Введение
В период моей жизни, когда я совершал свое паломничество на Запад, я неоднократно посещал Италию, о чем уже ранее написал (Олег Сенатов. «Паломничество на Запад» М., «Эдитус» 2015). За лихорадочным метанием по западным странам последовало время систематического ознакомления с разными его регионами, отраженного в книге «Я, европеец ,..» ( Олег Сенатов. «Я, европеец, …" М., «Эдитус», 2017 ) и рубрике «Прогулки по Европе», включенной в две моих книги прозы (Олег Сенатов «Ностальгическое путешествие» М «Эдитус» 2018) и ( Олег Сенатов «Путешествие из Луговой в Москву» «Эдитус» 2019), но последнее мое посещение Италии состоялось давно, в 2014 году. И я затосковал по стране, которую не видел целых пять лет, тем более, что на ее карте осталось немало белых пятен, где я еще не побывал. Так, например, в Эмилии-Романье я посещал Болонью, Равенну и Пьяченцу, но не был в Парме, Модене и Ферраре, которые взывали ко мне со страниц как художественной, так и искусствоведческой литературы. И я решил совершить визит к своей старой и любимой знакомой весной 2019 года.
Поскольку у меня была долгосрочная шенгенская виза, развязывавшая мне руки, мне представилась возможность поэкспериментировать в том, чтобы сделать поездку экономной, что придало ей толику будничности.
Парма
Рейс на Милан лоукостер «Победа» осуществляет через аэропорт Бергамо (40 км от Милана), что не так уж далеко, но, войдя в здание аэровокзала, мы, пассажиры прибывшего самолета, оказались в огромной очереди на прохождение паспортного контроля, так как персонал объявил забастовку, и работало только одно окно из положенных трех, так что до Милана я добрался уже затемно. Поскольку на табло отправлений поездов Парма, как конечный пункт, не значилась, я обратился к стоящему рядом мужчине с вопросом:
- Когда будет ближайший поезд на Парму?
- Мы поедем с Вами на одном и том же поезде, пойдемте покупать билеты – живо ответил незнакомец.
- У меня уже есть – ответил я, помахав билетом, оформленным в Бергамо.
- Девятнадцать двадцать, 2-ой путь, направлением на Болонью.
Когда я вошел в вагон, общительный незнакомец издали сделал мне приветственный знак рукой, и я занял место напротив. Это был мужчина совсем не итальянского вида: круглолицый блондин с коротким носом, тогда, как преобладающий тип итальянца - носатый узколицый брюнет. «Видимо» - решил я – «это потомок одного из воинов Фридриха Барбароссы, вторгшегося в Италию в XII веке». Чисто же итальянской чертой в нем оказалась необыкновенная разговорчивость: за час совместной поездки (он сошел в Пьяченце) мы с ним обсудили великое множество вопросов, относящихся к культуре: архитектура, живопись, литература, музыка, характеристики различных областей и городов Италии (разговор велся по-английски). Он меня, кстати, спросил, зачем мне Парма, ведь Пьяченца, в которой он живет, - гораздо интереснее.
- Но я уже побывал в Пьяченце, и ею был премного впечатлен.
Я рассказал о сильном впечатлении, которое получил от фресок Порденоне в церкви Санта-Мария-ин-Кампанья (на Полях), а, также был весьма позабавлен тем фактом, что Сикстинская Мадонна Рафаэля была написана для церкви Св. Сикста в Пьяченце, но монахи Бенедиктинского монастыря, не поняв своего счастья, продали ее на сторону, и она оказалась в Дрезденской Галерее, где с ней случилось все, что произошло…Такие мои похвалы в адрес его родного города итальянца успокоили, и наша беседа потекла дальше. И только политика не заинтересовала моего визави. На мое пылкое заявление о нелюбви к левым, итальянец лишь ответил, что хотя он учился на социолога, оказалось, что эта профессия не кормит, и он стал адвокатом, и гордится тем, что ни от кого не зависит, кроме, как от себя, что я посчитал признаком принадлежности к правым. Я с удовольствием отметил в своем собеседнике замечательную черту: при всей своей разговорчивости, стоило мне показать желание что-то сказать, он тотчас же замолкал. Поэтому наш разговор был взаимно интересен.
Наконец, поезд остановился в Пьяченце, мы с моим попутчиком обменялись благодарностями за время, прекрасно проведенное в интересной беседе, и он сошел, а я продолжил свой путь до Пармы.
Здесь меня поджидала неожиданность. Я забронировал по Интернету место в дешевой гостинице, и принялся ее отыскивать на улице Трента. Вот здание, указанное в адресе, но на нем нет вывески с надписью “European rooms”. Тут я заметил, что молодой человек, одетый в куртку с капюшоном, открывает какую-то дверь ключом. «Скажите, пожалуйста, где находится отель “European rooms”?» - спросил я его. «Здесь, идемте со мной». Мы поднялись на третий этаж, где он открыл дверь с наборным замком, и я вошел в помещение, которое меньше всего напоминало гостиничный рисепшн, - так оно было заставлено шкафами и завалено картонными коробками под самый потолок. «А где рисепшенист?» - спросил я, на что мой проводник кивнул на чуланчик с открытой дверью – настолько узкий, что весь он был занят кроватью с застеленной постелью, на которой стоял раскрытый ноутбук. И тут появился отельер, молодой мужчина, очень похожий на Массимо Джиротти (Итальянский киноактер (1918 – 2003)) времен фильма «Дайте мужа Анне Дзакео» (1953), который принял у меня оплату за две предстоящие ночи и непринужденно (с оттенком небрежности) ввел меня в комнату с тремя двухэтажными кроватями, заполненную галдящим итальянским народом. И тут до меня дошло, что, в разрез с созданным документацией сайта впечатлением, я забронировал место не в отеле, а в хостеле, и это меня шокировало. Свободно было только верхнее место, и «Массимо Джиротти» начал прощупывать почву насчет того, чтобы кто-нибудь уступил мне нижнее место, но я сказал, что настолько потрясен перспективой ночевки в общей комнате, что мне уже совершенно безразлично – какое у меня будет место – верхнее или нижнее.
Приняв свершившееся как факт, я приступил к знакомству. Молодого человека, который меня сюда привел, звали Марио. Уроженец Таранто , он приехал на заработки в Парму, где работал поваром. Большеглазый курчавый брюнет, он смахивал на Байрона, только выражение лица было поглупее. Из всех присутствовавших он единственный мог объясняться по-английски; я был ему интересен – он украдкой за мною наблюдал, и у него все время возникали ко мне разные вопросы. Еще здесь находился Фернандо, низкорослый мужичок, блондин с проплешинами и мелким, неприметным, но оживленным лицом – на вид лет тридцати пяти, ковылявший с двумя палками, так как обе его ноги были в гипсе; он утверждал, что только что вернулся из Донбасса, где воевал добровольцем на стороне ополченцев. Удивительно было то, что он не знал ни слова по-русски; еще больше я удивился, когда Марио со смехом мне сообщил, что Фернандо – полицейский; так вот, - его бурная энергия выплескивалась через речь - он тараторил, не умолкая ни на секунду; моего итальянского не хватало, чтобы хоть как-то участвовать в их темпераментном разговоре. Третьим из моих сокомнатников был Махмуд – здоровенный широколицый араб из Туниса, бубнивший баском; с ним я общался лишь на моем скудном итальянском. Махмуд был солиден и убийственно серьезен; Марио утверждал, что по сравнению с ним Махмуд – богач; они постоянно спорили друг с другом на мировоззренческую тему, так как Махмуд был правоверный мусульманин, а Марио – атеист. Четвертый из моих соседей, Антонио, тоже итальянец, был молчалив, и никак себя не проявил.
