Мадам по имени обман

I
В перманентно густом полумраке заволоченной страстью, зашторенной комнаты в нарративно бесстыжих объятьях провожала свой движимый к финишу день погружённая в сети утех 19ти лет от рождения молодая Анастасия Валерьевна, обделённая ношей безгрешности, необузданно жадная до любовной головокружительности, притягательно бойкая, миловидная девушка, умопомрачительно обаятельная и телесно обескураживающая, разобщённая с лишнею мерой нравственно-социальной ответственности и с известной одним романтикам степенью убедительно полная мечт. В роли пары сей барственной пассии выступал одногодно пришедший во свет Алексей, всесторонне самонадеянный, радикально заносчивый юноша, колоссально голодный до столь внятно и пристально лестного сердцу трофея соития, что в сей раз несомненно и явно сулило небывалый по мере экспрессии акт, сто из ста бесподобный по дозе похабности и особливо ценный для очерков искушённой порочностью памяти. С разительной гостеприимностью распахнутое личное пространство Анастасии Валерьевны, с кропотливым упрямством зазывавшее душу любовника в будоражащий плен безотказности, постепенно и с тоном открыто сквозящей пикантности деликатно и бережно делалось неизменно всё ближе и ближе, миг за мигом воочию строя безумственный рай, неустанно грозящий упечь во стремительно долгую сказочно-праздную глубь обоюдной шкодливой греховности, непременно бездонно влиятельной и до дива рисково пьянящей, от которой поди откажись. Вот и герой наш не был идиотом и вне умысла время не тряс, без хоть призрачной доли любых из сомнений и без примеси яда смятенья приобщаясь к всё менее нравственным способам уз, столь тождественным с чистой фантастикой и так щедро богатым на те из плодов, коим сладкими только лишь быть и пригоже. Обожжённое время текло невзначай, разливаясь уветливым облаком ласк да зовя от насущного прочь. Наигравшись с чарующим буйством прелюдий, Алексей перешёл к прямоте и с ничуть неприкрытым ничем любопытством оживленно исследуя явно знатную степень вызывающе щедрых границ предоставленной плотской дозволенности, без зазрения пыток приличия императивно протянул: "Ну давай - ублажи меня, уж устал твоё лоно массировать."
Будто этого только и ждавшая дама деловито отпряла назад и податливо, смело и ловко опустилась к партнёру меж ног, бесследно и безвольно погружаясь в смешение из слабостей и чувств, в терпко сделанный идолом культ наслаждения - с тотальностью кипения страстей и строгой монархичностью желаний, сплошной феерией пленяющей весь разум и растворяющей любую из границ своей лихой всеполгощающею пылкостью порывов. Всё действо это развивалось к всей печали в пределах, не вполне на то сподручных стен - в забитой, тесной комнатёнке, занимаемой в паре с четою родителей квартиры, пребывающей злостным препоном и вселяющей жутко пугающий явственный страх обличённости, ограничивающий всю многогранность возможного совокупления лишь недолгим оральным контактом. Но и такой строго минималистский вариант ущемляющей сексуальную множественность монополии был всё ж не самым финишно бесплодным и добросовестно служил спасительным живым громоотводом для отведения во вне телесных чаяний души. Вот и сейчас, пытаясь растянуть неторопливо, но неумолимо истекающий срок увлекательно томных минут, Анастасия Валерьевна, до конца покоряясь всклень дарованной жизнью игривости и во всю удивляясь собственной же заправской умелости, магнетично прильнула к предоставленной в нежности плоти, постепенно убыстряя поспешность движений и заботливо отдаваясь своей прилежной услужливости.
"Хорошо стараешься, усердливо." - прокомментировал участивший дыхание Алексей: "Трудись, не отвлекайся."
Анастасия Валерьевна смирно откликнулась полной послушностью и бесцеремонно продолжила свой незатейливый долг, безупречно управившись с перешедшим в традицию полюбившимся ритуалом.
"Люблю твою неукротимость!" - выдохнул юноша: "Теоретики говорят, это животное, инстинктивное."
"А я скажу, что это просто обычные чувства." - улыбнулась облизывающаяся Анастасия Валерьевна: "Когда увидимся то ещё?"
"Не трясись, как только - так сразу. В институте завтра до полудня проторчу, а потом и обитель твою осчастливлю. Идёт?"
Дама оживлённо кивнула.
"Тогда пойду я. Хотя погоди, у вас ещё суп остался? Вчерашний который."
"Вроде бы да."
"Скажи родителям - пусть нальют, а то что-то пробрало и на чревоугодие."
"Сейчас."
Мимолётная трапеза состоялась, визитёр ушел.
Анастасия Валерьевна робко закрылась в комнате и откинулась в лежбище кресла:
"Какая глупая, наверное, я баба... Мне образумиться подавно было б впору, остепениться, поумнеть. А я... Впрочем, какая уж есть. Но с прозрения жалом повременим, пообождём. Не до этой обсессии сейчас. Надо Антону моему позвонить, о делах справиться. Ухажёр как никак. Да и любит меня до беспамятства. Да, надо позвонить."
Сняла трубку.
"Как ты, радость моя ненаглядная? Так скучала весь день по тебе, так хотела твой голосочек любимый услышать, вместе рядышком снова побыть, в чувстве сердце согреть."
"Здравствуй, чудо моё, я так ждал, так трепетно и робко, безмерно чувственно и страстно тяготел в твои священные заоблачные узы, столь несметной тоскою был взят в сих постылых часах разлучения, каждой мыслью своей о тебе с рьяной жадностью грезя - неуёмно, во всю и взахлёб."
"Ты мой хороший. Ну давай рассказывай - как ты там, как денёк твой прошёл, всё всё всё мне вещай без зазрения."
Диалог затянулся и чуть позже, уже состоявшись, отпустил собеседников прочь.
Анастасия Валерьевна многозначительно и озадаченно вздохнула и, пытаясь разогнать неуместно одолевшую сосредоточенность, флегматично впала в притуплённые равнодушием раздумья:
"А я ведь и вправду его люблю. И ведь на самом деле именно. Не во сне и не в посеянном спроста апофеозе. Ведь как никак уж год как вместе. Да и первый мужчина мой. А Алексей... Ведь и он столь немыслимо дорог, я бы не хотела его потерять. Мне с ним хорошо... Боже, мы всего неделю знакомы, а я уже привязалась и к нему. Эх, сердце, совсем меня без будущего оставляешь. Но, с оной если стороны, ведь перспективы это страждущих утеха, истинное же удовольствие получается всегда лишь непосредственно в настоящем - строго здесь и именно сейчас и только тогда, когда взаправду безудержно пожелается. Минимализм забот - вот средство от мучений. Ведь жерло топки бытия всегда щадит авантюристов. А непоседливое сердце лишь в приключениях единых и живёт. Всяк разум дышит суетой, а чувства личным апогеем. Ведь, уж если и тонуть, то только в море из соблазна. Да и что ещё сопоставится с бездной желаний по масштабу и силе бездонности. Мне однозначно нравится всё то, что я имею. Вот определённо. Мне это нравится - бывать нечаянно любимой иль непредвиденно своей да сущего случайность брать на пробу. Люблю её мотивчик смаковать. Не секрет то, что клетка соблазна и рая светлей - срок то доли отболит, а удовольствие останется. Ведь какой-то иной в той же мере приятной замены безумствам банально не оставлено, не терпит страсть альтернатив, не повинуется рутине. К месту чуда, как и встарь, толкают тут лишь глупости да рьяность. Ведь жизнь для встреч с удачей и дана - чтоб буйствовать, гореть и обжигаться, не думать, не страдать и не жалеть, лишь сей риторике здесь верность сохраняя и ни вперёд, ни в память не смотря. И лихость - наслажденья лишь приправа и от печали лучший эликсир. А рассудительность - табу, её для глупых мы оставим, для несмышлёных и младых. Ведь выбирать по чуйке подобает. По несносности ловкой своей. А я лишь так и делаю всегда. Породистая всё таки я сука."

II
Как известно, любая незрелая юность так иначе ль - задел для всей прочей судьбы, некий лакмус дальнейших всех опытов, вот и личностный жизненный путь Анастасии Валерьевны протянулся сквозь век в исключительном духе беспечности, без остатка успев обрасти неизбежно присущим любой человеческой ветрености изумляющим спектром последствий и обольщений, не согласных на отступ ошибок да болезненно звонких досад, так легко порождаемых всласть безразличной людской своевольностью. Разменяв 35й, округлый на вид юбилей, изучившая рядом и сплошь и порок, и обман героиня, как итог, оказалась бывать со вменённым ей в дар одиночеством, целым трио рождённых вне брака детей и гордой независимой  профессией ресторанно-кабацкой певицы. Набор из сих завоеваний являлся всем, что было ей отпущено то ль свыше, то ль с молотка случайности и стигм, подсуетившихся с проворностью пантеры и прописавших вверенной дороге отмериться лишь тою, что сбылась. Отступать, как всегда, было некуда, и дама шла вне дум напропалую, отметая бессчётность оплошностей и опуская явственность последствий да безальтернативно присягая лишь парадигме всеопределяющего легкомыслия, столь канонично взятого за компас в любой из образующих суть доли ипостасей. Но жизнь жилась и двигалась всё дальше и вот, как статься смогший факт приобщившись к делам настоящего и все созревшие пожнав его плоды да расхлебав всю сажу перспективы, столь непомерно топкой и трясинной и не кой-как кулишками, а сплошь, упёрлась без прелюдий в день текущий, вполне, так для заметки, рядовой и не внушавший ничего пустой привычности помимо. Анастасия Валерьевна заурядно проснулась, отсмотрев мешанину из снов, поборола инертность и лень и, видимо, от чистой просто скуки взялась помыслить о судьбе. Той самой, что плелась извечно шатко, от хода дней вбирая лишь верхи и только в зряшность иль во грех и волочась, иное же спуская между строк, но в компенсацию иль просто так в придачу без перебоев, пауз и задержек трудолюбиво поставляя любых сортов и обликов кураж.
"Жить легко и ни с чем не считаться - я всегда ведь лишь так и пыталась и всё время лишь так то весь век и жила, и уж столько годков миновала, столько всяческих сцен повидала взахлёб, столько страсти и прыти сожгла, столько образов всяких примерила, столько партий в удачу сыграла да столько совершила трансформаций, метаморфоз и личностных рывков, столько раз вскользь по краю прошлась. Столько раз, и какой же черёд? И какая развязка всем перлам? Как ведь знать, что найти мне, кем стать... Я пылаю, а кто возгорится... то уже не моя канитель. Я вольна и свободна - как песня, как клин птиц или реющий шторм, а уж свита моя, хвост мужской - лишь эстетики дело житейской, лишь картинки любовной штришок. А живописность, лавры - это я. Победоносная, изящная, сводящая с ума и вечно залихватски озорная. И чей резон я окрылю, чей мир невольно озаглавлю, звездой пленительной зардев, не проболтается, жаль, яви режиссёр. Но так, наверно, даже интересней, экспрессивнее, ярче, стройней. Ведь всё лишь шоу, маскарад, где, если и бывать, то только примой."
