В далеком моем детстве, прошедшем коротким солнечным отрезком среди пестрых азиатских красок, среди арбузов, дынь и винограда, среди роз, плакучих ив и алых маковых холмов до самого горизонта, есть место и горной реке. Нет, в горах я ее не видела, хотя такое зрелище наверняка запомнилось бы на всю жизнь. Я знала эту реку лишь в городе. Я помню ее весной, когда ревущим мутным пенистым потоком она неслась под мостом куда-то за пределы моего маленького мира. И помню ее мертвой, как сброшенная, до прозрачности высохшая на солнце змеиная кожа - в самом конце лета.
Я не знаю ее имени. Я даже не уверена, есть ли оно у нее. Ведь и сама река не всегда существует - то она есть, то ее нет. Есть русло, загроможденное валунами, среди которых в лучшие годы пробирается еле живой ручеек. На валунах греются ящерицы, иногда спят змеи, но если смотреть на реку с высокого моста – это белесое мертвое нагромождение камней с редкими бурыми кустиками, убитыми беспощадным азиатским солнцем, от которого, как известно, порой в глазах бело.
И блестящие бока.
Да, у реки есть бока - отполированные десятилетиями стены безымянного канала. Река укрощена ими, и как бы не старалась она подняться и выйти из берегов, наполняясь памирскими снегами, берега всегда будут круче. Они ломают своенравную реку, сужают, усмиряют ее, а она в отместку пытается смыть эти наглые бетонные плиты. Но люди их вделали намертво, и реке оставалась лишь бессильно вылизывать их до блеска.
И вот как-то раз, в самом начале сентября, довелось нам с подружкой Любочкой после школы оказаться на высоченном мосту над мертвой рекой. Стены канала уходили вниз под крутым углом градусов в шестьдесят. Под нами был двадцатиметровый провал, в котором дрожал раскаленный воздух. Такой же примерно высоты были и стены канала. Не помню, кому из нас пришла в голову мысль, что эти гладкие плиты очень похожи на горку. Скорее всего, эта идея родилась у меня, потому что я–то знала, что такое ледяные горки, а вот Любочка, которая родилась там и пределы своей маленькой республики ни разу не покидала, понятия не имела, как в Сибири дети катаются с горок на картонках. А тут перед нами почти такая же горка, ну, может, крутовата, зато какая гладкая. И мы решили – кататься!
Сошли с моста и подошли к ограде канала. Людей вокруг не было, сады и дома спали в послеполуденном мареве. Картонок, конечно, у нас никаких не было. И мы решили съезжать на корточках. Любочка смотрела с интересом, не очень понимая, как все это нужно делать. И вот я пролезла через поручни ограды и уселась на краю канала. Сверху, надо сказать, все оказалось намного страшнее, чем с моста. Уклон был очень крут, и вообще было слишком высоко. На корточки сесть не было никакой возможности. Во-первых, сандалии очень скользили, а во-вторых голова просто перевесила бы и я покатилась бы кубарем. Любочка, оценив глубину и крутизну спуска, начала откровенно дрейфить, и мне пришлось подбодрить ее собственным примером. Раз нельзя съехать на корточках, то будем съезжать на портфелях. Ни минуты не сомневаясь, я уселась на краю обрыва на свой ранец. На попе же никуда уже не упадешь, правда? В конце концов можно лечь на спинку, прижаться к стене и вообще сползти. Чем дольше тянешь, тем страшнее. И я решилась…
И поехала вниз. Надо сказать, что стены канала только издалека казались очень гладкими. На деле они оказались достаточно шершавыми, поэтому спуск был хоть и быстрый, но совсем не такой, как с ледяной горы. Первым делом я соскользнула со своего ранца и весь путь проделала на попе. Камень и без того был нагрет, а от трения через тоненькие джинсы стало просто горячо и даже больно. Плюс потряхивало и движение было какими-то рывками. А рядом, кувыркаясь, летел вниз мой многострадальный ранец. Локти и ладони я тоже, конечно, ободрала, когда заваливалась набок, теряя равновесие. Конец спуска был совсем уж боком и почти кубарем. И все же шею, руки и ноги я не сломала, хотя все к этому вело. Стесанные локти отозвались жгучими слезами, которые я пыталась изо всех сил скрыть от подружки, поэтому, сидя на дне канала среди камней, стала тереть пыльными кулаками глаза, от чего размазала кровь еще и по лицу. Наконец, справившись с собой, я встала, забралась на большой круглый валун и глянула вверх - звать Любочку. Но Любочки не было.
Да, Любочки не было. Я стояла совершенно одна на дне раскаленного канала, усыпанного разнокалиберными белесыми пыльными валунами. Вид с моста на канал был завораживающе красив. Вид сверху перед спуском был пугающ. Но это все не шло ни в какое сравнение с видом снизу. Надо мной возвышалась почти отвесная темно-серая гладкая стена. Снизу даже цвет был другой. И самое ужасное – по этой стене невозможно было подняться. Первая же попытка вскарабкаться показала всю бесполезность этого занятия… Очень круто и совершенно не за что ухватиться. Рядом был мост, по нему неслись машины и автобусы, но кому придет в голову смотреть на дно канала, да еще под таким углом, и искать глазами глупую десятилетнюю девочку. Я стала звать Любочку - кричала и плакала, хотя и понимала, что это бесполезно. Я знала, что Любочка сейчас, стремглав несется домой, только и мелькают ее белые гольфы и трясется бант на жиденьких белобрысых волосенках. Она ничего никому не скажет, никому не расскажет где я и что со мной, никого не позовет на помощь, потому что больше всего на свете боится, что ее накажут.
