Три баронессы и пьяная русская революция

               
                К 100-летию событий.


-Вы слышали, что во дворце начались грабежи? – спросила сестра милосердия баронесса Фитингоф сестру милосердия баронессу фон Кауфман-Туркестанскую.
   
   Баронесса фон Кауфман-Туркестанская, которой очень шло одеяние сестры милосердия с большим красным крестом на груди, кокетливо посмотрелась в большое массивное зеркало, которых в залах Зимнего дворца было немало, и неуверенно возразила:

- Грабежи? Но уже вчера вечером Военно-революционный комитет  прислал сюда новую надежную охрану! За одни сутки, прошедшие с момента военного переворота разграбить весь дворец не могли. Тем более, отсюда многое давно эвакуировали, а скульптуры и ценности, включая сервизы и картины, большей частью упакованы в ящики. В Смольном, где теперь разместилась новая власть, дворцовым управляющим назначен некий Луначарский. Говорят, что человек образованный, хотя эта его фамилия, вероятно, всего лишь псевдоним.

- Луначарский? Которого сегодня уже назначили народным комиссаром просвещения? Это равнозначно должности министра страны! Днем во дворец приходили два «товарища», и предъявили мандаты уполномоченных за охрану дворцовых ценностей. Мандаты подписаны этим Луначарским. Вон, в журнале посетителей госпиталя записаны фамилии этих уполномоченных. Минуточку! – баронесса зашуршала страницами журнала, и прочла:

- Вот! «Комиссар Ятманов и товарищ Мандельбаум». Они назначены наркомом Луначарским уполномоченными за сохранение исторических и культурных ценностей Зимнего дворца. Уже ходили тут днем с комиссией, оценивали ущерб, нанесенный залам и ценностям. А досталось больше всего помещениям восточного  крыла дворца! Там всё разгромили и растащили. Пока несколько групп тех, кто ворвался во дворец ночью 25 октября, рыскало по залам в поисках министров Временного правительства, другие люди проникли во дворец с обратной стороны Дворцовой площади, явно с целью грабежа. Устроили настоящий погром! Помещениям, выделенным для сестер милосердия, тоже досталось, хотя там не было ничего ценного.

- Это те комнаты в Большом фрейлинском коридоре? - баронесса фон Кауфман-Туркестанская неожиданно усмехнулась: - Забавно! Я ещё не смотрела, но говорят, что эти вандалы даже выпотрошили все подушки и перины, и там все полы в пуху и перьях! Очень знаменательно! Не правда ли? Монархия рухнула, и чернь объявила войну дворцам? Начали с подушек, потом примутся и за нас. Если бы не раненые, которых я просто не могу так оставить, я бы покинула этот Петроград первым же поездом. Деньги искали? Золото? Всё давно вывезли ещё два года назад!

- Ну, положим, далеко не всё! В Большом фрейлинском коридоре хранились ценные вещи, которые бывший государь император, будучи ещё наследником, привез с Востока. Много китайского и японского фарфора, статуэтки, изделия из камня и кости. Ящики все разбиты и разграблены. В других помещениях и в залах дворца в щепки разломана мебель! С диванов и кресел эти люди срезали кожу, парчу, тик и шелковую обивку! Потом наткнулись на ящики с фарфоровой посудой, взломали штыками, и всё перебили! Да, повсюду пух и перья, сухая морская трава, которой была набита мягкая мебель, кучи рваных бумаг. В Тронном зале от трона остались одни обломки каркаса, а сам трон растащили на сувениры! Украдены шторы, оконные занавеси, и разные поделки из цветного камня! Откручивали дверные ручки, снимали шторы, и просто гадили! Портрет императрицы весь изрезали и истоптали. Да, там был ещё шикарный мебельный гарнитур Марии-Антуанетты, который Юсуповы вывезли из Франции. Срезали всю шелковую обивку, и разломали. Символично. Уцелел во французскую революцию, так уничтожили в России! Больше всего досталась комнатам, которые занимала канцелярия Керенского. Вандалы!

- Керенский занимал как раз бывшие кабинеты Николая Павловича и Александра Второго! Этот господин, устроив себе здесь личные апартаменты, канцелярию и зал заседаний, явно очень честолюбив, и приравнивал себя к диктаторам! А как легко и быстро большевики и эсеры его скинули! Надеюсь, и они долго не продержатся, и власть в стране перейдет Учредительному собранию! - Фон Куфман-Туркестанская, наконец, отвернулась от зеркала, и начала перебирать в коробке бинты и марлевые тампоны. В сестринской был образцовый порядок, вечерний обход врачами палат, расположенных  в залах Зимнего дворца, давно закончился, и на ночь в госпитале оставались дежурить всего две сестры милосердия. При необходимости можно было вызвать докторов и других работников персонала, которые жили непосредственно в выделенных для них помещениях дворца. Кроме них, в Зимнем дворце постоянно или временно проживала ещё тьма народа – дворцовая прислуга, которая присматривала за помещениями и топила печи. Баронесса и сама не раз ночевала в комнатах, предназначенных для фрейлин Её Величества, и знала расположение комнат этого крыла.

- Надо бы сходить посмотреть! – рассеянно сказала она, - Говорят, в ночь на двадцать шестое дворец обстреливали из орудий и пулеметов, и туда попала одна граната.

- Лучше днем, Марина Васильевна! – заволновалась баронесса Фитингоф. – Хотя во дворце осталась царская ещё прислуга, а на первом этаже сидит новая охрана, это небезопасно! В погребах дворца полно вина! Опять ночью полезут в подвалы, а солдаты новой охраны сосем ненадежны! Я так думаю, тут любая охрана не устоит. Переворот два дня назад – для них праздник и вседозволенность. Праздник надо отметить, а тут изысканные царские вина и старый коньяк! Господа офицеры, назначь их сейчас в почетный караул дворца, тоже бы не устояли. Нам ещё повезло, что выпало дежурить только с вечера двадцать седьмого, другие сестры рассказывали, что тут творилось последние две ночи. А днем во дворец толпами ходят любопытные – смотреть, как цари жили. И каждый норовит украсть, хоть ложку на память! С царским вензелем! Даже ручки от дверей снимали! Вчера, говорят, всех, кто ходит сюда на экскурсии, проверяли, призывали к совести, и некоторые люди даже вернули похищенное. Мол, это всё теперь принадлежит народу. Да, это не Версаль! Там мало, что уцелело.

- Я сейчас никуда и не собираюсь! – искренне возмутилась вдова поручика Лейб-гвардии Гусарского полка, умершего три года назад от ран в Вильно, - Надо обойти палаты. Не все раненые ещё спят. У нас и сейчас около тысячи человек. Это много. Хотя, раньше только в одном Гербовом зале лежало сразу более двухсот раненых. Один из снарядов попал в палату, и я даже не знаю, сколько раненых погибло двое суток назад. Говорят разное. Персонал госпиталя с ног сбился, устраняя последствия взрыва, и трупы погибших просто штабелями выносили в соседнюю галерею! Днем во дворец лезут солдаты с матросами и любопытные горожане, а у нас в коридорах лежат трупы, и все думают, что это погибшие при штурме Зимнего. Какой штурм? Постреляли, нагнали паники, и эти бабы в военной форме из полуроты батальона Марии Бочкаревой и мальчишки-юнкера сложили оружие. И правильно. Их бы тут, как котят, передавили. Но стрелять из орудий в госпиталь? Фронтовики из числа выздоравливающих грозились отнять оружие у солдат-тыловиков, которые шляются тут теперь каждый день, и перестрелять батарейцев из Петропавловской крепости. Вначале думали, что по госпиталю стреляет «Аврора», но приходил матрос-комиссар, и заверил, что от одного залпа орудий крейсера от Зимнего дворца не осталось бы камня на камне. Стреляли с бастионов крепости со стороны Невы. Вот из пулеметов дворец действительно поливали с «Авроры»! Это совершенно деморализовало юнкеров, но ведь весь город знает, что тут лежат раненые фронтовики! Какие негодяи! Ты теперь представляешь, на что способно быдло, дорвавшееся до власти? Нас всех будут проверять. Ведь известно, что среди сестер милосердия немало лиц дворянского происхождения. Я тебе советую, пока не поздно, ехать в Европу. Через Лифляндию и Курляндию.

-Парадокс, но российской знати придется спасаться в стране двух революций – во Франции! В Германии сейчас русским делать нечего. Финляндия, Швейцария и Франция! Но попробуй теперь выберись из Петрограда! Это не так просто. Думаю, со дня на день с Северного фронта сюда придут верные Временному правительству войска, и Керенский попробует вернуть власть. Он не популярен в войсках, и устроят что-нибудь вроде военной диктатуры. Будет стрельба. Как только госпиталь расформируют, надо уезжать.

- Военная диктатура с генералами во главе? Поздно. Вчерашние декреты этого Ленина о земле и о мире повернут штыки солдат против генералов, дворянства и всех имущих! Ведь они поторопились объявить об отмене частной собственности. Мы с тобой ведем совсем не женские разговоры. Политика» А у нас раненые, и надо всех обойти. Надо пить чай и приступать к своим обязанностям. Надеюсь, в бельевую можно будет сходить?

- Я сама схожу в бельевую! Принесу выстиранные бинты, и отнесу старые в стирку! За раненых особо не беспокойтесь. Выздоравливающие нам хорошо помогают, и мы тут сегодня так – на экстренный случай. Там засиделся в рентгеновском кабинете молодой врач. Ну, тот, что всё время шутит и делает вам комплименты. – Фон Фитингоф сделала многозначительное лицо. -  Хирург-невролог Некрасов! Попрошу его дежурить эту ночь с нами. Будем пить чай. Ещё рано ходить по палатам. Говорят, позавчера ночью, когда солдаты искали министров Временного правительства, они выкалывали глаза на портретах штыками, а потом несколько человек пришли сюда и начали спрашивать про Керенского. Срывали повязки с лиц раненых в голову, и фронтовики просто выкинули их вон.

- Да, наши фронтовики не любят эту тыловую сволочь, которую Керенский пытался отправить воевать!  В госпиталь теперь всякая шваль вряд ли сунется, а в Смольном вовремя спохватились, что дворец надо спасать. Вот только эти винные погреба…Вы представляете, на что способна пьяная чернь? Будут грабежи и расстрелы. А как же иначе!  – фон Кауфман-Туркестанская пропустила мимо ушей упоминание о молодом хирурге, и подумала, что если так пойдет дальше, то руководство срочно эвакуирует из Зимнего дворца весь госпиталь. Сейчас есть куда. Лишь бы новая власть не забыла о раненых. А она уедет. Какие-то люди вчера уже требовали список фрейлин императрицы, и её, урожденную  Шереметеву, не оставят тут в покое. С её немецкой то фамилией! Вслух она сказала, припомнив исторические события прошлого:

- Во времена французских революций дворцы разрушали. Гобелены, над вышивкой которых годами трудились швеи, пошли на онучи, а старинные кубки и чаши для пиров королей Людовиков переплавили в слитки! Кажется, экспонатам и убранству Зимнего дворца урон нанесен пока ещё минимальный. Если не считать того, что по дворцу палили из орудий. Зная, что тут много раненых!  Эта граната, о которой вы упомянули, влетела прямо в кабинет императора Александра Третьего! А сегодня я заметила, что всё здание Зимнего дворца с фасада в щербинах от пуль. Не думаю, что погромы повторятся. Керенский был идиотом, устроив тут свой штаб, и поселив тут министров Временного правительства. Для большевиков и эсеров, которые сидят сейчас в Смольном институте, Зимний дворец – оплот самодержавия и временной власти. Буржуазной, как они говорят. Власть рабочих – утопия! Управлять страной станет очередной Наполеон! Устрой Керенский свои канцелярии в другом месте – погром был бы там. Теперь, если наши офицеры спохватятся, и введут здесь военную диктатуру, брать будут уже Смольный.