Героиня жеманно зевнула, прикинула на глаз сценарий дня и с неотъемлемою ловкостью движений набросила на облик макияж.
"Днём - прогулка, а в вечер - работа, и так без изменений и подмен весь путь мой не придуманный земной. Проклятие, традиция, награда - как жизнь мою ретивую назвать, как описать её всё баловство да полное сюрпризов лицедейство. В котором я лишь гостья и с того - ни в чём, быть стало, ввек не виновата. И без малейших исключений во всём и полностью права."
И вот, добавив к прожитому дню ещё немного спутанных часов, наевшаяся прелестью гуляний и просмотревшая доступный весь ландшафт, вернувшаяся в дома узы дама углубилась в ментальную ветреность с бытом, а дождавшись заветных восьми, проводила свой праздный дурманящий образ в регулярный вояж на кабак.
За добротной завесой из дыма, средь засилья из стульев и рыл, привычный шабаш злачного буянства. Толкучка, оры, грохот сервировкой и милое шуршание купюр. Разброс пошиба сказочно велик - от самых захудалых бедняков до расточительных тщеславных толстосумов. Противны в равной степени и мере без спору или распрь и те, и те, но, будучи дарителем эмоций, терпеть приходится их всех. Вот и нынче, собравшись с собою и настроив нутро на распахнутый лад, героиня вошла в амплуа и в миг самозабвенно отдалась вглубь безудержной нотной феерии. Песнь взвилась лебединою стаей и, всласть разлившись по тесноте застенков, словила мощный шквал восторженных оваций.
"О любви им ещё что-нибудь промычу, и совсем, как ручные, к ногам припадут. Как никак без меня ж, как без чуда - пустота, безнадёжность да тьма, из которой ни лаза, ни выхода. Ведь я им без гипербол, что богиня, что гроздь хрустальной приторной лозы. О, страсть - язычница коварства. Ты одна мне указ и устав."
Анастасия Валерьевна взмахнула тканью юбки и весело продолжила кутёж.
Жизнь длится, бал идёт.
______________________________________________________

III
Средь комнаты, заставленной во книги, в сплошном кругу из простеньких вещей сидел минором скованный и стихший, поникший да на совесть и с лихвой наполненный трагичною хандрою во всю безрадостных, проросших в мозге мыслей одинокий Василий Егорович, молчаливый и грустный, потерянный юноша, сепаратистски замкнутый и вечно отчуждённый - молодой начинающий астроном, детерминист и жадный миролюбец. Бедняга томно зрел во мрак холодной и безжизненной округи, тоскливо и поспешно опустевшей и впавшей в увядание и слякоть, раскинутую хмуростью и скукой да редким, горько стынущим в тумане, устало льющимся средь серости дождём, стучащим крыше по затылку:
"Ну вот ещё один типичный, столь же бренный, как прочие, день. Ни удачи, ни счастья, ни хоть сколько-то дельной динамики - лишь статичность, безвестность и тлен, постоянство житейской бесхозности, несвоевременность, беспомощность и вечный дефицит на всяческую чувственность и правду, на близость, обоюдность и добро, жар понимания, сохранность и прогресс - хотя бы в самых скромных из всех сфер, хоть где-то изо всех стезей и поприщ. Сие ведь вне кокетства смертоносно, нестерпимо, кошмарно, плачевно, деструктивно, фатально и дико. Как в смраде этом вовсе можно жить? Лишь пресмыкаться в страхе перед сущим, дрожать, делить груз мук и планово мельчать, перерождаться  - сердцем, мозгом, нравом, терять свой стержень, агонировать, слабеть, ещё до смерти рьяно погребаясь и обращаясь в прах, фантом и склеп. Как можно здесь являться человеком? Как можно быть способным на контроль, на обуздание случайностной канвы, на одоление опасностей оравы и обретение свободы от сует? Как можно состояться и раскрыться, развиться, вознестись и не упасть? Что именно сподручно для такого? Что именно способно здесь помочь? Удержать, сохранить, закрепить на Олимпе высот и свершений. Что даст нам тут устойчивость и твёрдость, нацеленность на правильность и свет, на созидательность, весомость и логичность, человечность и верность успешной стезе... Что согреет, взбодрит и насытит, оправдает и грёзы, и быт, наводнит полнотой и спасёт? Есть такое ли, будет ли, встретим ль... Эх, судьбина - бесправность да крах. Пустота."
Герой вздохнул и выглянул сквозь раму. Холодная измученная сырость с лихвой пахнула в погрустневшее лицо и с горечью повеяла тоскою.
"Эх, осень, время омраченья, тревоги, зябкости и дум, наваристой напрасности и тлена. Период боли, слабости и хвори, апатичной хандры да износа. Не самая обильная пора. Во всю несчастностью просверленная рьяно, неразделённостью и хрупкостью всех сфер. В её деньки лишь бедствовать да плакать, отдаваться к безвестности в сети, искать исход и праздновать разлуку - со всем, что обещало теплоты. Безнадёга, печаль да разбитость - везде вы нынче, в каждом из шагов и в любом абсолютно из вздохов, везде и всюду, бегством не спастись. И не отринешь, не смахнёшь всей обречённости безмерной, не отведёшь от участи пустой. Лишь вновь в забвение безвольно окунёшься да с блёклостью сольёшься до весны, до нового цветения природы и новых обольщений у души. И не дано ко счастью подобраться, коль не предписано извне тебе такое, не ниспослано ходом времён. Для чего все и каждый мы тут - для каких начинаний и сцен, для какой из глобальных затей и процессий. Для коей нам неведомой игры... Беспорядочной, гиблой, неравной, идущей с неоткуда в никуда. Вездесущей, сугубо тотальной и оттого трагично неизбежной. Разберусь ли я с ней, одолею ли будней трясину, не паду ли со прочими в смрад, не сгорю ли во смуте бушующей, во пропащей трясине мирской. Ведь бытие есть кузница и взлётов, и крушений, где и величие с ничтожностью в охапке, и честь с бесчестьем во единой упряжке, и тьма со светом в братии одной. У сумасшествия на грани, чуть и ощутимой, у бесчинств на короткой ноге - устоим ли, тут в буре житейской то адовой, в хищно яростном шторме страстей, в пекле зол. Эх, явь ты наша - судоходство без судов, обжорство без продуктов и посуды да дом без стен и пола с потолком. Яма, пропасть, бедлам, а не бытность. Утрат да аномалий кутерьма, карусель из калек и ублюдков, страдания, фиктивность да надрыв. Лечь бы в гроб да вставать отказаться. Эх, житие, пудовая ты гиря. Не отвертеться от тебя, не умотать. Терпи да жди, а после и к погосту. А далее ни спешки, ни забот, ни идолов, ни тягот, ни канонов. Ни бренных нас, ни вечной смены судеб."
Василий Егорович отдалился от оконного квадрата и порешил держать свой путь навстречу к чаю и беседам - к Борису Владимировичу, своему многолетнему корешу и единственному на всей тверди земной единомышленнику.
И вот, накинув старенькую куртку и разменяв не длительный квартал, герой уже вздымался по обшарпанным ступеням и полонился жаждой до дискуссий.
"Приветствую коллегу визитёра." - отпер владения приятель: "А я уж было думал, пропастишься и так и не одаришь разговором, не зайдёшь."
"Ну это лишние опаски, без диалога мысль черства."
"Тогда садись и брызгай думами на ум."
"Да с удовольствием и страстью. Подобных много уж взросло. И всё покоя не дают - ни сна, ни продуху, ни спасу."
"Делись болями, не робей."
"Делюсь. Подобных вновь навалом. Вот я всё думаю и маюсь - как странно всё же сверстан мир - что только низость всяческой породы в его пределах вдоволь и растёт, любых масштабов мигом достигая да всякий смысл вертя в бараний рог. Как для бреда лишь свет и придумался... Ведь в ответ и возразить даже нечего - ужаснуться до дрожи лишь разве что да нелепость поздравить с победою, с торжества над рассудком свершением."
"Так нерушимости предел являют именно руины, ведь всё подохшее, увы, категорично не убить."
"И так ведь даже и не знаешь - куда отсюда и бежать. Коль всюду неизбежности лишь омут. Неразделимый и сплошной. То ли мир так иссяк, то ли сферы его оскудели, но в теперешних людях не осталось почти ничего. Только тщетность. И им теперь и не помочь. Не зародить в их разумах искры, не засиять в них истины огниву, не озарить сознания чертог... И что не так с канвою этой яви? Что так разрознена, сумбурна и чудна. Как винегрет."
"Так мнений куцых мешанина и есть сейчас идейный фон. Хор глупостей да бреда - как весь судьбы оркестр. На всём здесь одурения печаток. Неотделимый и густой. Взойдя на трон абсолютизма, безумство обращается в закон. И пощады уму не настанет, не случится, хоть вечность прожди. И не станет ментальности легче - ни в познания пламенном жаре, ни в морозной стезе забытья: коль были крой отнюдь не по фасону, то утопичен всякий в ней комфорт."
"И самый максимум трагизма, как раз во статике сих стигм, в неумолимой стойкости их действа, что ни на лад отличный не направить, ни в оных русел ход не обратить."
"Так и не нужно. Ни к чему. У гиблых сред своя здесь перспектива. И стать, и умысел, и век... И упрям ихней бытности строй, своеволен до жути мирской. Всем по чину тут да по замыслу всё. Ведь и по центру гулять подобает лишь засветло, а по окраинам впотьмах."
"Но ведь порой так хочется спасти их - вдохнуть в них хоть какое-то добро. Ведь зачастую в даже нашем падшем мире благого видишь проблесков пример."
"Так примесь бога есть и в сатанизме. Ничтожно малое добро, увы, обыденно бесцельно. Не правомерно быть само собой. И, как итог, отпущено лишь гибнуть. Да души легковерные губить."
"Не обойтись без обольщений..."
"Так на них ведь единых и учимся. Без молотка гвоздём не станешь. Таков уж жизни сей расклад - сугубо жертвенен и глуп."
"И столь смраден ведь свет этот здешний, столь запутан, двуличен и лжив, что и успех, увы, с покоем ничем отнюдь и не полезны, не пригодны для стройки чудес - обольщать да дразнит лишь горазды. Да нутро истязать там и сям."
"Так в море жизненных бесчинств и штиль, и шторм неразделимы. Безрезультатность такова, что убедительна во всём."
"И ведь в этой всей бездне аврала и пожалеть то тебя, если что, ни души ни одной не объявится."
"Так по летавшим то скорбеть отнюдь не ползавших забота. Да они и не поймут ваших страданий, не разделят - в их парадигме вечного вещизма душевных трат графы не включено. А у бездны своя география - до неё отовсюду лишь шаг. Вот и будь начеку - чуть неловкость одна, и в погибель."
"Эх, быль, эх, времечка арена, что всё в тупик лишь метит да на дно и на исход иной не дарит и намёка. И что ни делай - всё, увы, за зря. И ничего вовек тут не сменить. Ни человека миром не исправить, ни мира человеком не спасти."
