Однажды вечером на загородной станции «Чистые пруды» в июле 2016 года царило безнадёжное уныние. Электрички, которые должны были идти в город, почему-то пропали. Их не было ни в пять часов вечера, ни в семь часов вечера. Время перевалило уже за девять часов вечера, а их ещё не было ни одной. Станционный громкоговоритель несколько раз объявлял о задержке рейса то на полчаса, то на час, то на два часа. Наконец, когда солнце уже решительно двинулось к закату, распластав свои золотисто-розовые лучи на голубом с прозеленью небосклоне, было объявлено, что в связи с крупной аварией на железной дороге прибытие поездов отменяется на неопределённое время.
– Вот тебе раз! – воскликнула семидесятидвухлетняя дама в соломенной шляпе. – Как это понимать? На неопределённое время? На какое время? На ночное что ли?
Она оглянулась по сторонам. Граждане, терпеливо ожидавшие электричку (в основном это были дачники, их скопилось порядочное число) начали рассредоточиваться где кто мог. Одни двинулись к своим дачным владениям. Другие ушли в ближайшие кусты и начали собирать топливо для костров, надеясь скоротать время возле огонька.
Дама в соломенной шляпе (звали её Еленой Алексеевной) села на освободившуюся скамейку и задумалась. Что делать? Вернуться в свой дачный домик? Или позвонить по мобильному телефону сыну, попросить его, чтобы он приехал за ней и отвёз её в город? Пока она размышляла об этом, рядом с нею на скамейку опустилась другая дама, такого же почтенного возраста, как Елена Алексеевна, только не в соломенной шляпе, а в беленьком платочке.
– Какой ужас! – проговорила дама. – Мне надо, надо ехать домой. Мне надо завтра к девяти часам пойти к эндокринологу. Я записалась. И вот на тебе! Всё пропало!
Елена Алексеевна посмотрела на даму в платочке. Дама выглядела очень расстроенной, несчастной и озабоченной. Казалось, жизнь её готова была оборваться в любую минуту из-за аварии на железной дороге.
– Погодите, – проговорила Елена Алексеевна, и взяла огорчённую даму за руку. – Не расстраивайтесь. Я сейчас позвоню своему сыну, попрошу его приехать сюда за нами.
Сказавши это, Елена Алексеевна встала со скамьи, отошла в сторону на несколько шагов и достала из сумочки мобильный телефон. Что она говорила своему сыну, дама в платочке не слышала, но по лицу Елены Алексеевны она поняла, что всё не так уж и плохо. Елена Алексеевна, окончив разговор по мобильнику, спрятала его в сумочку и вернулась на своё прежнее место.
– Всё в порядке. Сын скоро закончит свои дела на работе и поедет за нами.
– Спасибо! – проговорила мгновенно просиявшая дама в платочке. – Спасибо, – повторила она. – Как вас зовут?
– Я – Елена Алексеевна. А вы?
– Нина Анатольевна.
Дамы обменялись приветливыми улыбками. Вскоре они разговорились. Оказывается, сын Елены Алексеевны уже знал об аварии на железной дороге. Об этом сообщили по радио и телевидению. Товарный гружёный поезд сошёл с рельсов, и несколько вагонов с брёвнами легли на бок. Убитых и раненых при этом, слава Богу, не было. Он уж и сам собирался позвонить матери, узнать, не надо ли ему ехать за ней. А она его опередила.
Было уже около десяти часов вечера. День угас. Вечер вступил в свои права окончательно и бесповоротно. Круглая полная луна выкатилась из-за гор, поросших лесом. Сиреневое небо, окружавшее её, слегка окрасилось серебристым сиянием. Было тепло. Летний зной отступал нехотя, но всё же воздух начал потихоньку свежеть и охлаждаться. Послышался пока ещё робкий комариный звон.
– Красиво как! – промолвила Нина Анатольевна.
– Да, – подтвердила Елена Алексеевна.
– Сейчас комары налетят, – сказала Нина Анатольевна.
– А мы их маслом для загара угостим, – улыбаясь, проговорила Елена Алексеевна.
Она достала из сумочки маленький флакончик, наполненный душистой маслянистой жидкостью, открыла флакончик и протёрла благоухающим маслом лицо, шею и руки.
– Хорошо помогает.
Она протянула флакончик Нине Анатольевне. Та осторожно взяла его, накапала на ладонь немного масла и растёрла его по лицу и шее.
– Спасибо, – проговорила она и вернула флакончик хозяйке.