Побыв час в этой компании, я совершенно успокоился – это были простые и приятные люди – я даже получил от общения с ними некое удовольствие. Потом разговор затих; все мои соседи уткнулись в смартфоны, а потом легли спать; я тоже влез на свою верхотуру, и довольно быстро уснул.
А на утро мне пришла эсэмэска, что “Eurpean rooms” непонятно за какие услуги списали с моей банковской карты сумму 30€. Я – в амбицию, но каморка «Массимо Джиротти» была заперта, и его телефон не отвечал, и я отложил выяснение отношений до вечера, отправившись осматривать Парму.
Главные площади итальянских городов – это особая тема; главная площадь – это визитная карточка и символ города – то, что всплывает в памяти при произнесении имени его, в чем во многом выражается его Genius loci
(Гений места (лат.)). Так и Соборная площадь Пармы зрительно выражает дух этого города - она величественна и строга, даже аскетична по сравнению с главными площадями других итальянских городов. Ее облик удивительным образом соединился с хранившимся в памяти настроением, вызванном просмотром в детстве фильма Кристиан-Жака «Пармская обитель» по мотивам одноименного романа Стендаля (1948). Роль Фабрицио в нем играл Жерар Филип, но мне особенно запомнилась Мария Казарес в роли Сансеверины, в которую я тогда даже немного влюбился.
Соборная площадь устремлена к вертикали – высокой и немного суровой колокольне, почти лишенной всякого декора, так что зритель может оценить благородную красоту фасада Пармского собора, со вкусом украшенного ажурными романскими колоннадами; верхняя из них обегает фронтон по его периметру; сочетание тупого угла и прямых горизонтальных линий, выведенных тремя колоннадами на рисунке фасада, создают незабываемый зрительный паттерн – опознавательный знак, как Собора, так и Пармы. Справа от колокольни высится восьмигранная призма Баптистерия, все стены которого украшены несколькими ярусами ажурных колоннад; влияние Готики в его экстерьере проявилось в наличии заостренных башенок, расставленных на вершинах восьмиугольника, на крыше.
Остальные здания Соборной площади скромно тушуются, не мешая зрителю любоваться Собором. Обойдя его с Юга, обнаруживаешь, что зрелище фасада скрадывает его подлинный масштаб – это грандиозное здание со сложным объемом – с выпуклыми высокими абсидами, с куполом, возвышающимся на восьмигранном барабане, - и все это украшено ажурными колоннадами из полуциркульных арок, - является великолепным образцом романского храма.
Интерьер же Собора просто поражает неожиданной красотой центрального нефа: высокие, гладкие, не считая галерейной аркады и тонких пилястр, стены, как и почти плоский свод - плотно покрыты относительно поздней, но необыкновенно декоративной росписью, которая оставляет впечатление даже не гобелена, но бархата.
И, наконец, главный шедевр Пармского собора – купол Корреджо 1530 года с «Вознесением Девы» (раннее Барокко). Это – весьма орнаментальная композиция из облаков и полуобнаженных человеческих тел, - кажется, - мягких и нежных на ощупь. Особенно интересны облака, которые – вовсе не пар, а нечто весьма материальное - они напоминают надувные матрасы, на которых одни персонажи картины лежат, другие же по ним лазают; в общем, не небеса, а какой-то фитнес-клуб. Поэтому вся святость сосредоточена в вершине купола, - там, где сияет Солнце.
В крипте мое внимание привлекло маленькое распятие; он подвешено к потолку на такой тонкой проволоке, что ее совсем не видно. Тоненькая фигурка Христа, парящая в воздухе, как залетная птаха, как-то особенно тронула меня, хотя я и не верующий, а скептик.
Интерьер Баптистерия для посетителей был закрыт, но на его внешних стенах я обнаружил горельефы, в наивной манере изобразившие целый зверинец, где звери и птицы соседствуют с фантастическими существами – единорогами.
Поблизости от Собора находится церковь Сан-Джованни-Эвангелиста с ярко выраженным барочным фасадом и ренессансным интерьером. В ее куполе тоже имеется фреска Корреджо - «Видение Святого Иоанна Евангелиста», но купол здесь поменьше, чем в Соборе, и фреска пожиже, – тел на порядок меньше, и облачка - так себе. Зато на своде одной из капелл храма имеется фреска Парминьянино, на которой изображена Св. Лючия, с благосклонностью внимающая Аполлонии. Справа от них - путти с толстыми ножками повернулся к зрителю розовой попкой.
Я, также, осмотрел четыре соединенных друг с другом внутренних дворика аббатства Сан-Джованни-Эвангелиста. Забредя в один из его коридоров, я прошел мимо остекленной перегородки, за которой сидел пожилой монах в рясе. Увидев меня, он вышел из своей студии, и спросил по-итальянски (по-английски он не говорил): «Вы хотите осмотреть библиотеку?» Я, естественно хотел. Он ввел меня в светлую двухсветную залу со сводчатым потолком, поддерживаемым двумя рядами ионических колонн. Поверхность сводов покрыта тонкой изящной росписью, сохраняющей в неприкосновенности большую часть белого фона, что придает помещению ощущение простора и настраивает на возвышенное. Стены тоже покрыты росписями; плавно льющимся голосом монах комментировал мне их содержание: «А здесь изображен Иерусалим», и если бы он мне этого не сказал, сам бы я никогда не догадался, что на этой весьма условной географической карте показана Святая Земля. Здесь же, на закрытых стеклом витринах в раскрытом виде представлены инкунабулы здешней, очень богатой библиотеки (4000 томов) Из библиотеки я выходил в почтительном молчании, ибо моя душа была умиротворена. Все-таки что-то есть в психологических техниках, которыми располагает Римская Католическая церковь!
Дальше мне предстояла встреча с едва ли не самым знаменитым произведением Корреджо – росписью свода в комнате, предназначенной для аббатисы Джованны в Монастыре Сан-Паоло. Свод разделен на шестнадцать секторов, исходящих из звездочки; в центре ее – герб аббатисы. Двигаясь от центра к периферии, взгляд в каждом из секторов сначала встречается с небольшим натюрмортом из фруктов, затем открывается овальное живописное окно, в котором на фоне голубого неба изображены группы симпатичных путти. Наконец, в местах соединения свода со стенами в каждом секторе написана «обманка», изображающая нишу со скульптурой. Явно не неся никакой идейной нагрузки, эта роспись предназначена для украшения помещения и развлечения гостей, и в этой функции она великолепна. Помимо общего декоративного эффекта, создаваемого центрально-симметричным орнаментом с множеством ярких пятен, роспись позволяет получить удовольствие от разглядывания ангелочков, некоторые из которых лукавы, а другие – явно кокетливы, даже эротичны. Так, что эта роспись не имеет никакого отношения к религиозной живописи, хотя и находится в монастырском помещении. Комната настолько красива, что трудно себя заставить из нее уйти.
Рядом расположена комната дель Аральди – тоже с росписью на своде, но, несмотря на насыщенность деталями, она не выдерживает сравнения с шедевром Корреджо.
Дальше я двинулся по направлению к церкви Санта-Мария-делла-Стекката, встретив по дороге башню – памятник воинам, погибшим за Италию в воздухе, на море, и на суше, своею стилистикой выдающий происхождение в муссолиниевскую эпоху (чего только стоят зверские физиономии воинов в касках, опутанных колючей проволокой, изображенные на черном барельефе, помещенном на стене башни над мемориальной доской!), здание Почты с фасадом, богато украшенным лепниною, и Королевский театр с простым, но эффектным фасадом.
