Музыкальный взвод.
(Из романа «Армейский синдром»)
По утрам, ещё в сумерках, далеко от военного госпиталя, расположенного на территории жилого городка ракетного соединения, с плаца доносилась до сонных дневальных, разносящих из здания госпитального пищеблока по палатам бачки с кашей, бодрящая музыка военных маршей. Это на общем построении играл музыкальный взвод, целый духовой оркестр, сохранивший традиции добрых старых армейских времен. Военная музыка по утрам придавала торжественность службе, настраивая личный состав на патриотизм и придавая особую значимость ритму повседневных армейских будней. Ровные ряды полков, построенные по дивизионам, невольно замирали, держа равнение на знамя, взвивавшееся на флагшток, офицеры чеканили шаг, докладывая старшим по должности, резко звучали слова команды, а музыканты со своими флейтами, тарелками и валторнами, стоя в определенном порядке, тоже подтягивались, выпячивая груди, и сразу становились выше и стройнее. Ударных инструментов у них было в меру, как раз столько, сколько нужно в данном случае, и преобладали трубы, в которых современные молодые люди уже не разбираются, но в военных и камерных оркестрах без них, по-прежнему, не обойтись. Трубы, правда, были не серебряными, а обычными медными, которые быстро тускнели, и их надо было драить до блеска, как драили раньше все медяшки и на флоте, чтобы солнце отражалось золотом на начищенной меди и пускало «зайчики» ярких бликов. Впрочем, некоторая часть новых духовых инструментов имела уже другое покрытие, похожее на серебро или сусальное золото, но представляющее собой какой-то новомодный устойчивый и нарядный сплав. Такие трубы долго не тускнеют, хранятся в специальных футлярах и чехлах, не покрываются зеленоватыми окислами меди, но и их надо периодически чистить и содержать в идеальном порядке. Это вам не хриплый пионерский горн или пастушья свирель, а довольно сложные инструменты, среди которых роль главной скрипки оркестра выполняют солидные сияющие саксофоны.
При звуках военного марша сразу вспоминались 60-е годы, когда не было электрогитар и магнитофонов, и в городских и сельских парках и клубах играли по праздникам и просто по выходным дням городские и сельские духовые оркестры. Позже их почти повсеместно вытеснили модные тогда ВИА – вокально-инструментальные ансамбли, продержавшиеся сравнительно недолго, и эстрадная музыка стала вытеснять хор, дуэты и прочие коллективные исполнения. Однако созданные в основном в XIX веке и во время войны армейские марши уцелели, как сохранились и сами духовые оркестры. Эстрадная музыка была более популярной, но не обладала ни торжественностью, ни патриотизмом, и по праву считалась лёгкой. Высшим классом оставались опера, камерная музыка, симфонические и военные духовые оркестры.
Было время, когда духовые оркестры были любимы всеми. Население, не имевшее в начале 60-х транзисторных радиоприемников, телевизоров и компьютеров, неплохо танцевало по выходным на танцевальных площадках, в клубах, санаториях и прочих местах отдыха вальсы, а не дергалось на одном месте под звуки твиста, джаза или шейка. Это было красиво: кавалеры приглашали дам, и пары кружились в танце, откалывая сложные повороты и рискованные коленца. Это напоминало бал, было торжественно и завораживало. Такое можно теперь увидеть не часто. Разве что в школах классических танцев, да по телевидению, где небольшие танцевальные коллективы демонстрируют своих лучших танцоров, одетых в великолепные бальные платья и костюмы. В глубинке, где любительские духовые оркестры играли на сценах сельских клубов, в домах культуры и в парках, всё было гораздо проще. Тогда это были коллективы, состоящие из любителей музыки, в которых нередко, кроме ударных и духовых инструментов попадались виртуозы-скрипачи, а русские гармони и баяны с балалайками понемногу вытесняли аккордеоны, рояли и пианино. Но настоящий духовой оркестр должен иметь в своем составе только духовые и ударные инструменты. Наличие всякого другого вспомогательного сопровождения не допускается.
Были ещё музыкальные коллективы пожарных депо, которые иногда одевали такие же ярко начищенные медные каски, блестевшие на солнце не хуже труб, но теперь такие головные уборы можно увидеть разве что в театре. Пожарные были служивыми нужными, но порой они долго слонялись без дела, что служило поводом для шуток и анекдотов, и городские власти часто использовали пожарные команды для самых разнообразных нужд. Словечко «пожарники», прочно укрепившееся в обиходе, не имеет к пожарным никакого отношения. «Пожарник» - это погорелец, посланный от пострадавшего общества какой-нибудь сгоревшей деревни собирать по миру пожертвования на восстановление общего хозяйства. Почему именно пожарные команды начали создавать свои собственные духовые оркестры достоверно неизвестно, но были и есть ещё и милицейские, флотские и армейские военные духовые оркестры, которых сейчас становится всё меньше, но которые сохранили ещё всю прелесть этой музыки в том виде, какой она была столетие назад. Военные духовые оркестры в армии России были настолько известными ещё в XIX веке, что Наполеон Бонапарт признавался, что нет для него врага страшнее, чем русская зима и русские военные оркестры, вызывающие высокий патриотизм и бодрящие войска на подвиг. Солдаты, заслышав знакомый призыв медных горнов, бесстрашно бросались в яростные штыковые атаки. Наиболее отличившиеся полки награждались серебряными трубами, часто отлитыми из отбитого у врага трофейного серебра. Не секрет, что многочисленные враги России, отступая из неё с награбленным добром, для удобства транспортировки переплавляли столовое и церковное серебро в слитки. Из этих, отбитых с боем, слитков и отливали потом не только полковые трубы, но и часто жертвовали их на украшение храмов и раки для мощей святых. Звук у серебряных труб был иной, чем у медных, музыка звучала чище, но большую часть духовых и ударных инструментов по традиции продолжали отливать из меди.
Музыкальный взвод нашего ракетного соединения состоял сплошь из кадровых военных или контрактников, и солдат срочной службы в нем не было. Почему то это были сплошь украинцы, все мужики лет под сорок и старше, коренастые, грудастые, рукастые и щекастые. Типичные хохлы, как говорят москали, и с некоторых пор эти наименования двух братских народов, ранее ничего не значащие, считаются теперь чуть ли не оскорблением. Хохлом себя называл и сам Тарас Шевченко, не считая это зазорным. Должно быть, первоначально, ранее так называли лишь запорожских казаков, бривших голову и оставлявших только длинный чуб – оселедец или хохол. Большинство же украинцев раньше стриглось просто «в кружок», или «под горшок». Москалями же называли москвичей, которых порой не жаловали и сами русские. Было за что. Даже сейчас слово «Москва» у одних вызывает ассоциации с нарядной огромной столицей, Кремлем и Красной Площадью со Старым Арбатом, у других чувство досады – для них это город-паразит, чересчур населенный ненужными чиновниками разных мастей, выдумывающих себе новые привилегии, хлебные должности и оклады. Москвичей в Сибири не особо чтят, и разговоры о переносе столицы за Урал выросли не на пустом месте.
Во второй половине 90-х, когда поделили флот и армию, угробили все связи между промышленными отраслями республик, и многие предприятия закрывались, особой национальной вражды между Россией и Украиной не чувствовалось. Многие украинцы приезжали в Россию на заработки, а портреты печального гетмана Мазепы с булавой в руке и худощавая физиономия Степана Бандеры ещё не украшали кабинеты министерств и ведомств соседней республики. Контрактники-музыканты с Украины перевелись в центр Сибири вместе со своим ракетным соединением, которое покинуло леса Прибалтики и Белоруссии, где дислоцировались раньше. Возвращаться на свою Родину они не спешили. Там было уже неспокойно, царила безработица, у населения отсутствовали деньги, и бойкие говорливые хохлушки возили на поездах в Москву на продажу домашние колбасы и сало. Бывший премьер Черномырдин уже сидел в Киеве послом от России, и утверждал, что в продаже там имеется даже сало в шоколаде, и что власти «хотели как лучше, а получилось, как всегда».
