Шапкины
Отец Иван, мать Паня, Васька, Лёнька, Виталька, Колька, Вовка, Серёжка и Танюшка.
Шапкины приехали на Четвёртую площадку, как тогда называли посёлок Кильмезь, году в шестидесятом из деревни Черпа, которая была километрах в сорока от посёлка. Это была родина их матери, Некрасовой в девичестве. Поселились они на пустыре в самом конце улицы Речной.
Сначала они построили приземистую времянку под плоской крышей, которая скоро стала просторной баней, а для жилья была поставлена рядом такая же избушка, но попросторнее. Позади них был тоже просторный хлев для живности. Перед этими постройками сразу же появилось десятка полтора ульев. Большой участок каждое лето был полностью засажен всякой огородиной, особенно очень много было репы. Вдоль заборов огорода росли огромные кусты крыжовника. Поле для картошки — основного питания семьи и живности, было огромным, так как с двух сторон участка был пустырь. Круглый год на столе семьи были дары леса.
Дом
Позже Шапкины перевезли из деревни большой сруб. Избу поднимали в начале лета „помощью“ - помогать собрались родственники из деревни, хорошие знакомые и соседи. Многие, и мы в том числе, пришли целыми семьями. Фундамент под стены был подготовлен заранее, клеймёные брёвна были разложены на все четыре стороны. Чуть подальше была огромная куча небольших сосенок с корнями, каждая из них была обложена вокруг сухим мхом с метр высотой. Начали работу рано утром после завтрака прямо в огороде за временным столом. Мужчины по наклонным брусьям закатывали брёвна на стены. Дети подтаскивали сухой мох, женщины раскладывали его толстым ровным слоем на каждый венец брёвен. Мужики по наклонным брусьям верёвками закатывали брёвна на стены. С небольшими перерывами на перекуры и обед, сруб подняли к вечеру. Успели до темноты установить и закрепить стропила.
Крыть тёсом крышу, стелить полы и потолок, класть огромную печь тоже приходили помогать люди, но уже не так много, как в первый раз. А вся семья Шапкиных трудилась на стройке даже по ночам.
Даже когда их семья переселилась, стройка не прекращалась в сенях, под лопасом, в хлевах и на сеновале.
Дом получился просторный. Большая русская печь с лежанкой. Под потолком над входом от печки и до стены просторные полати. Для самых младших на конце шеста продетого через кольцо в потолке висела лубяная зыбка. Небольшая загородка с кроватями, лавки прибитые вдоль всех стен и несколько отдельных, большой стол в переднем углу.
Хотя я и видел все этапы строительства, но долго ещё казалось, что дом только что возник прямо на глазах.
Отец
Иван Шапкин высокий, крепкий мужик с огромными руками и чем-то похожий на медведя, добродушный и приветливый. В молодости бывал по оргнабору на больших стройках. Там заработал болезнь ног и при ходьбе прихрамывал на обе. Лечился он народным методом - просил детей поймать большого ёжа, потом тайком ото всех, закалывал его шилом в голову, клал на жарник (противень), вытапливал жир в печи и мазал им ноги. Об этом мне простецки рассказал Лёнька, когда я случайно увидел на поленьях у их печки колючую шкурку.
В нашем Сюрекском леспромхозе Иван работал сварщиком и был на хорошем счету. Несколько грамот висели ли на стене у окна во двор, другие лежали на полочке в переднем углу.
В брезентовую робу и брюки он одевался уже дома и ехал в ремонтные мастерские леспромхоза на мопеде с толстыми шинами, с усиленной сваркой рамой и большим самодельным багажником. На багажнике всегда было что-нибудь завёрнутое в тряпку.
Почти сразу Иван сделал редкий для наших мест артезианский колодец метров на семнадцать глубины. Сначала качали воду только рычагом вручную, а потом был сделан привод от электродвигателя, а позже и от ветряка. Вода набиралась в большой бак, из которого по трубам текла в баню и на огород.
Соседи могли качать воду из их колодца в любое время. Входили прямо с улицы через калитку в огороде, не заходя во двор. Двор охраняла собака Лапка, похожая на лисёнка. Чужих она облаивала отчаянно.
