Георгий грустно вздохнул, наклонился и положил букетик искусственных цветов к слову из пяти букв, написанных мелом на заборе.
Потом снял фуражку и в скорбном молчании, склонив голову, замер.
Вскоре к нему подошли еще люди, и еще. И каждый клал к меловой надписи свои скромные дары: кто цветок, кто фотографию, а кто-то поставил рюмку водки, и накрыл ее корочкой черствого хлеба.
Народ грустил и безмолвствовал.
–А чего это тут происходит? – подошел к несанкционированному митингу представитель полиции. – И что мы тут делаем? Кто разрешил?
–Митинг предполагает речи, а мы молчим, - грустно ответил Георгий. – А еще мы глубоко скорбим о почившей. Дайте постоять немного, и мы разойдемся.
–А кто помер-то? – попытался взглянуть через спины людей на забор полицейский.
–Так она, кормилица, - вытер кто-то скупую слезу.
–Мама? – глаза представителя власти увлажнились.
–Она самая…
–А отчего?
–Самоубийство, - прошептал кто-то.
–Довели, женщину, - сочувственно вздохнул полицейский.
–И не говорите…
–А почему никто не помянет последним словом покойную? – вновь полюбопытствовал человек в форме.
–Так о покойнике плохо не говорят, - кто-то вежливо оттиснул его в сторону.
Все, в том числе и полицейский, постояли и помолчали еще минуту. А потом народ разошелся.
Человек в форме подошел к забору, прочел, написанное мелом слово, и в недоумении почесал лоб.
–И придраться не к чему, - помял он в руках свою фуражку. – Плохо о покойной не говорили, призывов не изрекали, и разошлись быстро. Даже к слову не дописали определенное определение из трех букв.
И слово на заборе осталось. И несли к нему и стар и млад кто что мог: кто цветок с клумбы, кто плюшевого медвежонка, кто фото вождя мирового пролетариата. И все было законно. И всё понятно без лишних слов.