О брюшном тифе, "Охоте на львов", и пылких армейских
прапорщиках.
(Из романа «Армейский синдром»)
Начало этой истории будет немного скучной, но необходимой для введения в курс дела и даже полезной для общего развития. В смысле повышения читателем своих знаний об инфекционных заболеваниях и эпидемиологии в частности. Автор смешал тут в кучу банальный понос, любовь-морковь, армейские будни и живописные полотна одного художника. В результате получился целый винегрет,в котором занудные подробности клинической картины кишечных инфекций смешались с жизненными ситуациями, повседневно встречающимися среди медиков определенной профессии. Итак, для начала немного нудной информации о брюшном тифе.
Брюшной тиф, который во времена былых эпидемий запросто именовали "брюшняком", совсем не редкость и в наши дни. Это заболевание не следует путать с сыпным тифом, тоже широко распространенным в годы Гражданской войны. Брюшняк – типичная кишечная инфекция, которая, как и дизентерия, передаётся с зараженной водой и пищей, или грязными руками. Мирное население и военные во все времена страдали и умирали от брюшного тифа в период войн в землянках, бараках, окопах, скученности в вагонах, казармах и других общественных местах, связанных с большими миграциями населения. Единичные случаи этой болезни и даже небольшие вспышки встречаются и в наше время. Это связано с наличием людей, переболевших лёгкой формой этой кишечной инфекции. Они часто остаются носителями патогенных возбудителей, обычно, даже не подозревая об этом. Где-то далеко от Сибири в южных районах страны, на Кавказе и в Средней Азии данным заболеванием никого не удивить, и там случаи брюшного тифа регистрируются довольно часто, совсем не украшая этим печальным фактом отечественную статистику заболеваний. Однако, в Сибири брюшной тиф сейчас редкость, и каждый его случай вызывает закономерный испуг местных эскулапов-начальников, поскольку сбивает им всю отчётность по текущей заболеваемости, и требует врачебного расследования. Занимаются этим врачи-эпидемиологи и кабинеты инфекционной заболеваемости поликлиник (КИЗы), скрупулёзно расследующие причины каждого случая брюшняка. Львиная доля работы ложится на врачей-бактериологов, которым приходится исследовать десятки анализов, простите, дерьма и крови на наличие микробов у подозреваемых лиц. Бывшие СЭС, нынешние ЦГСЭН, которые сейчас утратили свои функции и просто валяют дурака, выдавая за деньги всем нуждающимся нужные справки и красиво оформленные бумажки, в советское время были куда более бдительны и бросали все силы на поиск источника инфекции, чтобы с помощью лабораторных исследований всех контактных лиц выявить очаг заболевания и предотвратить дальнейшие заболевания. До эпидемий дело никогда не доходило, чаще всего ограничиваясь небольшой вспышкой, и летальные случаи от брюшного тифа сейчас в России крайне редки.
Мы не будем вдаваться в скучные подробности описания клинической картины брюшного тифа, и ещё более скучные данные родной и лживой медицинской статистики. Этот рассказ должен быть весёлым, с претензией на юмор. События имели место быть в реальной жизни автора данных строк в уже постсоветское время. Кишечная инфекция – банальная штука, когда понос и рвота обезвоживают организм, а высокая температура и наличие токсинов в крови вызывают нарушения деятельности сердца. Хуже только холера, когда больной просто плавает в собственных фекалиях… Хм… Опустим подробности, учитывая естественную брезгливость некоторых читателей.
Диагностика инфекционных заболеваний в наши дни шагнула далеко вперёд, но стала уделом лишь крупных городов и областных центров. В других местностях с развалом Советского Союза развалились и лаборатории при больницах и бывших СЭС, что внесло некий хаос в диагностику заболеваний в отдаленных районов, где невозможно стало взять анализы у большинства населения. Брюшной тиф, как редкостное в Сибири явление, вообще диагностировался с трудом, и чаще попадал в разряд заболеваний невыясненной этиологии. В таких случаях в отчётах писали словечко «КИНЭ» - кишечная инфекция неясной этиологии». То ли лабораторная служба в провинции оказалась слаба, то ли эпидемиологи кого-то проморгали, то ли обследуемый, сам заметив неладное с температурой и частыми позывами на горшок, самостоятельно наглотался антибиотиков, и этим стёр медикам все результаты обследования. "Висяк", как сказали бы опера в следственных органах, а работа врача-эпидемиолога похожа на работу следователя. Как и следователей, врачей-эпидемиологов тоже постоянно трясут за "висяк", под которым подразумевается невыясненный источник заболевания. Для этого надо обследовать кучу знакомых, родственников и сослуживцев заболевшего, что не всегда реально при настоящем состоянии лабораторной базы, как в армии, так и в муниципальной медицине. Тем более, что здоровый бактерионоситель и те, кого он успел уже заразить, часто принимают антибиотики, ранее свободно продающиеся в аптеках, и которые начисто смазывают всю клиническую картину заболевания и результаты лабораторных исследований. Если в отчётах провинциального городка «КИНЭ» слишком много, из областного центра присылают в помощь натасканных спецов, обладающих мощной лабораторной базой, и те копают не только наличие очага инфекции, но проверяют всю работу местных медиков, стремясь быть на высоте, и спасая статистику кишечных инфекций всего региона. И летят выговоры, строгие выговоры, приказы усилить работу, обеспечить, ликвидировать, и сообщить о принятых мерах. Но сами конкретно ничем не помогают. Через какое-то время история повторяется.
В Ереване я раз столкнулся с таким "висяком", когда выяснить источник заболевания оказалось невозможным делом. Там, как раз, брюшняк - не редкость, а обычная кишечная инфекция, хотя до эпидемий никогда не доходит. Народы Кавказа и Причерноморья веками отработали способ предохранения от кишечных инфекций, употребляя в пищу много чеснока, острых перцев и специй. В Армении мало хорошей земли, но с горных ледников бегут чистые ручьи с холодной водой, используемые для орошения тщательно возделываемых участков. Много свежих фруктов, овощей и зелени, а мясо местные жители употребляют в пищу парное, свежее, а никак не предварительно промороженное. Наряду с этим, немало антисанитарии, в жару продукты быстро портятся, а некоторые национальные привычки и особенности только способствуют распространению кишечных инфекций, жертвами которых чаще становятся люди приезжие, чей желудок и кишечник не столь привычен к местной пище.
