Ночью, когда над Ангарой стелется плотный туман, к месту будущего нового водохранилища тянутся две баржи с зеками из местных колоний. Баржи плывут в тумане, как в молоке, и только к утру, когда потеплеет, рваные клочья испарений ветер разносит между сопок, и видимость становится лучше. Тогда будут видны сопки, поросшие редким лесом, вырубленные и выжженные у основания, а в воде - горелые сучья деревьев, и мутную пену, серую от золы и пепла лесных пожаров.
Сейчас ещё темно, туман густой, и баржи ползут по реке медленно, как две каракатицы, берегов почти не видно, и не заметно ни одного огонька.
Выше, в ночном небе проглядывает сквозь мглу прожектор луны, и в разрывах облаков видны неяркие мелкие северные звезды. На реке всегда ветер, и он сносит в таежную хмарь всю мошку и прочий гнус. Холодно, сыро, и зеки на баржах зябко кутаются в зимние, не по сезону, куртки с капюшонами, пытаясь хоть немного вздремнуть. Другие часто курят, непременно сидя на корточках, как на этапе, когда часами приходится сидеть в такой позе на станции, ожидая состав.
На вид это обычные рабочие, приехавшие на вахту, только вид у мужичков потертый, прибитый, да выдает поведение и манера разговора. Одежда самая обычная, разношерстная, но преобладают обычные современные куртки, сапоги, кроссовки, и даже встречается ядовитого цвета китайский камуфляж, выгоревший и серый от грязи и копоти. В таком камуфляже, линяющем после пары стирок до неопределенно бурого цвета, сейчас щеголяют многие работяги. Конвой одет чисто, форма почти новая, исключительно зеленая и защитного цвета. Побегов конвой не боится. Бежать тут некуда. Разве только по Ангаре.
В колониях общего режима осужденным сейчас необязательно носить одежду установленного образца с нагрудными и нарукавными знаками, а в колониях-поселениях осужденные могут носить и гражданскую одежду. Где как. Вариантов немного-то: что-то выдадут в колонии, можно иметь один спортивный костюм и спортивную обувь, наручные часы, и прочие мелочи. Нужную одежду чаще высылают на зону родственники. Её можно купить и в местных магазинах, была бы только ноская и теплая. Приличная одежда здесь не нужна, и иметь пальто от Версаче или что-то креативное на зоне не совсем уместно. Зеки на местных зонах редко сами шьют для нужд колоний в швейных цехах одежду и рабочие рукавицы. Тут нет швейных цехов, и всё связано с лесом. Осужденные, которых везут по реке на баржах одеты более-менее прилично. В ходу, естественно, темные цвета: черный, темно-синий, темно-серый. По отсутствию строгой казенной одежды можно догадаться, что эти мужички не из зоны строгого режима.
Здешние места ещё со времен Сталина – сплошной лесоповал, но в то мрачное время леса хватало и ближе к жилым местам и крупным станциям. Теперь тут порой шныряют даже китайцы, которым мало Дальнего Востока, Забайкалья и Иркутской области. Они лезут к Северу, и уже что-то строят в Лесосибирске на Енисее - бывшем ЛесЛаге, где даже за многие годы целые поколения осужденных и пленных японцев не свели всю сосну. Со временем зоны ЛесЛага на берегу Енисея срослись в один, длинный, как кишка, поселок, и Лесосибирск, наряду с южным Сочи обрел славу одного из самых протяженных городов страны.
Кежемский и другие районы Приангарья славятся не только своими лесами. Тут немало пахотных земель и заливных лугов для выпаса скота. Китайцам здесь пока делать нечего, сливки с затопляемых земель снимут и свои дельцы, да и само строительство очередной великой стройки ещё не окончено.
Осужденные из колоний общего режима, которых везут в тайгу на баржах, больше похожи на тунеядцев, которых в 60-е годы прошлого века ссылали на принудительные работы куда-нибудь на Байкал всего на несколько месяцев. Тогда в Усть-Баргузин, например, прислали три десятка этих «туников» на сплав леса, и они бегали по бонам с баграми, неумело растаскивая заторы бревен. А на остров Ольхон, где на рыбном промысле долго существовала зона, тогда сослали солить рыбу московских проституток, и весь Байкал угорал от смеха, что самую древнюю профессию причислили к паразитическому образу жизни – тунеядству. Тогда под эту статью, вместе с ловкачами, живущими на нетрудовые доходы, и с истинными тружениками, типа фермеров-единоличников и кустарей-одиночек, под горячую руку вместе с проститутками попали художники и поэты, не состоявшие в союзах художников писателей. Как Бродский, ссылка которого была чисто показательной.
Ближе к водохранилищу туман над рекой смешивается с дымом горящих лесов, и ест глаза. Пахнет гарью. Комары и мошка, которых в это время года у реки полно, жмутся к реке, и даже едкий дым не в силах заставить их покинуть эти места. Большинство кровососущих тварей перебралось ближе к строящейся плотине Богучанской ГЭС, и заедают теперь жителей Кодинска.
Разбросанный почти хаотично, без всякой общей планировки, Кодинск, находится в 12 километрах от Богучанской ГЭС, и выделяется новыми домами, которые построены для переселенцев из зоны затопления. Такие же дома выстроены и в других городах края, но при распределении был лимит на квадратные метры, и многие, даже получив взамен новые благоустроенные квартиры взамен деревянных домов, недовольны размерами компенсации. Больше всех пострадали фермеры, успевшие вложить деньги в землю и скот, настроившие хозяйственные постройки, и имевшие сельхозтехнику. К тому же часть новых квартир, предназначенных для переселенцев, нагло заняты руководством стройки для приезжих специалистов, хотя бы и временно.
В магазинах Кодинска попадаются продукты типа оленины, и живущие здесь специалисты получают бабки, как на Крайнем Севере. Чего нельзя сказать о тех, кто приехал сюда работать вахтовым методом. Им обещали длинные рубли, но далеко не всем удается здесь хорошо заработать. Общий бардак, когда уже возведенные каменщиками цеха нового завода вдруг начинают разъезжаться на рыхлом грунте, говорит о спешке и некомпетентности тех, кто приехал сюда на халтуру. В том хаосе, когда в стране можно легко купить удостоверения по любой специальности, часто встречаются самозванцы, вроде экскаваторщиков или крановщиков без опыта работы. Много простых чернорабочих, среди которых на ранних этапах строительства преобладали те же зеки. У плотины Богучанской ГЭС и у одной из дорог высятся два больших креста погибшим здесь зекам. Очевидно, что порядка не было и тридцать лет назад, когда началось это строительство, впоследствии заглохшее из-за полного отсутствия средств и развала многих строительных предприятий.
На барже едет народ прокопченный дымом лесных пожарищ, пропахший соляром и гарью. Зеков везут жечь тайгу, оставшуюся в ложе будущего водохранилища. Поэтому тут столько дыма, и лесные пожары никто не тушит. Тайга горит уже несколько месяцев, и огонь оставляет после себя черную пустыню с обгорелыми пнями, дымящимися стволами деревьев, головнями и серой золой, которая после дождей, смешавшись с почвой, превращается в жидкое месиво.
Грязная работа, и глаза у всех зеков воспаленные от дыма пожаров, в руки, шеи и лица въелась копоть, и после работы на чумазых лицах выделяются лишь глаза и зубы. Как у шахтеров.
Когда баржа подходит к деревянному причалу на сваях, забитых в речное дно, там уже стоит катер, выделенный гидростроителями для зеков из другой колонии. Тоже общего режима. Эти зеки, которых ещё раньше привез сюда катер, более квалифицированные работяги, и пал тайги устраивают вполне грамотно. У них два трактора, которыми они таскают бревна и корчуют пни, есть взрывчатка, да и инструменты лучше. Кроме вывалки леса они выполняют тут и его заготовку, и порой катер тянет по Ангаре куда-то большой плот хорошего леса. Иногда эту бригаду увозят на разборку брошенных домов, большую часть которых тоже пожгли, а кроме обычных продуктов у этих зеков всегда имеется ящик-другой тушенки, часть которой они меняют на водку, накомарники, хороший чай и курево.
