Практика была совершенно не по будущей специальности. Для общего развития, так сказать, и чтобы знали, что почем. В советское время в институтах предметов для общего развития хватало. С избытком. Вроде, как для того, чтобы человек с высшим образованием был развит всесторонне. На самом деле многие предметы явно мешали, отвлекали, забивали студенческие головы совершенно ненужной информацией, и оставляли меньше времени для получения действительно нужных знаний. К чему, например, было изучать все партийные съезды, конспектировать статьи Ленина и Карла Маркса, а после истории КПСС изучать ещё диамат, истмат, философию и научный коммунизм? Или коллоидную химию с биофизикой? Хорошо, что обычно мы относились к этому вполне спокойно, но ещё лучше, что сдав зачеты и экзамены, тут же многое забывали. В ячейках наших мозгов места для того, что нас не интересовало, не находилось. Лишь крохотная толика ненужных нам знаний, вызубренная ради отметки, порой всплывала в памяти отдельными фактами, и это вызывало потом даже недоумение – на кой черт нужно было зубрить цикл трикарбоновых кислот с формулой на добрых две страницы, если биохимией мы заниматься не собирались.
Много лет спустя, в интернатуре, я наоборот, увлекся биохимией – но это был прорыв науки в области влияния на организм жирных кислот, совсем из другой оперы, и в 2010 году в городах появились новейшие биохимические цифровые анализаторы, чего в 1983 ещё невозможно было представить. То, что давали в интернатуре по влиянию жирных кислот на весь организм человека и его поведение, в корне отличалось от биохимии, где учили скучные вещи, как в результате сложного цикла Кребса жиры в желудке и кишечнике распадаются на кислоты, а потом едва ли не до воды и молекул углекислого газа. Шиш они там распадаются. Большая часть так и выскакивает в виде жира из анального отверстия, как кусочек сала у дикой утки в охотничьей байке барона Мюнхгаузена.
Первая практика, так называемая, лаборантская, вообще почти не запомнилась. Из-за неё мне пришлось раньше вернуться из стройотряда, и сидеть в лаборатории какого-то городка с чашками Петри и пробирками, шутить с лаборантками, часами выполнявшим монотонную работу за столами, и вести дневник практиканта. В дневнике я безбожно врал о своих успехах в освоении лабораторной диагностики. Судя по этому дневнику, к которому я для убедительности приложил кучу протоколов исследований и анализов, за время этой короткой летней практики я стал богом в лабораторном деле, и один заменял кучу приборов и лаборанток, труды которых я аккуратно слизывал в журнал. Практику мне, всё же, быстро зачли, а в колхоз я не поехал, поскольку стройотрядовцы от сельскохозяйственных работ освобождались.
На первых курсах нас иногда гоняли в областную и краевую больницы делать уколы, ставить клизмы и банки. При этом почему-то никто толком ничего не объяснял и не показывал, как именно это надо делать. У девчонок-студенток, ставивших больным банки, синим пламенем горела на постели больных вата, в которую они неосторожно тыкали зажженным факелом, а больные орали на нас за то, что больно ставили внутримышечные и подкожные инъекции. В процедурном кабинете для клизм, куда нас послали выполнить эту процедуру одной старушке, она никак не могла понять, что пора вставать с кушетки, и садиться на унитаз. Андрей Беляев, который считал себя асом, поскольку его мать работала где-то медицинской сестрой, бодро гаркнул бабушке, что надо тужиться. Старушка, лежавшая на боку на кушетке, вдруг удвоила усилия и обдала Андрюху фонтаном зловонной воды и кусками помета. Его новый накрахмаленный халат сразу потерял свою свежесть. Я предусмотрительно стоял сбоку, неумело держа кружку Эсмарха с резиновым шлангом, которую уронил от смеха. Но в целом, понемногу мы всего нахватались.