И вот я стою на площади Стекката перед памятником Пармиджанино, чьею живописью украшена церковь Санта-Мария-делла-Стекката, выходящая на площадь ее имени. Это – сооружение эпохи зрелого Барокко (1521 – 1725), что, однако проявилось, главным образом, в его декоре, ибо его формы во многом копируют романский Пармский собор – те же массивные абсиды, тот же купол на барабане, украшенном колоннадой, венчающий крестообразный массивный центральный объем. В интерьере церкви основное внимание зрителя сразу оказывается захвачено росписью Пармиджанино на арке с двумя стайками дев: – Разумных и Неразумных, а также двумя картинами его кисти: - с изображениями Святой Чечилии на одной, и Давида – на другой.
По выходе из храма нельзя не заметить стоящее на площади произведение современного искусства – скульптуру Марио Павезе «Беспокойство» в виде коня, пребывающего в столь сильном смятении, что он принял совершенно невероятную позу с откинутою назад шеей и неестественно задранным хвостом. На ум мне сразу пришла «Герника» Пикассо.
Дальше я направил свои стопы к Пилотте – дворцовому комплексу, резиденции династии герцогов Фарнезе, сыгравших значительную роль в европейской истории, и в течение более двухсот лет безраздельно правивших Пармой и Пьяченцей. Пилотта представляет собой нагромождение массивных строений простейшей - параллелепипедальной формы, с экстерьером, почти полностью лишенным каких-либо украшений; между ними образовалась система внутренних дворов, соединенных между собою арочными проемами. В ней располагается Национальная Галерея, экспонирующая собрание семьи Фарнезе, чья выдающаяся меценатская активность привела к расцвету искусств в Парме и Пьяченце.
Экспозиции произведений местных художников – Корреджо и Пармиджанино – выделено особое место. Ознакомление с ними привело меня к мысли о возможности Пармскую школу, для которой характерно настроение вящей умиротворенности, психологической и эстетической мягкости, стремление не возбуждать и тревожить зрителя, а, напротив, лечить и успокаивать душу.
Важное место в коллекции Фарнезе занимают шедевры общемирового уровня: «Голова ребенка» Леонардо да Винчи и «Исцеление слепого» Эль Греко. Но и все собрание в целом, представляющее итальянскую живопись от Готики до XVIII века, представляет большой интерес.
В отдельном зале была представлена выставка Амедео Бокки (1889 – 1976), - символиста начала прошлого века, перебросившая мостик от классики к современности.
Экскурсию по Национальной Галерее эффектно завершает зрелище интерьера Театра Фарнезе, выполненного в дереве (1618 г.), которое по производимому эффекту можно сравнить лишь с видом Театра Палладио в Виченце. Поражает не только архитектура, но и грандиозный масштаб зрительного зала.
Рядом с Пилоттой расположены два знаковых монумента. Первый из них посвящен композитору Верди, родившемуся в Буссетто, неподалеку от Пармы. Это - помпезное сооружение, представляющее собой отрезок гранитной стены, служащей опорой для горельефов, размещенных на обеих ее сторонах. На фронтальной стороне композитор изображен среди аллегорических фигур: Вдохновения, Мелодии, Симфонии, Песни, Любви, Ненависти, и других. На обратной стороне монумента размещены многолюдные горельефы, передающие исторические события, в которых принимал участие Верди. Это я вам рассказываю на основе моего знакомства с монументом по фотографиям. Посчитав своим долгом засвидетельствовать Верди свое почтение лично, я отправился на осмотр посвященного ему монумента. Но не тут-то было! В связи с грандиозным ремонтом загородкой была обнесена огромная площадь, на которой Верди затерялся. Я пытался обойти загородку и так, и эдак, но там даже и мышь не пролезет. Полюбовавшись монументом с расстояния двести метров через трансфокатор камеры, я пошел дальше, про себя бормоча: «Не очень-то и нужно было!»
(Кстати, монументом Верди музыкальные реминисценции Пармы не исчерпываются: здесь расположены могила Паганини и дом, где родился дирижер Артуро Тосканини).
Второй монумент стоит по другую сторону от Пилотты, на улице Виале Тоски: это статуя Победы – тонкая крылатая девушка в полете. Едва окинув ее взглядом, я понял, что где-то уже с нею встречался, и тут вспомнил: такая же стоит на площади Юнион-Сквер в Сан-Франциско; там она тоже изображает Победу, но - без крыльев. Видимо, Этторе Хименес, автор пармской Победы, попал под влияние произведения Роберта Айткена, созданного тридцатью годами ранее.
Дальше, на Запад от Пилотты, протекает речка Парма, в этом сезоне усохшая до мелкого ручейка; за нею лежит обширный Парк Дюкале (Герцогский парк). В парке расположены дворцы Джардино и Санвитале, по которым я лишь скользнул взглядом: времени на них у меня уже не было.
Отсюда начал я свой спешный бег на Юг, ибо уж близился час заката; я подверг беглому осмотру следующие достопримечательности:
Площадь Гарибальди - с дворцом дель Коммюне (Магистратурой), полностью растерявшим свой ренессансный облик и выглядящим, как постройка XIX века, с дворцом Говернаторе, радующим глаз своим вполне средневековым видом, с храмом Сан-Пьетро-Апостоло; у него интересный фасад, - это и не Барокко, и не Классицизм, а нечто иное.
Церковь Сантиссима-Аннунциата, - с десятью капеллами, из-за чего ее центральное здание имеет форму двенадцатигранника, к которому прильнули входной портал, созданный в стиле Джан-Баттиста Альберти, алтарная абсида, и одинаковые абсиды всех десяти ее капелл.
Церковь Санта-Мария-делла-Квартиере, которая выглядит, как уменьшенная Аннунциата: в основе ее лежит всего лишь шестигранник.
Памятник Филиппо Корридони - итальянского профсоюзного деятеля, о котором больше ничего не знаю, но монумент, созданный, судя по его стилю, в начале прошлого века, не может не обратить на себя внимания. Особенно впечатляет экспрессивная поза фигуры, застывшей в броске – грудью вперед, откинув назад голову и широко раскинув руки со скрюченными пальцами; она выражает отчаянье и муку.
И вот, наконец, я достиг цели своей экскурсии на Юг города: стен крепости Читтадина, построенной в конце XVI века герцогом Алессандро Фарнезе, как считают историки, для защиты не от внешних врагов, а от внутренних, - то есть в качестве тюрьмы. Сейчас же стены крепости, имеющей форму правильного пятиугольника, являются излюбленным местом прогулок местных жителей. Сунулся, было, и я туда же, но парк, расположенный на территории Читтадины, уже закрылся, и я направился в European rooms,где мне предстоял весьма неприятный разговор.
«Массимо Джиротти», к счастью, оказался на месте.
- Это как понимать? – спросил я его, показав эсэмэску с текстом: «European rooms – покупка 30 €. Баланс – …».
Он мне начал что-то втолковывать про то, что его банк проверяет карту, и через несколько дней вернет мне сумму, списанную со счета.
- Какой банк, когда здесь написано European rooms? Раз вы проверили карту, так деньги и верните!
Так мы препирались некоторое время. Наконец, исчерпав все возможные доводы, «Массимо Джиротти» мне сказал:
- Я Вам отдам деньги наличными; только Вы за них распишитесь на квитанции.
И он отсчитал мне 30 €.
Войдя в жилую комнату с чувством выполненного долга, я обнаружил, что Антонио съехал, и «Массимо Джиротти» перевел меня на нижнее место. Теперь я мог, задвинув занавесочку, создать иллюзию приватного пространства.
Первым из моих соседей появился Махмуд. Поздоровавшись со мной, он стал готовится к вечерней молитве, расстелив на полу коврик. Некоторое время он около него постоял, что-то бормоча вполголоса. Затем он опустился на коврике на колени, не переставая бормотать. И, наконец, из позы на коленях, он распростерся на коврике ниц, продолжая свое бормотание. За этим занятием он провел минут пятнадцать, после чего, изрядно повеселев, сложил и убрал свой молитвенный коврик.