Колоний в этих местах хватает с избытком. Как общего, так и строгого режима. Вокруг одного из местных старых поселков, теперь обреченного на снос и переселение, не так давно в короткие сроки построили сразу четыре зоны общего режима. Явно в качестве дешевой рабочей силы на месте строительства и зоны затопления. Местные жители называют их всех без разбора «жуликами». Этот термин подходит лишь для мелких воришек, а тут сидят по разным статьям, но отнюдь не матерые уголовники, все с колоний общего режима. Конвой вечерами перед возвращением в колонию редко устраивает на баржах шмон, ограничиваясь общим построением и перекличкой, все ли на месте. «Жулики» с катера, бывает, вкалывают в тайге по неделе-две, ночуя у костров, и конвой, экономя горючее, ждет их на причале, пытаясь поймать с причала окуньков на уху.
Общение с зеками из близко расположенных с селами колоний заметно изменило жизнь местного населения, особенно младшего поколения, не помнившего уже колхозов, совхозов и леспромхозов, и промышлявших охотой, рыбалкой, сбором дикоросов, и батрачивших на мелких частных пилорамах и фермах. Режим в колониях вполне щадящий, и «жулики» бывают в сельских магазинах, подмигивают женщинам, общаются со стариками, и делают бартер, меняя лагерные поделки на сало и водку.
Старшее поколение ещё помнило других зеков – советской эпохи. Блатных, с фиксами во рту, синими татуировками, «ботавших по фене», и щеголявших в ватниках, шапчонках, кепках, кирзовых сапогах, смятых в гармошку, а то и в галошах, вырезанных из автомобильных покрышек. Те предпочитали пить спирт и чефир, резали из оргстекла наборные цветные рукоятки к заточкам и финкам, пели тоскливые тюремные песни, и олицетворяли уголовный мир, через который прошла добрая половина населения этой страны. Тёмный был народ, и жил по своим законам.
Нынешние зеки почти сплошь горожане, и более образованные, чем та послевоенная тёмная мутьи ворье, уважавшее уголовные «законы» и паханов. У этих «жуликов» есть, что одеть, питаются они в зонах общего режима гораздо лучше, чем зеки сталинских времен, и даже тату у них стали более художественными и цветными, а некоторые предпочитают обходиться совсем без наколок. С учетом того, что в колониях и лагерях свирепствует стрептодермия, а на воле такие особые приметы, как бравая наколка характерной тематики, может вызывать вполне понятную настороженность населения и участковых.
Мат и жаргон никуда не исчезли, но вот вместо спирта многие «жулики» теперь пристрастились к наркотикам, которые им привозят с воли гонцы, а также можно получить из подручных средств. Чефир по прежнему ценят, особенно те, кто старше, и считают его чем-то вроде допинга. Младшее поколение «жуликов» уже воротит нос от кружки горячего черного пойла, на который уходит граммов 200 хорошего чая, и предпочитает беречь здоровье. Времена уркаганов-рецидивистов, из-за отсутствия зубов хлебавших тюрю из водки с хлебом, и запивавших валидол спиртом-сырцом и чефиром, теперь не встретишь. Они жили на износ, и вымерли, как мамонты. Зона ожесточает, или лишает воли, но перевоспитывает далеко не всех. Одни меняют образ жизни, другие идут по старой дорожке – особенно теперь, когда на воле плохо с работой. Но все мечтают о том времени, когда покинут эти места с вечно хмурым небом, таежным гнусом, бараками и охраной.
Глядя на них, местная молодежь стала тоже чаще одеваться по-городскому, но переняли и некоторые блатные привычки, а также тоже начали баловаться наркотой. Вот почему местные старожилы, считающие строительство Богучанской ГЭС на Ангаре сущим бедствием и глупостью властей, не против того, чтобы молодежь скорее уехала из этих мест в большие и малые города. Там они и специальность нужную получат, и работу найдут. А то и приличное образование, забыв прошлую жизнь с её покосами, навозом, запахами тайги и удобствами на краю огорода. В этой глуши с работой плохо. С появлением колоний многие мужики надели форму охраны, и теперь на рыбалку и охоту времени совсем нет, да ещё проблемы с переселением. Куда предложат уехать? В самом Кодинске не так много жилья для переселенцев. ГЭС нужны энергетики, а на заводе при ней нужны металлурги и другие специалисты, а бывшие работники леспромхозов и колхозов пока не у дел, хотя скоро китайцы в поисках дешевой древесины и сюда доберутся.
Почти тридцать лет о Богучанской ГЭС словно забыли, но потом тех, кто захапал под себя всю энергетику и металлургию страны, осенило, что под это дело у государства можно выбить большие деньги, и строительство плотины возобновилось. А заодно началось и строительство нового алюминиевого комбината, целлюлозно-бумажного комбината, дочерних предприятий, и все делали вид, будто не знают, что даже первая на Ангаре Иркутская ГЭС работает лишь в половину своей мощности, и энергию девать, собственно, некуда. Разве только в Китай экспортировать. Четвертая по счету ГЭС на Ангаре обещала превратить участок реки между Усть-Илимской ГЭС и Кодинском в настоящее болото, но никому до этого не было дела, и в проекте строительства каскада ГЭС были уже ещё две плотины, последняя из которых перекроет Стрелку – место впадения Ангары в Енисей.
Таймень – мечта любого рыбака, и часто встречающийся здесь хариус живут в проточной воде и после образования нового водохранилища, скорее всего, исчезнут. Рыба на этом участке реки ещё есть, а местами почти перевелась, поскольку ни одна из ГЭС не была построена с учетом пропуска её к местам нереста, и на рынке Кодинска хариуса в продаже не видать. Его доконала теплая грязная вода, богатая органическими веществами, губительными для всего живого. Ангара из сибирской могучей реки, богатой рыбой, медленно превращается в большую сточную канаву. Скоро ангарская вода хлынет и в ложе будущего Богучанского водохранилища, зальет старые погосты, фундаменты разобранных домов, брошенные деревни и фермы, луга и пашни. По берегам рек всегда были наиболее обжитые и пригодные для сельчан земли.
На этот раз под воду могла уйти и масса леса. Точнее – тайги, которую и добрым лесом назвать нельзя, хотя и попадаются в ней чистые сосновые боры, кедрачи и, конечно, немало тяжелой смолистой лиственницы. Тайга – она и есть тайга. В ней преобладают хвойные породы, и больше всего елей. Местами мелкий и тонкий ельник растет так густо, что это мешает нормальному росту стволов. Сплошь по всей тайге после вырубки строевого леса остаются участки бурелома, хвойная чащоба, никуда не годная в деле. Никто не прореживает эту поросль, и поэтому даже сосны и лиственницы в этой чаще растут медленно, и больше ввысь. При этом рельеф местности может быть настолько изломан и искорежен древними тектоническими подвижками, что зеленое море тайги наяву оказывается не равниной, а крутыми холмами. Валить лес в горах тяжелее, вот и остаются высокие островки посреди частичной вырубки. Вначале, как водится, вырубали строевой лес, и только на тех участках, которые укажут лесничества, имеющие карты предполагаемой зоны затопления. В последние годы лесхозы и лесничества стали настолько беззубыми, что теперь спасти от вырубки можно только места, объявленные национальными парками. Теперь пиратская вырубка леса преобладает, и те, кто имеет возможность на этом заработать, достают себе у чиновников разрешительные документы всеми правдами и неправдами.
Несмотря на изобилие строевого леса, тайга по большому счету – непролазные сибирские джунгли. Вырубки и старые гари, если лесники вовремя не засадят их сосной и кедром, быстро зарастают осиной и кустарником. Осина годится лишь на строительство бань, да на спички, а дрова из нее никакие. Осенью тайга полыхает островками ярко-красных и желтых лиственных пород, вкрапленных в густую зелень хвойных, и потому леса тут можно считать не просто хвойными, а скорее смешанными.
После того, как накрылись медным тазом крупные леспромхозы, вырубку доброго леса и его обработку на мини-пилорамах пытались освоить частные лица, но только для местных нужд. Ввиду отдаленности этих мест вывозить лес к большим городам и станциям невыгодно.
Перед тем, как жечь таежную чащобу с помощью зеков из местных колоний, хорошие сосняки постарались вырубить, но вдоль самой Ангары оставались хорошие леса, вырубка которых запрещена законом. Получить разрешение на лесоповал в пойме реки оказалось настолько муторным и сложным делом, что многие предприниматели отступились. И теперь мачтовые сосны, могучие кедры и нетронутые сборщиками смолы лиственницы по берегам Ангары сгорят вместе с ельниками. Или уйдут под воду.
