***
От наших ворот, через дорогу, в доме под черепицей, жила семья: дядька Степан, тётя Наталья и их дочка – Оля. Но в селе их называли по-своему: Штыфан и Наталка. Оля была на четыре года старше меня. (Спустя годы я вышла замуж за племянника Штыфана и стала носить их фамилию – Боднарук). А в детстве мы с Олей играли в куколки и я, как младшая, во всём её слушалась. Меня хорошо принимали в этом доме, и даже ни разу я не заметила косого взгляда в мою сторону. Но однажды всё-таки дядька Штыфан накричал на нас, больше всего на свою дочку, как на старшую, выгнал нас и даже не дал забрать наши куколки. А дело вот как было.
Вдоль межи нашего огорода и туда. Вниз, вдоль огорода соседей тянулся до самой речки, не сказать, что такой уж и глубокий яр. Если и текла вода по этому яру во время таяния снегов и во время ливня, то куда меньше, чем по тому яру, что через четыре двора дальше, туда, к краю села. Наша сельская ребятня играла где кому хотелось, и нам с Олей никаких запретов в этом отношении не было. Но вода – это такая предательская стихия, которая потихоньку подмывала корни деревьев, которые росли на самом краю яра. А мы, глупышки, пошли искать себе подходящее место, чтоб устроить «домик» для своих куколок. Мы нашли такое место среди подмытых корней дерева. Какое-то время мы кидали туда камушки, чтоб убедиться в том, что там нет спящей змеи, и потом облюбовали себе «домики», как умели - украсили их. Так нам там понравилось, что мы несколько дней туда бегали.
Только дядька Штыфан решил посмотреть, где играет его единственная дочь. А мы, две глупышки, щебетали себе над своими тряпичными куколками и по голосу он нас и выследил. Шёл он по яру вниз и когда увидел где мы примостились, сильно рассердился и так на нас напустился… Короче, мы с рёвом ушли вверх по яру, к своим домам. Дядька ещё и моему отцу наказал, чтоб меня туда больше не отпускал. Мой отец с ним согласился, но дождавшись, когда Штыфан ушёл из нашего дома, позвал меня. И мы с ним тихонько спустились по яру к тому месту, где мы играли. И тут мой отец нахмурился и строго сказал: «Стой!» А сам стал закуривать самокрутку. Это значило только то, что он сильно взволнован. Докурив до конца и сплюнув напоследок, он стал мне объяснять, за что нас, глупышек, дядька Штыфан прогнал отсюда.
На краю, над самым яром, росло старое дерево белой акации. Почва каменистая. Водой края размыло, но глубокие и толстые корни дерева, совсем оголённые со стороны яра, держали на себе каменюки, которые в любой момент могли перевесить и обрушиться вниз. А мы, малые, даже не взглянули вверх, влезли в лазы между корней дерева. Достаточно всего лишь порыва ветра, чтоб пошевелились ветки дерева, и всё придёт в движение…
Я слушала отцовы объяснения, хлюпала носом и, конечно же по неопытности своей до конца не понимала, чем это нам грозило. Мне до слёз было жалко оставшихся в «домике» куколок… Отец смерил меня пристальным взглядом, вздохнул, догадался видимо, что если сейчас не выудить те куколки из-под корней, то меня эту глупышку никакими запретами не удержать. Я тайно, даже при лунном свете, полезу туда за ними. И тут одно из двух: или встречусь со змеями… или завалит меня камнями.
Отец опустился на колени перед лазом и попробовал сам дотянуться до моего сокровища, но не получилось. Между корнями могла пролезть только я. Он опять стал сворачивать самокрутку, прикурив, всё же позволил мне влезть в мой «домик». В подоле платьица я вынесла своё богатство. А когда мы отошли немного от того места, отец присел передо мной и, глядя глаза в глаза, взял с меня слово, что я о том, что лазила за куколками, не расскажу маме.
Маме я не рассказала, но о нашем походе с отцом рассказала Оле. Ей тоже было жаль своих куколок, тем более, что у неё их было больше и всяких там одеялок и прочих тряпочек намного больше чем у меня. Конечно же, девочка в тайне планировала выкрасть свой скарб, но подвела погода. Задождило. Земля размокла, те висячие камни всё-таки перевесили, обрушились вниз, утащив в яр само дерево и Олин «домик».
Даже уже, будучи взрослыми девушками, Оля никак не могла мне простить то, что я не захвалила и её куколок. Знала б она, как я боялась своего отца. Я просто не посмела ослушаться его приказа, да и лезть в её «домик» нужно было через другой лаз…
***
С Валей Сандюк, я бы не сказала, что мы уж так-таки дружили, просто два года ходили в школу в соседнее село, за одной партой сидели, обе потом рано замуж вышли, а потом потерялись на дорогах жизни. Редко когда строчка промелькнёт о ней в мамином письме. Я и тому была рада. Но вспоминала я не сколько о ней, сколько о том живописном месте, где стояла хата её родителей.