Характер у большинства наших музыкантов был спокойный, обстоятельный, и работать они умели. В таких коллективах обычно играют жизнерадостные компанейские мужики, и это далеко не богема с её пороками. Украинцы были на редкость спокойными и рассудительными людьми, не боявшимися никакой черной работы. Таким хорошо бы служить не при штабе тыла, а в сельской глубинке. Например, на ракетной площадке полка, расположенной близ деревни. Там хватает расторопных молодух, разведенных и одиноких, живущих со стариками-родителями, и такой прапор в деревне на вес золота. Он и крышу починит, и сена накосит, наколет на зиму дров и освежует кабанчика. В городе контрактники раньше заводили многочисленные романы с работницами трикотажной фабрики и хлопчатобумажного комбината, и одиноких женщин тут было не меньше, чем в городе невест Иваново. С распадом СССР не стало хлопка, и бывшие прядильщицы, ткачихи, мотальщицы и револьверщицы переквалифицировались в «челноков», мотаясь с баулами и объемистыми сумками в хлебный Новосибирск и на Алтай за дешёвым товаром, который другие женщины бойко сбывали обывателям на городском рынке. Потом и это перестало кормить – в многочисленные супермаркеты хлынул поток дешёвых китайских товаров. Куда делись все эти бывшие ткачихи и прядильщицы? Разъехались по большим городам, где было легче найти работу, да по северам. Реорганизация армии, уничтожившая в городе сразу четыре военных городка, оставила без работы и многих мужиков, знавших только военное дело. Одно время они мотались по городу в своих камуфляжах с эмблемами ПВО и черных куртках ВВС, ожидая выплаты каких-то обещанных денег, квартир или перевода в другие части, но потом тоже рассосались. Часть их пополнила ряды «челноков», фермеров и мелких предпринимателей, а часть подалась далеко от родных берез и тополей служить в Иностранном легионе Франции в качестве миротворческих войск, охранять объекты и базы в странах Африки и Азии, а другие тоже махнули на Север и в большие города. Музыканты пока никуда не дергались, поскольку служба их вполне устраивала, и без сала с горилкой украинцы не сидели. Возможно, даже выращивали себе кабанчиков в подсобных хозяйствах полков на ракетных площадках, доставая где-то корма. В таких подсобных хозяйствах ракетных площадок, разбросанных по тайге, тоже всем распоряжался какой-нибудь прапор, а кормежкой животных и кур с уборкой занимались солдаты. В общем, наши музыканты не тужили, и жили неплохо, имея порой массу свободного времени. Их часто использовали не по назначению, когда надо было срочно развернуть палаточный лагерь, например полевой госпиталь, и солдаты хоз. взвода не успевали в срок. Умело и играючи музыканты разбивали огромные лагерные палатки на двенадцать коек со стойкой-мачтой по центру, многочисленными окнами, и тамбурами с обеих сторон. Такие тамбуры в госпитальных палатках соединяли, например, перевязочную палатку с сортировочной, или «чистую» стерильную операционную с палаткой, где шла подготовка к операции или проводилась стерилизация инструментария. Палатки были разного размера и разного назначения, устанавливались компактно, и при наличии достаточного количества людей довольно быстро. В целом, такой палаточный городок в полностью развернутом виде назывался полевым госпиталем, какими ранее были медсанбаты, а в послевоенное время отдельные медицинские батальоны дивизии. Предназначены они были для оказания первой врачебной и даже квалифицированной медицинской помощи раненым и больным, тогда как полковые медицинские пункты должны были оказывать лишь первую врачебную помощь, делать перевязки, сортировку и быстро организовать эвакуацию в полевой госпиталь. В ПМП оставались только легкораненые. Чисто теоретически, поскольку войны, к счастью, не было. Из полевого госпиталя после оказания, опять же первой врачебной и квалифицированной медицинской помощи раненого должны были отправить в тыл для оказания уже специализированной медицинской помощи и дальнейшего лечения. Первую доврачебную помощь раненые на поле боя оказывали сами себе с помощью индивидуальной медицинской аптечки и солдат-санитаров. Санитары могли быть полевыми, как в армии США, которые не только просто накладывают на рану повязку. При необходимости эти же полевые санитары срочно накладывают жгут для остановки кровотечения, вкалывают раненому обезболивающий препарат из шприца-тюбика, и самоотверженно выносят пострадавшего воина из сражения. Всё это происходит под ураганным огнем противника, и полевые санитары сильно рискуют и выматываются, ползком вытаскивая раненого из-под огня на шинели в безопасное место. Дальше уже другие санитары, находящиеся до этого в укрытии, таранят этого раненого на носилках в ПМП или «УАЗик», который домчит его до ПМП. Кроме того при ПМП есть ещё и штатные санинструкторы, под которыми в полковом медицинском пункте понимаются обычные медицинские сестры и фельдшера.
Эта система организации и тактики медицинской службы Советской Армии вдалбливалась в головы студентов-медиков на военной кафедре института, закреплялась на практике на военных сборах, и многократно отрабатывалась теми, кто после четвертого курса переводился на военный факультет, имевшийся не менее, чем в трёх-четырех медицинских вузах страны, становился курсантом, а затем и лейтенантом медицинской службы. В некоторых войсках имелись также отдельные медицинские батальоны дивизий – ОмедБ, оснащенные полевыми лабораториями и дезинфекционно-душевыми установками. В армии России медицинская служба претерпела после развала Советского Союза некоторые изменения, но вот такие палаточные городки остались почти в том же составе. Порой на учениях мы с тоской рассуждали, что развернуть или свернуть такой полевой госпиталь на практике в боевых условиях за два часа просто невозможно. Допустим, мы используем для этого хоз. взвод, выздоравливающих и легкораненых, плюс сам персонал. Но от выздоравливающих молодых солдат толку мало, и насобачились быстро ставить все палатки только солдаты хозяйственного взвода госпиталя с приданным нам на время музыкальным взводом. Где этот музыкальный взвод должен быть во время боевых действий? Чёрт его знает, но только не при госпитале. Должно быть, при штабе. А между тем, у потенциального противника, например у американцев, дело давно на мази. Мобильность полевого госпиталя у них обеспечена наличием подвижного состава. Всё на автомобилях. Чтобы быстро развернуть операционную, они состыковывают две специальные автомашины, откинув у них борта, и сразу получают чистое и грязное отделения. Или перевязочную со стерилизационной. Сделают дело, и умчатся. И у них после выноса с поля боя раненых забирают вертолеты, а не «УАЗы». Причем, многие солдаты не только владеют навыками наложения повязок на раны в различные области, знают разные способы остановки кровотечения, противошоковой терапии или обезболивания, но и уже в вертолете делают переливание если не крови и плазмы, то различных заменяющих кровь жидкостей, вроде изотонического раствора. У них это делается элементарно. Такая кровь или жидкость, типа раствора солей, уже имеется в специальных подушках, от которых тянется трубка со стерильной иглой. Иглу втыкают в вену, подушку кладут под спину раненому, и он собственным весом понемногу выдавливает раствор себе в кровь. Нечто подобное мы видели в фильмах. Например, ещё во время давней войны во Вьетнаме такая тактика янки уже применялась. Войну эту США, кстати, проиграли. А у нас весь полевой госпиталь из более, чем тридцати палаток разного калибра, включая маленькую аптеку, можно сжечь с самолета одной очередью из пулемета. Разумеется, зажигательными пулями. А посмотрите, во что янки превратили наши громоздкие аппараты Илизарова? Изящные и лёгкие, нержавеющие и прочные в отличие от наших громоздких и более тяжелых. Быстро усовершенствовали, а у нас идею этого выдающегося доктора приняли в штыки, не внедряли, и приходилось заказывать первые серии аппаратов у слесарей-виртуозов, в небольших мастерских и на заводах, совсем не имеющих отношения к производству медицинской техники. И так везде. Медленно запрягаем и медленно едем.
Поскольку в госпитале всегда имелись больные, которых надо было лечить, на учениях ракетного соединения больше всего доставалось не госпитальной, а полковой медицинской службе. Палаток там было несравненно меньше, но и ставить их приходилось личному составу ПМП, где обычно два мужика-врача, да медсестры с фельдшерами женского пола. А укладки тяжелые, и развернуть палатки надо быстро. Полевой госпиталь же разворачивался поблизости от самого здания госпиталя – в жилом или военном городках соединения для этого имелось немало ровных площадок, или поросших травкой полян, зимой покрытых снегом. В зимнее время для развертывания полевого госпиталя к палаткам полагались дополнительные тамбуры, утепленные пологи и печи с трубами. По неизвестной причине труб к стальным и чугунным печкам, скроенных из железа по типу известных ещё с Гражданской войны «буржуек», со склада не выдавали. Для большой лагерной палатки требовался целый набор таких труб. Возможно, их просто берегли, чтобы служивые случайно не смяли ценный инвентарь, если трубы были сделаны из жести. Предполагалось, что учения закончатся быстро, специальная комиссия приедет в полевой госпиталь, осмотрит палатки, проверит наличие всех обозначений, инвентаря, оборудования и медицинских укладок, а затем, удовлетворенно отчалит и даст отбой, и полевой госпиталь можно будет сворачивать. Порой так и было. Иногда полевой палаточный госпиталь, развернутый в полной готовности, исчезал в тот же день, иногда стоял по неделе и больше. Смотря, какие шли учения. На ночь всех отпускали по казармам и по домам, оставляя только дежурных, которые не торчали в палатках, а скучали где-нибудь поблизости – в вестибюле или приемном покое здания госпиталя, или в казарме хоз. взвода, на который возлагались у нас обязанности водителей и механиков транспорта госпиталя, уборка территории и охрана. Ребята там были серьёзные и дисциплинированные. Командир хоз. взвода подбирал себе команду лично, и всё крепких сытых парней. Сытыми они становились позже, поскольку тут же находилось здание пищеблока госпиталя, и кормили больных и персонал там очень неплохо – благодаря стараниям самого начальника госпиталя и врачей, заведующих отделениями. Хозвзвод был небольшим, и состоял в основном из водителей автотранспорта. Они очень охотно помогали по утрам на пищеблоке поварам и дневальным, но вот тяжелые баки с первыми, вторыми и третьими блюдами таскали по этажам без всякого лифта сами больные. Из числа дежурных по палатам и отделениям госпиталя. Само здание военного госпиталя РВСН, имевшего свой собственный номер войсковой части, было относительно новым. Когда строили военный городок ракетного соединения и ракетные площадки в тайге и на колхозных землях, здание госпиталя первоначально возвели совсем в другом месте. Что-то там не срослось, и строительство забросили, оставив городу незаконченную пятиэтажную бетонно-кирпичную коробку. Второе здание госпиталя возвели в военном городке значительно позже Дома Культуры и детских садов со школой для детей офицеров и прапорщиков, и оно было значительно лучше старого здания госпиталя военного округа, расположенного в крупном областном центре. Поэтому и персонал тут подобрался неплохой – из Читы медики норовили перевестись сюда, и многие офицеры-врачи вообще мечтали покинуть Сибирь, которую не любили за долгие зимы, морозы, отсутствие комфорта и приличных мест отдыха. Мечтали они не о Москве, их тянуло в родные места – на Волгу, в крупные морские порты, Калининградскую область или Ростов с Новгородом.
