стоявшее здание Большого зала, где проходило общее застолье вечером после битвы, еще одно держалось среди общего упадка наиболее стойко. В то же время габариты строений предоставляли площадь для размещения достаточного большого числа должностных и свитских лиц, которым следовало находиться вместе для решения насущных задач, и, кроме замка, город не мог предложить другого подходящего пристанища, поэтому король и вынужден был терпеть неудобства.

К тому же в военном походе трудно ожидать комфорта во временных обиталищах, а после победы вообще было грех жаловаться, но все же проблема оставалась. Спать под гул сквозняков, беспрепятственно гулявших по коридорам с проломами в стенах, ожидая, что на голову может упасть с потолка и что-то потяжелее, чем просто щебневая забутовка из разошедшихся швов и высохшая отслоившая известка, - не самое приятное и располагающее к отдыху дело.

Тем не менее в какой-то момент, а этот момент наступил ближе к концу длинного, заполненного различными занятиями дня, король вдруг ощутил, что готов уснуть уже и прямо на голом полу, в связи с чем на кровати, которая была, разумеется, к его услугам в одной из комнат одной из башен, и тем паче (пусть это была не своя привычная походная кровать, затерявшаяся в этот раз в связи с массой произошедших событий, вероятно, где-то в обозе, но все же сносная), - однако было еще одно препятствие на пути к тому, чтобы наконец отдаться отдыху.

Он не был ранен во время боя – отличные доспехи и сноровка вполне его защитили от непосредственных повреждений, но несколько увесистых ударов по корпусу тем не менее ему достались, а тяжелая военная работа на протяжении порядка полутора часов, когда ему пришлось полностью выложиться в бою, была серьезным испытанием. Пока взвинченные нервы поддерживали, он почти не чувствовал боли от ушибов и растяжек, но вот и до этого дошло. В общем, нужно было сделать передышку и, хочешь-не хочешь, заняться своим здоровьем.

Дотянув до вечера, когда можно было отправиться на покой, никого этим не удивив и не встревожив, после горячей ванны (в те времена научные светила еще не додумались до того, что горячая вода вредна), завернувшись в покрывало, король поплелся в приготовленную ему спальню, благо идти было недалеко, не в силах держать осанку и сгорбившись, так что стал чуть ли не ниже ростом, да еще хромая при том на ноющую в колене правую ногу и прижимая к боку левую руку.             

- Вам, ваша светлость, следовало меня еще третьего дня позвать к своей особе, - кратко объявил ему слуга, в чьи обязанности входило оказывать требуемую сейчас помощь. Этот человек, которого все окружающие звали просто Джек (может быть, его имя звучало на самом деле как-то иначе, но заморачиваться его запоминанием никому в голову не пришло) появился в окружении короля, тогда еще герцога и великого лорда Севера, несколько лет назад, предоставленный в его распоряжение монахами из большого и богатого местного аббатства, в котором имелась лечебница, где работали опытные лекари. К ним обращалась за помощью по поводу своего кашля герцогиня, переговорив заодно и о прочих проблемах своей семьи, после чего слепой костоправ и прибыл в Миддлгемский замок, где был представлен его хозяину с обнадеживающими рекомендациями как в своем деле незаменимый.

Всегда считалось, что слепцы лучшие в профессии костоправов и массажистов, поскольку отсутствие зрения обостряет другие чувства, что помогает им выполнять свое дело виртуозно. Джек-костоправ был полностью слеп в детские и юные годы, когда его родители отдали калеку монахам, которые обучили его, а затем еще и подлечили, с помощью болезненной и неприятной процедуры, на которую он, тем не менее, согласился, вернув ему способность пусть слабо, но видеть. Однако это новое обстоятельство уже не могло повлиять на уровень его мастерства, зато добавив ему возможность самостоятельно делать перевязки и примочки на больные места, если было нужно. Герцог привык к этому слуге и доверял ему – вернее доверялся – полностью, в связи с чем Джеку в общении с господином даже дозволялись некоторые вольности, как это бывает в таких случаях, однако еще одним его достоинством являлось то, что он не болтал попусту за работой, так что можно было отключиться от происходящего и витать в своих мыслях или среди своих ощущений сколько душе угодно. 

- У меня болит колено, что-то с ребрами справа, голова кружится, а спина вообще не разгибается, - сообщил он слуге кратко, снимая покрывало и нагим ничком вытягиваясь на постели.   
- Угу, - буркнул костоправ, обмакивая ладони в масло и принимаясь за дело, - По ребрам вам вдарили, видать, палицей, тут вон синячище, но переломов нет, доспех выдержал. Синяк мазью натрем, и рассосется… А спину я вам поправлю насколько можно, как всегда, - сообщил он через несколько минут, после чего король явственно услышал, как щелкают позвонки. Сильные большие горячие руки месили его, словно тесто, но каждый раз останавливались там, где возникала боль, хотя он ничего не говорил по этому поводу.