Оставлять лес в водохранилище нельзя. Со временем разлагающаяся древесина отравит воду, а всплывшие стволы течением будет прибивать к плотине, образуя завалы. Вот и торопятся выжечь лес, и зеки неделями дышат копотью и дымом пожарищ, пока на баржах не подвезут им смену. Сроки поджимают. Не выспавшиеся «жулики», которых возят сюда ночами на баржах, устроив пал, норовят прикорнуть где-нибудь подальше от глаз конвоя, и порой гибнут во сне, надышавшись угара.
*****
Долина Нижней Ангары по воле росчерков пера наших чиновников, думающих лишь о прибыли, скоро должна исчезнуть. Пройдет много лет, пока окончится это безумие, и гигантские плотины из железобетона, строительство которых в 50-е годы XX века считалось подвигом советских людей, будут сносить, восстанавливая первоначальный природный облик и жизнь реки. К тому времени плодородные слои почвы будут размыты, и на восстановление понадобится немало лет.
Верхнюю часть долины реки Ангары погубили уже несколько десятилетий назад, настроив каскад водохранилищ трех мощных гидроэлектростанций, построенных в 1950–1980-х годах в Иркутске, Братске и Усть-Илимске. Тогда волны рукотворных морей поглотили огромные обжитые пространства. Это происходило не так быстро, как хотелось, и для ускоренного заполнения ложа Братского водохранилища и пуска ГЭС в эксплуатацию существовал безумный проект взрыва Шаман-камня, запирающего выход реки Ангары из озера Байкал.
Шаман-камень – это не просто скала, вершину которой мы теперь видим в истоке реки. Это огромный гранитный массив, протянувшийся на несколько километров. Когда-то он и был левым берегом Ангары, которая была совсем небольшой рекой. Ложе озеро Байкал со временем переполнилось водой тающих ледников, и вода, как говорится, «дырочку нашла», прорвав себе путь в обход левого берега. Тогда и исчез под водой гранитный массив, оставив посреди реки только скалу. Её и называют Шаман-камнем, поскольку здесь происходили обряды бурят, считавших скалу святым местом.
Предполагалось взорвать Шаман-камень, одновременно вырубить взрывами в подводном гранитном массиве целый канал, протяженностью семь километров. Тогда бы вода Байкала хлынула в пролом, как из сосуда с отбитым краешком, и быстро бы заполнила Братское водохранилище. О том, что при таком одномоментном взрыве десятков тонн взрывчатки может смыть город Иркутск, затопить прибрежные села, луга и пашни, строители особо не думали. Мол, взрывная волна и вал воды прокатятся по течению реки всего на несколько километров и быстро погаснут. О том, что уровень озера Байкал при этом резко понизится, и исчезнут места нереста многих рыб, тоже особо не озаботились.
Первоначально, каскад ГЭС и водохранилищ на реке Ангара ограничивался тремя крупными стройками:
Усть-Илимская ГЭС: 1963 — начало строительства, 1980 — сдана в эксплуатацию, площадь затопления — 1549 кв. км. Затоплен 61 населенный пункт.
Братская ГЭС: 1954 — начало строительства, 1967 — сдана в эксплуатацию, площадь затопления — 5500 кв. км. Ушли под воду более 100 населенных пунктов и не менее 70 хозяйственно освоенных островов.
Иркутская ГЭС: 1950 — начало строительства, 1959 — сдана в эксплуатацию, площадь затопления — 1386 кв. км. Затоплено более 200 населенных пунктов.
Гидростроители не собирались останавливаться на достигнутом, и в 1976 году ленинградский филиал института «Гидропроект» разработал проект следующей ГЭС — Богучанской.
Её начали строить ещё в 1980 году, но уже не такими темпами, и планируемая сдача в эксплуатацию ожидалась только в 2013 году. Площадь затопления — 1495 кв. км. Под воду должен был уйти 31 населенный пункт – плотность населения этих мест невысокая.
В 1980-м, еще до окончательной сдачи в эксплуатацию предыдущей, Усть-Илимской ГЭС, началось возведение плотины и отселение жителей из будущей зоны затопления. Но это строительство шло уже медленно, а тем временем в стране началась перестройка. Крупные гидротехнические проекты попали под удар нарождавшегося общественного мнения, и пресса критиковала никому не нужные стройки, а также безумный переброс северных рек в Среднюю Азию для спасения Арала и хлопковых полей. Затем у государства перестало хватать денег, а затем не стало и самого государства. К 1992 году работы на Богучанской ГЭС были прекращены, а вместе с ними прекратилось и переселение.
В середине 2000-х на недостроенную плотину обратили внимание две мощные корпорации — владелец большинства российских ГЭС «РусГидро» и алюминиевый гигант РУСАЛ. Они выступили инвесторами подновленного проекта, и с 2005 года строительство Богучанской ГЭС вновь возобновилось. По плану, в апреле 2012 года, с пуском первой очереди станции, уже должно начаться заполнение ложа водохранилища, и к декабрю сотни километров ангарской поймы должны были уйти под воду.
Новую гидроэлектростанцию уместнее было назвать Кежемской ГЭС. Богучанской ГЭС назвали от поселка Богучаны, где и планировалось возвести плотину, но потом перенесли проект и саму стройку вверх по течению, к скальному массиву Пионерка, который препятствует размытию породы. Это наиболее узкое место, стиснутое гранитными берегами, но серая бетонная громада плотины выглядит, по сравнению с той же Саяно-Шушенской, не такой невысокой.
Старинное село Кежма до недавнего времени было райцентром. Оно упоминается в документах ещё почти 400 лет назад, как одно из первых русских поселений в Восточной Сибири. Плотина ГЭС расположена на территории Кежемского района, но будущее водохранилище охватывает и соседние земли. Жителей Кемжи начали расселять 30 лет назад, закрыли все предприятия, а потом бросили это дело, и все эти годы они жили в ожидании переселения и возобновления строительства, как неизбежной беды. Без дела не сидели, места тут вполне хлебные, одной только пашни у местных фермеров было 400 гектаров, и много лугов и сенокосов.
Пострадали эти трудяги больше всех, не получив никакой компенсации за свое погубленное хозяйство. «Утопленникам», как называют себя сами переселенцы, предоставляется только жилье. Одиноким, как водится, по 33 квадратных метра, семьям из двух человек — по 42, из трех и более — по 18 «квадратов» на душу. Независимо от площади утраченного жилища. Вся прочая недвижимость, включая земельный участок и хозяйственные постройки не компенсируется. Так регламентируют нормы федерального закона об изъятии земель под государственные нужды. Вроде бы, когда затеяли государственный переворот в 1917, одним из главных лозунгов было «Землю – крестьянам!» Однако законы таковы, что энергетикам и металлургам ничто не стоит погубить сотни сел, человеческих судеб, и плодородных земель, а всякие там писатели пусть себе пишут о том, что природа гибнет, и общественность бессильно разводит руками.
В данном случае, формулировка изъять земли «под государственные нужды» звучит нелепо. РУСАЛ – частная компания, но вся фишка в том, что в «РусГидро» государству принадлежит контрольный пакет акций. Судиться с Российской Федерацией, всё равно, что теленку бодаться с дубом. Суд, естественно, примет сторону государства, в котором все мы даже не пешки в этом театре, который называется жизнь, а так, песчинки.
Кежма, Тушама, Кеуль, Болтурино… Часть домов разобрали те же зеки, приспособив брошенную мебель под свои нужды, часть зданий сразу после выезда жителей они сожгли. Картина маслом: печные трубы с огородами, уцелевшие хутора, и посреди выжженной пустоши и заброшенных огородов сидят на открытом воздухе в старых мягких креслах «жулики», закусывая привезенной с собой снедью. За ними бегают недоумевающие беспризорные псы, и весь пейзаж напоминает набег хана Батыя на Русь. Роль Батыя в данном случае играет «РусГидро».
Первый исход «утопленников» с затопляемых земель шел вяло, и иные переселенцы долго потом навещали брошенные погосты, и даже использовали, как дачи, свои огороды, оставшиеся на месте сел. Кое-кто с годами опять отстроился, и завел хозяйство.
Второй исход напоминал уже исход евреев из Египта. Скот фермеров пошел под нож, а свои дома, построенные ещё дедами, некоторые жители жгли уже сами.