В ту зиму, особенно холодную, снежную и ветреную, на учениях присутствовал командующий РВСН военного округа, и учения затянулись, как в летнее время года. Уходить из палаток долго не разрешали, а командующий не спешил почтить нас своим визитом. Без труб к печкам это дело оказалось совсем не интересным. Все мёрзли. Не отпускали и музыкальный взвод, где совсем не было рядовых. Сплошь прапорщики, старшие прапорщики и старшие сержанты. Командиром у них был майор с аксельбантом на форме, русский и довольно молодой. Он то, как раз, всегда только слегка крутился во время разворачивания палаток полевого госпиталя, а сейчас вообще таинственно исчез, сославшись на неотложные дела по службе. Точно так же исчезли начмед госпиталя, начальник СЭО, врачи отделений госпиталя, у которых в палатах оставались больные, и на самом деле хватало текущих дел. Остались те, кому было положено – назначенные ответственными за разные посты, имущество и прочее хозяйство палаточного городка. Эти периодически ругали морозную погоду, начальство, не позаботившееся об отоплении палаток, в которых белоснежные и матовые тёплые пологи, пристегнутые изнутри к брезенту палаток, давали только защиту от ветра, и периодически бегали греться в здание госпиталя. Они не особо спешили обратно, и в вестибюле торчали с десяток таких бедолаг, на которых врачи и средний персонал приемного покоя, сидевшие тут же за широкой перегородкой в виде прилавка, посматривали, кто с сочувствием, кто с насмешкой. Вестибюль был просторным, и эти зашедшие погреться сюда офицеры-врачи и их подчиненные мешали только дневальным, как обычно сновавшим туда-сюда со швабрами, ведрами, бачками, какими-то коробками и даже с «утками» для лежачих больных. На первом этаже госпиталя размещалось только отделение для больных с кожными заболеваниями и психоневрологическое отделение, да находились кабинеты ЭКГ и прочей диагностики плюс приёмное отделение. Прочие отделения были расположены выше. Среди них имелись довольно солидные и хорошо оснащенные помещения, но в особо тяжелых и неясных случаях больных и травмированных отправляли в госпиталь областного центра или даже в Москву. Так, аппарат «искусственной почки» имелся только в Красноярске, и при необходимости тяжелого больного быстро доставляли туда из нашего госпиталя вертолетом Отдельной вертолетной эскадрильи РВСН, а в Москву отправляли поездом больных с неясным диагнозом, ходячих, но всегда в сопровождении медика.
Музыкальный взвод в здание госпиталя греться не ходил. Музыканты - хохлы засели в одной из больших лагерных палаток на пустых госпитальных койках и медицинских укладках в армейских зелёных ящиках с ручками, и вполголоса разговаривали, ожидая, когда закончится эта кутерьма. Нам должны были сообщить момент, когда командующий и сопровождающая его свита нагрянут сюда с проверкой готовности, и все участники событий сразу выскочат из здания госпиталя к своим палаткам достойно встретить начальство и доложить по форме, как и положено. Сама проверка полевого госпиталя ввиду морозов не должна была занять много времени.
Время от времени украинцы вставали с длинных ящиков укладок и разминались, хлопая рукавицами, но больше сидели. Одеты они были тепло, по погоде, в добротные овчинные белые полушубки и валенки. Курносые щекастые лица их раскраснелись от мороза, и в воздухе витали клубы выдыхаемого пара, но настроение у них было бодрое. Подошло время обеда, и из пищеблока дневальные быстро притащили им котелки и судки с горячей пищей, и чай в бачках. Сегодня госпиталь кормил прикомандированных к нам на неопределенное время музыкантов из своего котла. Обычно они питались в офицерской или солдатской столовой, расположенной довольно далеко отсюда. Ели музыканты неторопливо, очень обстоятельно, много и со вкусом, а к казенным харчам достали из своих вещевых мешков ещё и сало с репчатым луком, и прочий закусон. Своей внешностью и основательностью к еде, которой должно быть всегда много, украинцы сильно напоминали мне белорусов, ехавших как-то со мной в поезде «Москва-Брест». Покосившись на меня, один из старших прапоров достал армейскую фляжку. Наверняка в ней был не спирт или водка, а добрая украинская горилка. Я не возражал. Мороз, а эти мужики службу знают, и косяков тут быть не может, а запах лука отобьет аромат любой сивухи. Самогон у них явно и впрямь оказался добротным, в меру крепким, и после горячей пищи с тушенкой, лука и чая все хорошо согрелись и задымили сигаретами. Курить в палатках вообще-то не полагалось, но стоило выйти, и сигарета сгорала на ветру, как не зажимай её в кулаке, и в морозном воздухе курево мгновенно рассыпалось искрами. К тому же, даже через наглухо закрытые окна палаток и тамбуры немилосердно дуло, и табачный дым быстро сносило к отверстию для печной трубы в потолке. Туда-то, к потолку, все и пускали дым, и он столбом поднимался вверх, мгновенно рассеиваясь. Я тоже закурил, и в который раз с досадой посмотрел на железную печь, стоящую посреди палатки. - Каменный век! - подумал я, разглядывая большую «буржуйку». – Такая печь всё равно не протопит лагерную палатку. Она жрёт дрова и уголь, быстро нагревает небольшое помещение, но стоит только прекратить её топить, как она становится ледяной, и снова становится холодно. Хорошо согреться можно будет только, если сидеть непосредственно у такой печи, и если бы на койках в палатке действительно лежали сейчас раненые или больные, то они наверняка бы мерзли даже под теплыми одеялами. Это было так очевидно, что все комиссии и проверяющие готовность госпиталя к медицинскому обеспечению выглядели в моих глазах сущими идиотами. В армии много идиотизма, и мало что изменилось со времён Первой мировой войны, когда об этом писал Ярослав Гашек в романе о бравом солдате Швейке. Даже во время Второй мировой войны, которую у нас принято называть Великой Отечественной, дело с обогревом палаток и пунктов обогрева в окопах обстояло куда лучше. А мы тут, в самом конце XX века в бирюльки играем. На практике, случись боевая обстановка, мы нашли бы способ обогреть эти палатки даже без труб, а тут изволь мерзнуть, когда рядом на складе госпиталя лежат целые связки этих самых труб и колен. В маленьких палатках, где и стальные печурки были совсем небольшими, трубы к ним были. Но как раз там никто и не сидел, ожидая комиссию. И сами эти палатки, вроде аптечной, были слишком низкими, чтобы стащить из них трубы в лагерные палатки. Тут нужен целый комплект труб. Повесить бы за одно место на заборе того, кто жалеет дать сюда эти трубы. А может быть, их действительно частично уже угробили во время других учений, но я сам как-то видел громоздкую связку совсем новых печных труб к палаткам на складе, заботливо окрашенных в зелёный защитный цвет. Мы пробовали как-то топить «буржуйку» без труб, но всё пространство сразу заволокло едким дымом, который гнал из глаз слёзы и вызывал кашель, и мы быстро прекратили эту затею.
Должно быть, те же мысли приходили в голову и прапорщикам музыкального взвода. Все они сидели спокойно, не возмущались, покуривали, и посматривали на бесполезную громоздкую новую «буржуйку», что-то прикидывая про себя. Мне и раньше приходилось прибегать к их помощи, поскольку считалось, что хоз. взвод разворачивает палатки непосредственно самого госпиталя, а палатки СЭО должны ставить прикомандированные солдаты и выздоравливающие. Количество прикомандированных солдат в СЭО на данный момент ограничивалось одним лишь рядовым Славиком, остальные находились на ракетных площадках со спецтехникой для пропарки постельного и нижнего белья рядового и сержантского состава – на РП всех пяти полков каждую зиму лютовали «блондинки», как называли платяных вшей на всех войнах этого века. Это зло было настоящим бедствием и позором ракетных войск, и если в военном городке в казармах вшей не наблюдалось, то на ракетных площадках это было обычным явлением. Поэтому ещё два солдата на дезинфекционно-душевых установках периодически торчали в заснеженной тайге на ракетных площадках, уничтожая с помощью высокой температуры и давления «блондинок», за которых командующий РВСН военного округа мог порвать всю полковую медицинскую службу и лично начальника СЭО соединения. Должно быть, сейчас эти два солдата прожаривают кальсоны и простыни только на тех ракетных площадках, где комиссия уже побывала. До этого они делали свое нужное дело где-нибудь подальше от глаз, или имитировали обычную стирку.