В тёплое время днём приходилось остерегаться пчёл. Хозяева спокойно ходили между ульями, не делая резких движений. Люди, не знакомые близко со пчёлами или от неожиданности, начинали отмахиваться от них. Во время роения можно было наблюдать как перед домом Шапкиных на проезжей части люди бросали вёдра и коромысла, махали руками над головой, катались по земле и осыпали себя песком. Самих пчёл на расстоянии не видно и со стороны это даже казалось смешным, но только со стороны.
Мать
Паня Шапкина была под стать мужу - высокая и крепкая.
Она была известна всему посёлку тем, что на своей родине около Черпы знала все грибные места, малинники, смородиновые заросли и клюквенные болота. Туда можно было попасть из Кильмези в заготовительный сезон на „паровозике“ - составе из двух-трёх вагонов с паровозной когда-то тягой, по узкоколейной железной дороге, сойдя на станции Ойк или Черпинский пруд.
Свои „заветные“ места она не скрывала, но даже если кто-то и выходил с ней, то не мог за ней угнаться. В лесу она ускорялась, знала где нужно остановится, а какие места пробежать. Там, где другие за время от приезда на место и до отъезда часов через семь-восемь с трудом набирали ведро ягод - она свободно набирала три и более. Парусиновый мешок за спиной и большие лукошки в руках к концу дня всегда были полными.
Но лесные заготовки были для неё, пожалуй, отдыхом. Дома ждала орава детей, корова с телёнком, овцы, поросята, куры и утки. Огород и сенокос, даже при куче помощников, тоже был на ней.
Зимой она „обшивала“ всю семью и занималась плетением рогож из мочала, привлекая всех сыновей к этому делу. Рогожи в посёлке плели не многие, в основном татарские семьи. Принимал рогожи местный лесник и прибавка к бюджету семьи Шапкиных была ощутимой.
Дети
Все они были разлапистые, худощавые с широкой костью, немного веснушчатые в детстве, с незагорелыми лицами постарше. В жизни добрые, внимательные, работящие и лёгкие на подъём.
Васька
Старший сын Шапкиных, он носил девичью фамилию матери — Некрасов.
В детстве его дважды покусали волки, а может быть один и тот же волк. Сначала волк только укусил его, как кусают собаки. Второй раз волк напал на Ваську на мосту через речку, когда он шёл впереди одноклассниц в школу в соседнюю деревню. Волк пробежал между девочками, не тронув их, и напал на Ваську. На крики прибежали лесники и отбили, уже сильно покусанного, Ваську. Ему повезло, что его быстро принесли в деревенский медпункт, оказали первую помощь и вызвали санитарный самолёт из Ижевска. Там его „подштопали“ и долго лечили. Голос он никогда не повышал, даже в игре или в лесу. Когда мы ходили на реку, он раздевался и купался немного в стороне от всех. Даже в самую жару Васька не снимал рубашку и даже не закатывал рукава, стесняясь множества шрамов.
Был он „мастёрый“, как и отец. Постоянно делал всякие „штучки“ - ножики, поджиги, механизмы и конструкции для хозяйства. Помогал отцу делать ветряной насос для их колодца. Ветряк возвышался над всеми постройками и, кроме подъёма воды из колодца, показывал направление ветра, как огромный флюгер.
Позже Васька переехал в Ижевск, работал на Мотозаводе и, как говорили наши общие знакомые, помалкивал о том, чем там занимался. Женился он поздно на женщине уже с двумя детьми, третий у них был общий. Их адрес дал мне Лёнька.
Первый раз я нашёл их, когда был в командировке из Казахстана на Сарапульский радиозавод. Жили они в двухкомнатной квартире на первом этаже пятиэтажки во дворах на улице Ленина недалеко от магазина „Охота“. Я зашёл, поздоровался, отдал „гостинцы“ и стою у входа. Его жена, не выпуская из рук подарков , встала в коридоре и внимательно нас слушала. Васька отозвал её в комнату, после чего она попросила нас посидеть в комнате, сама ушла на кухню. Он объяснил, что жена меня не знала и беспокоится, как бы я не позвал его куда-нибудь из дома. Его часто просили помочь с ремонтом самой разной техники, а так как ему было неудобно брать деньги со знакомых, его обязательно угощали. Хотя Васька знал меру и не увлекался спиртным, но чего не бывает „из уважения“.