Мне удалось найти лишь место заражения молодого парня-солдата. То есть сам очаг. Но не источник заболевания. Солдат был из местных, и не составило особого труда выяснить, что накануне он побывал на побывке у родных деда с бабкой, живущих в своём домике высоко в горах. Все прочие родственники и сослуживцы солдата были уже обследованы, но источник брюшного тифа так и не установлен. В горах, у подножья горы Арарат, оставшегося на турецкой стороне, неподалеку от известного древнего монастыря Хор-Вираб, я нашёл у горного серпантина одинокий домик стариков. С горных вершин, как водится, бежали холодные ручьи, протекая на крохотный участок возделанной зелени через общественное отхожее место. Там, очевидно, справляло нужду не одно поколение водителей –«дальнебойщиков», часто проносящихся в своих грузовиках по горному серпантину. Всё добро, что оставалось после них в отхожем месте, горный ручей добросовестно нёс на грядки, как ценное в тех местах органическое удобрение. Кто там из этих шоферюг страдал брюшным тифом - концов не найдёшь. Внучек, вырвавшись из казармы, явно набросился у деда с бабкой на свежую зелень, не удосужившись, как следует, помыть какую-нибудь морковку. Хорошо, что его схватило уже в Ереване, до казармы зараза не дошла, и молодому солдату долго пришлось вспоминать, что он ел, размышляя об этом на горшке в инфекционном отделении военного госпиталя. Банальным поносом тут не обошлось, и только своевременная медицинская помощь смогла справиться с лихорадящим состоянием, рвотой и высокой температурой, чем и опасен брюшной тиф, токсины которого могут вызвать почти необратимые изменения в организме. Солдатик отделался легкой формой заболевания, при которой не очень хочется вспоминать беготню на «очко», ложные позывы, кислый запах, и стирку белья.
"А где тут "Охота на львов" и пылкие армейские прапоры?" - спросит иной въедливый читатель, которому надоели инфекционно-медицинские термины и рассуждения о брюшном тифе, который кажется ему сущим анахронизмом. "Где обещанный юмор и смешные ситуации?" В этой истории все эпизоды взаимосвязаны, и без прелюдии не обойтись. Разберём ещё один случай, полезный для общего развития читателей во всех отношениях.
В гарнизоне небольшого сибирского городка заболела женщина - служащая Российской Армии, как официально называются вольнонаёмные гражданские лица. Эти служащие РА могут проживать, как на территории одного из военных городков, которыми нашпигованы иные населенные пункты, так и в самом городе, что делает их приписанными сразу к армейской и гражданской медицинской службе. В данном случае этот бухгалтер 4-го военного городка жила в самом городе, а в воинскую часть ежедневно ездила на работу. Поэтому, заболев, она обратилась в поликлинику по месту жительства. Там с этим заболеванием сами не смогли разобраться, но отправили все необходимые анализы в краевой центр, где быстро диагностировали брюшной тиф. Всех контактных лиц, проживающих в городе, проверила городская СЭС с поликлиникой, и источник инфекции, как водится, не нашли. Очередной "висяк"...
Незабвенная Нина Ивановна - заведующая эпидемиологическим отделом местной городской СЭС, обратилась ко мне с просьбой: провести обследование контактных лиц в военном городке. То есть, обследовать всех сослуживцев и знакомых несчастной бухгалтерши. Результат был тот же - среди коллег по службе в бухгалтерии и в штабе тыловой службы больных и носителей инфекции не оказалось. Тогда Нина Ивановна приехала к нам в СЭО гарнизона города, ознакомилась с результатами лабораторных исследований, полистала список уже обследованных контактных лиц, и выложила передо мной типовую карту санитарно-эпидемиологического обследования:
- Никуда не выезжала..., - протянула она, нацепив на курносый веснушчатый нос старомодные очки в роговой оправе, - Родственники, соседи и сослуживцы проверены...Слушай! А она ведь не старая ещё женщина, этот бухгалтер! Разведена...Ну, дочь у неё большая есть, уже старшеклассница...Но, и сама бухгалтер – женщина ещё видная, и всё при ней. Баба в самом соку! Любовник должен быть! Как ты считаешь, капитан, возможен такой вариант?
Немного ошарашенный её логикой, я признался себе, что пожилая докторша права. Этот житейский момент я не предусмотрел. Если любовник женат, то у заболевшей женщины есть веские причины скрывать такой контакт. Такие ситуации сплошь и рядом и у врачей-венерологов, когда заболевшие амурной напастью начинают врать и мутить воду на логичные вопросы по поводу "Где это ты, дружок, подхватил?", и "С кем и когда спал? Давай фамилию и адрес!" Опыта у Нины Ивановны было достаточно, и на расследовании инфекционных вспышек и пищевых отравлений она собаку съела.
- Браво, Нина Ивановна! Почему бы скромной бухгалтерше не иметь своего мачо? В тихом омуте черти водятся!- воскликнул я, но подумал о том, что бухгалтерша костями ляжет, но не будет выкладывать мне данные о своих амурных связях.
- Искать любовника? Cherchez la femme? - задумчиво спросил я с жутким забайкальским прононсом, - Или, как это? Sherche la man?
- "Recherchez l'homme!"- неожиданно выдала на чистейшем французском языке моя собеседница, никогда не бывавшая за границей. – Наверное, английский язык в школе и в вузе изучал, а не французский? Так там не учили толком, а так...Для общего развития преподавали. Да, мсье, искать надо мужика.
- Pardon madame! - извинился я, продолжая ещё сомневаться, хотя уже было ясно, что заведующая эпидемиологическим отделом зрит в корень. И предположил:
- Так она и скажет! Конечно, тут вы, наверное, правы. Будем "шерше"...Хотя, тётка, вроде бы, довольно солидная и серьёзная, и не очень похоже, что у неё есть любовник. Обычная женщина, заваленная житейскими проблемами, и не красавица. Наверное, читает на ночь классику, а не любовные романы, и жизнь у неё серенькая и однообразная.
- Я тоже серьёзная... - отрезала докторша, - Не гляди, что конопатая...В её возрасте я мужиков имела, сколько хотела, хоть меня в этом городе и считают старой девой. Да, замужем не была, товарищ военврач, но по курортам и по разным курсам поездила. Вот где романы крутить надо, а не в городе, где работаешь, и где едва чихнёшь - уже все знают. Сейчас возраст уже не тот, можно былое и вспомнить. Так что, «шерше ля»! Ищите, сударь! Знаешь, что? Тебе не скажет, так скажет мне! Поехали в инфекционную больницу, и я её там живо расколю на откровенность! Машина есть?