- Да, я думаю, что Керенский неспроста уехал. Хочет кинуть сюда с фронта казаков и офицерские части! А дворец жаль. Ему ещё с февраля досталось, когда тут всё заставили пишущими машинками, канцелярия Керенского и охрана спали в залах на полу на матрасах, и тоже лакали заграничные вина из подвалов!  – баронесса Фитингоф укоризненно покачала хорошенькой головкой в белом платке сестры милосердия, - А сейчас лезут уже мародеры! Здесь столько ценностей! Картины и статуи им ни к чему, только портить! Эта чернь убеждена, что цари хранят свое золото здесь прямо в сундуках! И будут ломиться во дворец, невзирая на солдат охраны. Кричать, что свобода, и всё теперь народное! А винные погреба? Прислуга уже проболталась, и весь город знает, что спиртного тут больше, чем на других складах города. Ах, да! Надо ещё приготовить кипяченую воду для графинов, и охладить напитки. Ночью многие раненые просят пить. Разнесут дежурные по палатам. Хорошо, что тут ещё много выздоравливающих, иначе мы бы с ног сбились. Не думаю, что эти две прошедшие ночи раненые хорошо спали! Тоже пытаются понять, что происходит, спорят о Советах, декретах Ленина о земле, и об окончании войны с Германией. Отмену частной собственности они ещё не осознали.

- В Смольном могут писать свои декреты хоть до посинения! – с гневом ответила вторая баронесса, проверив наличие в большом баке ягодного мусса для напитков, - Солдаты, конечно, бросят окопы, и разбегутся, надеясь получить землю, а немцы и австрийцы беспрепятственно займут наши территории, и будут диктовать России свои
условия. Это ясно даже мне!
   
   Обе сестры милосердия, одетые в соответствующую форму Общины Красного Креста, и похожие в своих платках на двух красивых монашек, быстро прибрались в небольшом помещении, называемом  перевязочной. Затем, не забыв поставить на спиртовку большой чайник, как обычно, разошлись по залам, переходам и галереям Зимнего дворца, отданных царской семьей ещё два года назад под нужды военного госпиталя.
   
   В ординаторской никого не было. Врачи, закончив вечерний обход палат, если так можно было назвать громадные дворцовые залы, выпили в ординаторской чаю с коньяком, и разъехались по домам и квартирам. В залах и галереях царил полусумрак, и было прохладно – из-за духоты в палатах печи вечером не топили. Истопники, как и раньше, приходили в Зимний  дворец затемно, и начинали таскать охапками дрова для облицованных изразцами печей и каминов. Здесь так и не сделали паровое отопление, и в момент, когда восставшие во главе с Антоновым-Овсеенко две ночи назад пришли во дворец арестовать Временное правительство, с фасада здания штабелями стояли огромные поленницы дров. Дворец не раз горел, но каждую зиму дрова ежедневно подвозили подводами, и в каждую чурку террористы могли заложить бомбу, поэтому дрова приходилось проверять и охранять, и истопники так и ходили по залам, где паркеты ценного дерева прикрыли от порчи линолеумом. Снег в Петрограде выпал уже давно, и частично скрыл хлам, появившийся вокруг дворца за последние месяцы, и особенно в последние дни. Трупы с Дворцовой площади и коридоров Зимнего дворца днем всё же убрали, и теперь из снега торчали десятки горлышек винных бутылок, ветер гонял бумаги, и днем на площади толпилось столько народа, что снег там был вытоптан, как после парада войск перед отправкой на фронт.
   
   Сильных морозов ещё не было, хотя местный климат и близость моря всегда делали этот город сырым, и печи начинали топить рано, а дрова завозить загодя. Комендант Зимнего дворца генерал Комаров до Февральской революции бдительно следил за тем, чтобы в залах вовремя топили, да и сами смотрители понимали, что многочисленным картинам дворца нужна определенная температура. Изразцовые камины стояли больше, как декоративные экспонаты прошлого, истопники, которым запрещено было ходить по вощеным паркетам в сапогах, шаркали лаптями от поленниц на Дворцовой площади, до подъездов дворца и, поминая пожары прошлого, вовремя чистили дымоходы и трубы, которыми ощетинился Зимний, как их не прикрывали наружными скульптурами и разной лепниной. С приходом сюда Керенского, прислуга дворца, как могла, всё же следила за порядком, но их просто игнорировали, как царских холопов. И всё же, хоть раз в день, но печи во дворце топили.
   
   Время не пощадило в последующем эти печи и камины, как и многие другие декоративные и элементы и хозяйственные пристройки Зимнего дворца. Очень многое было уничтожено, хотя  затем и частично восстановлено в первоначальном виде. В таком виде, каким дворец был по замыслу Растрелли и других зодчих и оформителей этой царской резиденции.
   
   Дворец давно не сиял огнями своих люстр, и свет в залах, занятых ранеными, был приглушенный и тусклый. Горели только бра и синие плафоны переходов и коридоров, поскольку был поздний час, и раненым положено было уже спать. Здесь лежали тяжелораненые солдаты и офицеры, в основном – с ранениями в голову, позвоночник, и в живот. Многие из них были  уже прооперированы, и часть ходячих накануне Октябрьского переворота успели отправить в другой госпиталь. Для выздоравливающих. В основном, тут работали врачи-хирурги-невропатологи. Уж очень были специфичными тяжелые ранения в позвоночник и голову в те времена, когда лечение было больше оперативным, затем симптоматическим. В эпоху отсутствия антибиотиков и даже стрептоцида, военно-полевая хирургия больше ампутировала. Здесь же лечение раненых было квалифицированным, и лучшим по тем временам. Госпиталь Зимнего дворца был показательно-образцовым, дабы подчеркнуть факт, что в тяжелое для страны время царская семья приняла горячее участие, выделив для раненых свои покои и обеспечив хороший уход. Тем более, странно, что при Советской Власти наличие госпиталя во дворце тщательно скрывали. Наверное, этот факт портил всё представление о героическом штурме Зимнего, о котором потом ещё долго слагали стихи, снимали фильмы и писали на эту тему картины. На деле всё было проще, а последующие дни после знаменитого штурма в ночь с двадцать пятого на двадцать шестое ноября 1917 года, выглядели отнюдь не героически.
   
   Дежурили в госпитале в ночь переворота только сестры милосердия Сомова и Брагина. Эти дамы были без всяких «фон», но окончили те же курсы сестер милосердия. Им и досталось ночью с 25 на 26 октября, в день захвата Зимнего дворца. Стрельба на улице и на площади, потом обстрел самого дворца из орудий и пулеметов, беготня юнкеров, не пожелавших стрелять в восставших, и группы бородатых солдат и шустрых матросов в бескозырках и бушлатах, веером рассыпавшиеся по коридорам и галереям. Были среди них и первые красногвардейцы-рабочие, и какие-то более сознательные люди из дворян и мещан. Но все они искали Керенского и недостающих министров, рыскали по дворцу, натыкаясь на запертые двери кабинетов и внутренних переходов, с ожесточением ломали их, находя там только ящики с сервизами и бельем, и бежали дальше, охваченные революционным порывом. Другие, куда более подозрительного вида, лезли через подъезды со стороны Невы, шарили в кабинетах, резали мебель, рвали царские мундиры и били посуду, засовывая за голенища сапог почему-то исключительно золоченые и серебряные ложки, статуэтки, и прочую мелочь. Особым успехом пользовались ювелирные изделия, футляры от которых валялись теперь повсюду, миниатюры маслом и эмалью, памятные медали и пасхальные яйца из цветного камня, чайные и кофейные кружечки и блюдца с царскими вензелями. Оставив после себя мерзость запустения, битое стекло, бутылки, разбитую мебель и ящики, одни уходили, и тут же появлялись другие. Почти сутки дворец оставался практически без охраны, хотя уже утром 26 октября у многих выходов новая власть поставила караулы, и взывала к совести. Обыскивали выходящих, и некоторые сами сдавали то, что успели прихватить, и теперь в некоторых разбитых ящиках вперемешку лежало это конфискованное добро. Днем 27 октября комиссар Ятманов и некий товарищ Мандельбаум вызвали во дворец членов последних дворцовых комиссий, составлявших описи эвакуированных в Москву ценностей ещё при Временном правительстве. Это были очень представительные люди, художники и знатоки, вроде художников Бенуа, Верещагина, искусствоведов Вейнера, Половцева, графа Зубова и князя Аргутинского, Они обошли дворец, и составили весьма приблизительный, но всё же достаточно внушительный список ущерба, причиненного Зимнему дворцу. Им помогали смотрители, хорошо знавшие о том, что и где находилось. Новая охрана дворца, состоящая из солдат Преображенского и Павловского полка, часть подъездов заложила, часть перекрыла караулами и постами. Не оставили без внимания и винные погреба, заложив в два кирпича проломы и выбитые окна, закидав дровами и снегом.
   
   Днем во дворец по-прежнему пускали – толпа на Дворцовой площади не рассеивалась, и тихо гудела призывами, лозунгами, краснела кумачом, и было немало желающих проникнуть внутрь. Смотреть особо было уже нечего. В госпиталь к обозленным фронтовикам любопытные идти побоялись, а палаты занимали внушительную часть залов и персонал насчитывал более сотни людей. Многие переходы были закрыты, и разбитые пулеметным окном стекла окон прислуга дворца наскоро заделала, и теперь там было сумрачно, затоптано и не убрано, остался только хлам. К вечеру толпа на площади начинала редеть и расходиться, и со стороны Невского проспекта к Зимнему на приступ шли совсем другие люди. Эти не носили красных бантов и кумачовых полотнищ, а пьяно горланили, или, наоборот, лезли к подвалам тихой сапой. У подъездов их недружелюбно встречала охрана. Солдаты и матросы в Петрограде вообще смотрели на этот переворот, как на своё достижение. То, что эти штатские горожане лезут, куда не надо, воспринимали, как мародерство. Они грозно клацали затворами винтовок, лаялись матом, и даже стреляли поверх голов, когда пьяные не урезонивались, и желали вломиться в Зимний, глянуть, как там жили цари. Ещё позже обстановка резко менялась. Среди солдат охраны начинали появляться пьяные, в винные погреба опять лезли посторонние, и начиналась очередная вакханалия. Караул меняли, и всё начиналось сначала.
   
   Утром 26 октября, встревоженный происшедшими событиями, в дворцовом госпитале собрался весь его персонал. Врачи пришли к общему мнению, что раненых из Зимнего дворца необходимо переводить в более безопасное место. Учитывая события последних месяцев, когда одних «прислужников царизма», вроде Петра Бадмаева или царских министров Временное правительство выслало из страны, другие уехали сами, свободных особняков в городе хватало. Нужны были распоряжения и мандаты новой власти, организация питания, подвоза дров и прочего снабжения. Это можно и нужно было сделать, пока в городе не начались настоящие бои. Пока есть солдаты, подводы и не рухнула вся отлаженная за два года организация снабжения, обеспечения и финансирования госпиталя. Днем 26 и 27 октября у персонала хватало забот, и мешали только разные комиссии и посторонние. Помогли сами фронтовики, из тех, кто уже выздоравливал. Два дня пролетели в хлопотах, повседневной госпитальной рутине и устранении последствий захвата дворца, прямо или косвенно отразившиеся на работе персонала. Ночами раненых уже не беспокоили. Фронтовики пригрозили солдатам Преображенского полка разоружить их, и покидать в Неву, «если хоть одна собака» сунется в палаты и помещения  госпиталя. Вечер 27 октября заканчивался, и плавно переходил в ночь. Большинство раненых лежали спокойно, другие, гремя костылями, ещё ходили покурить к печкам, и вяло судачили, что ночью опять полезут к винным погребам, и у каждого окна караулу надо бы поставить для острастки пулеметы. Днем в госпиталь наведалась очередная проверка вооруженных людей, уверенных, что сестры милосердия прячут тут среди раненых подозрительных людей и вооруженных офицеров. Керенского, давно сбежавшего из города на автомобиле американского посольства к командующему Северным фронтом, чтобы тот ввел в город войска для подавления мятежа, уже не искали. Давно было известно, что в Петрограде войска, подчинявшиеся генералу Краснову, перешли на сторону революции. Раненые даже не обсуждали факт того, что посты, охраняемые юнкерами, и полурота женского ударного батальона после недолгих переговоров с участниками захвата Зимнего дворца, не стали оказывать почти никакого сопротивления. Власть Временного правительства с Керенским была недолгой, и крайне непопулярной. Все устали ждать. На новую власть смотрели, как на нечто тоже временное и непостоянное, но ввода в Петроград казачьих частей и отборных офицерских войск страшились все. Эти начнут не порот, а вешать, стрелять пачками, мстя за свой испуг, сорванные погоны и ордена, за утерянные ими привилегии, за всё. Повсюду шли призывы записываться в Красную Гвардию, и в Смольном раздавали винтовки и патроны, по улицам ходили патрули, и морозный воздух разрывали одиночные выстрелы. Горели костры, и ветер сносил редкие снежинки к мрачному дворцу, почти утонувшему в сумерках сгущавшейся темноты, до которого никому сейчас не было дела. Кроме пьяных орд, обнаруживших, что ближайшие винные лавки уже разграблены и пусты. В целом, с момента введения Николаем Вторым сухого закона на период войны с Германией,  Петроград имел огромное количество спиртного, скопившегося на складах и в погребах. Позже историки подсчитали, что всего город имел 570 таких хранилищ, включая подвалы дворцов аристократии, великих князей и прочих толстосумов. Были винные склады, где запас вин составлял десятки тысяч бутылок, не считая бочек, а на железнодорожных путях стояли целые цистерны со спиртом. И всё же город знал, что в царских погребах Зимнего дворца одних только бутылок с винами более 100 тысяч, и каких вин! Это действовало завораживающе. Лозунг погромщиков был един: «Допьем романовские остатки!» Какие уж там остатки. К винам Зимнего мы ещё вернемся.
   
