Полковник Диего Вильямарос в подзорную трубу разглядывал укрепления мятежников. Еще недавно треугольный равелин крепости походил на вазон с яркими красными цветами: это на фоне серых стен алели береты карлистов, отчаянно отбивавших атаки правительственной кавалерии. Сама крепость пала час назад: там, где реяли белые флаги с красным бургундским крестом, теперь развевались просто белые полотнища, без креста. Долгожданная капитуляция.
И лишь из равелина, похожего на наконечник копья или стрелы, нацеленный в сердце врага, продолжали звучать выстрелы. Это, несмотря на то, что залпы артиллерии давно посшибали торчавшие из бойниц плоские красные «цветы».
Но по-прежнему слышались выстрелы, и неосторожно оказавшегося в опасной близости от непокорного равелина всадника или его коня срезала пуля. Поле перед равелином было усеяно мертвецами, из-под убитых лошадей торчали ноги, руки, головы отчаянных рубак-кавалеристов, сметенных залповым огнем.
«Эти алые береты, - прекрасные мишени для наших стрелков, - думал полковник, озирая равелин и окрестности. – Сколько еще осталось этих фанатиков за стенами укрепления? Наверное, с полдюжины. Они скоро выдохнутся!» - он заметил в окуляр трубы пушку, а возле нее – человека в красном берете. Он сделал знак адъютанту, тот услужливо подбежал к полковнику, вытянулся по струнке.
- Немедленно к капитану артиллерии. Пусть пальнут еще раз по этому змеиному гнезду! Крепость взята нами, а равелин еще дышит. Пусть вышибут из них дух.
Едва адъютант вскочил на коня и поскакал к батарее, как раздался пушечный выстрел и снаряд разорвался у самого подножия холма, на котором стоял Вильямарос. Испуганно заржали кони.
- Черт, куда ж ты целился?! – Хосе Фернандес подскочил к каталонцу Хавьеру Гарсиа-и-Пиньолю. – У нас снарядов осталось совсем немножко.
- Я целился в их командира, - виновато пробормотал Хавьер, осматривая орудие. – Так и есть, прицел сбит.
- Отойди! – Фернандес схватил незадачливого бомбардира за плечо и оттолкнул в сторону, присмотрелся к стволу пушки. – Видишь, какой у нее угол возвышения? И ты намеревался вдарить по вершине холма!
Что поделаешь, Хавьер не был профессиональным артиллеристом. Все орудийные расчеты на равелине давно выбило яростным огнем кристиносов, тела убитых были сложены в кордегардии. В живых остались только четверо: уроженец Кастилии капитан Хосе Фернандес, отчаянный баск из Наварры лейтенант Рауль Эррера, солдаты каталонец Хавьер Гарсиа-и-Пиньоль и житель Галисии Пабло Альваро де Марина. Одна пушка на четверых (остальные разбиты), зато большой запас ружей и патронов. Если бы их было не четверо, а четыре десятка, равелин, быть может, продержался бы до подхода основных сил Кабреры, которые отобьют крепость у проклятых либералов – в этом не сомневался никто. Однако численный перевес был на стороне неприятеля, крепость после нескольких дней беспрерывных атак и интенсивной бомбардировки пала, и поредевшее воинство с криками «За Марию-Кристину!» хлынуло сквозь проломы в крепостной стене. Отдельные очаги сопротивления были быстро подавлены, тех, кто не желал сложить оружие, расстреливали у крепостной стены – и последние защитники равелина слышали доносившееся из павшей твердыни пение «Ориаменди», прерываемое ружейными залпами.
За Бога, за Родину, за короля
Сражались наши отцы.
За Бога, за Родину, за короля
Будем сражаться и мы.
Последние защитники равелина подпевали героям. После каждого залпа они истово крестились.
- Вот и еще одна стайка душ воспарила в рай, - хрипло промолвил Рауль и тут же заходился в кашле, выплевывая вместе с мокротой крупинки пороха.
- Скоро и мы присоединимся к ним, - Хавьер громко чихнул: его тонкое обоняние с трудом выносило крепкий пороховой дух, пропитавший каждый камень непокорного равелина и каждую частицу живой и мертвой плоти его защитников. Он снял алый берет и принялся колотить им о колени, выбивая все тот же чертов порох, кирпичную пыль и каменную крошку.
- Сколько нам еще осталось? – просипел Пабло. – Час, полчаса?
- Сколько Богом отмерено, - Хосе вновь перекрестился.
Пабло стряхнул пыль с видавшего виды мундира, осторожно подполз к развороченной снарядом бойнице, выглянул на секунду:
- Готовятся к залпу, – галисиец указал в сторону гряды невысоких холмов: оттуда на равелин нацелились дула орудий, возле которых суетилась прислуга.
Они сгрудились в дальнем углу равелина – наименее опасном, куда долетали только каменные брызги, но и они ранили бойцов: лицо баска было покрыто мелкими царапинами, у каталонца ушиблено левое плечо, у галисийца рассечен лоб, а у кастильца куском камня перебит нос, который стал похожим на клюв стервятника. Всех четверых покрыла толстым слоем пыль, перемешанная с сажей, пот прочертил извилистые траектории на серо-коричневых лицах. Уже перевалило за полдень, а во рту уцелевших бойцов-карлистов не было маковой росинки, во фляге каждого остались по нескольку капель. На их глазах погибли товарищи, защищавшие равелин, и только этих четверых судьба как будто хранила – ни одного серьезного ранения. Видимо, готовила для чего-то.