После краткой бурной беседы с больной, в которой мы взывали её к правдивости, сознательности и гражданскому долгу, она расплакалась и поведала о любовнике. Это был некий прапорщик из того же военного городка, побывавший недавно в отпуске в Средней Азии, где он, очевидно, и подхватил лёгкую форму инфекции, смазанную приёмом антибиотиков, которые принимал, как водится, самостоятельно, желая избавиться от назойливого поноса и повышенной температуры. Может быть, и водкой с острыми блюдами болезнь приглушил. Такое тоже возможно. Кстати о рыбках – прапор был не женат, и на десять лет моложе своей подруги. Ну и что? Дело в не возрасте... Прапорщик оказался стойким бактерионосителем и его долго санировали в медсанчасти с многократным обследованием. Где и в каком арыке в Бишкеке он мыл себе фрукты, уже было неважно. В данном случае, источником инфекции был именно он, хотя мы для порядка и сообщили коллегам в Киргизии, чтобы там тоже шуровали с обследованием контактных с прапором лиц, пока он был в Киргизии в отпуске.
Женщины "бальзаковского возраста", которые нам, ещё молодым, кажутся уже слишком озабоченными житейскими проблемами и не способными на сильные чувства, наоборот, часто любят сильно и крепко. Хотя, порой, весьма практично смотрят на вещи, а расставаясь, долго не переживают. Закаленные опытом люди... В тихом омуте черти водятся, и серая канцелярская должность с её ежедневной обыденностью может компенсироваться и скрашиваться так, что иные ещё позавидуют. Любятся такие бабёнки, пардон, женщины, так что шум стоит. Тому прапору крупно повезло, и если он, дурак, променял свою бухгалтершу на девушку моложе, то много, что потерял. Молодая жена, с течением времени, может устроить кучу проблем, и неизвестно ещё, будет ли прочным этот союз. Женщина старше возрастом любить будет вечно, а свои проблемы постарается решать сама. Если мужик нормальный, то он сам ей в этом поможет. Подгонять события не надо...Такова жизнь...
Теперь мы вплотную подходим к "Охоте на львов". Знакомый художник в том же небольшом сибирском городке, был малый со странностями. Как и многие другие художники... Кроме лысины, он имел бороду, одевался ярко, как Незнайка в Солнечном городе, слыл за чудака и отшельника. Впрочем, его любили навещать женщины-натурщицы, а также женщины-заказчицы своих портретов. Заглядывали к нему и пять-шесть знакомых, вроде меня, с которыми он изредка ездил на природу на шашлыки или на рыбалку. Штаны художник предпочитал носить вельветовые - ярко-канареечного цвета, пиджак - ярко-синий, небесного нежного оттенка, а рубашки и туфли алые или тревожно-красного цвета. Он был вдвое старше меня, и нас познакомили на рыбалке, а я в то время собирался украсить свою квартиру несколькими настоящими картинами в рамах, написанных хорошим художником маслом на холсте. Картина маслом – вот, что мне было нужно. Душа просила чего-то большого, яркого и красочного.
Раньше художник жил где-то в глуши Иркутской области среди вымирающего лесного народа, живущего охотой и рыбалкой, и увлекался графикой. За что и получил почётное звание то ли "заслуженного", то ли "народного", но местного значения. Как график, он был хорош - я не раз листал у него в квартире пару альбомов с рисунками, на издание которых в советское время не скупились. Живя в этом городе, художник в тревожное постсоветское время освоил портреты и натюрморты маслом и пастелью. Портреты женщин он рисовал на заказ, чтобы было на что жить, а натюрморты рисовал для души. Я частенько видел у него неплохие поясные портреты местных городских дам. В виде задумчивой особи, сидящей за столом, на котором красовалась ваза с полевыми цветами или, в духе художников Франции - бутылка красного вина без этикетки, с бокалом, графинчик с тем же вином, а то и просто женщина бальзаковского возраста в шляпке и новом платье. На своих натюрмортах художник рисовал исключительно дары природы, которые собирал по полям и лесам либо сам, либо ему привозили его знакомые. Считалось даже неприличным забегать к нему с пустыми руками. В его двухкомнатную квартиру на первом этаже старой "хрущобы" в центре города часто заходили знакомые, вроде меня, с вином, дачной зеленью, или охотничьими трофеями. Один из многих его друзей, директор местного Дома Рембыт-техники, угощал художника битой дичью, рыбой, охапками полевых и дачных цветов, и я тоже не отставал от него, хотя бывал у своего талантливого знакомого довольно редко. Все эти приношения художник живописно раскладывал на большем столе на кухне, и вначале писал с них свои натюрморты, прежде чем уничтожить обильные дары в виде пищи. В компании он пил совсем мало, но любил поговорить, и был неплохим собеседником.
Когда художника заинтересовал жанр ню? Этот момент я пропустил, поскольку часто бывал по долгу службы в разъездах и длительных командировках. Этот матёрый график, увлекавшийся затем безобидными натюрмортами и портретами женщин, выполненных маслом или пастелью, вдруг перешёл к "обнажёнке", вновь ставшей очень популярной в постперестроечное время. В то время я стал бывать у него чаще обычного, поскольку он сам очень настойчиво предлагал мне нарисовать большую картину-пейзаж с видом озера Байкал, о котором я как-то ему рассказывал. На Байкале художник сам никогда не бывал, и попросил принести ему несколько выразительных фото непременно с кривыми от постоянных ветров деревьями, бурными волнами и скалистыми берегами. Время Интернета, когда красочный пейзаж любой местности можно легко найти, ещё не наступило, но как у всякого, кто много раз бывал на Священном море, у меня нашлись чёрно-белые фото, открытки и альбом с видами Байкала, где был богатый выбор разных пейзажей.