   До них у Смольного просто не дошли ещё руки, но позднее Ленин спохватится: «Пропьют революцию, сволочи! Крайне важно прекратить пьяные погромы!» Пока были дела поважнее, и товарищ Троцкий только создавал Красную Гвардию – прообраз Красной Армии. Была у большевиков надежная сила, о которой многие и не догадывались. Или не воспринимали всерьез, не поняв, кто тут играет главную скрипку в оркестре переворота. Революционные балтийские моряки – это одно, и в городе их было немало. Они были заняты тем, что держали оборону многочисленных фортов, крепостей и заливов от германского флота, и бои в Гельсингфорсе, Моонзунде, и прочих крепостях вошли бы в историю, как героическая оборона, если бы не эти две революции. Из Кронштадта, по уши занятого морскими делами, диктовали волю крейсеру «Аврора», и там же одних царских офицеров флота пачками стреляли, другие уже перешли на сторону революции. Как бы не отличались более грамотные матросы от сиволапых мужиков стрелковых войск, взятых на фронт от сохи, управление сложными боевыми кораблями, напичканных сложными приборами, им было не по зубам. Надо помнить, что Белое движение потому и проиграло Гражданскую войну в России, что две трети бывших офицеров служили не в Белой Гвардии, а на стороне РККА и флота.
   
   Но была у большевиков ещё одна сила, которую и не оценили вначале. Латышские стрелки. Это они держали теперь узловые объекты Петрограда, пока большевики и эсеры делили власть. Это они перехватили все пути, ведущие к восставшему городу от Северного фронта, и не дали ввести в город карательные войска. Чуть позже, когда появится лозунг «Все на оборону Петрограда!», в бои вступят отряды Красной Гвардии и преданные революции войска. Латышские стрелки спасли большевиков в первые дни и недели после Октябрьского переворота.
   
   Откуда они взялись? Идея создания национальных войск из жителей Витебской губернии, Лифляндии и Курляндии пришла царским генералам когда германские войска вторглись на территорию нынешней Прибалтики. Никогда латыши, литовцы и эстонцы не имели своей знати. Народы Прибалтики всегда находились под каблуком остзейских баронов, и немцев там просто ненавидели. Возьмите все исторические постройки и старинные замки этих местностей – все они построены немцами. Прибалтийские народы для немцев не были даже вассалами, просто быдлом. Рабочей силой, с помощью которых так славно управлять веками фамильными землями.
   
   Стрелковые формирования латышских стрелков были не очень многочисленными, и в то время не превышали десяти тысяч человек. Зато хорошо организованных и дисциплинированных. Им было за что воевать. Ведь соседние Финляндия и Польша уже получили независимость. Поэтому немцы получили хороший отпор, а латышские стрелки зарекомендовали себя, как военное формирование. Обе революции они восприняли, как возможность получения независимости в своих крохотных странах. Забегая вперед, можно сказать, что они эту независимость получили. На целых двадцать лет. Когда отгремели бои Гражданской войны в России, где латышские стрелки вначале использовались на самых трудных участках, ЧК-ОГПУ долго использовало их, как карателей для подавления очагов восстаний в стране, и эти войска имели мрачную славу. Вроде чешских легионеров, которые не могли прорваться на свою родину, уже ставшую независимой, через германские войска, вступили в армию Франции и, захватив Транссибирскую магистраль, чесанули в войска Антанты добивать немцев через Владивосток. При этом, пытаясь не связываться ни с красными, ни с белыми, они захватили все станции и эшелоны, а когда им стали мешать и угрожать разоружением, тоже выступили карателями, подавляя власть большевиков на своем пути. На Белое движение им было плевать, что они и доказали, предав Колчака, и купив себе право эвакуации у большевиков и эсеров Иркутска эшелоном российского золота.
   
   Многие из латышских стрелков заслужили высокие должности в ЧК и Красной Армии, но большинство после окончания Гражданской войны вернулись к себе в Прибалтику. Кстати, во время войны большевики довели число латышских стрелков до двадцати тысяч. Это уже сила. Тех же боеспособных чехов, словаков, сербов и поляков среди легионеров в России насчитывалось всего 25 тысяч. По другим оценкам – более 40 тысяч. Но по сравнению с деморализованной бывшей царской армией, там царила дисциплина. Это был кулак, добившийся успеха именно своей железной дисциплиной и сплоченностью. Таким же железным кулаком у большевиков стали латышские стрелки. Дальнейшие события читатель знает. Спустя два десятка лет Гитлер без труда забрал Чехословакию и Польшу, а Красная Армия заняла Западную Украину и Белоруссию, в в 1940 году советские танки вошли в Прибалтику, где затем Советская Власть продержалась меньше года. Вернемся к нашему госпиталю в Зимнем дворце, и пьяным погромам. Почему я приплел сюда этих латышских стрелков? Потому что именно они, а не балтийские матросы или летучие отряды Смольного поставили точку на винных запасах погребов Зимнего дворца.
               

                ***
   
   Смеркалось. В глубине дворцовых комнат ещё сидел новоявленный комиссар Ятманов и перебирал описи и списки, искренне сожалея об ущербе, нанесенном дворцу. Парень был простой, что видно и по сохранившимся фотографиям, но не корыстный. Этакий доморощенный любитель истории и всего прекрасного, сам предложивший наркому Луначарскому свою помощь в сохранении дворцовых ценностей. Вопрос о передаче дворца под музей Эрмитажу висел в воздухе, но всё одним махом не решишь. Где-то в Москве, где юнкера, офицеры и часть московского гарнизона отказались признать новую власть, лежала основная часть ценностей Зимнего дворца и Эрмитажа, эвакуированная туда ещё при царе. Ящики стояли в Грановитой и Оружейной палатах Кремля, и Ятманов ещё не знал, что скоро в Москве начнутся уличные бои. Туда кинут латышских стрелков, и орудийный снаряд влетит в Спасскую башню, навсегда остановив мелодию курантов, игравших «Коль славен наш Господь в Сионе» и военные марши. Не знал комиссар Ятманов и того, что дворцовым комиссиям, которым не было числа с Февральской революции, не будет конца. Большевики, которым не хватало денег, начнут обменивать царские ценности, как не имеющие никакой ценности для народа, вначале на зерно, а потом на паровозы, автомашины и турбины. Поедут за рубеж яйца Фаберже, картины неизвестных у нас фламандских художников, фамильные золотые табакерки с бриллиантами времен Екатерины Великой и князя Потемкина-Таврического, и многое другое. А пока комиссар сидел, сравнивая показания смотрителя дворца Дементьева и знатоков искусства из числа членов последней дворцовой комиссии. Дементьеву он доверял больше, чем этим людям с титулами и высоким положением в бывшем высшем обществе. Шут с этими письменными приборами и пасхальными яйцами из уральского камня, и даже с разграбленной внутренней церковкой времен Александра Третьего, где на антресолях хранились ящики с тельными золотыми крестиками, образками, иконами и прочей церковной утварью. Это значилось в описи, как «Кладовая №42», и с хоров Собора, как пышно именовались ранее эти помещения Зимнего дворца, добро просто не успели вывезти. Или даже не планировали. Вот, портрет работы Серова уже не вернешь. Мебель Марии-Антуанетты? Этой французской королевы, которой отрубили голову на гильотине? Это ерунда! Можно и воссоздать, если сделать полную реставрацию облика Зимнего дворца, каким он был, и снести все эти балконы с антресолями и лестницами, появившимися позднее, и изуродовавшими высокие потолки просторных дворцовых залов. Бильярд с шарами слоновой кости? Император Николай Второй, ставший в одночасье гражданином Романовым, так его любил, что просил Временное правительство разрешения забрать его с собой в ссылку в Тобольск. Керенский не позволил, и сам, как говорят, любил погонять по зеленому сукну стола царского бильярда шары слоновой кости. Да и его канцелярия от него не отставала. Попивая хересы и мадеру из царского винного погреба. Как и охрана. Кстати, и эта охрана никакая. Просить у Луначарского матросов? Это тоже не выход. В Смольном, чтобы пресечь пьяные погромы, уже принимают решение об уничтожении всех винных запасов города, да руки пока не доходят. Кстати, этот художник Бенуа знато-ок! Давеча прибежал чуть свет смотреть, что случилось с Зимним. Думал, что от залпа «Авроры» тут одни руины. Обежал все залы, торопливо собрал где-то с пола среди обрывков бумаг Временного правительства остатки переписки императора Александра Третьего и рисунки поэта Василия Жуковского, заново сложил в папки и составил опись. Задумчиво взвешивая в руке бильярдный шар, найденный среди разбитой мебели, вдруг сказал Ятманову:

- Знаете, господин уполномоченный, это даже не слоновая кость, как в перечне! Свежая слоновая кость на бильярдные шары не годилась! Бивни шли старые. Потому, что кости они пронизаны сосудами, наполненными жиром. С годами жир высыхает, и шары деформируются. На эти шары шли бивни мамонта, найденные в вечной мерзлоте где-нибудь далеко на Севере. Было время, пудами вывозили! Да-с-с!
   
   Что ещё? Полный разгром квартиры графини Гендриковой, бывшей квартиры княгини Оболенской, какого-то князя и фрейлин императрицы? А, это в том крыле! Ещё и квартиры во дворце свои имели. Должно быть, тоже фрейлины, а князь гофмаршал или имел другое придворное звание. При дворцовых церемониях эти дворцовые служащие носили шитые золотом мундиры и шпаги, которым тоже досталось. Ну зачем тем, кто лазил в ящиках, хранившихся в покоях фрейлин, старинные шпаги? Ещё юнкера, по словам смотрителя Дементьева, от скуки устраивали тут дуэли на этих шпагах, и тоже изрядно пакостили. Кстати, зал, занимаемый юнкерами под казарму, теперь свободен. Пусть пока стоит пустым, оно и лучше.
   
   Мыслями Ятманов опять вернулся к надвигающейся ночи, новому погрому, и представил себе, как солдаты охраны из Преображенского полка, сдавая караул, уносят с собой корзины бутылок, хитро подмигивая своим сменщикам, и обмениваясь шутками. Ночной дозор обязательно тоже полезет в винную тьму, а за ними и всякий сброд. Позвонить бы писателю Горькому, который в эти месяцы между двумя революциями, уже не раз выступал за охрану исторических ценностей, чтобы прислали более надежный караул. Но где их взять, сознательных солдат? А никакой телефонной связи во дворце нет. Давно уже. Тут и министры двое суток назад без связи сидели. Ятманов вздохнул, и приволок в кабинет из зала приготовленную загодя койку с матрацем. Надо спать. Пусть там пьют до одурения, лишь бы в залы дворца опять не лезли. Он отстегнул маузер от ремней, и положил с собой рядом – на уцелевший пуфик королевы Франции Марии-Антуанетты.
               