******
Среди чумазых «жуликов», которых привезли с другой колонии катером, выделяется крупный мужик в красном драном свитере, вымазанной в саже флотской робе, и в накомарнике. У прочих вместо накомарников накручены на шее и голове тюрбаны из старых маек. Накомарников тут не хватает, и зеки спрашивают их у местных, живущих в поселках близ колоний. Деньги у них есть. В зависимости от выработки «жуликам» с барж тут платят 200-300 рублей в день. Большую часть этих денег они тратят на курево и сгущенку. Рыбные консервы при наличии свежей рыбы тут не в ходу, а тушенку на зоны поставляет общак. Бригада мужика в красном свитере зашибает 500 рублей в день на человека. На перекурах, когда зеки, выбрав менее задымленное место, наскоро перекусывают, бригадир рассказывает что-нибудь интересное. Язык у него подвешен, таежник он бывалый, а срок небольшой. «Жулики» зовут его «Бугром», и он из Иркутска. Большинство «жуликов» во время монолога своего бригадира угрюмо молчит, безучастно работая челюстями, но иногда они смеются удачной шутке, оживляются и задают вопросы. Бригадир охотно отвечает, но поглядывает на часы, и торопит людей.
Работа здесь тяжелая. Вывороченные с корнем и спиленные деревья, пни и коряги сваливают в огромные кучи и поджигают. Так работают зеки с барж. Бригада Бугра работает иначе. Более грамотно, как действовали пожарные лесхозов в советское время на тушении лесных пожаров, пуская встречный пал, чтобы два пожара сошлись, и погасли. Можно пустить пал выборочно, с учетом направления ветра, и он упрется в реку и не пойдет на сопки и на территории, которые не подлежат затоплению. Если просто пустить пал в сухую погоду, лесной пожар может пойти дальше, за пределы затопляемой зоны, и тушить придется самим зекам и МЧС.
Бугор показывает, где в мелком ельнике можно быстро прорубить просеки, потом крупные деревья валят, и поджигают лес с учетом направления ветра и рельефа местности. На просеках даже пропахивают тракторами лесозащитные полосы, хотя сроки поджимают, и тут этого никто не требует. Бригада с катера особая – пока одни жгут никуда не годную таежную поросль, другие пилят деловой лес в пойме реки для сплава плотами. Если точнее, тут действуют целых три бригады «жуликов», и Бугор у них за генерального бригадира. Сам Бугор время от времени роет лопатой шурфы, закладывает в них бруски и шашки взрывчатки, взрывая откосы таежных сопок, и развороченная взрывами земля тоже играет роль защитного барьера, преграждая путь пламени.
Никому другому из зеков взрывчатку тут бы не доверили. Но бригадир не только взрывник высокого класса, но и строитель-водолаз. Каждый взрыватель у него промаркирован, на учете, и ему приходиться отчитываться за них. Чтобы, значит, не ушли к террористам. В карьерах и шахтах на зонах у взрывников тоже такой порядок, но здесь нет такого контроля, как там, и порой занятые по горло работой «жулики» просят наскоро наглушить рыбы.
Взрыхленные взрывами полосы почвы и осыпи с сопок уже ограничили участок, подлежащий палу, трактора сняли плуги, и таскают бревна. Пару раз во время сильного ветра бригадир устроил настоящий встречный пал, когда сталкиваются два лесных пожара. Смоленые сосны, лиственницы и ельники горят в сухую погоду при ветре страшно быстро, и когда два бушующих пламени сходятся, слышен грохот и треск, во все стороны летят горящие сучья и вершины деревьев, а потом ветер долго раздувает покрытую золой и головнями землю. Толстый слой золы и пепла покрывает сгоревшую тайгу, под которой, возможно, находятся несметные природные богатства, и скоро будут шуметь волны нового рукотворного моря.
Попавших под выселение, «утопленников», как называют себя сами местные жители, тут уже почти не видно. Редко кто появляется в выжженных поселках забрать то свое, что не удалось вывезти раньше, а иные навещают могилы на заброшенных кладбищах, и даже перевозят останки куда-то на новое место, получив на это разрешения властей. Особого труда в получении такой бумажки нет, главное, чтобы причина смерти давно умершего человека не была связана с инфекционным заболеванием, вроде сибирской язвы. В это последнее лето по тайге, которую спешно вырубают и жгут, ходят больше совсем другие люди.
Представителям большинства министерств и ведомств тут уже делать нечего. Зато эти места теперь активно привлекают сюда археологов с волонтерами. «Жулики» клянчат у них сигареты и накомарники. В обмен на информацию, если она есть. Вон там, на склоне горы имеются какие-то пещеры, а ближе к реке попадаются кости крупных животных. Может, это кости мамонтов?
Археолог смеется. Руки его тоже черные от смолы, а его куртка-энцефалитка тоже покрыта пятнами сажи и вымазана в смоле.
- Кости мамонта потом, когда тут всё размоет вода, конечно найдутся. Но вряд ли в хорошем состоянии. Это вам не Якутия или Чукотка. Там раньше добывали бивни десятками пудов, и в старой России из них резали даже шары для бильярда. На Красноярском водохранилище вода размыла целое лежбище костей мамонта, но их с трудом можно было отличить от кусков старого дерева. Кости этих ископаемых действительно стоят большие деньги. Один только зуб мамонта потянет на 200 долларов, но в приличном виде, а вывоз мамонтовой кости за рубеж запрещен. Всё, как и недра, принадлежит государству. Нас больше интересуют стоянки древних людей. Они здесь часто встречаются по берегам рек, поэтому маршрут поиска ограничен, и глубоко в тайгу мы не лезем. Не успеваем.
- Недра должны принадлежать народу! – возражает бригадир. – Государство только делает вид, что всё общее, народное. На самом деле всё частное, и будь тут даже хорошие бивни мамонта, всё ушло бы за кордон от частных лиц частным лицам. Наше государство – самый большой грабитель, и издает законы, защищающие этот грабеж. Для избранных. Для всех остальных это табу. За кассу ларька можно получить срок, как за грабеж, а если воруют тоннами и товарными составами, то только журят, и снимают с должности. Если не делится, с кем надо. Демократия? Тоталитарный режим!
Археолог внимательно слушает бригадира, и замечает, что раньше и за такой базар можно было получить немалый срок. Он торопится – волонтеры должны успеть вскрыть несколько стоянок, уже найденных ранее. А он пока облазит берега в поисках новых находок. У пристани, где лениво дремлет на катере конвой, он подобрал среди прибрежных камней обтесанный рукой человека древний топор. Тупой и тяжелый. Вода зализала острые грани сколов, но раньше, накрепко привязанный к топорищу из березы, такой топор мог проломить череп медведя.
Древних стоянок в зоне затопления десятки, находок – сотни. Заостренные камни – нуклеусы, встречаются по берегам реки, на стоянках и в захоронениях преобладают наконечники копий, стрел, скребки, остатки бус и браслетов, какие-то таинственные маски древних шаманов в форме черепов. Много так называемых бифасов – наконечников лавролистной формы, костей древних и ископаемых животных. Но палеонтологи сюда не спешат – находки окаменелостей эпохи динозавров чаще встречаются случайно, а рыть все старые торфяники, несомненно, бывшие ранее озерами, нецелесообразно. Именно в торфяниках можно сделать уникальные находки – болотный газ консервирует трупы людей и животных не хуже вечной мерзлоты.
Археологи торопятся, и им некогда прохлаждаться с зеками. Те всё же интересуются, сколько платят за раскопки в сезон, и удивляются волонтера. Волонтеры – добровольцы приехали сюда из любви к романтике, и получают за свой только продукты питания. Среди них преобладает зеленая молодежь и студенты, которые знакомятся друг с другом на раскопках. Они ещё полны юной энергии, и с энтузиазмом поют вечерами у костра под гитару. От гнуса их спасает солидный запас всяких мазей, накомарники, и зеленые, дающие густой дым, ветки лапника, которые они подбрасывают в костер. Такие приезжают сюда «за туманом», и общение с природой с рыбалкой на хариуса заменяют им ленивый отдых в Турции и Таиланде, куда едут за сервисом и бездельем на пляже у моря остальные люди, считающие такое примитивное времяпровождение крутым делом. Романтики ещё не перевелись, но всё же в последние годы организаторы подобных поездок и экспедиций предпочитают им немного платить. Для общего блага.
По тайге, которая должна стать четвертым рукотворным морем на Ангаре, шарятся и другие люди. Мародеры, не мародеры, а ищущие, что можно прибрать и вывезти. Например, брошенные дома, цветной метал, ценную древесину – если есть дороги, техника и возможность. У них нет никаких разрешительных документов, но задержать их могут только с грузом без этих самых бумажек. В российских законах множество лазеек, которые часто используют сами чиновники, и предприимчивые люди спешат тоже урвать свое.