Художник не имел привычки показывать кому-либо свои работы до их завершения. При появлении в квартире гостя или любого постороннего холст на мольберте всегда был завешен измазанной красками старой простынёй. В этой же комнате, служившей гостиной, он спал, работал и общался со своими заказчиками и клиентами. Вторую комнату, меньшую по размерам, он просто захламил своими старыми холстами, альбомами, какими-то досками, самодельными рамами для своих картин, различными красками и политурами в тюбиках, банках, бутылках и в сухих порошках. Здесь же стоял приличный верстак, но больше всего было различных коряг необычного вида, которые художнику привозили из леса все, кому было не лень. В свободное от основного творчества время художник лично выпиливал и резал рамы и багет для своих полотен, или придавал законченный вид очередной коряге, причудливому переплетению корней или сучьев. Получалась очередная деревянная змея, дракон, леший или шикарные ножки для стола. Куда потом это всё исчезало, я не в курсе, и в этой комнате, больше похожей на столярную мастерскую, увешанную полками и инструментами, бывал редко. Суть вообще не в этой столярке, а в новом увлечении нашего героя, и в том, что из-за своего заказа я стал бывать у художника чаще.
В то время первые впечатления у советских обывателей от потока "обнаженки", плохих "пиратских" копий порнофильмов и нормальной эротики на видеокассетах, появления первых видеозалов и журналов известного содержания, уже прошли. Поток этот никак не иссякал, и многим быстро приелось. Но чтобы заслуженный художник то ли бывшего СССР, то ли РСФСР, увлёкся ню? Бзик уже пожилого человека, каким он мне тогда казался, на старости лет? Или вполне закономерное явление для закоренелого холостяка, у которого, между прочим, где-то в Красноярске были бывшая жена и взрослый сын, а второй сын не так давно уехал в Канаду.
Натурщицы бывали у него подолгу, иной раз я попадал после службы в квартиру художника в момент творчества, и терпеливо пил чай на кухне, пока очередная дама не уходила, и холст в гостиной был вновь надёжно закрыт той же простынёй. Картины стали заметно крупнее, и требовалось уже две таких простыни, о которые он порой небрежно вытирал кисть, или измазанные красками руки. Готовые шедевры своего нового жанра художник не скрывал, и всегда демонстрировал с довольным и ожидающим видом. Ничего неприличного в его картинах не было. Это были типичные ню в духе Рубенса или некоторых советских художников, вроде Петрова-Водкина. Женщины на картинах были все крупными, как на подбор, в полный рост, грудастыми и задастыми, и чаще были изображены со спины или вполоборота. Ещё чаще они непринуждённо лежали, но всегда спиной, демонстрируя мощные ноги, пышный зад, и копну распущенных по спине волос. Этакие зрелые женщины-красавицы могучего сложения, и отнюдь не худышки. Очевидно, художник недолюбливал тощих дам, и считал, что хорошего должно быть много.
- Чего ты её такую крупную изобразил? - спрашивал я, разглядывая очередной шедевр. - Я эту твою натурщицу не раз видел, выходившей от тебя. Дама фигуристая, но довольно небольшая мышка, и совсем не с такими пышными формами! Откуда тут у тебя эта груда мяса? Сплошной зад и груди? Извини, но это совсем не та милая дама, которая тебе позировала. Та меньше в два раза!
- Да, это я немного увеличил... - скромно отвечал художник, который ухитрялся даже никогда не платить своим натурщицам, и обычно мог уговорить их позировать. Ради искусства. Очевидно, пел соловьем комплименты, и обещал золотые горы. В будущем. Умел, так сказать, увлечь значимостью жанра.
Но не всех. Как-то я познакомил его с одной учительницей, которую едва знал сам. Она была лишь давней школьной подругой моей знакомой, и мы встретили её то ли на улице, то ли женщины сами уговорили меня привести их в гости к художнику. Поясные портреты дам, сидящих за столом с цветами или вином, стоили у художника дорого и были учительницам не по карману. Эта школьная подруга моей знакомой, на мой взгляд, была обычной одинокой женщиной лет 38, но с довольно пышными формами, и фигурой в виде гитары, что привело художника в неописуемый восторг и творческое волнение.
- Какая задница! - не раз вспоминал он впоследствии, - Великолепная задница! Таких одна на миллион! Шедевр природы! Как жаль, что она наотрез отказалась мне позировать! Там не надо было ничего увеличивать, разве что рост. Жаль, очень жаль - не каждый день встретишь такую натуру! Она просто чудо! Эх!
- Старый сатир! - отвечал я художнику, - Сказал бы - "Какая женщина!" Твоё новое увлечение немного отдаёт патологией. Что скажут твои обычные заказчицы, когда ты вывалишь на очередной своей городской выставке кучу ню - таких задастых и грудастых? Многие ещё не привыкли к такому изобилию женского мяса на полотнах, и будут смущаться, а ты потеряешь клиенток. Эти картины ты не продаёшь, и не даришь натурщицам. Для себя пишешь? Так сказать, для души?
- Ну да, для души, - соглашался «старый сатир», которому в то время было всего 52 года, - Устрою в местном выставочном зале большую выставку и, может быть, кто-нибудь из современных меценатов расщедрится на очередное издание авторского альбома.
Таких картин в стиле ню, он нарисовал немало, и действительно устроил потом выставку, позаимствовав для неё у многих своих заказчиц на время их поясные портреты собственного письма. Зал с графикой - небольшими рисунками тушью и сажей, где была изображена жизнь маленького сибирского народа, многие поклонники уже видели. У поясных портретов дам толпились дольше, замечая, что в жанре портрета маслом художник достиг очень хороших результатов. Пейзажи и натюрморты тоже нравились многим. В зале с ню, где глаза разбегались от обилия мощных женских обнаженных тел, некоторые действительно чувствовали себя смущенно. Шедевром этого зала была большая картина, на которой молодая женщина лежала спиной к зрителю, отдыхая нагой после бани. Почему то это был не предбанник, а широкая деревянная скамья у бани, огороженной новым деревянным забором. Голая красотка вальяжно отдыхала на скамье, а в широкие щели забора за ней подглядывали конопатые и синеглазые деревенские мальчишки. Хм...Художник наш, однако, большой шалун…
Пейзаж с Байкалом, выполненный для меня художником, меня разочаровал. Это была большая пастель с изображением заката на какой-то реке с одиноким деревом вроде баобаба, катером у берега, и дикими скалами вдали.
