Не помню Джульбарса щенком. Головастым, глупым и доверчивым. Молодой он был уже очень рослый для меня, но веселый, любил прыгать, класть кому-нибудь свои лапы на плечи,и лизать лицо алым шершавым языком. Юность его закончилась очень быстро. Мы переехали в суровый заснеженный край, где жили охотники и рыбаки, лето было коротким, и в поселке близ озера Байкал жила тьма собак. Отнюдь не мелкой породы. Это были, конечно, большей частью дворняги, но какие! Их использовали для охраны жилья, как ездовых псов, и для охоты. Были, конечно, и умницы лайки, которых охотники старались не держать в поселке, стараясь уберечь от жестоких драк и смешения породы. Дело в том, что уже в течение двух столетий, а то и больше, в этих местах добывали самого ценного соболя, и хорошая лайка была кормилицей. На медведей, которых тут было пропасть, ходили со сворой собак. Как правило, две-три из них медведь успевал покалечить, пока его не успокоит жакан - тяжелая пуля, отлитая охотником в форме специально на такой случай.
В общем, собак в поселке хватало. Преобладал какой-то местный вид крупного пса с желтыми отметинами на голове и у глаз, неопределенно бурого окраса. Ездовые собаки уже отживали свой век, и на них ездили лишь охотники, зимой приезжавшие в поселок за припасами, да ребятишки. Легкие сани для собак, они же нарты и упряжки, уже были редкостью, преобладали широкие короткие розвальни, или, наоборот, очень небольшие спортивного вида сани, развивавшие хорошую скорость. В поселке были и лошади, на которых рыболовецкие бригады целым обозом ездили на Байкал и окрестные озера на санях, в поселке подвозили с базы ОРСа товары для магазинов, но в продаже уже были и легкие мотоциклы, которые начали вытеснять гужевой транспорт.
Особенно много техники нагнали в поселок с образованием нового леспромхоза, сплавной конторы и лесничества, что совпало с нашим приездом. На небольшой реке с тунгусским названием Шанталык, притоком реки Баргузин, вырос новый поселок, где жили приезжие рабочие. Леспромхоз выстроил гаражи, разбил на краю болота большой тенистый парк с танцплощадкой, появились столовые и магазины ОРСа, конторы, новый клуб, Дом быта, почта и детский сад с начальной школой. Старый рыбачий поселок, отделенный молодым сосняком от улицы, где жили рабочие сплава, постепенно сросся с поселком леспромхоза, но сохранил свой облик - крепко сбитые дома с резными воротами и высокими заборами, и образ жизни. Кроме рыбаков, там жили работники рыбоконсервного комбината, была своя школа, почта, и прочие постройки.
Собаки там тоже были, хоть куда, не собаки, а зверюги, и тем приезжим, кто навез сюда своих псов, пришлось держать их на цепи, иначе, их просто быстро порвали бы чужие псы. Бродячих собак было мало. В те времена особым спросом пользовались унты из тяжелых и пышных собачьих шкур, а в сани-розвальни клали для мягкости и тепла меховые полсти, шитые из медвежьих и собачьих шкур. Были среди местного населения настоящие умельцы по выделке и изготовлению унтов, и они не испытывали недостаток в сырье. Порой псов приходилось отстреливать, и одной из самых неприятных местных привычек была манера не закапывать убитых псов, а укладывать их рядком в сосняке, где яростно полыхали летом розовым цветом заросли багульника а под ними раскинулись поляны толокнянки, брусники и шикши. Вонь в лесу стояла невообразимая, и все ругались, но искоренить это дело не могли ещё много лет. Собачьи кладбища обходили далеко стороной, и долго ещё потом ветер носил клочья шерсти, а вороны и лесное зверье посещали ряды собачьих скелетов, почернелых от дождей и солнца.
