* * *
Двадцать седьмого августа мы с Катей были в Шперенберге. В военном городке нас встретили родные советские пятиэтажки, детские площадки с горками и качелями, типовая трёхэтажная школа с клумбами, со стадионом — всё, как дома, да только уже не дома — в гостях. Муж получил небольшую двухкомнатную квартиру, разгрузил с помощью сослуживцев контейнер, расставил мебель; ящики с остальными вещами ещё предстояло разбирать.
Иван был очень рад увидеть здесь Толика Кузьмина, которого знал по Афганистану. И за нашим первым ужином рассказал поучительную историю, услышанную от Кузьминых.
В июне прошлого года Толик прибыл к новому месту службы, через месяц с небольшим приехали его жена Светлана и дочь Настя. На следующее утро, проводив мужа, Света отправилась за продуктами. Переступив порог магазина, замерла в изумлении: витрина кондитерского отдела ломилась от наших родных советских конфет. От одного взгляда на «Красные шапочки» у Светы слёзы навернулись на глаза. А ещё «Раковые шейки», «Мишки», «Кара-кум»… В молочном отделе — сгущёнка. В мясном — тушёнка и несколько видов колбас. И венец всему — гречка, в Союзе давно уже ставшая великим дефицитом.
Решив, что такая роскошь временно, в честь приезда какой-нибудь комиссии из Москвы, Света принялась упорно и методично скупать продукты, заполняя холодильник и шкафы. Настя, узнав про конфеты, присоединилась к маме и в своей детской сумочке несла из магазина то кулёк конфет, то банку сгущёнки.
Сделав пять или шесть ходок и потратив все деньги, которые нашлись в доме, счастливая Света варила гречку и ожидала мужа, заранее предвкушая его восторг. Толик беглым взглядом окинул приобретённое, вздохнул и сказал: «На хлеб, я полагаю, денег не осталось? Что ж бывают в жизни огорченья: вместо хлеба будем есть печенье». Потом объяснил, что никакой столичной комиссии не было в помине, а то, что накуплено, есть в продаже всегда.
Вскоре я познакомилась с Кузьмиными, и Света со множеством подробностей пересказала историю, дополнив тем, что магазин обходила стороной до самой весны, продукты покупала в другом, хоть он и гораздо дальше.
Двадцать восьмого, с самого утра я отправилась определять Катю в школу. Разговорились с директрисой, спокойной, серьёзной дамой бальзаковского возраста, и она предложила мне работу в школе — полставки библиотекаря. Предложение, конечно, незавидное: что за эти полставки получишь? Но, с другой стороны, жёнам военных не приходится особо выбирать. Либо сиди дома, либо соглашайся на любую подвернувшуюся работу. Сидеть дома в мои планы не входило: не умела я этого. Посоветовалась с дочкой. То, что мы будем вместе ходить в школу и вместе возвращаться, ей очень понравилось. Иван тоже был «за». Так что на следующий день с трудовой книжкой, дипломом и профсоюзным билетом я была в школе.
Директор Ольга Александровна попросила сразу приступить к работе: у библиотеки собрались толпы детей, которым надо получить учебники. Проводила, познакомила с библиотекарем Ираидой Михайловной — очень маленького роста блондинкой лет пятидесяти, и я стала делать то, что говорила библиотекарь: находить формуляры, подносить книги. Катя тоже оказалась не лишней: ей поручили вытирать пыль на стеллажах, поливать цветы. Все три дня до первого сентября мы с дочкой приходили в школу к половине девятого, в час бежали домой пообедать, а потом снова в школу часов до шести. Тридцать первого ближе к вечеру закончили выдачу учебников и облегчённо вздохнули. А первого сентября, нарядные, с цветами и новеньким ранцем, спешили на праздничную линейку.
Через пару дней Ираида Михайловна сказала, что я не должна выписывать формуляры новым читателям: формуляры заполняются особым «библиотечным» почерком, практически печатными буквами.
- Покажите мне, как писать такие буквы, — попросила я.
- Этому учиться надо! - неожиданно сварливым тоном даже не сказала, а выкрикнула она.
Такой тон я объяснила усталостью от первых дней работы и на следующий день не поднимала вопроса. Потом напомнила о библиотечном почерке. Ираида Михайловна сделала вид, что не слышит, встала и ушла за стеллажи.
Вот оно как!