На этот раз практика была куда более серьезной. По гинекологии, акушерству, терапии и хирургии. Замечу, что я учился не на лечебном факультете, и мой диплом впоследствии не давал мне право работать по этим специальностям. В общем, тоже для того, чтобы иметь представление о практической стороне дела, а не только знать теорию. Лекции по этим предметам чередовались с практическими занятиями, и мы умели пользовать фонендоскопами, с грехом пополам ставить диагнозы, делать инъекции, и вообще могли что-либо делать на уровне фельдшера. Походы по городским больницам вначале напоминали экскурсии. Позже нас быстро стали разбрасывать по палатам и отделениям в качестве санитаров и медицинских сестер и братьев. Так что совсем тупыми мы не были. Некоторые делали такие успехи, что им прямо советовали, пока не поздно переводиться на лечебный факультет. На нашем факультете эти предметы проводились циклами, и были куда короче, чем у студентов-лечебников. Прошел три недели цикл глазных болезней, сдали зачеты – всё, больше мы к этому предмету не возвращались. Начинался цикл кожных и венерических болезней, отоларингология и детские болезни. Обычно одновременно шли два цикла клинической медицины, не считая наших основных предметов. Практика по акушерству, гинекологии, терапии и хирургии была намного длиннее лаборантской, и проходить её можно было и на родине, но в лечебно-профилактическом учреждении не ниже ЦРБ.
Мы с женой попали в обычную участковую больницу в большой поселок на Байкале. Разрешили только потому, что у нас был маленький ребенок, и мы были студентами не лечебного факультета. В поселке жили мои родители, на которых можно было оставить дочь на время практики, но я что-то совершенно не помню, чтобы жена проходила практику. Или чисто формально, и её часто просто отпускали, или она посещала больницу и поликлинику в другое время. Фактически, практику мне пришлось проходить одному.
***
Главного врача я совершенно не помню. Пришел, представился, показал ему направление, и решил вначале разделаться с гинекологией. Этот предмет представлялся мне легкой забавой. В самом деле, не заставят же меня самостоятельно делать сложные процедуры. Всякие, там, операции и квалифицированную медицинскую помощь оказывают в ЦРБ и Республиканской больнице города Улан-Удэ. Тут обычные медосмотры, консервативное и симптоматическое лечение, небольшие операции и аборты, и всё такое прочее. Прорвемся. Тем более одна врач-гинеколог в участковой больнице к моему удивлению имелась. Тем проще. Не фельдшер, все же. Буду у нее на подхвате учиться уму-разуму, через неделю надоем, и она мне эту практику зачтет, как миленькая. Хотя, я бы предпочел работать со старым опытным фельдшером. Больше узнаешь, схватишь, да и не станет фельдшер делать что-либо сложное, а отправит пациенток прямым ходом в райцентр к специалистам ЦРБ.
Врач-гинеколог оказалось сущей прокуренной стервой лет тридцати пяти. Одета по городскому, но кричаще. Нет вкуса. Наверное, попала в поселок случайно и ненадолго. То, что она стерва, было написано у нее на лице. Манера поведения соответствовала внешности. Некоторое время она молча рассматривала меня, когда я ввалился в её обширный кабинет в поликлинике, а я внимательно рассматривал её, соображая как лучше с ней держаться. Парень я был ничего, очень рослый, баловался гантелями и гирями, успел пройти хорошую школу жизни, и относился ко всему с юмором. Разглядев докторшу, я сыграл ва-банк, заявив, что эта практика нужна мне, как в Париже лыжи, но ради общего развития готов потерпеть все тяготы и лишения.
- Ладно, ладно, не свисти мне! – миролюбиво заявила докторша, закуривая хорошую сигарету,- Местный, значит? Никто к тебе не пойдет. Тем более что ты не гинеколог, и не женщина. Вот увидишь. Бабье тут вообще дурное, ещё убедишься. Сплошной анекдот! Ладно, сгодишься писать рецепты, и вести всю писанину в амбулаторных картах и историях болезни, а то у меня руки не доходят.
Она оказалась права. Первой пациенткой в тот день была моя одноклассница. Увидев меня, загорелого и веселого в белом халате и кокетливо одетой на затылок белой шапочке, она вздрогнула:
- Ой, Саша? Ты бы вышел!
Когда я вышел в коридор в третий раз, то спросил женщин, ожидающих своей очереди на скамеечке у двери кабинета:
- Чего вы так боитесь? Я насмотрелся на ваши прелести в городских больницах. Там, когда на практику приходят студенты, часть пациенток сразу уходит. Но большинство торопится, и им всё равно, лишь бы быстрее закончить все процедуры. Не съем же я вас?