В какой-то момент ему вдруг сделалось легче. Что-то давящее и доставляющее дискомфорт, что являлось следствием усталости и травм, ослабило свою хватку, отпустило, и дышать стало свободнее.
- Повернитесь, ваша светлость, - сказал слуга, по привычке применяя прежнее, до-королевское обращение, - Посмотрю, что с коленом. Если чашку повредили, то плохо. Да нет, не повредили. Ушиб, опухоль, потому и болит. Полечим, пройдет. А голова у вас кружится, видать, от недосыпа, загнали вы себя. Если бы вам по шлему хорошенько саданули, так это раньше бы началось.
- Вообще-то как раз и саданули, - сказал король, - Но не так сильно, как могло бы быть. Не то пришлось бы тебе искать нового хозяина.
- Было бы жаль, - прозвучало в ответ, - Работа не такая тяжелая. У вас мышцы тугие, а кость тонковата, отчего мне легче. А вот поди разомни здоровяка, у кого кости как бревна.
- И только поэтому?
- Эх, ваша светлость, вот пали бы вы там в кровавые травы, осиротили бы нас, тут такое бы началось… - горько вздохнул слуга, - Любите вы рисковать.
- Нет, не особенно. Но если отступать некуда.
- Отступать всегда некуда, если уж так поглядеть, - пробормотал слуга, снова замолкая и продолжая свое дело.

Король поддался охватившей его дреме и уже не двинулся бы с места, но внезапно с натянутой над кроватью задрапированной складками ткани, при ясном свете все еще производящей впечатление красоты и роскоши, но в полутьме выглядевшей наподобие какого-то темного холма, а также мимо этого мрачноватого навеса посыпалась пыль. Звук хлопающих крыльев сопровождал это явление - за настилом потолка, имевшем досадные прорехи, под куполом башни перелетали с оконца на оконце голуби.

Темная пыльная взвесь, похожая на земляные хлопья, падала на изножье кровати. Король подтянулся повыше, опершись плечами и отчасти спиной на подушку и на панель изголовья. Он уже совсем спал, так что на большее его не хватило, в связи с чем поза вышла неудобная, с наклоном на левый бок. От сделанного движения колено опять заныло, но попытка потереть его ладонями не удалась – оказалось сложным сделать усилие и дотянуться до больного места, а руки в результате так и остались лежать скрещенными в кистях на правом бедре. Приподнятая голова, опиравшаяся затылком на деревянную спинку кровати, тоже оказалась повернута влево, при этом упав на грудь. Пряди темных пышных длинных волос, рассыпавшихся по плечам, свесились на опущенный лоб. Но все это было уже неважно, он только смутно ощутил напоследок, как слуга осторожно и бережно закутывает его покрывалом, избегая тревожить, подтыкая края под вытянутые ноги, и провалился в глубокий сон.

Такой сон называют еще мертвым. Все-все происходившее давно, недавно и только что словно перестало существовать. Только покой, всеобъемлющий, полный и нерушимый. В нем не было место ничему – ни чувствам, ни стремлениям, ни желаниям, ни тревогам, ни опасениям, ни мыслям о том, что было сделано и что сделать предстоит – ничего. И сновидений в этом беззвучном бездонном темном колодце, куда он оказался погружен, тоже не было. За исключением только одного-единственного.   

                - … Я  КАК  НАЯВУ  это видел, - задумчиво говорил король, - Словно все вернулось назад, на целых три дня назад… Я снова возглавлял наш рейд через поле боя на ставку Тюдора. Но все шло не совсем так. Белый Вепрь начал спотыкаться вблизи строя пикинеров. Мне пришлось спешиться и поменять коня. Оруженосец сказал, что подкова у Вепря на передней ноге соскочила. Издали я заметил промежуток между наемниками, крайний воин был небольшого роста и плохо держал свое оружие. Там можно было бы проломить живую стену. Но подкова слетела крайне некстати, времени не хватило - всадники Уильяма Стенли уже ударили в наш фланг. И мы проиграли, Фрэнсис, мы проиграли. Салазар и Уильям Харрингтон предложили мне бежать. Я отказался, понимая, что шансов почти нет… совсем нет. Но уж лучше погибнуть в бою, чем под конец заслужить славу труса и бросить своих людей, которых взялся вести в этот бой…
     Нас было гораздо меньше, мы сражались в окружении, сначала вместе, потом разобщенные между собой. Я видел, как убили Рэтклиффа, видел, как Сирвелл, которому отрубили ноги, держал знамя до тех пор, пока его не добили. Наконец я остался в одиночестве, без лошади, которая была ранена и которую пришлось бросить на краю какого-то болотца. Доспехи были разбиты, шлем потерян. Мне нанесли несколько ран в голову, со спины, ведь тыл прикрыть было уже некому. Я бился на земле, один, против валлийских ополченцев, самых надежных для того, чтобы послать их убить короля. Кровь стекала на лицо, силы уходили. Кажется, это была алебарда, сзади справа – я видел метнувшуюся тень перед собой на земле, наклонил голову и подался вперед, но полностью избежать удара мне не удалось. Страшная вспышка боли, и тут же в глазах все померкло…

- Дик, забудь, - прошептал Ловелл, - Мало ли какие кошмары иной раз тревожат наш сон. Мне тебя и слушать жутко.