- Это может быть что угодно, но только не Байкал, - огорчённо высказался я по этому поводу, - Картину можно назвать "В дебрях Амазонки" или "У истоков реки Лены". Не больше. И деревьев таких на Байкале я не видел. Это что? Одинокий дуб? Баобаб? Может быть, эвкалипт? Не мог изобразить сосну или кедр? И закат у тебя не натуральный, и это не озеро, а какой-то залив. Прости, старик, но это мазня. Тебе явно мешали натурщицы. Ещё бы! Когда перед глазами маячат арбузные груди и дивные изгибы бедер, это мешает сосредоточиться на пейзаже. Вот если бы я заказал тебе вакханку, показывающую свои телеса на пляже Баргузинского залива, то ты бы расстарался! Ты болен, ты эротоман, и тебе давно нужна в дом женщина, чтобы скрасить наступающую старость. Она бы охотно позировала в минуты твоего очередного эротического запоя, и готовила бы тебе по утрам яичницу. Меняй жанр, старина! Или переезжай в большой город и открой студию эротической живописи. «Народного» за это не дадут, но на хлеб с маслом хватит.
Художника, конечно, легко обидеть, но мой знакомый лишь добродушно проворчал, что пейзажи лучше писать с натуры, а женитьбой он «сыт, по самое не могу». Этот, выполненный для меня пейзаж с видом Байкала не нравился никому. Его критиковали все, кому не лень, и я подарил картину выставочному залу другого города. В Иркутске я приобрел один из вариантов картины «Отражение», где в голубой воде Байкала отражались синие горы полуострова Святой Нос, а также купил небольшое полотно с видом песчаного пляжа, напоминающего родные мне места. На этом я не успокоился. Мне нравилась одна из ранних картин художника маслом, где в какой-то охотничьей избушке-зимовье сидела у стола охотничья лайка, на чурбаке валялась пачка папирос "Беломорканал", а на грубо сколоченном столе из плах - живописный таёжный натюрморт из нехитрой снеди в виде дичи и рыбы. Однако, мой знакомый просил за неё слишком большие деньги.
Я вспомнил о рубенсовских женщинах художника и о самом Рубенсе, когда попал в одну из отдаленных таёжных деревень по поводу заболевания брюшным тифом прапорщика ракетных войск. Как обычно, после того, как прапорщика госпитализировали и поставили диагноз, начался поиск источника заражения, то есть лабораторное обследование всех контактных с ним лиц.
Вначале, как водится, обследовали сослуживцев. Их было немного, и никто из них не являлся ни больным, ни носителем инфекции. Прапорщиков в славной Российской Армии сейчас много, и часто - это просто незаменимые люди. Отслужив срочную службу сержантами и показав себя с положительной стороны, они могут остаться в армии. Не просто окончив школу прапорщиков, а получив там нужную военную специальность, или закрепив уже имеющиеся навыки. Многое зависит от должности. Иной прапорщик имеет должность куда лучше, чем иной капитан. Как правило, должности начальника продовольственной службы полка или отдельного батальона, начальника вещевого довольствия, и прочие хлебные армейские места небольших армейских подразделений и служб заняты прапорщиками. Однако, в ракетных войсках прапорщиков особенно много, и каждый из них выполняет свою задачу на боевом посту. Посменно, отчего о прапорщиках РВСН идёт та же слава, что и о пожарных - мол, много спят без задних ног между дежурствами. На ракетных точках в таёжной глуши, особенно долгими зимами, тяга к спячке совсем не редкость, если у прапора нет хобби. Как правило, все прапоры - специалисты своего дела, и если он не выпивает, и не слишком занят своими семейными проблемами, то обязательно увлекается охотой, рыбалкой, техникой, либо является большим умельцем в другого рода увлечениях.
Итак, большую часть своей службы прапорщик проводил не на территории воинской части в военном городке, а на ракетной площадке, расположенной в таёжной глуши отдалённого района. Тут некогда отбывал ссылку сам «Железный Феликс», поэтому районный центр носил его имя. Далёко к северу от районного центра и находилась в тайге ракетная площадка, на которой, как водится, были казарма, офицерское общежитие, столовая с буфетом, продсклад и даже подсобное хозяйство, где хрюкали до Нового Года поросята и регулярно неслись куры. Разумеется, имелись КП, КПП и тягачи с ракетными установками, номерные боевые посты и многое другое, что положено иметь. Не было только женщин. За исключением немногих женщин-санинструкторов, поварих и буфетчицы. Санинструкторши были молодые, уже замужем за офицерами того же полка, и вечно торчали на медицинском пункте, довольно часто уезжая в военный городок, расположенный в городе. Поварихи и буфетчица погон не носили, были служащими РА, и тоже часто бывали в городе, куда почти ежедневно ходили тяжелые армейские "Уралы", крытые тентом и предназначенные для перевозки армейского имущества и личного состава. Возможно, эти женщины имели мужей в городе, а возможно давно нашли себе кого-то из прапорщиков, которых на ракетных площадках хватает с избытком. Важно, что прапорщиков было много, а женщин мало, и наблюдался острый дефицит женского пола. Служба или работа на ракетной площадке отдельных военных и всех вольнонаёмных напоминала работу вахтой, но большинство из прапорщиков находились в тайге месяцами, бывая в городе очень редко. В городе свободных женщин было не меньше, чем в Иваново - городе невест, поскольку из этих самых ткацких фабрик города Иваново, эвакуированных сюда во время войны, тут в Сибири вырос большой хлопчатобумажный комбинат и несколько фабрик. Так что, ткачих, прядильщиц, мотальщиц и револьверщиц в женских общежитиях ХБК тоже было с избытком. Количество женщин в городе уравновешивалось обилием военных городков самых различных родов войск. Были лётчики, ПВО-шники, военные строители, связисты и даже моряки, наличие которых в центре Сибири вызывало недоумение у приезжих. Тихоокеанский флот давно прописался в красноярской тайге, где было немало оборонных предприятий. Морякам было проще – их часть-арсенал находилась почти в черте города. Но найти себе подругу близ ракетной площадки в тайге не представлялось возможным. Особенно, если ценного военного специалиста-прапора ракетных войск месяцами не выпускают в город с ракетной площадки. Служи себе, да служи. Строчи письма потенциальным боевым подругам, обещая квартиру в городе и хлебное место в глуши, где несут боевое дежурство ракеты, нацеленные на какой-нибудь остров Кадьяк близ Аляски, где так же чахнут без любви бравые ракетчики-янки. Насчёт квартиры вариант был очень сомнительным. Прапоры, наоборот, стремились найти себе подругу с квартирой. Общежития ХБК, где проживали потенциальные невесты-ткачихи, после развала Союза в связи с отсутствием хлопка стали пристанищем перезрелых девиц, шастающих по стране в поездах с товаром. Этот вид выживания с помощью примитивной торговли вызвал небывалый рост поставщиков, именующих себя «челноками». «Челноки» покруче мотались в Турцию за кожаными куртками и джинсами, «челноки» попроще возили товар из Новосибирска. В этой одурелой стране «челночницам» было не до прапорщиков, скучавших в таёжной глуши по женской ласке. Ходили слухи, что и ракетное соединение, строительство объектов которого стоило баснословных денег, скоро сильно сократят и переведут незнамо куда.