- Ты даже не гинеколог! – стеснительно ответила одна, что постарше. - Молодой парень будет нас тут смотреть и щупать? Со стыда сгореть можно! Зачем тебе это надо? Лечил бы мужиков!
- Мне не надо! - ответил я, вспомнив своего знакомого Толика из деревни Качуг, и его ручищи. Толик заканчивал именно лечебный факультет, но к нашему недоумению, решил стать не хирургом, а гинекологом. – Это вам надо. А мне, честно говоря, это нужно, чтобы зачли практику. В коридоре её прикажете проходить? Смотрите, какие мы недотроги! У меня в дневнике стоит ещё и медосмотр. Вызову целый коллектив рыбного комбината, и устрою вам осмотр по полной программе! В приказном порядке!
- Да я его знаю! – заявила одна молодка со знакомым лицом, одетая, как многие женщины в этом продуваемом ветрами поселке, в теплые рейтузы, хотя стояло лето. – Он же в Лесном порту тут работал! На «Штиле» по Баргузину ходил, и на кабель-кране в бригаде Яковлева сигары с лесом вязал!
- Знаем, знаем! – закивали остальные, - Мама твоя в лесхозе работает, а отец уже на пенсии. С семьей приехал? А где ваш старший сейчас?
Положение складывалось, как в одном анекдоте. Там одна бабка вышла из кабинета врача-гинеколога, постояла, подумала, а потом опять заглянула в тот же кабинет, и спросила врача:
- Сынок! А твои родители хоть знают, чем ты тут занимаешься?
Врачиха-гинеколог с лицом законченной стервы, между тем, рвала и метала, ругая большинство посетительниц. За словом она в карман не лезла, и орала так, что женщины краснели и бледнели. Никой этики. Тут такого слова не знали. Дня через три она махнула на меня рукой:
- Ну, тебя! Медосмотр проведем, посмотришь пару абортов, и вали, принимай роды в участковой больнице! Сколько у тебя по плану практики принять родов? Всего три? Ну, я тебе завидую! Терапию ты пройдешь играючи, хирургия будет у доктора Красикова, и нахватаешься от него много полезного. Потом свободен. Да, хорошо быть студентом!
- И что ты, там, на медосмотре делаешь? – укоризненно спросила меня дома моя мать, - Женщин разглядываешь в смотровом кабинете? Не снятся потом? Или, наоборот, потом на них смотреть не захочешь?
- Ограничиваюсь тем, что пальпирую молочные железы! – бодро ответил я, - Груди! Те самые грушевидные и округлые mamilla, что на латыни означает грудь! «А грудь её подобна глыбе мрамора с двумя вишенками!» Так, кажется, писал Навои? Или нет – это фраза из Ходжи Насреддина. Впрочем, у некоторых дам, как они сами говорят, не грудь, а сущие прыщики. Таким нужны гормоны, правильное питание, упражнения, а лучше – хорошего мужика. Короче, смотрю только грудь. На предмет обнаружения в грудях уплотнений, узлов, припухлостей. Что не так – сразу отправляю в ЦРБ на маммографию. Для профилактики онкологических заболеваний. А с зеркалами и ложками за ширмочкой, где стоит гинекологическое кресло, возится эта докторша. Я туда не лезу. Хотя, если есть ярко выраженная патология, она меня зовет, и демонстрирует.
Аборты с вакуумным отсосом рваных тел маленьких человечков вызвали у меня очень нехорошие чувства. Кровь, грубое отношение докторши к несчастным женщинам, и вся эта процедура, похожая на убийство, заставляли задуматься, что что-то тут не так, в этом мире, и такого быть не должно. Мрачный, я вышел покурить на задний двор участковой больницы, где и находился специальный абортарий, и в обычном мусорном ящике, которые тут строят из досок в каждом дворе, увидел кучу засохшей крови и плацент, оставшихся от родов, на которых сидела стая жирных зеленых мух. Тут никто и не думал собирать кровь и плаценты для переработки в лекарственные препараты. Все медицинские отходы выбрасывались в этот ящик, и даже не поливались хлоркой.