- Пли! – прозвучало над батареей. Дула пушек выбросили дымки – как будто некие великаны закурили десяток сигар одновременно. Грохот, свист – несколько снарядов разорвались рядом с равелином, обдав его волной осколков, осыпав землей. Другие обрушились на стены укрепления.
Четырех карлистов подбросило, стены содрогнулись, куски штукатурки посыпались на головы защитников. По стенам зазмеились новые трещины.
Под потолком образовалась еще одни брешь. Кусочек неба с клочками облаков и высоко взмывшей чайкой.
- Чайка… Как у нас в Галисии. Синева неба, зелень моря – и чайки, чайки, много морских птиц… - громко зашептал Пабло Альваро де Марина.
- Эта речная, - Фернандес сплюнул навязший в зубах порох и каменную пыль. – До моря отсюда далеко.
Чайка исчезла. Медленно рассеивался дым. Полуоглохший Эррера пытался прочитать по губам, что говорят его соратники. Гарсиа-и-Пиньоль тупым концом огрызка карандаша ковырялся в ухе.
- Так нам все перепонки вышибет. Прибудем туда глухими, - ворчал он.
- Чего? – прокричал баск.
Каталонец только помотал головой, вытер тряпочкой пыль с карандашного огрызка и принялся вращать глазами по сторонам: все вроде бы целы.
Серая, красноголовая птичка, бойко чирикнув, юркнула сквозь брешь в стене, заметалась под потолком.
- Смотрите-ка, а у нее на голове – алый берет! – галисиец натужно рассмеялся.
- Это - коноплянка, - бросил Фернандес.
- Даже птахи любят законного короля, - Пабло привстал и попытался поймать рукой крылатую «карлистку», но та, сделав еще круг, вылетела через бойницу.
В равелине воцарилось напряженное ожидание: что предпримет неприятель?
- Прикажете сделать второй залп? – молодцеватый адъютант снова вытянулся перед полковником.
- Поберегите боеприпасы, Мигель, - ответил тот, не отрываясь от трубы. – Я пошлю против этих упрямцев кавалерию. Им нечем отвечать на наши выстрелы.
- Но у них есть пушка… - это командир батареи рассматривал равелин в щегольской театральный бинокль, заменявший ему полевой: молодой офицер слыл завзятым театралом. – И, похоже, целая.
- Где? – слегка насторожился полковник.
- Там, чуть слева… - указал артиллерист.
- Точно. Вижу, – полковник навел трубу на объект. – Похоже, снаряды у них закончились. Иначе бы непременно пальнули, хотя бы для виду: вот мы, держимся, не сдаемся.
Минут через двадцать конница с криками вылетела из-за гряды холмов.
- Снаряды давай! – вскричал кастилец. – Быстро!
Галисиец подскочил к баску, к которому еще не вернулся слух.
- Что?
- Вперед, синьор лейтенант! – крикнул ему в ухо де Марина.
Спотыкаясь о кирпичи и обломки каменных блоков, из которых был сооружен равелин, Рауль Эррера и Пабло Альваро де Марина кинулись за снарядами вниз, в погреба. Они пулей пролетели лестницу, пыхтя, взбежали обратно.
- Заряжай! – скомандовал им Хосе Фернандес. Хавьер Гарсиа-и-Пиньоль навел орудие на летящий рысью эскадрон.
Дернулась рука кастильца с окровавленным платком. Грянула пушка. Из бойницы вырвалась смерть.
- Дьявол! – возопил полковник Вильямарос, когда снаряд разорвался прямо в гуще всадников. Смешались в какофоническую кучу отчаянное ржание коней, предсмертные вопли раненых седоков.
- Ну, здорово мы врезали по либералам? – крикнул Фернандес. Эррера, к которому почти вернулся слух (неприятельский залп оглушил, свой выстрел возвратил баска в мир звуков), кивнул.
Второго выстрела не потребовалось. Кавалерия развернулась и понеслась назад, оставив на поле полдесятка раненых и убитых коней и полдюжины мертвых кристиносов. Полковник Вильямарос в ярости едва не швырнул под ноги подзорную трубу:
- Жалкие трусы, черт бы их побрал! Раненых бросили! Ну, я им!..
Теперь он снова воззвал к артиллеристам:
- Разнесите же, наконец, этих мятежников в пух и прах! Чтоб ни камней, ни костей было не собрать, чтоб… - он захлебнулся от негодования. Черные, слегка подкрученные на концах, усы задвигались вверх-вниз в такт с пухлыми щеками.
Конница уже взбиралась на склон холма. Полковник, отдав приказание капитану, побежал навстречу кавалеристам, чтобы устроить этим малодушным ничтожествам показательную взбучку. Эррера и де Марина наблюдали, как от эскадрона отделились трое всадников и поскакали к ползавшим по полю покалеченным соратникам. Вслед за ними поспешили солдаты с носилками.
Тем временем, капитан Фернандес, следивший за передвижениями врага из соседней бойницы, внезапно повернулся к товарищам: он заметил на батарее приготовления к очередному залпу.
- Вот что, господа! – обратился он к уцелевшим защитникам. – Сейчас же, немедленно спускаемся вниз. А вам, лейтенант, - обратился он к Раулю, - будет особое задание. Вы – офицер отчаянной храбрости и, несомненно, справитесь.
- Мы все тут храбрецы, господин капитан, - баск широко улыбнулся, провел рукой по короткой, жесткой бороде, внимательно осмотрел ладонь. – Вот беда: ни помыться, ни почиститься, так и улетим туда грязными, как поросята.
- Все вниз! – рявкнул капитан. – Четверо карлистов, тяжело топая по каменным ступеням, устремились на первый этаж.