Джульбарс с честью выдержал немало драк с местными псами, и тем немецкая овчарка оказалась не по зубам. Похожий на крупного волка, широкогрудый, с мощными клыками и сильными лапами, Джульбарс быстро заматерел, но ожесточился. Он уже не играл и не ласкался, и днем мрачно сидел на цепи, глодая кости, а ночами совершенно непостижимым образом рвал цепь, прыгал через забор, и отправлялся обследовать ближайшие улицы. Улицы нового поселка были ещё короткими, дома сплошь с широкими палисадниками, и преобладали четырехквартирные здания с высокими крышами. Наш дом резко отличался от них, пестрел черными буквами и цифрами на брусе, и был перевезен сюда из другого района. Отец - старший лесничий, ходил в форме с петлицами и дубовыми листьями, носился на своем мотоцикле по кордонам лесников, был горяч, нетерпелив, и скор на руку. Лесники его уважали. Оклад у лесников был небольшой, но каждому полагалась лошадь, гладкоствольное ружье, кордон и заимки, а работа в лесу давала возможность охотиться. И лесники своего не упускали.
Очень суровые на вид, они ходили в мехах и, пока не обзавелись мотоциклами и аэросанями, ездили зимой в розвальнях, а летом больше верхом, успевали рыбачить на реке Баргузин и на Байкале, и были кордоны, расположенные близ берега озера, и даже на островах, где находилось лежбище байкальской нерпы. Промышляли медведя, белку, но лакомой добычей был соболь. За это могли влепить крупный штраф или навесить статью. Баргузинский заповедник, основанный совсем не декретом Ленина, как нам утверждали в школе, а ещё при царе, в 1916 году, когда популяция лучшего в мире баргузинского соболя стала исчезать с молниеносной быстротой, находился совсем недалеко от поселка. В этом заповеднике работали егеря, целое десятилетие выживавшие с охраняемой ими территории охотников-эвенков, и в их задачи входила не только охрана ценного зверька, но и увеличение его поголовья. Одновременно там же разводили лис-чернобурок, и других ценных зверей. Расселение молодых соболей в других районах тоже осуществлялось благодаря егерям, которые понимали, что для растущей популяции нужны обширные пространства. Охота на соболей была разрешена только промысловикам, и для этого их, вместе с припасами, забрасывали зимой вертолетами очень далеко в тайгу. Однако, лесники тоже ухитрялись добыть ценный мех, который легко можно было сплавить перекупщикам. В общем, жили они очень даже неплохо, зимой имели свежее мясо, со стола не сходили соленый и свежий омуль, байкальская осетрина, жирный налим, сиг, щука и караси. Прибавьте сюда ягоду, от брусники до черной смородины, боровую дичь, и тогда поймете, что это куда лучше задымленных городов с их заводскими трубами,и серым, отнюдь не ярким бытом.
Байкальский осетр тогда ещё не был редкостью. Он резко отличается от своих собратьев с Волги, Каспийского моря, Оби и Енисея, очень жирный и имеет два подвида. Как выяснилось впоследствии, байкальский осетр даже генетически резко отличается от других видов осетров. Недаром протопоп Аввакум в своей книге путает его с крупной стерлядью. Жир осетрам озера необходим, как и нерпам, чтобы жить в ледяной воде. Жарить байкальского осетра невозможно - он плавится, как рыбка голомянка, эндемик Байкала, состоящая почти сплошь из жира, да так, что её тушка просвечивается на солнце и виден скелет. Осетра надо подсолить, подкоптить, а если нет времени, варить исключительно на пару.
Холодильников в то время не у кого не было. В поселке они имелись только на рыбоконсервном комбинате, да для завоза мяса из бурятских летних стойбищ, расположенных на северо-восток от Байкала на древних пастбищах Баргузинской долины, в поселке имелся холодильник мясокомбината, хотя никакого забоя скота тут не было, и туши привозили чисто на хранение. Поэтому жители поселка рыбу впрок солили, коптили, а домашних кабанчиков били лишь исключительно с наступлением морозов. Этакий рыбно-мясо-ягодный рай, хотя климат на Баргузинском заливе достаточно суров, зимы длинные, снега, как на Камчатке, и до того, как Байкал замерзнет на зиму, дуют сильные ветра.