Паж доложил, что лошади готовы и можно ехать. Стояло утро следующего дня, в который король покидал Лестер, - 25 августа 1485 года.

Небольшой отряд двинулся из замка, чтобы присоединиться к основной войсковой колонне. Выехав за Северные городские ворота, король придержал коня и оглянулся. Над воротами на шестах были выставлены отрубленные головы. В середине находилась голова его соперника, увенчанная бумажной короной.

- Вот также голова моего отца была установлена на шесте над воротами Йорка, в бумажной короне в знак издевки, в окружении голов моего брата Эдмунда и графа Солсбери. А я тогда был совсем еще мал, находился далеко и ничего этого не видел. Но я представлял себе это тысячи раз. И тысячи раз клялся отомстить. Понадобилось четверть века, много новых потерь, жертв и усилий… Круг замкнулся наконец.

Замерев на месте и привстав на стременах, он, не отрываясь, смотрел на открывшееся зрелище. Кто знает, о чем еще он думал в эти минуты – может быть, о том, что теперь все долги уплачены, итоги подведены, и можно с этих пор смотреть только вперед, в будущее.  Предстояло так много важных дел.   

День выдался хмурый, по небу бежали низкие облака, бросая тени на серый камень высокой проездной башни. Ветер, налетая порывами, трепал зубцы короны на мертвой голове.

Отвернувшись, король пришпорил своего коня и поскакал прочь от стен Лестера по дороге, ведущей на север.   

                Сослагательное наклонение.

                … ОДНАЖДЫ в столько-то тысяч таком-то году два сотрудника одного любопытного учреждения, имевшего длинное и скучное официальное название и потому часто кулуарно называемого Министерством Времени, столкнувшись ненароком под готическим сводом старинного зала, когда-то возведенного с презентационными целями, а затем удачно перепрофилированного под библиотеку, углубились в дискуссию, отчасти даже, вопреки профессиональной этике, приобретшей в конце концов довольно резкий характер.  Тему спора спровоцировала специфическая деятельность Министерства, которую эти сотрудники, собственно и осуществляли, каждый на своем уровне.

Они говорили сначала в общем, о том, о сем… обсуждали, каким, в частности, образом что-то там было подправлено в давнем прошлом, с целью моделирования несколько иного будущего, ставшего ныне настоящим, в результате чего в одном историческом военном конфликте победил не тот король, который победил, а тот, который, по рассмотрении последствий события компетентной министерской комиссией, был сочтен более предпочтительным в плане нивелирования опасности проведения в жизнь излишне прогрессивных для своего времени реформ, начатых тем королем, которого в связи с этим и следовало устранить с исторической арены, что и было проделано (если углубиться в детали - с помощью изначально имевшего место казуса со слетевшей подковой, должным образом подкорректированного для выполнения задуманного), чтобы возглавляемая им страна не вырвалась слишком вперед, обогнав остальные и катастрофическим для отстающих образом усилившись в связи с этим, исключив возможность соперничества и превратившись для них в нешуточную угрозу.

При этом один участник диалога упирал именно на данное обстоятельство, отстаивая правильность предпринятой корректировки исторического материала, в то время как его оппонент указывал на неприемлемость данного подхода как неэтичного и при поверхностной пользе приносящего вред на более глубинном уровне, ведь в качестве побочного эффекта в восприятии и современников, и потомков цементировалась  заведомая бессмысленность действий по реальному внедрению в жизнь идеалов справедливости, поскольку правитель, имевший целью уравнять перед законом аристократов и простолюдинов… получилось бы у него это или нет, теперь однозначно сказать трудно, но он хотел попытаться… оказался решительно повержен правителем, которому подобные устремления были небезразличны лишь на словах, – и, что уже совсем ни в какие ворота, свою победу этот последний добыл с помощью нечестных средств, а свою власть начал с подлога, объявив днем своего восшествия на престол не день битвы, а день накануне битвы, что делало изменниками всех, воевавших под знаменами его предшественника.
 