Грохот и чудовищной силы толчок потрясли равелин. Его защитники едва устояли на ногах: баск и галисиец были уже в тесном коридоре, а капитан и каталонец еще на лестнице. Капитан Фернандес приложился спиной к щербатой стене и застонал.
- Что с вами? – Хавьер протянул к нему пыльные руки.
- Все хорошо. Жив, - бормотал тот, медленно отходя от потрясения. – Просто крепко встряхнуло…
Снова вверху загрохотало: это обвалился кусок стены, поврежденный снарядом; капитан перекрестился. Каменная крошка насыпалась за воротники, припорошила береты.
Вот и дверь в пороховой погреб. Железная лесенка вела в темное помещение.
- С огнем осторожнее, - предупредил капитан, первым ступая на лестницу. – Иначе это произойдет слишком рано, и мы покинем мир без отпущения грехов.
- Чирк! – огонек зажегся во тьме. Фернандес повернулся налево, зажег смоляной факел, закрепленный на стене, потом направо, сделал то же самое.
Бочки с порохом были расставлены на безопасном расстоянии от факелов. В соседней камере лежали снаряды – туда бегали галисиец и баск. Теперь там было пусто – только клочья соломы и разбитые ящики, практически весь боезапас был израсходован. Если только где-нибудь в темном углу снаряд завалялся… Но это уже не имело никакого значения.
Кругом – терпкий пороховой дух, пыль, щекочущая ноздри, мышиный писк, углы в паучьих тенетах… И бочки, добрый десяток бочек.
- Вы располагайтесь здесь, а мы с лейтенантом выйдем ненадолго, - капитан поманил Рауля. Они вновь поднялись по лесенке. Прошли мимо запертой на засов кордегардии, откуда уже доносился смрад – мертвые тела уже были тронуты тленом. Капитан плечом толкнул незапертую дверь в какую-то комнатенку. Опять чиркнул кремнем, вынул из кармана огарок свечи, зажег – и осветил дальний левый угол. Ниша, в ней старый шкаф.
- Помогите мне сдвинуть его, - Хосе обхватил скрипучий шкаф с одной стороны, Рауль подталкивал его с другой. После нескольких энергичных телодвижений шкаф был отодвинут, и взорам офицеров предстала тяжелая дубовая дверь, обитая стальными полосами сверху и снизу.
- Подземный ход, - сказал капитан удивленному лейтенанту. – Он заканчивается в подвале церкви святого Якова.
- Сантьяго! – вполголоса воскликнул баск. – Боевой клич испанцев со времен Сида Кампеадора!
- Именно Сантьяго, - улыбнулся капитан, и лицо его в неровном свете свечи показалось странной маской – то ли лукавого лицедея, то ли таинственного индейца из джунглей Гватемалы. – Ход вырыт еще в прошлом веке. Лишь немногим известно о его существовании.
Капитан Фернандес поднес пламя свечи к двери, и оно легонько заколыхалось.
- А ключи? – спросил Рауль.
Капитан кивнул, и извлек из кармана тяжелый чугунный ключ.
- Мне передал его умирающий Бернабе. – промолвил он. – Андалусец отвечал за связь равелина с крепостью и знал о туннеле.
С ключом пришлось повозиться. От постоянных обстрелов дверь изрядно просела, потребовалось надавить на нее и приподнять – только тогда ключ дважды провернулся в скважине. Дверь приоткрылась, из черного зева туннеля дохнуло сыростью, плесенью, гнилыми досками. Фернандес положил руку на плечо баску; в колеблющемся круге света его желтоватое, широкое, носатое, губастое лицо показалось посмертной маской. Лишь меленькие угольно-черные глазки, так дисгармонировавшие с крупными чертами лица человека, говорили, что их обладатель – живое существо.
- Рауль, - не спеша, словно вытягивая каждое слово из горловых недр, говорил капитан. – Вы пройдете по этому подземному коридору, постучитесь в дверь (изнутри она заперта на щеколду). Отец Педро должен быть на месте, он готовится к вечерней службе. Приведите его сюда, чтобы он прочел заупокойную молитву по убиенным, которые лежат в кордегардии, и отпустил грехи нам. Это не займет много времени.
- Он наш человек? – спросил баск.- За дона Карлоса?
- Он священник, он честный католик, это его долг, - произнес капитан. – В храме сейчас никого не должно быть, разве только служка. Да, вам надо переодеться, - он внезапно хлопнул себя по лбу.- Если в церковь зайдут эти, - он не мог подобрать слова, чтобы выразить свое отношение к кристиносам, - те, кто сейчас хозяйничает в крепости… Вот здесь, - он ткнул ключом в дверцу сдвинутого шкафа, – есть кое-какая одежка. Старая, потрепанная, какую носят крестьяне и городские торговцы. А мундир, галифе и берет…
- Я не стану переоблачаться в мужика! – горячо воскликнул Рауль. – Если суждено погибнуть, то только одетым так, как подобает офицеру законного короля, как наши братья, которых расстреливают в городе эти гнусные псы!
- Вы рискуете, мой друг! – пытался переубедить его капитан, но скоро понял, что упрямого и гордого баска невозможно переспорить. – Впрочем, поступайте так, как сочтете нужным. Приведите сюда падре, хоть ценой собственной жизни! Пусть он свершит последний обряд и возвращается…
- Я сумею убедить его! – выдохнул достойный сын Наварры.
- Верю вам! – капитан обнял лейтенанта. В его глубоких глазах, как в колодцах, блеснула вода, слезинка, качнувшись на реснице, упала на пышные усы и растаяла в них. – Я надеюсь!