Стол накрыли в зале, ко множеству закусок была большая бутылка вина. Сидели, вспоминали детство, родственников и общих знакомых. Васькина жена оказалась очень общительной, расспрашивала подробности моей жизни. О работе мало говорили - мои ракетные комплексы и его стрелковое оружие не лучшие темы для застольных разговоров того времени. Дети гуляли под окном, зашли, познакомились. Васька привёл им меня в пример, как надо учиться. Жили они крепко, в доме всё было, мотоцикл с коляской стоял в гараже недалеко от дома и, как положено, был садоогород с избушкой за городом. Потом они проводили меня до агенства аэрофлота на автобус в аэропорт, а это было рядом на улице Пушкинской.
После этого я забегал к ним, тоже в командировках в ближние к Кильмези города, но только поздороваться.
Лёнька
С ним мы учились со второго класса в новой начальной школе на Биржевой.
Мы сначала жила на Станционной, далеко от их дома. Через полтора года мы переехали на Новостройку, а позже на Герцена, совсем рядом с домом Шапкиных. Оттуда мы вместе ходили в школу, с нами ходили жившие тоже рядом Толька Шабалин и Аркашка Несмашных. Вместе мы ходили купаться и за грибами-ягодами летом, играли в футбол на пустыре за домом Шапкиных. Осенью собирали и сдавали леснику обхода номер три Каксинского лесничества сосновые шишки по четырнадцать копеек за килограмм.
До четвёртого класса у доброй и внимательной Екатерины Ивановны он учился хорошо. Лёнька, бывало, из-за домашних дел не успевал переодеться в школьную форму и приходил в школу в домашней косоворотке. Дома у них строго ходили в одежде попроще, а школьная форма висела под шторой на стене. Учительница разрешала ему сидеть в пальто и пресекала насмешки некоторых одноклассников.
Лёнька „принимал активное участие“, как писали в характеристиках, во всех делах нашего дружного класса. Даже на уроках он умудрялся читать разные книжки, учебники, которые нам выдавали летом, он знал почти наизусть, но подать знания новым разным учителям с 5-го по 8-й класс не мог из-за своей врождённой стеснительности. Даже наша классная Пономарёва Серафима Иосифовна написала в школьной характеристике: „Мало читает художественной литературы“. „Актив“ класса попросил исправить, и удачно, эту строку.
Лет в 12-13 его любимая книжка была о доисторическом подростке, подробности его жизни в племени каменного века. В книжке не было ни начальных листов, ни окончания, тем более обложки, семнадцатой страницы, на которой обычно бывает печать библиотеки, не было тоже. Уголки страниц закруглились от чтения. Он часто заводил разговор об этой книжке. Судьба героя книги очень волновала его и он в разговорах со мной, а может быть и с кем-то ещё, по-детски наивно предполагал, что это могло же быть правдой.
Часто интересные книги, которых не было в библиотеках, можно было взять только на короткое время, обычно на ночь. Такие книги он читал, по возможности, без перерыва, иногда сутки и более. Это были такие, как „Лезвие бритвы“, „Атомная крепость“ и многие другие.
Когда Лёнька окончил восемь классов, семья Шапкиных переехала в деревню Малая Сюга рядом с Можгой. Оттуда его призвали в пограничные войска. Служил он на Китайской границе водителем. Мы регулярно переписывались и слали друг другу фотографии.
После демобилизации он начал работать водителем в Малой Сюге и жил с родителями, братьями и сестрой в большом доме. Васька уже жил в Ижевске.
В это время мы с Толиком Шабалиным учились в КАИ. Я несколько раз приезжал из Казани к Шапкиным в гости на выходные. Меня всегда принимали хорошо. Мы, как большенькие уже ребята, немного выпивали вина и шли на танцы в местный клуб. Организаторами танцев в то время были там две девочки и обе Стрелковы Татьяны Юрьевны.
Когда Лёнька был занят на работе, мы с его братьями гуляли по окрестностям. Проходили по речке Сюгинке до Валы, а обратно по просеке с газопроводом обратно. Не подозревал я тогда, что более чем через двадцать лет проработаю более трёх пятилеток на ЛПУ МГ в трёх и буду жить в девяти километрах от их деревни. Тесен шар земной.