                ***

   
   Да, охрана дворца никуда не годилась. Первоначально, Временное правительство стянуло сюда значительные силы, состав которых постоянно менялся. Стояла даже батарея орудий, и рота батарейцев первыми покинула Дворцовую площадь, укатив на подводах свои орудия. Из них мало, кто оставался при дворце, по неясным причинам не примкнув к остальным. Следом стал таять женский «Ударный батальон смерти» Бочкаревой, от которого на момент захвата (а не штурма) Зимнего дворца в одном крыле оставалось не более полуроты женщин, понюхавших на фронте пороха, но не собиравшихся стрелять по своим. По всему периметру первого этажа были наружные посты этих женщин в военной форме, но уже без погон, а внутри здания находились посты юнкеров. Убитых ударниц женского батальона и юнкеров вовсе не было. Орал какой-то офицер из военного училища, чтобы юнкера не вступали в переговоры с восставшими, но было поздно. С вечера 25 октября вокруг Зимнего уже стояли штурмовые отряды, и даже орудия, ожидавшие только сигнала к штурму. В Смольном не спешили, и предъявили министрам ультиматум, но уперлись, как будто верили, что никто не посмеет нарушить ход последнего заседания и пойти против законной власти. С юнкерами парламентеры разговаривали раза три, пока те не убрали пулеметы с баррикады и поленниц с дровами. Дальше известно. Выстрел с «Авроры», из бастионов Петропавловской крепости на пляж выкатили три орудия, сделавших, не менее, сорока выстрелов, треск пулеметов с крейсера. Отряды захвата, балагуря с ударницами женского батальона, просто вбежал в подъезды дворца, и юнкера сложили оружие. Мальчишек отпустили под честное слово. Домой, к папам и мамам. Ударниц тоже. Никто толком не знал, где сидят эти министры, и отряды разбежались по темным коридорам группами, обшаривая зал за залом. В госпитале царила паника – одна из гранат, выпущенных с Петропавловки, влетела внутрь Секретарских комнат, другая поразила бывшие апартаменты императора Александра Третьего, и среди раненых фронтовиков были убитые. Много. Бескровных революций не бывает, но всё же тут перестарались. Поэтому тем, кто ворвался в госпиталь, хорошо попало. Их спускали с лестниц, били костылями и проклинали. Хотя вначале и среди раненых фронтовиков была паника, и все легли на пол, ожидая новых попаданий снарядов. А министров арестовала небольшая группа Антонова-Овсеенко, когда они из Малахитового зала, где обычно шли заседания Временного правительства, услышали голоса, и обнаружили кучку испуганных людей в Малой столовой дворца. Арестовали, но хватились, что недостача. Вот и бегали, искали, и больше всего искали давно сбежавшего Керенского, полностью разгромив его кабинет и канцелярию.
   
   Что теперь? Солдаты Преображенского и Павловского полков ненадежны. Завтра пришлют отряд питерских рабочих-красногвардейцев эвакуировать хотя бы часть винных запасов, и два броневика с пулеметами. Не будут они стрелять по невооруженной толпе. Может быть, просто раздать вино населению? Всем желающим? Во избежание пьяных погромов, создающих угрозу Зимнему дворцу? Эти вопросы в те дни занимали многих.
   
   Кстати, сама Мария Бочкарева, которую впоследствии всё же расстреляли под горячую руку в ходе Гражданской войны, свою причастность к обороне Зимнего дворца в ночь на 25 октября 1917 года напрочь отрицала. К тому времени среди ударниц батальона уже произошел раскол, и число женских штыков при дворце стремительно таяло. Накануне переворота многие, устав ждать дальнейших событий, просто ушли в баню с последующим отдыхом у родни и знакомых.
   
   Министров вывезли двумя автомашинами в казематы Петропавловской крепости, и заодно отлаяли там батарейцев, влепивших гранату в палату с ранеными. Были и другие пострадавшие от обстрела из крепости  - на улицах, примыкавших к Дворцовой площади. Вроде бы, после этого гарнизон крепости срочно перебросили в другое место. От греха подальше. Вошедший в Неву крейсер «Аврора», обстрелявший пулеметами весь фасад и перебивший немало стекол в окнах, свою причастность к орудийному обстрелу Зимнего отрицал не раз. Даже статью экипаж об этом написал в газете в первые же дни существования Советской власти. Поэтому имена экипажа «Авроры» хорошо известны, а гарнизона Петропавловской крепости канули в Лету.
   
   Мемуары участников штурма и обороны Зимнего дворца противоречат друг другу. Те, кто был против Советской Власти, чернили большевиков, большевики ругали других, и выдвигали свои версии. Всё способствовало тому, что когда Октябрьский переворот начали помпезно именовать Великой Октябрьской социалистической революцией, и сняли фильмы «Октябрь» и «Ленин в Октябре», в котором уже не было ни Антонова-Овсеенко, ни товарища Троцкого, а только мудрые Ленин и Сталин, все безоговорочно поверили в героический штурм Зимнего дворца.
   
   Следует больше верить письмам и мемуарам персонала госпиталя, чем обеим сторонам. Но о сестрах милосердия Сомовой и Брагиной, не эмигрировавших в Европу, долго никто не вспоминал, а само пребывание в стенах Зимнего дворца образцово-показательного госпиталя с высококвалифицированным персоналом было предано долгому забвению. Позже работники Эрмитажа по крохам собирали сведения о двух годах госпитальной жизни дворца, и только сейчас появились хорошие статьи на эту тему и интересные фото тех лет.
   
   По воспоминаниям Сомовой и Брагиной, восставшие так грубо вели себя в госпитале, что раненые дали им достойный отпор, пустив в ход костыли и даже «утки», а кое-кого спустили с лестницы. Отсюда и пошла гулять байка, что Керенский сбежал из Зимнего, переодевшись в сестру милосердия. К чести восставших, персонал госпиталя никто не обижал, и после инцидента мятежники продолжали обыскивать дворец, избегая посещать залы с ранеными. Жертвы при штурме, конечно, были. Наутро, по показаниям персонала госпиталя, в некоторых помещениях среди ломаной мебели и обрывков бумаг, лежали трупы. Их было немного, совсем не так, как писал потом Владимир Маяковский: «…Каждой лестницы каждый выступ брали, перешагивая через юнкеров». Но они были. Трудно теперь разобраться, кто там лежал – погибшие при захвате дворца, или жертвы артиллерийского обстрела госпиталя из числа раненых. Дело замяли.
               
                ***
      
   В давно установившемся распорядке госпитальной жизни как-то некогда было обсуждать новости и события последних дней, да никто ничего толком и не знал. Однако, новости были. Их приносили сюда по утрам сотрудники госпиталя, о них разговаривали раненые и, наконец, сам Зимний дворец и примыкающий к нему Эрмитаж были, совсем недавно, самым настоящим символом рухнувшего самодержавия, а теперь и взятым последним оплотом Временного правительства. И днем было слышно, как во дворе ломают двуглавых орлов на чугунных оградах, и сбивают золоченые императорские короны, украшающие многочисленные входы подъездов. И ещё было слышно, как новая охрана дворца, выставленная по приказу из Смольного, пытается унять толпы людей, пытающихся проникнуть не столько в залы дворца, сколько в дворцовые подвалы. Там, в темных сухих погребах, хранились десятки тысяч бутылок элитных вин, водок и коньяков, ликеры, и спирт. Словно в винных хранилищах Массандры тут десятилетиями дремали французские и испанские вина, и бутылки успели покрыться пылью и паутиной, как благородной патиной покрывается старая бронза, а ряды винных бочек имели таблички «Мадера», «Херес» и «Шато-Лафит». Госпиталь теперь не желал иметь никакого отношения к дворцовой жизни, и ещё днем врачи составляли списки тех, кого надо эвакуировать в первую очередь и куда.
   
   Со стороны Дворцовой площади дворец казался мрачным и даже пустым. Лишь тускло отсвечивали уцелевшие ещё фонари в подъездах, да светились окна первого этажа, где находились палаты госпиталя. Высились поленницы дров, загодя завезенных для отопления Зимнего дворца и Эрмитажа, и новая охрана грелась у костра, пламя которого металось от ветерка с Невы, и бросало блики на стены и оконные стекла, задрапированные изнутри шторами. Некогда Зимний дворец блистал огнями по вечерам, и у подъездов стояли богатые экипажи и автомобили. Теперь он затаился, и затих в предчувствии беды. И она пришла.
   
   В винные погреба можно было попасть только через специальные кованые ворота, а также по переходам из помещений дворца. Те, кто пришел сюда грабить под лозунгами, что теперь всё царское добро принадлежит народу, и желающие попить царского винца, сталкивались с охраной, спорили и ругались с солдатами, а потом разбредались в сумерках, справедливо полагая, что охрана выставлена не везде, и во дворец и винные погреба можно попасть через другие входы. Запертые двери людей не смущали – приподнятое настроение объяснялось тем, что многие уже были навеселе, разбив на углу Невского проспекта винную лавку. После шустовского коньячка и водки захотелось попробовать царских вин, кто-то кинул клич, и нетрезвые взбудораженные люди, выкрикивая что-то о свободе и народной власти, двинулись к царской резиденции.
   
   Вначале их было немного. Небольшими группами они подходили к подъездам, совершенно не ориентируясь, где что находится, приставали к солдатам охраны и пытались попасть в залы, занятые госпиталем. Там из немногочисленной рабочей прислуги жил и дежурил истопник – участник Русско-Японской войны и кавалер Георгиевского креста Григорий  Петров. Бывший матрос ругал пьяниц, выгонял из подъезда, вышвыривал из проходов и раздавал пинки, но они проникли за фасад здания, увидели заложенные дровами полуподвальные окна, и настойчиво лезли к дворцу, как стая крыс. Охрана не справлялась. Пока выгоняли одних, где-то в темноте трещали вырываемые запоры, и грабители настойчиво лезли к вину, как мухи на мёд. Звякнул разбитым стеклом ящик  мадеры, и потянуло вдоль дворца винным духом. Кто-то, горланя о свободе, догадался подтащить к солдатскому костру сразу два ящика коньяка, и пока солдаты чесали в затылке, посмеивались, и искали кружки и котелки, с хрустом слетели с петель кованые ворота главного входа в винные погреба, и из темных недр подвала начали выкатывать вина на открытый воздух уже бочками. Солдаты махнули рукой – народ не удержать, а в городе праздник. Вся власть Советам! И преображенский полк, охранявший дворец, не удержался и, вначале с оглядкой, но потом безудержно загулял, присоединившись к погромщикам. 
   
   Заканчивался третий день Октябрьской революции, и в Зимнем дворце, где часть залов и других помещений царская семья отдала в 1915 году под нужды военного госпиталя, дежурить на ночь оставались только две сестры милосердия: баронесса фон Кауфман-Туркестанская, да баронесса фон Фитингоф.  Правда, учитывая события последних двух дней, когда шла стрельба и толпа ломала в Зимнем дворце мебель, била посуду, и колола штыками портреты царей, сегодня в госпитале добровольно остался дежурить один из врачей. Молодой доктор Некрасов был одаренным невропатологом, и в этом привилегированном госпитале, оснащенном хорошим оборудованием и инструментами, лечил тяжело раненных в голову и позвоночник. Сейчас он засиделся в рентгеновском кабинете, проявляя и рассматривая снимок пули, засевшей в черепе одного из русских офицеров.
   
   Баронесса фон Фитингоф обошла Николаевский зал, в котором находилось не менее двухсот раненых, и притушила электрический свет, оставив только несколько ламп. С того времени, как многие залы Зимнего дворца были отданы под госпитальные палаты огромные люстры под потолками были закрыты, и вниз от них свисали провода с этими небольшими лампами. На яркий свет окон Зимнего дворца сегодня ночью уже не могли пальнуть из орудия со стороны Петропавловской крепости, как это было два дня назад, в ночь с 25 на 26 октября 1917 года. Но береженого Бог бережет, а по улицам шляются вооруженные люди. Где-то далеко в Пикетном зале напольные часы громко пробили двадцать два часа. 

- Баронесса! Зовите доктора пить чай! – Фон Кауфман-Туркестанская ловко сервировала столик в сестринской, где совсем ещё недавно любил гонять чаи с русскими бубликами младший ординатор госпиталя смуглый маленький и изящный Сиамский принц Вальпакорн. Вообще-то словечком «баронесса» давно не следовало бросаться в разговорах. Особенно в госпитале при солдатах. Но сегодня фон Мария Васильевна не на шутку разошлась, решив, что с неё хватит. Это её последнее дежурство. Генеральские дочки, пусть даже вдовы, да ещё баронессы во времена революции неуместны. Госпиталь скоро закроют, и в городе начнется террор и голод.               
   