Фернандес внимательно осмотрелся. Чтобы пройти по подземному ходу, нужен был огонь. Отдать свечу баску, значит самому окунуться во мрак.
- У вас есть платок? – обратился он к Раулю, ожидающе смотревшему на него.
- Да, - сын Наварры извлек из кармана квадратик нежно-голубой, местами почерневшей ткани. – Он вышит моей сестрой.
Капитан нагнулся и поднял с полу палку.
- Я сберег фляжку, там осталось немного крепкого вина. У меня тоже был платок, который сшила мать. Но я перевязал им рану Хуану…
- Я готов пожертвовать сестриным подарком, - блеснул глазами баск. – Тем более что туда мы отправимся не обремененными земными вещами.
Факел был готов. Проспиртованный платок загорелся, свет его скользнул по угрюмым стенам, разбросанной рухляди.
- С Богом! – капитан еще раз по-братски обнял лейтенанта, едва не выронив свечку. – Отец Педро напутствует нас перед встречей с Ним.
Дверь закрылась за баском, шагнувшим в темноту подземелья. Тяжко вздохнув, капитан покинул комнатенку, перед входом в пороховой погреб предусмотрительно потушил свечку.
Солдаты воспрянули духом, узнав, что перед неизбежным уходом туда их посетит священник.
- Проверьте, что там наверху, - после недолгого молчания приказал Хосе. И солдаты, привычно отсалютовав командиру, устремились наверх.
Капитан на время остался один. Тотчас напомнил о себе голод. Фернандес вывернул карманы – в его загрубелых, исцарапанных ладонях перекатывались хлебные крошки вперемежку с порошинками, каменной и кирпичной пылью.
«Там накормят ли? – невесело подумал офицер. – Или в том мире эфирное тело обходится без пищи? А что, интересно, едят ангелы? Или они тоже не нуждаются? Вот бы разузнать у святого отца. Только бы не счел такие разговоры непростительным кощунством. Что ждет нас за гранью, за роковой чертой в неведомом, таинственном мире?» Он еще в ранней юности читал «Божественную комедию», немало удивляясь, почему это странствование по кругам ада названо «комедией». Теперь картины рая, чистилища и ада предстали перед его внутренним оком. «Все стремятся в рай. Но достоин ли я вечного обитания в священных чертогах?» Он припоминал все недостойные христианина поступки, кои привелось ему совершить. Хосе с детства не любил постные дни и украдкой лакомился скоромным даже в Страстную Пятницу. В юности он стал сомневаться во многих непреложных догматах, особенно же смешило его непорочное зачатие Пресвятой Девы. Впрочем, не его одного: молодые офицеры отличались вольномыслием и не стеснялись (в своем кругу, конечно) острословить по поводу тех или иных библейских сюжетов. Эпоха инквизиции уже стала историей, свежие ветры, прорывавшиеся из-за Пиренеев, доносили веянья новых времен, кому-то желанные, кого-то пугающие. Он все реже посещал церковь – не в строю, с товарищами по полку (тут уж никак не отвертишься), а по велению собственного сердца. Постепенно Бог и все, с ним связанное, стали занимать все меньше места в душе воина; та часть человеческого «Я», где живет вера в Творца, как-то съежилась, теснимая сомнениями, вычитанным в новомодных книжках скепсисом, богохульными анекдотами, непременной атрибутикой пьяных посиделок. Так продолжалось до тех пор, пока проклятая смута не расколола королевство, и Фернандес стал перед неумолимым выбором: с законным престолонаследником Карлосом или с лукавыми слугами Марии-Кристины, для которых Вера, Отечество и Король – лишь красивые обертки, в которых скрывается отравленное лакомство либерализма. Те, для кого нет ни Кастилии, ни Наварры, ни Астурии, ни Эстремадуры, ни Каталонии, ни самой Испании, а есть только пошлое словоблудие фальшивого европеизма, беспощадно стирающего все, чем веками живы народы и государства.
«Те, кто сохранил верность подлинной, а не фальшивой монархии, непременно обретут рай, - думал Хосе. – Апостол распахнет врата – и сотни, тысячи павших за Веру, Отечество и Короля вечную обретут Небесную Родину. Ад ждет иуд».
Галисиец и каталонец в один голос ахнули: полстены равелина, обращенные к позициям врага, обрушилось, не выдержав последнего обстрела.
Перед ними простиралось поле, на котором, среди бездыханных и еще шевелящихся тел, суетились солдаты с носилками, куда бережно укладывали своих раненых товарищей.
- Либералы проклятые, - прошипел Гарсиа-и-Пиньоль, ногой разгребая осколки камня и битый кирпич в поисках ружья. – Сейчас пальну… - Он нагнулся, чтобы поднять ружье.
- Это солдаты! Солдаты, как мы, - де Марина решительно наступил на ствол. – Пусть они заберут своих раненых. Ты не должен ненавидеть их, ненавидь тех, кто послал их против нас.
- Мой брат, - процедил сквозь зубы, нет, прошипел каталонец. – Он был болен, он совсем не интересовался политикой, но эти ублюдки выволокли его из спальни и расстреляли во дворе отчего дома. Когда вернулись его дети… Боже, они не только расстреляли его, а искромсали все тело штыками. Руиса нельзя было узнать, на нем не было живого места…
- Я понимаю тебя, - вздохнул галисиец. – И все равно – не надо. – И он выразительно посмотрел в тоскливые глаза товарища.
Их заметили. Кто-то из «либералов» тоже схватился за оружие, но, услышав резкую команду офицера, опустил его. Офицер же пришпорил коня и полетел к равелину, но в сотне шагов от него остановился.
