Ноль Овна. Астрологический роман. Гл. 27

Ирина Ринц
Пётр Яковлевич пробирался в прихожую на цыпочках и не дыша. Солнечная тишина, повисшая в комнатах, была такой лёгкой, что могла, словно пух, разлететься от самого деликатного чиха. Где-то там мирно спал Герман, вокруг него порхали феи сновидений и строгие ангелы прикладывали палец к губам. Пётр Яковлевич терялся под их суровыми взглядами и, понятливо кивая, пятился к двери. Он сумел бесшумно одеться, выскользнуть на лестницу и даже запереть квартиру, не звеня при этом ключами. Выдохнул. И степенно спустился по лестнице вниз.

Солнце слепило всеми стеклянными поверхностями, и даже небо казалось стеклянным – так ярко бликовала его лазурь от солнечного света. Пётр Яковлевич шагал в распахнутом не по сезону пальто, стойко встречая грудью массу холодного воздуха и радуясь при этом, как альпинист на вершине Эвереста. Ему казалось, что пространство вокруг его тела нагревается от излишков тепла, которое вырабатывает теперь ядерный реактор внутри. Потому что Розен, словно стержень из обогащённого урана, встроился в него и запустил необратимую цепную реакцию в теле.

Ни за что, ни за что Гранин не оставил бы этим утром Германа одного, но, едва проснувшись, Пётр Яковлевич похолодел от мысли, что до сих пор не сдал Артемию Ивановичу дела. А ведь обещал. Сегодня и обещал! Пришлось спешно собираться и идти в Контору. Проверить заодно, как Тёма с новой должностью справляется.

Переступив порог архива, Гранин сразу заскучал, застав привычную конторскую рутину. Он ещё по дороге вспомнил (последние дни  с ним это часто приключалось – будто запечатанные соты вскрывались, и их содержимое вытекало в сознание), так вот, он вспомнил, что прошлый раз рулил Конторой вместе с Германом. Точнее, он сам рулил Конторой, а Герман – им. Тогда все только на Розена и работали – пахали, чтобы обеспечить ему полезные контакты, широкий общественный резонанс, неослабевающий интерес публики и поддержку со стороны нужных людей.

– Пётр Яковлевич, ты не вовремя, – откровенно признался Артемий Иванович, едва заметив Гранина на пороге своего кабинета.

– Ты же сам просил… – растерялся тот.

– Просил. Но я не думал, что мы так закопаемся. – Он повёл рукой вокруг себя, демонстрируя изрядно выросшие бумажные завалы. – После диверсии твоего ненаглядного Германа специальная комиссия перетряхивает теперь весь архив. Как ты понимаешь, объём информации очень большой. Мы пашем без выходных.

– Сочувствую, конечно. – Пётр Яковлевич развёл руками. – Ну… Бог в помощь! Позвони, когда освободишься.

– Вот ведь что делает с людьми любовь и свобода. – Артемий Иванович внимательно глянул поверх очков. – Ни капли раскаяния. Ты ли это, Пётр Яковлевич?

Гранин немного смутился – так, совсем чуточку – и счастливо улыбнулся на прощанье. Знал, что Тёма поймёт его без слов. Он действительно чувствовал себя этим утром самым счастливым человеком на свете и ощущал внутри такую лёгкость, что хотелось попробовать летать – вдруг получится? Приземлился он очень быстро – как только в коридоре встретил Вия. Мысленно передёрнул затвор автомата.

– Кто-нибудь! Опустите мне веки, – прикрывая глаза рукой, неприязненно пробормотал Вий. И окинул снисходительным взглядом. – Поговорить хочешь или подраться?

– Убить, – сухо ответил Гранин.

– А последнее слово? – не впечатлился тот. – Мне есть, что сказать.

– Говори.

– Здесь?

– Нет. В кабинет ко мне пойдём.

– Без свидетелей хочешь? – усмехнулся Вий. – Умно.

Он развернулся и пошёл по направлению к лестнице. Пётр Яковлевич, двинулся следом, остро жалея про себя, что не может безо всяких разговоров просто выстрелить Вию в затылок.