   Несмотря на немецкие фамилии и приставки «фон», как это принято у германских баронов, обе дамы были русскими женщинами, и сочли нужным во время войны с Германией поступить в Общину Российского Красного Креста сестрами милосердия, чтобы быть полезными в тяжелое для страны время. Русскими себя считали и их мужья, и даже их родители, давно и прочно обосновавшиеся в России. Чего порой никак не могли понять не только тяжелораненые солдаты этого госпиталя, но и некоторые офицеры: ходили слухи, что немка-императрица сообщает германской разведке все данные о русской армии, и на многочисленных высокопоставленных лиц и фрейлин царского двора, носивших немецкие фамилии, многие в стране смотрели с большим подозрением. Со времен Екатерины Второй в Россию на службу приезжали немцы, засилье которых в различных министерствах и ведомствах всем давно приелось. Раздача государственных постов и чинов выходцам из Германии  продолжалась уже два века, и нищие курляндские и прусские бароны, что в дворянской иерархии считалось низшим чином, повадились в Россию просить протекции, делать карьеру, и набивать себе карманы русским золотом. Многие из этих немцев совершенно обрусели, и их потомки веками служили России верой и правдой, вписав свои имена в славную историю страны. Однако обилие немецких фамилий при царском дворе и на всех государственных должностях так бросалось в глаза, что императрицу в России откровенно ненавидели, а царя просто презирали. Как сказали бы в наше время, рейтинг Николая Второго стремительно падал, и это окончилось крахом династии Романовых.
   
   Немецкую фамилию носила и главная попечительница сестер милосердия, известная общественная деятельница и меценат, в молодости очень известная и популярная Варвара Ивановна Икскуль фон Гиндельбрандт – дочь русского генерала Лутковского. Это была удивительно красивая женщина, знатная и очень богатая, немного цыганистая на вид, и современники отмечали, что она ещё и чертовски умна. Внешность и состояние ей достались от матери – Марии Щербатовой, носившей в девичестве сербскую фамилию Штерич. Три больших сербских семьи владели в хлебной Екатеринославской губернии такими обширными землями, что одно время там был создан Сербско-Славянский уезд. Теперь главная попечительница была уже в годах, но всё ещё обладала неуемной энергией, была строга, но обаятельна, а о жизни этой удивительной женщины можно написать отдельную книгу.
   
   Баронесса Икскуль фон Гильденбрандт – красавица и умница, богатая и образованная, в свое время вскружила головы не одному знатному и известному мужчине в высшем свете Санкт-Петербурга. В шестнадцать лет её выдали замуж за действительного статского советника и камергера Глинку-Маврина, который был старше её на двенадцать лет. Была мода выдавать девиц замуж даже за знатных стариков, а не за юнцов-одногодков. Замужнюю даму сразу вводили в высший свет, они становились фрейлинами при императрице, а их мужья росли в придворных чинах, появляясь на дворцовых церемониях в шитых золотом мундирах камергеров, обер-гофмейстеров и гофмаршалов.Папаша Варвары генерал-майор Лутковский тоже имел ещё и придворное звание, а также состоял адъютантом при одном из Великих князей.
   
   Решительная, и не в меру самостоятельная, Варвара Ивановна, уже имея от Глинки двух сыновей, сбежала от него в Париж, и занялась там литературной деятельностью, печатаясь во французских журналах под псевдонимом Rouslana (Руслана). Сказалось воспитание – её воспитывала французская гувернантка, впоследствии ставшая писателем под псевдонимом Анри Гревиль. Светская жизнь в Санкт-Петербурге совершенно не прельщала Варвару Ивановну, но в высшем обществе и при дворе её побег вызвал большой скандал. Чтобы уговорить строптивую фрейлину вернуться в российское общество при государе императоре и императрице её мужа даже назначили на должность при посольстве, и отправили в Европу мириться с беглянкой. Вроде бы, это удалось, супруги вместе сменили ряд стран, жили в Германии, Франции, Италии, за границей у них родилась дочь, но затем опять разразился очередной скандал в благородном семействе, и дело окончилось разводом. В Италии за Варварой, совершенно очарованный ей, стал напропалую ухаживать сам король Умберто. Но после развода с Глинкой упрямая женщина, которой из российского монаршего дома прямо выразили свое негодование, вышла замуж за русского посла в Риме, носившего такую, вот, неудобно варимую для русского уха фамилию  барон Икскуль фон Гиндельбрандт. Посол был ровесником её матери сербиянки Штерич, но этот факт совершенно не смущал новоиспеченную баронессу. Некоторое время супруги жили за границей, вращаясь в придворных и литературных кругах, затем переехали в Санкт-Петербург, и купили там большой дом. К тому времени страсти вокруг Варвары Ивановны во дворце почти улеглись – на престоле был другой царь, вокруг новой императрицы вились другие фрейлины, и вообще дворцовый этикет и церемонии стали проще и реже. Спустя какое-то время баронесса опять отколола номер, отправившись сестрой милосердия на Балканы, где шла освободительная война против Турции, и удостоилась за свои подвиги звания кавалера Георгиевского креста.
   
   Светскую жизнь баронессе заменяла культурная и общественная деятельность. Очень энергичная и целеустремленная, она искала себя в общественной жизни и добилась многого. Её литературный салон посещали многие передовые люди того времени, ей посвящали стихи, известные художники рисовали её портреты, и «Женщина в красном платье» кисти Репина до сих пор украшает стены Третьяковской галереи. Баронесса, используя свои связи, открыла первый в стране Женский медицинский институт и Общину Российского Красного Креста (ОРКК), куда в качестве сестер милосердия вошли и обучились уходу за ранеными и больными многие жены петербургской знати, фрейлины, и даже жена Николая Второго и его дочери.
   
   Забегая вперед, можно добавить, что Октябрьская революция, лишившая отважную баронессу Икскуль фон Гиндельбрандт состояния и даже собственного дома, откуда её выселили, не сломила её духа. Она была уже в почтенном возрасте, и чекисты не стали её арестовывать, как многих других представителей знати. Нищая жизнь в голодном и холодном Петрограде во времена красного террора её никак не устраивала, и красивая стройная бабка, которой к тому времени стукнуло уже шестьдесят пять лет, смело перешла границу по льду Балтийского моря, скрывшись в Финляндии, откуда она благополучно уехала в свой любимый Париж.   
               
                ***               
   
   Баронесса Фитингоф, в белом платке сестры милосердия и с корзиной свежего постельного белья, только что вошла в Гербовый зал Зимнего дворца, тоже переоборудованном в палату. Гербовым залом это помещение называли лишь за гербы российских губерний, висевшие на стенах, а теперь тщательно закрытых коленкором и марлевыми щитами. Здесь раньше проходили различные церемонии – от посвящения в дворянство или придворный чин, до балов и прощания с усопшими членами императорской фамилии. Теперь тут не было ни дорогой мебели с большими напольными вазами из благородного камня, ни бронзовых и мраморных статуй. Повсюду стояли в три-четыре ряда койки с ранеными, с широкими проходами между ними. За бельем ей пришлось идти в Галерею 1812 года, где со стен смотрели портреты героев давно прошедшей войны с Наполеоном. Более трехсот тридцати генералов и два русских императора, казалось, ничуть не возражали, что галерею приспособили под такое богоугодное дело, как бельевая для нужд раненых воинов, и с интересом поглядывали из золоченых рам на красивую баронессу в одежде сестры милосердия. Здесь же, в Галерее 1812 года, располагался и рентгеновский кабинет, куда в те времена врачи входили в специальном костюме, похожем на доспехи средневекового рыцаря. У входа в рентгеновский кабинет баронесса встретила встревоженного доктора Некрасова. Он собрался было принять душ, и отправиться домой, но душевые в Иорданском подъезде были закрыты, а вода в котлах, нагретая днем кипятильниками, успела остыть. Эти мелочи не остановили бы молодого энергичного доктора, который мог наскоро облиться и холодной водой – в рентгеновском костюме он сильно вспотел, и вдобавок был перемазан тальком. Но со стороны Зимнего сада и Иорданского подъезда на дворец напирала пьяная толпа, слышались крики, и даже одиночные выстрелы. Опять погром. Эти солдаты Преображенского полка, которых отправили охранять Зимний дворец вместо юнкеров и девиц Ударного женского батальона, не в силах сдержать мародеров и жителей города, желающих навестить хранилища и подвалы царской резиденции. Мало того, они сами не удержались от дегустации вин, которые раньше пили только монаршие особы.
   
   Увидев в Зимнем саду у дворца встревоженного доктора, пьяные солдаты караула вначале взяли его на прицел своих винтовок, но потом узнали, и со смехом вручили ему винную корзинку с запыленными бутылками зелёного стекла.

- Доктор! Выпейте за победу революции! И сестричек своих угостите! Всё равно всё вино пропадет! – восторженно сказал Тихомирову молоденький прапорщик со споротыми погонами и без кокарды на мятой фуражке. – Теперь дело пойдет! Скоро и в Москве власть перейдет Советам! Советам рабочих, крестьянских и солдатских депутатов! – И сунул невропатологу несколько плохо отпечатанных на плохонькой бумаге декретов.
   
   В корзинке оказался превосходный французский коньяк «Генрих Четвертый» и даже бутылка «Курвуазье». Бог знает, урожая какого года. В подвалах Зимнего дворца можно было обнаружить коньяки столетней выдержки. Некрасов вспомнил о раненых, и попросил прапорщика найти в винных погребах, раз пошла такая пьянка, несколько ящиков красного вина. 

- Для раненых? Да сколько угодно, товарищ военврач! Мало просите – тут всё можно забрать, так к вам ломиться потом начнут. Сейчас распоряжусь.  – Так же восторженно ответил прапорщик, - В городе везде идут погромы винных лавок, и магазины Шустова уже растащили! Здесь мы ещё держим ворота, а с другой стороны дворца уже проломили кирпичи в стене, и воруют бочками!
   
   "Так и пропьют свою революцию!" – отрешенно подумал доктор, и был, как никогда близок к истине. Вслух он всё же спросил, желая узнать последние новости:

- Где сейчас министры Временного правительства и Керенский? Арестованы?

- Министры сидят в казематах Петропавловки, а Керенский сбежал! Его повсюду ищут! В Смольном, впрочем, уже махнули рукой – не до этого. Формируют отряды из рабочих!
   
   Баронесса Фитингоф полила доктору над тазиком из медного чайника, и подала свежее полотенце. Тот, вытирая мускулистый торс, продолжал возмущаться, и решил ещё раз позвонить самому Луначарскому, которого только что назначили дворцовым управляющим, хотя должность наркома просвещения позволяла ему набрать подходящих для этого лиц. В Петрограде дворцов хватало. До них просто ещё не дошли руки, и где-то не очень далеко отсюда Юсуповы, Голицины, Оболенские и Шереметевы уже делали тайники, и торопились удрать из страны, оставив прислугу. Некрасов проехался по организации охраны дворца, хотя прекрасно понимал, что бесполезно ругать новые власти. Принято решение эвакуировать раненых, и это решение приняли не большевики и эсеры в Смольном, а сами врачи. Дело врачей – лечить раненых, но, слава Богу, ещё есть люди и время, чтобы всё организовать. Потом будет поздно. Более сознательную охрану, если и пришлют, стрелять в погромщиков они не станут. Пьяные толпы начнут громить дворец, не считаясь с тем, что во многих залах лежат тяжелораненые люди, многие – после операции. Назад в сестринскую, которая была просто отгорожена ширмами, баронесса зашла, рассеянно держа в руке винную корзинку с элитными французскими коньяками.

- Gu est ce? Что это? – удивленно спросила фон Кауфман-Туркестанская, машинально отметив французский текст на корзинке, специально плетеной из тонкой соломки далекой Франции, хотя надпись на ней жирно гласила «Cognac», а из самой корзинки красноречиво торчали горлышки винных бутылок.

- Vieux cognac Phrafncais, Cherie! Французский коньяк, дорогая! – так же машинально ответила вторая баронесса с немецкой фамилией, но русским происхождением – Курвуазье! Доктор сказал, что будет пить чай с коньяком. Жаль, нет лимона.

- Лимоны есть! – возразила первая баронесса, которой сейчас бы надо бежать из этого города, но она не могла так просто бросить раненых, - Графиня Бобринская на днях предоставила для нужд нашего госпиталя несколько ящиков отличных фруктов. Сейчас принесу.
   
   Когда они уже пили чай, а доктора всё никак не было – он бродил сейчас где-то в полутемном Фельдмаршальском зале, проверяя своих раненых, в сестринскую опять донесся рев толпы, крики, и одиночный выстрел. Пока одни погромщики отвлекали охрану, где-то проломили стену и попали прямо в подвал с громадными стоведерными бочками.

