НАПОЛЕОН
Когда мне было семь лет, и я уже несколько месяцев ходила в первый класс, мама поехала в Москву к тете Шуре, ее самой младшей сестре. Муж тёти Шуры - Леонид (так все его звали) учился в ту пору в военной академии, и семья снимала комнату в коммунальной квартире где-то в районе Пресни.
Это я тогда думала, что мама поехала просто в гости. Позже узнала, что поездку она предприняла для того, чтобы попасть на консультацию к профессору после операции. И тетя Шура (а может быть не она, а кто-то из семьи Леонида) маме в этом помог.
Помню отчетливо соликамский вокзал зимой, когда мы с папой провожали маму на поезд.
В фойе вокзала располагался книжный киоск за массивным деревянным барьером. Под стеклом были выложены книги.
Именно тогда была куплена книжка в желтой картонной обложке, которую перед сном читал мне папа до самого маминого возвращения. Называлась она «Старик Хоттабыч». Она и до сих пор жива. Издание 1959 года.
Значит, я не ошибаюсь, датируя события. Я была первоклассницей, а «Хоттабыч» - книжной новинкой, скоро ставшей бестселлером.
Дело было зимой. Закончились каникулы. После работы папа топил в квартире печи, варил нехитрый ужин. Кто кормил меня днем, честно признаюсь, не помню.
Помню только, что до вечера на мне был надет темно-зеленый костюм с начесом. В таких ходила большая часть моих сверстников.
Состоял костюм из курточки с короткой «молнией», с остроконечным воротничком и рукавами с манжетами, а также из шаровар, которые натягивали поверх валенок, чтобы в них не попадал снег.
Когда начес на коленках протирался до трикотажной основы, шаровары переворачивали и носили задом наперед. Поскольку явление было поголовным, такая особенность ни у кого не вызывала удивления.
Я носила этот костюм и валенки, потому что до вечера в квартире было холодно. Жили мы на первом этаже, и в особо морозные дни в углу на кухонной стене выступал иней.
Тот вечер ничем не отличался от других. Папа затопил в кухне плиту, потом «голландку». Веселый огонь гудел в трубе, а из кухни уже доносился вкусный запах щей.
Я в комнате что-то рисовала, когда послышался папин голос, зовущий ужинать. Раскатившись валенками по крашеному полу, я въехала в нашу просторную, уже натопленную кухню и тут же уселась за стол. Отец помешивал половником в кастрюле.
Отчего-то мне вдруг очень захотелось пить. Папа положил поварешку на крышку кастрюли и налил чаю.
- Осторожно! – Сказал он, ставя передо мной стакан в подстаканнике. – Чайник только что вскипел.
Я потянулась за сахарницей, и в этот момент жуткая боль от паха до колена вдруг охватила ногу. Рукавом куртки, задев ложечку в стакане, я опрокинула его, и кипяток вылился на меня.
От вопля шарахнулся в двери наш кот Буська, а папа на мгновение остолбенел. Потом кинулся снимать с меня толстые штаны, и на глазах у нас по ноге расползался большущий белый пузырь ожога.
Фельшерица «скорой помощи» прибежала быстро, потому что в нашем поселке всё было рядом. Она обработала рану и забинтовала ногу, потом поставила укол. Скорее всего, противостолбнячный.
И только папа стал приходить в себя, как вдруг увидел, что лицо мое начинает оплывать, и глаза превращаются в щелочки, как у китайца. Всё тело начало отчаянно чесаться.
Тогда я впервые услышала слово «аллергия». Его произнесла докторша, которую назад притащил отец, решивший, что она сделала что-то неправильно. Он был в ярости! Но одновременно выглядел перепуганным и беспомощным.
После недолгого расспроса выяснилось, что аллергия была результатом реакции организма на другой укол, который поставили днем в школе, делая плановую прививку. Приступ сняли.
Две недели папа на санках возил меня на перевязки, моля Бога, чтобы к маминому приезду я поправилась.
Так и случилось. Я даже с некоторым хвастовством показывала потом маме ногу, единственным следом от ожога на которой , была кожа чуть более розового оттенка.
А эпизод этот напомнила мне темно-зеленая потёртая пуговка с манжеты моей детской курточки «с начесом».
Но почему эта новелла названа «Наполеон»? Просто это еще не конец. У истории было продолжение. И тоже зеленая пуговица. Только другая.
Вернулась из Москвы мама. Её чемодан до сих пор вспоминается мне волшебной сокровищницей. Никогда больше столько подарков и гостинцев одновременно я ни от кого не получала.