Вскоре явился Марио, и, умяв сэндвич исполинских размеров, включился в общую беседу втроем – Фернандо тоже съехал.
Затем, ближе к ночи, появился новый постоялец – китаец из Гонконга, приехавший в Парму на заработки. Владея английским, он ни слова не знал по-итальянски; о своей профессии он умолчал, но, с ним поговорив, - а я ему рассказал о том, что 2007 году побывал в Гонконге, - я обнаружил, что китаец весьма жив и изрядно цивилизован, так что, скорее всего, он - «белый воротничок». Место гонконгец занял на втором этаже моей койки.
На следующий день я поднялся первым, - в шесть утра, чтобы выехать в Модену. Так как в комнате стояла мертвая тишина, я думал, что мой сосед сверху спит, но я ошибался. Китаец застыл в неподвижной позе - сидя со сложенными перед собою крест-накрест ногами, он уставился остекленевшими глазами в одну точку, ничего вокруг не замечая. «Буддист» - решил я.
По дороге к вокзалу я подумал, что, избегая в своих зарубежных поездках пользования хостелами, я очень много теряю, как человек, которого хобби – писательство. Ведь через хостелы городов Запада протекает весь наш глобализованный мир, со всем его разнообразием культур, не говоря уж о том, что, поживи я в European rooms пару недель, наверняка бы овладел разговорным итальянским; ведь у меня изрядный словарный запас, только он у меня - пассивный…
Модена
Главная площадь Модены – Пьяцца-Гранде – значительно меньше, чем Соборная площадь Пармы, и выглядит более нарядной. Ее облик определяют Собор и Палаццо Коммунале – Ратуша. Через стену Собора, занимающую всю северную сторону площади, на половине ее высоты пробегает изумительной красоты аркада, поддерживаемая тонюсенькими колоннами, за которыми проходит галерея, оттеняющая белый цвет Собора. Существует еще одна, - накладная - аркада втрое большего радиуса, продолженная до уровня земли выпуклыми пилястрами. Монотонность стены нарушена порталом Южного входа, над которым тоже проходит галерея в три арки. Компенсируя растянутость южной стены Собора в ширину в ущерб его высоте, над ним высится белая колокольня – Гирландина, украшенная несколькими ярусами аркад. Я хотел сказать «вертикаль Гирландины» но потом заметил, что она не вертикальна, а немного наклонена к Западу.
С Востока и частично с Севера на Пьяцца-Гранде выходит Палаццо Коммунале краснокирпичного цвета, обегаемый на уровне земли галереей, образованной аркадой, стоящей на колоннах круглого сечения. С Запада в здание врезана Часовая башня квадратного сечения, увенчанная куполом, стоящим на восьмигранном барабане. Целям развлечения публики на площади служат: скульптура женщины с гранатом (не с гранатой!) - Бониссимы, - выступающая из стены Палаццо Коммунале, и Пьетра Рингадора – гранитная скамья, на которой пороли плетью тех, кто преступил священное право собственности. Как видим, меры принимались своевременно, но отучить людей от пагубной привычки к воровству – не удалось!
Моденский собор XI – XIV веков – выдающийся памятник романской архитектуры с небольшими вкраплениями Готики. На его западном фасаде подчеркнута большая разница в высоте боковых и центрального нефов, в которую полностью уместилось большое окно-розетка. Аркады, украшающие южную стену храма, без изменений продолжены на фасаде, что, как и взлетающая над ним колокольня, сообщает гармоничность экстерьеру храма. Вид Собора с Востока, напротив, диссонирующ: во-первых, в нем доминирует громада Гирландины, подмявшей под себя восточную стену; во-вторых, поскольку центральная абсида значительно выше боковых, пояс аркад совершает скачок на ступеньку, а затем снова прыгает вниз. Между северной стеной Собора и колокольней начинается узкая улочка – Виа-Ланфранко, проходящая под стрельчатым сводом, и над которою переброшен мостик, соединяющий храм с соседним зданием; эта улочка необыкновенно декоративна.
От интерьера Собора просто дух захватывает; восхищает вид высоких стен центрального нефа, поддерживаемых полуциркульными арками, поставленными на колоннады; над ними расположен ряд трехарочных оконных проемов, открывающих хоры в пространство главного нефа. Выше, под самым сводом нефа, расположены окна освещения. Но главным источником света, конечно же, является большая розетка; идущие через нее лучи заливают весь зал.
Алтарная часть храма поднята на помост, стоящий на колоннах, водруженных на спины львов; за ними видны своды крипты, в которой, собственно, и проводятся богослужения. Чтобы в нее попасть, достаточно спуститься лишь на несколько ступенек; такое устройство храма – большая редкость. Внешние поверхности ограждения помоста и полукруглого амвона заняты крашеным барельефом Ансельма да Кампионе, изображающим многолюдные евангельские сюжеты (XII век). Это – великолепный образец наивного искусства, эксплицирующего психологию простонародья.
Наиболее ценным живописным произведением Моденского собора является алтарный полиптих Серафино Серафини 1384 года, переходный от Готики к Ренессансу.
Гирландина внутри четко делится на прямоугольную и коническую части, и на верхний уровень первой из них я поднялся по лестнице, вьющейся вокруг центральной шахты, наверху которой находится караульня, откуда охрана, выставленная Городской Магистратурой с 1306 года наблюдала за порядком в городе, чтобы ни-ни! Здесь можно осмотреть интересные капители колонн, на которых изваяны аллегорические сценки, выполненные с большим мастерством и толикой юмора.
На одном из нижних уровней колокольни находится помещение, к потолку которого подвешена копия ведра, изъятого моденцами у жителей Болоньи в 1325 году, после чего отношения между городами были испорчены на века (из-за паршивой бадьи, и что уж говорить про что-нибудь другое, полуостров, там, какой-нибудь!).
Завершив осмотр Моденского собора фотографированием головы единорога – трогательного бычка с одним отбитым рогом, выступающей с гладкой поверхности одной из его стен, я направился на Римскую площадь, где стоит дворец, построенный в 1635 году для герцогов д‘Эсте, владетелей Феррары, сделавших Модену своею вотчиной еще в 1289 году.
Дворец впечатляет своим масштабом и статью, - такой было бы не стыдно иметь и королю! И к этому мнению приходишь, уже при осмотре его фасада и великолепного Парадного внутреннего двора, но вскоре понимаешь, что вместе с многочисленными флигелями, службами и садовым павильоном Джардино-Дюкале-Эстенсе, дворец занимает целый квартал. Теперь в нем располагается военная Академия. Что можно сказать о его главном фасаде? Кроме его размеров, в нем нет ничего особенно примечательного: с поверхностью, разграфленной тремя рядами одинаковых оконных пар, монотонность которой нарушена тремя возвышениями – в центре и по бокам, - он имеет довольно-таки постный вид.
С Римской площади я отправился на обгляд церквей, которых в Модене не меньше десятка, но мне из них понравились только две: Кьеза-ди-Санто-Доменико, чей фасад увенчан необычным – сегментным - фронтоном, и Кьеза-ди-Сан-Джиованни-Баттиста, выламывающаяся из привычной застройки уже тем, что – ротонда, и экстерьером своим напоминающая раннее средневековье. Бросил я взгляд и на театр «Лючано Паваротти», названный именем певца, уроженца Модены.
