I
Не признававшая ничто, успехов кроме, Виктория Борисовна, амбициозная, напористая дама, была из тез, кому и мира целого здесь мало и на ногу всё время жила лишь на ту, что и широкой самой чуть пошире, ролей красивых и обширных окромя, и между делом не играя и ни на йоту не стесняясь ни озадаченности шлаком, ни хандрою смятений и дрязг, ни трясиной беспочвенных планов. Родившись в городе отнюдь не многолюдном и далеко не центровом, героиня без всяких раздумий, едва лишь разменяв 17 лет, подалась на учёбу в столицу, где впоследствии, теша нутро, и осталась, непринуждённо заимев превосходно блестящее образование, трудолюбивости своей благодаря и стоической упрямости за счёт. И вот, недурно укрепившись, категорично выстроив карьерную броню и приспособившись к раздолью местных дел, совершенно созвучная слову успех и пустившая вектор вектор судьбы лишь в прогресс, с рождения тут шедшая лишь в гору и пробивная, словно ледокол, увенчанная гроздями фортуны краля пробудилась сегодня с утра в настроении, сугубо полном дерзости и прыти, воззвавшей к новизне и пополнению списка достоинств.
"Ну вот - ещё один денёк, ещё один стезе житейской бой и трудностям пощёчина и битва. Ведь наш удел - извечная борьба, состязание с чудищем яви и гонка на забвение и вылет. Ведь нет ни ниши здесь, ни закутка бесславным оправданиям бессилья. Есть только время и решимость, бесстрашье, воля и расчёт, непреклонность и рвенье до взлётов. Есть лишь риск и накал. И нет ни йоты оправданья для продувших сей схватки игру. Жизнь существует для победивших. Победивших и продолжающих побеждать. Остальные - расходная дрянь. Их не жаль. Да и чем им убогим поможешь. Ведь каждый должен сам определять - лишь только ползать аль летать, играть на всё иль праздновать никчемность, сдаваться или рваться до конца. Мы в силах воспрепятствовать всему. Не знать ни пауз, ни потерь, идти, терпеть и не сдаваться. Не отступать и лезть любой ценой,шагать на штурм, противиться и биться. О слабостях пусть мудрствует погост. Ведь жизнь - над бездною прогулка. И, кто споткнулся, - свет не виноват. А я здесь... Я здесь лишь для славы. И полумеры мне и даром не сдались. Я насычусь лишь вкусом победы. Лишь ролью лучшей изо всех. Я из тех, кто добьётся всего - всех всех благ, да, из тех, кто добьётся всех благ и ничто ни за что не упустит."
Дама встала, совершила нехитрый обряд каждый день соблюдаемой йоги, попила ананасовый сок и, укутав в одёжу свои телеса, подалась лепетать на работу. Трудилась героиня в месте не простецком, а аж в счётной палате - во практически мекке чиновничьей знати. Солидное, так к слову кстати, место. Но для нашей летучей красотки вполне себе рутинно заурядное и даже несколько поросшее банальностью. На улице июньская свобода - комфортный добродушный летний зной и солнечный белеющий зенит. Согретый воздух ласково спокоен. Пейзаж оставлен в мирном забытьи, залит гармонией и негой и посвящён флегматичной истоме. Ландшафт участливо приветлив, окаймлён ароматом цветенья и пропитан в приятный уют. Город тих, малолюден, застенчив, запасливо просторен и красив. Округа перманентно беззаботна, объята безмятежностью и негой и сдобрена изящною палитрой друг с другом перемешанных тонов. Вокруг ни шороха, ни тени - повсюду лишь согласие да мир. Да нехотя плетущееся время.
Виктория Борисовна, разменяв долготу отделявших её от работы кварталов и погрузившись в ратные труды, с головой отдалась во процессию бренных обязанностей. Профессия бумажная, упёртая всецело в кропотливость, но в целом не совсем уж и дрянная, приверженная праведной деньге и вверенная демону финансов. Распорядок сугубо практичен - обед не длителен, издержки минимальны. Трудись, человек, богатей. Так, собственно, тут все и поступили - уткнулись в бухгалтерию и сгинули в дела. А время потекло, покатилось, побежало под шорох листов, понеслось. И вот, карманную лишь вечность да спустя, настал период закругляться. Дама ловко сложила бумаги и потопала в путь до себя, засеменив оббитой мостовой обратно в окружение из дома. Окрестность охватила в тёплый чад и, доведя до самого порога, вручила в бастион родимых стен.
"И вновь вольна я быть хоть кем. И вновь и времени вязанка, и сил практически вагон. Добротно... Надо в свет бы дорогу сдержать - одарить этот город собою да разгула места навестить, пропитать хоть нутро духом воли. Ведь без резвости личностной - мрак."
Героиня навьючила лучшую сряду и подалась во дивные дела.
На улице уж явственно стемнело, край стих, лёг вечер, как навет, ландшафт наполнился нечастыми огнями, потянулись сквозящие сонной прохладой, зашуршавшие в листьях ночные ветра. Одиноко тоскующий город покорился амурности мглы.
В ресторане близ местного центра элитарной ново-слепленной застройки средь освещенья да посуденных шумов уже во всю идёт процесс застолья. По сторонам нашествие из фраков. Избыток морд и пиршество телес. Зашедшая Виктория Борисовна, во всю приобщившись к локальной пустой кутерьме, податливо влилась в контекст распутства, заняв позицию его соглядотайки. И вот, уставившись в заманчивый бардак, бесповоротно порешила, во что сия капризность бы ни встала, уйти назад отсюда не одной, и, как итог, расправив полог самолюбства и распушив амбиции нутра, присмотрела себе самый видный из всех экземпляр и, подавшись ему да навстречу, очутилась пред респектабельным лощёным силуэтом, распластавшимся в ложе из стула и с прищуром глазеющим вдаль.
"Привет. Что пустотой глазёнки чешешь? Никчёмства волокиту да плодя. Пошли друг другом хоть себя займём, утехами вечери время скрасив да к чуду лихости причастность обретя."
"Какая дева пробивная. Я б покуражился. Пошли." - незнакомец поднялся и, со скрипом задвинув свой стул, потащился с кокеткой на выход.
"Надеюсь, ты хотя бы на машине. Я ногами скребущих и в грош не ценю." - отрезала Виктория Борисовна.
"На машинах пигмеи. А я на божестве - на мерседесе!"
"Аллегория сносная. Веди давай к тарантайке своей, греби ластами."
"Ух, какая мне фифа свалилась."
"Уйми хлебательника пасть и, шарабан благоразумию отдав, заткни свой ереси поток и веди во свою конуру."
"Я, кажись, только что обалдел."
"Как знать... Быть может, ты с рождения пришиблен. По виду внешнему сей вывод лишь и лезет."
"Прям без дубинки в хлам ломаешь."
"А ты хрупкий такой, что нельзя?"
"Я прогнал бы тебя, но, признаться к стыду, мне ведь даже и нравится. Честно."
"Какой удобный для издёвок извращенец. Премиальный тюфяк!"
"Да, восхваляй меня осла. Какой я бесподобный обалдуй то."
И вот, усевшись в пресловутое авто, герои покатились вдаль квартала.
"Какая новая модель то! Сам Карл Бенц собирал? Уже вся кожа пообтёрлась."
"Ну не гневайся. Семь лет всего машине. Вот разошлась то. Прям взахлёб."
"А что мне олуха жалеть? Аль чем обязана заочно?"
"Да просто пилишь всё и пилишь. Без даже продуху на миг. Ну я ведь всё таки не сук."
"Так и я по натуре не сука, но скулить, коль приспичит, могу. Вези давай, недотрога кисейная."
Вояж продолжил свой мотив и, не оставив самому ж себе ни шанса оказаться не свершённым, закончился у маленькой парадной, ведущей к к ухажёру прямо в дом.
"Ну вот мы и приехали. Выходим." - кивнул притихший в боязливости герой и, взявши пассию за руку, повёл её делить свою обитель.
"Интерьер объективно неплох. Для коровника сельского если. Но, уж что налепил. Чай налей и начнём."
"Мы прям так сразу и в порок?"
"А ты неужто да и против?"
"Я за. Лишь просто удивлён."
"Ну и прекрасно. Значит, всё не зря. Бери меня. Хоть что-то сделай сам. Прелюдий можешь лишнего не стряпать. Не по ихний я чин ход держала сюда."
"А ты весьма бескомпромиссна. Такая гривуазная злодейка. Я прямо очарован и польщён."
"Эх, околесицы мой произвольный корифей, бери свою ты голову садовую и под подол мой ситцевый да суй. Устала я тобою помыкать."