- Ну, так давай этого расхрабрившегося болвана… - каталонец опять потянулся за ружьем.
- Постой. У него белый флаг, и он хочет что-то нам сказать, - галисиец сильнее надавил на ствол. – Что-то важное. Послушаем.
- Сдаться – дудки! – фыркнул Хавьер. – Мы уже давно все решили.
- Пусть говорит! А там передадим его слова нашему капитану.
Неприятельский офицер горделиво прогарцевал перед ними, высоко подняв саблю с белым полотнищем на конце ее. Остановился снова и прокричал:
- Я лейтенант Орландо Нуньес! Среди вас есть офицер?
- Даже два. Они внизу, - хрипло гаркнул каталонец. – Позвать? – это он обернулся к соратнику.
- Мы передадим в точности все слова своему командиру, - крикнул галисиец.
- Согласен. Полковник Диего Вильямарос восхищен вашим мужеством и стойкостью, солдаты. Он желает…
- Спасибушки! – сплюнул под ноги Хавьер. – Мы тоже в некотором роде «восхищены» его упрямством, - с сарказмом добавил он.
- Ваше сопротивление бессмысленно, - лошадь под вражеским лейтенантом взбрыкнула, он решительно осадил гнедого. – Скоро в крепости вспомнят о вашем существовании и ударят со стен. Это будет смерть! Вы хотите быть похороненными под руинами?
- Это когда еще вспомнят… Они сейчас расстрелами заняты. Мы сдадимся – и нас вот так же, поставят у стены… - каталонец издал горький смешок.
- Я гарантирую вам, что никто вас пальцем не тронет. Слово чести офицера!
- Что-то много я таких слов слышал в последнее время… - каталонец с язвительной интонацией хотел, было, продолжить перепалку, но его товарищ решительно перебил:
- Мы слушаем вас внимательно, синьор офицер. Продолжайте, – и с укоризной покосился на Хавьера.
- Итак, вам дается времени ровно час. У вас есть часы?
- Мы все по солнышку предпочитаем, да по церковному колоколу, - опять заговорил Гарсиа-и-Пиньоль.
- Но у вашего командира должны же быть. Итак, в течение часа вы должны выйти из равелина, без оружия, под белым флагом и направиться к нашим позициям. Все, кто остался в равелине. В противном случае…
- Мы выйдем, а вы нам пиф-паф. Такое уже было, – снова не сдержался Хавьер.
- Солдат, а, солдат, ты и своему командиру вот так же перечишь, не даешь сказать слова? – раздраженно выпалил лейтенант.
На этот раз галисиец грубо отпихнул каталонца и шагнул вперед:
- Простите моего товарища, синьор враг. Он слишком много пережил на этой войне. Так каковы ваши условия?
- Придете к нам с белым флагом, мы с вами идем в равелин, забираем все имеющееся там оружие, пороховой запас, а потом мы вас отпускаем на все четыре стороны.
- Я сомневаюсь, что у нас найдется кусок чистой белой материи. Всю, что была, израсходовали на перевязки, - невесело усмехнулся Пабло Альваро де Марина.
- Любой кусок ткани сойдет, - офицер нетерпеливо ерзал в седле.
- Хорошо, мы передадим ваши слова командиру, - повторил галисиец. – Что еще вы собираетесь сказать нам, синьор неприятель?
- Ровно через час, если вы не выйдете из равелина для сдачи в плен, выстрелит пушка. Это будет сигнал к началу обстрела. Мы уже отправили вестового в город. Бить по вам будут с крепостных стен. Это будет конец. Вы поняли меня, солдаты? Вам не выстоять!
- Да уж как не понять… - бросил каталонец. – Час на размышление.
Офицер пришпорил коня и улетел в расположение своего эскадрона
…Генерал Луис Эстерра уже изрядно нагрузился вином с местных виноградников: все имевшиеся в городке погреба были обобраны его солдатами. Победители пировали: крепость пала, защитники – кто убит, кто расстрелян. Куда только пропал этот несносный полковник Вильямарос? Он должен был взять этот чертов равелин: захватить кавалерийской атакой или разнести его огнем артиллерии.
Адъютант привел к генералу вестового. Мутными глазами Эстерра оглядел с ног до головы запыхавшегося, запыленного, потного солдатика. Он сбивчиво рассказал об ультиматуме, который полковник выдвинул защитникам равелина.
- Дьявол! – рыкнул генерал. – С чего это я должен приказать палить по этим полуразвалинам? Пусть сам разбирается! Говоришь, снарядов мало? А конники на что? Пусть атакует и атакует. Какая-то жалкая кучка безумцев! Я был лучшего мнения о полковнике! А теперь пошел прочь. Кругом и шагом марш!
Солдат четко исполнил артикул. Когда он был уже у двери, генерал окликнул:
- Стой! Вот, возьми эту бутылку, отнеси ее полковнику. Да смотри, не вздумай сам приложиться к ней. Вино столетней выдержки! – Он протянул бутылку толстого стекла, запечатанную сургучом. – Бегом марш!
Боец вскочил на лошадь, едва не выронив при этом сосуд с драгоценным напитком, и полетел на позиции Вильямароса.