Геологи под определение местных жителей - «утопленников» не подходят, но тоже шляются по тайге, и их партия вышла к тому же причалу. С зеками геологи давно привыкли работать вместе на разных, там, рудниках и приисках, и вечером они подошли к костру на уху. Бородатые, загорелые и отощавшие мужики поведали «жуликам», что под воду в зоне затопления уйдут месторождения железной руды и цветных металлов, минеральных удобрений, угля и газа.
- Золото в этих краях встречается? – поинтересовался один из «жуликов», - Что искали-то? Газ и нефть – ладно, из-под воды добывать можно, а остальное для «галочки»?
- Золото, оно, везде есть, только не в таком количестве, чтобы рудник открывать, - пояснил один из геологов, хлебая наваристую уху, - Алмазы встречаются, но тоже не густо. Торфяников много. Этот торф ещё себя покажет потом. Будет травить воду не хуже гнилой древесины. Меловые отложения, гм-м-хм… В общем – наше дело маленькое. Ничего уже не изменишь Вон, археологи божатся, что тут десятки уникальных захоронения и стоянок. Времён, значит, продвижения людей на Север, и перехода на Северную Америку. Захоронения шаманов в масках, наконечники стрели копий – это мы тоже находим. Ну, и какую они представляют ценность? Давно усопших людей лучше не беспокоить, так мы считаем. Мир их праху. А эти археологи гундят не о том, сколько месторождений полезных ископаемых будет затоплено, а об исторической ценности их находок. Только кто их будет слушать, этих историков? Всё в мире тлен. И суета.
С каким-то начальством от гидростроителей, приехавших на затопляемую зону проверять ход работ, прибыл неприметный и невзрачный старший прапор – начпрод одной из воинских частей. Начальник продовольственного снабжения, скажем, ракетного полка, должность заметная, и тянет на звание майора, не меньше. Армейские прапорщики обычно занимают самые различные должности, в том числе и начальников продовольственных складов. Этот прапорщик ведал снабжением воинской части давно, кроме складов на нем висели содержание солдатских столовых, и подчинялся он непосредственно начальнику службы тыла армейского соединения.
- Тебя в колонии нет, - сообщил он бригадиру, копавшемуся в двигателе заглохшего трелевочного трактора, - Торчишь тут почти безвыездно. Кому тушенку сдавать? Не начальнику же колонии? Не мог вместо себя подходящего человека оставить? Вот, принимай теперь. Прямо здесь. На глазах у строителей и охраны прикажешь разгружаться?
Альянс армии и зеков, на которых лежал общак, сложился в 90-е годы. Некий прапор создал в соединении образцовое фермерское хозяйство. Поля, луга, скот – на всё это деньги выделило Министерство Обороны. В качестве рабочих солдат срочной службы на этих фермах использовать было чревато, и их брали только на авральные работы. Поэтому новоявленный фермер, не вложивший пока в это дело ни копейки собственных средств, набрал местных жителей. Из тех, кто раньше работал в колхозах, и умел косить, пахать, и управляться со скотиной. В поголовье преобладали бычки – армейское соединение нуждалось в свежем мясе.
Хозяйство разрасталось. Прапор тот давно ушел в запас, стал фермером официально, но так и продолжал заниматься снабжение армейского соединения. В 90-е он приватизировал часть этих ферм вместе с сельхозтехникой, вроде комбайнов, тракторов и сенокосилок, но Министерство Обороны денег на подсобные хозяйства уже не отпускало. Зеков из местных колоний общего режима, в том числе уже освободившихся, тоже начали привлекать к строительству и в качестве чернорабочих. Им можно было меньше платить, они не были обременены семьями, и жили тут же, при фермах, под рукой. Тогда кто-то из паханов и предложил бартер. Мол, на зонах мясо негде хранить, и армейская тушенка очень там ценится. Вы нам тушенку в общак, мы вам – свежее мясо с ферм, а фермы из средств общака укрепим, и поголовье приумножим.
Нельзя сказать, что армия не снабжалось мясом. Мороженые полутуши исправно завозили в части, обычно зимой, и солдаты получали его согласно нормам в виде первых и вторых блюд. Но свежим это мясо назвать было никак нельзя. В стране существуют крупные склады Гражданской Обороны, где хранится тьма самых разнообразных товаров народного потребления и пищевых продуктов. На случаи различных стихийных бедствий на складах могут быть сотни одеял, палаток, медикаментов, консервов, и прочих предметов и продуктов. Все они имеют сроки хранения.
Срок истек, на склады ГО завозят свежие мороженые полутуши. Отлежавшая добрый десяток лет насмерть промороженная говядина отправлялась вагонами-холодильниками в армейские части. Как и масло, почему-то произведенное в Новой Зеландии. Такое промороженное в картонных коробках масло, даже уже оттаявшее, никак не желало приставать к хлебу, и каталось по нему желтой массой. На промороженных полутушах бычков, забитых в то время, когда будущие солдаты срочной службы ещё ходили в детсад, стояли синие ветеринарные клейма ещё советских времен. Типа, десять – пятнадцать лет назад мясо этой коровы было вполне доброкачественным.
В довершение всего, тушенка, которая всегда выручала армию в таком ответственном деле, как кормежка личного состава в летний период и во время учений, часто поступала в войсковые части уже с душком. Дело было даже не в сроках хранения, а в нарушениях условия хранения и транспортировки подобных продуктов питания. Одна партия банок была ничего, другая явственно пованивала, едва армейский нож вспарывал пищевую жесть крышки.
Поэтому на альянс с зеками охотно согласились. Часть тушенки пошла в общак, а армейские части стали регулярно получать свежее мясо. Хотя бы зимой, когда его легче транспортировать.
Теперь большая часть этих ферм оказалась в зоне затопления. Фермерам, которым, даже если они не получали даром бывшие колхозные пашни и луга с коровниками, а покупали их на свои средства, как и голландских бычков-производителей, государство ничего не возместило. Хоть судись до потери пульса с теми, кто придумал такие законы. И скот пошел под нож. Вот почему ещё задолго до наступления холодов фермеры повезли военным мясо, и теперь имели в результате этого едва ли не последнего бартера запас ящиков с армейской тушенкой.
- Теперь и я «утопленник»! – мрачно сообщил прапор-фермер, - С Кежмы переберусь куда-нибудь ближе к крупным войсковым частям. Всё начнем заново. Так что я к тебе с доставкой. Бери, и мы квиты. Твоя охрана – одно название. Дашь им на лапу, и перевезут катером отсюда прямо в колонию. Ещё и рады будут. Лады?
*****
На участки, которые предположительно не попадут под затопление, работники лесного хозяйства демонстративно не появляются. Они проиграли. Грубо попраны все законы Лесного кодекса, полномочия по государственному управлению лесами переданы субъектам Федерации. Исключение составляют лишь некоторые категории защитных лесов — на их вырубку действительно нужно разрешение федерального правительства, но вывести их из категории водо-охранных и коммерческим рубкам не подлежащих не успели. Волокита.
Местные лесопромышленники, зная о предстоящем затоплении, вначале подали заявки на валку леса в ложе будущего водохранилища, понимая, что защитные леса пропадут. Объемы строевого леса только в пойме реки они определили более чем в 10 миллионов кубов древесины. Её все равно надо рубить, и леса находятся у самой реки, что удобно для транспортировки бревен. Однако всем коммерсантам было отказано. По существующим правилам местным жителям нельзя рубить на дрова даже опаленные мертвые сосны, оставшиеся после очередного пожара. Поэтому, махнув на Москву рукой, коммерсанты рубят и вывозят без всякого разрешения, запасаясь липовыми справками, документами на лес из других мест, и даже указывая в них вместо леса песок, щебень, и что угодно, что можно списать на строительство плотины и дорог.
Бригадир в драном красном свитере и флотской робе, с негласного разрешения начальника колонии, безвылазно держит на лакомых делянах две бригады своих лесорубов. До опаленных берегов Ангары у пристани доносится шум с делян, где зеки рубят лес, так и не выведенный вовремя из категории зоны охраны водных ресурсов. Похоже, что данный вариант устраивает всех, и рубщикам никто не мешает.