"Соглашусь. Ведь и жизнь то не холст, лишь раскраска: ты не можешь изменить в ней саму сущность или последовательность событий, но зато запросто можешь скорректировать их личную интерпретацию."
"Разум многое в мире творит, понимания пламень бесценен. Да, увы, не всегда в сей канве разнесчастной зажжён. И так обидно отпускать себя в досаду. В иллюзии, никчёмность да обман. Играть и потом проигрывать. Верить и оказываться преданным и поверженным. Осмыслять и обнаруживаться затем в дураках."
"А то, увы, здесь неизбежно. Досада - жрица бытия. Чем проще сделаны капканы, тем выше численность их жертв. В том то весь ведь и подвох. Все гвозди доверия покоятся именно в стене лжи."
"Сколь же пакостна яви модель, сколь открыто вредна и бездумна, смертоносна, жестка и чужда."
"Что жителям отрава, то жизни эликсир. На траурном реалии и строят. И нет в них места совершенству или раздолью полноты. В империи уродства изящность лишь холоп. На зла балу добра удел - подвластность."
"И столь стабилен век земной у здешней мелочности у всякой. Столь нерушим и плодовит любой бесцельности пример."
"Так с низины упасть - непростая задача. Неприступен их быт прокажённый, непреклонен, свиреп. И идейности хрупкому солнцу не прогнать едкой бренности тьмы. Не развеять."
"И с ними только поведись..."
"Всё верно. В миг тебя сглодают, всех качеств ценность обнулив. Идиотия, как репей: от других отлепляя, прилепишь к себе. И окружение обычно доминантно. Всевластно в действии своём. В пристращении к тщетности общей. И необычного тут нет. Средь лающих, увы, не защебечешь... А жизнь игра, где дважды не играют. И всякой сделанной ошибке каскад ошибок свой вменён - необратимый и лихой. И часто попросту фатальный."
"Как в смуте сей да не пропасть?"
"Нещадно голову хранить. Да мысли светлость в правду кутать. Роль мудреца - на мух взирая, не позабыть и про слона. Игра судьбы есть партия с собой же. И надобно её не проиграть. Не сдаться глупости сомнений и в заблуждения не впасть. А для сего отбросьте всё, что знали. Все страхи, идолы и догмы. Чем выше цель, тем мелочнее средства. Всё в сути просто, даже и легко. Птицам - небо, свиньям - грязь, человеку - право выбора. Не теряйте его. И никому никогда не верьте, особенно гуманности - чем благодушнее улыбка, тем беспощаднее оскал."
"Чем ближе дно, тем дальше небо... Я этой истиной давно осведомлён. Но на нутре всё та ж, увы, печаль."
"Печаль не юбка - мигом не сорвёшь. Коль в плен взяла, то вряд ли и отпустит, и нет у ней ни дна, ни окончанья, лишь всюду просочившийся надрыв, всех брешей полости заливший."
"И ни подобия надежд. Ни даже эхо от гарантий..."
"Чем меньше шансов быть у цели, тем больше верится в себя. Это и к лучшему. Не забывайте помнить - в борьбе инициатив истинно победной может быть только своя собственная. И не жалейте о пустом - ведь переменчивых материй сберечь и вовсе не дано."
"Не легко, жаль, в раздумьях то траурных. Хоть всё сие и понимаю."
"Соглашусь - не легко. Хоть и чувствуешь смысл - удовольствия ноль. Увы, но логики победа призов раздолья не несёт. Сам мир таков, сам яви кон. Любовь к судьбе перверзна априори."
"И хоть в петлю немедленно лезь."
"А в неё то одну и осталось. Судьба - пожизненная штука, лишь смерть ей сменщица, увы. Да и явь сочтена уж подавно... Наш мир спасёт лишь финиш света. И, как ни грустно, это факт."
Понурив взоры, канули в молчанье.
________________________________________________________

IV
Как знать, бывает ли факт клонов, бывает ли у люда дубликат, но в данном случае наличие подобного являлось просто б вздором - в до точь в точь идентичной понуренной комнате, равноценно неброской и маленькой, сидел безликий и сникнувший Анатолий Викторович, молодой библиотекарь, потухший и смятенный человек без планов, живости и личностных претензий. Бедняга горестно глазел на потолок, копил сумбурность измышлений да перелистывал бесцветность прежних лет. Тоска степенно пребывала, а настроение скребло собою дно. Ход времени был траурен и скуп, а сердце полонилось лишь надрывом. И вот в приют его домашней кельи наведался давно знакомый друг - Степан Игоревич, точно так же единственный и бессменный.
"Ну вот доплыл и до тебя." - забавно гаркнул визитёр и прошагал без пауз внутрь: "Опять грустить нам подобает?"
"А что тут в мире оного и делать..."
"Тогда гони на сердце мне тоску - как стаю туч, уставшую от неба."
"Скорее не тоску, а просто мысль. Зной думы, тяжко леденящей. Я вот всё вечно поражаюсь - как робостен наш истинный тут голос, как слаб в явь вшедший человек, столь неизбежно тщетен и смешон, бесправен, несущественен и мал. С чего всё так? Со чьей ужасной воли?"
"А с чего бы ему вдруг тут сильным да быть? Ведь степень всяческой уверенности определяется лишь характером предоставляемой альтернативы. А век живя в разладе лишь да лжи и никогда высот в глаза не видев, лишь общей дурости хвалу и запоёшь. Ведь поистине высшее право есть неброское право на мысль, при чём именно на свою собственную, а не на навязанную. Всё большое верстается с малого. С элементарного. И умение понять смысл аналогично начинается со способности хотя бы идентифицировать бессмысленность. Ищите, буйствуйте во всю, исконно чуя радость цели. Чем ярче звёзд заветный свет, тем безразличней ночи полог. Лишь в благомыслие удрав, про суету да склоки и забудешь."
"Но ведь мир объективно нелеп. Несуразен, надломлен и попросту глуп. И ни шанса ведь в нём для взаправду логичного опыта. Для примера, хоть сколь полноценного. Мир банально убог. Покороблен. Бессмысленен. Кризисен."
"Как, к слову так, и человек. И при чём кризис человека куда глубже кризиса мироздания - несоизмеримо глубже, на порядок и с явственно отчётливым отрывом, с однозначно категоричной недосягаемостью. Люди стадо. Разобщённое и злое. И, жаль, единство им и не подспорье: мироздание, разрушившееся самостоятельно, сообща, увы, не склеишь. Не соберёшь. Да и судьба сама по существу - лишь механизм перераспределения человеческого капитала: меж когортой пресыщенных и успешных и плеядой несчастных и страждущих. Ничего замысловатого. Только боль."
"И столь сильна ведь мира власть и этих принципов паскудных - извечной спешки повседневной да сумасбродности лихой."
"Увы, но разум тут без прав. Чем оживлённей хоровод, тем бесполезнее в нём ноги. В эпохе, мчащей под откос, о тормозах не помышляют. Пред верной гибелью рассудком не заблещешь. И, пав в бездонность, в небо не взлетишь. Увы, но жизнь в текущих куцых рамках - бесчинств одних мерило да грааль, разлада эталон непревзойдённый да траурной схоластики зенит."
"И столь коварен и хитёр житейских происков сих промысел бедовый."
"А так и есть. При чём до мелочей. До самых до деталей всё тут скверно. И мир, увы, избыточно силён. В злорадства нише в первенстве извечно. Ведь в нём под всех свой ключик подберут. И под тупых, и под заумных. Голодных искушают здесь едой, а обожравшихся - диетой. А коль и сам ещё поддашься, то вовсе к панихиде жизнь готовь. Ведь во сомнениях проснувшись, уснуть, увы, надейся лишь в земле."
"И так непросто к истине пробиться, к рассудку и разумности в приют. Так трудно к осознанию идти, так сложно преломлять смятенность заблуждений и подавлять абсурда косный гнёт."
"Так почву правды удобряют лишь прахом побеждённой прежде лжи. Без твёрдости и праведной борьбы не светит ни побед, ни достижений."
"Но в актуальной парадигме помимо лжи и нет то ничего..."
"Так жизнь - процесс не благородный, спектакль без жанра и конца, игра, где главный приз - повестка в бездну, в пустую глушь небытия. И чем ловчей тут явь в безумствах, тем меньше права на реванш. А дней нелепость нынче не издержка, а самый настоящий дирижёр."
"И столь фатален мелочности пир, столь вредоносен в спектре из последствий. А ведь представлен просто суетой, напрасностью, никчёмством да нахрапом - банальной смесью тщетных гадств."
"Так в том и суть всех временных забав - ход вечности без устали порочить. Внедряться в ум да к свету не пускать. Вся лихость буйствует лишь разуму назло - рассудку да логичности в убыток. Ведь тем и траурна рутина, что выход из неё лишь на погост."
"И так легко ведь взять и растерять - всех смыслов сокровенных сбережения столь хрупкие."
"Так смысл, он, тем и несуразен, что собирается всегда лишь по крупицам, а просыпается охапкой и за раз. И жизнь латая фанатично, лишь новых дыр наворотишь."
"И столь, жаль, краток разума момент - скупой осмысленности проблеск, столь непомерно беззащитен и столь спокойно уязвим."
"Так ламп прозрения надолго не включают - боятся что перегорят. А разум - пленник вечных неустоек, лихих оплошностей холоп. Всё время и всегда. Но знаете, перед тем, как стать взаправду умным, тут крайне выгодно побыть недолго идиотом. Это жутко полезно - для дальнейшего самообладания и резистентности к огорчениям будущей."
"Вот как бы только взять сей чудный переход - в умом окутанных когорту."
"Так тут ведь только обстоятельств каскад пригодный шпарит роль. Ведь плодородия кулишка ста вёрст пустынь куда щедрей. Один единственный глубинно сильный опыт ценней любых веков поверхностных рутин."
"Да только нет таких экспрессий, не выдаётся бытием. И вроде жидок жизненный набор, а мозг всё ж вязнет, стрянет, мель ловя, и дальше в гору не ведёт."
"Так быль - напиток, хоть и не креплёный, но мысли дурит только так. А мысль - рассудка госпожа. И коль сдалась подобная растленью, то и вести изволит лишь на дно. А жизнь - не целостность, а брешь. И на её арене для безумств весомой роли ввек, жаль, не играют."
"И так просто, сей бред созерцая и в накале подобном кипя, и самому ворваться в безысходность..."
"Так в том и суть хождения к обрыву - поразмышлять да вниз шагнуть. Ведь ног проклятье не в дороге, а в пешехода голове. А уж контроль над ней - лишь времени вопрос."
"И так легко однажды проиграть. Идти на взлёт и так и не взлететь."
"Так жизнь - процесс, увы, открытый. И оттого и роковой."
"И столь избыточен наплыв - событий, фактов и страстей. Столь несуразен, пёстр и шустр."
"Так бытия информативность для травм извилин тренажёр. Его ментальным шквальным душем на дно обычно и сметает. Ведь то на стойкость есть проверка. На твёрдость выбранных основ. А всяк, кто сдаться соизволил, быть должен тут же и добит."