…Только сейчас галисиец и каталонец заметили последнюю уцелевшую пушку, которую отбросила в угол взрывная волна. Хавьер подошел к ней, внимательно осмотрел, как доктор больного, заметил, что ствол орудия изувечен взрывом, тяжко вздохнул. Пабло понял его без слов. Он отпихнул ружейный ствол, сделал несколько шагов вперед, к огромному пролому в стене, переступил через гору разбитого кирпича и камня. Впереди простирался потоптанный конницей луг. Среди измятой травы кое-где торчали, горделиво держа ярко-алые головы, луговые цветы. Не маки, не тюльпаны… как же они зовутся? Галисиец тщетно напрягал память. Цветы… Их головки так похожи на алые береты верных воинов принца Карлоса. Не сломленные, не согнутые, не втоптанные в пыль.
…Рауль Эррера шел по длинному тоннелю, в конце которого не было света, свет горел только в руке баска, отблески огня плясали по сырым, грязным стенам подземного хода. Пройдя шагов пятьдесят или больше, Рауль обнаружил воткнутый в ржавый подфакельник кусок дерева, обмотанный просмоленной паклей. Он зажег старый факел – и узкий коридор, в котором с трудом могут протиснуться два человека, озарил яркий свет. Стала отчетливо видна старая, щербатая кирпичная кладка, торчащие из стены древесные корни, пробившиеся в щели кладки, земляной пол. С полукруглого потока барабанила капель, холодные капли попадали за ворот пыльного, изношенного мундира. Эррера шагал, хлюпая по лужам, давя дождевых червяков и щетинистых многоножек.
Ходом не пользовались со временем войны против Наполеона. Кое-где кирпичи осыпались – то ли упругие корни разворошили кладку, то ли разрывы снарядов при осаде крепости вызвали осыпи, то ли смещение земных слоев: не так давно в этих краях случилось легкое землетрясение. А что, если тоннель внезапно обрушится и погребет его под толстым слоем почвы и кирпича? Это будет очень некрасивая смерть: быть раздавленным земной толщей, а не погибнуть вместе с боевыми товарищами на глазах у врага, идущего на штурм равелина; кто узнает о том, что здесь погиб славный сын Наварры Рауль Эррера? Быть может, через сколько-то лет его останки раскопают и предъявят миру… «Стоп, довольно предаваться унынию, - оборвал свои треволнения храбрый баск. – Вот уже близок конец темного коридора, еще немного пройти…»
Света в конце тоннеля и, правда, не было. Была массивная, обитая железом дверь, намертво впечатанная в кирпичную стену. Он зажег еще один факел в стене, но насквозь проржавевший подфакельник, державшийся, как говорится, на честном слове, обломился – факел плюхнулся в большую лужу и погас.
«Жизнь наша – как тот факел, она отгорит – и внезапно погаснет», - мелькнуло в голове лейтенанта. Луч осветил три массивных каменных ступени. Баск взошел по ним, толкнул тяжелую дверь, дернул на себя – она была заперта. Он принялся стучать кулаком по обитым железными листами дубовым доскам, с каждым ударом глухо выкрикивая «Падре, вы здесь? Откройте!» Тщетно: из-за двери не доносилось ни звука. От вибрации, вызванной ударами в дверь, посыпалась кирпичная крошка. Рауль был упрям, и готов был кричать, пока совсем не потеряет голос, и бить кулаком, пока не разобьет вдребезги кости кистей. После семидесятого или восьмидесятого выкрика он ясно услышал за дверью шаркающие шаги. Голос, явно принадлежавший пожилому человеку, произнес: «Кто вы и зачем колотитесь в давно запертую дверь?» Рауль глубоко выдохнул и сипло (он надсадил голос) ответил:
- Я пришел из равелина. Там лежать не отпетые бойцы. Солдаты дона Карлоса.
После недолгого молчания тонкий лучик света пробился сквозь дверную скважину, затем исчез и тотчас раздался скрежет ключа и снова голос:
- Этим ходом давно никто не пользовался. Я совершенно случайно оказался перед дверью.
- В храме есть кто-нибудь из мирян? – спросил баск.
- Пять минут назад ушел какой-то полковник, - дверь тяжело заскрипела ржавыми петлями. – Помогите мне отодвинуть эту тяжесть.
Рауль Эррера помог священнику. Тусклый свет, лившийся из-за полураскрытой двери, озарил высокую и при этом сутуловатую фигуру, узкое лицо с резкими чертами, морщинистые руки, теребившие четки.
- Проходите, сын мой.
Эррера шагнул через порог, снял берет. Пахло уже не сыростью – свечами, тускло освещавшими подвал, издали доносился дразнящий запах готовящейся трапезы. Баск судорожно сглотнул слюну – чувство голода, пробудившись в его чреве, поднялось до глотки. Рауль поднес ко рту левую руку, до боли закусил ее. Это не ушло от внимания священника.
- Вы голодны? Я накормлю вас, - большие глаза падре внимательно глядели в лицо борющегося с чувством голода офицера.
- Не надо… Спасибо, отец, - баск вынул изо рта грязную руку, на которой четко отпечатались его крупные зубы. – Мне сейчас совсем не до еды. Там, в равелине лежат мои товарищи, другие сидят и ждут, чтобы вы отпустили им грехи. Мы все погибнем. Так что времени терять нельзя!
- Ваши судьбы в воле Божьей. Может, и не погибнете? – робко возразил падре.
- Погибнем. Я это знаю! Нам предложили сдаться, но мы… - баск красноречиво смотрел в лицо отцу Педро. – Нам предложили сдаться на милость победителя, но мы… мы…
- Как те христиане, у которых римские власти требовали отречься от Христа. Но они предпочли погибнуть. Я вас понимаю, сын мой. Подождите здесь, я возьму все необходимое для богослужения и спущусь сюда.