Вот и недели две тому назад кто-то где-то договорился, и нужные всем бумаги подмахнули. За солидный куш кому надо, быстро исчез могучий кедровник у реки, где раньше до выжига леса резвились бурундуки, белки, птица, и приходил жировать медведь. Ему ореха на зиму надо много – это основной поставщик жира для зимней спячки Сожрет ореха на сотни две килограммов, накопит к зиме подкожный жир, и перед спячкой заботливо чистит кишечник от паразитов и шлаков, питаясь корой осины. От горечи этой коры желудок спящего медведя внутри становится белым, как бумага, кишечник чистым, а в прямой кишке образуется пробка. Теперь можно дремать в берлоге до весны, сосать лапу, а жир сам поступает в кровь, питая до весны спящего зверя. Интересно, все ли звери и птицы покинули зону затопления? При такой задымленности местности и в пору брачного периода и размножения всё живое само должно уйти из этих обреченных на затопление участков.
На месте кедрача теперь только пни, а кедровые бревна сплавляются по Ангаре ближе к дорогам. Его мягкая древесина с мелкими сучками пойдет на изготовление ценной мебели и, скорее всего, уйдет за кордон. Ведь в России с её огромными запасами леса мебель давно предпочитают делать из опилок и шпона.
Бугор вечером долго молчит у костра, глядя на огонь. Потом вздыхает, и разливает братве полученный от предпринимателей марочный коньяк. Каждому по кружке, не более. Охрана, набранная из местных, в тайгу вообще не лезет, предпочитая околачиваться на катере. Для местных жителей работа в охране теперь едва ли не единственная работа в этих местах. Конвоиры вооружены, но наличие оружия только беспокоит их. Сбежать отсюда никто не сбежит, некуда, путь отсюда только один – по Ангаре. Разве что для каких-нибудь сбежавших зеков с зоны строгого режима уйти по реке на катере с оружием – большой соблазн. Поэтому охранники конвоя держатся кучкой, и вернувшихся с гари «жуликов» пересчитывают, и везут обратно.
Порой бригада, как и зеки, привезенные сюда баржами, задерживается на несколько дней, если погода позволяет. В дождь тайга продолжает дымить, но уже не так, запах гари у пристани ощущается сильнее, а зола и пепел превращаются в липкую жижу. Сильного дождя давно не было, и под мелко моросящей слякотью огромные костры из завалов бревен горят с помощью бензина, солярки и керосина. На этот случай на баржах всегда есть несколько бочек.
К вечеру на одну из барж грузят комель вывороченных с корнем берез и березовый кап. Из перевитого комля березы в Сибири делают топорища, рукояти ножей и прочего инструмента. Его распиливают на небольшие чурочки-заготовки, и долго сушат. Есть умельцы, которые так могут рассчитать вес рукояти из комля, что выроненный в воду нож не тонет, а стоит в воде торчком, лезвием вниз, едва погрузившись, и его легко достать. Топорищам из такого комля нет сноса.
Бугор завистливо смотрит на погрузку, и замечает:
- Комель – тут, братва, не самое главное. Кап! За него можно выручить хорошие деньги. Я вижу, в этом ИТЛ тоже зря времени не теряют. Только, наверное, весь навар забирает начальник колонии. Вы, парни, примечайте, что и как. Тайга, она кормит. Срока у вас небольшие, а работы нигде нет. Лес – золотое дно, если правильно подойти к делу. Кап, живица, кедр, та же лиственница… В Бурятии и в Иркутске гребут в тайге нефрит для Китая. Ещё можно зашибить хорошую деньгу на мореном лесе. Только с умом надо. За один сезон мужики в тайге делают внедорожник, и почти легально. Но одно бревно сбыть трудно, надо партию. Причем с сертификатом на каждое бревно.
К нему прислушиваются. С работой в Сибири действительно плохо, а на вахтах рабочих норовят обмануть. На свободе со справкой из колонии особо не разбежишься, и нужны связи. Те, кто на самом деле имеет небольшой срок, собираются на воле работать только у Бугра, и проситься к нему в бригаду. Его люди промышляли раньше ближе к китайской границе, и зарабатывали неплохо, хотя весь нелегальный таежный бизнес чиновники пытаются подгрести под себя, и из той вольницы, что кормится тайгой, уже образовался некий альянс с уголовным миром, потому, что от местной власти нужны хотя бы документы на вывоз, транспорт, и даже лицензии. Лицензии, как и на промысле рыбы на Дальнем Востоке, чисто условная штука. В ней можно написать про один участок для добычи нескольких тонн того же нефрита, а добывать его сотнями тонн по всей тайге.
Вечером у костра «жулики» слушают про кап, о существовании которого раньше и не догадывались. Бугор объясняет коротко, но внятно, запивая речь крепким чаем. Чефир, для которого нужна целая пачка «Цейлонского», он не одобряет. Посадишь сердце. С больным сердцем в тайге много не наработаешь. Никто в его бригаде не употребляет наркотики, а спиртное идет в меру. Бугру нужны крепкие мужики, а не их подобие.
Кап – это не всем известная чага, за которой в Сибирь приезжают даже из далекой Армении. Чага – березовый гриб, то есть паразит дерева. Снаружи черная, внутри чага может быть коричневой или рыжей, и её отвары и настои издавна используются для лечения онкологических заболеваний, болезни суставов, и ослабленном иммунитете.
Кап – вид нароста на дереве. Он представляет собой пучок нераспустившихся веток и почек под слоем коры, перевитых, как и комель березы. Ценится больше всего не березовый кап, а дубовый или ореховый. Но в Сибири кап можно найти только на березах и осинах. Хороший кап в одиночку из тайги и не вытащишь, он может достигать массы от двухсот и более килограммов.
Красивая природная расцветка капа на срезе используется для различных декоративных поделок, декора мебели, и стоит такие изделия достаточно дорого. При этом кап намного крепче древесины дерева, на котором он растет. Встречается кап довольно редко, но есть леса, где его достаточно много, и он может служить неплохим видом заработка.
Другой разновидностью древесного нароста является сувель. Этот нарост чаще имеет форму шара и покрыт корой. Сувель может достигать огромных размеров, и растет достаточно быстро. По плотности и качеству сувель уступает капу, зато встречается чаще, и на спиле имеет красивый глянцевый узор из переплетенных годовых колец. Цветовая гамма сувеля очень ценится столярами-краснодеревщиками, которые в последние годы получают немало заказов от «новых русских» и заграничных любителей природной красоты.
Хотя все знают, что в ближайшее время бригаде предстоит работа на плавкранах, а бизнес на мореном лесе – только мечта бригадира, «жулики» с интересом слушают о запасах мореной древесины в сибирских реках, и какое это интересное дело.
- Много леса тут уйдет под воду, - бригадир косится на окружающие сопки, покрытые лесом и подернутые завесой дыма, сквозь который солнце казалось багровым. Лесу на горах ничего не грозило. Разве что пожар из зоны затопления переметнется туда. Но и в самом ложе нового водохранилища весь лес всё равно не успеют убрать. – Сейчас он не представляет никакой ценности, и большая его часть просто сгниет, отравляя воду и всё живое. Но бывает, что такой лес заносит песком, и при определенных условиях он, хоть и чернеет, но не гниет, а приобретает особую твердость. Скажем, в центральной России в старину было много дубов, и раньше это дерево шло исключительно на постройку кораблей, на сваи, из дуба делали гробы и мебель, ценя его за прочность. Теперь добывают его из-под воды. Мореный дуб очень дорого стоит. Вы себе представить не можете, но один хороший дуб, который ещё надо вытащить на берег с помощью техники, может стоить, как внедорожник. Я не шучу. На распиле такой дуб становится абсолютно черным, с красивым белым узором. Тоже идет на мебель и дубовые панели, которыми люди, у которых куры денег не клюют, обшивают свои апартаменты. Вся фишка в том, что дерево просто пропадет, если его неправильно высушить и обработать. На воздухе мореное дерево быстро теряет свои качества, и превращается в труху. Так что тут, при желании заработать на этом деле одной силой и смекалкой не обойдешься. Нужна техника, цех для обработки, склад. Да и дело стоит того только там, где мореного дерева много.
- В Сибири дубов нет! – сообщил один из собеседников, закопченный так, что на лице сверкали только глаза, воспаленные от дыма.
- Уже есть! – парировал бригадир, и выплеснул остатки чая в горелые пни, - Районировали на Алтае, и сейчас разводят в Западной Сибири по дачам. Но, конечно, для промысла это не то. В Сибири мореного дерева много, хотя оно ценится не так, как дуб. Годится и сосна.
