Питомнический промысел в деревне.
(Продолжение. Предыдущая глава:http://www.proza.ru/2019/04/16/533)
Многие ли современные «дорогие рассеяне» знают, что представлял из себя такой вид «бизнеса» у крестьян, в дореволюционных русских деревнях, как «питомнический промысел»?!
Скорее всего современные читатели подумают, что речь пойдет о каких-то «питомниках» где бедные крестьяне разводили животных, или птиц, на продажу.
Давайте посмотрим, что это было в реальности.
Для чего продолжим изучение исследования А.И. Шингарева «Вымирающая деревня: Опыт санитарно-экономического исследования двух селений Воронежского уезда»:
«Питомнический промысел. Время его возникновения не может быть точно установлено, но в начале 1880-х гг. он уже представлялся довольно развитым, особенно в Н.-Животинном.
По своей своеобразности питомнический промысел выделен мною отдельно для удобства его описания.
Питомцы берутся из приюта Воронежского губернского земства на воспитание (на грудь, или на рожок) в возрасте от 2-х недель до 3-4 месяцев, причём за прежние годы существования приюта выдавались дети большею частью раннего возраста, а в последние два-три года более позднего.
Губернское земство платит за ребёнка 20 руб. в год до 12-тилетнего возраста, после двенадцати лет питомцы или усыновляются приютившими их семьями или возвращаются на попечение губернской управы.
Надзора за питомцами, отданными в деревни, до 1897 года фактически никакого не было, и только с 1899 года, когда был приглашён для заведывания приютом особый врач, семьи, берущие детей на воспитание, стали периодически посещаться врачом или фельдшерицей приюта.
Доклад доктора С.С. Жолковой VI совещанию врачей Воронежской губернии рисует яркую картину положения дела до 1897 г. и особенно условия жизни питомцев в деревне.
Очень редко ребёнок попадает «на грудь», большинство воспитательниц берёт «на рожок».
«Когда ребёнок принесён домой, говорит Жолкова, его сейчас же начинают усиленно кормить, «чтобы не заголодал».
Ему дают грудь и одновременно жвачку, т.е. соску из разжёванного кренделя или чёрного хлеба в грубой холстине или у богатых в кисее ».
Иногда дают рожок или пшённую или манную кашу на молоке. Бывает, что вскармливают ребёнка «чаем и постным кулешом».
Сообразуются при выборе пищи отнюдь не с возрастом ребёнка, а с наличной пищей.
Рожок это иногда, буквально, рожок, т.е. пустой коровий рог с привязанной к нему гуттаперчевой соской, иногда пузырёк с соской.
Пузырёк этот моется редко, соска ещё реже, и молоко скисает, как только попадёт в рожок. Ребёнок усердно сосёт жидкую сыворотку, на дне остаётся творог.
Иногда «для сытости» прибавляется в рожок жвачка или каша...
С 6-ти месяцев ребёнку дают всё, что едят сами: щи, картофель, хлеб.
«Немудрено, что при таком питании питомцы вымирают в огромной пропорции, и нередки семьи, которые похоронили несколько питомцев одного за другим.
Одного похоронят, едут в приют за другим».
В докладе приведён пример одной воспитательницы, которая похоронила таким образом 12 детей. (!!!)
Этот пример относится как раз к Н.-Животинному, в котором условия жизни питомцев нисколько не отличаются от вышеприведённого описания разве лишь тем, что и коровьего молока и пшённой каши часто не бывает в семье, взявшей ребёнка из приюта.
Понятно, что смертность питомцев весьма велика. Ниже мною будут приведены соответствующие данные, вместе с санитарным значением для населения питомнического промысла, которое здесь проявляется очень заметно.
Начавшись весьма давно, вероятно, в первые годы земской деятельности, питомнический промысел очень развился и упрочился в Н.-Животинном. В Моховатке всегда детей из приюта брали также мало, как и в настоящее время».
Тут требуется небольшой комментарий.
«Питомнический промысел» предполагал следующую нехитрую схему.
Для того, чтобы «заработать» 20 рублей в год, бедные крестьянские семьи брали «на воспитание (на грудь, или на рожок)» маленьких детей из Воронежского приюта. НИКАКОГО надзора за тем КАК, и в каких условиях, «воспитывались» эти младенцы в питомнических семьях, до начала ХХ века не было вовсе, а потом он был чисто формальным.
Контроля за их питанием и содержанием не осуществлялось, а причины многочисленных смертей этих «питомцев» НИКЕМ не расследовались! («Бог дал – бог и взял!»)