Роды были в поселке почти ежедневно, и принимали их две-три опытные акушерки с дипломами фельдшеров. Без них мне пришлось бы туго. Все трое родов, которые я принимал на практике вместе с ними, не были нормальными в полном смысле слова. Ребенок лез не головой, а ногами или задом, и надо было делать сложный поворот за ножку, но в целом всё обошлось без разрывов промежностей и осложнений. Практику по терапии я прошел лихо, в основном выписывая рецепты, легко диагностируя, и катаясь по поселку на машине «Скорой помощи». Даже подумал о том, что во мне пропал неплохой терапевт. Ночные дежурства были необременительны, и запомнился только один случай, когда привезли парня, укушенного гадюкой.
Змеи на Байкале редкость. Их можно увидеть у воды только во время засухи. По крайней мере – в наших местах. Чуть дальше от Байкала, по деревням, расположенным по рекам, растительность уже гуще, на огородах растет всё, много скота и покосов. Вот в этих лугах, где деревенские жители косят сено, змеи не редкость. Сыворотки в участковой больнице не оказалось, и мы отправили его в ЦРБ, совершенно уверенные в том, что уж там-то все необходимые лекарства имеются. Позвонили, сообщили, но в ЦРБ нам сурово ответили, что и у них сыворотки нет. Парня пришлось срочно отправлять в Улан-Удэ ближайшим самолетом.
Как-то в детстве меня кусала гадюка, когда я собирал в кустах, то ли, дикую красную смородину, то ли голубику. Стайка испуганных ребятишек смотрела, как быстро пухнет моя рука, и забила змею насмерть. С нами был мой брат, уже студент-медик, который не растерялся, и спросил, если у кого-нибудь острый нож. В те годы в лес без складного ножа не ходил никто, и брат, придирчиво осмотрев пару лезвий, вдруг неожиданно резанул мне по руке почти в месте укуса. Хлынула черная кровь. Брат быстро осмотрел рты у пары мальчишек, чтобы, не дай Бог, не было кариеса, и заставил одного отсасывать кровь из раны. Потом просто перетянул мне руку жгутом выше локтя, и лечение на этом закончилось, хотя в больнице мне потом ещё вкатили противостолбнячную и змеиную сыворотку. Есть люди, которые легко переносят такие вещи, но есть и ярко выраженные аллергики, у которых быстро наступает анафилактический шок, полный коллапс и смерть.
Хирург Красиков, известная в поселке личность, не всегда трезвый, но знающий доктор, рассекающий по поселку на мотоцикле с боковым прицепом от участковой больницы до поликлиники, собирался в отпуск. Ко мне он отнесся вполне добродушно.
- Практику по хирургии пройдешь в ЦРБ. Две недели поживешь в райцентре в гостинице. Перевязки, там, туда-сюда, а на операциях просто будешь присутствовать. Дисмургию не забыл? Когда в институте перевязки изучают сейчас, на первом курсе? Колосовидную повязку на грудь сможешь сделать? Вон, возьми, учебник, повтори и потренируйся. На жене. Что-то, а перевязки там тебя и инъекции в палатах заставят делать с большим удовольствием. Пригодится в жизни, знаешь ли…
В тот день на прием к нему приходили только две местные бабки. Этот народ был здоровее нас, но обожал ходить на прием к врачам. Не к стерве-гинекологу, конечно, а к хирургам и терапевтам, заезжим невропатологам и прочим узким специалистам, время от времени приезжавшим в нашу поликлинику в порядке оказания квалифицированной медицинской помощи. Порой, такая бабка не могла толком объяснить, на что она жалуется. Лексика была ещё та, очень характерная для местных жителей:
- Прямо, бяда, паря! В грудях спират и спират! Дышать трудно!
- Что там у вас «спират»? – озабоченно спрашивал я, не находя ничего особенного. Ни шумов, ни хрипов в сердце и легких, мощных, как меха в кузнице. – Ничего у вас «в грудях не спират»! Давление в норме. Возьму, вот, и отправлю в Баргузин! Пусть вас в ЦРБ обследуют, берут кровь на анализ, рентгеном просвечивают, и разбираются, что «спират. Спирать может дыхание. Спирать может сердце. У вас ни астмы, ни гипертонии. Хоть в армию. Выписать направление в ЦРБ?
