Казанские обеды
казус первый
Когда я приезжаю в Казань, сразу с поезда направляюсь к Волге. Ход с вокзала на дамбу еще открытый. Вещей у меня – всего рюкзачок, и я похож на старого студента.
Спускаюсь с пешеходного моста на мусорную поляну, шагаю по тропинке сквозь заросли. И, поднявшись на дамбу, иду на пляж Локомотива.
Купаюсь. Цветущая вода залива теплая. Ногой цепляю меж пальцев щекочущие нити водорослей. Выхожу на берег, ничком валюсь на горячий песок - между черных угольков от кострищ. Кладу ладонь под щеку.
Рядом шелестит ивняковый кустарник. Стучат по кожаному мячу загорелые волейболисты: мальчишки, пенсионеры и студентка.
Подростки - одни очень тощие, другие чрезмерно пухлые. Пенсионеры все сухощавы, нещадно обветрены, с полосками белесой соли на боках, как у сушеной воблы. Они азартно следят за полетом мяча, и выгоревшие добела их плавки сзади отвисают к земле, как у деток.
И с ними эта великолепная студентка! В синем купальнике, с медным кольцом-пристежкой на бедре. Кольцо от резких взмахов руки сдвинулось с незагорелой кожи в сторону. И кружечек этот, девственно белый, светиться в моем мозгу, как призывное тавро. Как оттиск кольца с пылающих ноздрей быка - поцелуя впившегося в чресла девушки страстного Юпитера. Мальчишки и пенсионеры в нее одинаково бессовестно влюблены. Они жестоко соперничают между собой из-за ее улыбки или дружественного взгляда.
Иные выходят из игры и, насвистывая, будто ничего не случилось, стыдливо ложатся животом на песок.
Я тоже наслаждаюсь теплом родной земли!..
Щурюсь на солнце , принимаю сторону то крикливых мальчишек, у которых еще все впереди, то ревнивых и мстительных пенсионеров, которые злятся на сопляков за то, что те не понимают, что у них все позади , и потому в кругу этом должны быть хоть какие-то льготы.
Спортивная девушка эта с темными, распущенными по плечам волосами, подскакивает и уверено, с улыбкой, бьет по мячу. Кажется, она любит всех партнеров одновременно, - и встань я в круг вместе с ними, наверняка, полюбит и меня. Здесь нет музыки, дорогих вин и шикарных автомобилей. Они далеко за дамбой. Здесь вольная площадка, отломившаяся от той навеки ушедшей страны, - проекция на песке старой стрекочущей киноленты. Здесь только плавки и купальники. И эти лица. Все равны, и потому здорово, что каждый может встать в круг и подавать мяч в сторону девушки. А после игры пойти ее провожать. Вот она в легком халатике идет по кирпичному парапету над дамбой, над камышовым затоном, балансирует то в правую, то в левую сторону; держит за ремешки свои сандалии. Смеется… Я представляю мучительный роман. С почтовым ящиком, дороже банковской ячейки, и аудио-почерком на тетрадном листе. С раскрытыми настежь окнами и нервно вздымающимися тюлями. С опадающими пионами в вазе на столе. Закрываю глаза и долго-долго, под стук мяча, живу в том романе…
На другой день еду в Речной порт. Долго брожу по набережной. Наконец беру билет на «Метеор». Он торжественно отходит от причала, пускает легкие буруны, разворачивается. Стелет едкий дизельный дым вдоль борта. Выйдя из акватории, прибавляет скорость и, как дракон, встав на дыбы, летит по фарватеру вниз по Волге.
В тот день на «Метеор» я опаздывал: изрядно помотался по делам, проголодался, и перед поездкой нужно было успеть подкрепиться.
В порту есть ресторан «Чайка». Летом там выносят столы на улицу - под зонтики.
Я сошел с автобуса, официанта у зонта ждать не стал, сразу поднялся на второй этаж. Высокий парень, с бантиком у горла, выслушал меня, свесив с руки салфетку.
- У меня полчаса, - сказал я. - «Метеор» будет в два. Пять минут купить билет. Сможете быстро подать обед?
- Нет проблем! – ответил официант.
- Отлично!