Но вернемся к псу Джульбарсу - единственной немецкой овчарке в этих местах, быстро ставшего ночным хозяином нового поселка. Возможно, он и не начинал первым драку, чувствуя свою силу и превосходство. Но ушлые байкальские псы, порой ходившие на медведя, никак не хотели с этим смириться, и налетали первыми, подымая ночами злобный лай. Джульбарс по волчьи занимал оборону, приткнувшись спиной к забору, и, как Белый Клык в романе Джека Лондона, лишь скалил клыки. Псы налетали, и злобный лай сменялся жалобным визгом - одним быстрым движением головы овчарка рвала горло, и раздирала лапой живот. Если соперник был один, и тоже начинал лаять, Джульбарс первым бросался в драку, и спустя две-три минуты деловито бежал дальше, оставив на снегу труп врага.
Кстати, откуда пошла такая мода - давать каждой второй овчарке кличку Джульбарс? Думается, ещё с довоенных фильмах о пограничниках. Там показывали баев и басмачей Средней Азии, и пограничники давали эту кличку своим овчаркам не просто так. Джульбарс - это каспийский тигр. Некогда такой тигр водился от Персии с Арменией и Грузией, где Шота Руставели создал поэму "Витязь в тигровой шкуре", до Каспийского моря и Арала. Тигры жили вплоть до Горного Алтая, но это были не те амурские тигры, которых ещё называют уссурийскими, которые некогда забегали до Иркутска и Бурят-Монголии из Маньчжурии, и тамошние гербы носят изображения этой крупной кошки. Джульбарс - он же каспийский тигр, он же туранский тигр, отличался от амурского окраской, количеством полос, длиной шерсти и размерами, встречался в камышах,где водились кабаны и прятались сайгаки, на Арале и в районе Коканда вплоть до 30-х годов XX века, и был начисто истреблен.
Джульбарс был истинным тигром среди местных собак, непризнанным королем и лидером, и усмирял непокорных псов смертью. Все остальные шавки, поджав хвосты, прятались в свои дыры, вырытые под забором. Крупные смелые псы такой способ покидать хозяйский двор считали зазорным, сигали через высокие заборы, с лету кидались в драку, и пали жертвами могучей немецкой овчарки. Под горячую лапу Джульбарса попало несколько лаек, в том числе пара хаски, и чей-то белоснежный самоед. Основными жертвами были те самые местные псы с желтыми отметинами на голове. С виду вполне добродушные, они становились неистовыми при виде зверя или чужой собаки. И пали в количестве, не менее двух десятков.
Долго такое продолжаться не могло. По утрам к отцу приходили с жалобами соседи, сослуживцы, и прочие жители поселка. Дескать, опять ваша овчарка порвала за ночь три собаки, управы на него нет. Отец вздыхал, ругал Джульбарса последними словами, но пес только прижимал уши, и вилял хвостом, ожидая остатки супа, хрящи и свиные кости, а на худой конец хоть вареную картошки с рыбьими головами.
Погибшие псы занимали почетное место в веренице скелетов в сосновом подлеске. Копать им могилы, да ещё зимой, отец категорически не желал. Мол, скоро, этот лесок снесут, и застроят новыми двухквартирными домами - в поселке намечали открыть ещё несколько крупных предприятий, и он рос, как на дрожжах. Джульбарсу надевали более тяжелую цепь, накрепко прибитую к его большой будке, но на ночь эту же цепь крепили кольцом на проволоку, протянутую вдоль двора, и овчарка опять периодически ухитрялась сбегать на улицу, гремя цепью, которая выдержала бы и медведя. Уцелевших псов поселка жители догадались садить на цепь, и компромисс был исчерпан. До поры, до времени.