Выбирая время, когда в библиотеке не было посетителей, я срисовала с формуляров все буквы алфавита, дома в выходные потренировалась и со следующей недели спокойно выписывала формуляры детям, которые приходили записываться в библиотеку. Ираида Михайловна всё это прекрасно видела и вопроса о библиотечном почерке, которому надо учиться, больше не поднимала.
Мой рабочий день с половины девятого до половины первого. У Кати уроки до 12.20. Иногда она дежурила в классе: мыла доску, поливала цветы; учительница могла немного задержать; бывало, дочка, заговорившись с одноклассниками, забывала о времени. Заглядывала в библиотеку Катя никак не раньше половины первого: в час, в час пятнадцать. Я заканчивала работу, которой занималась в это время, собиралась и уходила. Почти каждый раз, наблюдая мои сборы, Ираида Михайловна смотрела на часы, качала головой, сокрушённо вздыхала. Не нравилось ей и то, что я обслуживаю читателей до половины девятого. Мы с дочкой приходили в школу в восемь с минутами, и, увидев меня, дети и учителя заглядывали в библиотеку. Выпроваживать их и говорить, что мой рабочий день начинается в восемь тридцать, у меня бы совести не хватило.
Я слышала о старом русском слове — «невзлюбить». И вот пришло время узнать его подлинное значение: было совершенно очевидно, что Ираида Михайловна меня невзлюбила.
Настал октябрь, и секретарша Вера, с которой мы быстро сблизились (наши дети учились в одном классе), стала понемногу рассказывать про Ираиду Михайловну. Та, впрочем, уже перестала меня интересовать: я успела побывать в санчасти и услышать столь желанный и дорогой для меня диагноз: беременность восемь-девять недель. Я выполняла свою работу, ни с кем не ссорилась, с улыбкой встречала и провожала детей и учителей, приходивших в библиотеку, а что там бурчит Ираидка, которую я про себя стала называть «полтора метра», мне было неинтересно.
От Веры узнала, что Ираида работает в Шперенберге второй год и очень хочет остаться ещё на год. Она давно разведена, у неё женатый сын и дочка на выданье — и каким-то чудом ей удалось приехать на работу в Германию. Когда выделили ещё полставки библиотекаря, Ираида хотела, чтобы эти полставки достались ей. Хотя, как она собиралась справляться с работой, неизвестно: после слияния двух школ учеников стало почти полторы тысячи, плюс восемьдесят шесть учителей. Директриса работает с июля этого года, но Ираиду успела раскусить.
Как-то Вера позвала меня в секретарскую и, пока там никого не было, давясь от смеха, шёпотом рассказала, что Ираидка приходила жаловаться на меня директрисе. Жалоба состояла в том, что у меня нет соответствующего образования, поэтому я не смогу справляться с работой.
- Но пока-то справляется? — наивным голосом спросила Ольга Александровна.
Ираидка застыла с открытым ртом.
Директриса взяла её под руку и вывела из своего кабинета со словами: «Всех денег не заработать, Ираида Михайловна. Идите, не отвлекайте меня от дел...»
Ивану я ничего не рассказывала о своей новой работе — всё нормально, работаю. Видели дома мы его совсем мало: такая служба.
Первый год в Германии стал для меня годом важных открытий и выводов. Знакомство с Ираидкой разрушило убеждение в том, что все люди равны. Я не хотела быть равной мелочной, брюзгливой Ираидке. Проработав с ней бок о бок до февраля — до декрета — поняла, что она не особенно начитана, туповата. Внешне никак не показывала своего отношения к ней: вежливо приветствовала, общалась по работе, вежливо прощалась, уходя с работы, но презирать Ираидку в душе мне никто не мог запретить.
Не сложились отношения и с одной из соседок — Люсей. Её привычка завистливо оглядывать чужую одежду, особенно украшения, сразу бросилась в глаза. Люся задавала какой-нибудь незначительный, неважный вопрос, сосед (чаще соседка) останавливался, а она жадно обшаривала его глазами. После одного случая я стала сторониться Люси.
В последних числах сентября встретились с ней у почтовых ящиков: я доставала письмо, а она спускалась по лестнице. День был не просто ясный, а сияющий, солнце било в окна, и в его лучах сверкнуло моё обручальное колечко. С криком «У тебя бриллиант!» Люся схватила мою руку и повернула кисть так, что я вскрикнула от боли. «Он не стоит того, чтобы ломать руку», — резко ответила я. Камушек на узком колечке был размером с булавочный укол, но в лучах солнца вспыхивал золотыми, голубыми и лиловыми искорками, и это было, действительно, красиво. Впрочем, для меня ценность колечка заключалась прежде всего в том, что оно было подарено мужем.