Тот обернулся на эти мысли с тонкой змеиной улыбкой на губах. Слышит, сволочь. Не зря сразу понял, что Гранин знает про их с Германом бывшую связь. И что у Петра Яковлевича теперь есть право ревновать. Чёрт! Слишком много знает!

На эту вспышку Вий отреагировал блаженной улыбкой – будто конфет объелся. Наверное, если начать ногами его пинать, просто кончит от восторга.

– Какие у тебя интересные сексуальные фантазии, – ядовито заметил Вий, прислоняясь плечом к стене возле гранинского кабинета.

– Я практик, – коротко ответил Гранин, отпирая дверь и распахивая её перед бывшим соперником. – Фантазии не мой профиль.

Вий змеиной тенью скользнул внутрь, без приглашения уселся на диван, да так вальяжно раскинулся, разве только не прилёг – уверен в себе, гад.

– Ты за что меня убить-то хочешь? – лениво глянул он из-под ресниц. Эти его полувзгляды, скольжение, обволакивание, душный плотный захват бесили Петра Яковлевича неимоверно. Убить, действительно, хотелось. И с каждым мгновением всё сильнее. – За то, что я развратил невинного юного Германа? Так я тебе скажу – он нарывался конкретно.

– Тем, что невинный и юный? – холодно поинтересовался Пётр Яковлевич, бросая ключи на стол и обходя его, чтобы сесть в кресло. О! Он умел держать себя в руках. Поэтому он расстегнул пиджак, придвинулся с креслом к столу поближе, уселся по-прокурорски – как будто молоточек в руке и конвой у двери.

– Гранин, я вижу, что ты нормальный мужик, – задушевнейшим тоном заговорил Вий в ответ, принимая позу попроще и поделикатней. – Я тебе прямо скажу, мы оба с тобой – лохи, каких свет не видывал. Ты не сомневайся, – заверил он Гранина, заметив его скептически поднятую бровь. – Я тебе сейчас расскажу, как эта невинная роза меня поимела.

Пётр Яковлевич молчал и ждал продолжения. Лицо его не выражало ничего, хотя он уже начал бояться того, что расскажет ему сейчас Вий.

– Ты ведь в курсе, что у нас с ним на прошлую жизнь был долгосрочный контракт?

Пётр Яковлевич сдержанно кивнул. Вий тоже покивал и задумчиво погладил пальцами обивку дивана – так чувственно, словно это была кожа его любовницы. Гранина передёрнуло от этой мысли. Убить Вия хотелось всё сильнее – просто за то, что он когда-то прикасался к Герману и не любил его при этом.

– Карту мне делал, разумеется, он. Я ещё восхитился тогда – шикарная карта! Дурак.

Пётр Яковлевич усмехнулся про себя: действительно, дурак. Кем ещё надо быть, чтобы недооценить Германа? Поделом тебе.

– Я не буду рассказывать тебе о своих целях, но они у меня были, и серьёзные. А с такой картой складывалось впечатление, что я обязательно их достигну, – с каким-то ожесточением делился теперь Вий. – Я ещё спросил, мол, ты-то что с этого договора получаешь? А он мне: просто помочь хочу, буду тебе боевой, так сказать, подругой. Мне это польстило, конечно. Я не сомневался, что служить тому делу, которому я служу, любой мыслящий человек почтёт за счастье для себя. Ты уже догадываешься, что дальше было?

Пётр Яковлевич равнодушно пожал плечами.

– Правильно, – сладко улыбнулся Вий. – Об этом невозможно догадаться. А дальше было так: всё у меня складывалось в жизни, как по волшебству – и знания, и нужные люди, и возможности на меня щедро сыпались. Потом эта Роза Люксембург появилась – эдакая святая народоволка. Юбка в пол, коса до пояса, бровки соболиные, губки бантиком, глядит дерзко – идейная настолько, что просто плакать хочется от умиления.

Пётр Яковлевич постарался унять сердцебиение – не хватало ещё, чтобы этот тип понял, как взволновал его этот образ. Недавно он гадал, как выглядел Герман, когда был женщиной, а теперь понял – только так он и мог выглядеть. И Гранин сразу и безоговорочно в этот образ влюбился. Влюбился и уже страдал.