"Так и победа ведь не культ. Размыт, увы, подобной облик бледный, неоднозначен и несмел."
"Тут смысла значима канва. Её уклад, оформленность и строй. Ведь, чем больше в идейности брешей, тем удобней её исказить. А коль подобная построена на яви, то вовсе будет просто решето. Ведь быль - не истина, а сказка, где правда - привкус, а не вкус."
"И столь ведь тщетны все попытки хоть как-то в ней сменить маршрут стези."
"Увы, инициативность здесь вторична. Как встарь, первично бытие."
"И жди хоть век, добудешь лишь печали."
"Так время в отношении надежд как усыпальница, увы, лишь и играет. Но фатализм здесь, кстати, даже в плюс. Ведь суета - напарник старта, трагизм же - финиша собрат. Чем тот верней, тем меньше до финала. А значит, и до выхода из лжи."
"На смерть одну и уповаем... Забавный, кажется, сюжет. Да, жаль, смеяться где, не знаю. И столь ведь горько, что подчас и счастья свет к тебе приходит, и быль потешить норовит, но после гибнет всё, мелеет, лишь временности малость подарив да обольстив тебя по самы уши."
"Ситуативность бытия и есть системности погибель. В её затмении и чахнет здравый ум - наивно и напрасно доверяясь и далее срываясь под откос."
"Но есть ли хоть некий смысл, хоть какое-то подобие оправданности всего тут в здешнем вершащегося?"
"А для чего, скажите, он? Коль всё равно недосягаем. На скользких гибельных дорогах факт цели - просто формализм. И жизнь сию от бреда исцелив, с несметным ужасом поймёшь, что ничего то в ней и не осталось. Но то, наверное, ведь тоже не за зря. И уж, как минимум, хоть с тенью романтизма. С возможностью трактовки и благой, что всё сие во грёз раздолье выйдет, на путь к мечте настроив волю ног. Не унывайте, верьте в силу чуда. В логичности, хоть призрачной, зерно. И помните, вовек не забывая - чем глубже корни безрассудства, тем выше дерево надежд."
"Так поверить, конечно же, хочется, но заведомо, жаль, уже знается, что напрасно сие до наивности."
"Так вы поверьте, как всегда, да вскоре вновь и обманитесь. Уж нам к сему не привыкать."
_________________________________________________________

V
И снова пляшущий кабак. В тумане сладостного дыма, средь растворённых в пьянстве лиц и увлекательного смрада, сидит унылое нутро - Василий сам Егорович, не оный. Сидит и столь же грустно размышляет:
"Ну вот, пришёл в какой-то ад. Всем хорошо, а мне хоть в петлю. И что, скажите, тут и делать - ублюдков облики считать. Так их и вне всегда полно. Но здесь, как видно, эпицентр. Таких локаций скверных ещё поди да поищи. Но огорченья нам не новы."
Герой вздохнул и впал в привычный сплин. И вот, спустя растрату часа, в районе где-то близ восьми на тесной сцене возделался ангел. По крайней мере, так счёл сам наш страдалец. Спектакль обрёл и цвет, и фарс и разыгрался не на шутку, сверстав себя лишь к полночи самой. Герой закончил наблюдать и вне малейших колебаний пошёл за занавес кулис.
В небольшой одинокой гримёрной сидел милейший силуэт - курила ладан сигареты и поправляла сползшие чулки.
"Позвольте..."
"А что ж - позволю. Проходи. Ты автограф словить или с тягой до акта интима?"
"Я... Я польщён вашим образом божьим. Вашей славной натурой святой. Разрешите знакомством согреть. Хоть минуту побыть, но на пару."
"А ты забавный. Мало здесь таких. Ты полюбить меня желаешь? Так я вполне открыта, не таюсь. Домой с собою поведёшь?"
"Неужто это вправду наяву?"
"Так поведёшь?"
"С несметной радостью и пышущим восторгом - как будто в рай такой поход."
"Тогда пошли. Я уж почти что докурила."
Василий Егорович взял незнакомку за ладонь и потащился с ней до дома. Вокруг пополз пейзаж из ночи - чернь тьмы да редкие окошки. Подуло ветром. В миг донёсся привкус осенней нескончаемой тоски. Повеял чад растущей безнадёги.
"Я так... так счастлив рядом быть. Идти вот так вот и вдвоём."
"Ты продолжай. Малыш, ты бесподобен."
"Я непомерно счастлив этой встрече. Самой возможности такой."
"Ты облик мой едва увидел, а так уже им поражён. Какая сладкая занятность. Какие планы хоть взрастил?"
"Наслаждаться тобою всецело. Рядом быть ненароком и за рай это трепетно чтить."
"Ух как славно, а что-то ещё?"
"Я чем-то буду вам обязан?"
"Идём - узнаешь, я про что."
"Какой-то вид иль сорт интриги?"
"Скорей порода удовольствий. Надеюсь, хоть чуть-чуть смекнул."
Ещё квартал, и вот уже и адрес. Подъём по лестнице и комнатный приют.
"А у тебя отнюдь не разгуляться, не разойтись, коль в голову взбредёт."
"Да, тесновато, но за век привык."
"Чудесно. Чай в меня вольёшь?"
"С приятной личностной истомой и самой нежной и рачительной заботой."
"Такой хороший ты, ну просто ангелок. Ты расскажи хоть - чем живёшь, чем дышишь?"
"Я астроном. Смотрю на высь в ночное небо и изучаю карту звёзд, исследую планетные орбиты, затмения, активность туши солнца и метеорные дожди."
"Как это всё чудесно и красиво, так интересно - просто жуть. Наверно, лучшая профессия на свете. Не работа, а праздник."
"Я вот тоже доволен до дрожи. Не наука, а песня - лунных фаз диаграммы, перигелий, афелий, парсеки дистанций и календари комет."
"А где же телескоп?!"
"На подоконнике вон там - за занавески полотном. Прогрессивного типа - рефрактор!"
"Какой добротный аппарат! И этот глаз взирает сквозь миры?"
"Как минимум, сквозь грешный наш."
"Уже для гордости резон. И что там звёзды говорят?"
"Не знаю. Я ведь не астролог. Нас часто путают - астрологов и астрономов. Из-за созвучия, наверное, - ведь схоже. Сие примерно, как картограф и картёжник - называются прям идентично, а вот смыслы таят не одни."
"Понятно, значит, неизвестность. Тогда всё в наших лишь руках - от мелких шалостей до целых мракобесий. И от забав до истинных чудес."
"Какая дивная градация! Невообразимая практически."
"Да, не для всякой из фантазий - для самых лишь отборных и шальных."
"Как феерично и расхоже, ну просто слиток волшебства."
"Да да - изюминка изыска. Ну что - мы продолжать то будем? Хоть на шажок куда-нибудь зайдём? - вступительной преамбулы далече."
"Ты намекаешь здесь на нечто, что отвергает скромность как заслугу?"
"Не только скромность, но и в принципе мораль. Ведь всё хорошее без спору и сомнений должно кончаться только превосходным. Надеюсь, что доходчиво, наглядно донесла. Прямолинейней как-то вряд ли уподоблюсь."
"Так сразу и к телесной срамоте?"
"А ты хотел сперва пообождать и век-другой немножечко подумать, смириться с ношею успеха, примерить лавры на чело?"
"Я просто крайне поражён... В хорошем, в самом лучшем смысле. Я никогда за жизнь не знал согласий, не мог и в грёзах помечтать о столь бесценно сокровенной благодати. Сие столь снисходительно и лестно. Как будто в небе дали погостить."
"Тогда играй сейчас же в птицу. Давай. Я полностью твоя. Во всей красе и всём благоуханьи. Дерзай. Границ отныне нет."
Герой стремительно обмяк и, припав к новоявленной пассии, бережливо обнял её стан.
"Не бойся, помни про свободу. Запрещённого попросту нет." - дама ловко раздвинула ноги и обратно свела: "Бери, что жизнь здесь подала, и не считай за происк мистицизма."
Гостья бросила ласковый взгляд и протяжно вздохнула: "Идём сюда, коль так всё непривычно. Сама тогда, вмешавшись, помогу. Аскетизму баталию дав."
Анастасия Валерьевна залихватски обвила упоённого наслаждением партнёра: "Ну что - целуй для правильного старта и без малейших отлагательств спускайся к сладостному - вниз. Ты же хочешь туда?"
"С вопиюще свирепской неистовостью. До мурашек и внутренних визгов."
"Коль так, то что ж ты столь оплошно временишь? Я как-то мало соблазняю иль недостаточно влеку? С чего такое жуткое бездейство? Ну прям повстанческий бойкот."
"Прости. Я просто в ступоре от счастья."
"Ну вот, вскружила теплотой. А ты от чар её в раз и растаял. Давай я ненавязчиво начну, а ты незамедлительно подхватишь." - героиня скользнула рукою меж бёдер и, пройдясь парой пальцев по знойному лону, протянула их любовнику ко рту: "Оближи. Обхвати карамельными губками и возьми целиком себе в ротик. Нравится? Вкусно? Знаю знаю. Наслаждайся, мой мальчик, балдей. Теперь без пальчиков - с меня?"
Герой восторженно кивнул.
"Идём, подноси ненаглядный свой ротик. Прижимайся плотней, не стесняйся, малыш, ублажай свою девочку. Сделай ей хорошо, утоли этот томный свербёж, отведи."
И вот, уже взахлёб отдавшись озорнице и всей фантастике тождественной возне, в рай поплывший Василий Егорович совпал губами с тающей ложбинкой, во всю придавшись сей скабрёзной процедуре с одной лишь доминирующей мыслью - не иметь ни единого шанса обратно выбраться из терпких этих уз.
"Какая я желанная сегодня!" - с патетикою выдохнула дама: "Ну просто ярмарка блаженства, так несказанно классно и роскошно. Так здорово. Нереальное удовольствие, неописуемое буквально. Не передать, как запредельно мне приятно и чудесно. Ну прям фантастика какая-то сплошная да и только."
"Я так счастлив, так рад." - простонал в забытьи околдованный страстью Василий Егорович.
Блудодейство продолжило ход, разгоревшись до пика масштабов и утянув и думы, и сердца, и перешло в феерию порока.
"Сзади хочешь меня попробовать? Я там тоже быть взятой желаю." - игриво предложила героиня: "Обожаю, когда и туда."
"Всё, как ты меня только попросишь."
"Ух ты, солнышко, как шикарно. Ты просто конфетка. Да, возьми меня так, меня подобное капец как возбуждает. Особенно в дичайше быстром ритме."
Партнёр покорно подчинился, и возгласы усеяли опочивальню.
"Да, да да! Аж блажить на весь город охота. Неимоверный кайф. Ну очень хорошо. До визгов." - Анастасия Валерьевна изящно прогнулась и, окончательно расслабившись, необузданно впала в экстаз.
И вот соитие дошло и до развязки.
"Ты просто чудо. Ты сокровище, подарок. Подарок бога и судьбы." - пролепетал трясущийся герой.