Тот из двоих спорщиков, кто был не согласен с тем, как оказалось переиначено дело, упирал на то обстоятельство, что люди недаром не забыли погибшего короля, сохранив благодарную память о том, кто даже в свои последние дни, по пути на поле боя дал себе труд подумать о простых землепашцах, через поля которых пролегал путь его армии, приказав щадить посевы, чего его противник со своей стороны не сделал, - а ведь стоял конец августа, конец лета, пшеница уже поспела, колосья налились спелым зерном, время было собирать урожай.

Не было забыто предание о последней ночевке короля накануне битвы на постоялом дворе в Лестере, и все знали, что, хотя хозяин перекрасил эмблему на вывеске в синий цвет, чтобы не было придирок со стороны новых властей, гостиница когда-то называлась «Белый кабан». А тот колодец на Рэдмурской равнине, из которого король, согласно воспоминаниям, напился в день битвы, и возле которого, как рассказывали, он погиб! Его недаром называли «Колодец короля Дика» еще через века и века.

- Вы бы еще вспомнили о легенде, - возразил ему его оппонент, - сложенной, конечно, уже после события кем-то чрезмерно впечатленным зрелищем транспортировки тела побежденного, в самом деле не для слабонервных, про ведьму на мосту, встретившуюся королю по дороге и предсказавшую ему… как там звучит в классическом пересказе… где ударилась о камень его шпора, там на обратном пути ударится его голова… что, видимо, и имело место. Люди чаще запоминают страшные истории, забывая те, которые имеют хороший конец. Только и всего.
 
Они еще поспорили, перебрасываясь фразами… О том, правомочно ли рассматривать ситуацию под таким углом, что история жизни и деяний, которая могла бы стать историей больших свершений, торжества мысли и духа, стала историей краха надежд и гибели героев? Разве неправедная рана, нанесенная одному человеку или группе людей, не становится раной всего человечества? В самом ли деле справедливость того или иного события зависит от точки зрения, либо же справедливость зависит только от правды, а больше ни от чего, правда же одна, хотя ее и стараются подменять ложью с незапамятных времен… Допустимо ли, чтобы, исходя даже из самых благих целей, поддерживались лица и действия недостойные, поскольку это ведет к нарушению, даже, по большому счету, извращению восприятия явлений социальной жизни, - не станет ли в результате мир слишком плох, чтобы жить в нем дальше? Не говоря уж о том, что сегодня глобальной пользой может показаться одно, а завтра другое. Особенно это актуально для высоких цивилизационных уровней, когда сделалась возможна коррекция прошлого с целью изменения будущего в желательном ключе. Не лучше ли оставить в качестве статус-кво то известное некогда правило, гласящее, что история не терпит сослагательного наклонения? Оно, конечно, старо, но устарело ли?

Так они ни до чего и не договорились. Неудивительно – каждый отстаивал противоположную точку зрения и словно не слышал другого.

Один сказал:
-   Иногда мне кажется, что я вижу его, короля, там, под готическими сводами Большого зала Лестерского замка, вечером 22 августа 1485 года. Он стоит в свете колеблющегося пламени факелов и свечей, стройный, сухощавый, с рассыпавшимися по плечам темными длинными волосами, с бокалом вина в руке, в окружении своих рыцарей, на праздновании своей победы. Если бы не вмешательство других сил… Прошлое напоминает колодец, заглянув в который, можно найти в его глубине вместо сокровищ благих обретений обломки загубленных надежд. И тогда его вода становится горькой. Это был государственный деятель, а не просто ставленник властной клики.  Он добивался власти ради проведения реформ, ради страны, ради народа. Мне трудно смириться с тем, что произошло. Даже та принцесса, которая могла стать его королевой, умерла с тоски.

- При чем здесь еще и это! – почему-то возмутился второй. 

- Для человека логично желать правильного финала, то есть такого, когда, упрощенно говоря, побеждает добро, поскольку тяга к светлой стороне бытия, определяющей в конечном счете его истинную ценность, присутствует в человеке изначально, обусловленная инстинктом самосохранения, но в данном случае цепочка событий не нашла логического завершения, оставив по себе тянущее за душу ощущение неудовлетворенности и разочарования. Круг должен был замкнуться. Мы же сделали так, что этого не случилось… И это так и осталось. Словно дыра в пространстве и во времени.

Оба чувствовали, что этот случай, этот спор не пройдет для них бесследно и будет иметь продолжение в виде изменившихся отношений – и к работе, и даже друг к другу. Это было неприятно, словно в зале вдруг потянуло сквозняком – из той самой дыры, вероятно.   

- Может быть, в какой-нибудь параллельной вселенной, - усмехнулся тот, кто ратовал за глобальную пользу, - мы смогли бы избежать всего этого… случившегося с нами и не с нами.
- Может быть.  Но мы ведь пока еще не научились туда попадать. И как тут не подумать, не к лучшему ли это для тех мест. 
***  ***  ***  ***  ***
12.08.2018