- Что это опять за шум? – вновь встревоженно спросила сестра милосердия баронесса фон Кауфман-Туркестанская сестру милосердия баронессу фон Кауфман.
   
   Баррнесса Фитингоф отлично понимала, что за шум и крики доносятся снаружи в палаты. Завешенные коленкором и марлевыми щитами стены и часть окон не делали помещения госпиталя звуконепроницаемыми. На полах в залах дворца, отведенных под госпитальные палаты, чтобы не пострадали паркеты из дерева ценных пород, лежал линолеум. Вдобавок, тут было душно. Хотя, по сравнению с другими военными госпиталями, в этом было отличное снабжение, прекрасное оборудование и вышколенный грамотный персонал.

- Опять люди лезут к винным погребам! – ответила она баронессе фон Кауфман-Туркестанской, которая была вовсе не немкой, как можно подумать. Марина Васильевна в девичестве носила фамилию славного рода Шереметевых, но вышла замуж за Михаила Петровича Кауфман-Туркестанского, сына известного генерал-губернатора Туркестанского края. Приставку к своей фамилии генерал получил не только потому, что принимал самое горячее участие в покорении Туркестана, но и потому, что имел родного брата, тоже генерала. Константин Петрович Кауфман тоже был личностью известной. Имея дворцовое звание обер-гофмейстера, Кауфман много занимался общественной деятельностью, занимал важные посты, в том числе и министра народного просвещения, и был главным уполномоченным  Общины Российского Красного Креста, в которую входили все сестры милосердия этого госпиталя, при Ставке императора в армии. После беседы с царем, во время которой он просил удалить от двора Распутина и заменить министра внутренних дел Протопопова, в знак протеста подал в отставку.
   
   Опасения сестер милосердия были не напрасны. Занятые заботами о раненых, они ещё не до конца приняли суть событий в феврале 1917 года, когда государь отрекся от престола, и власть в стране перешла к Временному правительству. Обе баронессы почти не заметили и то, что произошло в последние дни, когда власть в руки в Петрограде взяли большевики. Да, сильно стреляли, даже из орудий, и в госпитале все врачи и раненые были возмущены, но только сегодня обеим баронессам стало ясно, что мятеж затягивается, госпиталь непременно закроют, и надо бежать из этого города, и из этой страны.  Ещё в феврале в госпиталь часто наведывались какие-то бородатые люди с угрозой в голосе интересовавшиеся «бывшими», а теперь баронесс просто не оставят в покое, и список персонала госпиталя легко найти. Сегодня ночью надежда только на раненых, многие из которых уже проснулись от шума, и кто-то уже извлек из-под матраса обрез винтовки Мосина, в ярости клацнув затвором.
   
   Некрасов прошелся по палатам, отправил одного из служителей за доктором Тихомировым, спавшим в одной из многочисленных дворцовых комнат, переговорил с ходячими ранеными, и зашел к сестрам милосердия. Увидев встревоженные лица, он махнул рукой:

- Госпиталю пока ничто не грозит! Чёрт с ними, этими винами, пусть лакают! Но никуда не отлучаться, сейчас придет Тихомиров и притащим сюда для компании комиссара Ятманова. Раненые никому не позволят войти в госпиталь. Где там у нас чай с коньяком? Наливайте, госпожа баронесса! – И сунул из шкафа себе в карман вороненый браунинг. На всякий случай.

   Друг доктора Тихомирова врач Некрасов не то, чтобы сочувствовал большевикам. Нет, он ждал большего от Учредительного собрания. Того самого, которому в Смольном обещали передать всю власть. На деле Свердлов и Ленин, опираясь на власть большевиков, позже просто поставили избранное Учредительное собрание перед фактом, что Советы останутся, а декреты никто никто отменять не будет. Ещё чуть позже, уже в 1918 году матрос Анатолий Железняк разгонит Учредительное собрание, не имеющее никакого влияния на события в стране, заявив, что "Караул устал!"

   Доктор Некрасов был большим оптимистом на этот счет. Керенского он ни в грош не ставил, а про бывшего царя Николая Второго, услышав, что разгромлены ящики с вещами, которые цесаревич Николай вывез с Востока, с насмешкой напомнил за чашкой чая:

- Ну, самого цесаревича отправили в кругосветное плавание из-за романа с Кшесинской. Чтобы дурь у наследника из головы вылетела. В портах Средиземного моря он связался со своим родственником из Греции, и они славно погудели до самого Нагасаки. Если помните, в Японии наследника один из полицейских треснул тупой шашкой по башке, после чего будущий царь и стал у нас такой квелый. А за треснул, да ещё не фанат-самурай, а полицейский из охраны оцепления? Нечего было в синтоистском храме так себя вести - стучать тростью по буддийским святыням. Вам бы понравилось, если бы в православном храме японец начал глумиться над иконами?

   Во всем остальном доктор был хорош. Уверенный в себе сильный молодой мужчина, хороший врач, и очень надежный товарищ. И баронесса Фитингоф украдкой вздохнула: "Везет Марине Васильевне на мужчин! Она ему нравится, а баронесса и ухом не ведет! Опять принца ждет на белом коне?" 
               
                ***

   Качественные вина всегда занимали совершенно особое место в жизни царствующих особ. Если для нужд населения держали винокуренные заводы, доход с которых поступал в руки их владельцев, то царские кабаки оставили о себе прочную память тем, что целое поколение правителей России были монополистами именно по этой части торговли. Весьма доходной. Сами цари и императоры пили вина фряжские да гишпанские, но не брезговали и анисовой водочкой и настойками. Балы, празднования различных событий, и сам образ дворцовой жизни требовал невероятного количества спиртных напитков. Особую роль в обустройстве винных погребов в подвалах Зимнего дворца сыграл предпоследний государь император Александр Третий. Этот самодержец, прозванный Миротворцем, действительно возродил сильную Россию, и во время его правления не было крупных войн. Царь любил всё русское, и армия при нем преобразилась, надев просторные шаровары, папахи и кубанки, и узкие мундиры с пышными головными уборами и плюмажами с прочей мишурой ушли в прошлое. Впрочем, с военной формой, и не только, начинали экспериментировать все цари. Александр Третий озаботился производством вин отечественного изготовления, и это при нем появились десертные крымские вина из имения «Массандра», цимлянское, российское шампанское, и многие другие вина, настойки и водки. В том числе и для народа.  «Я хочу, чтобы каждый мужик всегда мог выпить хорошего красного вина!» - заявил главный винодел России Лев Голицын, и этого красного вина, а также и водки, предназначенных для шумных всенародных праздников и торжеств, было в подвалах Зимнего дворца предостаточно. Для своих нужд двор употреблял чаще более изысканные напитки.
   
   Санкт-Петербург славился своими наводнениями, и было время, когда сырость подвалов Зимнего дворца не только не годилась для хранения в них вин, требующих особого режима хранения, но и целостности свай и фундамента, на которых покоится здание. Были приняты самые решительные меры к их осушению, устройству дополнительной вентиляции и поддержанию в подвалах оптимального температурного режима. При винных погребах появился уникальный штат специальной дворцовой обслуги. Это были не какие-то, там, виночерпии или ключницы, а знатоки своего дела. Называлось это дело в многочисленной челяди дворцовой администрации не иначе, как Винная часть. Управлял Винной частью смотритель, которого рекомендовали на это место знатоки-гурманы винного дела, политическая полиция страны – жандармерия, и он должен был иметь рекомендательные письма и отзывы фирм-поставщиков вин ко двору Его Величества. Не тяп-ляп человек, и уж он то, точно мог отличить херес урожая 1888 года от муската трехлетней выдержки. Такие люди где-нибудь в Италии или Франции пользуются большим уважением, даже не имея отношения к придворной знати, и ценятся среди настоящих знатоков вин и лучших производителей вин, коньяков, водок и прочей спиртной радости. Это, своего рода, Фаберже среди прочих ювелиров, которые гонятся не за качеством, а за прибылью.
   
   Смотритель не просто ведал винами и «питиями», но был и главным дегустатором. Два-три помощника смотрителя отвечали за ежедневные поставки вин к столу, следили за порядком в винных погребах, выполняли поручения по доставке спиртного в Петроград из других регионов, и были на ролях обычных приказчиков. Всю канцелярию и отчетность по приходу-расходу вин вели два писца, которые вели точную ведомость, кому и сколько выдано, когда, сколько и что именно завезено, и от кого. Человек восемь рабочих грузили ящики и бочки, убирали помещения и, если в этом была необходимость, передвигали и переставляли бочки с ящиками, но особое внимание уделялось коллекционным винам, которые необходимо было хранить в нишах и ячейках в наклонном положении, соблюдая все меры предосторожности режима хранения. За поставку вин отвечали торговые фирмы, удостоенные особого доверия Поставщика царского двора Его Величества. На момент, когда династия Романовых рухнула, главным поставщиком импортных вин являлся первый в Петрограде и в стране универсальный Английский магазин, расположенный на углу Невского проспекта и Большой Морской улицы, а вовсе не производитель шампанских вин «Мумм», «Вдова Клико», или наш коньячный король Шустов или Лев Голицын.
   
   В подвалах Зимнего дворца находилось несчетное количество спиртного: старые испанские и французские вина, бочки с коньяком, различные водки, ликеры и даже спирт. Спирт во дворце использовали для спиртовых горелок для подогрева готовой пищи, но многочисленная дворцовая прислуга, конечно, таскала спирт домой совсем для других целей. С течением времени состав вин в подвалах Зимнего дворца менялся в соответствии с вкусами и привычками новых владельцев. Если Александр Третий, большой поклонник всего отечественного, удвоил запасы спиртного в дворцовых подвалах за счет крымских десертных и сухих вин, то императрица Мария Федоровна заказывала со своей родины «Шлос», «Аквавит датский» и кюммель «Кристаль», хотя сама ежедневно требовала к своему столу бутылку бордо «Шато-Лафит» и пива.  Винные подвалы Зимнего дворца по неточным данным хранили треть всего спиртного, находящегося на тот момент в магазинах и на складах Петрограда. Следует напомнить, что Николаем Вторым во время войны с Германией в стране был введен сухой закон. Который никто, впрочем, не соблюдал.
   
   Вино занимало важное место в императорских резиденциях. Но по оценкам самих современников расходовалось совершенно безалаберно, с размахом, и закромами винных подвалов широко пользовались не только особы, приближенные к императору и десятки членов его семьи и их личная администрация, но и все, кто имел доступ к царской кухне, царскому столу, и к царскому двору в частности. Сотни бутылок, исключая коллекционные старые вина, уходили градоначальникам и должностным лицам, и некоторые из них обнаглели настолько, что и продукты питания, включая готовые блюда, заказывали для приемов у себя в личных резиденциях исключительно с царской кухни. Существовал целый дворцовый список свободного доступа к винам Зимнего дворца, и кроме этого энное количество бутылок ежедневно отпускалось тем, кто крутился в залах по долгу службы. Речь идет не о тех, кто был удостоен чести обедать сегодня с Его Величеством, а о тех, кто питался в Малой столовой, фрейлинских, и беззастенчиво пил и жрал во дворце за царский счет. По чинам и званиям вино, невзирая на то, были это будни или праздники, выдавалось по паре бутылок очень многим придворным, как выдается сухой паек в армии. Когда императрице намекнули на подобную расточительность, она даже обиделась:

- Не учите меня считать свечные огарки!» - отрезала Мария Федоровна, выросшая в крайне скупердяйской Германии, где умели считать каждый пфеннинг.  Про таких особ говорили: «Дай им волю, они и табуретки из соболя прикажут делать!»
   
   Штат Зимнего дворца всегда был огромным. Многие из прислуги, особенно работавшие во дворце много лет, там и жили. Для этого во дворце были пристроены различные клетушки для кастелянш, поваров, ночных сторожей, дровоколов и печников, лакеев и конюхов. Вся эта орава правдами и неправдами отвоевывала себе площади, заселяла во дворец своих родственников, не имеющих никакого отношения к дворцовой службе, и время от времени жандармы, опасавшиеся террористов, выгоняли весь ненужный с брод на улицу, или тщательно проверяли. Кстати, когда Зимний дворец отдали Эрмитажу, то все эти бытовки и встроенные каморки и спаленки первого этажа понемногу снесли за ненадобностью и чтобы освободить место для экспонатов. Когда рухнули и надстройки и нелепые антресоли с длинными балконами, представляющие собой крашеные под мрамор дощатые галереи и переходы, ярусами идущих над головой, все ахнули – взору реставраторов и строителей открылись великолепные высокие потолки, расписанные известными художниками прошлого.
   