Своих солдат СЭО (санитарно-эпидемиологический отряд) военного госпиталя не имел. Ряд врачебных и других медицинских должностей с некоторых пор вообще стал не военными, и этот персонал теперь не носил форму и погоны. Никто не называл их по старинке «вольнонаемными», а именовались они, в отличие от военнослужащих, просто «служащими Российской Армии». Мы брали солдат для СЭО из других войсковых частей. Делалось это так: присматривали себе в госпитале одного-двух солдат срочной службы, отслуживших не менее шести месяцев или год, но и не тех, кто стал «дедом» или числился уже «дембелем». Такие нам были просто не нужны. Только обучишь его правилам работы с установкой, где высокие опасные давление пара и температура, как он собирает свой дембельский чемодан и едет домой. У нас служили те, кому ещё служить надо было долго. Ребят подбирали скромных и смекалистых, попавших в наш госпиталь с каким-нибудь заболеванием и уже выздоравливающих. В часть на имя командира отправлялся запрос прикомандировать в СЭО такого-то рядового или сержанта, и нам обычно не отказывали. Такой прикомандированный к СЭО солдат мог служить у нас до самого «дембеля», если справлялся и не хулиганил. Естественно, что на погонах и военной форме у него были значки, шевроны и эмблемы своей части, а не наша чаша со змеёй, которую тут длинно именовали «Моя тёща кушает мороженое». Поскольку чаша, которую обвивала какая-то кобра, в точности походила на сосуд, в котором в кафе подавали тогда эскимо. Что уж врали в своих деревнях эти солдаты после «дембеля», вначале попавшие куда-нибудь в астраханские степи в учебку «Капустин Яр», затем в космические войска на Байконур, или сразу к нам в соединение, мне неизвестно. Должно быть, заливали, что служили все два года в самой секретной части космических войск, и приравнивали себя едва ли не к военным космонавтам, которые сверху могут настучать по темечку ядерными ракетами кому угодно и очень быстро. Во всяком случае, дембеля, уезжая домой, любили цеплять на форму значки и шевроны этих мифических войск, а не РВСН, или вперемешку с эмблемами ракетных войск. Тут они получали военную специальность в военной школе младшего состава (ВШМС), а затем попадали в ракетный дивизион, как в ракетных полках именовались роты, или в различные вспомогательные подразделения РВСН, вроде отдельных автобатов. Не будут же они дома рассказывать своим друзьям и девчонкам, что целый год били вшей на ракетных площадках, драили шваброй полы, помогали лаборанткам мыть пробирки и чашки Петри в СЭО, или таскали укладки на учениях. У того же Славика, когда он демобилизовался, и вместе с другими ждал отправки группы дембелей из соединения на железнодорожный вокзал, я видел на новой форме, припасенной для такого события, эмблемы и знаки РВСН. Вместе с новенькими шевронами «Космические войска» и какими-то золотыми шнурами и аксельбантами, значками отличия и прочей мишурой, которые он прикупил в магазине «Военторга». Выглядел он тогда довольно нелепо. Начищенные сапоги гармошкой вместо «берцев», аксельбанты, эти эмблемы и яркие шевроны, совершенно не гармонирующие друг с другом. Прямо, ряженый. Рассчитано явно на девочек. К такому по пути домой мог придраться военный патруль, да и в поезде вся эта красота ни к чему, и там можно спокойно отдыхать в майке и шортах. В чемоданах и спортивных сумках дембелей, конечно, имелись и красочные дембельские альбомы, разрисованные солдатами-умельцами. Там можно было обнаружить не просто групповые снимки солдат с автоматами и грозными лицами воинов, смеющихся стриженых ребят в форме и безобидные открытки с видами красот данной местности, но и неожиданно увидеть фото боевой ракетной техники всех видов, что тогда совершенно не допускалось. Цифровой фотографии тогда не было, но цветные фото с пленки можно было легко заказать в городе в любой фотостудии. На заглавном листе таких альбомов обычно тщательно рисовали девиз РВСН: «После нас – тишина…»
Сейчас Славик слонялся рядом в соседней палатке, где он присматривал за другим имуществом, и безбожно мёрз, то и дело, бегая греться в вестибюль госпиталя. Музыканты уже выудили у него, что он родом из Смоленской области, дали кучу советов, но горилки не предлагали. Молодой ещё. Мы обменивались друг с другом мнениями по поводу того, на каком этапе находятся учения, как скоро можно ждать прибытия комиссии, и о том, что зимы на Украине такие же снежные, но более мягкие, и весна там наступает намного раньше. Потом мы постепенно перешли на «ты», и я спросил музыкантов, почему они служат в Российской Армии. Ведь теперь Украина создает свою новую армию, и отношения между двумя бывшими братскими странами очень прохладные. Старший прапорщик Нечипоренко лишь пожал плечами:
- Мы служили в этом соединении ещё тогда, когда был Советский Союз, и полки находились на территории Эстонии и Белоруссии. На Украине сейчас бардак, и он там ещё долго будет продолжаться. Нужна стабильность. Тут спокойно. Учти, что мы по возрасту уже скоро выйдем из возраста, когда можно служить по контракту. Там, присягай, не присягай Украине, мы можем остаться вообще не у дел. Это также верно, как то, что в России сейчас продолжают работать более двух миллионов украинцев. В том числе, и на Севере.
Служба по контракту ещё не была достаточно разработана, как и возрастные ограничения. Меня интересовало, что изменилось на Украине, где в Мелитополе жили мои родственники. Музыканты говорили на русском языке свободно, изредка вставляя украинские словечки, но я легко понимал их, если они начинали говорить между собой на родном языке – моя бабка имела девичью фамилию Бондарь, и была дочкой переселенцев на Дальний Восток с Украины в конце XIX века. Вот она тараторила так быстро, что половину слов я не успевал понять. Отец редко вставлял в речь украинские слова, но многие русские произносил по иному, отчего я тоже часто неправильно произносил те же слова, обычно лишь путая ударения, и меня порой часто поправляли. Что касается деда, то его происхождение было не совсем понятно. В документах, оставшихся от него, указывалось, что дед и два его брата тоже были переселенцами с Черниговской области, приехавшие в Приморье уже по Транссибирской магистрали во времена Столыпина, но какой-то умник расписал родным братьям разные национальности. Один числился русским, другой украинцем, третий белорусом. При этом фамилия отцовской родни была явно польского происхождения. Предком был какой-нибудь разорившийся шляхтич, но не католик.
- Ничего удивительного! - заметил тот же Нечипоренко, - Ты говоришь, твои предки по отцу приехали в Черниговскую область из Польши? Польша была частью России при царе, и они могли это сделать свободно. Там сильно намешаны все нации, и литовцы в приграничных местностях похожи на украинцев и белорусов. Когда-то Киев входил в состав Брест - Литовского княжества, и земли Литвы, белорусов и украинцев с частью Польши были общими. Там и сейчас много наций. Вот только не помню, как это Киев, который называли «Мать городов русских», из состава Руси вдруг стал польско-литовским. До Богдана Хмельницкого и присоединения Украины к Российской Империи. Вроде, и войны никакой в учебниках не упоминается. То – Киевская Русь с Рюриком и князем Олегом, то сразу Москва, а в Киеве польские паны глумятся над православными церквями, и запорожцы воюют с ляхами и татарами.
- Киев отошел к ним не в результате войны, и в учебниках об этом действительно мало написано, - вспомнил я, - У меня неплохая библиотека, и в трудах наших историков сказано, что Русь была сильно раздроблена на отдельные княжества, самыми сильными из которых были Киев и наш Новгород, а затем уж Москва. Киев и часть земель нынешней Украины отошли полякам по родственно-династическим причинам. Князья женили своих сыновей на дочках сильных и богатых соседей, заключая выгодные союзы. И насрать тогда было им, кому отойдут их земли – ни Русь, ни эти страны не были объединены, и существовали только отдельные княжества. Объединили Россию Москва и Новгород, который тоже долго стремился быть самостоятельным, но Киев вернули только спустя лет триста.