"Так сама подминать начала..."
"Тогда сама, быть стало, и продолжу. Коль так смертельно темперамент твой обмяк." - пресыщенная гнётом пассивизма дама перевела активность на себя и, растворив лоснящиеся бёдра, обняла ими шею партнёра: "Хоть исполнителем податливым забудь, коль сам активничать не густ."
Герой хотел сперва съязвить, но рот был занят сластью плоти и к протестанству оставался не горазд. Процесс соития набрал полнейший ход и поволок во кущи удовольствий, производя с завидной быстротой неимоверной степени блаженство, что так и потекло неумолимо - из уста, до только не в уста. Безмятежность сковала натуры, а приятность объяла тела, наводнив просто всклень нескончаемым кайфом. И вот, разрядкой бурной за последовали нежные лобзанья, уже сугубо прикладные и только дополняющие акт. Мужчина выполз с плена лона и откровенно прошептал: "А знаешь, я вполне доволен. Мне даже и понравилось - с лихвой! Мне было бесподобно хорошо."
"Тогда сходи к начальнику и допиши к финалу резюме - а я ещё и конченный ублюдок. Мне наплевать, как было там тебе. Мне лично сносно, так что всё терпимо. Теперь закрой своё хайло и дрыхни, болтовнёй не раздражая."
"Как вижу, вновь потуг моих набор и в грошика не чтится номинал, я лишь спасибо думал молвить, сказать, что ты безмерно хороша. А ты во сны упрямо гонишь. И похвалить мне не даёшь."
"Умолкай и безропотно спи. Я знаю, что я лучшая на свете. Так что лесть мне твоя ни к чему. Как и прочий бессмысленный лепет."
"Хорошо. Ты и вправду ведь класс. Не сердись, если что. Я доволен."
И вот герой во всю уснул. Дама встала, бесшумно оделась, натянула на плоть шёлк трусов, потёрлась ими о себя и зашвырнула на свободную подушку - трофей оставить дело ведь святое. Затем проход в предел прихожей, ключ в дверь и прочь в немую ночь.
"Ну вот - ещё раз я в фаворе. Ещё раз в пике всех торжеств." - подметила, ликуя, героиня: "Какая я сегодня удалая! А он вполне себе хорош. Ничуть не зол и не заносчив. Быть может, зря я так уж на отлуп, без всякой неги к чуду человека. Но так и надо. Так лишь и должна вершиться ввысь стремящаяся участь. Оставим дело доброты для беспросветных гуманистов. Я брать пришла, а не просить. Достигать лишь вершин и Олимпов. Лишь всех лучших имеемых благ. Мелочиться - не мой тут резон. Да и кому сюсюканье к лицу... Уж явно не владычице всей страсти. Но ради справедливости заметить - не сука всё ж я в сущности своей и даже очень счастлива сейчас и бесподобно благодарна. Ведь дерзости стерпеть мои есть подвиг. Но как без них... Без них не комильфо."
Тем временем настал почти рассвет. Расправив крылья загустевшей пелены и всласть напялив повседневную понурость, край облачил растительное буйство в распылённую кем-то росу. Ну вот практически и день. А ночь... А ночь теперь - лишь память.
II
С понуренных безжизненных высот бесцветной шалью свесился туман, устало и застенчиво стекая на обеднённый красками ландшафт, застывший с забытьи рассветной неги и растворившийся во сладком и простом немногословном утреннем блаженстве, опоясавшем тающим мирным забвеньем одинокие дали широт. Средь малолюдных и растерянных пределов, утомлённых и робко притихших, огорошенных чёрствою скукой, распростёрся привычно обильный, приятно пряный вязнущий дурман, душистый и прилежно повсеместный, пропитавший и сладостный воздух, и благовонье утренней росы, заблиставшей в листах насаждений. Край проснулся и бренно пустился во глубь долготы повседневной бессменной рутины, отвоевавшей жизнь себе в рабы. Очертания стали контрастней. Квартал воспрял, расцвёл и загалдел, устремившись родные заботы и привычную суетность дел, запустив в разноликость района благодушие томной возни, осторожно прокравшейся в быт надоедливым буйством хлопот.
Расставшаяся с меккой сновидений, пробуждением сдобрить успевшая день Виктория Борисовна без всяческой разбитости и лени активно устремляется в приют дотошной оккупации из будней, готовится рачительно верстать свою рабочую неделю и поглощает ласковый кофей, оценивая график заурядных, предстоящих сегодня вещей.
"Опять нестись во всю мне прыть." - вздохнула равнодушно героиня: "Опять вступать с судьбою в саботаж. Опять во дебри ко житейской беготне. Опять с авралом всем мне сим корпеть. Опять задач канву одолевать да во страстях трепаться, окружаться сварливой рекой из вменённых тебе обязательств и пытаться отбиться от липнущих дел. Опять неумолимая несносность и однотипность монотонного труда. Всё столь изучено, знакомо и известно, столь много раз отточено в повторах до частиц. Отдаться вечной расторопности во всю и меньше размышлять и задаваться. Жизнь - кросс, для жалоб места нет, не опоздать бы, не отстать."
Дама ловко накинула плечи укрывший пиджак и, метнув в плоскость зеркала юркий коротенький взгляд, разразилась привычною пешей прогулкой к работе. По сторонам незыблемость округи, приятный утренний комфорт и благодушное дыхание покоя. Людей не много, так же и машин. Ещё дремают, бездари, как видно. В сонном воздухе мерная сырость, безмолвная безвестность и роса. Под гладью неба тщательность тумана, изобилием вязкой густой седины окаймившего робко обмякший и искоса застенчивый ландшафт, охваченный статичностью скупого, объявшего широты забытья. Средь дежурной невзрачности мирного края, в растерянности вдавшегося в грусть, царит задумчивость и ленностная робость. Близ горизонта растекаются в ознобе бумажные седые облака. Типичная для жизни повседневность.
Дотащившая плоть до приволья привитой профессии Виктория Борисовна без прелюдий уселась за стул и увлеклась во щедрость обязательств, окунувшись во свиту бумаг и в миг растаяв в перманентности рутины. И всё то по шаблону как всегда, по столь невиданной обыденности строго однотипно идущего порядком строя дня: удручающе нудная смета расчётов, ядовито гнетущих и непростительно безынтересных, проедающих всякую плешь на раз-два, но освоенных вдоль, поперёк и по всем прочим бесконечным векторам, монотонная сбивчивость мысли да статичность упрямых минут. И так без продуху и шагу.
Но вот и ласковый обед, а после и финал мытарской смены. Виктория Борисовна, довольненько зевнула и, спроводив рабочие часы да истощившись ратностью труда, отринув бухгалтерию от глаз, подалась в возвращенье домой и вот, преодолев размеренность кварталов и беспросветность лестничных пролётов да щёлкнув в скважине замочной по ней истосковавшимся ключом, возвратилась к себе восвояси, удачно окружившись склепом стен и без остатка вовлечась в беспечность встретившего быта.
"Вот и вечера срок подоспел. Невзначай, но сугубо согласно сценарию дня. Занятность строго не внезапная, уж вполне поизбитая даже, но пристращаешься к подобной не ахти. Но, помалу коль мало, ко всему попроивыкнешь за век. Ко всем феноменам устоев. Ко всей остачертелости мирской. С не исчисляемой её оравою ненастий да подвохов, склок, странностей, страстей и волокиты. Где всё да в кучу без разбору. Условности различные, высоты, обман, ошибочность, смиренность и смесь последствий и плодов. Какой завидно разнородный кавардак, и ведь все в нём и каждый тут варимся. И так порой сие необъяснимо, для не пытливого, как минимум, ума. Но за канвою суеты домысливать - прерогатива лишь когорты околевших, упряжки распрощавшихся башкой. Непролазность сия мне во кладезь извилин не въелась, не прибилась ничуть и вовек и за дар не сдалась. Я за победой лишь пришла, за всесильного лидерства манной. А всё прочее - пыль повседневную, для посредственных лбов приберечь соизволим. Иных формаций, рая кроме, я для себя не выбираю. И не внимаю тут вовек - ни серости, ни глупостям, ни моде. Сама её здесь создаю. Сама тенденции ваяю. Ещё бы вечер дельно скоротать. И жизнь бы точно мигом удалась."
Героиня манерно взметнулась, приправила косметикой лицо и двинулась в маршрут до приключений, обязанный недурно оживить усталостью покусанный настрой.
На улице статичная прохлада, густеть пытающийся мрак и желтизна машинных парных фар. Обыденный для улиц романтизм. Прохожие, фасадные красоты, мир забытья и милого покоя, расслабляющей нежной истомы да мечтательной терпкости грёз. Мир личных поисков, надежд и ожиданий. Мир рая. Только на земле.