   Но вернемся к винным погребам, когда там было, (Эх!) на что посмотреть. За коваными воротами главного входа в святая святых веером расходились переходы, выложенные кирпичом, со сводчатыми потолками , свечными и электрическими плафонами на стенах. Первыми шли ящики с водками, стройными рядами, пронумерованные, блестя заветными горлышками, залитыми сургучом и пробковым дубом, и аккуратными табличками: «Анисовая», «Горькая», «Стрелецкая», "Смирнов", и прочие. Потом ящики с сельтерской и минеральной водой, и наконец один из залов заканчивался великолепным сухим подвалом, заставленным бочками, лежащих в три яруса. Наиболее солидные из них, на сто ведер, могли иметь специальные краники, съемные или постоянные. Никаких луж на полу, на стенах приборы, регистрирующие влажность и температуру воздуха. Стол для дегустации, камин, и даже диванчики для отдыха. Особые инструменты для выемки проб, укупорки, сосуды для купажа, и благородный полусумрак при свете камина и шандалов с восковыми свечами. Стоведерные и другие бочки были сделаны исключительно из дуба, а на тяжелом дубовом столе всегда стояли на плите из красного камня серебряные чарочки для дегустации, украшенные фамильными императорскими вензелями. 
      
   В других залах находились  уникальные образцы вин стояли в специальных нишах, любовно выполненных в стенах. Здесь были коллекционные «Сотерн № 4» урожая 1885 года и «Ливадия № 80» 1892 года – большая редкость уже в начале ХХ века. Отечественные вина стояли отдельно, и некоторые бутылки имели индивидуальные памятные медали, а на горлышках других висели пожелтевшие от времени специальные памятки плотной бумаги с отметками о том, какого года и урожая данное вино, поскольку этикетки просто не сохранились.
   
   Лучшим экспертом вина в России считался некий Бианки, хотя Льва Голицина признавали одним из лучших знатоков вин и в Италии, и во Франции. Лучшие российские вина матово отливали в полутьме, радуя глаз различной расцветкой и оригинальными этикетками. Знаток, наливая дегустаторам очередную чарочку, торжественно напоминал:

- Белый мускат урожая 1905 года темно-янтарного цвета. Рекомендую. Мягкое и маслянистое вино с лавандовым букетом, вкус полный, насыщенный тоном изюма и оттенком кофе.
   
   Но приезжему известному знатоку в винных подвалах всегда предлагали самому определить сорт вина. Тот не пил, а дегустировал, медленно перекатывая вино языком, нюхал, смотрел на свет, прислушивался к вкусовым ощущениям и послевкусию, после чего выдавал свое мнение:

- «Пино фран» урожая 1912 года, не ранее. Не правда ли? Характерный терпкий вкус. Совсем не такой, как у ликерного «Пино гри». А это чернильный «Мальбек». Пожалуй, подойдет именно для этого случая. Кроме того, можно подать золотистый «Рислинг», бархатный «Розовый мускат» и игристое шампанское «Парадиз». Ведь будут дамы? Для господ офицеров возьмите лучше анисовой водки, и любой коньяк.
   
   Зал отечественных вин включал десятки бочек с вином, доставленные из казенных подвалов Абрау-Дюрсо, Массандры, Ай-Даниль – выдержанные до срока в прохладе государевых погребов. Закупки были сделаны в дегустационном зале князя Льва Голицына – бывшего главного винодела империи. Среди дворцовых служащих тонких знатоков вин, пожалуй, не было, но в них знали толк многие, кто жил припеваючи и здесь на родине, и годами бывал за границей. Хорошие винные погреба имели и великие князья, и князь Юсупов Тот самый, что принимал участие в убийстве Григория Распутина.
   
   На момент военного  переворота, названного затем Великой Октябрьской Социалистической революцией, с октября 1915 года Зимний дворец фактически не являлся резиденцией российской монархии. Николай Второй с начала войны с Германией постоянно находился либо в Ставке, либо в разъездах, а его любимым местом пребывания всегда был Петродворец, точнее – Монплезир, где Его Величество в красной кумачовой, как у палача, рубашке и овчинном полушубке лично  колол дрова для разминки, да стрелял по воронам. Его семья до февраля 1917 года проживала в Александровском дворце Царского Села. В Зимнем, до прихода сюда Керенского и министров Временного правительства, уже два года находился военный госпиталь. Исключительно для солдат, раненых на фронтах Германской войны. Естественно, что за два прошедших года дворец разительно изменился. Огромные картины, плафоны и часть огромных напольных ваз и скульптур, выполненных из ценного натурального камня, закрыли коленкором и марлевыми щитами, многое вывезли или тщательно упаковали. Сам дворец был окрашен в кирпично-красный цвет, хотя до этого блистал светло-желтым и мраморно-белыми цветами, и теперь, с погасшими люстрами, темными коридорами и переходами, выглядел мрачно. Больше всего он пострадал в период между февральской революцией и октябрьским переворотом. Временное правительство и Керенский устроили здесь прием различных просителей и посетителей, и завели свои канцелярии. Фактически,  это давно был проходной двор, вроде Городского Совета или Дома правительства. Охрана дворца захламила помещения первого этажа, а обрадованные свободой горожане посбивали двуглавых орлов с решеток дворцовой ограды, испакостила подъезды, и отлично знали от дворцовой прислуги, что находится в винных подвалах.
   
   Универсальный Английский магазин, соперничая с магазинами Елисеева в Москве и Санкт-Петербурге, со времен царя Александра Третьего закупал за рубежом строго определенные сорта вин и напитков: красные вина бордо из района Медока, которое ласково именовали «Медок»,  «Шато –Лафит», белые вина из Ле Бланше, «Го-Сотерн» и «Сен-Жюльен», испанский «Херес», «Мадера» и мадера «Кроне», ликеры «Чай японский», «Кофейная эссенция», «Шартрез», французские шампанские вина, «Брон-Мутон Сегеж», «Генри-Гуле», «Генри-Гуле-Сен», «Эль-Бре (Буе?) и Лафит №2, портвейн «Регенберг», вина «Шато»: «Шато-Лафит Сегеж», «Шато-Розин», «Шато-Икем», и масса других вин, вплоть до отечественного шампанского «Цесаревич» и белого вина «Эрмитажное». Из коньяков самыми популярными были отнюдь не шустовские, а французские «Augier», «Генрих Четвертый», «Remy Martin», «Hennesy» и любимый напиток Наполеона коньяк «Курвуазье» (Corvoisier»).
   
   Кроме того, Винная часть поставляла к царскому столу от других поставщиков российские меды, пиво различных сортов, водки, хлебный и яблочный квас, и ежедневно вместе со спиртными  напитками обязательно подавались сельтерская и содовая вода.
   
   Вино во дворце текло рекой – часто совершенно не на праздничные мероприятия, посвященные какому-то торжеству, а просто по привычке широко жить. Придворные ежедневно получали по две бутылки столового вина известных марок, ликеры, английское пиво и минеральные воды. Некоторые высокопоставленные лица взяли привычку держать дома открытый стол для своих собственных приемов, широко используя дармовое вино с царского стола и подвалов. Продукты и готовые кушанья им шли тоже от дворцовой кухни, буфета и погребов. Расточительность была в ходу. Вино на стол ставили ежедневно, хотя, например, в жаркие летние дни многие члены царской семьи, которых насчитывалось более полусотни, ограничивались лишь шампанским с сельтерской водой для утоления жажды, всё остальное растаскивала прислуга и приближенные. А как же, вино уже было списано, как заказ к столу.
   
   Среди фрейлин Её Величества весьма популярным было белое вино бордо под названием «Барзак» из Ле-Бланше, а мужчины больше налегали на коньяки и водку, чем на вина.
               
                ***

   Считалось, что винные погромы в Петрограде начались сразу – ночью 26 октября, а Зимний дворец был бесхозным всего сутки, затем взят под охрану революционно настроенными солдатами, бдительно следившими за тем, чтобы дворцовые ценности не ломали и не растаскивали. Рассказывали про одного матроса, который стоял в карауле у мраморной копии Венеры Милосской, и время от времени грозно кричал посетителям: «Кто бабе руки отбил? Ноги выдерну!», но это из богатого ленинградского фольклора на тему Октябрьской революции.
   
   Это об ущербе, нанесенном самому дворцу. А пьяные погромы в винных подвалах того же Зимнего дворца начались в ночь с 25 на 26 октября, и продолжались не один день, и особенно ночами. Про этот факт в советской литературе более поздних лет упоминания есть, но очень противоречивые. Мол, охрана и пулеметы ставила у входов, и закладывала окна и эти входы дровами и кирпичом в два слоя, но толпа шла напролом, и по народу стрелять никто не решился. И тогда, мол, балтийские матросы перебили все бочки и бутылки, притащили с кораблей судовые помпы и махом выкачали всё винище в Неву. Да и дело с концом.
   
   На деле, всё выглядело куда хуже, сложнее, и очень неприглядно. У одного из директоров Эрмитажа, Бориса Пиотровского, есть упоминание о пьяных погромах в Зимнем.  Книга  вышла ещё во времена СССР, и выдержала несколько изданий. Там нет ничего о госпитале, и самое интересное, это именно несколько абзацев о судьбе винных подвалов, да ещё о том, как шла реставрация Зимнего дворца после передачи его Эрмитажу. Следует помнить, что была цензура, и данные о событиях в Зимнем были поданы так, как это было принято считать в те времена. Ещё странно, что цензура вообще пропустила текст о винных погромах. В более поздних и намного дополненных изданиях об Эрмитаже Пиотровский писал об утраченных ценностях, о тех, что безжалостно были проданы за рубеж целыми собраниями и коллекциями, о том, как раздаривали яйца Фаберже партийным боссам КПСС, и распоряжались бриллиантами и изумрудами, как своими. Теперь всю семью Пиотровских и обвиняют в разграблении Эрмитажа, и связях с Ходорковским. Он спустил информацию не столетней давности, а совсем свежую, и это многим у нас в стране не понравилось. Особенно тем, кто продолжает разворовывать страну в наши дни.
   
   У него в книге конец пьянкам в подвалах дворца положили решительные действия моряков Балтийского флота. Краснофлотцев ещё не было. Были военморы и суровый комитет крепости Кронштадт, куда большевики прислали своих комиссаров.  Конечно, балтийцы были куда сознательнее черноморских морячков, где царила анархия. Но не такими уж послушными. Кроме большевиков там было немало эсеров и другой вольницы. Вспомните, как балтийские моряки выступили за Советы без коммунистов, и как жестоко расправились войска Тухачевского с участниками Кронштадтского мятежа.
   
   В действительности, охрану дворца меняли несколько раз, но солдаты на то и солдаты – сами не удержались, пробовали царские вина и коньяки, после чего радостная, взбудораженная и пьяная толпа валила в подвалы, и истребляла напитки на месте.  Таскали, выносили, сосали, как клопы сосут кровь. Некоторые  там и падали,  захлебываясь в лужах из разбитых бочек, и задыхаясь в полутьме в винных парах. Вы пробовали когда-нибудь спускаться внутрь железнодорожной цистерны для перевозки спирта? Автор пробовал. С целью осмотра пригодности этой самой цистерны для дальнейшей эксплуатации, и выдачи спиртовому заводу станции Мариинск санитарно-эпидемиологического заключения. Даже в пустой цистерне дышать абсолютно нечем, только парами спирта. В подвалах Зимнего дворца было не лучше. Сами погромщики бочек не ломали. На кой их ломать, когда можно выбить затычки, или проколоть бочку штыками, а вокруг ещё сотни ящиков с водкой и коньяками? На третий день погромов бочки на самом деле крушили специально вызванные балтийские матросы, и винные подвалы залили десертные вина Массандры, смешавшись с мадерой и благородными хересами и мускатами. Вот тогда и заполонили все погреба винные пары, и ночные погромщики падали пьяные далеко не в лужи – местами уровень вина был почти по колена. Тогда, мол, принесли с боевых кораблей помпы для откачки воды из затопленных трюмов, и выкачали всё вино из разбитых бочек прямо в Неву. И Нева стала красной, как от крови.
   