Потом мы дружно обругали снабженцев, палаточный городок в целом, и печки. Я заметил, что учения могут растянуться на неделю и больше. При этом музыкальный взвод в любой момент могут снять отсюда и отправить на другие объекты. Мёрзнуть один день ещё ничего, но завтра я достану комплекты труб или другую печь. Нечего тут себе клубни морозить. Украинцы тоже обещали притаранить переносную блиндажную печь, работающую на угле или торфе. Греет она лучше и быстрее, и эффект обогрева могут дать всего три полена. Дерево в такой печке вначале даже не горит, а превращается в уголь. Такие печи применяли ещё немцы в минувшую войну, и их использовали не только для обогрева блиндажей и землянок, но и в окопах. К зиме Вермахт не был готов, рассчитывая на блицкриг, и когда стало ясно, что война становится затяжной, запустили выпуск моделей, разработанных для Арктики, на островах которой подводный флот Кригсмарине понаделал себе тайных баз. Вариантов таких печей было немало – от мини-печек для разогрева пищи на три-четыре плоских котелка, которые устанавливались на них в специальные ниши, до подвесных палаточных печурок для обогрева. На фронте за такими немецкими печками шла самая настоящая охота, хотя наши умельцы тоже придумали несколько вариантов подобных печек – не таких миниатюрных, и более громоздких, но тоже экономных и быстро дающих тепло. Война давно окончилась, но в войсках ничего не изменилось, и «буржуйки» в полевом госпитале примитивны, как у наших дачников. Капельные печи на солярке тут не подойдут из-за чада, и предназначены они больше для окопов. Вот в железнодорожной промышленности за последние сто лет прогресс явный. Там созданы настоящие шедевры в стальном и чугунном исполнении с целой системой баков и труб, отапливающих вагоны горячей водой и паром. Рассматривая как-то санитарный поезд времен войны, где был устроен пищеблок, морозильная камера и прочие, чисто железнодорожные помещения специализированного поезда, я убедился, что и система отопления вагонов была продумана очень тщательно. Но в полевых условиях лучше подвесных мини-печек для обогрева палаток пока ничего не придумали. Сюда бы такие! Небольшая, вполне пожарно-безопасная и очень эффективная штука.
Утро следующего дня выдалось ещё более морозное. На продуваемой всеми ветрами возвышенности, на которой высилось здание военного госпиталя, и был разбит заиндевевший палаточный городок, стоял морозный туман. Сквозь эту туманную дымку едва пробивалось тусклое зимнее солнце. Очевидно никаких распоряжений свыше музыканты не получили, и их майор с аксельбантом на груди, опять отправил свою команду отсиживаться в нашем полевом госпитале. До окончания учений или – до получения особых распоряжений. Марш на плацу возле полковых казарм и огороженной части ВШМС в то утро не прозвучал. По случаю мороза. Существовал какой-то регламент, и при низких температурах воздуха не было ни построения, ни использования медных труб для бодрости духа. Когда я зашел в большую лагерную палатку, на меня пахнуло теплом и дымком – Нечипоренко и Гнедой уже раскочегарили пару небольших подвесных печек с выходом дыма в палаточные окна, и теперь разбирали на дрова какие-то ящики. Тут же крутился с ведром угля Славик, промерзший в своей палатке до насморка. Носик у него был красный, и он часто и жалобно им шмыгал. Парня надо было срочно лечить от простуды. Народными методами.
Командующего в полевом госпитале сегодня вообще не ждали. С раннего утра он укатил на одну из ракетных площадок дивизии, которая находилась в глуши отдаленного района, где некогда парился в ссылке знаменитый чекист Феликс Дзержинский. Если генерал-лейтенант и появится у нас в военном городке, то ближе к ночи, но ночевать он в тайге точно не будет. Не в его правилах. Ввиду полной незанятости в тот день музыканты немного расслабились. Горилки было выпито более чем обычно, и пришлось добавить разбавленного брусничным соком медицинского спирта. Славика сразу разморило, и мы уложили его спать на одну из коек, накрыв сверху парой одеял так, что наружу торчали только большие валенки, в которые он влез по случаю морозов вместо своих вечно начищенных до блеска кирзовых сапог. Берцы не пользовались в армии особым успехом. Если они были на шнурках, то на обувание уходила масса времени, а замки-молнии быстро ломались. Даже пошитые местной обувной мини-фабрикой на заказ из качественного шевро берцы долго не служили своим владельцам, и быстро теряли товарный вид. До развала СССР в городе имелся мощный кожевенный завод, вагонами получавший шкуры крупного скота из Средней Азии. Теперь там перешли на пошив модных тёплых кепи из импортной кожи, овчинных полушубков из местного сырья, но продолжали выпускать шевро на кожаные куртки и обувь. Хромовые и яловые сапоги теперь можно было увидеть только у офицеров, служивших ещё в советские времена, а привычную всем военную форму, включая шинели, заменил пятнистый камуфляж и куртки самых различных расцветок и оттенков, хотя большинство предпочитало всё же хаки и защитный цвет. Так называемые «берцы» в самый неподходящий момент при быстром движении по косогору часто рвались чуть выше пятки. Именно поэтому в горячих точках, вроде Афганистана и нашего Кавказа, их никто не носил, предпочитая хорошие крепкие кроссовки, в которых было удобнее лазить по горам.
Музыканты, закусив спирт салом с луком и хлебом, напились чаю, и даже немного спели. К моему удивлению, украинцы оказались все голосистыми, и «спивали» так слаженно, что могли бы петь в хоре. Дружные мужички, совершенно не знающие, что такое хандра. При этом по ним даже не было видно, что они приняли на грудь, и мы опять рассуждали «за Украину», вспомнив раздел Черноморского флота, склады с химическим оружием, тихо ржавеющие близ Мелитополя, и Крым с Одесской областью и славным городом Одессой, так опрометчиво подаренные братской стране во времена Хрущева. Я припомнил украинцам ещё несколько областей, включая Чернигов с его землями, присоединенные в разные времена русскими царями к Киеву, но в этом плане они оказались тёмными, и дальше Богдана Хмельницкого и Петра Первого с гетманом Мазепой в дебри истории не погружались. Пришлось напомнить им, что у Гоголя полковник Тарас Бульба и его казаки бились с ляхами и татарами, поминая «За Русь!» и «Только бы стояла во все времена Русская земля!». Они согласились, что Россия – это не одни русские, а многонациональная страна, и дружно обругали Львов с Западной Украиной, так не похожие на остальные города и земли современной Украины своим отрицательным отношением к русским, католицизмом и тягой к созданию «незаможней» державы. Заодно ругнули и Москву, заботящуюся больше о себе, чем о всей державе, и алчно требующей от других регионов постоянных денежных вливаний, как те же ясак и дань в былые времена. Мы вспомнили о Скоропадского с гайдамаками, и разных бандюг, вроде Степана Бандеры, которые сами не знали, чего хотят, и враждовали и с немцами, и с евреями, и с коммунистами. Нестор Махно тут стоял отдельной фигурой. Этот анархист понял, что красным он нужен только для совместного разгрома немецких оккупантов и сторонников Белого движения, а потом придет и его очередь. Бывшего благородного бандита и легендарного красного комбрига Григория Котовского после Гражданской войны просто пристрелили, а затем террор прошелся кровавой метлой по многим, кто держался слишком независимо и был популярным в массах. Затем мы перешли на запорожцев, которых разогнали при Екатерине Второй, проехались по нашим нынешним президентам и развалу промышленности, и опять устроили небольшое застолье. Тем более уже смеркалось, а мороз всё поджимал.
- На Украине в кабинетах крупных чиновников и членов правительства навешали портреты гетмана Мазепы, - сообщил старший сержант Гнедой, подкладывая в печь короткое полено,- Большие, во всю стену! А раньше в церквях этому гетману кричали анафему. Теперь Мазепа - национальный герой!
- В Питере я видел в музее медаль, отлитую по приказу Петра Первого, - парировал я, - Большая, красивая! А на лицевой стороне отчеканено крупными буквами всего одно слово: "ИУДА".
- Можно подумать, среди русских предателей не было! - и Гнедой с чувством процитировал мне из поэмы про Ивана Сусанина:
- Предателя мнили, во мне вы нашли,
Их нет, и не будет на Русской Земли!
- А генерал Власов? Я могу кучу других имен назвать!
- Предатели были во все времена, и у всех народов! - не стал возражать я, - В любом стаде не без паршивых овец. Кстати, сейчас о Власове пишут, что он был военным советником в Китае в 30-ые годы. Вместе с другими нашими офицерами. И именно там пошел в гору по служебной лестнице. Далеко не дурак. Но репрессии против командного состава Красной Армии в 1937 году и позже сильно поколебали его убеждения. Тем более, что главного советского военного советника в Китае Василия Блюхера, очень популярного, расстреляли. Вместе с другими. В Китае Блюхера знал каждый ребенок. Его портреты висели везде. Вместе с портретами Чан-Кай-Ши.
- Интересно, в российских школах сейчас преподают Тараса Шевченко? - спросил Нечитайло, - Раньше его стихи только упоминали, но биографию давали. Не то, на уроках литературы, не то, на истории.
- На уроках истории упоминают! - Гнедой был самым молодым в музыкальном взводе и, должно быть, имел детей-школьников, - Весь XIX век был нашпигован бунтарями. Декабристы, петрашевцы, разночинцы, террористы, анархисты...
- Тарас Шевченко, - доказывал я, - вовсе не был уж таким бунтарем, как его представили в советской истории. Куда уж там! Обычный гуляка и хулиган, очень одаренный, великий поэт и талантливый художник, но бабник, грубиян и мот. Он сам не скрывал этого, и нарочно ходил по Питеру или в Москве в полушубке из невыделанной овчины, такой же папахе и в сапогах, буяня по кабакам. Советской власти просто выгодно было представить его борцом с самодержавием, наделенным могучим даром поэта-вдохновителя.