«Немудрено, что при таком питании питомцы вымирают в огромной пропорции», - отмечала в своем докладе доктор С.С. Жолковой на VI совещании врачей Воронежской губернии.
Теперь о количестве «питомцев» в этих деревнях:
«В 1884 в Н.-Животинном было 17 питомцев в 10 семьях, в Моховатке 5 питомцев в 5 семьях.
В 1897 г., по данным С.С. Жолковой, в Н.-Животинном отмечено уже 32 питомца, а в Моховатке 7. Произведённым в марте 1901 г. исследованием в Животинном было зарегистрировано 35 человек, взятых из приюта, из них 20 человек было до 12 лет, а 15 человек уже были усыновлены воспитавшими их семьями. В Моховатке тех и других оказалось 8 человек.
Таким образом, число питомцев из года в год постепенно увеличивается и особенно в Н.-Животинном.
К 1897 году Животинное по абсолютному числу питомцев занимало четвёртое место в губернии и первое в Воронежском уезде».
Удивительно, что в этом, относительно небольшом, и ОЧЕНЬ бедном селе, было такое количество «питомцев» - 35 человек, но и это не было рекордом, всего лишь четвертое место в Воронежской губернии!!!
Сколько же ВСЕГО брошенных младенцев имелось тогда в ОДНОМ только приюте Воронежского губернского земства?!
Откуда они брались в таких количествах ТОГДА, в тихое мирное время (последняя русско-турецкая война закончилась в 1878 году), в благополучной, «духовной и православной» (как нам сейчас рассказывают) стране?
А ведь в то время в русских деревнях нравы были патриархальны и суровы.
Рождение ребенка, вне брака, в деревнях было редчайшим и позорным явлением.
Получается, что такое количество брошенных детей и сирот, в основном, «генерировали» городские жители.
Там и нравы, уже в то время, были «попроще» и соблазнов побольше, и родительского контроля – поменьше.
Немалую роль в этом играла и проституция, которая в царское время была официально разрешена, и находилась под контролем Врачебно-полицейского комитета, выдававшего проституткам «Желтые билеты».
Согласно статистике, в 1901 году в России было официально зарегистрировано 2400 (!!!) публичных домов, в которых работало свыше 15 000 «падших женщин».
Кроме «официальных» проституток, «работавших» под медицинским надзором в этих «веселых домах», разумеется, были и одиночные «жрицы любви» — т.н. «билетные проститутки» — самый многочисленный контингент среди продажных женщин.
В 1901 году их, по разным оценкам, их насчитывалось от 20 до 40 тысяч. Большая часть их, конечно, была сосредоточена в крупных городах, а также «обслуживала» ярмарки и прочие массовые мероприятия.
Кем же были эти проститутки?
В основном, это были женщины из крестьянок (около 48%) и мещанок (около 36%). А вот в Петербурге состав «жриц любви» уже другой: домашняя прислуга (33%), работницы различных швейных мастерских (24%) и фабричные работницы (14%).
В мае 1910 года в Петербурге прошел первый Всероссийский съезд «по борьбе с торгом женщинами», на котором обсуждались причины «нравственной гибели» женщин и способы, которые помогли бы им избежать падения «в пучину разврата».
В этом году, по данным Врачебно-полицейского комитета, в столице империи проституцией официально занималось около 2600 женщин.
В ходе опроса, в котором приняли участие 600 петербургских проституток, выяснилось, что для 75% собеседниц это было вынужденной подработкой. Из шести сотен опрошенных 199 работали также прислугой, 143 были ремесленницами, 85 - фабричными работницами, а 32 - поденщицами.
Исследовав этот вопрос, эксперты пришли к выводу, что главной причиной, толкавшей женщин-работниц в ряды «общедоступных барышень», была экономическая необеспеченность, бедность.
Современникам было хорошо известно, что заработок у женщин был ниже мужчин и непомерно низок в сопоставлении его с ценами на продукты первой необходимости.
Средний заработок работницы в Петербурге в те годы составлял 12-15 рублей.
(Напомню, что средний заработок рабочего в Петербурге в 1914 году составлял 22 рубля 53 копейки).
При этом за самое дешевое жилье (угол, койку или полкойки) в столице квартирантки были вынуждены платить от 1 рубля 50 коп до 4 рублей, причем угол меньше, чем за 3 рубля, обычно был темный, сырой или холодный, а за полкойки нередко плата составляла 2 - 2,5 рубля.