Завершив пеший обход города, я устремился к Музейному дворцу, красивому двухэтажному зданию с широким фасадом и выразительными окнами, чтобы осмотреть собрание семейства д’Эсте. Когда герцоги д’Эсте потеряли Феррару, собрание произведений искусства, создававшееся на протяжении столетий, было перевезено в Модену, что, однако, не помешало его значительному обеднению; в 1746 году в связи с финансовыми затруднениями сто самых ценных картин собрания д’Эсте были проданы на сторону. Часть из них в конечном итоге оказались в петербургском Эрмитаже. Тем не менее, Галерея Эстензе, экспонирующая собрание, является одной из главных достопримечательностей Модены.
И действительно, здесь есть, чем гордиться. Во-первых, это представительная подборка итальянской живописи – от «Пьеты» Бартоломео Бонашия (1468 г), заставляющей зрителя несколько раз к ней вернуться, чтобы еще раз полюбоваться ее композицией и цветовым решением, до «Флоры» Карло Чиньяни (1680 г.), изображающей прекрасную молодую женщину, неискушенную и нежную. Здесь имеются: превосходный «Сант Антонио да Падова» Козимо Туры, «Мадонна Кампори» Корреджо, пятиптих Доссо Досси (1520 г.), уникальный тем, что вертикаль полотен квадратной формы ориентирована вдоль их диагонали, по нескольку картин Гверчино и Тинторетто, много Гвидо Рени и Аннибале Каррачи. Из мировых художников следует упомянуть складень (переносную алтарную преграду) эль Греко и «Портрет герцога Франческо I д’Эсте» Диего Веласкеса, изображающий человека умного, властного и утонченного.
Подводя итог своим впечатлениям от Модены, я должен отметить, что город характеризуется высокой энергетикой; - я имею в виду темп жизни, плотность уличной толпы, интенсивность движения транспорта, состояние домов и дорожных покрытий. По сравнению с Моденой, Парма, хотя она того же размера, кажется провинциальным городом, даже как бы глушью. Это, конечно же, связано с тем, что в окрестностях Модены расположены автомобильные заводы фирмы «Феррари». Здесь же имеются два музея этой всемирно известной фирмы, которые я, естественно, проигнорировал, так как равнодушен к гоночным машинам.
В мои планы ночевка в Модене не входила, и, как только стемнело, я направился поездом в Феррару.
Феррара
Сойдя с поезда, я устремился по центральной магистрали виа Кавур – корсо Джовекка к расположенной на ней гостинице Лоу Кост Феррара, испытывая опасения: не повторится ли здесь то же самое, что со мной приключилось в Парме, в “European rooms”. И вот я – пред дверью, указанной в адресе. Жму на все кнопки, но ответа – нет. Тогда я звоню по телефону, указанному в ваучере. Мужской голос мне отвечает: «Нет никакого Лоу Костер Феррара, бай-бай!» «Час от часу не легче!» - подумал я, но тут заметил рядом с дверью табличку с другим телефоном. Набрав его, я услышал низкий женский голос, говоривший по-английски с сильным местным акцентом. Я себе представил средних лет даму с неприятным лицом, которая сказала: «пройдите по этой улице по направлению к центру, к дому №143 (я стоял перед домом №175), и откройте дверь кодом (она мне его продиктовала)». Найдя указанный подъезд, я обнаружил, что замок вздрагивает, но дверь не открывается, и снова позвонил. «Подождите, через десять минут я к вам приеду на машине» – ответила матрона, и я ее стал, нахохлившись, ждать, собираясь высказать все, что я думаю о сервисе Лоу Кост Феррары. Но вот к дому, скрипнув тормозами, подкатило роскошное авто, и из него, вместо пожилой матроны, выскочила очаровательная женщина лет двадцати пяти; вместо претензий, я ее радостно приветствовал: “Buona sera!”, и был встречен с ответной сердечностью. Дверь открылась (ее нужно было толкнуть, а не тянуть, как я старался); мы вошли в подворотню; сбоку в ней просто открывалась входная дверь в длинный коридор. Открыв дверь с номером 3, ключ от которой был вставлен изнутри, хозяйка ввела меня в мой номер, отличавшийся от обычного лишь тем, что все удобства находились в конце коридора. В него выходили еще два номера, но они были не заняты. Я был в совершенном восторге от своего размещения, о чем сообщил хозяйке гостиницы (это была явно она). Дав мне необходимые инструкции, и пожелав хорошего времяпровождения, хозяйка удалилась (будь я посообразительнее, ее присутствия вообще бы не понадобилось, так как проживание было мною оплачено заранее).
Осмотр Феррары я начал, конечно, с замка герцогов д’Эсте, построенного в XIV веке, как всякий средневековый замок, со всех сторон окруженного заполненным водою рвом. Он имеет квадратную в плане форму, с обширным внутренним двором и четырьмя прямоугольными башнями по углам. Замок не имеет зубцов; вид крепостного сооружения ему придают массивные кронштейны, поддерживающие галерею, обегающую его по всему периметру, включая башни. За этим исключением кирпичные стены четырехэтажного сооружения – гладкие, что подчеркивает массивность замка и придает его облику сугубую серьезность: - мол, не шути со мною! Вместе с тем, входные павильоны, пересекающие ров, уступчатые надстройки на башнях, белые балюстрады галерей, и циферблат часов, вносят в экстерьер здания элемент игры, удерживая на себе взгляд наблюдателя, когда он обходит замок по периметру. Должен вам сказать, что для замка д’Эсте я не нашел аналога – разве что – Сан-Джордано в Мантуе.
Повинуясь чувству долга, я совершил экскурсию по интерьерам замка вместе с потоком итальянской публики. Почему-то самый большой интерес у нее вызывают тюрьмы и казематы, в которые можно попасть, только согнувшись в поясе и вобрав голову в плечи. Я это тоже проделал, но только без удовольствия. Экскурсия предполагала выход на крышу – в «Сад Герцогини», и я тоже вышел; предложили осмотреть расписные потолки – и я их осмотрел; провели в герцогскую часовню - я и в нее вошел, но я мог бы ничего этого не делать – дворец интересен, главным образом, своим экстерьером.
С опаской покосившись на фигуру Саванаролы, неистового проповедника, уроженца Феррары, всплеснувшего руками в праведном негодовании (памятник поставлен на площади его имени), я двинулся к Палаццо Муничипале – муниципалитету, выходящему на площадь перед Собором. Выйдя на нее, я обомлел: фасад собора Феррары, известный мне по книгам об итальянской архитектуре, уникальный тем, что состоит из трех одинаковых частей, поставленных бок-обок, был занавешен попоной, на которой были заметны следы жалкой попытки имитировать его внешний вид; Собор впал в состояние глубокого ремонта, а я почувствовал себя от него пострадавшим.
В выигрыше же оказался предприимчивый местный житель, который установил на мольберте огромную фотографии соборного фасада и на ее фоне развернул бойкую торговлю альбомами, посвященными Собору.
Отвернувшись от обезображенного здания, я полюбовался Палаццо Коммунале. Несмотря на крепостные зубцы, опоясывающие поверху как здание, так и его прямоугольную башню, дворец выглядит приветливым и нарядным, - как со стороны фасада, так и со двора, откуда поднимается парадная лестница, окаймленная красивою аркадой.
Когда же я вышел на площадь Тренто-э-Триесте, то понял, что городские власти, затеяв ремонт, не смогли меня обездолить на все сто процентов, так как мне предстал совершенно умопомрачительный вид северной стены Собора. На всем ее большом протяжении стена декорирована прихотливым орнаментом из нескольких аркад с разным размером ячеек; часть из них поставлены одна на другую, часть – друг на друга наложены; изысканность этого украшения подчеркнута контрастом с кровлей Собора – примитивной и грубой, пронизанной тремя одинаковыми двускатными мансардами, выглядящими, как советские совхозные амбары. Восточная оконечность Собора отмечена белой колокольней прямоугольного поперечного сечения - уменьшенной копией колокольни Джотто во Флоренции, - и полуцилиндрической двухъярусной апсидой Бьяджо Россетти, выполняющей роль восточной стены храма; на ошеломленного зрителя она выкатывается внезапно, как тяжелая женская грудь из вдруг распахнувшегося декольте.