В довершении моих несчастий я обнаружила еще одну беду. В результате опрометчивого съезда на попе, мои джинсы и трусики не выдержали трения и покрылись огромными позорными дырами на этом пикантном месте. Давясь рыданиями, зовя маму, папу, бабушку и дедушку, я подобрала свой портфель и огляделась по сторонам, решая как быть. Ничего другого, как идти вдоль канала в надежде найти хоть какой-то подъем, просто не оставалось. Камни были ужасно противными и грязными. И по ним жутко скользили мои сандалии. Несколько раз я чуть было не сломала ногу, когда перепрыгивала с ранцем с валуна на валун. Я очень боялась провалиться между ними - мне все казалось, что там меня обязательно укусит змея или скорпион. К тому же между камнями было местами сыро и очень страшно. Страшно было думать, но почему-то как назло думалось, что вот откуда ни возьмись, словно табун диких лошадей, из гор вырвется река и бешенным пенным валом ворвется в это каменное ущелье и утопит меня в своих водоворотах. И я нет-нет да и оглядывалась через ранец назад, к верховьям, откуда могла нагрянуть на мою голову эта страшная беда. Страшно было смотреть на стены, они были огромны и становились все темнее, потому что солнце клонилось за вершины далеких гор, и хотя наверху все еще было светло, но на дне канала постепенно появлялись тени. Я пробралась под мостом и где-то в метрах пятистах за ним увидела что-то на стене канала, какую-то бурую нить, тянущуюся сверху донизу. Я всей душой надеялась, что это лестница. Не знаю, сколько времени у меня занял этот адский переход, когда от меня во все стороны разбегались ящерицы и несколько раз из-под ног резко взлетали какие-то птицы, но темнело очень быстро. И, слава богу, это оказалась действительно она – железная, ржавая, приваренная к плитам, ведущая от самого дна, до самого верха, благословенная лестница.
Интересно было бы увидеть эту сцену со стороны - карабкающаяся почти ползком наверх в рваных штанах и с ранцем за спиной девочка, боящаяся глянуть вниз. Боящаяся даже подумать, что лестница проржавела, и в любую минуту можно сорваться с высоты семиэтажного дома. Так я и выкарабкалась наверх. Слёз, как и сил, уже не было. Была только лихорадочная радость. И страх. Радость, что я наверху, в мире людей, а не скорпионов. И страх, что же я скажу дома маме. Как скрою эту историю? Вид мой скорее всего был ужасен – всклокоченные волосы, перемазанное лицо, вся в пыли, ржавчине и крови. И в довершение две нечастные тощие ободранные половинки сквозь зияющие дыры в джинсах. С грязью на лице я справилась, обнаружив неподалеку колонку, где заодно и напилась, как верблюд, вволю. Пыльные волосы наспех заплела в косу. А вот что делать с джинсами? Как идти с дырами на попе через весь город? А надо торопиться, потому что скоро придут с работы мама и папа. Думать было некогда. Я выправила свою клетчатую рубашку наружу, и что-то там худо-бедно сверху она прикрыла. Всю дорогу до дома я шла, прикрывая попу портфелем, старалась перемещаться малолюдными переулками и садами.
Домой я добралась первой – никого еще не было, повезло. В страшной спешке я стащила с себя рваные грязные джинсы, рубашку, трусы, свернула все в комок и зашвырнула на балкон. Быстро окатилась ковшиком из ведра, подвывая, замазала зеленкой локти и ладони. Переоделась и села делать уроки. Вернее делать вид, что делаю уроки. Потому что меня трясло и лихорадило. Все, что я делала до этого, было подчинено какой-то цели, происходило на автопилоте и в страшной спешке, но теперь, когда я все успела, ужас пережитого навалился на меня с дикой силой. Этот страшный мегалитический канал и я, одинокая десятилетняя девочка, на дне, среди валунов. Я словно бы видела теперь себя со стороны. В адском пекле, исходящим сверху от солнца, снизу от камней, без воды… Эти чудовищные стены. И никого…
Родители, конечно, поинтересовались, что у меня с локтями и ладонями. Но асфальтовая болезнь была для меня в детстве обычным делом, а потому вранье было легким и убедительным, и меня не сильно ругали. Про старые джинсы и вовсе никто так и не вспомнил. Балкон в моей комнате открывали редко из-за тугой двери. Так эти джинсы провалялись там до следующего лета, и в них, в конце концов, поселились муравьи.
Память вытеснила эту историю на задворки сознания. Но теперь, когда я вспомнила тот день, мне стало понятно, почему меня так манят и одновременно пугают пустые пересохшие каналы с руслами горных рек, огромные дамбы и плотины. Наверное потому что видя их высоченные рукотворные стены и вытекающий из-под нагромождения камней ручеек, я снова и снова оказываюсь одна-одинешенька на дне того забытого канала, сторожащего мертвую реку.
(Картинка взята из общего доступа в интернете)