Её родной отец умер, когда она ещё маленькою была. Спустя несколько лет в доме появился отчим, Явдоким (редкое имя в нашем селе), а того больше у него было прозвище – Американец. Это было отголоском его флотской службы и рассказов об увиденных дальних странах. На берег его «списали» по состоянию здоровья, и жил он в соседнем селе за речкой Мурафой. Слегка прихрамывал при ходьбе, был выпить «не дурак», а потом побуянить. Однако он был мужик смекалистый. На краю «Червонных скал», на гранитном выступе, он построил себе просторный дом из меловых кирпичей, которые сам же и напилил в карьере. Белостенный, красивый дом у реки, прямо как лебедь, издали – любо-дорого поглядеть. Я была и не раз в этом доме, где большие светлые окна. Но больше всего я любила сидеть на скамеечке возле крыльца и смотреть на речку и на лес по ту сторону Мурафы.
Валя была от меня на два года старше. Просто, после восьмого класса у неё что-то не получилось устроиться в жизни и она вернулась в село и уже осенью, со мной, пошла доучиваться в 9-10 класс. Я шла с Горбив (окраина села) и сворачивала в Валину улочку, потом уже вместе мы шли на тот край села, через поле в соседнее село в школу. Всякое бывало за два года, но я не помню такого случая, чтоб мы хоть раз с нею поссорились. Обычно, если позволяла погода, пока Валя прихорашивалась перед зеркалом, я спускалась по тропинке между грядок на её огороде и шла к мосточку на самой речке. Там, на берегу лежало толстое бревно, заменяющее скамейку и я, ёжась от утренней прохлады и речного тумана, коротала время.
Однажды мы с Валей собирались в наш сельский клуб, в кино, а потом – танцы. Предугадывая, что Валино прихорашивание сегодня затянется дольше обычного, я пошла тропинкой к речке. Но на пол дороги – остановилась и дальше уже очень осторожно подходила к реке поближе. А дело в том, что я на мосточке увидела маму-кошку и её четверо разномастных котят. Все они чинно сидели рядком поперёк мостка и сосредоточенно смотрели на речку. Конечно же и я, подкрадываясь поближе, тоже хотела посмотреть – что же там такого интересного?.. Интересным было то, что под низко склонившимися над водой ветками старых верб, плавала дикая уточка с утятами. Утят было семеро. По чистой спокойной воде малыши плыли вслед за мамой ровным следом, а когда заплывали по вербы, где тонкие ветки верхушками своими бороздили воду, малышам нравилось цепляться клювиками за ветки и качаться на водных качелях. Видимо эти утиные игры и привлекали внимание котят. У мамы-кошки были иные намерения, о которых догадывалась мама-утка и не подпускала утят близко к берегу, а кошке лезть в воду даже за добычей, явно не хотелось.
В калитку вошёл пьяненький дядька Аким и сразу направился ко мне. Расспросив меня о том, что я там высматриваю, важно объяснил, что он ещё весной «засёк» четыре утиных гнезда и теперь он просто ждёт, когда его добыча подрастёт. Он даже старое ружьё где-то раздобыл…
Валя, как заслышала во дворе голос отчима, попрятала быстренько коробочки с пудрой и бегом из дома. Мне её пришлось уже догонять. На мои расспросы об утятах, она только криво улыбнулась, дескать – пусть Аким помечтает…
Осенью Явдокым (по-нашему, по-сельски) и правда пытался кого-то там подстрелить на речке, но только соседей насмешил…
***
Ещё до «перестройки» дело было. Я, с мужем и детьми, поехали на Украину, к его и моим родителям, а заодно нужно было с родственниками повидаться. (С каждым в отдельности, а то обидятся, кто в Вилах-Яружских, а кто в Букатинке живёт). Николаю проще, он за рюмкой со всеми находил общую тему разговора, мне с этим труднее было. Застолье для меня – мука смертная, а если ещё приходилось часами сидеть с людьми незнакомыми, чужими по крови, соблюдая деревенский этикет и уважение к родне мужа, то единственным моим развлечением было: рассматривать фотографии в рамочках и ещё вышивки и кружева на рушниках на стенах комнаты, куда приглашают только дорогих гостей.
В тот раз стол был накрыт возле завалинки, во дворе дома, в тени вьющегося винограда. Люди о чём-то говорят, что-то вспоминают, сельские новости рассказывают. Молчаливо сидящих нас только двое: я и старенькая бабушка, которую отвлекли от дела и посадили ей на колени, по всему видать уже правнучку.