Поскольку интерьер храма был недоступен, я посетил Музей Собора, расположенный на противоположной стороне площади, войдя в него через клуатр церкви Сан Романо. Главным его экспонатом является триптих Козимо Тура: «Св. Георгий и Принцесса» и «Благовещение», с уже ренессансно выразительными, но еще не обмирщенными лицами персонажей, что характерно для кватроченто. Кроме того, я заметил несколько забавных скульптур, например, ребенка, сосущего вымя козы.
Далее я отправился блуждать по улицам города; густая их сетка, как она видится на снимках, сделанных с воздуха, едва ли не является главной достопримечательностью Феррары. В этом отношении особенно интересен Средневековый город, лучше всего представленный улицей Виа-делле-Волте. Застроенная вплотную примыкающими друг к другу двух-, трехэтажными домиками, узкая (двум машинам здесь не разъехаться), почти прямая, она то и дело ныряет под арку, или пересекает очередную поперечную улочку. Такие улицы встречаются и в других городах Италии, например, в Брешии, но там они короткие, а Виа-делле-Волте все длится, и длится, раскрывая по мере движения все новые перспективы, одна другой – завлекательней; кажется, что с каждой из них ты все глубже уходишь в прошлое, но нет: вскоре ты попадаешь в Новый город, тоже густо пересеченный, только его улицы - шире. На них выходят многочисленные храмы и дворцы; переходя от одной достопримечательности к другой, я добрел до церкви Санта-Мария-ин-Вадо (1495 г.), знаменитой не только интересной композицией своего экстерьера, но и потолочными росписями местного живописца Карло Бонони (XVII век).
Выйдя из храма, я обратил внимание на здание, все завешенное чехлом из синтетической ткани, как будто над ним потрудились Кристо и Жан-Клод (Christo et Jeanne-Claude – художники современного искусства); (они, например, в рамках художественного проекта некогда «упаковали» здание Рейхстага в Берлине), стоявшее на противоположной стороне улице, в некотором отдалении. Я справился с картой: - так и есть: это был дворец Скифанойя, одна из главных целей моего визита в Феррару, и он был, очевидно, закрыт на ремонт. Дело в том, что там находится один из всемирно известных шедевров монументального искусства Италии – фрески «Зала Месяцев», выполненные Франческо дель Косса (XV век). Я с ними хорошо знаком по альбомам репродукций. Не претендуя на духовность и психологизм, автор создал живописное пространство необыкновенной красоты и огромной занимательности, втиснув в него множество пейзажей, бытовых сценок, самых разных общественных типов, стада домашних, диких и фантастических животных, постройки, бытовые предметы, и Бог знает, что еще. Если считать, что монументальная живопись раньше выполняла ту же роль, что сейчас – кинематограф, то роспись «Зала Месяцев» являлась для современников Коссы приключенческим блокбастером.
Подойдя к хлопотавшему около дворца молодому человеку, я убитым голосом спросил, когда Скифанойя откроется для посетителей. «Через два года» - ответил он. Столь же неприятное переживание я испытал лишь однажды, когда, прибыв в Мантую, узнал, что Камера Спози (Супружеская Комната) дворца Сан-Джордано закрыта для посетителей, так как находящаяся в ней роспись Андреа Мантеньи пострадала во время последнего землетрясения.
В расстроенных чувствах отправился я на осмотр церкви Сан-Бенедетто-алла-Чертозо, чья колоннада, вогнутою симметричной по отношению к входу дугой охватывает обширную (~200;100м) травяную поляну; это фасад городского кладбища. Чистое голубое небо, красота и большой масштаб панорамы, строгие пропорции храма, замечательно гармонирующие с местностью, Вечный покой, исходящий от кладбища, примирили с постигшей меня неудачей, и я созрел для посещения дворца Диаманти, где размещены художественные музеи Феррары.
Построенный в 1493 – 1598 годах для семейства д’Эсте, Палаццо Диаманти, благодаря своим белым, в рубчик, стенам содержащий аллюзию на флорентийский Палаццо Строцци, является лучшим ренессансным памятником Феррары. В нем расположены: Пинакотека и Галерея современного искусства.
Хотя Пинакотека имеет совсем немного картин наиболее прославленных мастеров, например, «Осуждение Сан Маурелло» и «Мученичество Сан Маурелло» Козимо Тура, и «Кончина Девы» Витторио Карпаччо, в нем представлено большое собрание картин художников, представлявших «мейстрим» итальянской живописи на протяжении нескольких веков, и ты воочию убеждаешься, что их уровень был весьма высок. Более того, отсутствие гениев, которые могли выламываться из своей среды и опережать свое время, позволяет зрителю лучше понять, и даже «вписаться» в ту или иную эпоху итальянской живописи, с нею поговорить без экзальтации, не повышая голоса. Именно спокойное, плавное прохождение взглядом через множество картин создало впечатление об итальянской живописи, как неком обширном, непрерывном и цельном пространстве, в котором гениальные живописцы – это ряд отдельных вершин.
В Галерее современного искусства я посетил выставку Джованни Болдини (1842 – 1931), уроженца Феррары, выдающегося портретиста «Прекрасной эпохи» (примерно 1880 – 1914). Я бы охарактеризовал эстетику творчества Болдини одним словом: - «дендизм». В портретируемых современниках (по преимуществу, женщинах) подчеркнуты утонченность манер, изысканность поз, изящество стана, изощренность костюма, отрешенность взгляда, бледный цвет лица; это – не люди, а какие-то экзотические существа, эфемерные воплощения культа Красоты. На меня большое впечатление произвела твердость художника на занятых позициях, его верность избранному стилю, отточенному до совершенства; Болдини оставался лишь один шаг до декаданса, но он его не сделал.
Выйдя из Палаццо Диаманте, я продолжил ознакомление с городом. Когда я стоял перед домом Лодовико Ариосто, итальянского поэта, чьи произведения Сервантес пародировал в «Дон Кихоте», мобильник мне прозвенел прибытие эсэмэски; последняя гласила: «European rooms. Покупка 32€». Я аж поперхнулся от возмущения по адресу «Массимо Джиротти»; он-таки содрал с меня запланированные 30€! Что мне теперь делать? Не ехать же 100 км до Пармы! А потом до меня вдруг дошло: если мне нужно обращаться в полицию, - так я это могу сделать и в Ферраре! Быстро я разыскал здание квестуры, и позвонил в дверь. Когда меня окликнули по голосовой связи, я сказал, что мне нужно написать заявление. Дверь открылась, и в фойе ко мне вышел офицер; я ему рассказал про свой случай, и он меня попросил подождать. Через десять минут меня пригласили в офис, который своею меблировкой был скорее похож не на отделение полиции, а на рисепшн приличного отеля. Здесь не в казенной, а, скорее, в салонной обстановке обитали три офицера: двое мужчин и женщина. Меня пригласил к своему столу молодой капитан весьма интеллигентного вида. Так как я не решился в столь серьезном вопросе полагаться на свой итальянский, мы говорили на английском, который у полицейского был неважный. Тем не менее, занеся мои паспортные данные, и посмотрев эсэмэску в моем мобильнике, он быстро составил полицейский протокол, как будто только такими случаями и занимается, вручил мне его копию, и даже объяснил, куда с ним обращаться. Выразив офицеру свою российскую благодарность, с чувством выполненного долга я покинул квестуру.