На свадьбу к Лёньке мы приехали из Казани с Толиком Шабалиным Я был свидетелем жениха. Регистрация проходила в местном сельсовете. Мы подарили новобрачным настенные часы и ещё небольшие подарки с намёком.
В первый день гуляли в деревне с народными обрядами. Гостей набралось много, гуляли весело. Второй день, согласно обычаям, проходил у невесты в Можге на улице Наговицына.
Скоро у молодых родилась дочка Таня.
В конце отпуска после окончания института я приехал к Лёньке в гости в Малую Сюгу, но там сказали, что молодые переехали в Пычас, а адрес они не знали. Это был день выборов и в Пычасе я зашёл в избирательную комиссию. Там узнал, что молодые Шапкины живут на станции Карамбай. Дело было к вечеру, автобусов уже не было и я пошёл пешком по железной дороге. Смеркалось, темнело и холодало. Часа через четыре я уже был там. Как оказалось, по подсказанному мне адресу жила тёща Лёньки. Это был барак дорожных работников. Стучу в дверь её квартиры, назвался - не открывает. Устроила мне допрос через дверь на тему:„Свадьба“. Кто свидетель? Кто был из гостей? Наконец пустила.
В маленькой комнатушке теплее, чем на путях. Тяпнули кумышки, закусили, довспомнили свадьбу. Спать хозяйка постелила мне на высокой кровати.
Утром пошёл к Шапкиным. У Лёньки путёвой лист в Можгу. С нами поехал Пушкин, он учился с моим старшим братом в училище монтажников-высотников в Ижевске. В Можге помог ребятам загрузить из морга отца Пушкина. Сам на поезде поехал домой.
Чуть позже Лёнька с семьёй переехал в образцовый совхоз „Сепычевский“ в деревню Подшивалово в 20-ти км от Ижевска.
Приехал я к ним в марте 1977 года в свой первый отпуск из Уральска. Нашёл их благоустроенную квартиру на втором этаже. Жена с дочкой были дома. Оказалось, что Лёнька стоит на ремонте у кузницы. Пришёл туда. Там меня первым делом спросили, не принимают ли в магазине стеклотару. Я как раз по дороге видел много людей с санками. Мгновенно все убежали. Мы с Лёнькой тоже пошли к нему домой, загрузили из ванны мешок бутылок, взяли санки и выдвинулись к магазину. Народа много. Обменяли тару на бутылки с вином и пошли домой. За столом поговорили обо всём и обо всех. Вечером я уехал в Кильмезь, а оттуда на работу в Казахстан. Больше мы не виделись, а только переписывались.
Жил он недолго. На похороны Лёньки ездили из Ижевска наши одноклассники Толик Шабалин и Сашка Вылегжанин. Причина смерти — „сгорел“ и всё, без подробностей.
Виталька-Сухой
Нешумный и неприметный, добрый и работящий с самого раннего детства.
С похолоданием он ходил в светло-синем сшитом матерью пальто с начёсом снаружи. Как-то осенью мы шли из школы. По утрам было прохладно, а днём жарко. Мы шли от парка по проулку и уже прошли улицу Кильмезскую. Перед нами от улицы Ключевой крепкая изгородь, отделяющая участок от проулка, пошла волной нам навстречу. С волной нам навстречу шёл кружащийся клубок мусора.
Виталька нёс пальто на плече, держа на пальце за вешалку. Увидя „воронку“, он поднял над ней пальто, которое быстро подняло, сорвало с пальца и унесло вверх. На высоте пальто стало поблёскивать на солнце и его понесло, поднимая всё выше и выше, за посёлок в сторону татарского кладбища.
-Меня же мамка убьёт, - заревел Виталька.
Мы все вместе пошли в сторону, куда летело пальто, заметили место, куда оно опустилось за лесом. Нашли пальто быстро. Виталька был спасён.
Когда семья Шапкиных уже жила в Можге, Виталька погиб от ножа бандитов в лесу выше Можгинского хлебозавода. Лёнька нёс его мёртвого в Малую Сюгу с разрезанным пополам сердцем.
Братья Колька и Вовка-Кутымон в Малой Сюге подросли и были, по словам жителя деревни Романова Николая Петровича, крепкими хулиганами. Позже они переехали в Северное Дамаскино.
Младшие Шапкины — Серёжа и Таня.
Как-то Танюшка, совсем ещё маленькая, пришла к нам на Герцена.