- Ну, не скажи! – упорствовал старший прапорщик Переверни Гора. – А как же тогда его знаменитые стихи? «Поховайте, та вставайте, кайданы порвите, и вражою злою кровью волю окропите!» Это ли не призыв к борьбе?
- К борьбе с российским самодержавием и крепостным правом, но не к борьбе с русскими! – резонно ответил я. – Он же крепостной был. Неграмотный, и стихи ещё не писал. Рисовал своего барина, и попался на глаза одному любителю живописи, который и представил его известным художникам. Эти художники выкупили его за большие деньги, устроив продажу одной из своих картин с аукциона, вроде благотворительной лотереи. И царская семья тоже опекала Тараса, как одаренную личность. Но он этого не оценил. Да, он был связан с группой, настроенной против правительства, которую разогнали жандармы, но в солдаты попал вовсе не за это, как пишут в учебниках. Он оскорбительно отозвался об императрице, и царь законопатил Шевченко в глушь Оренбургских пустынь в солдаты. Вот там он и стал таким мудрым Кобзарем, как его изображают на портретах, и написал свои лучшие вещи. Впрочем, спустя несколько лет, ему, поскольку за него многие хлопотали, уже давали поблажки по службе. Например, вместе с другими солдатами взяли в русскую экспедицию на Арал, разрешали учить детей офицеров, и не так уж он там страдал при проклятом царизме. Вообще, очень сомнительно, чтобы неграмотный художник сам написал «Кобзарь». Ему явно помогали. Те самые, кто придумал украинскую «мову». Никакой «мовы» никогда не существовало! Был местный говор, наречия, смесь польско-русских словечек и фраз, и новый язык, якобы украинский, тогда и появился. Во времена Шевченко.
- Откуда ты это знаешь? Во, ходячая энциклопедия! – удивился Нечипоренко, - Я всегда считал Шевченко ярым бунтарем! Насчет «мовы» не скажу. Говор на Украине у всех свой. Возьми тех же гуцулов. Украина, как и Россия, многонациональная страна. Чукчей и якутов у нас нет, но разных народов, народностей и наций хватает. Свои традиции, нравы, обычаи…
- Сейчас пишут многое, что раньше скрывали. И приводят подлинные документы. Историю не перепишешь, но хоть некоторые факты стали известны. В интернете много муры и вранья, но есть и интереснейшие данные. Это очень увлекательно – читать то, что не разрешалось почти семь десятилетий. Порой просто заново открываешь для себя не только исторические факты, но и много нового узнаешь о своих близких. Особенно сейчас, когда начали публиковать книги памяти жертв сталинских репрессий и ранее неизвестные факты биографии известных людей предстают в новом свете.
От истории отношений двух народов, вдруг оказавшихся в разных странах, мы перешли к обсуждению военной музыки. Военный оркестр – торжество гармонии и силы, фактор, быстро вызывающий патриотический подъём духа, настраивающий людей на высокие моральные качества. Музыка сильно влияет на чувства и настроения, и это всегда учитывалось в армии, как средство придания сил, мужества и отваги. Состав настоящего военного духового оркестра складывался в течение более двух столетий, и постепенно в него вошли флейты, гобои (кроме альтовых), все виды кларнетов, саксофоны и фаготы, к которым относят трубы, тубы, валторны и баритоны. Духовой оркестр состоит из разного количества только этих инструментов, и этим отличается от симфонического оркестра, у которого другой состав инструментов, и другое назначение. В военном оркестре кроме духовых, допускаются только ударные инструменты. Это барабаны различного размера и тональности, литавры, тарелки, бубны и тамбурин. Только в военном оркестре дирижер на параде становится не спиной к зрителям, а торжественно шествует впереди музыкантов и становится тамбурмажором, управляя своим коллективом с помощью специального жезла.
Мы вспомнили старый фильм «Музыканты одного полка», и советскую песню о маленьком трубаче, который заменил погибшего в бою командира, подняв полк на прорыв из окружения:
«…И встал трубач в дыму и пламени, к губам трубу свою прижал.
И за трубой весь полк израненный запел «Интернационал…»
Затем разговор перешел на условия исполнения музыки в условиях Сибири, где зима может длиться почти полгода, и на возможности духового оркестра сильно влияют холода. Я наивно полагал, что на морозе губы прилипнут к металлу, и металлическая труба просто заиндевеет, как стальной топор. У меня на родине бывали курьёзные случаи, когда кто-нибудь рубит на морозе крупные трубчатые кости, чтобы полакомиться костным мозгом. Дома их рубить топором не станешь. Кости выносят в ведре или в тазике во двор к чурбаку, где обычно колют дрова, и наскоро разрубают. Костный мозг и костная крошка летят во все стороны, но большая часть лакомства остается внутри полых костей, а самый смак прилипает к лезвию топора. Если лизнуть на сильном морозе такой звенящий от низкой температуры топор, то язык намертво пристанет к лезвию. Это очень больно, и отмочить топор можно только в тепле с помощью горячей воды.
Оказалось, что музыканты вне зависимости от погодных условий, используют специальные мундштуки-вкладыши, сделанные из металла или пластмассы, а в последние годы – из пластика. Раньше мундштуки делали из кости, из дерева, и из других материалов. Очень разумно и удобно с точки зрения гигиены. Ведь мундштук можно дезинфицировать, мыть, его легко заменить, и он не пристанет на морозе к нежной слизистой оболочке губ и дёсен. Но проблема игры на холоде была не в том, что духовые инструменты сделаны из металла, а в том, что в них образуется конденсат. Влаги, выдыхаемой музыкантом, скапливается так много, что инструмент бурчит, как самовар, затем конденсат просто замерзает, и играть становится невозможно.
Музыканты отработали тактику игры на морозе, просто заливая в трубу через мундштук спирт. Естественно, питьевой спирт. Как летчики борются с обледенением в воздухе во время полета на Севере, используя в качестве антиобледенителя именно спирт и, желательно, не денатурат. При этом способе рецепт предусматривал использование пластикового мундштука, и залив двадцати граммов спирта, если температура воздуха не ниже минус пятнадцати градусов. Чем сильнее мороз, тем чаще надо заливать спирт. Так, при минусе тридцать пять градусов ниже нуля по Цельсию играть вполне можно, если заливать спирт в инструмент каждые пять-семь минут. Из старой зимней армейской куртки делается теплый чехол, в который кутают инструмент, как в муфту. Руки суют в рукава этой муфты, и из меха торчит только раструб. Если это особо торжественный случай, и музыка непременно нужна, то в первом ряду музыканты стоят с голыми трубами, имитируя игру, и кларнеты с фаготами блестят на морозе инеем. Позади них, чтобы не бросаться в глаза, играют в укутанные в муфты инструменты, не жалея спирта.
- Закутаешь сакс в такой теплый чехол, и рукам тепло! – рассказывал прапорщик Иван Наливайко, - Из такой муфты только раструб и торчит. Поработаешь клапанами, чтобы спирт разошелся по трубе, и играешь без всякого «бальбулятора». Это мы конденсат так называем. Без спирта в трубе сразу клокочет, и если не очень холодно, то и летит из раструба, как слюна.
- Ну, и как потом начальство реагирует? – поинтересовался я. – После того, как вы в казарму вернулись, от вас спиртом несет. Причем, с раннего утра!
- Запах можно легко отбить! Если есть необходимость. – Наливайко усмехнулся и добавил: - Обычно начальство не донимает за это. Понимает. Но бывают разные обстоятельства. Надо жевать обжаренные зерна кофе. Есть и другие способы. Проверено временем. А вообще в армии надо держаться поближе к кухне, подальше от начальства. Это одно из основных правил, которые должен усвоить боец.
Знавал я одного врача – судебно-медицинского эксперта, постоянно жующего обжаренные зерна кофе. Особой необходимости выпивать у него не было, но такой уж народ эти судебно-медицинские доктора, которые тогда были одновременно патологоанатомами и гистологами, что медицинского спирта на этой работе не меряно, и употребление его прочно вошло у них в практику. Должно быть, этим они скрашивали свое пребывание в моргах среди трупов людей и окрашенных срезов с внутренних органов. Тут дело было в безделье и морозах, длительном ожидании окончания учений в промерзшей палатке. Только вот от спиртного ещё никто и никогда не согрелся. Спирт или водка, принятые на морозе, создают безмятежную эйфорию, но сосуды в тканях становятся ещё уже, и человек замерзает быстрее. Другое дело, если растереть замерзшего человека спиртом так, чтобы тело раскраснелось, а внутрь принять что-то вроде глинтвейна или грога. Именно так грелись солдаты в Европе ещё в Первую мировую войну. Эффект несравненно выше. С этой мыслью я раз принес хохлам-музыкантам крепкого красного вина, вместо рома добавил в него немного горилки с сахаром, и приготовил горячее варево, один запах которого валил с ног. Это горячее пойло, которое я гордо назвал грогом, оказалось неожиданно вкусным и исключительно быстро действовало. Музыкантам понравилось. В дальнейшем они взяли мой рецепт на вооружение, употребляя для приготовления горячего варева дешевое вино «Агдам». Но горилке всё равно отдавали предпочтение, и во флягах у них всегда плескалась не кипяченая вода, а самый настоящий деревенский самогон – без характерного специфичного запаха и вкуса, что указывало на высокое мастерство и опыт изготовителей.