Бригадир знал, что говорит. Качество этого мореного дерева может быть настолько высоким, что ценители этого материала не жалеют своих средств. Паркет и мебель из мореной сосны украшают гостиницы, галереи, университеты Америки, а также дома и офисы известных людей, в числе которых музыкант Пол Маккартни и дизайнер Ральф Лорен. Но найти и поднять топляк в России – только полдела. На дне водоемов России покоится более 38,6 миллионов кубометров затонувшей и затопленной древесины. Обычно это древесина, затонувшая во время молевого сплава.
Только в одной Волге, предположительно, лежит до 9 миллионов кубометров затонувшей древесины. Чуть меньше в Енисее, бассейне рек Обь и Иртыш. Ценность имеет древесина всех пород, которая не превратилась в труху. Древесина, которая десятки лет выдерживалась в воде, - уникальное сырье для производства декоративных, строительных материалов, технологической щепы, качественного древесного угля: из одного кубометра топляка получается 200-300 кг угля. В воде происходит минерализация древесины, она становится прочнее, а при правильной обработке приобретает прочность камня. Она не гниет, в ней не заводится жучок, а изделия из такого материала вечны.
Покоящийся на дне рек и водохранилищ топляк пагубно влияет на состояние водоема и его обитателей. Он выделяет фенол и меркаптаны, вытесняет кислород и тем самым вызывает замор рыбы. По рекам, впадающим в озеро Байкал, после отмены молевого сплава очистка от топляка ещё в советское время заняла несколько лет. На месте Байкальского ЦБК планируют построить завод по переработке топляка. Считается, что сам Байкал озеро уникальное, способное к самоочищению, и во время штормов выбрасывает весь попавший в него из рек лес на берег. Зато реки, питающие его водой, хотя их и чистили несколько лет бригады сезонников, богаты топляком, занесенным песком и илом. Именно в таких условиях без доступа воздуха дерево не гниет, а становится мореным. Если правильно его высушить, то древесина приобретает прочность камня. Естественно, что и обрабатывать её надо уметь.
Начиная с 2010 года транспортная кампания «РусГидро» вела работы по очистке водохранилища Саяно-Шушенской ГЭС от топляка, и его объемы в акватории уменьшились почти на две трети. При этом уникальный мореный лес негде было перерабатывать, и древесину сразу же утилизируют, засыпая слоем земли и гравия, а затем засеивая травой. Нет средств, чтобы сделать добычу топляка привлекательной для бизнеса, и тем самым очистить водоемы от промышленных отходов, как официально числится по документам топляк.
В 90-х годах ХХ века немало предпринимателей пытались организовать бизнес на топляке, но хотели это сделать быстро, без значительных капиталовложений, и получить прибыли, как за сырье, без привлечения высокопрофессиональных специалистов. В результате тысячи кубометров ценного материала были бездарно уничтожены. Пропадает мореный лес и сейчас – портится при неправильном хранении на складах и под открытым небом в ожидании разрешительных документов на вывоз или из-за отсутствия опыта обработки.
Дело это трудоемкое, и затраты при малых объемах поднятого со дна топляка могут часто не оправдать затраченных на оборудование средств. Более новые технологии переработки просто отсутствуют, и весь цикл - от добычи топляка и его переработки до выхода готового качественного материала многим просто не по плечу. Не весь мореный лес высшего качества - чтобы получить 100 кубометров качественного сухого мореного дуба, необходимо найти, добыть и переработать как минимум 1000 кубометров топляка.
******
Бригада, в которой люди были подобраны один к одному, и с малыми сроками, надеялась, что их бригадир и после окончания строительства ГЭС и постепенного затопления водохранилища байкальской водой, которую принесет Ангара, продолжит работы в этих местах. И не просто предоставит людям работу, а хорошо оплачиваемую перспективную деятельность.
Надеялись люди не зря. В планы крупных лесоторговцев входила дальнейшая лесозаготовка почти дармовой древесины, которая после затопления будет считаться едва ли не техническими отходами. Они не сидели, сложа руки, а очень активно пробивали нужные документы, и закупали необходимую технику.
Отечественная промышленность давно освоила выпуск агрегатов типа ЛС-65 и ЛС-41 для подъема топляка со дна рек. Ещё при советской власти стоимость таких громадин превышала несколько миллионов рублей, а из-за больших габаритов их невозможно было использовать на малых реках и притоках, дно которых часто забито бревнами в несколько слоев. Куда дешевле и результативнее плавучий кран. Этот нехитрый механизм гребет в месяц 700-900 кубометров, был бы топляк. Его легко транспортировать с речки на речку, несложно собрать, и обслуживать.
Конечно, производительность плавкрана сильно зависит от глубины водоема, толщины слоя ила и речных наносов. Зато объем работ впечатляет. Топляком завалены как малые, так и судоходные реки, где для добычи можно применить плавкраны. Необходимо провести разведку наличия леса, состояния плавника, и немало стоят транспортные услуги, связанные с добычей, перевозкой и перевалкой топляка. Даже если имеются данные о наличии огромных залежей на дне малых рек, качество такого леса вначале необходимо тщательно проверить, поэтому дело должно быть хорошо организовано.
К бригадиру уже наведываются вполне респектабельные господа, разъезжающие на дорогих катерах, салон которых можно сравнить с престижными «иномарками». Этакие кабриолеты, больше прогулочные, чем приспособленные для рыбалки или надзора.
Новое поколение российских промышленников уже не похоже на случайных нуворишей, какие встречались сплошь и рядом в 90-е годы. Они неплохо экипированы, не перекормлены, тактичны и вежливы. Акулы отечественного империализма имеют хорошие связи, знают, как обойти законы, имеют своих юристов и службу безопасности. Порой они совмещают деловую вылазку на природу с рыбалкой или охотой, но прекрасно осведомлены о ходе работ на будущем ложе водохранилища.
Один из таких, в добротном костюме армейского покроя – из тех, что называют сейчас тактической одеждой, подвалил к причалу, где скучала охрана, на белоснежном катере, небрежно управляя штурвалом рукой, обтянутой перчаткой оленьей кожи. От него несло дорогим одеколоном и хорошим виски. Впрочем, он не выпендривался, а был самим собой, вежливо кивнул охранникам, и прытко припустился к костру, где «жулики» перекусывали у костра после очередного пала.
В тот день ветер дул от пристани, а в еловом перелеске, где осталось немало сосен, Бугор заметил немало молодых деревьев, ветки на которых высохли, и стали желтыми. Такую больную хвою в Сибири называют «шигла». Она горит, как порох, и часто используется в тайге для разведения костра вместо бересты.
Причин пожелтения хвои может быть несколько. Это различные короеды и личинки, клещ, а иногда лесная красавица просто меняет хвою, сбрасывая старую. Шигла – высохшие ветви хвойных деревьев с желтой хвоей, указывает на то, что дерево гибнет. В данном случае можно было поджечь пораженный ельник, и ветер понесет пламя дальше – вдоль реки.
Обед у «жуликов» был нехитрый. В ведро с кипящей водой всыпали лапшу из десятка пакетов «Доширак», а потом добавили содержимое нескольких банок тушенки, и накрошили лука. Плюс чай со сгущенным молоком и сухарями. Приезжий подоспел к костру, когда Бугор заботливо снимал пену с готового блюда, и над костром один из «жуликов» повесил ведро с водой для чая.
- Владимир Иванович? – не удивился бригадир, - Никак плавкран сюда скоро подвезут? Однако тут ещё рубить и рубить, пока не зальет все окрестности.
Респектабельный товарищ был в курсе того, сколько предположительно древесины уйдет под воду, в каких местах останется строевой лес, и его интересовало, не жгут ли «жулики» этот самый лес вдоль реки, ранее охраняемый от вырубки государством. Большинство данных он мог бы легко получить вместе с картами после окончания работ, и пуска Богучанской ГЭС в эксплуатацию, однако два дня назад нанял вертолет, и облетел зону затопления, сверяясь с картами.
К Бугру он приехал не за тем, чтобы полюбоваться чумазыми «жуликами». Уже было известно, что объем затопленной древесины здесь превзойдет ушедший под воду лес на Саяно-Шушенской ГЭС, где несколько лет местами из воды торчали верхушки высоченных кедров. Потом древесину там начали активно добывать, используя плавкран и водолазов. Опыта в этом бизнесе приезжий предприниматель и бригадир набрались именно там.