О том, что на проституцию работницу толкает главным образом необходимость побочного заработка, говорил на съезде, в своем докладе, юрист Роберт Александрович Шихман:
«Труд в ремесленных заведениях, часто переходящий в ночную и сверхурочную работу, притупляет и мучает, и мастерица получает такое грошовое содержание, что ей не только не хватит на мало-мальски человеческую комнату, но и хотя бы, но то, чтобы оправдать расходы на сапоги, изнашиваемые ею при путешествиях из мастерской к себе домой, куда-нибудь на десятую линию острова, где она ютится в каморке. Такая жизнь в впроголодь хоть кого ожесточит и сделает индифферентной к голосу женской стыдливости.
И роковой шаг облегчается ей особенно тем, что развратители и обольстители всегда готовы к услугам, всегда кружат ей голову «земными благами» и лживыми обещаниями жениться», - подчеркивал он, отмечая, что жизнь такой женщины настолько ужасна, что проституция уже не может ей казаться страшным выходом из ее положения.
«Промышленные кризисы выбрасывают огромное число женщин в армию безработных, и тут она затирается и голодом, и холодом, и в годы таких кризисов резко поднимается цифра фабричных проституток», отмечалось на съезде.
Кроме того, в Петербурге в то время функционировали несколько «шансонетных школ».
«Их деятельность весьма недвусмысленна, если уже исходить из того положения, что кафе-шантан ничто иное, как замаскированный дом терпимости. Школы шансонеток, попросту говоря, вербуют смазливых девушек и готовят их к занятию проституцией. Многие шансоньетки попадают в официальный или тайный веселый дом»
.
До организации «конкурсов красоты» для малолетних девочек тогда еще не додумались, но аналогии с нынешним временем отчетливо просматриваются.
В газетах той поры можно было встретить объявления об услугах ясновидящих, хироманток и физиономисток, которые за «пятирублевый взнос» принимали клиентов у себя в будуарах.
Все эти участницы рынка интимных услуг всячески старались обходить стороной Врачебно-полицейский комитет.
Участники съезда отмечали, что женщины, не состоящие на учете, нередко страдали венерическим заболеваниям. Так, к примеру, если в 1910 году 52,7% проституток болели сифилисом, то в 1914 году этот показатель возрос до 76,1%. (!!!)
Кроме всего этого, существовала и любительская — «безбилетная» — проституция. Прежде всего, конкуренцию дорогим публичным домам создавали модные кабаре и кафе-шантаны с цыганскими ансамблями — например, знаменитый «Яръ» в Петербурге. Все знали, что артисток за определенную сумму можно ангажировать на вечер.
Наконец, огромную конкуренцию «билетным» девицам составляли обычные деревенские крестьянки, не желавшие вставать на учет в полиции.
К примеру, полиция в Нижнем Новгороде каждый год отлавливала до тысячи неучтенных проституток крестьянского происхождения, которые приезжали специально на Нижегородскую ярмарку — обслуживать богатых купцов.
В русской классической литературе (а затем и в советской), как правило, было принято изображать «падших женщин» той поры, как несчастных жертв беспросветной бедности, которые от безысходности своей нищеты, вынуждено «шли на панель». Разумеется, это довольно точно описывало «путь терзаний» большинство тогдашних проституток.
Справедливости ради, надо сказать, что немалое количество «гулящих женщин» занималось своим ремеслом просто «из любви к искусству» и считали это единственно возможным для себя занятием.
Даже после Октябрьской революции, когда проституция в России была запрещена, они продолжали свое «занятие».
Вот что вспоминал о своем пребывании в «красной» Москве, летом 1919 года, военфельдшер П.С Гончаренко.
Он с группой вооруженный красноармейцев, проездом через Москву, следовал тогда на Северный фронт:
«По совету сведущих людей мы решили ехать на Ленинград, оттуда на Вологду. Поезд на Ленинград (в то время Петроград) идет завтра в 9 часов утра, значит, нам нужно ночевать. Мы решили пойти в гостиницу.
К нашему счастью, гостиница была не так далеко, в противном случае нас могли разграбить «девки», дома которых, вернее, «притоны», закрыли, а хозяев разогнали революцией.
Теперь они стояли голодные на каждом углу улицы, стуча зубами от холода, предлагая себя каждому проходящему за кусок хлеба, вынуждая своими причитаниями, как цыганки.
Отбив атаку «девок» благодаря наличию винтовок, мы добрались до гостиницы, но, преследуя нас, они возобновили атаку на ступеньках входа в гостиницу.
Никогда я не встречался с такими нахальными и вместе с тем жалкими людьми.
Их, конечно, толкал большой голод, борьба за существование, потом их профессия, а совесть потеряна давно.
На ступеньках второго этажа пришлось пустить в ход оружие, один товарищ прикладом винтовки ударил одну «девку», которая неотступно следовала за нами.