Свободного времени на ракетных площадках у большинства прапорщиков, тем не менее, хватало. Рыбачили, охотились, отсыпались, читали, заставляли солдат солить на зиму грибочки и собирать ягоду на варенья, отпрашивались на денёк-другой в город к своим подругам, пили в тихую... Кто как... Но, некоторые прапоры, шутя, находили себе очень даже интересных подруг в окрестных деревушках - уже почти заброшенных, полуразвалившихся, но ещё живущих вопреки всем невзгодам. Ибо, не оскудели ещё иные наши сибирские деревни молодыми девками, ядрёными разведёнками и бойкими, не старыми ещё вдовами. Таких деревень хватало даже в тайге. Какой-нибудь бывший леспромхоз или звероферма, заглохшие после развала СССР, где ещё долго жили и живут пенсионеры, воспитывающие там внуков или живущие одиноко. Огород, дары леса, небольшое хозяйство, да пенсия. Жить можно, несмотря на отсутствие медицины, и прочих благ, сохранившихся ещё частично только в районном центре.
Наш прапор был не дурак, крепок духом и телом, и ему даже искать себе даму далеко не пришлось. Грунтовая дорога на ракетную площадку проходила мимо одной такой деревушки, где прямо за кюветом стоял дом, и жили старики с дочкой, вернувшейся к ним из города после неудачного замужества. Прапор был скор на ногу, и по таёжной тропе быстрым маршем и трусцой преодолевал расстояние от ракетной площадки до этого дома, минуя грунтовку, чтобы избегать нежелательных встреч с начальством.
Мужик в хозяйстве всегда сгодится, а армейские прапоры в РВСН были отнюдь не завалящими мужичками. Такой и крышу с забором быстро подправит, и дров на зиму напилит и наколет, освежует кабанчика, и подбросит армейской муки, крупы и тушенки для скорых щей. Хозяйственные, одним словом, люди, соскучившиеся в армии без сельского труда и женской ласки. Сбегает в деревню подбить тяпкой картошку в огороде, похлебает домашних щец, да и назад. К зиме ставит брагу на черносливе для новогоднего самогона, и озабоченно проверяет банки с запасом харчей в погребе. А если ночного дежурства не предвидится, то и спит себе с молодухой в деревне на сеновале до первых петухов. Утром хватит натощак кринку молочка, и поскакал себе по тропе назад в часть, словно горный козел. Офицеры на это дело смотрели сквозь пальцы, мол, это дело житейское, и даже завидовали.
Встречал я этого прапора и раньше, но лишь мельком. Бывало, что едешь ранним утром на армейском "УАЗике" на ракетную площадку по делам службы, чтобы с утра застать всех на месте, и на окраине этой деревни стоит себе этот прапорщик на крылечке крайнего дома, где жила молодуха, зевает спросонок, потягивается после натуральных пуховых перин и тюфяков, да покуривает. У него ещё этакий домашний вид, но он уже в армейских камуфляжных штанах с ботинками-берцами, а никак не в мягких тапках - шлёпанцах. Чтобы, значит, всегда быть готовым тут же вернуться на ракетную площадку. При виде нашей машины он тут же исчезал в просторных сенях и, пока мы ещё ехали, да отмечались на КПП, наверное, уже успевал по таёжной тропке пробежать к месту службы быстрее нас. Мало ли кто мог приехать с военного городка. На таких "УАЗах" ездят, как командиры полков, так и разные штабные. А вдруг объявят общее построение, или конкретно будут проверять именно его боевой пост? В целом же, прапор и сам знал, когда и кто может нагрянуть в часть, когда ему можно смыться в деревню, и на какой период времени, чтобы никто не хватился. Сметливый народ, да и из города часто предупреждали о возможном приезде того или иного начальства, военных медиков или офицеров из штаба тыловой службы, где занимались снабжением, хозяйственными и организационными вопросами.
Крепенький на вид, как репа, этот прапор перед таким заболеванием, как брюшняк не устоял. Постоянно температурил, слабел, поэтому обратился сам. И вот мы уже в той самой деревне, на предмет обследования его молодой отрады, её стариков, и прочих лиц, если они имели контакты с прапорщиком. Как обычно, я попытался взвалить лабораторное обследование на гражданские службы. Там, как всегда, начали ныть, что лабораторная служба в райцентре никакая, а у городской проблемы с транспортом, да данные лабораторных исследований потом всё равно придётся везти ещё и в краевой центр, и дело затянется. В общем, попросили попутно сделать это армейскую медслужбу, которая могла быть оперативной в таких случаях, поскольку каждый факт заболевания брюшным тифом был на контроле в Москве.
Поэтому, в один прекрасный день я прибыл в деревню вместе с двумя бравыми санинструкторшами, как называют в медицинской службе армии фельдшеров полковых медицинских пунктов. Почему не взял своих медиков из СЭО гарнизона? Они были завалены другой работой, и в таких случаях можно использовать санинструкторов того полка, где служил заболевший прапор. Весь лабораторный инвентарь для отбора проб на исследования, естественно, был из СЭО – санитарно-эпидемиологического отряда военного госпиталя.
Мы собрали в доме стариков, где жила молодуха, всю их остальную деревенскую родню. Те не испугались, собрались в экстренном порядке в просторной чистой и светлой кухне с русской печью, и чинно расселись по лавкам, стульям и табуретам, с интересом наблюдая за нашими действиями, и рассматривая шустрых армейских женщин в форме с погонами и белых халатах. Для них наш приезд был явным развлечением в обычном ритме давно сложившегося деревенского уклада жизни. Они охотно отвечали на наши вопросы, называли свои имена и год рождения и бесстрашно сдавали кровь из вены, кал и мочу для проведения лабораторных исследований, которые сами называли по старинке "анализами". Всех их быстро отпустили по домам и, уложив пробы в сумки-термостаты, мы собирались не задерживаться в деревне, а ехать в город. Путь неблизкий, а пробы-анализы не любят ни дорожной тряски, ни долгого хранения, и чем раньше бактериологи займутся ими, тем точнее и быстрее будет результат исследований.