На улице, меж тем, уже совсем стемнело. Мне оставалось выполнить последний пункт моего плана. Дело в том, что духом Феррары я заразился по прочтении романа Джорждо Бассани «Сад Финци-Контини» ( Giorgio Bassani “Il giardino Finzi-Contini” Milano, Arnoldo Mondadore Editore, 1991), все действие которого в ней и происходят. Я хотел найти то место города, где начинается история, рассказанная в романе. Главный его герой, Альберто, в десятилетнем возрасте, рискуя сверзиться, карабкается по наружной стороне городской стены. За ним из окна дома, стоящего к стене вплотную, наблюдает девочка, Миколь, которая сначала комментирует действия своего сверстника, а потом ими руководит. Так состоялось знакомство, которое герою счастья не принесло: Альберто полюбил Миколь, и стал ее женихом, но в планы Миколь женитьба не входила; она водила Альберто за нос, тайно живя с их общим знакомым, и тем сохраняя свою личную независимость, которую ценила превыше всего.
Согласно романного текста, дело происходило к Западу от железнодорожного вокзала – между Порта-Бенедето и Мюра-дельи-Анжели, – туда я и направился, тем более что именно там, как это видно на карте города, дома подходят вплотную к городской стене. Бродя по едва освещенным, заросшим деревьями и кустарником, безлюдным проулкам, я обследовал весь привокзальный участок городской стены, но этого, ставшего для меня знаковым, места Феррары так и не нашел: стена всюду была слишком низкой, чтобы на ней могло протекать событие, описанное в романе. Правда, в одном месте стена разрушена до самого фундамента, и я решил, что сто лет назад там-то она и была достаточно высокой. Мысленно поместив действие романа именно сюда, я испытал чувство внутреннего удовлетворения, посчитав свое задание выполненным до конца.
На следующее утро я выехал в Венецию.
Серениссима
В отличие от других городов Италии, в Венеции я бывал многократно, при каждой итальянской поездке стараясь в нее заглянуть хоть на денек. Притом на каждый такой день у меня было запланировано обследование района, в котором мне раньше побывать не довелось. На этот раз настала очередь местности, лежащей в северо-западной части острова между Каналь Гранде и Лагуной.
Здесь же я выбрал место для ночевки, и мне повезло: лоукостер «Леонардо» не только удобно расположен, чист и удобен, но даже меблирован в старом венецианском стиле: мягкая мебель, ковры, зеркала.
Мой первый маршрут пролег вдоль магистрали Страда-Нова – спрямленного пути, проложенного для туристов от площади Сан-Марко до вокзала Санта-Лючия параллельно Каналь Гранде. Я стартовал от церкви Санти-Апостоли, доминирующей над местностью благодаря своей высокой стройной колокольне; привлеченный ею, оказываешься внутри архитектурного ансамбля небольшой уютной площади, на трех сторонах которой расположены фасады: самой этой церкви, здания Скуола-дель-Ангело-Кустоде (ангела-хранителя), со скульптурой последнего, и дворца Ка’ Фалиер (он стоит на противоположном берегу узкого канала с мостиком над ним), пленяющего взор физиономией простенькой, но симпатичной.
Далее прямой участок Страды привел меня к красивейшему зданию Венеции – дворцу Ка’д’Оро, которым я доселе любовался с противоположного берега Каналь Гранде, или с борта вапоретто; теперь я пришел с суши, чтобы посетить расположенный в нем музей – Галерею Джорджо Франкетти. Однако не скрываю, больше всего меня интересовал интерьер этого архитектурного шедевра.
В кассе сидел интеллигентный мужчина, бородатый блондин с основательной проседью, который серьезно сказал:
- Администрация музея приносит Вам свои извинения, что сегодня экспозиция, расположенная на третьем этаже, закрыта для посетителей. По этой причине цена билета снижена на треть; кроме того, Вам в качестве компенсации предлагается посетить первый этаж дворца, как правило, закрытый. Вас это устраивает?
Еще бы это меня не устроило! И я начал осмотр дворца, выйдя во внутренний дворик, сообщавшийся с пространством первого этажа, сквозным на все стороны света, кроме Запада, через открытую колоннаду. Сразу же я подошел к стрельчатой аркаде, которой раньше любовался со стороны канала, и, опершись на балюстраду, высунулся наружу, чтобы посмотреть на Каналь Гранде в направлениях вправо и влево. Этим жестом я «сшил» мои новые впечатления - с прошлыми, обретя чувство чаемой полноты опыта «присвоения места», которое любишь. Я еще раз огляделся в пространстве первого этажа: колоннады, поддерживающие вышележащий этаж, мозаичный пол, мраморная скульптура юноши в «греческом стиле»; ярко освещенный солнцем внутренний двор с лестницей наверх… Запечатлев их в памяти, я поднялся на второй этаж для осмотра коллекции Джорджо Франкетти.
Здесь – целое созвездие имен: полиптих «Страсти Христовы» Антонио Виварини, «Мадонна с младенцем и Святым Онофрио» Карло Кривелли, «Мадонна с младенцем» Франческо Боттичини, «Бичевание» Луки Синьорелли, «Двойной портрет» Туллио Ломбардо, «Мадонна с младенцем» Сансовино (две последние работы – скульптуры), но главное произведение собрания – «Святой Себастьян» Андреа Мантеньи, для которого отведено особое помещение – комнатка, полностью открытая в общую залу, со стенами, отделанными полированным камнем. Перед этой картиной застываешь надолго, сраженный. Все полотно занимает человеческое тело, из которого истекает жизнь; оно дано не в натуралистической манере, а схематически, почти, как рисунок из альбома по анатомии; оно представлено как платоновская идея тела, и эта абстракция тебя поражает своим неожиданным явлением: открывается окно в какой-то другой, непривычный мир, и от этого становится немного не по себе. И я пришел к выводу, что Мантенья, как никто другой из старых итальянских мастеров, близок к современному искусству.
Двигаясь далее по Страде, и, по пересечении поперечного канала полюбовавшись фасадом выходящего на него Палаццо Дона-Джиованелли, украшенным двумя ярусами стрельчатых оконных аркад, я вышел на небольшую площадь, где напротив церкви Санта-Фоска стоит монумент Паоло Сарпи, а на противоположной стороне Страды находится Палаццо Коррер. Обогнув его по мостику, под острым углом пересекающим узенький канал, я оказался в очаровательнейшем уголке Венеции – на маленькой площади перед церковью Санта-Мария-Маддалена – изумительной классицистской ротондой, вход в которую осенен фронтоном, поднятым высоко на двух парах ионических колонн. Перед аркой моста на берегу канала имеется пристань, на которой я смог понаблюдать за высадкой двух пассажиров из гондолы «повышенной комфортности» - в ней, помимо мягкого диванчика, стояли два столика и кресло. Загрузив очередных пассажиров, гондольер оттолкнулся от берега, направляя гондолу под арку моста, столь низкую, что ему пришлось одновременно согнуться в поясе, чтобы не задеть ее головой.
Продолжая свой путь, я миновал Палаццо Дона и Скуола-делла-Люккези, пересек еще один канал, прошел мимо церкви Сан-Маркуола, и, миновав Скуола-э-Ораторио-ди-Кристо-Крочифиссо, вышел на прямой участок Страды, где она наилучшим образом являет свой облик торговой улицы. По обе ее стороны тянутся витрины магазинов, торгующих буквально всем: одеждой, шляпами, обувью, ювелирными изделиями, тортами, мурановским стеклом, мясной гастрономией, сувенирами, электроникой, фруктами, и т. д. и т. п. И здесь можно понять, что такое - Венецианская витрина, ибо больше нигде такого не увидишь. Товары, продаваемые в данном магазине, выставлены на витрине в виде художественной инсталляции, выполненной с таким мастерством, что перед ними хочется остановиться, а их рассмотрев – купить. Я в этом убедился на собственном примере, заблаговременно отворачиваясь от витрин магазинов, торгующих снедью, - так зазывно выглядят разнообразные сэндвичи, пирожные и сладости – мимо них невозможно пройти, даже если ты и не голоден. Да, венецианцы необыкновенно талантливы на двух поприщах – в искусствах и в торговле.