Богатые…, подумала она, глядя на Елену Алексеевну. Машину имеет, телефон дорогой, масло какое-то невиданное, шляпа, платье…
– Скажите, – робко вопросила она, – ваш сын работает где-то там, на верху? Имеет средства и всё такое прочее…?
Елена Алексеевна удивлённо посмотрела на Нину Анатольевну.
– Да, он работает, – ответила она. – Только не на верху, а у себя на предприятии. Зарабатывает. На жизнь хватает. Крышу над головой имеет, и не одну. Всё так. Только всё это дорого нам обходится: мне, сыну, невестке, их детям. Работа, работа, ещё раз работа, и учёба. Я вне этого не мыслю своё существование.
– А где вы работаете? – с прежней робостью спросила Нина Анатольевна.
– На даче с весны и до поздней осени. А зимой отхожу от дел, лечу свои болячки. Мне ведь уже восьмой десяток пошёл.
– Так вы в войну родились?
– В войну. Пропади она совсем! – проговорила Елена Алексеевна.
Улыбка сошла с её лица.
– Так вы тоже дитя войны? – воскликнула Нина Анатольевна.
– Де-факто да, де-юре нет. Мой отец не в бою погиб, а умер на больничной койке.
– Ах, это всё равно! Какое это имеет значение! Мой отец тоже не погиб во время войны, а умер потом, уже где-то…
Нина Анатольевна замялась на какое-то мгновение, а потом продолжила с прежним воодушевлением.
– Так вы – дитя войны. А по виду не скажешь. Выглядите хорошо. С какого вы года?
– С сорок третьего.
– А я с тридцать девятого. Я на четыре года старше вас. Мне уже без пяти минут девятый десяток стукнул. Кто бы мог подумать, что я доживу до таких лет. А вот живу ещё и что-то делаю. Так вы с сорок третьего года… Я думаю, вам тоже досталось немало?
– Ну, да, – ответила Елена Алексеевна.
Тихая печаль послышалась в её голосе.
– Мы жили в деревне, – продолжала Нина Анатольевна. – Отец на фронте был. Его как бы и вовсе с нами не было. Мама и старший брат всё на себе тянули, всю работу и в колхозе, и дома. Я-то совсем маленькой была, но тоже старалась помочь чем-нибудь.
– В деревне жили…, – задумчиво проговорила Елена Алексеевна. – А мы в городе. В деревне, возле земли ещё можно было как-нибудь прокормиться, а в городе нет, никак.
– Ваш отец на фронте погиб?
– Нет. Он ранен был в грудь. Лёгкие пробило. Это случилось под Москвой. После госпиталя его отправили домой умирать. Он и умер в сорок третьем году, а перед смертью меня сумел сотворить на радость всему человечеству.
Горькая усмешка пробежала по лицу Елены Алексеевны.
– Представляете, какой я дохлятиной получилась? От умирающего отца и голодной матери. Никто не верил, что я буду жить. Мама уж и местечко для меня присмотрела на кладбище. Но я выжила. Тут никакой моей заслуги не было. Выжила – и всё! Только война для меня и для других, кто тогда выжил, длится до сих пор. Всю жизнь страх голода, борьба за здоровье, за образование, за то, чтобы быть матерью, за жизнь, одним словом.
– Так вы своего отца совсем не помните?
– Конечно, нет. Мне было три месяца, когда он умер. Старшая сестра мне рассказывала: он брал меня на руки, ходил со мной по комнате, жаловался на здоровье. Конечно, я ничего не помню. Я помню только, что у нас в доме был тёмно-серый галстук с искоркой. Я потом, когда уже начала соображать, решила, что это галстук моего отца. Но потом он пропал куда-то, и ничего, кроме фотографии от него не осталось.
Елена Алексеевна замолчала.
Небо между тем потемнело. Луна ярко разгорелась, и облака вокруг неё причудливо засветились радужным прерывистым сиянием. Лес, покрывавший горы, сделался чёрным. Но он дышал, тихонько двигал верхушками деревьев под натиском лёгкого ветерка. В дачных домиках кое-где светились огоньки, а в кустах пылали костры, собравшие вокруг себя застрявших на станции пассажиров.
– А ваш отец погиб на фронте? – спросила Елена Алексеевна.
– Нет, он не погиб, – ответила Нина Анатольевна. – Я уже говорила об этом. Он вернулся домой живой и здоровый, только…
– Нина Алексеевна замолчала и отвернулась.
Елена Алексеевна, уловив в её голосе смущение, хотела было повернуть разговор в сторону, но Нина Анатольевна заговорила вновь.