- Нет-нет! – пугалась пациентка, - Не надо! И анализы крови не надо! Выпишите мне что-нибудь! Лекарство какое…
Вот так. Совсем, как в рассказах Чехова и Вересаева. Люди за столетие не изменились. Ты можешь выписать им витамины и сладкую настойку боярышника на спирту, и они счастливые уйдут из поликлиники с чувством выполненного перед своим здоровьем долга. Спирает у неё от изжоги, объелась бабка чего-то, а высказать не умеет. Сода, молочко теплое, ну и парочка легких лекарственных средств снимет эту проблему. Гастрофарм, гастал, фестал, обволакивающие и вяжущие…
В ЦРБ было всё, как предсказывал хирург Красиков. Запомнилось только то, что в этом русском поселке теперь жило много бурят, коллектив ЦРБ был почти исключительно бурятский, и даже на планерках доктора предпочитали разговаривать на своем языке. Это было немного странно: некогда эта столица местных золотопромышленников, довольно многоязычная по составу своего населения, почти не имела бурят в администрации и районных учреждениях. Сюда ссылали и поляков, и евреев – одних, как участников восстания в Польше, других – за неуплату налогов. Именно евреи сделали захолустный поселок городом, но в 1920 году большинство из них уехали в Палестину. Был тут и друг Пушкина Кюхля – Вильгельм Кюхельбекер со своим братом Михаилом, и «бабушка русской революции» Брешко-Брешковская, которую потом Керенский поселил в Питере в Зимнем дворце, и которая умерла в эмиграции в Чехии. Венгры искали тут могилу своего национального героя Шандора Петефи, а на старом кладбище среди фамильных склепов купцов и еврейских могил попадалась масса захоронений с мусульманской символикой.
Теперь русские преобладали только в районном военкомате. Объяснить этот феномен можно тем, что русская молодежь уезжала из поселка в большие города, не желая жить в захолустье, и вообще русские стали меньше рожать. Буряты, напротив, оставались у себя на родине, а поскольку в соседнем районе, населенном в основном скотоводами, мест для молодых специалистов для всех не хватало, охотно занимали пустующие ниши там, где раньше работали русские, евреи и татары. Впрочем, тогда поселок ещё не был опять захиревшим, как сейчас. Была Советская власть, всё работало, и кроме ЦРБ у речки Банная находился ещё и противотуберкулезный санаторий. По огородам с крутых гор бежали ручьи, у автостанции действовал популярный в районе книжный магазин, телевидение тут появилось совсем недавно, и все приезжавшие в район по своим делам, лакомились в «Позной» вкусными позами, которые сейчас стали называть на бурятский манер «буузы».
Практика по хирургии закончилась всё же в Усть-Баргузине на Байкале, куда я вернулся, чтобы подписать в своей участковой больнице документы у главного врача об окончании практики. Мне пришлось ещё дежурить две ночи, и запомнился один случай.
Привезли пьяного парня с вывихнутой рукой. Ночью, на попутной машине. Парень буянил, не давал притронуться к распухшему суставу с рваными связками, был здоров, и норовил двинуть медиков второй рукой по зубам. Такому под местной анестезией вывих и не вправить. Дежурил я не один, а со студентом лечебного факультета Костей. Костя обладал самоуверенностью, и вызывать опытного фельдшера не стал. Осмотрев стонущего от боли парня, он сказал:
- Ерунда, старик! Сами справимся! Для практики полезно. Сейчас вколем ему несколько кубиков гексенала, он отрубится, и спокойно вправим руку.
- Имеешь в этом деле богатый опыт? – с подозрением спросил я, - Может, в ЦРБ его отправим? От греха подальше?
- Ночью? Ещё чего! Это плевое дело, вот увидишь! – И он уверенной рукой ввел в вену парню энное количество препарата, вызывающего глубокий надежный наркоз. Парень, как и следовало ожидать, полностью отключился. Мы перевалили его грузное тело с каталки на большой широкий стол, и Костя попросил меня принести из ассистентской справочник. Там вся процедура вправления вывихнутой плечевой кости была расписана по шагам. Даже в картинках.