И вновь кишащий ресторан, восторги выпившего люда и страсть порочащих начал. Ассорти из желаний и шансов, соц.лифт напрямик иль в эдем, или к днищу. Очень щедрый на море соблазнов набор. Удивительный.
Вот и Виктория Борисовна, не упуская данных обстоятельств, решила присмотреть свой идеал, да только вдруг была окликнута извне впритык к ней подошедшим незнакомцем:
"Добрый вечер! Приветствую вас. Как бы с вами мне тут да сойтись, к очарованию бы к вашему припасть. Сим изъявлением удачи был колоссально бы польщён."
Здесь смысл имеет описать сам вид и облик господина - увенчанный во скромность и невзрачность, довольно щуплый юный мальчуган с растерянными робкими глазами и старомодной сумкой на плече. Вполне себе живой и полноценный, но строго блёклый и отнюдь не ходовой.
"Ох, горе ты, судьбины злостной жертва, неужто ты всерьёз да и посмел к моей персоне подобраться!?"
"Вы издеваться собираетесь, наверное. Так это можно. Надо мною тут все только так. Вы ругайте, гнобите, коль всласть. А я рядом спокойненько сяду, полюбуюсь на вас хоть чуть чуть."
"Какой прелестный сорт подхода. Скажу вот я, что ты - урод и чудик, а ты и дальше будешь это есть?"
"Так точно. Даже не поморщусь."
"И в чём резон подобной безнадёги?"
"Вы мне понравились и всё. И я хочу побыть вдвоём."
"Вдвоём со мной или с презрением к себе?"
"С вами - с телом и нравом шальным. Пусть даже и меня да пренебрегшим."
"В какой же жалкой парадигме ты живёшь. И ведь со столь накатанной губою - что на меня решил аж глаз покласть. Амбициозное начало."
"Я просто поступил, как захотелось. Вы не гоните только прочь. Я всё равно ведь не отстану."
Дама резко схватила героя и притянула с силою к себе, со страстью одаривши поцелуем: "Будешь думать, что с Богом сосался. Я для тебя пример ведь божества, идиллии, похлеще, чем у Данте. Без малого чистейший эталон. Ведь так ты обо мне в мыслишках мнишь?"
"Я просто чту тебя за чудо."
"Смотри, как рьяно осмелел. Как дух всевластия вдохнули. Хорош мечтать, то максимум был высший. Для приватности нашей сие - потолок. На этом путь твой будет однозначен - на трио всем известных букв. Усёк пассаж? Наивная скотина."
"Мне в те места не по пути. Мне к вам бы - хоть в какой-то из ролей."
"Неугомонное дерьмо. Столь спятивших ещё мне не встречалось. Ну что хочешь? В данной то канве."
"Хочу ваш адрес разузнать. Чтоб письма слать была возможность."
"Так всё равно ведь не отвечу."
"Хоть прочтите. Мне хватит взахлёб."
"И тебя сей расклад не смущает?"
"Мне хватит. За успех приму."
"Чудесный олух, безупречный. Тогда пиши. Коль то тебя спасёт."
"Я сам Филипп Степанович, а вы?"
"Виктория! Богиня и виденье."
На этом, вслед за рукописным ритуалом, последовало время разойтись. Герой ещё раз послан был подальше, но вновь ответил, что туда мол не с руки. Так и расстались. Грубо, но с изыском.
"Всё же зря я так конкретно прочь послала." - подумала отринувшая дама: "Отправила, конечно же, по делу. Но как-то слишком всё же грубо, неприлично. С таким азартом увлеклась, что стыд аж гложет ненароком. Но как иначе, как ещё культурней, коль неминуем был отказ. Я в победительницы мечу, а тут заморыш пасть раскрыл. Да, справедливости во имя уточнить - он не урод, не пугало и даже не калека. Но я желаю только эталон. Неотразимость. Идеал. А тут какой-то серый шкет, ещё и без изыска во фасоне. Зачем он мне - страдать и возмущаться? Всё верно сделала. Как надо по методичке в аккурат. Ну а невежества издержки... Сие с лихвой переживём. Уж ни какой для имиджа убыток. Не повод значимость сей хрени придавать. А то совсем свой чин уж не ценю. Так и до слабостей скатиться недалече. Но я то заявилась побеждать."
Итогом сей невинной полностью оказии обернулось однако ж безрыбье: удалиться пришлось в одиночку, что, само собой, было вне планов. Но невезение - явление житейское, перенесётся без тоски. А далее... А далее до дома. Увы, на этот раз до своего.
III
И вот очередной охотный день. Само собой, на особь человечью, весь оный промысел не в счёт. Зашедшая в кураж своих затей, окутанная прытью героиня уже успела сделать весь сценарий - найти по вкусу подходящую персону, укатить в ею занятый дом, добраться до телесного контакта и сотворить тот самый знойный акт, что, разродившись пиршеством страстей, сейчас неумолимо мерно истощился, лишь послевкусием оставшись на устах. Дама тихо и нехотя встала, окинула масштабы сникшей драмы и, без возни собрав себя во путь, ретировалась с поприща сношенья, оставив в дар традиционный кружевной ароматный трофей.
"Ну что ж - ещё одна партейка здесь в полной степени за мной. Ничтожное, но всё же ликованье. Как я умело двигаюсь сквозь быль - по головам, по телесам и сладким нотам восхищений. Достигая всё новых похвал и всё более искусных в действе актов. Наверное, я лучшая из лучших... Да что наверное - лишь так оно и есть. Блистательная, жаркая, шальная. Предел мечтаний, плод небес. Порождение высшей в миру благодати, воплощение ангельской сути. Вот что я. Идеал. Эталон. Пик совершенства, светыч, обелиск, манная божья, подарок, цветок. Явление, подобное лишь чуду, при чём невиданной изящности и стати и чисто неземной красы. Как хорошо я о себе! С таким подходом сдвину даже горы. Сама себя в ранг дива вознесла, сама собой и буду наслаждаться. Ведь, что ещё и надобно то тут, помимо мне присущих уж талантов. Нет высшей в мире этом благодати, чем право на свободу и на ум. Мои любимые стихии, к слову так. Без коих я, как рыба без водицы. Ключ от себя и есть ведь в рай билет. А я там очень вхожая мадам. Гостящая почти что ежедневно."
Героиня довольно зевнула и ускорила взятый прогулочный шаг, нацелив путь ведомого маршрута на верно ждущий стен приютом дом.
Хорошо ночь сожгла. Нагулялась.
_________________________________________________________
IV
А далее отправимся по цифрам.
Виктории Борисовне 27мь. Впереди ещё лучшие годы, позади лихость страсти и лента побед. Спектр занятий до боли бессменный - саморазвитие, работа, отдых, секс. Ни тени лишнего для званья человека. Смятенность до сих пор ещё не познана. Огорчения тоже. Боль освоена только зубная. Размах амбиций всё ещё бескраен. Душа вольна. Ментальность непреклонна.
На повестке опять выход в свет - в ресторан и затем сексу в плен. Беспроигрышный, знаете ль, подход. Ещё б трусов, в трофей даримых, напастись - тогда и вовсе можно закачаться.
Во знакомой до ужаса зале, освещённой и празднично людной, привычно зиждется процессия вечери, звучит раскатистый и стойкий, скребущий слух посудный шум, одни гостящие сменяются другими, темп буйства набирает оборот. Набор из морд весьма вариативен. От дураков до дурачищ и от уродцев до уродищ. И вот, сыскав всё ж сносный видный облик, дама с лёгкостью ринулась в путь и, миг спустя, стояла пред сидящим чинно джентльменом и строила бессменный диалог.
"Я познакомиться желаю. Устроим вечера канву?"
"Ты что - совсем фонарь в мозгу разбила? Я с тобой ведь конкретно, ни с кем не с иной, года с треть так назад кувыркался. Ещё свой на передницу чехол оставить ненароком умудрилась. Как будто по тебе кто б сохнуть стал, вещизмом сим да утешаясь. Неужели и впрямь ты разиня, настолько дубовая, что и лоб в лоб людей не узнаёшь!? Как и вовсе мозг не был пришит. Эх, сколько ж конченных на свете развелось. До луны в ряд сплошной и обратно. Настоящая тьмущая тьма."
Уловившая сей просто громом раздавшийся спич, героиня мгновенно обмякла и, впав в краску, подкошенным шагом неуклюже пошла до дверей - оторопев, мгновенно сникнув и без всех сил расплывшись во врасплох налетевшей агонии.