Но вышла небольшая заминка, растянувшаяся на несколько часов. В общем, такое вполне терпимо - все пробы пока спокойно лежат себе в пробирках и прочей лабораторной посуде в сумке-термостате, где долго поддерживается определенная температура. У дедушки, который оперативно сдал кровь и мочу, вышла проблема со стулом. Ну, не получалось у него сходить на горшок. То ли время ещё не пришло, то ли ел мало, то ли старческий запор у дедка был. На такой пожарный случай у нас всегда имелось хорошее слабительное. Для быстроты дела. Но и оно деду не помогло. При этом он застенчиво улыбался и разводил руками. Мол, - "Извините! Не хочется что-то..."
Я выждал положенное время, влепил ему вторую, но уже почти лошадиную дозу слабительного, и решил размяться, пока оно подействует. С этой целью я попросил разрешения осмотреть вторую половину дома, примыкавшую вплотную к деревянной, и выложенную из старого кирпича. Кладка была замысловатой, снаружи кирпич успел замшеть, а высокое стрельчатое окно на одной из стен показалось мне очень древним, и было забрано ажурной решёткой. Мне пояснили, что это всё, что осталось от старой церкви, сломанной большевиками в окаянные 30-е годы и, к которой и пристроили затем дом. Рассуждая, как Евгений Онегин "Когда же чёрт возьмёт тебя", но имея в виду совсем не смерть деда, а его кишечник, я отправился немного убить время. Тем более, что нас уже настойчиво звали отобедать в той же кухне, что в очагах инфекционных заболеваний совсем не принято. А есть уже хотелось всем - и хозяевам дома, мне и моим фельдшерам. До города далеко, перехватить что-нибудь можно будет только проездом через райцентр, а тут дедуля никак не изволит покакать.
Мне уже успели сказать, что у бывшей церкви вначале снесли только колокольню с куполами, и в помещении раньше был сельский клуб. Для клуба это оставшееся кирпичное помещение с очень высоким потолком было явно маловато, но населения в этой деревне и тогда было немного, а собирались тут нечасто, и только те, кто не пропадал месяцами в тайге. Стало быть, когда-то тут слушали заезжих лекторов, изредка крутили фильмы про счастливую советскую жизнь, быстро судили людей особые тройки уполномоченных, отсюда забирали на фронт и здесь же вручали почётные грамоты. А может быть, дело было совсем не так. Это ж не колхоз тут был, а что-то, связанное с лесом. Зашёл я в это старое здание потому, что слышал, что несколько лет назад сюда снесли из многих изб уцелевшие иконы, некоторые из которых раньше и висели в этой же церкви. На дрова их не порубили и, спустя много лет, вернули назад. В бога теперь верили слабо, и получилось нечто вроде местного музея, куда жители теперь стаскивали уцелевшие от стариков рамки с семейными фото, и даже прялки, надеясь, что со временем кто-нибудь, из уехавших в города, вспомнит о своих корнях и заинтересуется прошлым. В иконах я разбирался куда хуже, чем в картинах, но надеялся обнаружить нечто старинное, вроде древних книг и досок старого письма, которые могли попасть в эту глушь со староверами, ссыльными или с первыми переселенцами начала 20-го века.
Здесь и сейчас ещё собирались по праздникам, но всё реже - людей в деревне осталось всего ничего. А когда-то тут щёлкали не какие-то, там, семечки, а ядреные кедровые орешки, слушали заезжих лекторов, пили самогон под сало с картошкой на праздниках, подмигивая девкам и наяривая на гармони. Дай бог память, чем тут раньше жили. Самого леспромхоза тут быть не могло - это в более крупных посёлках...Лесничество, да ещё охотхозяйство с заготконторой более подходят. У въезда в деревню за околицей висит на столбе насквозь проржавевшая табличка с названием, но его уже не разобрать. Какое-нибудь "Лесничество имени Дзержинского." Или "Охотхозяйство "Путь к коммунизму".
Крепкие личные подворья с хозяйством в деревнях есть и сейчас. С техникой, скотом, своими угодьями, и проблемами сбыта продукции. Излишки продуктов, естественно, сбывают в городе, где даже кормов не достать. Поэтому в таких вот хозяйствах всё своё. Наверное, наш прапорщик уйдёт в запас, женится на своей молодухе, которая ждёт его сейчас из инфекционного отделения военного госпиталя, и будет жить тут, как кум королю на свинине да на сметане. Заведёт себе маленький китайский трактор и распашет за деревней заросшее поле под посев зерна для скота. Будет бегать на охоту и рыбалку, бить в тайге шишку и ведрами брать тугую бруснику, скота много держать не станет, но заведёт себе внедорожник типа "Нивы", если уже давно его не приобрёл. И заведутся в этом доме двое-трое белобрысых и синеглазых детей бывшего прапорщика и этой молодухи, которая собирается сейчас кормить нас наваристым деревенским борщом.
Разглядывая чисто побеленное кирпичное помещение, в котором о том, что это была церковь, напоминали лишь узкое, забранное решеткой окно и высокий потолок, я рассматривал потемневшие или, наоборот, лубочно-яркие иконы, большие и малые, и откровенно скучал. Один угол был действительно завешен старыми фотографиями в рамках, и было немного грустно, что никто из родни не взял их, как и иконы, с собой в новую жизнь. А может быть, и родни никакой нет, и никто не вспомнит о том, кому принадлежали эти иконы, и кто эти люди на старых фото - в гимнастерках, тяжелых сапогах, фуражках и картузах, молодые и старые, кто эти старухи и совсем молодые принаряженные женщины...Размышляя, я рассеянно вглядывался в иконы, казавшиеся мне особенно старыми, но потемнеть они могли и от нагара от свеч и лампад, а вовсе не от древности. Какая там древность, если прошло не так уж много лет с тех пор, как «Железный Феликс» отбывал где-то тут свою очередную ссылку, и 20-й век только-только заканчивается. Среди всех этих вещей, иногда казавшихся сущей мазней местных доморощенных умельцев, я выделил несколько интересных икон, но больше поглядывал на картину маслом, сразу привлекшую моё внимание. Она выделялась среди икон своими размерами, хотя тут были два-три складных триптиха на церковные темы размерами куда больше. Это была "Охота на львов", исполненная в духе Рубенса. Или Рембрандта. Нечто подобное я видел в Эрмитаже и Картинной галерее Еревана, похожие репродукции картин других известных авторов попадаются и в журналах типа "Огонёк". Краски казались очень старыми, но картина сохранилась хорошо и ничуть не пострадала. Переплетение лошадиных крупов, оскаленных львиных морд, всадников с мечами и копьями, льющаяся кровь... Рама была широкая, грубой работы и, очевидно, была сделана значительно позже. Никаких толстых мазков, всё исполнено очень тщательно и покрыто сетью благородных трещинок. Это потрескался лак, покрывающий картину. Хм... Однако... Явно хорошая копия какой-то известной картины, но когда и кем она была сделана? Талантливый копиист или подражатель мог оставить свою подпись внизу или на обороте холста. Возможно, подпись художника скрыла рама.