"Я знаю, сладость. Ты прелестный мальчик. Мне просто нереально хорошо. Ты сделал своей девочке приятно. Спасибо, мой заботливый малыш."
"Ты наваждение, лик ангела, богиня! Я так сейчас здесь счастлив - как в раю."
"Я в курсе."
"Будь всегда моею."
"Не сомневайся. Я твоя. Я завтра снова загляну. Не грусти. Я твоя, мой родной. Вся твоя. Без остатка. Без но."
"Ты богиня..."
"Да, прелесть... Твоя - твоя богиня. Полностью и вся."

VI
Всяк мир сменяется лишь только на войну, а удовольствия на боль или на думы. Вот и сейчас, отудбив от блаженства, Василий Егорович вновь сидел с Борисом Владимировичем и толковал о строе бытия:
"Столь переменчив нам здесь вверенный удел, столь разнолик и столь непрочен. То ввысь отпущено лететь, то в бездну падать без оглядки. Неровен всяк наш час тут проведённый."
"Так и цыплёнок в клетке ведь с орлом - уже не птица, корм лишь заурядный, так и мы пред судьбой окаянной - то хозяева ей, то рабы."
"И так несносен здесь и тщетен любой берущийся маршрут, так сильно неуместен и топорен, недолог, куц и недалёк."
"Так эффективность всяких дел лежит в жизнеспособности мышленья. Начав что-либо, суть не видя, рутины бремя лишь возьмёшь, шальному сущему поддавшись и в безысходность угодив."
"И столь яростен гнёт этой яви - беспощаден, неистов и лих. Столь жутко властен и жесток, свиреп, безжалостен и лют."
"Так это к лучшему во всём. Чем догматичней постулаты, тем своевольнее адепт. Неустранимость возражений всерьёз опасна лишь в бреду, при чём в действительно конкретном и до мучений роковом, во всех же оных обстановках покой, как правило, сильней. Гуманность рабства это яд. И им то нынче нас и поят. А в смятенье ведь только пойди... Только дай хоть ничтожнейший промах. В миг падёшь в заблуждения власть. Ведь в том и сущность тёмной рати, что всяк боец её по силе - что весь свезённый вместе полк."
"И столь кратко, жаль, выводов польза живёт, столь недолго и зыбко извечно."
"Так смысл в посудине дырявой не далеко, жаль, унесёшь. А ум людской, что решето - вобрал всю суть и тут же отпустил."
"И столь трагичен ведь набор последствий горьких жизненных уроков, столь плотно загнан в рьяный фатализм."
"Так дельный шторм обломками не сорит - всё судно поглощает целиком. Небытие за быль ведь не в ответе - кого прислали, тех и заберёт."
"И не забыться ведь никак, не выгнать траурность из мыслей, не оградиться от неё, не выискать убежища оазис."
"А так и есть, коль тщетность повсеместна, коль та бурлит и всюду, и во всём. На темноту глаза ведь не закроешь."
"И столь крепки погибели объятья, столь неразлучен гиблый с ней союз."
"Так бездна - преданное место, в неё вошедших не сдаёт. А жизнь - дорога без бордюра, где брешь обочин на лицо: подался в омут, в омуте и будешь."
"Сие лишь ужас порождает, дрожь раболепия и жуть."
"Не бойтесь, будьте благодушней. Смотрите лучшему прям в лик. Ведь всюду утешение найдётся. Чем строже жизненные планы, тем добродушней результат. А вера - краска оптимизма да позитивности маляр. Чем выше степень романтизма, тем изумительней и явь. Не сдавайтесь, идите на всё. Докуривайте участь вплоть до фильтра, а без подобного - до губ."
"И всё же в финишном остатке, как в пути к нему, лишь боль."
"Так боль есть истины вдова. Рассудка строгая хозяйка, что в кайф, когда вы мазохист. Подстроиться лишь только подобает. И в этом, кстати то, и фишка, что вся беда лишь в нас самих. Ведь себя изменив, и на мир поглядишь по-другому. Ведь здравомыслие - крючок для ловли сути. А воля - истины творец. Разборчивость есть лестница до бога, не забывайте здесь о том."
"Не легко лишь подняться по ней, коль извечно лишь склоки да ужасы, мук нутра постоянство да израненных чувств неизменно надрывная боль."
"Так сердце и рассудок редко просыпаются одновременно, но отключаются, как правило, конкретно в унисон. И чувств огонь рассудком не потушишь. Как и бессмыслицы статичность не свернёшь. Ведь мысль, увы, не ледокол. Над всем уверенно не властна. И все попытки думать о хорошем ведут лишь тропкой к думам о плохом. Трагизм ведь объективно повсеместен, неизгладим, настырен, зол и терпк. А слёзы с кровью - смазка для эпохи. И в том её и символизм - неумолимый и извечный. Беда, она, повсюду и везде. О худшем забывают лишь посмертно."
"И что это за жизнь, за бытия столь тщетный способ..."
"Увы и ах... Какой уж есть. По пересохшим рекам да на пробитых кораблях. Сие нам не в новинку. И быль - всего лишь ассорти: забав, смертей и ожиданий."
"И потягайся с ней поди."
"Так, завещанья не оставив, судьбу на бой не вызывай. Да, жаль, лишь вряд ли сдружишься тут с нею. Поэтому и пряди рвать не стоит. Как и во грудь неистово стучать. Надейтесь просто на авось. Да на затянутость избытка. Не забывайте о простом - чем шире круг, тем дольше не замкнётся. И меньше думайте о происках страстей. Покой - души предохранитель. Заботьтесь только о своём и ни о чьём стороннем. Себя ж забыв, про лучшее не вспомнишь. Не выищешь к подобному маршрут, ни к чему его чудо уж будет. Поэтому невольно повторюсь - заботьтесь только о своём. Ведь, как итог, предательство себя есть в сути покушение на бога."
"Так знать ещё бы, что он нам готовит..."
"Так высших замыслов орава - лишь эфемерности каскад. Узнав её, едва ль себя утешишь."
"И столь легко сорваться в бред. Пропасть и с разумом проститься."
"Так предводительства стихия вакантной долго не слывёт. Увы, душе без вожака подчас поистине непросто. А несуразность - лидер тут и есть."
"И тяжко ведь от мыслить шатких проб, от тщетной слабости ума."
"Чем юрче карусель рассудка, тем вероятней тошнота. Ведь жизнь - река, где парус смертоносен. Начни вдаваться ей в резон, и всё - зачахнешь в миг и стлеешь. Судьбе доверие, как штилю: до первых происков ветров."
"И как узнать, что будет за туманом..."
"Так о жизни гадать лишь гадалке по чину. Остальным же сугубо во вред."
"Бессилие... Бессилие и злоба. А как итог лишь крах да дно."
"Так бессилье - ямщик деспотичный. В яму точно, поверьте, сведёт."
"Да я туда и направляюсь... И ничего заведомо не жду. И как тут только истину находят..."
"Так способ верный разумея, вполне, наверно, и легко. Вы по окольным не ходите, по торной двигайтесь всегда. Кусайте яблоню за яблоки. А быль и смысл за тело правды."
"Но есть ещё ведь и судьба."
"Судьба - понятье роковое. Под гнёт забрав, уж не вернёт. Да и что ещё в бездне нам ждать... Коль всем спонтанность лишь владеет - любою сферой и стезёй. Напрасность - яви машинист, абсурд же - бытия держатель. А хаотичности ямщик и есть извозчик битых дней. Вот и попробуй в лучшее вгрызись. Да сам себя сыщи средь смрада. А жизнь, увы, не птица ни на миг: упустивши, иной не поймаешь. И не работает себя же утешенье. Ведь флаг взметённый кораблю отнюдь, увы, не повелитель. И так уж водится вокруг, что капля света всякого, увы, лишь в море мрака плещется извечно. Вот и попробуй вымани свой луч."
"Но как нам с жутью этой жить?"
"Банально просто отрицать. Ведь всякой яви достоверность - лишь плод доверия, увы, что держит страх лишь да незнанье. Ведь парадоксы - камни бытия. О них как раз сознательность и рушишь. И смерть для жизни не разгадка, лишь отступленья жалкий жест. И предстоящее, ко сведенью сказать, от прошлого ни капельки не лечит и сути не меняет роковой. Грядущее ж - в былое кандидат. И тоже часть намеченного праха. А мир лишь косности стена. Где нет источников для чуда. Ведь тьма огня не порождает. лишь черни аспидность несёт. Но, фикция - явленье роковое. А дьявол - мастер маскарада и на сих происков обилье и горазд. И вся осмысленность - лишь круг, жаль, а не вёсла. И, коль уж честным пребывать, то по большому так то счёту и осмыслять особо то ведь нечего. Ведь в современной форме яви деталей больше, чем затей. И столь модно тут ей доверять... А доверчивость хуже коварства. И вера всяческая в жизнь - во всём не более чем слабость. Столь правда мощная в отсутствии высот. Ведь в счастье убеждаются контактно. А без альянса с таковым к одной тоске и припадают. Да и в прозрении помногу не кутят. Ведь с истиной подолгу не гуляют: ей парой став, в небес приют спешат. И всё то тут лишь маска да обман. Чем живописней гребни волн, тем больше трупов спит под ними. И нет гарантии ни в чём. Во всём болезненность да горечь. Надрыв - художник реализма. И шутки с ним, увы, страшны."
"Но можно ль от него да отвязаться? Пределы грусти оным отпустив."
"Минор - удел мелодий, а не нот. Концепт - есть мира парадигма, а не отдельных игроков. И посему возможно всё. Не встраивайтесь в общее панно. Присутствуйте белёсою вороной. Да, жизнь не вальс, увы. Галоп. И лишь в забвении одном тут и отрада. Ведь забытьё рассудку что оазис, что право для извилин на полёт, но всё же есть порою и надежда. Подохшая, но всё таки ведь есть."
"Но для чего подобный весь сценарий? Для коей нам неведомой поры?"
"Как знать... И кто б ещё ответил... Ведь фактов нить судьбы, увы, длиннее. И уж больше, чем есть, тут дорог не истопчешь. И так, жаль, водится исконно, что до последнего до пазла картинки целостной не жди. Весь замысел, быть может, лишь чрез годы, чрез тысячи веков себя внесёт. И посему пока лишь бред да склоки... Как знать... И кто б ещё ответил..."
"И как на этом свете вообще можно было воздвигнуть нечто великое?"
"Так на войне о мире лишь и думать. Но лучше вовсе голову не мять. Судьбы дела - не жителей морока. Одна лишь радость - знать, что век пройдёт. Ведь смерть целитель от всего. От всех забот и огорчений. И, кстати, высшее из благ. И ясно ведая о ней, про всё тут грустное забудьте. Оно, как свет наш сам, не навсегда. Рано или поздно этот гадкий мир достанется другим. И, как сегодня ни горюй - избавление всё таки будет!"
Завершив на подобном тоску, перешли к разговорам о личном.

VII
В равноценном по сути канва диалоге заседали и Анатолий Викторович и Степан Игоревич, аналогично думали о жизни и мучились исканием до правд.