"Какой немыслимый, неописуемый провал! Какой позор, какой несметный ужас! Какой же непомернейший кошмар. Это крах. Это сущая смерть. Столь жалкая беспомощность и тщетность, столь явно неминуемый надлом. Ситуация в духе во Греции древней наколдованных текстов трагедий. И ведь с этим теперь как-то жить. Какого мнения тут люди обо мне, как оказалось. Какой я статус обрела! И с коих пор? Ведь я весь век себя лишь чудом величала, была желанна, восхитительна, умна, всегда лишь совершенна и успешна, полна побед, заслуг и красоты. А в глазьях люда - тех, над кем смеялась, была таким ж ничтожества куском. Как сильно я себя тут потеряла. Как безвозвратно заблудилась в кущах грёз. Я всё быль свою раем лишь видела, а её прям лицом да и в грязь. Будто вовсе я грош аль копеечка. Будто дряни какой-то кусок. Растоптали мой нимб, унесли. Раздробили в мельчайшее крошево. Опустили до самой земли. До низин. Ну и ну... Как же так то? За что? Я ведь идолом быть лишь пыталась, всё горела, пылала, рвалась. Быть лишь лучшею рьяно пыталась. Ко высотам тянулась во всю. Развивалась, копила успех. С самых ранних из дней в небо метила, ввысь, в восторг. А меня да за дуру сочли. За отброс. Вот же срам. Вот же горе то гиблое. Я в мечты, а меня да в дерьмо."
Дама нервно ускорила шаг и растаяла призрачным бликом во сгустившейся мутной дали'.
V
Виктории Борисовне 28мь. Её неповторимой несравненный, лишь залихватски рваческий подход был предан реформаторской стихии и низведён до жалкой копии себя, отдалённо лишь схожей с нативно имевшимся вариантом. Прыть прошла, остудив до нуля и кичливость, и гордость, примяв всё оперение амбиций и в пух и прах бесследно разломав столь незыблемый внутренний гонор, распустив его пыль по ветрам да порядком всерьёз надломив столь завидно стабильную стойкость. Твёрдый нрав оплошал и иссяк. Настрой свернул вселенские масштабы, угомонив и самомнение, и спесь, подсократив ансамбль амбиций и осадив увязший в тлене пыл. И вот, попав к разочарованности в сети, героиня отринула принцип свободы, переменила срочно жизненный подход и перешла на поиск долгосрочных, семейно-ориентированных чувств и перманентно крепких отношений, тем самым не нарочно совершив ещё большего маха ошибку, до конца обесславив весь прежний наработанный участью шарм и попав в окончательно полный пример однозначно прискорбного сердцу пролета, что всласть продемонстрировал судьбе её тотальную всецелую бесправность, раздув поверженный удел до абсолютнейшей беды. Все взятые нахальностью попытки свелись лишь к шелухе минимализма, в самом лучшем своём воплощении дойдя лишь до отметки в три недели совместного семейного житья и после удручающе явив каскад единоликих расставаний. Не самый вожделенный результат. Но так уж водится, что жизнь располагает лишь тем, чего как раз ты и не ждёшь. А ведь казалось - ум всему научен, готов ко взятию любых сортов высот. Вся жизнь вдруг выдалась банальною вознёй, а не парением, не таинством полёта. И вот, состроив раболепческую позу и умолив весь сдувшийся размах, пришибленная горестностью участь предстала уязвлённой и пустой, немыслимо и тяжко сиротливой. Ведь оступившимся лишь падать и потребно, а сдавшимся в разлад и невезучесть - ждать новых огорчений да терпеть. Опускаться, коль есть куда, ниже и всё сильней возделывать тоску. Вот и наша упавшая с трона мадама, укатившая в степи лишений, начала обрастать чередой неудач и сбавлять и весомость, и темп, всё чаще избегая свет удачи да всё более более твёрдо и чётко удручающе метить на дно. Быль повергла в ту самую стать, когда житейское разверзнутое бремя, всласть связав по рукам и ногам, отослало путь доли в простой, нивелировав всякий задел предпосылок принятия тут хоть отчасти добротной канвы. Хоть не особо пусть уж и великой, хоть заурядной, простенькой во всём.
Сей свой день героиня решила начать со столь часто царящей в последнее время идеи устаканить свой жизненный лад:
"Надо впрямь со всей лихостью взяться за долю. Ведь я так и не встретила тут мои грёзы проевших побед, не взлетела к всё время манившему небу, не смогла - до сих пор, а ведь чудом была. Как минимум звалась им самолично. Подумаем над планом по удаче. С кем ещё я роман не пыталась ковать? Из моего отдела вроде бы со всеми принималась. И с главою его, и с главою главы. И из службы из той балабольской - по работе с общественностью, тоже с парою мальчиков был не пошедший задел. Остался лишь последний исполин - начальник всей конторы нашей в целом, тот самый, что в правительства дом вхож и парой лимузинов обеспечен. Быть может, вся цепочка неудач вела меня лишь к этой битве... Ведь жизнь есть бой, сражение, борьба. А я всегда лишь лучшего желала. Лишь пьедестала рьяного ждала. Рискну. Ведь всё же не пигмейка. Не точка иль блёкленький штришок. Не тень. Ведь ничем не унять человека, что за целью идти порешил. А я как раз сугубо неотступна, затормозит меня лишь гроб. Пойду попробую себя в неимоверном. Авось, глядишь, и повезёт."
Дама ловко докончила кофе и отправила тушу в маршрут.
На улице гуляет мокрый снег. Поёт надрыв тоскующей метели да зиждется скрутивший утро мрак. Дорога тривиально однотипна - знакомые, в лёд взятые кварталы, скользота мостовой да с деревьями слившийся иней на окрестных озябших стволах. А потом и настигнутый офис и привычные кресло и стол. И вновь во бездну взваленных трудов да в пристращение ко стае обязательств. И так без отдыха до самого обеда, как раз в которого размерность и был предпринят вздуманный манёвр по штурму статусной и прокажённой буйством денег, желаемой в партнёра роль персоны.
Застать героя удалось в столовой - во рту с вкушаемым рулетом и с чашкой чая в управленческой руке.
"Я вас приветствую. День добрый." - начала ход беседы мадам.
"И я вас. Чем обязан буду? С прошением иль жалобой на труд? С чем пожаловать вздумать смогли?" - протянул Семён Дмитриевич, тот самый - самый главный из персон.
"С иного полностью уклона предложеньем. Я познакомиться хочу с персоной вашей. Как пара статься счастье попытать."
"Забавно. Рот у вас отменный - на такой раз кусок покуситься решил. Я вас тогда сейчас подзаберу. Расскажите мне сути личной дело."
"Давайте. Я как раз не прочь."
"Пойдём. Поведаешь как раз всё то, что сможешь."
И вот в пределах полностью нескромного авто, поехав по дороге до кафе, герои стали строить диалог, уже покинувший формальные границы.
"Я с тобою стать ближе б желала. Разузнать хоть друг друга чуть чуть."
"Ну узнавай, чего ж тогда тянуть. Ты чем помимо бренного известна? Поёшь, рисуешь, в йоге тело мнёшь?"
"Я к ерунде сей холодна. Мне и в работе ереси хватает. Я в рестораны ранее ходила, ждала красивых чувств и броских встреч. Потом весьма остепенилась. Ушла в простой домашний быт и стала ждать красивых отношений. Искать, ходить на абордаж. Вот и сейчас гармонии желаю. Двоих альянса, крепкого, как сталь."
"А чем скрепить? Ты как себе то видишь?"
"Ну страстью, чувством... Чем ещё."
"Любовь обыденно находят, а не базарным методом берут. А вы сего словечка даже не сболтнули. Да и личность, работы помимо, никакой окрылённости тут не питавшая - скорей картонный коробок. Копилка тупости да грязи. Ваш удел кабаки. Зря закончили с делом вы сим. Я вот тоже ведь с высшим - с двумя. Год послом отслужил. За границею, кстати. Так я на этом быль не скоротал. Коллекционирую картины, собираю посуду, зонты, играю вечерами на рояле и даже спортом гиревым уже лет десять тело развлекаю. А вас устроил путь работа-дом. Вы ходите на выборы, берёте бюллетень и голосуете за первое там рыло, вы из тех, кто, бывая вдвоём, говорит о работе с погодой, а потом переходит на секс, из тех, кто покупает то, что видит, и отдыхает только на пляжу. Вы слепок из фиктивности, пустышка. Пример красивенькой обложки, изнутри не с дерьмом, не с пороком, но с обычной бесцельностью, жаль. Возвращайтесь в свои кабаки. Вам там ближе, спокойней, комфортней. Вы не дрянь, не подумайте вдруг. Но и чуда в вас тоже не видится. Вам обывателя махрового бы в пару. Чтоб кроме пива с гаражом отдушин в сердце не хранил. Сойдётесь просто на ура. Особенно, коль в койке льстить возьмётесь. Идите - через улицу кафе. Возьмите двести баксов вот мои - на них спокойно обожрётесь. А я пожалуй всё таки поеду - в музей иль оперу наведаюсь тайком. На работе я всё уж поделал. А до праздности тяга чужда. Идите. Доброго вам дня. И не сердитесь, если что. Я просто отзыв свой вам выдал. Коль не по нраву, я не виноват."