А Вий продолжал – так сладко, так вкрадчиво, как будто соблазнял, а не рассказывал:

– А главное, в рот мне смотрит, каждым моим словом восхищается, жаждет вместе со мной идее служить и жизнь на это положить. И ведь не обманывает! Воодушевляет, поддерживает, тяготы терпит. Я проникся. Всё, что знал, перед этой Верой Засулич вывалил, поделился с товарищем по борьбе… Я потом узнал, что он меня вместо камеры хранения использовал: чтобы самому всё это по крупицам в который раз не собирать, он мне эту работу доверил, а потом пришёл и забрал все те знания, которые ему в той жизни были нужны – чтоб не вспоминать и не зависеть от этого – вспомнишь, не вспомнишь.

Петру Яковлевичу не удалось сдержать нервный смешок – он оценил изящный германов ход. Вий поднял на него глаза, просканировал откровенно.

– Болван влюблённый, – констатировал он. – Ты-то хоть карту свою сам делал?

– Сам.

– Повезло тебе.

Теперь, когда Вий понял, что рассказ его не находит сочувствия, он скрестил руки на груди, ногу на ногу закинул – закрылся. И продолжил уже спокойно, без особых эмоций.

– И он никогда со мной не спорил, только мягко так предлагал – а может быть, это не совсем так, а вот этак? Это жутко меня раздражало. А кто ж знал, что карта с секретом? Короче, когда моё недовольство достигло некой критической отметки, сработала катапульта, и выкинуло меня из тела – я даже сообразить ничего не успел. Я человек не злой, Гранин, – Вий картинно прижал руку к груди, – и ценю мастерскую интригу. Поэтому когда я поостыл-поразмыслил, я понял, что противник мне достался серьёзный, а я его недооценил. Но я теперь также очень хорошо знаю, что Герман Розен – хладнокровная, циничная, расчётливая сволочь. Это комплимент. Не напрягайся, – усмехнулся он, заметив, что Пётр Яковлевич гневно сверкнул глазами. – И я тебе всё это сейчас говорю, чтобы не было у тебя иллюзий. Потому что когда они разбиваются, бывает очень больно.

– Спасибо. Я ценю твою откровенность, – вежливо заверил Пётр Яковлевич. Виев рассказ оказался не страшен и мучительных для влюблённого сердца подробностей не содержал.

– Господи! Что ты там ценишь, Гранин? Ты не понял, что я тебе сказал? – Вий наклонился вперёд, словно хотел заглянуть в глаза – пусть расстояние и не позволяло осуществить этот манёвр. – Ты в курсе тех бредовых идей, которыми он увлечён? Про женственность он тебе ничего не впаривал? Так я тебе скажу – никогда ему не понять, что это такое, потому что он запачкаться боится. Он некрасивые детали просто выкидывает. И что в итоге получается? Идеалистическая хрень.

Вий неожиданно встал – скорее, перетёк в стоячее положение. Как это у него получалось – уму непостижимо.

– Ладно. Захочешь поговорить, ты знаешь, где меня найти. А ты захочешь, Гранин, уверяю тебя. И я подожду.

Пётр Яковлевич смотрел ему вслед и не чувствовал ничего. Нет, чувствовал! Очень хотелось домой, к Герману. И сердце его чуть из груди не выпрыгнуло от счастья, когда он увидел, что Герман его в прихожей встречает.

Недовольный, правда, руки на груди скрестил.

– Ты какого хрена на работу сегодня попёрся? Тёма звонил, жаловался на тебя.

– Я обещал…

– А телефон тебе на что? Обещал он… Что ещё можешь сказать в своё оправдание?

– Тортик. – Пётр Яковлевич протянул Розену прозрачную коробку, в которой было что-то медовое, карамельное, сладкое до невозможности. И золотая ленточка сверху.

– Тортик на завтрак? – сразу растаял и разулыбался Герман, принимая коробку. Полюбовался, отставил её на тумбочку и тепло Гранина обнял. – Петенька, ты идеален. Если бы ты ещё и презервативов купил…

Пётр Яковлевич перехватил розеновскую руку и сунул её в карман своего пальто. Тот нащупал там пару запаянных в целлофан коробочек и заколыхался от смеха.

– Ты идеален без вариантов! И что же мне с тобой с таким делать?

– Любить.

– Люблю.