   Ну, это ещё надо уметь перебить в короткий срок сотни тысяч бутылок. Отряд балтийцев дело до конца не довел, пав жертвой зеленого змия. Судовые помпы тем и плохи даже при выкачивании воды из затопленных корабельных трюмов, что быстро забиваются мелким мусором и скисают. На подмогу отважным морякам вызвали пожарные команды города. Пожарные, блестя своими касками, весело накачали в подвалы воды, а потом всё и выкачали. Но не в Неву, а в небольшой соседний канал под названием Зимняя канавка. Обрадованная толпа сосала смесь вин и коньяков прямо из этой канавки, а бравые пожарные спились в стельку и полегли на поле брани. Истинно русское зрелище. Проверки на вшивость не выдерживал никто, а летучие отряды Смольного из питерских сознательных рабочих, на то и были летучими, чтобы действовать быстро, но и они не могли справиться в два-три приема с таким количеством бутылок. Рабочие тоже люди. А дел в городе в первые дни Советской Власти и так хватало, и винные погромы шли по всему Петрограду. Иные красногвардейцы и сами лыка не вязали после двух и трехчасовой борьбы с ящиками бутылок, которым наводнение, устроенное пожарными, было до фонаря. Пытались даже выдавать солдатам по две бутылки вина в день на человека, лишь бы не было пьяных погромов, но вся питерская шваль, кем-то хорошо спровоцированная, чуть вечер, гудела, пила и грабила.
   
   У Ленина, когда ему докладывали о пьяных погромах, судорогой сводило лицо, и он кричал,  что эта сволочь просто пропьет нашу революцию. И вот тогда молчаливые латышские стрелки, вызванные чуть ли не из Финляндии, довершили дело, начатое моряками и красногвардейцами с пожарными, методично и без особых эмоций перебив десятки тысячи бутылок. Короче, сообща, всё же справились. Но не в городе. Пьяные грабежи продолжались в Питере ещё долгих три месяца – до марта 1918 года.
   
   Оценивать сейчас те запасы вин в подвалах Зимнего дворца никто не собирается. Сегодня даже в оценке Золотого запаса Российской империи, вывезенного ещё до Октябрьского переворота из Петрограда и других городов в Казань и Нижний Новгород оценить сложно. Там была не только царская казна в золоте, серебре и радии, но и частные ценности, хранившиеся в банках других городов, и золото, не имеющее никакого отношения к казне России. Трудности оценки состоят ещё и в том, что введения новой системы мер золото исчислялось не в граммах и килограммах, а в золотниках, фунтах и пудах, а в описях ценностей даже шла порой в ящиках. Поди разберись. Зато воровать удобно. С винными мерами тоже был бардак. Вино и водку, а водку тоже часто называли хлебным вином, со старых времен меряли сорокаведерными бочками. Каждое ведро такой бочки делилась на 20 водочных бутылок по 0,6 современных литра, или на 16 винных бутылок по 0,75 литра. Бутылки делились на чарки, чарки на шкалики.
   
   Была ещё и система измерения проще, именно для бутылочной продукции. То, что мы часто видим в фильмах – здоровенная бутыль светлого стекла с длинным узким горлом – это четверть. То есть, четвертая часть ведра. В ходу были штофы, полуштофы и штофики – этакие зеленого стекла четырехгранные бутылки с очень коротким горлышком и пробкой, а отнюдь не сургучом. Четверть была равна 25 штофам. Наконец, были ещё десятериковые и осьмериковые штофы, что составляло 1/10 и 1/8 ведра. Это к слову.
               
                ***
   
   Утро 28 октября являло собой печальную картину. Ещё не было ни балтийских моряков, ни пожарных, ни, тем более, дисциплинированных и устойчивых латышских стрелков, должно быть сердито ворчавших о том, сколько добра пропадает у этих русских, и наполнивших про запас свои солдатские котелки отборным «Мартелем». На Дворцовой площади в ряд лежали трупы людей, вытащенные утром из винных погребов сменившимся караулом. Новая охрана из солдат Павловского полка мрачно ожидала подводы, чтобы вывезти мертвых – упившихся в подвалах этой ночью до смерти, и захлебнувшихся вином. Они злобно покрикивали на ещё редких прохожих и любопытных, и разговаривали о том, для острастки надо бы трупы оставить лежать на сутки – чтобы другим неповадно было. Неприязнь гарнизона Петрограда к гражданскому населению достигла своего апогея, когда балтийские моряки чуть позже пытались запретить штатским посещение всего Васильевского острова. Сейчас они подходили к Зимнему дворцу колонной – крушить дубовые бочки с проклятым вином, водкой и коньяками, имея на это дело строжайший мандат Смольного, а из-под чубов и бескозырок молодецки блестели глаза, а усы топорщили веселые улыбки. Даешь, братцы, Зимний! Пробовали мы заморские виски и ром, пили в японском плену подогретое саке, с норвежцами – ихний горячий глинтвейн, а с чехами и немцами шнапс и грог. В эту войну пили больше водку, да голимый спирт. Теперь, братцы, ударим по царским коньякам. Нам фряжские да фламандские вина тьфу! Перебьем не жалеючи. Как и крымские десертные да шипучие. Всё в Неву! Но, что покрепче, продегустируем. Не дураки, же.
   
   Пока они там честно крушили сорока и стоведерные бочки, выскакивая на свежий воздух отдышаться от винных паров, персонал госпиталя собрался почти в полном составе. В госпитале было 34 врача, 50 сестер милосердия, более сотни санитаров и своя канцелярия. Сегодня пришло более половины, и то ладно. Раненые фронтовики персонал уважали, и никогда не давали в обиду сестер милосердия, многие из которых попали в госпиталь с фронта и вступили в Российское Отделение Красного Креста  добровольно. Пришла и баронесса Икскуль фон Гиндельбрандт. Вера Ивановна, уже в годах, и много потерявшая ещё в Февральскую революцию, была полна решимости организовать эвакуацию раненых из дворца, и уже занималась этим, пустив в ход все свои старые связи. Поначалу она противилась этому решению, но события последних дней показали, что место для госпиталя теперь никуда не годится, и раненых здесь в покое не оставят. Пришел и грустный врач-ординатор сиамский принц капитан Вальпакорн. Порой его называли Мои-Чау, не забывая, что это всего лишь титул члена королевской семьи Сиама. Как и несколько его молодых родственников королевской крови, принц окончил в России Пажеский корпус, а затем – Военно-медицинскую академию. Со званием «Лекарь с отличием». Аккурат в 1914 году, когда в Сараево хлопнули австрийского эрцгерцога Фердинанда, и началась первая мировая бойня. Принц попал на Юго-Западный фронт, был кавалером российского ордена, и дослужился до армейского капитана Российской Армии, служил в Варшаве, а из Европы вновь появился в городе, ставшим на короткий срок из Санкт-Петербурга Петроградом. Теперь врач-ординатор пришел прощаться. Сиамские принцы покидали Россию. Пришли главный врач-нейрохирург госпиталя доктор Молотков, и сестры милосердия Немирович-Данченко и графиня Бобринская. К полудню эвакуация раненых из госпиталя в Зимнем дворце уже началась. А по залам дворца уже ходила с утра новая дворцовая комиссия, и хмурый комиссар Ятманов что-то доказывал авторитетным лицам в хороших пальто с меховыми воротниками, среди которых затесался бывший царский генерал и бывший комендант Зимнего дворца Комаров.
   
   К вечеру балтийские моряки, перебив в подвалах все бочки, упились лафитами, бургундским и хорошим французским коньяком, и теперь, хорошо потрудившись, устало спали в бывшей казарме юнкеров на первом этаже дворца. Из подвалов несло ароматами тонн разлитого вина, и усатые пожарные озабоченно разворачивали свои помпы и бочки с водой – у матросов судовые помпы быстро забились битым стеклом и мелким хламом. У пожарных воды хватало – рядом текла Нева, и в канале Зимней канавки тоже пока текла вода, а не дикая смесь хересов, мадер, крымских десертных вин, благородных бургундских красных вин, и коньяков с лафитами.
   
   Короткий осенний день догорал, и в сумрачном Питере с его мокрым снегом и ветрами, темнело по вечерам особенно быстро. Пожарные выкачивали воду вперемешку с винами и водками уже в полутьме, и толпа алчно припала к Зимней канавке, ставшей красной, как от крови. Теперь это была уже не вода. То, что с с водой и грязью гнали из подвала в канал, а затем и в Неву, уже не отдавало не ароматами виноградных вин Фландрии, Шампани, Италии, Бургундии, Бордо и Крыма, а стало сущей сивухой, способной свалить и слона. Зимний дворец, даже отдаленно не похожий на то, что мы видим сейчас, темнел выщербленными пулями «Авроры» стенами кирпично-свекольного цвета на фоне Невы, его окна зияли разбитыми стеклами, и среди разбросанных поленниц дров валялись в снегу неубранный дворцовый хлам, ломаные оградки чугунного и бронзового литья от подъездов, и сбитые двуглавые орлы.
                ***

    Судьба сестер милосердия была различной. Одни благополучно эмигрировали в Европу, другие трудились при Советской Власти, и все они оставили для сотрудников Эрмитажа, по крохам собиравшие данные об истории госпиталя в Зимнем дворце, дневники, письма и мемуары. Были среди бывших царски фрейлин и знати и такие сестры милосердия, которые попали в первый лагерь, организованный большевиками на Соловецких островах. Вначале там размещались пленные американские и английские интервенты из Архангельска, затем их отпустили и завезли белогвардейских и царских офицеров, которых и  топили затем в старых баржах в Белом море. Господа офицеры, покуривая последние в жизни папиросы, не удостоили даже взглядом большевиков из ОГПУ, наблюдавших с тральщиков , как старые баржи с людьми медленно погружаются в Белое море. Потом на Соловках организовали коммуну, поскольку местные монахи собирали отменные урожаи ржи, пшеницы и овощей. Из этого ничего не вышло, и после сильного пожара сюда пароходами завезли тех, от кого Советская Власть решила избавиться: казаков, «бывших» из числа дворян и купечества, служителей Церкви.
   
   Грамотные и высокообразованные фрейлины, графини и баронессы в лагере не скучали, и заняли достойные их должности в библиотеках, канцеляриях и при лагерной больнице. Они организовывали чтения, и даже спектакли, и вообще оказались незаменимыми в тех условиях. Причем, в лагерной больнице они работали именно в качестве сестер милосердия, ухаживая за больными, которых было очень много. Затем наступили страшные времена, условия содержания заключенных на Соловецких островах сильно ужесточили, начались эпидемии, и многие сестры милосердия погибли от тифа.
   
   Три баронессы русского происхождения, упомянутые здесь, с грехом пополам, но покинули страну. Гремевшая когда-то на всю Европу и императорские дома разных стран Варвара Ивановна Икскуль фон Гендельберг, будучи уже на седьмом десятке, скончалась в эмиграции в Париже в 20-ы годы, а наши красавицы Фитингоф и фон Кауфман-Туркестанская жили ещё долгие годы, вспоминая Россию. На много лет был предан забвению госпиталь в Зимнем дворце, и только сейчас этот факт истории, в связи со столетием Октябрьского переворота, опять вспоминают.

   Прошло много лет. В Советском Союзе торжественно отмечали 50-летие Великой Октябрьской социалистической революции. С обложек журналов и плакатов смотрели счастливые советские дети, и надпись внизу под фото гласила: "Им встречать 100-летие Октября!" А в штабе революции Смольном всё ещё пополняли новыми фамилиями участников штурма Зимнего дворца специальный старый журнал. Каждые несколько лет появлялся очередной дедушка, то считавший, что ему положена персональная пенсия, то просто решивший войти в анналы истории. Их проверяли, но они приносили справки, мандаты, и приводили такие факты и фамилии очевидцев событий, которые неграмотные простые люди не могли знать. Ещё известные ленинцы, не раз вспоминавшие 25 октября, вспоминали, что хотя на прилегающих к Зимнему дворцу улицах с вечера у костров стояли кордоны из солдат и вооруженных рабочих, и даже несколько орудий, общее число участников штурма, который уместнее назвать захватом дворца, не превышало 300 человек. В журнале участников этого исторического события с годами набралось более 3000 героев революции - участников взятия Зимнего дворца. Так и рождаются легенды.