Героиня без сил и без всяческой страсти вышла прочь из авто и поплелась вдоль линии проспекта.
"Какой немыслимый позор! Какая верная потерянность и боль. Какая пагубная горькая досада. Какая муторная гадкая напрасность. Какой же адски феерический провал. Ну просто пик топтания нутра. Убийственный и строго безутешный. Вот и нету меня. Вот и финиш. Оставаться уж точно не толк. Увольняться по-скорому надо. Убираться от срама во вне. Хоть куда."
Героиня устроила шаг и исчезла вдали за углом. А через день уволилась с работы и распрощалась с нею навсегда. А заодно и с тиною амбиций.
VI
Виктории Борисовне 29ть. Почти что год её понуренная бытность прошла в новье условий, догм и установок. Излюбленная счётная палата сменилась заурядной второсортной бухгалтерией - с совсем иным вручаемым окладом и совершенно оною канвой. Дни яви несравненно поредели, дела угасли, норов сел на мель. Реалии, как будто сговорившись, пустились в удручающий регресс. Пыл выдохся, рассудок пошатнулся и в верности былой самооценке сугубо и бесповоротно поотстал. Надежды впали в летаргию. Характер многим присмирел и обтесался. Восприятие жизни свелось лишь к простому её созерцанию. И даже мысль уткнулась во тупик.
Сегодняшний пошедший пеше день принёс с собой ещё и новый факт - в коллективе впервые за год появился вдруг свежий сотрудник. Для скупой на обилие жизни сей не самый уж мизерный жест - уже большущее и редкостное счастье. Непременно сочтя сей чудесный аспект за прекрасный внушительный шанс, героиня приятно поёжилась и стала ждать удобного момента. Сомнительно податливое время беспечно потащилось в гущу дня. Во кипу возведённые бумаги забрали в суетливую возню. На этот раз ничуть уж не любимую и не дающую былой энтузиазм. Рутинность охватила от и до, а мысль запуталась в подсчётах. И вот он - столь желаемый обед и вместе с ним отличная возможность возделать личную подсдувшуюся жизнь. Виктория Борисовна, на этот раз уже весьма с трудом войдя в свою природную браваду, поднялась с повседневного места и полезла в стихию разведки. Герой нарисовался дюже справным, вполне недурно вышедшим лицом и в меру рослым и окрепшим.
"Приветствую!" - окликнула мужчину сзади дама: "Разбавим плоть безделия знакомством? А то ведь скуки адский антураж. Не день, а наказание сплошное."
"Разбавим. Вы довольно симпатичны. Для любовницы самый прям сок."
"Почему ж для любовницы сразу?"
"А кого же ещё? Жена то уже есть - во доме дрыхнет. Да и кому она сдалась. На жён никто здесь козырь не бросает."
"Ещё какой-то запасной мне гнить в сей жизни не хватало!" - подумала Виктория Борисовна: "Я тут расчёт один исправить позабыла. Пойду впрягусь. Хорошего вам дня."
Героиня вернулась к себе и понурила пасмурный взор: "Эх, быль. Как в бездну заточили. Хотела, называется, побед... Зашибись."
И вот вечерняя печаль. Работа облегчённо за плечами. Виктория Борисовна неспешно плетётся сквозь окрестности домой. Вокруг привычная неброская округа. Косящиеся ставнями дома. Поникшие во скромности аллеи. Развешенные с грустью небеса. Пейзажи, фары, звуки, силуэты. Воздух ласков, терпимо прохладен, даль темна, горизонт разнолик. Сам путь безропотно пассивен, ход мыслей до мертвецкого понур, душа пуста. Прикрасы кончились, добро вступить в реальность. А в ней, как водится, отнюдь не до побед.
VII
Виктории Борисовне 33. Её в негодность притоптавшая судьба без малого уже на середине. Весь спектр забав сугубо неизменен - рутинный труд и право на надежду. Сомнительное в нынешней канве, но всё ещё незыблемо живое. Одиночество вновь не убито, но избрано зато в роль господина и оттого богато на плоды - в стенах тоскующего дома появились ручного труда всех цветов и тонов витражи - самоделки самой героини. Помимо данной плодовитости на вещь изменения есть и в общении: в круг последнего новым объектом интегрирован был экземпляр превосходной на дискурс подруги - Валерии Семёновны, одной из соработниц по отделу, персоны тоже одинокой и беспросветной в каждом из начал, на лет десяток пребывающей постарше и убедительно способной вести беседу целые часы. Вот и сейчас во комнатном приюте за чашкой чая и огрызком пирога две данных незадачливых персоны сидели вместе, мерно вереща да коротая стынущее время.
"Как всё тут в бытности земной неоднозначно. Как удивительна ирония судеб. Я весь свой век рвалась до совершенства, была лишь лучшей - яркой, заводной, росла, пыталась, лезла развиваться, растила прыть и верила в себя. Являлась чем-то вроде чуда. Всех благ желала от тропы. Я всегда представляла то, что жизнь - это бой, марафон. Я считала, что брать надо силой. Что за всем лишь банальный отбор - конкуренции рьяная степь. Я корпела, стремилась, влеклась. Отлично финишировала школу, аналогично кончен был и ВУЗ, осталась в сердце родины - в столице, всегда ведь тяготела к идеалу, хранила изумительность фигуры, пылала сексуальностью, как нимфа, отдавалась всегда целиком и гордилась желанностью тела и превосходством в пиршестве ума. Я хотела лишь сбыться, зажечься. Найти аналог для себя самой. Чтоб кто-то столь же неприступный и шикарный вдруг пожелал персону бы мою. А я б сперва вальяжно поигралась, а после бы доверилась, сдалась, начав на пару возводить альянс, подобный разве что эдему. А время шло. Я тешилась возможностью быть нужной, бросала всех во первую же ночь, набирала коллекцию ласк и ценила благую свободу. Данный вектор был чем-то начальным - чем-то взлётной моей полосы наподобие, чем-то тем, что должно разогнать, разогреть и открыть уж для истинной страсти, для взаправду стремительных чувств и союза на зависть любым. Я полагала мерить здесь лишь высь. А вот теперь скребусь о дно. Как нарицательно то, сука."
"А что хотеть... Смешон, жаль, сей подход. Амбиции есть стрельбы без мишени. Мы полагаем, строим наш примет, а доля делает своё - без не и но, и губ раскатанных отнюдь не поощряет. Ведь кто мы - жизни госпожи бесправная и бренная обслуга. Расходный заменяемый ресурс. Перечить стигмам - дело препустое. Не подвинешь канвы роковой, не сместишь. И под солнышком места не вырвешь. И не выпросишь! Нет, не дано. Ни уловок, ни средств. Только шансы. Ну а те, что во бредне вода."
"Но ведь сколько же времени - уйма! День за днём, день за днём. И в пустую, за зря. Как оттрахать - так всяк спохватиться прежде дум всех и чувств поспешит, а хоть малейший срок взаимной были, совместности да длительных затей - тут в миг препоны, сложности да бедства. И в миг то ты не краля, не царица, а просто для издёвок образец. И коль забвению сдадут и, как щенка, во вне отставят, то не поделаешь ничто, не возьмёшь - ни нахрапом, ни спесью. И так бесправна в раз твоя стезя. Хоть светилом ты будь, а пошлют - и пойдёшь. Как овца. И ведь годы, ведь целые годы! Столько времени - всё в никуда."
"Так времечко, свобода или ум везучим лишь во жизни этой к харе, остальным - не весомей гроша. А быль контрастна и строптива. Одни и на пожаре замерзают, другие и от спички все в поту. Для выхода лишь ног и воли мало. Условия, увы, ещё нужны. И не поможет ни один, не обласкает. Ведь жизнь - война без коалиций, где быть дано лишь за себя. И поздно, драки опосля, кулачищ колотушками брать на испуг. Трагедий всяких осмысленье, что и тушение золы - процесс обыденно, увы, уже бесцельный, лишь досадой способный объять да добить. Увы, но жизнь - весомый аргумент. Не потягаешься с подобной, не поспоришь. Ведь перешагивать дано лишь чрез себя."