После удара она разразилась нецензурной бранью по нашему адресу, упрекая нас в несознательности и бесчеловечности.
Один из товарищей вынул из кармана несколько сухарей и бросил им, а они набросились, как голодные собаки, отталкивая одна другую, царапая друг другу руки.
Разместились по номерам по 2 человека, расположились отдыхать, а «девки» ходят от одной двери к другой, прося через запертую дверь милостыню или «плату». (http://www.rummuseum.ru/portal/taxonomy/term/205)
Ну, и как вам такая картина?!
На здоровенных, вооруженных винтовками мужиков, прошедших Мировую и Гражданскую войну, которых напугать (или чем-то удивить) было сложно, в Москве, средь бела дня, буквально кидаются проститутки, требуя от них немедленного согласия на свои «услуги»!!!
Наиболее наглых «девок», чтобы они отстали, красноармейцам пришлось даже угостить прикладом.
Когда, в советское время, говорили о «наследии капитализма», то при этом имели в виду и таких вот «девок», которых в царской России было великое множество.
Потом, «в ужасные годы тоталитаризма» эта профессия стала считаться позорной, а проститутки исчезли с наших улиц и площадей. (Они, конечно имелись, НО в куда меньшем количестве, и вели полуподпольный образ жизни, не выставляя себя напоказ, и не навязывая всем подряд свои «услуги»).
С приходом «демократии» с этим «наследием совка» наша власть успешно покончила, теперь эта стезя вовсе уже не считается позорной, а многочисленных представительниц «древнейшей профессии» можно лицезреть во всех наших «городах и весях».
Вместо короткого русского слова, исчерпывающе характеризовавшего тех, кто занимается «второй древнейшей», стало модным употреблять красивое «загранишное» определение «путана», а любимый лужковский певец, помнится, даже сочинил жалостливую песенку, о такой дамочке, «служившей украшением стола».
Да и само занятие «древнейшей» профессией наши СМИ стали всячески романтизировать, придумали, например, «гламурный» термин «эскорт» для тех, кто сопровождает богатых «папиков» и радостно демонстрирует им свое «мастерство» по первому их требованию.
Впрочем, как показали недавние события с «рыбками» в норвежских фьордах, порой все это «выходит боком» и «папикам» и их высокооплачиваемым «эскортницам»…
Закончим это «лирическое отступление», и вернемся к рассказу о реалиях крестьянской жизни в России в начале ХХ века.
Как несложно догадаться, основную массу детей, которые пополняли сиротские, земские и прочие «приюты», как раз и составляли те, у кого родители умерли, или младенцы рожденные, после всех развеселых «забав», в официальных или подпольных публичных домах, от которых потом отказывались их мамаши.
Из этих приютов их и брали, в качестве «питомцев» крестьяне в свои семьи, рассчитывая получить за это 20 рублей в год!
А.Н. Шингарев рассказывает:
«Таких питомцев, или, как их здесь называют, «казённых», принятых в общество, есть в Животинном уже несколько душ из молодых парней и один уже пожилой крестьянин, домохозяин зажиточной семьи.
Таково положение питомнического промысла в настоящее время.
К сожалению, установить точно общее количество питомцев, проциркулировавших в течение определённого промежутка времени в населении, мне не удалось.
За последние десять лет умерло в Н.-Животинном 52 человека питомцев, а в Моховатке 6 человек (отдано в Животинное 61 человек, а в Моховатку - 9) в настоящее время в первом 35 человек из воспитанников приюта и во второй 8, т.е. всего в Н.-Животинном за этот период времени перебывало 87 человек питомцев, а в Моховатке 14 человек.
Этот счёт, однако, не полный, потому что неизвестно, сколько питомцев старше 12 лет, было возвращено обратно; соответствующие данные в книгах больничного стола [губернской земской] управы неполны, что и лишает возможности представить полную картину движения питомцев в названных селениях.
Питомнический промысел, как и все прочие заработки населения, даёт возможность многим семьям исследуемых селений существовать на «нищенском» наделе. Однако, все промыслы вместе взятые не дали населению обеспеченного благосостояния, и обеднение обоих селений, особенно Н.-Животинного, нисколько не может возбуждать сомнений».
Обратите внимание на огромный процент смертности у «питомцев». Даже при том, что учет детской смертности в деревнях, в царское время, был налажен из рук вон плохо, Шингарев отмечает, что удалось установить смерть 52-х «питомцев» в Н.-Животинном и 6 детей в Моховатке.