"Как много всё же тщетности и тлена, как деспотично бремя полых дней, рутинности, напрасности да бреда... Как глупо воплощён наш смутный мир. И для чего столь част в нём гнёт деталей, условностей, издержек и страстей..." - вздохнул Анатолий Викторович.
"Так обстоятельств суета - лишь маска мелочности цели. Парик на лысину идей."
"И ведь насколько явственный и мощный."
"Так идиотств один абсолютизм и губит тут всю выборность рассудка. А в тесноте предложенного бреда раскинешься поистине едва ль. Ведь и из узкого окна широкой улицы комфортно не оценишь."
"Сей мир заведомо лишает нас всех шансов..."
"Так на безрыбье с удочкой не ходят. На что вам эти шансы все сдались? Ведь их дано лишь упускать."
"И так ведь в этом то и главный парадокс, что чем подобные реальней, тем чаще им лишь шансами и быть."
"Чем даровитей машинист, тем сумасбродней пассажиры. Такой уж в мире здесь режим. И столь ничтожен нынче люд, столь предан лжи, цинизму и пороку. Ведь нынче грязь - практически приправа. Ко всем из чувств довесок и прицеп. У человека здесь достоинств, как у окружности углов."
"И так статичен чувственный их мир, столь косно безразличен и бесстрастен."
"Так на замёрзшей ведь воде кругов да ряби не бывает. Их склад нутра на чёрствость лишь горазд, на равнодушия да скепсиса отраву."
"И так непросто нрав их вразумить. Хоть что-то совершенное прививши."
"Так, ширя стул, боков не сузишь. И спиленное дерево поливкой не спасёшь. Такие рвения банально бесполезны."
"От оптимизма до надежд сейчас давно почти что пропасть... И столь ничтожен общества состав, столь смраден, мелочен и чужд, но в тоже время даже равновесен, балансу исковерканному сдан."
"Так сей их равновесности уклад лишь гадости да фальши есть пример. Двух зол баланс добром не служит. Сие конкретнее, чем факт. Но всё ж гармония нужна. Недостаток врагов порождает избыток орудий."
"Скуден мир, не богат ни на смысл, ни на люд. Нет того, с кем хоть миг провести не рискованно. Ни души ни одной подходящей не водится. Лишь так один тут и ютись."
"Так в одиночестве замёрзнуть намного, знаете ль, светлей, чем в окружении предателей согреться. И лаконичность безнадёги по аналогии по этой милей топорности надежд. А бессилие к ней и склоняет."
"И столь бесплодно всякое добро. Столь часто лишь фиктивно и предвзято."
"Так зло в родстве хотя б с нейтралитетом куда опасней и сильней. А доброта же и не антагонист зла, а даже и его катализатор. Ведь тварь с добавкой благородства куда опасней и хитрей. Любой разумный иль талантливый урод в сто крат коварней, гадче и вреднее - его ни в раз не распознать, ни в миг в ранг мразей не зачислить, ни без смятенья не убить."
"С подобным соглашусь. Но данный факт, увы,лишь убивает. И столь хрупка спокойствия стезя, столь смутен благоденствия порядок. Столь траурно зависим и зажат."
"Так всякое отдельное звено по факту всей цепи ведь равнозначно. Любой дальнейший малый фход всех бесконечных веских прежних развеет вескость без труда и в миг до праха низведёт. И так близка беды подчас стихия, да не желаем замечать. Ведь уж так в этой яви ведётся, что лишь рваное тонким и чтут..."
"И ведь пытаешься в сей мир ничуть не верить, а всё ж срываешься порой, надежд наивных ворох строя. И не дано сей слабости унять."
"Так, отыграться помышляя, едва ль покинешь казино. Но жизнь - ничто иное как стихия. А ко стихии всякая любовь всегда, увы, лишь полностью смертельна. И под исход себя лишь и винить. Ведь обезличенность - не личность, не уловим её предел и не конкретен. И только сам, увы, и остаёшься - как полный и всецелый идиот."
"И вряд ли что-то тут предскажешь, предугадаешь иль поймёшь..."
"Так, подготовившись к пожару, лишь наводнения и жди."
"И не возделать ведь такой на свете этом ипостаси, чтоб та сугубо верной лишь была да несравненно справедливой."
"На поле лжи зёрн правды не посеешь. Увы, растёт здесь разве что сорняк."
"И столь каверзен были сюжет, столь беспринципен в личных механизмах..."
"А так и есть. Цинизм - судьбы светило. И так везде, повсюду и со всем. И любой из костров - лишь деления средство: на согревших себя и замёрзших. Факт присутствия энного счастья порождает самим же собой и дивизию им обделённых, при чём аж целую ватагу."
"И так легко отчаяться и сдаться...
"Так яви гнёт сильней всех наваждений. Но вы боритесь с ней - прям в кровь. Считайте мир лишь тщетным сном, проклятьем древнего шамана. Иль провокацией простой."
"Хороша провокация. Уж 2000 лет как идёт. Попробуй в ней с ума да не сойди."
"В таком лишь чувственность оправдано винить. Всей безрассудности борзым ямщик - эмоций полыханье. Но и спокойствие не друг. Ведь обречённости глоток лишь из смиренья пьётся чаши. При чём осознанно и всласть."
"По кой стезе ни устремись, всё в бездны пристани причалишь. Хоть в самой святости ядро переместись."
"От дьявола до бога лишь шаг, а не дорога."
"И нет свершений без трагедий, без безутешности и жертв, надрыва, горечи и боли."
"Так скорбь - весомости мерило. А траур истины лицо и соль мирского реализма."
"И, чем активней жить тут помышляешь, тем явственней уходишь под откос..."
"Так в путах, главное, не мчать."
"Но ждать весь век ведь тоже не награда."
"Так время - штука роковая, для кого река, а для кого и омут. На заветное в ней не надейся."
"И ведь чуть чуть хоть поразмыслив, так сильно утомишься от всего, так резко осознаешь оскуденье да мелочность - любой из всех основ."
"Чем шире мысль, тем уже сцена были..."
"Но так непросто с выпавшим смириться да мир, поняв, принять и оправдать. Не потухнув при этом внутри, не сломавшись."
"Увы, сие поистине непросто. Нутро с рассудком не друзья. Поэтому держитесь начеку. Развив свой ум, не покоробьте душу."
"И так жестока линия судьбы и все её земные ипостаси, так сильно плодотворна на садизм."
"Жестока то, конечно же, но есть одно существенное но, ведь судьба деспотизм не творит, таковая его только копит, а вершат его именно люди, чья порода - палитра уродств."
"И так ведь тщетно вечное блужданье по участи печальным закромам, по призрачным и тщетным направленьям и сферам безутешным да пустым."
"А тут и нет пути по свет. Дверь в рай в аду вам не откроют."
"И столь щедра на происки судьбина, на лютого коварства череду и лихость проявляемой стихии."
"Так ропот - участь человека, судьбе ж знаком лишь только рёв. И люди - жизни не подмога, скорей помеха и балласт. Ведь инструмент болванке не товарищ."
"И не живёт ничто масштабное в сей яви, где смысл бывает лишь в бегах. И где любой из личных векторов лишь в глушь несбыточности только лишь и лезет."
"Чем долгосрочней взяты планы, тем меньше шансов их застать. Величие утопии коллега да миража классический близнец."
"И так нещаден мир к людской натуре, так неразборчиво жесток, тем более к и так исконно слабым."
"Чем тоньше шея человека, тем толще взложенный хомут. Сие с веками неизменно. И по-другому вряд ли тут и быть. Логичность обществу не пара."
"И так забавно наблюдать за скверной, смрадною толпою, за повадок их спектром причудливым. И столь комичен и карикатурен интересов, им свойственных ход, столь вопиюще нарицателен по сути: чем гадче и греховней человек, чем пакостней, мразотошней и нравственно беднее, тем больше он сподвижен к морализму да о душе и господе речах."
"Чем дальше вцепленный вагон, тем больше слов о машинисте. Здесь культ по-прежнему за ложью и коварством, обманом и пусканьем пыли в глаз. И без обманов буйной череды, что всех забавней, и правды настоящей не сличишь. Ведь при отсутствии зверей не заприметишь и капканов."
"И так жесток подтекст реалий, так сильно импрегнирован в цинизм, в статичность первозданного бесчинства."
"Чем искажённее изнанка, тем витьеватей марафет. Для подлинно высотных гор и скал подчас и пропасти потребны. Одним всё сказано - контраст."
"И не поделаешь ничто с сей безысходности звеном, с беззаконья густой фрагментацией."
"Так быль почину не пригодна, ей в пору разве что в утиль..."
"И так жесток безумия наплыв. Так рьяно и решительно настойчив..."
"Чем терпеливее рассудок, тем непоседливее бред. Людской покой и бесхребетность и есть бессмыслицы рассадник основной. Попустительство хуже проказы. И не сыщешь страшней плача."
"И как ни пробуй жизнью овладеть да воли силой прыть её стреножить, никак отпор сей к смыслам не приводит и к высей лаврам доступ не несёт."
"Так твёрдость поступи - дороге не творец. Одной настырностью стезю не обуздаешь."
"И столь ведь горестно до слёз до самых громких, что всяк успех проходит без следа - поспешно и всегда лишь безвозвратно."
"Увы, величия руины, что и ничтожности дворец - приют отнюдь не благодатный. Разбив удачу, вновь ведь не восполнишь. Лишь страдать и останешься здесь."
"И уж столько воспринято боли, а плодов от терпения - ноль."
"Так быль верстается не болью, а одоленьем таковой. Без побед суть боёв лишь в рутине."
"И так огромен мир земной, неуправляем и несметен. Схоластики пожарищем объят."
"Но всяк гигант ведётся лилипутом. Судьбы всевластная махина стоит всегда на мелочах. Гигантизм, он, и вовсе ведь вряд ли когда самобытен."
"И всё равно ведь так непросто - его стихий всех обуздать, бессильна воля зачастую, бесправна, тщетна и смешна."
"Так воля не лошадь, воля - лишь кнут. Без должной меры обстоятельств, без шансов, поводов и средств, от таковой ни радости, ни проку."
"И так надменно быль тут подаётся - без даже обещания чудес, страдай, другого тут мол и не надо."
"Так яд закуски и не просит. Здесь всем заведомо твердят - живи за зря, тебя рожали быть оленем, не рыпайся, иначе погребут. И люди поголовно не перечат."
"Что ж именно до жути сей домчало и в траур данный свет наш привело?"
"Рискну подумать, что масштаб. Чем больше мир, тем мелочнее люди. Скорей всего, всё именно похоже. При чём до самых мелочей."
"И так легко здесь мрут и погибают - теряясь, плавясь и горя, мгновенно падая и больше не летя."
"Так и сие ведь и не в ужас - ведь, полной грудью не дышав, задохнуться отнюдь и не горе."
"И не сменить сей драмы, не отринуть... И столь болезненно оно."
"Так бег на месте - траурное хобби."
"Кто бег на месте невзлюбил, тому предложат бег по кругу..."