"И так непросто обольщаться. Так болезненно - просто до слёз."
"Так обольщения любые, что свеже-вылитый цемент: чуть застоишься в таковых, и тут же с ними и срастёшься. Негативный ведь опыт любой только в минус идёт, в фатализм. Юность тем для души и красна, что не много ошибок ещё, не критично. А потом, как чуток поживёшь, обрастаешь такими, что грязью. Набираешься чувства беды, огорчения, слабости, глупой надежды. Максимализм уходит не спеша, но всякий раз, увы, бесследно. И не вернуть его потом, не воскресить."
"И ведь так нелегко в пустоте, в заточении в вакуум вечный, в дефицит и событий, и лиц. Ты пытаешься, рвёшься, радеешь, во всю вгрызаешься в судьбу, уйти всё от сей бездны полагая. А в итоге ошибочность копишь да досады ломающий груз."
"Рутинность - мекка душегубства. Нам проще сдохнуть или выбрать горе, чем оставаться просто в пустоте, в обделённости негой внимания или в скуке, что хлеще, чем яд. Это гадкая истина, злая. И не скрыться от ней никуда. Терпение у нас, жаль, однобоко - на что угодно, полых кроме сред. Не по зубам нам дефицит, не по калибру. Нам милее компания, пара. Особенно способная польстить. От рук участливых и дохнуть - в благодатность. А далее расплата и урок. Чем ласковей активничает дьявол, тем более взыскательным и гневным в ответ на сей разительный пассаж приходится являть свой облик Богу. Запомнить бы то в пору, заучить. Усвоить, намотав на ус навеки. Ведь судьба на прикрасы жадна. И всех и каждого ко счастью не припишет. По сему лотерея, игра - каждый день и любое начало. Вся жизнь - сплошное казино. От опытов любовного уклона до происков истории и лет. От мелочей до высших из масштабов. От ерунды до истинных чудес."
"Эх, боль - растущая валюта. Всегда идущая лишь вверх. По коим картам и лекалам наш век свой путь и крой сличал... Столь запутано всё тут под небом, столь сумбурно в страстей череде. Соль непонятно и туманно. Для чего балаган сей срамной, для каких неизведанных промыслов... Коль так взглянуть на всё извне - ведь бред, при чём наваристый, несметный, завуалированный в фарс, обман и риск. Мы тяготеем, тянемся, стремимся... А по итогу щупаем тупик да черпаем досаду да тоску, ошеломленья звон неумолимый. И ничто ведь потом не сменить, не отринуть от были канвы. Как железом калёным всяк факт в ипостась её рьяную пишется, как клеймом - и на дух, и на век. И кем спектакль сей утверждён, какою сущностью и сутью... Чудна ты, участь человечья. Сложна до самых высших степеней. И вряд ли хоть отчасти объяснима. Пространна, витиевата, холоста... Что кроется за бездной обстоятельств, какие таинства, идеи и ходы... Не утолит никто нам сих вопросов. Не удосужится поведать между строк. Эх, бытности дороженька кривая. Опасности, загвоздки да туман. И иного пути не отпущено, запасной не дано колеи. И ни дня не минуешь, увы, не возьмёшь - не измором, ни хитростью. И краток перспективности период, мимолётен почти, как ни жаль. Мы, и день ведь спустя, угадать не способны, что будет. Для умозрительности жизнь, увы, - бессменная загадка. И так бессилие сие неумолимо, так злостно властно душ бесправных над. И сохраниться то порою не легко, а преуспеть и вовсе нереально. И всё ведь мешанина, суета, раздутый во сто крат избыток мнимый да цирк несносный на костях."
"Вся жизнь с доверием игра - оно здесь главный и палач, и инквизитор, вопрос - кому лишь доверяться - себе, партнёрам, догмам, Богу... Все обманут когда-то, увы, и сие, как ни жаль, - аксиома. Со спецификой разве что личной предавать тебя примутся с энной, стилем с фирменным, так назовём. А доля всякая землёй лишь завершится, и всё различие тут - рано или поздно и в коей форме финиша пути: на пике славы, гордо и с почётом иль с битой харей, в шлейфе из лишений и с участью, утоптанною в грязь."
"Приманивая мир мой рьяный первым, мне пакостно подсунули второе! Я не сумела, не смогла, не взлетела в крылатую высь. Проиграла сей бой с бытием."
"Так ты сама игры сей гиблый кон собственноручно как-то приняла, согласившись с реальностью биться и удумав победу урвать."
"Мне искренне казалось, я смогу - одолею кой-как, обуздаю. Я думала, я сдюжу, потяну. И даже никогда не сомневалась."
"Одной настырностью жаль участь не возьмёшь, не обведёшь, жаль, пальца в круг. А потерять себя, споткнуться и на Олимпе ведь не век. С любых высот слететь не диво. А удач череду распустить да во пустошность впасть не нарочно, но плотно, - так и вовсе лишь мига резон. И потом уж едва ли натянешь - на несчастные кости счастливую плоть, едва ли так сумеешь изловчиться. Ведь навёрстывать вечно труднее, несравненно, во сотни разов. Проигравшим хоть раз - и во снах побеждать не дано. Везучесть сходит в точности, как снег в последние весенние недели. Да только нет у жизни у людской запасного для шансов сезона, нет в спасение лишних тут квот. Вся быль на раз лишь, на однажды. Оторвёшься от смысла, падёшь - и прощай. И краток для возможностей период, ничтожен зачастую, мимолётен. Да и бытность сама не длинна - поморгал, подышал да во гроб. Не прегусто."
"Безутешна, жаль, правда мирская. Горька. И ничто то ведь с ней не поделаешь, не соскочишь, увы, с колеи со вменённой, не слезешь. Под откос если только да в мрак, в темень долгую, в днища сатрап. И зачем я тут верила в что-то, для чего ожиданьем жила... Надежда есть немыслимая слабость, а уверенность - гибельный яд. Положись тут на что-то попробуй, постарайся, сумей, соизволь - сразу мигом одёрнуть немедленно. Столь скромна нашей воли тут суть, столь смешна, холоста и убога. И как ни пробуй, как ни подбирай - к судьбы канве отмычки да подходы, не обретёшь, жаль, милости её. И не познать ни замыслов, ни стигм всех, не узнать, что удел твой тут ждёт. Я всё небо себе предрекала, да вот в ползанье впала во всю. Я на себя лишь вечно полагалась, на опыт с силами да смелость и напор. Но столь тленна судьбы нашей частность, столь нелепо слаба, оказалось. И как просто то вышло унять всех амбиций моих хлёстких полчище. Как быстро мне весь пламень остудили, как ловко преклонили пред судьбой, впечатав во рутины безысходность, в забвение истраченной канвы. Как поспешно ввели во надрыв. И столь вдруг мизерным величие всё стало. Столь оплошал мой гордости амбар."
"Я всё ж в тебя с добротной твердью верю. Куда сильнее, чем в себя. Ведь для побед вся участь - срок."
"Легко бывало бы, коль так. Да, жаль, сему не много подтверждений - одна надежда. Оных никаких."
На этом безнадежно замолчали.
И вот, закончив диалог да спроводив подругу восвояси, героиня вернулась в приют одиноко остывшего быта и задалась канвой нелёгких дум, сумбурных и сугубо беспросветных:
"Как же тщетно сверстала я быль. Как несметно я в ней обольстилась. Всё пыталась да к выси рвалась. Всё синица мне руку мозолила. Да взыскательность сердце кусала. И к чему вся тут участь свелась, чем сквозь век пролететь соизволила - маскарадом лишь, фарсом, всклень пустошным, свистопляскою, дутой, дурной. Всё планов залихватских громадьё без всякой устали вершила. Да на триумфов лавры с волей шла, до чуда прыть неистово питая и всей душою от и до во перспектив пленительных раздолье протягиваясь будней смуту сквозь. Всё засиять ж, раскрыться полагала, всё готовилась в счастье нырять да ко цырицы роли примерялась. Лишь вперёд всегда шла, напролом. Мелочей с шелухой не считала. За красотою шла, идейностью, изыском. Всё кипела, стремилась, рвалась. Стать лишь лучшей задачу имела. Непревзойдённою бывать лишь помышляла. И лишь побед ценила вкус. Хотела в рай себя пристроить, а жизнь пустила во расход. И от опытов личных оравы лишь обстоятельность, размашистость ждала. Все триумфы забрать подавала надежду. Все Олимпы занять. Все щедроты земные. Да вот и к отстающим эшелону последней в караване лишь примкнула. Прогадала, однако. Во брод зашла, да так, жаль, и не вышла, не совладала, не смогла. Поувязла во жизни пустой. Как же немощно, куце и глупо всё тут статься сподобилось вдруг, как же рьяно напрасно и тщетно. Пропустила я время своё, проворонила. Иссяк мой пыл. Закончился. Пропал. Так и не вылился ни в пользу, ни во прок. И уж нету - ни сил, ни огня. Ни веры во существенность попыток, ни прыти прежней, ни надежд."