Перейдя через канал по мосту Гулье, я закончил свой маршрут осмотром интереснейшего экстерьера церкви Сан-Джеремиа-э-Лючиа, предоставляющего полный комплект зрительных утех: великолепно орнаментированный вход, полусферический купол, и стройную высокую колокольню.
Второй маршрут через северо-западную часть Венеции я проложил вдоль берега Лагуны; начинался он от церкви Санта-Мария-Ассунта, или Джезуити. Она расположена на берегу Лагуны, прямо напротив печального острова Сан-Микеле.
Храм построен в эпоху зрелого барокко (1714 – 1736), но композиция его фасада – сдержанная, без излишеств. Зато интерьер храма поражает яркой декоративностью, особенно – алтарь, украшенный витыми, глубокого профиля, колоннами, поддерживающими многоярусный, прихотливо изогнутый, увенчанный куполом свод. Церковь знаменита двумя картинами: «Мученичество Сан Лоренцо» Тициана, на которой святого поджаривают, как шашлыки на мангале, и «Вознесение Девы Марии» Якопо Тинторетто, густо заполненной персонажами. Выйдя из храма, и, достигнув в южном направлении канала, параллельного берегу Лагуны, на его берегу я остановился перед величественным фасадом Палаццо Дзен (1533 – 1553). А потом мой путь принялся петлять по ломаной линии, проходя берегами то одного канала, то другого, подчиняясь необходимости как отыскивать мостики, так и не пропустить ни одной достопримечательности. Чтобы, не затерявшись, придти на нужное место, приходилось все время глядеть в карту, и, когда я на время подымал голову, чтобы оглядеться, меня неизменно поражала неожиданная красота каждого нового вида, хотя это и были комбинации хорошо знакомых элементов: канала, втиснувшегося между стенами зажавших его домов, выстроившихся вдоль линии, которая, пробежав сотню метров, вдруг испытывает излом, развернув перед зрителем фасад небольшого палаццо; узкой набережной, прижатой домами к каналу, упирающейся в отдалении в горбатый мостик; двух фасадов, - один из них церковный, - стоящих перпендикулярно друг к другу, касаясь углами, образующих крохотную квадратную площадь, две другие стороны которой – узкие каналы; глухой стены большого здания, стоящей косо по отношению к линии домов, из-за которой она выглядывает; белой стены очередного палаццо, в которую упирается короткий отрезок канала, - в нем расчалены зачехленные моторные лодки; высокой колокольни, выступающей над хаосом так и эдак расставленных домов.
Так я осмотрел Палаццо Лецце, церковь Санта-Мария-делла-Мизерикордия, Скуола-Гранде-делла-Мизерикордия, церковь Сан-Марциале, Палаццо Мастелли с верблюдом на фасаде, церковь Сант-Альвезе, и другие; хотя проходил я знаменитым туристским маршрутом, был он безлюден; даже в интерьере церкви Санта-Мария-дель-Орто, где мог созерцать огромные полотна Тинторетто и картину Тициана, я пребывал в одиночестве. Лишь перед домом Тинторетто, ничем другим особенно не отличающимся, стояли с десяток туристов, читавших латинскую надпись на мемориальной доске.
Перейдя канал, я вдруг, совершенно неожиданно оказался на просторной площади, застроенной домами совсем не венецианского вида, как будто попал в другой город. Так и оказалось: это было площадь Нового Гетто с расположенной на ней Синагогой. Меня несколько удивило, что на площади был размещен пост армейского спецназа.
Вскоре я вышел на широкий канал – Каналь Реджио (Королевский), над которым высится массивный Трехарочный Мост (одна большая арка – посередине, и две маленьких – по бокам). Перейдя по нему, я оказался перед изысканно простым фасадом церкви Сан-Джоббе (Св. Иова), чьим единственным украшением является портал работы Пьетро Ломбардо (1467). Это - случай характерный, так как я смог засвидетельствовать: венецианские церкви, как правило, имеют простые, но запоминающиеся экстерьеры. Тем, что их интерьеры хранят живописные сокровища, я воспользоваться не смог, так как во второй половине дня большая их часть уже были закрыты.
Для завершения моего маршрута по Каналь Реджио, я вышел к Лагуне, где убедился, что достиг северо-западного края Венеции: на противоположном берегу Лагуны, с ее деревянными столбами, пятнами водорослей и желтого цвета водой, виднелись индустриальные пейзажи Местре.
Ознакомившись с еще одной частью Венеции, я в сетку ее карты вставил образы увиденного, прибавив их к тем, что уже хранились в моей памяти, и от этого дополнения Серениссима стала мне чуточку понятнее и ближе, хотя до полного в нее впадания мне еще далеко, как до неба.
Теперь, когда над Венецией начали сгущаться сумерки, мне еще предстояло выполнить последнее задание: приобрести итальянские книги для чтения. Я начал наводить справки, и доброжелательный молодой венецианец порекомендовал магазин «Театро Гольдони» близ моста Риальто, за одно предупредив, что он закроется в семь часов. До Риальто я дошел без труда, но когда стал спрашивать про местонахождение магазина, или даже просто театра Гольдони, то оказалось, что уличная толпа состоит из одних иностранцев, которые либо вежливо объясняли, что ничего про них не знают, либо отрицательно мотали головой, либо вообще никак на меня не реагировали. Промучившись так минут пятнадцать, сократившие оставшееся мне время до получаса, я решил сменить тактику выбора вопрошаемых: отбрасывая всех стоящих, всех медленно, или слишком поспешно передвигающихся, я стал отыскивать в толпе людей, идущих умеренным, деловым шагом, и тут же напал на венецианца, и получил все нужные мне разъяснения.
Огромное помещение магазина «Театро Гольдони» было совершенно безлюдным. До закрытия оставалось двадцать минут, поэтому нужные мне книги я начал спрашивать у продавца, которая их искала в компьютере. И что же? Произведений Томмазо Маринетти и даже классика Дино Буццати здесь вообще не оказалось! Хорошо, что три из нужных мне книг я уже приобрел в Парме и Модене, где книжные магазины оказались не в пример богаче: “Kaputt” Curzio Malaparte (перевод не требуется), “Sessanta Racconti” (Шестьдесят рассказов) Dino Buzzati, и “Quer pasticciaccio brutto di via Merulana” (Та кошмарная суматоха на улице Мерулано) Carlo Emilio Gadda. Быстро просмотрев полки, я выбрал толстый роман Il Piacere (Желание) Gabirele D’Annunzio. В отношении книг Венеция меня разочаровала.
Итак, моя поездка закончена. Завтра утром рейсом «Победы» я вылечу в Москву. Чтобы формально проститься с Серениссимой (может, я ее больше не увижу), я отправился на Сан-Марко, и ее запечатлел, ночную.
Заключение
Так завершился визит в самую прекрасную из знакомых мне стран – Италию. Главная, и самая поразительная ее черта состоит в том, что она полнится древними городами, расстояние между которыми – по несколько десятков километров, и каждый из этих городов буквально ломится от сокровищ архитектуры и искусств мирового уровня, и славен именами всемирно известных гениальных художников, поэтов, философов, музыкантов, певцов, композиторов. Ни в одной стране мира нет такой высокой плотности художественных шедевров всемирного значения на единицу площади, как в Италии. И так случилось не только из-за особой художественной одаренности итальянцев, но и потому, что к своему культурному наследию они относятся бережно (храмов не взрывали, икон не жгли, как некоторые).
Апрель 2018 г.