Однажды летом на учениях мы попали в страшную глушь – бывшие угодья какого-то давно заброшенного советского колхоза, ставшего фермерским хозяйством, но с треском погоревшего из-за отсутствия кормов и спроса на продукцию. Вначале при мне были наши солдаты со своей дезинфекционно-душевой установкой, прикомандированные, как обычно, из других войсковых частей. Помогал им хозвзвод, но его быстро перебросили на другой участок из-за наличия автотранспорта, которого постоянно не хватало. Учения шли своим ходом и в начале, как водится, личный состав гоняли маршбросками по жаре в противогазах и костюмах химической защиты, так называемых «Эльках». Стягиваешь потом такой костюмчик, изнутри пересыпанный тальком, и камуфляж тоже весь в тальке и мокрый от пота. Потом отстрелялись, отбегались, и началась обычная полевая жизнь с занятиями на свежем воздухе, утренними пробежками и нарядами по кухне. Стояла страшная жара, но по ночам бывали сильные грозы, и природа вокруг цвела, глаз радовала яркая зелень и полевые цветы. Тушенка с картофелем и каша из полевой кухни быстро приелись, и некоторое разнообразие в рацион вносили черемша, растущая по ручьям в глубине леса, да дикий лук, который рыли в заросших бурьяном полях и на опушках.
Сообщение с ближайшим поселком осуществлялось по колее, оставленной в диком поле тяжелой техникой, и эту песчаную плешь в травах можно было назвать дорогой только условно. Как говорится, в России дорог нет, есть только направления. От поселка по пыльной грунтовке, местами сохранившей бетонку из выщербленных плит, каждая из которых давно стала ухабом, можно было добраться до вполне приличного шоссе, идущего в город. Этими путями-дорогами в полевой военный лагерь приезжали и уезжали, подвозили припасы и всё необходимое. Как-то пришлось съездить и мне, сопровождая заболевшего рядового солдата в госпиталь. Солдат этот вырос где-то там, где нет никаких грибов. На учениях он полакомился грибами, которых ранее никогда не видел, и получил типичное пищевое отравление. Какие грибы ел – неизвестно, и ходить с ним по лесу и выяснять, что он сожрал, было некогда – солдата рвало, несло, и в полевых условиях лечить было не с руки.
- Тебя что, плохо тут кормят? – грозно спросил я его, - Где ты ухитрился их изжарить? На костре, надев на палочку, как шашлык? Ещё лесной пожар тут устроите, троглодиты!
- Так ел! – ответил этот гурман, перекосившись от очередных колик в кишечнике, - Сырыми!
- Ты парень, что, дурак? Кто-ж грибы сырыми трескает?
- Мне сказали, что это сыроежки.
В госпитале этому засранцу промыли кишечник и желудок, ввели обволакивающие средства, поставили капельницу и назначили прочие процедуры, и я возвращался обратно, раздумывая над тем, что ещё могли отмочить ребята из ближайшего дивизиона в мое отсутствие. В поле вольно росла конопля и маралий корень, в другой флоре, бурно покрывшей бывшие угодья колхоза я не разбирался. Двое солдат как-то попались мне поздно вечером у палаток с саперной лопаткой и большим пакетом нарытого маральего корня. Насколько я знал, отвар или настой этого растения является тонизирующим средством, но не рекомендуется гипертоникам. Повышает потенцию, якобы обеспечивает долголетие и омолаживает. Едва ли не знаменитый женьшень, за которым в Приморье так охотились китайцы. На мой вопрос, что они собираются делать с корешками, солдаты ответили, что будут пить отвар. Для бодрости и поднятия жизненного тонуса.
- Хм-м… - засомневался вышедший из своей палатки начальник полкового медицинского пункта Костя Букреев, - Спать от этого корня точно не будете. На ночь не рекомендую. Для поднятия тонуса? Девки будут сниться! Лучше высушить и отправить посылкой домой. Вашим отцам. Для улучшения потенции. И то, если они не гипертоники. Гонять вас больше надо, чтобы уставали.
В поселке, некогда бывшим центром колхоза, я неожиданно встретил музыкальный взвод. Бравые музыканты использовались на учениях для самых разнообразных нужд, были мастера на все руки, и начальнику тыла дивизии взбрело в голову улучшить рацион военнослужащих, накормив их свежим мясом вместо тушенки. В виде щей, борщей и котлеток с гарнирами. С этой целью он прикупил в оставшейся здесь небольшой ферме пару поросят для солдат нашего дивизиона. Остальным подразделениям, занятым в учении, обещал подкинуть свежины чуть позже. Колоть и свежевать поросят поручил украинцам-музыкантам. Они прибыли в поселок всего вчетвером на грузовом «УАЗе», крытом брезентом, и были вооружены ножами, как заправские мясники. Никаких паяльных ламп украинцы не применяли. Палили соломой, целым ворохом которой они заботливо запаслись. Тут же были емкости для крови, тара для сала, пара острых топоров для разруба костей и трехлитровая банка горилки.
Кабанчиков музыканты быстро и умеючи забили, освежевали, и перед разделкой туши, как водится, вычерпали из грудной полости собравшуюся там кровь. О домашних кровяных колбасках с чесночком в данных условиях и не мечтали. Хотя бы просто пожарить кровь на сковородах с луком. Тоже неплохо. Этот, весьма ценный продукт, начерпали кружками в трехлитровые банки, но у дощатого настила, где и проходил весь процесс, тут же появился озабоченный снабженец, и изъял одну баночку для нужд начальства. Надо, так надо, от потери одной банки музыканты не обеднели. Но следом появился ещё один служивый с той же просьбой – срочно выделить одну баночку крови для очень нужного человека. И пошло. В процессе разделки появлялись гонцы от начальства и очень нужных людей, а так же само начальство и нужные им люди. Все они срочно требовали вырезку, филейные части на антрекоты, печень с почками, сало и голову с лытками и ножками на холодец. Музыканты всё больше мрачнели. От поросят, как в известной сказке о сером козлике, скоро могли остаться лишь рожки, да ножки. К счастью, последовала команда грузиться в открытую автомашину. Разрубленные куски двух туш завернули в клеенку, и все участники событий залезли в кузов, считая, что на этом непредвиденный расход свежего мяса и прочих лакомых кусочков закончился. Не тут то было. Открытую автомашину с музыкантами и свежей свининой сопровождал кортеж из трех-четырех легковых автомашин. В одной из них сидели бравые дети Кавказа с шампурами, мангалами, репчатым луком и томатами, и гортанно переговаривались, а за рулем сидел какой-то ушлый капитан-снабженец. На живописном берегу реки Ингоды последовала команда свернуть к берегу, и начальство вальяжно высадилось из автомашин, намереваясь ударить на свежем воздухе по шашлычкам. Горцы быстро разложили огонь и бесцеремонно полезли в кузов «УАЗа» нарезать мяса. Продай-Вода с удовольствием бы дал им хорошего пинка под зад. Покосившись на начальство, он ограничился лишь тем, что обругал варварский обычай употребления свежины.
- Мясо должно вылежаться и созреть! – со знанием дела сказал он горцам, неизвестно зачем залетевшим с южных окраин страны в холодное Забайкалье, - Оно подсохнет, покроется тонкой корочкой, и станет вдвое вкуснее! Идет активная ферментация с участием кислорода воздуха, уходит кровь, и мясо зреет. Вы в этом ни черта не понимаете! Мясо свежего убоя ещё пахнет кровью, сырое, и вкусным быть не может!
- Э-э, дорогой! – отвечали горцы, быстро орудуя острыми ножами, и вырезая из туш длинные, самые лакомые полоски филе, идущие вдоль позвоночника, - Не горячись! Зачем тэбэ эта ферментация-дегустация? Э-э? Воины едят мясо с кровью! Понимаешь? Вот мы, зато, не едим мороженого мяса. Только свежее!
- Было бы у вас много мяса, тоже бы морозили! – возразил старший прапор, - Чем оно хуже? Главное, чтобы созрело! Культура есть свежину – дикая! И не под водку мясо надо есть, а с красным вином. Уж в винах-то вы должны разбираться! Мы под горилку больше употребляем, но по правилам этикета мясо надо запивать красным вином, а к рыбе подают белое вино. Ты сейчас мясу даже не дашь томиться в маринаде, а просто запечешь на углях с томатами и луком. Это примитивно, и спешка тут ни к чему.
- Шашлык без водки едят только собаки! – заржал горец, и ловко нарезал свинину на кубики, - Это же не баранина, дорогой! Э-э? Надо под водку!