Люся часто пыталась заговорить со мной, задавала какие-то вопросы. Я отвечала предельно кратко и спешила отойти: её несытый, шарящий взгляд был мне крайне неприятен. А зимой другая соседка, с которой мы подружились, со смехом рассказывала, во сколько Люся оценила наши с Иваном дублёнки. Ещё больше нас рассмешило то, что цены Люся угадала с точностью до десяти рублей. Катину цигейковую шубку она, кстати, тоже отметила: возмущалась, зачем ребёнку покупать такую дорогую вещь — всё равно быстро вырастет.
Ещё я стала понимать, что деньгами следует называть только то, что можно обменять на что-то нужное, качественное, красивое. Обходя воронежские магазины и имея достаточное количество честно заработанных рублей, я не могла эти рубли потратить: не на что было. То есть в кошельке моём лежала резаная цветная бумага. Всё это я сказала мужу и предложила покупать впрок одежду, обувь, вещи для дома, выбирать не остро модное, но добротное, чтобы можно было носить в будущем. Иван ответил, что из-за тряпок люди, собственно, и рвутся работать за границей. Как их за это осуждать? Раздетым-разутым ведь не пойдёшь. Нужно и постельное бельё, и полотенца, которые в Союзе достают по блату. Человеку вообще много всего нужно. Сам он не очень разбирается в одежде и прочих вещах, поэтому в этом вопросе полностью доверяет мне.
Прошло несколько лет, и моим знакомым, уже в Союзе — в Мурманске, а потом и в Воронеже — приходилось выбирать, что купить: новые колготки или килограмм ножек Буша, чтобы неделю пытаться накормить этим килограммом семью. В эти тяжёлые во всех смыслах годы мы обращались к германским запасам, так что я, мой муж и мои дети всегда выглядели достойно.
Работая до обеда, я много времени посвящала дому. Из Воронежа привезла свои студенческие тетради и учебники немецкого, вспоминала язык и занималась с Катей. В Германии можно было купить хорошую пряжу, и я с удовольствием вязала. По выходным мы ходили в гости к Кузьминым или они приходили к нам. В феврале пошла в декрет. Пятнадцатого у нас были гости — сослуживцы Ивана: очень душевно посидели, отметили вывод войск из Афганистана. А пятого апреля в жизни нашей семьи произошло огромной важности событие — родился сыночек Вадик. Имя выбрала Катюша и, как только мы с малышом приехали домой, деятельно и серьёзно стала помогать мне ухаживать за братиком. Сынок был спокойным, хорошо кушал, по ночам спал, дочка с радостью гуляла с ним на улице, и у меня хватало времени, чтобы печь пироги, ухаживать за собой и даже читать немецкие газеты.
Пятого июля устроили маленький праздник: Вадику исполнилось три месяца. Потом начали собираться в отпуск. Больше всего в таких сборах мне нравилось пересматривать и укладывать гостинцы. В Германии всё, что получала за свои полставки, тратила на подарки родным, хотелось привезти что-то по-настоящему хорошее и нужное, ведь, когда родится ребёнок, мы уже не потянем дорогих подарков.
Свекрови купила плащ с подстёжкой, выбрала приятный оттенок бежевого: свекровь худенькая и в плаще цвета кофе с молоком не будет выглядеть полной. Гале, её мужу и сыну — по джинсам. Папина сестра тётя Валя — большая мастерица, она пошла на пенсию и из пряжи, которую мы привезём, навяжет красивых вещей и себе, и Костику с Володей. Маме то, о чём она давно мечтает, — костюм «на выход», серо-голубой, под цвет глаз. Папе красивый тёплый свитер. Ну и ещё подругам приятные мелочи.
- Мам, а ты любишь дарить подарки? — спросила Катя, года я пыталась застегнуть молнию на распухшей сумке.
- Конечно, люблю, — не задумываясь ответила я.
- Потому что ты добрая, — подытожила дочка.
Добрая? В тридцать лет слово «добрый» казалось мне каким-то детским, может, и не очень серьёзным. Оценивая людей, я оперировала понятиями «ум», «честность», «порядочность», «ответственность» — так меня научили. Однако услышать такие слова от своего ребёнка было необыкновенно приятно.