… Маша помнит время, когда в доме, где она жила в каморке у черного входа, каждая комната имела назначение: буфетная, гардеробная, детская, кабинет, гостиная, гостевая и т.д., хотя тогда Маша была совсем маленькой.
Когда она подросла, дом ничем уже не напоминал себя, прежнего. Вместо одной большой семьи, где все были ласковы друг с другом, в комнатах жили разные люди. У каждой семьи – одна комната. Иногда в семье было девять человек, иногда двое, как Маша с матерью. Матери ее от гудка до гудка не было дома, и Маша большую часть дня бродила по дому, по его широким коридорам, проходя иногда мимо таинственной комнаты, куда дети прежде не допускались, и дверь ее была всегда закрыта. Так, Маше, помогающей матери по уборке нижнего этажа, только раз довелось заглянуть внутрь.
Теперь же двери эти часто были распахнуты, и ничего любопытного там не было. По стенам стояли койки, почти вплотную. Общежитие для одиноких рабочих фабрики, куда мать и сама Маша, через несколько лет вперед, будут вставать дотемна и бежать с гудком на работу…
Когда хозяина убили в уличной неразберихе, в дом пришли матросы со штыками у плеча и увели оставшихся членов семьи.
- Ильин! Выводи. Все выходите… Свобода…
Машу с матерью оставили в их каморке. Дом недолго стоял пустой. Фабричное начальство заселило его рабочими фабрики и своей родней. Жильцы менялись, делали что-то, дрались, даже убили кого-то, после чего половина жильцов опять поменялась.
Маша Шинкарева, молчаливая и наблюдательная, ни с кем не делилась своими наблюдениями. И, со временем, стала забывать даже то, что в начале потрясло ее робкую душу.
Когда Маше исполнилось 12 лет, ее мать, захворав, умерла в больнице. Хоронить приехала родня, и тетка по отцу взяла Машу к себе на житье в казачью станицу. Ее приставили к люльке, в которой качалась теткина дочка. Потом Маша переехала к другой тетке (по матери), далее – к теткиной племяннице – тоже нянчить младенца. Принять в дом сироту из рода Шинкаревых было престижно перед знакомыми, полезно и в качестве бесплатной няни и помощницы на дому. Это давало лишний повод сказать: «Мы, Шинкаревы, своих не бросаем».
Маша за свою кротость и опрятность ценилась родней, но когда дитя вырастало из люльки, ее отсылали в другое место, в городок, деревню, или ж.д. станцию.
«Везде люди живут», - думала Маша. Ей хотелось иногда остановиться, остаться на всю жизнь, но приветливые поначалу, ее тетки и дядья, в конце концов, начинали тяготиться ею. Маша чутко улавливала настроение и готовилась уйти.
Чтобы жить со спокойной совестью, родные списывались между собой, решали, куда отправить сироту из рода Шинкаревых.
«Мы, Шинкаревы», - любили они повторять при случае. Но однажды Маша не поехала по назначению. Выбросила записку с адресом и, по совету спутницы, осталась в городе, где набирали девушек в санитарки в военный госпиталь, вновь организуемый.
- В белой косынке и белом халатике – это так красиво, - говорила Маше спутница, постарше ее. Но Маше надо было прожить еще два года, чтобы попасть в штат. И подружка научила ее «потерять» свидетельство о рождении и прибавить себе два года, Маша стала санитаркой, к своему счастью и удовольствию. Ее халатик сиял белизной, и молчаливая улыбка нравилась раненым бойцам. Один из них, выписавшись, отпущенный из армии в связи с окончанием войны, женился на Маше, и началась другая жизнь в одной из комнат длинного барака, служившего жильем простым нашим труженикам. Там же у Маши родились два сына, но это будет уже совсем другая история.