"И это тоже справедливо."
"И так досаден ведь порой у поражений жизненных характер, так явственно циничен и нелеп."
"Чем выше шансы на победу, тем проще взять и проиграть. Ведь всякий гибели гнездо лишь птиц надежд, увы, и манит. Падения - изнанка восхождений, а восхожденья - бегство от низин."
"И так непрочен всякий мир, всяк смысл и всякая отрада. Лишь беды здесь со злобою стабильны. Лишь ненависть, беспомощность да тьма."
"Так тьма, она, в сто крат вернее: за светом ведь потянешься - погасят, а мрак останется всегда. И то здесь нормой даже чтут. Ведь людям идеалов и не надо, для них тупик - мерило путешествий. А бред - для истины исток. Ведь тут живут лишь идиоты. Но и судить их тоже грех. Бесцельность ведь есть следствие системы, а не вина её же жертв."
"И такая ведь дрянь зачастую, уж совсем разничтожная мизерность твой удел ненароком и губит, умерщвляя да в омут сводя."
"Так и убийцы всех царей богами редко пребывали. Уж так воздвигли этот мир, что мало светлого на свете. И то, увы, и не сменить. Кувалдой строить, жаль, дано одни руины. Ведь глас старанья и попыток бессилья гимн лишь и поёт. И, чем больше тут просишь и ждёшь, чем активнее лучшего жаждешь, тем беднее и выпадет куш. Максимализм желаний и надежд и есть исток минимализма. Чем выше трепет предвкушений, тем громче слёзы огорчений. Судьба коварна именно к благим, к мечтающим, стремящимся и ждущим. И ждать по смерти рьяное раздолье всех жизней скупость возместит. Спасение, как прежде, в фатализме."
________________________________________________________

VIII
На город натянулся холст заката. Скупые поредевшие черты окрасились ночной густою тенью, обворожив окрестности во мрак да скрасив мир приятным забытьём.
По стихшей улице под блеск от фонарей шагает вдаль гуляющая дама - Анастасия Валерьевна, со всем участием вплетённая в беседу: квартал назад ей встретился прохожий и сразу же был ею и польщён. И вот сейчас он вёл её к себе и продолжал без пауз восхищаться.
"Вы столь немыслимо красивы, столь удивительно нежны и снисходительно гуманны. Мне так приятно просто сознавать, что мы идём вдвоём сейчас и рядом."
"Ты мой хороший, продолжай. Я слушаю. Мне тоже столь приятно! И чем тебя я завлекла? Чем зацепила?"
"Вы просто праздник, просто пик изыска. Такая совершенная во всём."
"Так здорово. Я прям стою вот и краснею. Такие нежные слова."
"Мне столь комфортно. Вы моя мечта, мой талисман. И как я только смог вас отыскать..."
"Как знать... Ведь есть судьба и стигмы. Быть может, всё предрешено. Мы скоро? Скоро там твой домик?"
"Уже совсем не далеко. За поворотом."
"Пошли, хочу уже к тебе."
И вот квартирные пределы и вместе занятый диван.
"Так тесно у тебя тут. Столько книг."
"Так то сугубо объяснимо - ведь я библиотекарем тружусь. Хотя признаться в том порой и стыдно. Профессия отнюдь же ведь не цвет - ни по престижу, ни по уровню финансов."
"Да брось! Ведь это жутко интересно. А что вон там за книжка наверху?"
"Энциклопедия по кухонному делу."
"Такая старая, толстенная и дивная для глаза."
"Я собираю все такие - коплю и страстно их ценю. Ведь средь архивов участь им - бесхозность, а тут они мне, как друзья - мои домашние питомцы. Я их порою даже глажу, когда скучаю иль грущу."
"А разве есть мотивы для печали?"
"Бывает... Жизнь ведь чаще мрак."
"Идём сюда. Дай в ротик тебя сладкий поцелую."
"Мы так сразу..."
"Да - сразу и в рай. Тебе же хочется попробовать меня?"
"Да я глазам своим не верю! Я о таком и помечтать бы не изволил."
"Идём сюда. Исправим сей кошмар. Целуй давай волшебницу свою."
Герой послушно слился в поцелуе со столь чудесно появившейся пленительной особой и без затей отдался буйству чар.
"Спускайся вниз и радуй ротик вкусным!" - раздвинув ножки, пискнула мадам: "Я вся готова до конца быть без остатка лишь твоею."
Анатолий Викторович блаженно растворился в сладостном нектаре, поспешно тая в милой влаге нежных мест.
"Ух ты, прелесть моя ненаглядная. Такой хорошенький, такая красотулька. Продолжай, мой родной. Мне безмерно приятно и классно."
И вновь такие же лобзания устами и дегустация благоуханных плотских рос и предложение быть взятою и сзади. И вновь немыслимые стоны и шквальный и безудержный оргазм.
"Ты мой котик чудесный! Такой хорошенький. Так здорово с тобой. Не отпускай меня от сердца никуда. И от ротика самого сладкого. Дай ещё раз тебя поцелую. Хорошо тебе, прелесть, со мной?"
"Просто рай. Лучше всяких земных наслаждений."
"Ты мой любимый. Я во всю твоя - всецело, полностью и всяки. Ты счастлив?"
"До отключки. До ласковой дрожи."
"Ну и славно. Я вся вся твоя. Так чудесно быть вместе. Прям сказка. Расскажешь сказку мне?"
"Да, расскажу."
"Давай. Но чур о нас и только."
___________________________________________________________

IX
Небесный купол медленно и мерно окутался в белеющий туман. Безжизненные редкие черты застенчиво и тихо посветлели. Пейзаж заполнился бесцветной сединой. По погружённой в холодность округе посквозили косые ветра.
Анастасия Валерьевна, успев уже проснуться и отвести детей во школьные застенки, стоит у запотевшего окна и собирается с хромающею мыслью.
"Какая же я всё таки неряха. Опять, как встарь, запуталась в себе. Ведь я так сильно и нежданно полюбила обоих сих нежданных обожателей. Такие необычные они. И как вот тут сердечко разорвать... Ведь я имею право на любовь, на теплоту и чистую заботу. На откровенность, нежность и уход. На личное обыденное счастье. На чью-то искренность и собственный комфорт. И ведь никто не виноват, что я хочу, чтоб мне здесь было просто хорошо. Хорошо, беззаботно и классно. Мне хочется участия, взаимности. Мне хочется дарить свой мир в ответ. Я не хочу чего-то не того... Ведь я лишь попросту люблю. А за искренность душу не судят. Эх, запуталась, видимо, вновь. Ведь по-новой не знаю - как быть. Одно расстройство всякий раз от чувств от этих. Нет, надо всё же быть взрослей. А то совсем во сказки углубилась. Нужно Павлу сейчас позвонить - хоть какой-то контакт адекватный. А то и впрямь с ума сойду.
Стоит вскользь хоть, но всё ж сообщить, что Павел был бойцом любовным древним и знался уж лет девять где-то как. Являлся два десятилетия женатым и радовал канвой случайных встреч, служивших героине просто мёдом.
И вот, договорившись о контакте и надев самый лучший наряд, Анастасия Валерьевна вышла из дома и стала ждать заветное авто - встречаться приходилось лишь в машине, но то являлось даже и изыском и приносило свойский колорит. И вот окрашенная в красный иномарка и страстные объятия двоих.
"Да хватит ты, не вейся, аж сплела. И так ведь настроение не в пир - своя скотина плешь мне всю проела, ещё и ты лобзаться норовишь. Ну что ж вы все, как овцы то, ей богу. Садись, сейчас отъедем, как всегда. В кафе не подадимся только - сегодня времени в обрез. Как спиногрызы там твои? Не болеют?"
"Не болеют... Растут, как шальные."
"Ну и славно. То главное. Ты сама всё по барам своим завываешь?"
Героиня с улыбкой кивнула.
"Эх, кокетка ты моя, кокетка. Ничто тебя, дурёху, не меняет."
"Уж что избрать тут порешила... Что смогла..."
Остановились. Люда явно мало. Да и ничуть он не в помеху сим двоим - ведь стёкла ночи всяческой черней, предусмотрительность над ними потрудилась.
"Ну давай, приступай ко забавам привычным." - раскрыл замок ширинки кавалер: "Истосковался уж по глотке по твоей. Устрой мне праздник, как обычно. Чтоб аж трясло от уст твоих срамных."
Анастасия Валерьевна мгновенно склонилась пред главным органом самца и начала привычные движенья.
"Красота. Давай давай, не замедляйся. Я всё дивлюсь, как башка твоя ходит - взад-вперёд, взад-вперёд. Прям как поршень. Эх, головастик ты мой губастый. Трудись, трудись. Люблю я сей резон."
И вот, добравшись до финала, сношение закончило свой ход. Дама стала самодовольно облизываться, а Павел утирать с калгана пот: "Молодец, хорошо ублажаешь. Горластая бабёнка - сразу видно. Ну как тебе да и не петь."
"Тебе со мною хорошо?"
"Как в колыбели у богов. Эх, сколько лет тебя я знаю, а лучше никого и не встречал. Хотя полно ротастых тоже было. Теперь домой тебя свезу, а сам к себе - опять тащить рутину."
"Ты не скучай особо, если что."
"Да когда там скучать... Ты безумная что ль."
"В выходные заскочишь? Я жду ведь."
"Я в курсах, что ты ждёшь. Коль смогу - заскочу. А пока до подъезда давай и прощаться."
И вот машина высадила гостью и укатила прочь за горизонт.
"Ну хоть немного душу освежила." - вздохнула утомившаяся дама: "Эх, Пашечка, отдушинка моя. И вновь одна я... Вновь тоска да тлен. Ну как вот тут не рваться от печали. Вот жизнь - то горе, то обман. Безысходность да вечные мысли. Пытка... Пытка и только. Бесспорно."
Героиня ещё раз вздохнула и поплелась в задумчивости в дом.

X
Тем временем в квартире астронома ведётся дискурс, порицающий судьбу.
"Сколь всё же чужд сей яви плен пропащий, сколь ненавистен, гадок и далёк. Сколь рьяно чужд и неприятен."
"Чем шире с участью разрыв, тем ощутимее контрастность, барьер меж миром и тобой и факт наличия себя. И покуда лодку не опрокинет, плавать не научишься. Правда время так или иначе развивается по принципу эволюции: прошлое рано или поздно оказывается нежизнеспособно. А сомнения, кстати сказать, - кузнец убеждённости, непреклонности главный творец. И без подобной тут конец. Ведь всё работает, как встарь: сознательность есть в рай входной билет, бесправие - в могилу пропускной. И обличать лихую явь подчас не так уж и накладно. Ведь коварство её, как охотник: попадается в собственные же капканы. Главное, верить в себя и обстоятельств смрадный омут рассудком твёрдым припирать. Ведь и слабцы не столь слабы, и наделённые силой не так всевластны. Главное, верить. Верить и не бояться. Ведь страха замок на дверь прозрения первостепенно и вешают."