Время шло, поселок рос, и тут видели и сезонников, приезжающих на Байкал на лето, и моряков растущего лесного порта, и лесных пожарных, которых почему-то называли "летнабовцами". Никакого отношения к летчикам-наблюдателям они не имели. Пожары в лесах вспыхивали летом, и тогда появлялась пожарная авиация, состоящая из "Аннушек- кукурузников" и окрашенных в красный и оранжевый цвета вертолетов. Эта новая техника и возила теперь лесников и лесных пожарных тушить горящие леса, а также патрулировала все окрестности Баргузинского и Чивыркуйского заливов.
"Летнабовцы" были сплошь из демобилизованных десантников - молодые здоровые мужики, которым сам черт не брат, и которые отчаянно прыгали с парашютами близ очередного лесного пожара,чтобы рубить просеки, рвать взрывчаткой противопожарные полосы в тайге, и пускать встречный пал. Нынешним десантникам до них далеко - они на тайгу, где можно легко поломать ноги или напороться на сук, не прыгают.
Отец пропадал с ними на пожарах, и приезжал помыться в бане, весь пропахший дымом. Зимой он ухитрялся совмещать работу лесничего с работой инженером в леспромхозе, а летом принимал активное участие в работе сплава.
Вот на этот сплав на сезонные работы и прислали как-то осужденных людей, которых в хрущевские времена называли тунеядцами или туниками.
Надо полагать, настоящими тунеядцами были среди них далеко не все. После войны часть людей неохотно возвращалась в колхозы и на заводы. Кто-то шил сапоги и унты, кто-то держал хозяйство, хотя в те годы государство напрочь уничтожило своими налогами во многих сельских дворах овец и прочий скот. Были, конечно, и представители богемы - художники, поэты и прочий талантливый чудаковатый люд.
Если ты не член Союза писателей или художников, значит туник. Такой подход был очень удобен для того, чтобы вдоволь поиздеваться над неугодными. Скажем, самым известным туником, как оказалось впоследствии, был будущий лауреат Нобелевской премии Иосиф Бродский. Среди тунеядцев, принудительно отправленных на Байкал сплавлять лес, были жители самых разных городов, и мы впервые увидели на них не задрипанное трико, обвисшее на коленках, а самые настоящие спортивные костюмы. Голубые, с белыми полосками по воротнику,и по шву, как лампасы. Стильную городскую одежду туники быстро сменили на сапоги-бахилы, телогрейки-ватники, и серые кепи, но но ловить рыбу так и не научились.
Это было удивительно - на сплаве, где они бестолково бегали с баграми по бонам, подгоняя бревна, остаться без рыбы мог только ленивый. Не помню, как и где кормили туников, но они вечно были голодными, и по вечерам шлялись по поселку в поисках съестного.
Сразу участились кражи, драки,и случаи поножовщины. Сроки у туников были очень небольшие, всего лишь на летний сезон, но народ там подобрался разный, вплоть до бывших уголовников, городской шпаны и ворья. Воровать у местного населения, честно говоря, было почти нечего. Из мебели, сделанной не местным столяром, а на заводе, в быту были только кровати с панцирными и пружинными сетками, да редкие диваны, телевидение тогда было только в населенных пунктах по Транссибирской магистрали, а построить подстанцию здесь мешали горы. У отца был шикарный по тем временам радиоприемник "Октябрь" с двумя мощными динамиками и величиной с большой телевизор. Но и он несколько лет брал радиоволны с жуткими помехами, хрипел, шумел, и вражеские передачи "Голос Америки" и "Свободная Европа", которые любил слушать отец, нарочно глушились властями, превращаясь в какофонию звуков и отрывистые фразы о событиях в мире и Советском Союзе. Было ещё местное радио, по которому пели бодрящие советские песни, звучала бурятская речь диктора из Улан-Удэ, да порой визгливо пели тонкими голосами китайские певицы. В ходу у них была песня "Русский с китайцем - братья навек!", и никто ещё не думал, что скоро сгустятся тучи, будет Даманский и Казахстан, и Великий Кормчий Мао Цзэдун начнет клеветать на Советский Союз и угрожать войной.