Героиня откинулась в кресле и распростёрла взгляд на писчий шкаф:
"Всё книги - мысли обереги. Умом бахвалиться казалось прям за шик. А что в конце - прискорбная картина, пустое зрелище, зола. Вон, кстати, писем стопка располневшая - от того как раз самого Филиппа Степановича. Да и то ведь, они даже бренные, с 30ти моих лет прекратили свой складный приход. Уж три года ни строчки. А я ведь их даже читала... Никому я, видать, не нужна, не мила, не желанна. И этой мелочи приятной лишилась бедная судьба. Поубавили прыть ей, увы, поуняли. Сократили, не скажешь ничто. Безвестность, горькая безвестность. Как продолжение когда-то столь яркой, красочной стези. Какая звонкая ирония канвы. Какая жадная досада здешней доли."
Героиня уныло вздохнула, удручённо понурила взор, достала с полки беленький конверт и принялась усердливо читать:
"Приветствую письмом своим прескромным, вам в бытность вновь врываясь телом строк. Не могу вновь без к вам сопричастия. Надеюсь, что средь тучи дел и повседневных обязательств минутой вашей драгоценной удостоюсь по счастью несказанному и я. Мне недолгий подобный контакт в жизни серой точь в точь, будто солнышко. Будто светлой надежды разящей глоток, дней сумбурную муть отметающий да тоски монолит бьющий в пыль. Я ваш образ за чудо избрал, за бессменный объект вожделения. И ему остаюсь крайне предан, не меняя мечту здесь на явь. Я всё верю, что сделаюсь нужным, что настанет пора и моя. Что вдруг милость я вашу сыщу и откликнетесь всё ж на прошения. Мне средь прочих всех лиц да телес нет, увы, ни единого цепкого. Как прилип будто к вам я мистически. Я пишу, а письмо улетает. И мне верится сердца внутри, что не просто оно убежало, что меня к вам в ваш дом принесло. Может, стану востребован всё ж, может, всё же до вас достучусь. Я ведь просто единства хочу, понимания, чувства, тепла. Вы звезда, обелиск, идеал. До подобной вершины тянуться и вечность - не грех. Так желаю я рядом побыть, всею ласкою, негой и сластью мир кристальный ваш робко согреть. И не знаю - исполнится ль это. Убедительно только скажу, что готов вас безвременно ждать и безропотно верить во чудо. И ничто не затмит мне ваш лик, не восполнит до близости голода, до гармонии двух из сердец. На этой ноте нехотя прощаюсь. Всех благ и лучшей вам стези. Надеюсь, что до встречи иль ответа."
Виктория Борисовна зевнула и отложила листик прочь:
"Странна ты, жизненная быль. Не желают высоты меня, не хотят. Уже и мелочам дивиться стала. Слабею всё таки. А жаль..."
VIII
Виктории Борисовне 35ть. Её робкий, утративший стать силуэт монотонно ползёт по заснеженной пасмурной улице. Вокруг белёсый хоровод, зов ветра, монотонные сугробы и утомительная муторная глушь. Привычная бесстрастная картина пустой неистовой зимы. Блестящий лёд несмело серебрится. Мелькают блики фар, шумит метель. Город чужд, отдалён. Ни лица не возникнет знакомого, ни единственной морды людской. Незадачливость просто фатальная. Безысходность. В самом высшем при чём проявлении.
И вдруг, сей бездны посреди, раздался звучный растянувшийся сигнал и, сверкнув искромётностью ярких огней, подобно сказочной жар-птице, затормозил роскошный лимузин.
"День добрый! Годы да спустя." - окликнул Семён Дмитриевич: "Случайно вновь да совместились. Вы в отставку подались тогда. Простите - искренне такого не желал."
"Вы мне правду сказали, так к слову. Как на воду глядели - так с никчёмностью жизнь и сплела. По кабакам лишь только не пустилась. Скажите и сейчас, что мол за зря."
"Вы садитесь - я вас подвезу."
"Я для вас ведь как дура сейчас. Как объект для презрения ловли. Вы ж бездарной меня окрестили. Абсолютно всецело пустой. А я вот рукодельем занялась. Быть может, как-то оправдаете немного... Вы так же и вольны, и одиноки?"
"Что значит так же? Разве был когда-то?"
"А разве нет? Когда тогда я к вам полезла и дуры статус обрела, вы разве сердце кем-то занимали?"
"Я был тогда с десяток лет женат! А нынче уж без малого с двадцаток. Я вас по сей муре и отчитал, что далее соитий не глядите."
"А я ведь этого не знала... Я б ввек, коль так, не подошла."
"Ну, значит, я весьма погорячился и дурой вы сочли себя за зря."
"Да нет, взаправду, знаете ли, дура. Я всё одна. Никем всё не взята. И сколько раз уж сердцем обжигалась. А о победах всё мечтала, всё умницею в мыслях личных члась. На лучшее рот грешный разевала. Пыталась лишь величия достичь. Идеала бессменно ждала, эталона."
"Не обжигаются лишь те, кто уж сгорел. Увы, конечно же, и ах, но человека озадачить иль со Олимпа в грязь вернуть - процессия ничуть не затяжная. Чуть вдарят по сознанию рутиной - и кубарем на днище и помчишь, треща да на останки распадаясь, на прежней цельности калечные куски. Предрешённость, увы, не печать, а клеймо. А последствия - гири пудовые. Что изначально нарекли, увы, того не поменяешь, не сбросишь с жизненных счетов. Особенно, коль крах один везде. В погибели спасение мифично. Жаль, не всё нам исполнить дано из того, что в извилин прострации вольной зародиться шкодливо смогло. Быль ведь - дебри, отнюдь не приветные, не пеленать спешащие, не греть, а в клочья рвать да с мелочностью путать. Во прах, во пепел обращать. И то не мистики таинственной сценарий, то к сожалений своре - жизнь. А надорваться сердца сути - сюжет лишь пары из минут: чуть сдал позиций вожделенность, и в миг пикируешь на дно. И во кружении сим смертно роковом лишь сдохнуть по итогу и посильно. Категорий иных и раскладов по иронии дней не дано. В себя, жаль, верить не серьёзно. И зачастую даже и смешно. Но нрав желает чувства силы. Желает быть в игре не пешкой. Идти по краю, рисковать. Ждать состояния покоя и ведать всё, что попадёт. Да нет к судьбе, жаль, резкого подхода. Для жизни наша гордость не важна, её мотивам гонор сей беззвучен. Хоть оборись в стенании немом. Хоть бисером искрящимся рассыпься. Иль ведьмой вылети да в небо сквозь трубу. Не пойдёт на иной время лад, не поддастся. Сей механизм извне не управляем. И ломан, сбивчив к лучшему маршрут. Уязвим, жутко хрупок, непрочен. Объективно, увы, схоластичен, на случайность возложен во всём. На тонкий лёд мирского ремесла. Трагично ломкий, робкий и несмелый. Обманчивый, как ранняя весна. И так в сим балагане и живём. Где и сменится вряд ли хоть что-то, и на лад устремится едва ль. Но мы, как впредь, задачимся, толчимся, упований творим череду. Разобраться всё вечно мечтаем. Топь во твердь обратить. Да никому, жаль, кроме нас до грёз до сих ни дела, ни нужды. Ни посторонним, ни судьбе."
"Многословно расклад описали... Да, всё так - до деталей мельчайших. Как сами то в сумбурности всей этой, как палата там счётная наша? Всё столь же стройно и легко?"
"Палата уж два года без меня. Теперь с достоинством скажу, что там остались полностью лишь воры. Иных система изжила. Вы, кстати, вовремя слиняли. Такой грабёж там далее пошёл. Последним честным человеком оставался я в лавочке сей. Как видите - не больно удержался. Всяк век диктует нам своё. Грядущее, увы, не утешает."
"Ну вот... Наверно, ценною персоной я была, коль во отсутствие моё так резко дело оплошало."
"Вы простите меня, если что..."