Я люблю молодых людей, от них веет свежестью и верностью слову. Они всей душой участвуют в твоем деле.
Парень предупредил заведующего – тот подключился, прикрикнул в парные глубины кухни, и поварята, как в фильме про три толстяка, забегали.
Мне неудобно, что я напряг весь ресторан. Стоит поднять глаза, стоящий у кухни официант, весь в белом, словно капитан счастливого флота, приветливо вскидывает руку – все чики-чики, сэр! Успеем!
Мне приносят горячий борщ, лагман, чашку с кипятком, сахар и пакетик с чаем.
Насыщаюсь. Запиваю еду чаем, вытираю усы салфеткой. Гляжу на часы в телефоне - остается минут десять. Касса и проход к «Метеорам» рядом. Отлично! Осталось расплатиться.
У меня рубашка с большими карманами на груди. И еще один потайной карман на замочке. Расстегиваю молнию. Шарю в кармане пальцами: паспорт, ключи… пачка квитанций... Где же?.. По затылку снуют мурашки. Будто насекомые, бегут за шиворот, ползут по спине… Пятитысячной купюры нет! Только мелочь на автобус. Лезу в карманы брюк. Нет!
О, Бохс! Казался ли когда в моей жизни мир столь уродливым и ужасным?! Бывал ли когда-нибудь я так крепко привязан к столбу позора перед тем, как этот позор озвучат?! Нет, я этого не вынесу! Бежать? Лестница далеко, официант может подставить ногу, и я снесу головой чужие обеды: сварочные брызги горячего куриного бульона, переполох над тарелкой жареных крылышек… Гляжу на окна. Большие, открытые настежь. Шевелят на бризе тюлями, открывают с моей стороны широкую щель.
Прыгать со второго этажа? Нет, я не Лжедмитрий! У того на кону стояло царство, а я должен ломать ногу за четыреста рублей?!
Надо представить выражение моего лица и лица официанта, когда он понял, что денег у меня нет…
Я их потерял или просто забыл взять. Деньги обычно лежат у тещи на пианино. Вероятно, хотел взять, это зафиксировалось в голове, а в карман положить забыл.
Я предложил официанту мой паспорт и поехал через весь город на Гагарина. Так и есть – пятитысячная купюра лежала на рыжем пианино...
С официантом я расплатился через час. Но прогулка моя пропала – «Метеор» ходит только в 8 утра и в 14 00.
Из ресторана я вышел к дамбе - на волжский ветер. Пахло рыбой и водорослями. По серой поверхности акватории приветливо бежали в мою сторону белые гребешки. За ними тянулся долгий мыс «Локомотива», песчаный берег с кустарником. Хотелось сесть на том берегу и, глядя в нереализованную даль, плакать…
На «Метеоре» я прокатился на другой день, пообедав в том же ресторане. Вот только смена официантов, как и вода в реке, в тот день была другая. А та, вчерашняя вода, та легкая и бегучая, к которой я с восторгом стремился, навсегда ушла. Она там - вдалеке, уже в одном потоке со струями, омывающими дощатые борта галеры «Тверь» царицы Екатерины Второй или стругов Степана Разина, - как ни бейся, в минувшем.
6. 07. 18г
казус второй
В Центральной библиотеке я должен получить премию за книгу. Намереваюсь угостить себя хорошим обедом. Но деньги мне не выдают: что-то напутали в бухгалтерии.
Выхожу на Кремлевскую. Июль. Жара. И хочется есть. Спускаюсь вправо по Университетской. Вижу кафе, вывеска на латинице. Захожу.
Тихо и сумеречно, как в гроте.
В глубине - в ступе, с прозрачным верхом, сидит Василиса Прекрасная.
Выходит ко мне. Высокая, в черном бархате до щиколоток, волосы цвета пеньки распущены по плечам. Платье просторное, однако не может скрыть прелестей фигуры, когда она делает шаг: длинных бедер и пустотных складок у осиной талии. Я в джинсах и простой рубашке, но девушка глядит на меня восторженно, как на преуспевающего банкира. Что-то быстро рассказывает, но голос приглушен, будто мы в кирхе или музее. Юная, белолицая, вся на робком дыхании: чего изволите?