…Полковник Вильямарос разглядывал то, что еще оставалось от непокорного равелина. «Безумцы, они упорствуют, - думал он, и мысли его прорывались горячим шепотом. – Мне бы таких бойцов!» Он выслушал Нуньеса, предложившего по истечении часа не медлить, а ударить из всех имеющихся орудий и стереть упрямцев в порошок.
- Нет! – отрезал полковник. – Не будем попусту тратить снаряды. Вы говорите, что их пушка разбита?
- Она покорежена, синьор полковник. Я заметил это. Ствол погнуло взрывом.
- Тем лучше. Просто пойдем и захватим равелин. А потом сдадим этих бешеных псов Карлоса генералу. Пусть решает, что с ними делать. – Он хорошо знал нрав генерала и догадывался, что тот сделает с пленными мятежниками. Эстерро скор на расправу, особенно когда хорошо выпьет. Они не доживут до заката.
Он снова навел трубу на развалины равелина. В окуляр попало белое полотнище с алым крестом, которое трепетало под порывами ветерка. Флаг был изорван, обгорел по краям, флагшток едва держался, но бургундский крест продолжал реять над последним оплотом карлистов. Вильямарос выругался и хотел, было, приказать пальнуть по левому углу равелина, но тут же передумал: «Да черт с ней, тряпкой. Все равно этим безумцам придется вместо мятежного стяга вывесить белое полотнище – или погибнуть, не в бою, так у расстрельной стены». Полковник взглянул на часы: прошло уже пятнадцать минут, еще сорок пять – и сдача или штурм.
…Фернандес встряхнул свой брегет, пощелкал по нему пальцем, повертел заводной механизм – часы были мертвы. У солдат их не было вовсе, а Рауль потерял свои трофейные, выронив во время сражения. Красивые были, серебряные, с золотой цепочкой. Ну да там времени нет. В коридоре четко зазвучали шаги. Солдаты встрепенулись. Со скрипом отворилась дверь. На пороге стояли баск и священник в пастырском облачении.
- Где убиенные? – спросил падре.
- Я отведу вас туда, - кастилец встал и поманил рукой солдат: - За мной.
Мертвецы лежали на каменном полу. Запах тления, казалось, усиливался с каждой протекшей минутой и скоро стал невыносимым. Назойливое жужжанье мух нарушало скорбно-торжественный ритуал заупокойной службы. Но никто, казалось, не ощущал смрада, не слышал мушиного гудения. Все, казалось, думали об одном: наши братья ждут нас по ту сторону войны, беды, крови, боли, горечи потерь. В том уголке рая, где Всеблагой отвел павшим карлистам уголок. Там встретим мы тех, кто расстрелян у крепостной стены, кого смели залпы орудий, изувечила и распотрошила картечь, кто зарублен и растоптан в кавалерийских атаках, кто умер на лазаретной койке. Они стояли, держа в руках алые береты, и шептали слова молитвы в унисон святому отцу.
- Возвращайтесь, отец Педро, - произнес Хосе после того, как священник исповедал всех четверых. – Вас, наверное, уже хватились. Я отведу…
- Я остаюсь здесь! – твердо произнес священник. – Ибо нет больше той любви, аще кто положит душу свою за други своя, - гулко прозвучали под сводами порохового погреба слова Иоаннова евангелия. Глуховатый голос отца Педро окреп и возвысился. – Мы вместе отправимся… - он тяжело вздохнул и замолк.
Они сидели в круге света факела среди пороховых бочек. В углу барабанили капли, отсчитывая секунды их земных жизней. Перед взором зажмурившего глаза каталонца тянулись до горизонта шпалеры винограда; в ушах галисийца шумело море, а ноздри щекотал запах жареной макрели; баск вспоминал заснеженные вершины Пиренеев, и ладони его ощущали холод скального камня; кастилец отчетливо слышал шум городских улиц, ржанье строптивого коня, которого он стремился обуздать, похожий на птичий щебет смех юных сеньорит. Святой отец видел перед собой распахнувшиеся небеса и внимал хору херувимов. Да, жаль было покидать эту прекрасную вселенную, но та, что обретут они по смерти, будет несравненно прекраснее – без войн, без слез, печалей, скорбей. Хавьер Гарсиа-и-Пиньоль, зажмурившись, видел охваченные пламенем виноградники, черный дым над зажженными хижинами мирных крестьян и изувеченное тело брата. Пабло Альваро де Марина, погрузившись в раздумья, слышал цокот копыт неумолимо приближающейся кавалерии, так непохожий на ритмичное щелканье кастаньет, отца, занятого починкой сети…
пуля, шальная или пущенная намеренно, ударила в затылок старому рыбаку. И Рауль Эррера в своих страшных воспоминаниях бежал вниз по склону горы, рискуя оступиться и сорваться в бездну, а там, внизу, артиллерия кристиносов рушила его деревушку, основанную в незапамятные времена. Ни римляне, ни готы, ни мавры, ни французы не тронули ее, ибо лежала она в стороне от торных дорог. Ее уничтожили соотечественники! Когда он прибежал, обстрел уже прекратился. Залп разметал его домик, где в это время находились жена Анна-Мария и трое детей: двое близняшек еще ходили пешком под стол, а третьего она носила под сердцем. Хосе Фернандес ясно слышал голоса своих товарищей, которым кристиносы обещали сохранить жизнь и… отвели в овраг.