В общем, воровать у местных жителей туники могли только рыбу, картошку, да меховые изделия с добротными сапогами, ружья, ножи и самовары. Вот, пожалуй, весь перечень добра, поскольку других ценностей, кроме ещё старого мотоцикла, да кур с поросенком, ни у кого не было. В этом поселке с его ветрами, ничего не росло, сажали только картошку, держали кусты малины, да редко кто из местных отваживался завести на огороде грядку-другую зелени, вроде редиса и зеленого лучка.
Поразительно, но факт, что среди местных заниматься огородом, грядками и теплицами считалось западло. Мы, мол, не китайцы, а рыбаки, лесники и охотники. И снабжали поселок свежей ранней зеленью два-три китайца, жившие в районном центре верст за пятьдесят от Байкала, где высокие горы защищали посевы от ледяных ветров, и климат был куда мягче. Стоило кому-то из мужиков заняться огородом, и кроме картошки, разбить грядки, как он тут же получал от соседей насмешливую кличку "Китаец". Так их и звали: "Вася-китаец", "Кеха-китаец", не рыбаки, не добытчики, не таежники. Домоседы.
Для туников в поселке построили барак, и на работу водили под конвоем. Для этого, и чтобы пресечь драки и кражи, с торца барака сделали пункт милиции. Чтобы, значит, осужденные на принудительные работы туники были под постоянным контролем. Ночами стражи крепко спали, и туникам никто не мешал воровать рыбу, которую простодушные местные жители вешали вялиться на гвозди, набитые по глухой стене дома, в тени, подальше от мух, и на ветерке. Жертвами тунеядцев стали несколько поросят и самоваров, десятка два кур, и вооруженные до зубов местные охотники пригрозили, что постреляют всю эту сволочь, если туники не угомонятся.
Охотники не шутили. Кроме карабинов для промысловой охоты во многих семьях имелось по два-три гладкоствольных ружья, которые можно было тогда купить в любом сельпо за тридцатку, и даже дедовские берданки. Это никак не входило в планы милиции, и они заказали из города несколько собак-овчарок.
Прошедшая война сделала из овчарок не только сторожевых псов, оберегающих границу, или отару овец, розыскных ищеек, но и лагерных собак. Немецкие овчарки широко использовались в концлагерях не только в Германии, и именно в Сибири были сосредоточены многие советские зоны и лагеря. Вначале - для "врагов народа" и уголовной шпаны, потом для изменников родины - настоящих и мнимых, и военнопленных Вермахта и японцев. Это были уже злющие псы, порой натасканные именно на людей. Впрочем, в поселок прислали молодых овчарок с кинологом, которые просто сопровождали туников на работу, и никто их на осужденных не натравлял.
Теперь мы подходим к финалу этой истории, главным героем которой является всё же пёс Джульбарс, а не туники.
Как-то Джульбарс опять оборвал якорную цепь, на которую его посадил отец, и отправился в обычный ночной дозор. Впервые встретив родственных ему псов, он, должно быть, умилился,и хотел просто дружелюбно обнюхать милицейских овчарок. Может быть, ознакомить их с окрестностями, где на опушке леса можно задавить зайца, или просто побегать вместе по спящему поселку.
Увидев чужака, милицейские псы яростно кинулись в драку, забыв,что являются здесь представителями закона. Были они молодыми,мало каши ещё ели,и закаленный в боях с волкодавами и собаками-медвежатницами Джульбарс порвал лагерных псов. Наповал. Ошалелые стражи порядка, выскочив из барака на шум, пустили в ход свое табельное оружие.
Так пал пёс Джульбарс, расстрелянный взбешенными милицейскими. Мир праху его.