Там были хрустящие вафли в голубых пачках со снежинками, длинная поджаристая соломка к чаю, розовая пастила, московские конфеты в бумажках с красивыми картинками вперемешку с шоколадными медалями. Все это я не только пробовала, но и видела первый раз в жизни. Надо ли говорить, что на вкус гостинцы мне казалось восхитительными?!
Мама везла подарки девочке, единственной и любимой младшей доченьке. Это был целый ворох вещей.
Среди них, например,была шерстяная голубая «матроска» с синей плиссированной юбочкой и красивым якорьком на груди, вышитом красным шелком. Потом надолго ставшая моим парадным нарядом.
В чемодане лежало несколько стеклянных флакончиков в виде зверушек. Они могли стоять на широких черных пробках, как на постаментах. «Детские духи», - пояснила мама, обожавшая парфюмы. Думаю, что аромат этих духов я узнала бы и сегодня.
Мягкий шарфик и яркие полосатые перчатки предназначались для весны. Купила мама также дивные светлые ботинки, что-то еще, а также шапку-капор из фетра и шерстяную кофточку цвета молодой травки.
Как только солнце начало работу по освобождению земли от снега, я мечтала только об одном. Как бы поскорее нарядиться в обновки и выйти во всей красе на улицу.
Ждать пришлось долго. Зима окончательно уступила свои позиции только к началу весенних каникул, то есть на последней неделе марта.
Случилось воскресенье. И в это воскресенье всех школьников пригласили на премьеру спектакля, который назывался «Царевна лягушка».
Все эти слова: » премьера», «спектакль», «инсценировка» я слышала впервые, и мама собирала меня в Дом культуры как на величайший праздник.
Новое пальто, ботинки, платье с якорьком, полосатый шарфик и перчатки – всё это было надето. На всякий случай поверх платья еще для тепла - кофточка! И в довершение всего на голову мне водрузили и завязали лентами под подбородком капор.
Не могу не описать этого выдающегося головного убора. Капор представлял собой круглую фетровую шапочку голубовато-дымчатого оттенка, снабженную широким полукруглым полем вокруг лица.
Край его был отделан кантом из меха голубой норки. Два меховых шарика на шнурочке были прикреплены сбоку для красоты. По идее этот «козырёк» должен быть отогнут в сторону лица, но мама так не считала, и поэтому он стоял вертикально надо лбом, своим изгибом очень напоминая старинную военную треуголку.
Мы пришли во Дворец культуры довольно рано. Дети только начали собираться. Пальто и капор заняли свое место в гардеробе, а я в изумрудной кофточке и юбке-плиссе гордо прошествовала в зал.
Если сказать, что я во время спектакля пережила потрясение, значит - ничего не сказать. Медленно гаснущие люстры, плывущая махина раскрывающегося занавеса, декорации, казалось, натурально соответствовавшие дворцу, дремучему лесу, пещере Горыныча; цветовые, звуковые эффекты, игра самодеятельных артистов, костюмы – всё казалось мне сказочно волшебным и фантастически прекрасным .
И хотя сюжет сказки был известен от первой до последней буквы, и в артистах легко узнавались ребята из нашей школы, мне до сих пор кажется, что тот спектакль был самым моим ярким впечатлением от театра вообще. И не только потому, что смотрела на все детскими доверчивыми глазами новичка.
Дом культуры называли тогда: «дворец». Он и был дворцом. Завод отстроил его в конце 30-х. С библиотекой, музыкальной школой, театром, эстрадными и духовыми оркестрами, балетной студией, множеством кружков, кинотеатром и танцзалом. Жизнь во Дворце била ключом. И работали там профессионалы-интеллигенты, репрессированные и сосланные. Только об этом никто не говорил, и дети ничего про это не знали.
Но вот финал. Загорается в зале свет. Только что зачарованные сказочным действом школьники вдруг обретают свою обычную непоседливость и с шумом устремляются в гардероб.
Я надеваю пальто, завязываю капор и… вдруг слышу вокруг себя хохот и крики:» Смотрите – смотрите! Лорка – Наполеон! Наполеон!»
Надо заметить, что я очень опережала своих одноклассников в росте и была выше всех на голову. Сначала я растерянно озиралась, а потом до меня дошло, что я возвышаюсь над толпой, и что-то с моей шапкой не так.
Домой прибежала, не разбирая дороги. Сняла злосчастную «треуголку» и никому ничего не сказала, но носить отказалась наотрез. Хотя…
Но это уже другая история.
А зеленая кофточка служила мне почти до окончания школы. Потом я ее распустила и что-то ,должно быть, связала. Что – не помню. Вот пуговица от неё не дала забыть про мамину поездку, про первый театр в моей жизни и про Наполеона.