Это при том, что ВСЕГО «питомцев» за этот период побывало в Н.-Животинном – 87 человек, а в Моховатке – 14!!!
Получается, что там погибло БОЛЕЕ ПОЛОВИНЫ «питомцев»!!!
Причинами этого были ужасающая бедность крестьянских хозяйств, антисанитария и крайняя скудость питания у взрослых и детей:
«Значительное весовое преобладание растительной пищи над животной сразу бросается в глаза, оно будет ещё резче при определении суточных пищевых норм…
Так, гречневой крупы не было в 68 дворах Н.-Животинного и во всех дворах Моховатки, свежей капусты не имели 36 дворов Животинного и 10 Моховатки, даже квашеной капусты не имелось в 11 дворах Животинного и 4-х дворах Моховатки, огурцов и арбузов не ели в 49 и 58 дворах Животинного и Моховатки [соответственно] и т.д., и т.д., всё те же «не было», «не ели» и относительно мяса, сала, молока и пр.
Целый ряд дворов, не имеющих возможности купить капусты, огурцов, мяса целые семьи без молока в течение круглого года!
Да разве это не хроническое недоедание, не ужасная постоянная нищета, питающаяся ржаным хлебом, изредка кашей, и опять-таки хлебом и больше ничем.
Не могу здесь передать того тяжёлого впечатления, которое на меня произвёл опрос нескольких домохозяев, где не было капусты.
Что мяса мало едят в деревне для меня, родившегося и выросшего в деревне, это было давно известно, что есть семьи, лишённые молока, предполагалось известным уже a priori, но чтобы в крестьянской семье не было зимой кислой капусты, я уже никак не ожидал.
«Да как же вы щи варите?!» - невольно вырвался у меня наивный вопрос, так твёрдо я верил, что традиционные щи, хотя бы и без мяса, должны быть везде. «Щи, отвечал мне равнодушным голосом старый больной хозяин, да мы их вот уже года полтора не хлебали»...
Запомните, пожалуйста, эти слова А.И. Шингарева: "Что мяса мало едят в деревне для меня, родившегося и выросшего в деревне, это было давно известно, что есть семьи, лишённые молока, предполагалось известным уже a priori"
Когда вам, в очередной раз, нынешние сочинители начнут рассказывать, как расчудесно и богато жили русские крестьяне при царе-батюшке, вспомните об этом свидетельстве уроженца русской деревни...
Продолжим его рассказ о питании крестьян той поры:
"Кажется, незачем в этих случаях высчитывать белки, жиры и углеводы, суточные нормы и прочее, что следует по гигиене, и уже заранее можно сказать, каковы будут эти нормы!
Ничтожное потребление населением чая и сахара факт давно известный относительно русской деревни.
Эти продукты не по плечу ей особенно они недоступны бюджету безземельных или на «нищенском наделе» сидящих крестьян.
Ну что такое, например, представляет 115 фунтов сахару в год для всей Моховатки, где 70 семейств и 520 душ населения, по 2/10 фунта в год на человека количество почти невесомое, допустимое лишь в том случае, если чай, например, пить с сахаром не «в накладку» и даже не «вприкуску», а «вприглядку», как шутя любят говорить крестьяне.
Впрочем, чай в Моховатке тоже не потребляется. За год его вышло всего 15 фунтов, по 1/35 фунта на человека в год…
Пьют моховатцы, по их словам, больше сушёную «душицу» . В Животинном чай пьют больше, и его выходит в год около 1/6 фунта на человека...
Водка традиционное возбуждающее бедняков в исследуемых селениях не очень распространена. Наибольшее количество её выпивается во время осенних свадеб и престольных праздников, когда, по деревенскому этикету, не угостить водкой приезжающих гостей непозволительная обида.
В среднем на одну душу населения в Н.-Животинном приходится 0,18 ведра, в Моховатке 0,13 ведра .
Эти величины должны быть признаны не очень большими, особенно для той среды, где праздник без водки немыслим, где всякое частное и общественное дело, всякая купля-продажа сопровождаются выпивкой водки.
Количество купленной водки крестьяне помнят очень точно и сразу говорят цифру, в противоположность тому, как они определяют годовые количества других продуктов хозяйства, например, масла, керосина и пр., так что приведённые величины должны считаться очень близкими к действительности.
Не покупали водки только в 7 дворах Н.-Животинного и в l-м дворе Моховатки».
В следующей главе поговорим о здоровье, болезнях и лечении крестьян той эпохи.
На фото: «Безбилетные» проститутки, задержанные полицией, оказались крестьянками из соседних деревень. (© / Public Domain )
Продолжение:http://www.proza.ru/2019/04/27/644