От такого внимания кружится голова. Речи ее не понимаю. Только сердце стонет: тебя изволю, тебя!
В зале, куда она меня провела и усадила, словно больного, опомнился - спрашиваю меню.
- Ах, меню!.. - спохватывается она, чуть краснея. Приносит из своей будочки цветную брошюру и отправляется восвояси. Мелькают под складками подола ее черные башмаки на высокой платформе.
Я давно не был в Казани, мне очень хорошо. Наверное, я должен сидеть и ждать официанта. Зал совершенно пуст. Василиса Прекрасная сидит за углом. Я уже тоскую по ней. По глазам, по голосу, по ауре любви, исходящей от нее. Судя по такту, она из порядочной семьи, студентка университета, подрабатывает здесь метрдотелем. Такая вот красавица, богатым кощеем задешево выставлена к входным дверям - привлекать с улицы влюбчивых дядечек. Этот кощей, наверное, ее пользует, но она не может воспротивиться - жить и учиться на что-то надо. Я бы этого кощея из АКМ по частям покидал на лампочку!
Крякаю, сжимаю на столе кулаки и осматриваюсь.
Зал исполнен в американском стиле: ничего лишнего, преобладание черного и хрустального. Повара готовят прямо здесь. У стены. За стойкой.
Читаю меню – цены запредельные.
За стойкой молодой кавказец, в белом поварском колпаке. Мускулистый, иссиня-выбритый, с клочком шерсти на кадыке. Ножом скребет у груди, будто щит, серебряный противень.
Подхожу, объясняю. В меню, мол, все по-французски. А мне бы что попроще и посытней. Лапшу. Картошку с мясом. Похожее блюдо я нашел в меню. Страничку эту оставил открытой на столе.
Повар смотрит молча - не понимает. Вслушивается, морщится – и постепенно все лицо его приобретает кислое выражение, будто он сосет дольку лимона.
- Ну, баранину! – кричу и показываю рукой на стол, на меню. – Как на иллюстрации!..
Он немо глядит в глаза, а потом осторожно и неуверенно спрашивает:
- Кастрасий?..
У горца конечно акцент сильный и падеж неправильно он поставил. Но если с его русского на русский перевести, то получится "Вам кастрацию?»
Нож он продолжает держать у груди.
Не понимаю, как я сдержался! Выражение своего лица, с выступившими слезами, улавливаю в зеркале на стене.
Лицо повара тоже меняется. Он в растерянности. И не понимает, что со мной… а у меня от беззвучного смеха сводит пустой желудок.
Конечно, нельзя воспринимать предложение повара дословно. Но в тот миг я представил «тарелищку» с глазуньей из продукта моей кастрации. Мол - за ваши деньги любой каприз!
Пряча лицо, направляюсь к выходу.
Что он, косноязычный, хотел сказать? Что ему послышалось?
А может, все просто: он предложил продукт от барана?
Впрочем, я думаю уже о другом. Я думаю о ней. В коридоре мимоходом гляжу за бликующее стекло. На доли секунды замедляю шаг. Она сидит в прозрачной своей скорлупе. Низко склонив голову, читает книгу. Такая родная! На тысячу лет вперед и на тысячу лет назад, нам уже не встретиться никогда! Песок засыплет и вновь откроет сфинксы в пустыне. Создаст оазисы, породит в них красавиц и стройных лучников, и опять превратит в камень...
Но пока мгновение длится – пока она, свежая и сочная, как гроздь семирамидского винограда, сидит рядом. Бери в обе ладони, любуйся и пей. Ведь больше никогда не увидишь! Нежно красноречивым языком собери, как шмель пыльцу, тягостные мысли, помноженные на нехватку денег в ее голове. Собери и брось в лицо кощею! Пусть она поднимет взор и увидит в твоих глазах: скоро поезд! И ужаснется своему сиротству на перроне…
О Гете, о мгновенья! О мощь крепостной стены между настоящим и только что минувшим! Тут уже бессильны стенобитные тараны, и даже новая Троянская война!..
С каменным лицом выхожу на крыльцо. На булыжный склон Университетской. Теплый ветер, летя со двора Alma Mater, треплет седину на виске.
Забудь! - говорит ученый ветер.
29 06 18 г