Нужны были люди. Не просто дешевая рабсила, а с опытом. Бугор знал многих, а приезжий с его связями и средствами очень нуждался в нем, и ему мешал только статус бригадира, отбывающего срок в колонии общего режима. Вопрос относительной свободы можно и нужно было утрясти. Через начальника колонии и юристов.
Они обсудили это дело, и бригадир подписал пару бумаг, нужных для того, чтобы служба исполнения наказаний не волновалась за своего подопечного, а бизнес обрел исполнителя. Оба уже думали о том, что скоро тут начнутся новые работы, когда палок в колеса власти будут ставить меньше, затопленный лес исчезнет из всех охранных зон и списков, как будто его и не было в пойме реки Ангара, и некая зависимость от начальника колонии скоро уйдет в прошлое.
По оценке экспертов, объем ежегодно всплывающей древесины на новом Богучанском водохранилище составит до 1 миллиона кубометров в год. Учитывая, что этот лес относится едва ли не к техническим отходам, дело было выгодное. Важно было первым застолбить бизнес.
По водоему плавкран перемещается с помощью палубных лебедок, тросы которых закреплены за береговые опоры. Как у парома. К плавкрану присоединяется донный трал, похожий на грабли, который при движении крана сгребает все, что находится на дне водоема. Поднятая со дна древесина сгребается в пучок из 10-15 бревен. К нему крепят понтон и буксируют катером к складу или месту погрузки. Даже с учетом того, что древесина не успела стать мореной, овчинка выделки стоит, и приносит немалую прибыль.
- Ну, и что, что ты на зоне? – пожал плечами приезжий, - Начальник колонии только рад будет, что для вас есть работа. С ним я договорюсь. Плавкран соберем здесь, лебедки и всё остальное сюда завезу. Сколько тебе ещё чалить? Всего-то? Ты учти, что водохранилище замерзнет только у берегов. Разве, что зима будет совсем уж лютой.
- Работы тут хватит надолго, - бригадир рассматривал карту, на которой были заштрихованы участки, так и не попавшие под вырубку или пал. - Я собирался с пала леса перебраться на разборку домов в брошенный поселок. Тоже неплохо в наших условиях, это для тебя мелочь. Брусовые дома вряд ли тут ещё есть, больше срублены давно и из бревен. Помнишь, на Красноярском водохранилище попадались разобранные дома, пролежавшие много лет под слоем песка? Мореный брус! Жаль, мы тогда не умели толком эту мореную древесину обрабатывать, но какой-то умелец купил всё сразу оптом.
- Ты всё ещё думаешь о бизнесе на мореной древесине? Очень прибыльно, очень! – Приезжий многозначительно выпятил нижнюю губу и показал большой палец. – Это у нас в стране многие не ещё оценили. А кто пытается делать на этом деньги, больше портит мореный лес, превращая его в труху. В Европе это понимают, и готовы вложить деньги в мореную древесину России. Если объем работ подходящий. Это стоит больших денег, и ты не спеши. Надо завезти оборудование, освоить новые технологии, уточнить данные разведки. Забавный бизнес. У нас он никому не нужен, но если за одно мореное бревно где-нибудь в Германии предложат «Мерседес», то найдется много желающих. И большую часть мореного леса перепортят.
- Как и с нефритом, из-за которого я попал на зону, - бригадир сплюнул с берега в воду Ангары, по которой течение несло горелые сучья, - В России не нужен, а в Китае за него отваливают валютой. Американской. Дело взял в свои руки криминал, но власти придумали кучу проблем, чтобы урвать хотя бы часть добычи. А ведь месторождения нефрита в Забайкалье были известны давно. Теперь Москва торопится наложить на нефрит свою лапу, вспомнив о том, что все недра принадлежат государству. Нагнали на месторождения свои силовые структуры. Кончится тем, что разбогатеет, как раз, не государство, а кучка частных лиц, чиновников и московская свора из правящей партии. У них это хорошо отработано. Здесь с топляком вы можете ещё отмазаться, а когда мореная древесина из страны пойдет за бугор за хорошую валюту, власти найдут предлог запретить.
- Всё схвачено! – приезжий похлопал партнера по плечу, - Знаю, что мечтаешь заняться мореной древесиной, а не топляком. Будут тебе разведданные и возможность заработать так, что старость встретишь весь в шоколаде. Только на одной Обской Губе мореного леса столько, что Европе и не снилось. Будешь там генеральным директором, а всё необходимое мы подготовим. Сейчас надо разделаться со строевым лесом этой стройки. На тебя вся надежда!
*****
Пройдет какое-то время, и не останется в этих местах ни "утопленников"- переселенцев из зоны затопления, ни "жуликов", ни даже плавучих кранов, поднимавших топляк. Переселенцы рассосутся по городам и селам на чужой стороне, и старинная Кежма канет в историю, как канули несколько городков, имевшие название Братск и исчезнувшие на дне Братского моря. Государство вспомнит об экологии, и озаботится возобновлением рыбного промысла. Только вместо хариуса и тайменя в водохранилище будут плавать завезенные сюда сазаны. Человеческая жизнь коротка, а время стирает из памяти трагедии былых времен. Только, вот, забудут ли люди о том, что некогда на Ангаре строили в угоду крупным корпорациям новые ГЭС, и кто с этого что получил.
Особо гадать не приходится. Уже имеющиеся на Ангаре ГЭС работают в половину силы, а стоимость электричества для населения дорожает. Зачем после Богучанской, планируют строительство ещё двух ГЭС на Ангаре до самого места впадения её в Енисей? В стране, славящейся раньше выпуском огромного количества стали и чугуна для своих нужд, теперь упор на производство такого стратегического металла, как алюминий. Этот металл, наряду с другими цветными металлами, охотно покупают другие страны. То есть, опять же гоним всё за границу, как и лес с газом и нефтью. Для производства алюминия необходимо много электроэнергии, вот почему почти при каждой ГЭС есть заводы по выпуску этого металла, бокситы и полуфабрикаты которого порой завозят очень издалека. Отсюда слияние энергетиков с "Русалом", и пока государство выделяет средства на новые ГЭС и заводы, о сохранении рек, экологии и природных ценностях разговоров не будет. Всё ради прибыли, а лишнюю электроэнергию можно гнать в Китай, который давно зарится не только на наши леса и пространства Сибири, но и мечтает провести из Байкала в свои северные районы водовод для орошения земель.
Кап, сувель, мореное дерево... Всё это не для россиян. Они обойдутся мебелью из опилок, куда им до эксклюзивных журнальных столиков и комодов стоимостью в несколько тысяч долларов. В Саянах, недалеко от Саяно-Шушенской ГЭС, имеется самое крупное в мире месторождение мрамора всех цветов. Почему же россияне видят только изделия из мраморной крошки и искусственного камня? Натуральный мрамор идет на строительство вилл в Италии и Испании. Нефрит в Китай, мрамор в Европу, зато эти страны заваливают нас своей дешевой продукцией, которую в России производить стало просто невыгодно. Даже якобы отсталая Индия с её огромным населением после "Зелёной реформы" Индиры Ганди может прокормить себя, и только удивляется тому, что Россия покупает в какой-то Польше одних яблок на несколько миллиардов рублей, вместо того, чтобы выращивать свои фрукты.
Вывоз природных ценностей за рубеж выгоден не населению, а отдельной кучке отечественных нуворишей, захвативших всю экономику страны. При этом они воруют миллиардами, и хранят наворованное за рубежом, вынуждают население брать кредиты на покупку квартир и автомашин, и это население бессловесно словно стадо баранов, потребляет дешевое зарубежное барахло и продукты, большинство из которых можно назвать продуктами питания лишь с большой натяжкой, и покупает сомнительного качества лекарственные препараты на фоне обнищания больниц, очагов культуры и приличного образования. Продажные пресса и телевидение вещают нам о том, что средняя заработная плата в стране растет с космической скоростью, а безработица низкая. На деле этих безработных просто под разными предлогами не берут на учет, и они пополняют число бомжей и осужденных.
Вся картина напоминает начало XX века, когда коррупция достигла невиданных размеров, а чиновники и банкиры вкупе со знатью заворовались так, что страна проиграла две войны, и Российская империя рухнула. Впрочем, как и другие империи Европы. Все империи когда-нибудь гибнут, и если история идет по спирали и повторяется, то нас опять ждут большие перемены.