Картина висела довольно высоко, но я не поленился и, пока дед там тужился в крохотной спаленке над горшком, а все остальные хлебали борщ, сходил на просторную веранду, как хозяева называли сени, за стремянкой. Даже стоя на ней, я едва достигал головой нижнего края картины, и отодвинул стремянку чуть дальше от стены. Ещё раз убедился, что картина очень старая, и находится в отличном состоянии, лишь краски изрядно потускнели на жёлтых телах львов и львиц, на крупах храпящих в страхе лошадей, и на латах всадников с оружием в руках. Один из этих львов, как говорится, уже откинул лапы, другой вцепился в круп лошади, и она, присев на задние ноги, падала вместе с всадником. Всё вместе было сплошным клубком рычащих, храпящих и кричащих тел, и очень впечатляло. Шедевр, одним словом. Картина маслом в духе классицизма.
Покосившись на иконы, я лишь вздохнул - в самых старых и закопченных из них разобраться мог только специалист. Чтобы мой рассказ художнику об этих иконах мог его заинтересовать, я сходил на кухню, смочил там ватный тампон растительным маслом и протёр пару икон, показавшихся мне наиболее интересными. Краски стали ярче и даже заиграли в лучах света. Надо везти сюда художника. Пусть посмотрит иконы и картину и вообще - проветрится тут, грибочков наберёт, а также присмотрит свежий фон для своих ню-шедевров. Местные молодухи, если они тут есть, конечно, будут стесняться, но наш художник большой мастер уговаривать. Пару девиц, приезжавших сюда из города, я мельком видел и раньше. Тем более. С городскими дамами художнику проще будет встречаться и обсуждать будущие шедевры живописи в стиле ню. А может он найдет сочную натуру прямо здесь. «Есть женщины в русских селеньях…»
Дед, наконец, счастливо облегчился, и санинструкторы наскребли на анализ. Пора было ехать - засиделись мы в этой деревне, а кровь в пробирках долго держать нельзя. Часть материала мы даже посеяли на питательные среды в чашках Петри с крышками тут же, в деревне. На всякий случай и для быстроты дела. Бактериологам будет меньше работы.
Все наши старания впоследствии оказались излишними. Никто из родни молодухи не страдал брюшным тифом во всех его формах. Где это заболевание подцепил прапор, знает только господь Бог. На Кавказ или в Среднюю Азию в командировки он не ездил, а свои отпуска проводил в деревне у молодухи, выбираясь с ней только в наш город. Наверное, выпил и закусил где-нибудь в гараже с другими такими же прапорами, вернувшимися из той же Средней Азии. Поговорили о том, о сём, рук не мыли, вот и подцепил. Дело нехитрое. А бородатого художника я в деревню вытащил. Он долго и с удовольствием рассматривал иконы, и довольно хмыкал в бороду. Некоторые иконы снимал, смывал с них грязь времён тампоном, смоченным в специальном растворе, сушил, и вновь разглядывал. Особо старых икон художник, как и ожидалось, не нашёл, и долго рассматривал "Охоту на львов". Буркнул, что это лишь хорошая копия и что в деревне раньше жило немало ссыльных. Мол, кто-то из них привёз. Я засомневался:
- Стал бы кто из ссыльных сюда в глушь картину тащить, даже если это ценность. Тут больше всего ценили продукты, тёплую одежду, да дрова. Переселенцы тоже бы не потащили. Разве что после войны кто-то привёз эту картину из Европы с другими трофеями, и она попала в деревню? А рама местного изготовления.
Я принёс художнику лестницу, и он загорелся желанием снять картину со стены и рассмотреть более внимательно. Пришлось притащить и стремянку, которую я заметил в сарае - картина казалась на вид громоздкой и тяжёлой.
- Погляди-погляди... - приговаривал я, смахивая рукавами пыль с других рам и икон, - Это тебе не ню малевать. Шедевр! Чувствуется рука большого мастера!
Продолжая болтать в том же духе, я забрался на лестницу, и наблюдал за художником, уткнувшим свою бороду в картину. Он мельком оглядел весь шедевр, и отметил, что краски ничуть не шелушились, и лак хороший. Потом пожелал увидеть картину с обратной стороны, заявив, что это далеко не холст и на обороте может быть подпись художника.
Подпись действительно имелась. Размашистая, сделанная красным фломастером. И дата стояла - 1975 год. Картине не было и четверти века, а сама копия была выполнена не то что на холсте, а на хорошо грунтованном куске ДСП. Дерево-стружечной плите...
Дальше этого наше расследование не продвинулось. Кто был талантливый копиист, и для чего он придал своей картине такой старый вид, выяснять было некогда. Художник отдохнул на природе, набрал в ближайшем к деревне лесу лукошко грибов, и прапор со своей счастливой и беременной молодухой подарили ему мешок разных овощей для очередного натюрморта.
Словом, как в одной из глав книги Джерома Клапки Джерома, где чучело форели, о которой каждый посетитель кафе врал, что это именно он поймал её, оказалось гипсовым. Художника я спросил, не щадя его самолюбия:
- Какую академию ты заканчивал, сударь, если тоже принял картину за старую? Цыганский факультет филармонии?
На что он мудро заметил: - Ошибаться свойственно каждому. Это могло быть старое полотно, наклеенное на ДСП для лучшей сохранности. Старый вид ему придали не годы, а жарко натопленная деревенская печь, да стылые зимние сквозняки. А автор картины был талантлив, как чёрт, и писал не современными синтетическими красками, а именно составами старой школы. Из растертых с маслом минералов, да на куриных желтках. Тут тебе и охра, и сурик, и белила, камедь и глазурь! Это, брат, надо уметь!