-А ваш Андгейка с нашим Сегёжкой в овгаге кугили, - пожаловалась она нашей матери.
Долго ещё об этом её сообщении вспоминали в наших семьях.
Сны про Лёньку.
Два таких сна запомнились. (Прямо какие-то сны Гоголя-Яновского Н.В. или Набокова В.В.)
В первом - я стою, вокруг меня много хорошо и не очень знакомых людей. Все просят меня написать о них рассказ, только Лёнька стоит в стороне и улыбается так, как мог только он - как-то наивно, по-детски. Сон этот был мимолётный, как всплеск.
Другой сон очень подробный. Большая изба, стены и потолок едва видны. Я сижу за деревянным столом с тёмно-красной столешницей в ладонь толщиной, толстые такого же цвета деревянные ножки стола стоят на широких коричневых половицах. Хорошо освещено только пространство над столом и вокруг, дальше - потёмки. На столе под руками у меня широкая квадратная доска из светлого с дерева толщиной сантиметра полтора-два с прожилками годовых колец. На левой половине доски лежит стопка слегка светящихся листов сероватой, как старинной, бумаги. Листы квадратные со стороной сантиметров тридцать с неровными краями. Впереди, правее бумаги, коричневая чернильница-непроливайка, но больше раза в два, чем обычная. Ручка у меня перьевая, но толстая, как были одно время подарочные в виде части ветки косо срезанной сверху и заострённой снизу, как толстый карандаш. Я почти не вожу ручкой по бумаге, она сама перемещается и от этого появляется текст.
Стоящие группой правее от стола видны не все, выделяется только тот, о ком я пишу в это время. Слышу их то ли мысли, то ли тихий разговор, о том, что память о человеке быстро пропадёт, если не будет письменной памяти. Я пишу совсем без напряжения.
Вот написалось о Сашке Блинове, он шагнул к столу, взял листок с написанным и тут же молча пропал в полутьме. Сашка жил через дорогу от Шапкиных, но на ул Ломоносова в первом доме, он был чуть младше и ничем не выделялся среди друзей „нашего конца“ посёлка. Последний раз я видел его на базаре в Кильмези Кировской, когда они с матерью распродавали остатки своего имущества, чтобы ехать к отцу на новое место его работы „по вербовке“, что тогда было очень частым событием. Наша мать в то время работала в магазине промтоваров на Биржевой и часто выезжала на торговлю в другие районы, а продавцы оттуда приезжали к нам в посёлок.
Лёнька, одетый в новую длинную куртку из толстой чёрной кожи карманами на груди и с боков, кипельно-белое кашне, на левой руке перчатка в ней правая перчатка. Чёрные же, чуть блестящие брюки со стрелками заправлены в полусапожки. Светлые, чуть рыжеватые волосы, волной зачёсаны назад. Он улыбается своей простецкой улыбкой и я чувствую его уверенность, что я о нём обязательно напишу. И я в этом тоже уверен.
После того, как я это напечатал, менее чем через месяц Лёнька мне приснился снова:
Иду по краю строевого плаца, справа трибуна. Навстречу идут по двое четверо солдат в длинных серых зимних шинелях, застёгнутых на крючок и все пуговицы. Во втором ряду идёт Лёнька. Трое в зелёные фуражках пограничников, а на Лёньке зелёный берет. Передние расступились и мы крепко пожали друг другу руки. Я похлопал его левой рукой по крепкой спине, он меня тоже. Ощутился морозный запах шершавого шинельного сукна.
Спасибо тебе, - отчётливо сказал Лёнька и я понял, что он имеет в виду.
Тебе спасибо,- ответил я и добавил уже вдогонку: „Пока“.
Примечание: Почему Васька, Лёнька, Виталька...?
На моей родине друзей, примерно равных по возрасту, при непосредственном общении или упоминании их в своём кругу, зовут огрублённой формой имени безо всякой негативной окраски.
Уменьшительно зовут детей или людей, обиженных природой, реже — обделенных судьбой. В таких случаях часто к имени добавляли уточнение: Серёжа-лялешник, Зина-пьяница, Саша-хромой.
Если к Лёньке обратиться:„Лёня“, то он сначала поищет кого-то вокруг себя, посмотрит внимательно в глаза, потом, скорее всего скажет:„Сам такой!“