Таков был мир, который они скоро оставят. Все прекрасное и безобразное, доброе и злое навсегда останутся по ту сторону небесных врат. Да, многое удерживало их здесь. Только падре не цеплялся за земное бытие, ибо в этом мире он ощущал себя лишь временным гостем: родные его давно умерли, у него не было друзей, он не нажил богатств, он, как и подобает католическому священнику, соблюдал целибат, и сердечное томление посещало его лишь в далекой юности. Отец Педро шептал молитвы, готовясь к встрече с Всевышним, воины затянули «Ориаменди»:
За Бога, за Родину, за короля
Сражались наши отцы.
За Бога, за Родину, за короля
Будем сражаться и мы.
- И за фуэросы, - возгласил баск. – За наши исконные вольности, которых хотят лишить нас проклятые либералы!
- Это наша Нуманция, - хрипло (горло опять запершило от пороха и каменной пыли) откликнулся капитан. – Рабство или смерть. Истинный испанец предпочитает последнее. – Он прокашлялся, машинально глянул на остановившиеся часы.
На бренной земле останутся прозябать жалкие победители-либералы. Их королевство будет представлять собой кукольный театр с картонными дворцами и марионеткой-королевой, которую можно просто выбросить за ненадобностью и заменить другой, такой же игрушечно-бутафорской. А верных ждет истинная монархия, Царство Небесное, куда заказан вход всему лживому, неистинному, пошлому, бесчестному. Апостольская стража распахнет врата лишь тем, кто ставит верность принципам выше, чем сбережение жалкой земной оболочки.
Хосе поджег бикфордовы шнуры. Защитники равелина, включая падре, поднялись на второй этаж. Едва первый из них переступил порог, как грянуло орудие. И тотчас, повинуясь команде, конная лава хлынула с холмов. Через несколько минут конники уже спешивались у стен равелина, готовясь к штурму.
- Сдавайтесь же, наконец! – воскликнул Орландо Нуньес. – Полковник Вильямарос дарует всем уцелевшим защитникам равелина жизнь и свободу. Так сдайте же оружие и уходите!
- Ну что ж, приди и возьми его! – прокричал в ответ капитан Фернандес.
- Я вижу, с вами толковать бесполезно, - в голосе лейтенанта явственно прозвучали сочувственно-трагические нотки. – Решили поиграть в героических спартанцев? Вы сделали свой выбор добровольно. Судьба человека – в руках человека. – Он обернулся к солдатам. – Сейчас мы возьмем эти руины!
Солдаты принялись карабкаться вверх по каменным осыпям. Четверо воинов и священник не шелохнулись, только губы капитана сложились в ироническую ухмылку. «Чего они ждут? – с нарастающей тревогой думал лейтенант Орландо Нуньес. – Быть может, эти сумасшедшие приготовили нам какую-то западню?»
- Святой отец, уходите, - крикнул он священнику, все так же задумчиво теребившему четки. – Вам, духовному лицу, здесь не место.
- Не вам, офицер, решать, где место Божьему слуге, - впервые возвысил свой кроткий и негромкий голос падре. – Мое место здесь!
- Господа, следуйте за нами! – в развороченную бойницу, согнувшись в три погибели, вошел здоровенный сержант и направил ствол на сгрудившихся в кучку последних бойцов непокорного бастиона истинной Испании.
От чудовищного взрыва сотряслась земля, дрогнули стены крепости. Толчок едва не сшиб с ног генерала Эстерро, и без того с трудом державшегося на ногах. Полевой бинокль, в который он рассматривал равелин, выскользнул из рук и полетел вниз с крепостной башни, провожаемый бранью военачальника.
Взрывная волна выбросила из седла лейтенанта Нуньеса; к счастью, трава смягчила удар о землю. Он зарылся тонким носом в красные цветы. С деревьев, галдя, взлетели вороны, из-под зубцов старинной стены с пронзительным писком вырвались десятки ласточек, покинувшие свои лепные гнезда. Упругая волна ударила в городские стены, а в противоположной стороне, достигнув артиллерийских позиций, превратилась в ветровой порыв, который сбил набок кивер полковника. Вильямарос стер пот и пыль со смуглого лица, привычно навел трубу на равелин – но сквозь завесу порохового дыма и медленно оседающей каменной пыли ничего не было видно, только доносились отчаянные крики раненых и искалеченных.
Десятки врагов отправились во мрак преисподней, а души защитников твердыни вознеслись в небо. Взметнулись ввысь алые береты – навстречу столь похожему на них солнцу Испании. По чистому лазоревому небу протянулись несколько тончайших, не запятнанных пороховым дымом, белых облачков, медленно таявших по мере приближения к светилу. С небес медленно опускалось изрешеченное осколками, тлеющее по краям белое полотнище с бургундским крестом – словно ало-белая птица, стремящаяся в гнездо, дабы укрыть собой мертвых уже птенцов.
Полковник Диего Вильямарос обнажил голову. И, не дожидаясь приказания, это же сделали артиллеристы.
- Они погибли за Испанию – такую, какой они видели ее, нашу священную родину. И пусть они жестоко заблуждались… - у полковника перехватило дыхание, он не знал, что еще сказать своим недалеким воякам. - А вы могли бы сотворить такое?
- Так точно! – грянуло в ответ. А как же иначе они должны отвечать на прямой вопрос своего командира? Вильямарос только досадливо махнул рукой: «Что за идиоты, черт возьми! Три четверти из них предпочло бы поднять ручки и вывесить белые платки на дулах своих орудий. Но как часто победы достаются именно идиотам и трусам, а герои, цвет нации, гибнут!» Адъютант помог ему взобраться на коня, и Вильямарос поскакал к руинам равелина, где копошились разбросанные взрывом солдаты. А на крепостной стене разом протрезвевший генерал Эстерро скомандовал дать ружейный салют павшим героям.