- Вправлять будем по методу Джанелидзе! – со знанием дела пояснил Костя. - Я хорошо помню, как это делается, но всё же лучше подстраховаться. Чтобы ничего не напутать.
Руку мы вправили. Вполне успешно. Уложили пострадавшего так, чтобы рука свободно свисала, оттянули до упора, и повернули её, как часовую стрелку до характерного щелчка, указывающего, что сустав вошел куда надо. Помяли и так, и этак, наложили тугую фиксирующую повязку, но для полного счастья надо было бы сделать рентгеновский снимок. Увы, рентгеновского аппарата в участковой больнице не имелось. Дело не в этом. Парень не просыпался.
Вначале мы его не трогали, но через какое-то время я решил, что пора ему очнуться. Костя считал, что все в норме, и парень будет дрыхнуть до утра. Сомнительно, хотя, кто его знает. Он же ещё и пьян. Под утро я забеспокоился, и ещё раз прочитал аннотацию о применении гексенала в целях наркоза.
- Сколько кубиков ты ему ввел, доктор Пилюлькин? – грозно спросил я Костю.
- Э-э-э… Всего три! Как и положено, однопроцентный раствор! – испугался Костя.
- Да? Он у тебя проснется в гробу в белых тапочках! Передозировка! Возможно угнетение дыхания и нарушение работы сердечной мышцы! Он минут через пятнадцать должен был очнуться, а уже прошел почти час. Вон, нарком Михаил Фрунзе при операции на желудке умер от обычного эфирного наркоза! На коллапс не похоже, спит, как сурок, но это не характерно для данного препарата.
Костя бросился сам читать аннотацию, и немного успокоился.
- Наркома Фрунзе, старик, на операции просто зарезали. Слишком популярным был! Очнется наш пациент! Сейчас введу ему кофеин, и он у нас подскочит! Парень то здоров, как племенной бык. Ему три кубика, как слону дробина!
- Я тебе введу! Давай, позвоним дежурному фельдшеру. Уже утро, она не спит.
- М-м-да! – сказала нам по телефону дежурный фельдшер. - Всякое бывает. Люди разные. Следите за пульсом и давлением, внешним видом. Бледность, влажность кожных покровов и падение давления – немедленно звоните мне. Если всё нормально, пусть спит. Хорошо, хоть развели правильно, и не десять кубиков ввели. Обычно применяют новокаиновую блокаду.
- Не хотел бы я оказаться на месте этого парня! – сказал я Косте. – Уж лучше вправлять под местным наркозом. С какого перепугу ты схватился за гексенал? И что такой препарат может делать в участковой больничке? Для местной анестезии хватило бы новокаина. Неуч! В другой раз ты более хилого пациента точно угробишь.
- Все учатся на своих ошибках! – невозмутимо ответил Костя, - У каждого врача с течением времени имеется свое небольшое кладбище. Из умерших пациентов.
Медицинский юмор - самый чёрный. Чернее его только армейский медицинский юмор, который я смог оценить значительно позже. К счастью, мы не открыли счет собственному врачебному кладбищу. Проспав богатырским сном почти до обеда, парень очнулся, и с похмелья, усиленного наркозом, потребовал пива, а лучше водки. На это ему справедливо заметили, что тут, батенька, не бордель. Когда я подписал у главного врача дневник практики, и заверил его печатью, наш пациент в пижаме, наброшенной на могучий забинтованный торс, с счастливым видом возвращался в свою палату, затарившись в ближайшем магазине дешевой бурдой в картонной коробке, которую выдают за настоящее массандровское вино, якобы рекомендованное в былые времена лучшим знатоком вин России князем Голициным. Хоть бы постеснялись эти иркутские виноделы, штампующие из одной цистерны и "Агдам" и Портвейн "777". Настоящую "Массандру" или "Чёрного доктора" в коробку на нальют.
***
Большинству врачей-эпидемиологов, санитарных врачей, врачей-экспертов вряд ли пригодились потом в жизни такие навыки. Больно профессии разные. Прививки, профилактика инфекционных заболеваний – это медицина, но всё остальное больше напоминает работу обычного госслужащего. Мне пригодилось. В армии.