"Да я особо и не дуюсь. Не в том души моей печаль. Не в том отнюдь и далеко. Не в том. И в том то вся и горькость."
IX
Виктории Борисовне 36ть. За окном долгожданное лето, её бытность столичной судьбы безмятежно разбавлена скромной поездкой на родину - в свой захолустный городишко, что породил её давным давно на свет. Один перрон оставлен позади, а второй вот как раз принимает. Вокруг снующая в спешении толпа. В тёплом воздухе запах от шпал с лёгким привкусом вяленой рыбы, тут и там продаваемой с рук и тележек. Народ существенно сгущён - все лезут во единый переход, всё тот же самый, как и двадцать лет назад, в абсолютной почти идентичности. Население столь же бедно, стиль моды равно ни на йоту не сменился. Из рупора, прибитого гвоздём, доносится мелодия гармони. Всё, как встарь: от мордас до канвы атмосферы. Всё та же упоительная быль и милая сварливая беспечность. Типичный захолустный спектр делов: непринуждённость да забвенье. Покой, беспамятность и мир.
На площади уже весьма свободней: народа в сущности особо то и нет, стоят палатки с мёдом, бочки с квасом да шатры с яркой надписью "Время конфет". Привычная для сердца обстановка. Пример гармонии, свободы и тепла. Люд бедный, но довольный всем и вся. Очертания сглажены, слабоконтрастны. Небо взято во стайки седых облаков. Дома обшарпаны, ветхи. Но то отнюдь новость, то - стабильность. Здесь всё так же царит благодать забытья, сохраняется бремя архаики и главенствует дух старины. Обновления тут не владельцы. Повсюду немость лишь, затишье. Дарованная небом беззаветность и милая приверженность теплу. Обыденное благостное лето. Несмелая пришибленная пыль, умеренно сияющее солнце да полнота скучающих широт. Набор вполне себе знакомый и до нелепости простой. Простой, но сколь уютный и приятный. И сколь немыслимо родной!
Героиня прошлась по округе, удостоверилась в бессменности устоев и встала близ усохшего фонтана: "Наверное, мне тут как раз и место. Самый мой от и до и пошиб. Уж коль столица покоряться отказалась. Видать, так и не выросла из грязи, не поднялась до евших душу мне высот. Видать, сей город был мне потолком. Тем самым уровнем природным. Кто где родился, так сказать."
Внезапно девушку окликнул чей-то голос:
"Кажись, знакомая мне рожа! Неужто краля наша местная вернулась. Звезда то да затычка в каждой бочке. Ну что достигла что ль побед, все лавры во столице покорила? Устроилась там морда то твоя?" - с язвительным ехидством протянул обрюзгший и подвыпивший мужчина, один из одноклассников едва задуматься успевшей героини.
"Устроилась, устроилась, не бойтесь. Не беспокойтесь так - невроз возьмёт." - промяла озадаченная дама и спешным шагом подалась во прочь:
"Да нет, поспешно я тут песни сей местной беззаботности пою. Город славный, а люди всё те же - на уроде урод и на сволочи гнида. Погощу, отдохну - и назад. А то, глядишь, ещё кого приметишь. Совсем всю душу заплюют. Салфетницы очиститься не хватит. А сейчас погулять да поспать. Освободить взять голову от скверны и хоть чуть чуть от зол всех отдохнуть. Да в себя вновь прийти. А то вовсе, как белка, забегалась, и продуху не зная от труда. Как проклясть будто кто удосужился. Али порчу покласть. Наказание. Не судьба, а сплошная тоска. Хоть заплачь."
_________________________________________________________
X
Виктории Борисовне 37мь. Её померкший выдохшийся облик, совсем безрадостный и сданный пессимизму, сидит в привычной комнатной тоске и смотрит в занавешенные окна. Понурый вечер тянется во ночь, зажигаются искры огней, повисает бездонная мгла.
"Как глупо и бесцельно я жила... Как бесполезно и нелепо." - вздохнула утомлённо героиня: "Какой же удручающе посредственной и глупой оказалась моя тут стезя. Всё высот вожделенно ждала, всё побед да вершин ожидала, всё блистать собиралась, сиять. Покорять и являться лишь лучшей. Лишь лидером во вся и всём бывать. А что в конце... Что в финишной канве... Тоска да тьма. Да скорый тусклый, пагубный финал. И что добиться я смогла? Что выискать и вырвать тут сумела... Как вот быть, что мне делать теперь... Где мои все текущие шансы... Одно осталось мне - достать со полки письма и во смирении им дать благой ответ. Как иронично вышло то - до жути. Независимость, гордость и сила. Всё прошло. Всё померкнуть смогло. Самонадеянность считалась чем-то вроде флага. Огонь амбиций рдел мощней, чем знамя. А что теперь... Тоска да плен пустот."
Дама сонно достала бумагу и начала свой ломаный рассказ:
"Пишу вам с покаянием и грустью. Я так, наверное, никчёмна и глупа. Я всё читала, видя и заботу, и вложенный весь в текст энтузиазм. Читала и ложила вновь на полку. Я всё искала яркости, триумфов. Гнала добро и лезла на рожон. Я попросту единожды зазналась. И так во сим зазнайстве и жила. Весь век. Всю долюшку земную. Что ни удачи мне не принесла, ни теплотою с лаской не согрела. Столь непростительно себя я тут вела. Столь дурацки и просто нелепо. Была желающей небес. Не знающей ролей, помимо первых. Бегущей всё извечно напролом. Ни с чем ни капли не считалась, неслась, как очумевший паровоз. А жизнь лишь с лихостью смеялась и уводила исподволь во дно. Я одна тут осталась. Одна! Столь многие меня во всю хотели, столь многие делили парой ночь, и ни один - НИ ОДИН не остался. Не стал мне ни опорой, ни судьбой. Быть может, так и было суждено, чтоб стали с вами мы альянсом. Я готова безмерно любить - до конца, всей душой и стопроцентно без остатка. Готова быть всем разом, всю дарить - и тело, и строй помыслов, и долю, что нынче лишь для вас себя сожжёт. Я бесконечно извиняюсь. И понимаю - жизнь прошла как дрянь. Но верю, что пред финишем за шаг ещё сумею гордою походкой конечные периоды пройти. Простите и не гневайтесь, коль можно. Я люблю вас. Я вправду люблю. После всех даже лет промедления."
Дама ловко сложила листок и устало и томно вздохнула: "Я весь век неустанно считала то, что жизнь - это бой. Что любые высоты и шансы достигаются только борьбой. Что всё берётся силой лишь, напором. Что нужно рвать и рваться, лезть, спешить, пытаться, достигать и не сдаваться. Я верила, что оных нету троп. Что мир есть враг и нужно побеждать. Жизнь соперницей вечной казалась. А теперь проиграла, сдалась. Может, я здесь была не права. Может, стоит с судьбой помириться. Стать подругою верною ей. Не враждовать, не видеть в ней объект для одоленья. А быть во унисон и за одно. Быть в мире, во гармонии, в единстве. Во взаимности с лет чередой. В доброте. Во комфорте. Полюби меня, жизнь! Полюби... Если сможешь и если простишь. Полюби меня, жизнь..."
ПОСЛЕСЛОВИЕ:
Во доме Никаноровых возня - отмечают во всю первомай: накрывают на стол, допекают в печи пироги да готовятся к празднеству мира, труда и свободы. День светел, время беззаботно, настроение взято в подъём. Все и каждый сугубо беспечны, рассредоточены и скованы в покой. С минуты на практически минуту ещё и Виктор возвратится с магазина - принесёт ананасы и квас. А вот уж, собственно, и он:
"Тут письмо от кого-то пришло!" - с порога сообщил глава семьи: "От женщины какой-то неизвестной. Я грешным делом прочитал - так там любовные тирады в кучу строк. Такой пассаж , что даже подивился."
"Так это, видимо, для бывшего жильца. Мы ж полгода как въехали только. А до нас одиночка какой-то тут жил. Говорят, неплохой. Да спиваться с чего-то вдруг начал. Так риелтор сказала. Она на меньшей площади ему жильё сие как раз меняла. Это всё, что озвучили мне."
"Теперь понятно, что спивался - тут такие дела, что во пяты душа. Отдай вон Анечке, она как раз читать всё учится настырно и упрямо - уж все витрины под одно перебрала. Пусть тоже глазками своими пробежится. Такое для неё пойдёт в новьё."
"Дочурка, солнышко моё. Идём сюда, тут письмецо пришло. Не нам - для прежнего жильца. Там про любовь, сказали, что-то. Беги скорей - ты любишь почитать."
"Да да. Уже уже бегу."
_________________________________21.04.2019____________________