Когда мы только пришли, то застали бабушку, сидящей на низенькой скамеечке возле крыльца, а перед нею старое цинковое корыто. В том корыте ворохом разные цветные тряпичные лоскутки. (Это богатство им родственница привезла в подарок из швейной фабрики районного города). Бабушка, надев поверх повязанного платка резинку, которая удерживала очки без дужек, большими ножницами резала те лоскутки на ленточки, а потом сшивала их и сматывала в клубки. Наступит зима, поставят бабушке на малой половине ткацкий станок и будет она горбатиться за тем станком, ткать половики. А теперь, на свежем воздухе, бабушка делала посильную её возрасту работу. Может быть так бы оно и было, если бы нас ветром не занесло. Молодые хозяева засуетились у летнего стола, а бабушку в няньки определили. Девочку, маленькую, ещё не стриженную, а это значит. Что ей ещё и года нет, одели в платьице в мелкий цветочек и даже, чтоб не осрамиться перед городскими гостями, для такого случая в памперос её упаковали. Вот только игрушек у ребёнка нет. Сельчане – люди экономные, на безделицу тратиться не будут. Бабушка сделала малышке игрушку из того, что под руками было. Она, в ворохе цветных лоскутков выбрала самые большие, с носовой платочек, концы наискосок связала узелками этик с десяток тряпочек, а последнюю с первой связала. Что-то вроде тряпичных бус. Ребёнок перебирает, рассматривает платочки, и всё по кругу, по кругу. Бабушка держит девочку у себя на коленях, как в тёплом гнёздышке, обхватив её руками, сомкнув пальцы в тесный замок. Девочка ножки сложила ступня к ступне, словно ладошки. Пухленькими пальчиками ощупывает узелочки связанных платочков. Морщинистое, землистого цвета лицо бабушки с тёмными возрастными пятнышками в разительном контрасте над пушистой головкой льняных волос малышки. Бабушка дремлет, внучка её не беспокоит. А я смотрю на её руки с въевшейся сажей, даже ногти с еле заметными полосками, видать уже не отмываются. Ногти давно не стрижены, загнулись… И тут же, рядышком, беленькие, пухленькие ножки малышки. Кровная, родовая связь поколений, как те платочки связанные…
Как звали хозяев того дома и кем они приходились моему мужу, меня это мало интересовало. Помню только старушечьи руки с выступающими венами, натруженные, привыкшие к разной работе и розовые пяточки малышки. Так свежа картинка, словно вчера ещё видела. Видимо это и было то доброе, что было достойно памяти.
***
Никогда не угадаешь, с какого боку подкрадутся к тебе воспоминания. А этим воспоминаниям около шести десятков лет.
Под вечер ехали мы своей семьёй в легковой машине домой. Все устали, потому-то молча просто смотрели в окно и думали каждый о своём. Солнце садилось за реденький лесок и длинные тени легли на мягкую снежную перину. А незанятые просветы вызолотились косыми лучами подобревшего прощального солнца. После снегопада снег лежал зернистый, рыхлый, каждым лучиком снежинки, как хрустальной гранью отражал солнечные блики. Если поверить в то, что видели глаза, то можно было подумать, что извергся невидимый вулкан и золотые ручьи лавы растеклись по заснеженной долине. Теперь-то я знаю, что это обман зрения. А ведь было в моей жизни такое время, когда я верила в то, что видела.
В школу я ещё не ходила. Заигралась под вечер, а тут солнце заходит. Оконные стёкла пожаром горят, и вот такие же золотые поляны на снегу нашего огорода.
- Ой, золото на снегу! – воскликнул соседский мальчик, который был на четыре года старше меня с подружкой. – Девчонки, хотите набрать золотой краски?.. Так, чего вы стоите? Наберите во что ни будь и будете потом петушков рисовать…
Мы с Марией заоглядывались, с мыслью, во что бы золотого снегу набрать… Мой отец, шутник был ещё тот, вынес из сеней цинковый тазик. И мы обе дурёхи, голыми руками, рукавичек у нас просто не было, стали горстями кидать оранжевый снег в тазик. Руки мёрзли, мы дышали на пальцы, клали их в рот, когда было невмоготу. Тогда мой отец, взял лопату и накидал снегу в тазик с горкой. Марию завидки взяли и она побежала к себе домой, чтоб тоже золотого снегу запасти. А отец мой занёс тазик со снегом в тёмные сени. А мне велел идти в хату, дескать, поздно уже. Я с такой радостью рассказала маме о том, как мы целый тазик золотого снегу нагребли. Мама с упрёком посмотрела на мужа, но он ей подмигнул, мол – молчи, а мне велел мыть руки и садиться ужинать. После ужина спать легли. А утром я побежала, прямо босиком в холодные сенцы, смотреть на золотую краску в тазике. …просто не передать, как я плакала, когда в тазике оказалась обычная вода, слегка подмёрзшая с ледком. Никаким родительским объяснениям я не верила. Да и как тут поверишь, ведь я же своими глазами видела…
Прошли годы, но не было ни одного Рождественского вечера, чтобы мне не напомнили, как я золотой снег собирала. Смеялось всё застолье, а мне было обидно: «И что за радость дразнить и насмехаться над детьми?..»
***