- Должно быть, не мусульмане, - заметил прапорщик Борисенко, наблюдая, как кавказцы нанизывают мясо и лук на шампуры. – Но и не армяне, и не грузины. Те православные, хотя тоже с какими-то своими святыми и обычаями. И не дагестанцы, которые свинину не едят.
- Сейчас свинину едят все! – отрезал Продай-Вода, - И мусульмане, и евреи! Хоть бы половину мяса мужикам привезти! Всё же не тушенка с перловой кашей!
Пока над мангалами полыхало пламя, начальство устраивалось у расстеленных на траве плащ-палаток с бутылками и закусками, ожидая горячее, прапорщик Нечитайло достал из футляра свою флейту и устроился на вершине холма. Над просторами реки Ингоды разнеслась увертюра «Полет шмеля» Римского-Корсакова из оперы «Сказка о царе Салтане». Должно быть, Ингода напомнила прапорщику родной Днепр, и необычная для этих мест музыка сразу заворожила всех, включая толстого штабного полковника, который так и замер с бутербродом в одной руке и стаканом водки в другой. Исполнение было виртуозным, хотя вряд ли кто-то из присутствующих здесь горцев и армейских снабженцев с «нужными людьми» понимал, что это исполняют. Хотя «Полет шмеля» в советские времена нередко слышали по радио, настоящих знатоков музыки было немного. Музыка летела над рекой, горцы притихли у своих мангалов, и все молчали, а музыканты лишь перемигивались, и довольно ухмылялись. Знай, мол, наших! Возможно, эти места, где некогда бродили орды Чингисхана, а затем пасли своих коней бравые даурские казаки, никогда не слышали ничего подобного. Разве что лихие казачьи песни…
- Это что он такое играл? – спросил толстый полковник, когда музыка стихла, - Вот игрец! И, главное, дудочка у него совсем небольшая, а звук какой! Налейте музыкантам больше водки и мяса не жалеть! Надо будет, ещё достанем. Купим у бурят несколько овец, и как-нибудь повторим, но уже под баранину!
- Я думал, они ничего, кроме военных маршей не знают, а этот прапор выдал что-то из оперной музыки, - ответил ему снабженец из штаба тыла, больше натасканный женой на концерты в больших городах, и даже пару раз посетивший филармонию и театр музыкальной комедии, - И как выдал, товарищ полковник! Блестяще! Это у него не дудочка, а флейта. Может у них и сакс с собой? Сейчас саксофоны в моде!
Но музыканты заторопились в дивизион. Мол, командир полка ждет. И их просьбу уважили.
Ещё год или полтора мне приходилось порой встречаться с украинцами музыкального взвода, когда их бросали нам на подмогу разбивать полевой госпиталь, слушать их песни и музыку, гутарить «За Украину», в которой быстро нагнеталась вражда к России, обсуждать под горилку новости, и слушать армейские анекдоты.
Всему на свете приходит конец. Слухи о расформировании ракетной дивизии и всего ракетного соединения ходили давно, но в это никто особо не верил. Ещё бы! Столько лет строили и даже перестраивали ракетные площадки в тайге, рассчитанные на много лет, военный госпиталь, который был куда лучше, чем госпиталь военного округа в Чите, да и дивизия считалась одной из лучших в России, единственной, получившей орден Ленина в мирное время. За высокую точность попаданий при уничтожении ракет средней дальности. Часть ракет, как водится, запустили в белый свет, как в копеечку, и они взорвались в стратосфере, скинув на бывшие колхозные поля района яркие ступени, отделившиеся после запуска. Но один из ракетных полков, «державший» аналогичные цели вероятного противника на острове Кадьяк и на Аляске, под контролем приехавших американских наблюдателей, запузырил свои ракеты прямиком на полигон на Камчатке. Американские наблюдатели, убедившись в точности попаданий, вначале аплодировали, потом стушевались – у них процент попаданий был куда меньше, и часть ракет вообще не взлетела.
Правда, дыма без огня не бывает, и некоторым контрактникам не продлили договор на следующие пять лет, другим продлили не более, чем на один год. Потом вычистили тех, кто занимал военные должности, оставаясь не военнослужащим, а только служащим Российской Армии, то есть ходил без погон, что имело свои и положительные и отрицательные стороны. Часть военнослужащих наоборот сделали служащими РА, что лишало их разных льгот, доплат, видов довольствия и армейского стажа. Далее контракты не продлили тем, кто достиг сорока и более лет, и это коснулось уже личного состава музыкального взвода, где большинство украинцев были в летах. Сразу их никуда не отправили, тем более, что они имели российское подданство, но затем в военном городке появились новые военные музыканты, среди которых было немало молодых женщин. Данное обстоятельство очень взволновало весь личный состав дивизии и большинство вспомогательных частей, хотя женщины в ракетных войсках не были редкостью. Но раньше большинство из них, за исключением медиков, не носили погон, и являлись служащими в финансовых частях полков и штаба тыла, поварами и раздатчицами столовых, продавцами Военторга и буфетчицами. Одно время набрали много молодых женщин в охрану на КПП и иные объекты, приодев их в военную форму без погон. Зимой их нарядили в солдатские ушанки, валенки и белые овчинные полушубки, перехваченные по талии офицерскими ремнями. Прямо, хоть кино снимай про оборону Сталинграда, только вместо красных звездочек на ушанках они носили общевойсковую эмблему. Эти молодые женщины, как водится, хотели выглядеть всегда нарядно и привлекательно, но если на увлечение косметикой, духами и некоторые изыски, вроде сережек в ушах начальство смотрело терпимо, то за туфли на высоких каблуках нещадно гоняло. Сидят две таких девицы на КПП, отделяющим жилой городок части от военного городка с казармами и штабами. Вокруг колючая проволока, и пробежать мимо КПП никак нельзя, кроме как по узкой асфальтовой дорожке с турникетом, как в метро. Сидят, разумеется, в туфельках, но под столом стоят сапоги или берцы. Пока мимо снуют рядовой и сержантский состав с младшими офицерами и разные, там, шпаки из числа служащих РА, проходящие КПП по специальным пропускам, барышни вовсю флиртуют и жужжат между собой. Едва вдали покажется фигура одного из тех старших офицеров, которых следует опасаться, барышни мигом сбрасывают под стол туфельки, суют ноги в сапоги, и выскакивают из будки контрольно-пропускного пункта с кратким докладом, успев ещё посмотреться в зеркальце и стереть излишек помады и румян с личика. Впрочем, мне и после армии на железной дороге во времена МПС и появления ОАО «РЖД» попадались деспоты, запрещавшие носить кольца и серьги в ушах работницам вокзалов, так что нечего удивляться полувоенному статусу служащих РА.
Женщины-музыканты были при погонах. Да и форма у них была уже другая. Не советская, и не камуфляж, а очень нарядная и, кроме обычной повседневной формы, у них была и парадная. Аксельбанты, красавец-тамбурмажор в звании старшего лейтенанта, новые барабаны и блестящие духовые инструменты, уже не медные, а сияющие серебром. Должно быть, из какого-то нового модного и подходящего сплава. Судя по значкам – выпускники музыкальных колледжей и Московского военно-музыкального училища, но были и выпускники Московской консерватории имени Чайковского. Эти не носили мятые армейские полевые кепки с жестким козырьком, а имели фуражки нового образца и шикарные пилотки с двойным кантом. Даже ходили они не так, как наши грузные хохлы-музыканты – походка у них была четкая, армейская, отработанная многодневными упражнениями в шагистике на плацу, и это придавало новым музыкантам строгий подтянутый вид.
Последний раз я видел наш музыкальный взвод, когда они покидали дивизию. На плацу замерли в своей нарядной форме новые молодые музыканты с инструментами в руках. Эти духовики и ударники смотрелись здорово, что и говорить. Прозвучали слова благодарности, одним вручили медали, другим – грамоты и подарки, и наступил торжественный момент. Под звуки «Прощания славянки» Агапкина старый музыкальный взвод уходил с плаца, чеканя шаг, и вслед им звучала музыка, от которой наворачивались на глаза слёзы:
«Прощай, отчий край,
Ты нас вспоминай,
Прощай, милый взгляд,
Не все из нас придут назад…
Прощай, отчий край!
Ты нас вспоминай,
Прощай, милый взгляд,
Прости-прощай, прости-прощай!..
Куда они уходили? Зачем? Почему? Тогда не спрашивали, а скоро не стало и самого ракетного соединения. Армия прошла ряд реорганизаций, срочная служба стала всего один год, менялись форма, места дислокации, оружие и даже ракеты. Лет пятнадцать спустя, когда появились объявления о наборе военных музыкантов в армию и на флот по контракту на очень приличных условиях, я с удивлением обнаружил, что среди военных музыкантов, оставшихся в армии тогда, в начале нового тысячелетия, есть ветераны, которым далеко за пятьдесят и даже под семьдесят лет. Как служили, так и служат. При погонах и аксельбантах, и никакой возрастной ценз им не страшен. Стало быть, последние годы, молодежь не рвалась служить в армии. Теперь пойдет. Уж слишком приличное теперь у военных музыкантов денежное довольствие, не считая прочих льгот и привилегий. В армии без музыки, как без воздуха.