– Бросил он нас. Ушёл к другой женщине. Она была моложе нашей мамы, здоровее и детей у неё не было. Мне было семь лет. Я мало что понимала в этих делах. Папа был и вдруг исчез. Мама говорила, что его отправили в другой колхоз помогать в работе. Я поверила и ждала его. Правда, я слышала разговор отца с матерью, только не понимала, что это значит. Потом уж догадалась. Отец сказал маме: «Я думал, что ты стала заведующей магазином или столовой. А ты как была дояркой, так и осталась ею. Потом он ещё что-то говорил, и всё жаловался, а мама ему ответила: «У нас фашистов не было. Нас не бомбили, наш дом остался цел, хозяйство на месте, дети живы и здоровы. Чего ещё надо? Чего ты киснешь всё время? Не нравится тебе, что я воровать не умею? Мне только тюрьмы в жизни не хватает. А так всего навалом». А потом папа исчез. Я ждала его, ждала целый год. Мама и старший брат Дима не говорили о нём. Отец ушёл осенью. Прошла зима, весна, лето подходило к концу. Пошли мы с Димой в лес по грибы. Набрели на грибное местечко. Горка, трава на ней реденькая, деревьев почти нет – а грибов-лисичек видимо-невидимо! Набрали мы полные корзинки. Пошли домой, да по дороге сели на травку отдохнуть. Сидим, радуемся. Мама-то как довольная будет! Видим, идёт по дороге какой-то человек. Вгляделись в него: отец! Точно отец! Дима старше меня на семь лет. Он с места не двинулся, а я побежала к отцу. Папа, кричу ему, папа! Смотри, каких грибов мы набрали! А он так дико глянул на меня, подошёл к нашим корзинкам, начал их пинать, грибочки-то наши, лисички, жёлтенькие, рыженькие, топтать сапогами. Мы так и обмерли. Стоим как в столбняке. Ни слёз, ни крику не было. А он выругался безобразно и ушёл. Дима мне потом говорит: «Нина, ты маме про это не сказывай, а то она плакать будет». Я ничего маме не рассказала. А потом я слышала, как она Диме про отца говорила: «Не осуждай его. Бог с ним. Я по нём не страдаю. Больная я по женской части. На работе надрывалась, простуживалась. А он здоровый. Для него будто и войны не было, не израсходовался. Где уж мне за ним угнаться? Мне бы вас с Ниной поднять, в люди вывести. Бог с ним! Нашёл себе молодую, здоровую, бездетную. И в добрый час! Только мне её жалко. Растрясёт он её всю вскорости». Так оно и случилось. Умерла она, разлучница бедная, от аборта. А отец пропал куда-то совсем. Ну, вот, и вся история. Гордиться нечем.
– Мамы вашей уже нет на свете? – Осторожно спросила Елена Алексеевна.
– Конечно, нет. И Димы уже нет. Два года как помер. Мама умерла в шестьдесят пятом году. Нас с Димой она поднять успела. Дима после семилетки техникум закончил, потом институт. Всё заочно, без отрыва от производства. Я на бухгалтера выучилась. Всё хорошо. Муж был хороший, царство ему небесное. Племянники у меня есть, дети. Есть, к кому прислониться. Только боюсь я за них. Вроде всё хорошо, а не спокойно. Душа не на месте. Раньше было лучше. Раньше мы шли к коммунизму. Была цель. А теперь что? Сейчас по телевизору всё говорят, говорят, растолковывают нам, что и как. И чем больше говорят, тем больше запутываешься. А почему? Да ведь потому, что каждый только о себе думает: деньги, деньги, деньги. Говорят, мир сошёл с ума. Как же жить в сумасшедшем мире?
Елена Алексеевна медленно пожала плечами, покачала головой, посмотрела на луну, на звёздное небо.
– Я то же самое чувствую, только стараюсь не думать об этом. Я вся ушла в работу, в заботу о муже, детях, внуках. А как начну думать, всё пропадает, руки опускаются. Нет, пусть мир сходит с ума, а я не буду. Мне некогда, мне нельзя. Может быть, кому-то надо, чтобы мы сошли с ума, так пусть и остаются при своей нужде. Я лично не поддамся ни на какие заморочки.
Женщины замолчали. Глубокое раздумье охватило их умы, сердца и души.
Между тем к станции «Чистые пруды» со стороны города по асфальтовой дороге подкатил белый «пикап» с крытым кузовом. Подкатил, остановился и дважды коротко просигналил. Елена Алексеевна встрепенулась, вскочила со скамьи.
– Это за нами! – крикнула она. – Пойдёмте, дорогая, вон наша машина!
Она взяла Нину Анатольевну за руку, и обе женщины поспешили к «пикапу», забыв на время о своих проблемах.