"Но как пред бреда ратью не теряться, как ей уметь давать достойный бой? Самой судьбе и всем её бесчинствам."
"Так просто помнить об одном - что на игольницу судьбы есть здравомыслия напёрсток. Лишь раз себя разрушить разрешив, осколков грудой максимум и будешь."
"И ведь порой здесь даже и терять дано, как факт, отнюдь совсем не много. Ведь чаще жизни лишь пусты и до трагедии бесцельны."
"Ну так, в ущелье чтоб попасть, к вершине лезть то и не просят. От идеального покоя до паранойи только шаг. А страх есть демон многоликий. И от него не убежать. Но цепь собаке не хозяин. И ужас нам не генерал. На всё нужна одна лишь воля - как лучший сорт из всех чудес."
"Но столь обманчив мир любой, любой баланс и гармоничность..."
"Чем тише видимые воды, тем на утопленных щедрей."
"И так легко смиренье пеленает, так просто в плен бесправия берёт - стезе потерь безжалостно сдавая да ловко обрекая на утиль."
"Чем дольше срок, тем мягче кандалы. Привыканье ужаснее яда. И отринуть сей дряни стихию по плечу далеко не всегда."
"И столь абсурден зачастую судьбы сценарий и сюжет, столь неоправдан и пугающ, неравноценен и нелеп."
"Так судьба соразмерность не чтёт, не внимает её нормативам. Порой весь мир быть может для двоих. Иль для одной единственной лишь встречи. Сие для участи не диво, ничуть не новшество совсем."
"И так в сей бездне хочется поверить, почувствовать, попробовать, взлететь. И то как раз в провалы ведь и тащит."
"Так призрак счастья чудится и в горе. Уж что про неизведанность вещать. Нам свойственно цепляться хоть за ветер. Но то оправдано едва ль. Коль свет к тебе лишь безучастен. Безразличие человека - дробина, безразличие жизни - снаряд. Человек без судьбы, что ядро без пушки. А надежды... Надежды - лишь пыль."
"И так легко да в темень завернуть."
"Так мир, забытый богом, вспоминается, как правило, как и не удивительно, именно дьяволом. Но тьма - не жуть. Как, собственно, и хаос. Последний вовсе даже друг: чем схоластичнее судьба, тем согласованней итоги. А распутье для дум лишь проклятье, а для ног же - потехи пример."
"И столь несметен этот мир, раздут, огромен и ужасен."
"Гигант судьбы - пузырь, сугубо мыльный. Её размах - лишь фикция, обман. И то с веками неизменно."
"Но так жалко себя ощущаешь в предоставленной доли ролях - бесполезных и строго пустых, обречённых, досадных да жалких."
"Так роль по действию двояка - из умных делает актёров, а из тупых, увы, - рабов. Не привыкайте к безрассудству, умейте встраивать отпор. Ведь жизнь - затейница кривая: решив спасти, способна и прибить."
"Душа - тайник для безнадёги..."
"Так основной удел надежд - пасть в безысходности гербарий. Увы, цветенье таковых плодов для сердца не несёт. Оптимистичною походкой идут обычно в пессимизм..."
"И столь строга отмеренная доля, столь упрям траектории ход. Что, коль вправо шажок или влево - всё, конец да погибель мгновенная."
"Чем уже участи дорожка, тем благовернее маршрут. Для вправду значимых сюжетов сценарий строго лишь един."
"И так краток любой идеал, не живуч, не стабилен до жути."
"Так нынче смысл, что снег весной: долгоигранием не тешит."
"И мир поистине, что ад..."
"Но быль его дано и преукрасить. Ведь смрад малярной мастерской с появленьем художника в рай переходит. Здесь недостаточно идей. Идей и тех, кто их бы делал."
"Но и с идеями на пару, увы. не многим тут светлей. Ведь неизвестность поголовна. И едва ль наперёд и узнаешь, что успехом тебя наградит или опыт бесценный подарит, а что в гибель да ад заведёт."
"Так любая судьба есть дорога, а зло с добром - попутчики лишь в ней. И всё от направления зависит - что именно тут в выгоду пойдёт: со тьмой альянс иль дружество со светом."
"Но что там дальше..."
"Точно только финиш. Пространство - времени дитя, а смерть - рождения потомок. Здесь предсказуем лишь финал. И то как факт и не подробней."
"И вряд ли ум здесь сотоварищ. Коль всё не нами решено."
"Так разум есть лишь сепаратор, что нужное и лишнее границею сечёт. И больше ничего ведь. Лишь механизм деления вещей да хода дел житейских дирижёр. А раз дела лишь смрад да дрянь, то роль его лишь бутафорна."
"И столь хочется положиться на что-то убедительно благое и поистине неумолимое, абсолютно верное и весомое, категорично ценное и обстоятельное. Но подобного попросту нету. А и коль есть, то в виде лишь фальшивки аль дутого пустого миража."
"Так свято кутаясь по жизни лишь во счастье, увы, останешься нагим. Благое воплотимо лишь в надеждах."
"И так по сей оказии скудна, безвестна, холоста и безутешна пустая содержательность стези, так скуп и скверен взятый жизнью вектор, бесславен, сиротлив и обделён."
"Так для отравленного блюда ни вкус, ни качество не в счёт. Нас исконно готовят лишь к бездне - суеты, простоты да дерьма."
"И как ещё в подобном всём да выжить, как разобраться с выпавшим маршрутом и истинность в отпущенном узреть..."
"Лишь изначально зная, что зачем. И по-другому и никак, увы. Не видя суть, на жизнь и не глазейте. Ведь без ключа что двери тут, что стены."
"И так опасен всякий идеал, всяк блеск подобия хоть вескости иль цели. Ведь таковые чаще лишь мираж."
"Чем слаще приманка, тем крепче капкан. А смысл - наживка роковая, зовущая бросаться хоть под танк."
"И столь легко быть вечно не у дел, идти и обретать одни утраты, пытаться и встречать лишь полный крах."
"Так счастья мизерный придаток не мудрено ведь сдуру и отсечь. А чуда участь вечно не легка и чаще в сути попросту досадна - иль век пылиться в забытье, иль догорать за миг бесцельно и даже прах не оставлять. И что ещё и горче, и больнее, что всяк полёт тут строго пресекаем, незримым вето ограждён. И хрупок взмыть над бездной шанс. Чем выше взятые высоты, тем меньше длителен триумф... Но таки рваться всё же надо. Ведь страх от объективности далёк. Один лишь риск - для смерти не гарант, как та же жизнь - свершениям не повод. И жуть, и бред, и безмятежность - всегда гиперболы друзья."
"Но как смириться с тщетностью реалий, с немыслимой надрывностью их дней, пустых, чужих и низводящих, как взять да свыкнуться с бесцельностью надежд, с бессчётностью ошибок и провалов, как жить в сей смрадности стези и уповать на что-то в жизни этой..."
"Так жизнь, она, ж сугубо бесполезна, и ничего уж страшного в том нет: вооружитесь беззаконьем и, как и все, творите беспредел, но, вопреки другим, добру во благо."
"И самое в сей бездне заводное, что, пребывая полностью в разрухе, она с лихвой плодит обман и фарс, буквально затопляя суетой и жирным изобилием бесчинства."
"Излишество - изнанка дефицита. Коль нет чудес, то гадство будет в буйстве. И эта истина бессмертна."
"С таким резоном жить не возжелаешь... Возненавидишь в раз всю быль да убежишь скорей в застенки - во подпол тёмный иль чердак."
"Так жизнь светла лишь для глупцов да по затылку лампой битых. Увы, хорошего в ней нет, при чём нисколько вовсе и нигде - ни в сущем, ни в умишках, ни в сердцах. Ни в замыслов благих апофеозе, ни в дел мирских бесстыжей простоте. Но в ужасе визжать повремените - дождёмся смерти для начала, ну а уж дальше порешим."
"Порешим..."

XI
А в книгами заставленных застенках беседу идентичного уклона ведёт уже другой людской дуэт.
"Вот так посмотришь на людей и лишь дрожь ледяная накатывает, изумлённость да страх неотъемлемый. Ведь лишь смрад да цинизм в них живёт, бессердечность да тяга к обману. К безразличья иронии злой. Где ни сочувствия, ни близости, ни света, один лишь скепсис да садизм." - начал Анатолий Викторович.
"Сие - наследство бытия. Люди крайне любят убивать тех, кто приходит их спасти. Это у них историческое." - заметил без эмоций Степан Игоревич.
"И ведь к себе то даже безучастны. Уж что об оных говорить."
"И, чем судьба заботливей и чутче, тем безалаберней жилец. Знать, здравомыслия навес всей своры общества собой не укрывает. Лишь единиц и тешит тут собой."
"И так живуч уродцев легион: все гады, твари и глупцы, придурки, ироды и мрази почти всегда неуязвимы и плодовиты, как грибы."
"Ну так кривых хребтов и не ломают. Судьба достойных лишь гнетёт, а бесполезных и не видит."
"И так проворны все и всяк - из тех, кто гибелью отвергнут."
"И изворотливость есть прихоть не эпохи, а всё же человечьего нутра. Всё верно видите, юрки пигмеев стаи. И всех верней - не знать о них совсем. Не замечать их живность вовсе. Ведь для чего такой контакт? У безумцев уму не набраться. И нет того, кто б истину глаголел не с целью, чтоб от ней же и отречь. И только в все темень и идут. Других попутно зазывая. Ведь бог для них и не знаком, а дьявол - дьявол уж привычка. И так от первых из людей и до последнего их вздоха. История - талмуд о дураках."
"И столь подобные активны, напором рваческим пьяны."
"Чем меньше разума в мозгу, тем патетичней уст шуршанье. Всех громогласней дурачки. И в идеалах у таких, в числе за культ провозглашённых, как раз тираны да лжецы, пустые циники да бесы. Чем глубже в разуме изъяны, тем чаще чтётся тот за культ. Здесь коронуют имбецилов и гуманистами карателей зовут. И бессердечность не порок, а просто свойство тёплых трупов. Тех самых, что одни здесь и живут."
"И так подчас, увы, трагичен с их мерзкой братией контакт, при чём с настолько мизерными часто, что аж истерика берёт."
"А так оно всегда и было. Чем мельче человек, тем гуще проблематика. Чем крохотнее змей, тем больше яда."
"И так досадно, что и жизнь тебя со всеми ж в паре давит, до дна спуская не стыдясь."
"Так жизнь лишь к олухам беззуба. А коль пытаешься летать, то жди, что мигом же собьёт. И даже трупа не оставит."
"И так то смрад весь сей затеян, что всё к принятию ж зовёт, ко всепрощению тупому, что в сути пакостней, чем яд. Но, всех простив, себя убить захочешь. Осатанешь мигом в раз от сей оплошности вселенской. И всякий смыл, всяк происк светлой мысли безумию отдашь на эшафот, как, собственно, уродцы и просили."
"Так для пропащих поиск есть табу. Ведь в тёмный век быть светлым - святотатство. За тягу к смыслу быль, увы, линчует. Ведь строй калек приемлет лишь своих."
"И их загаженная масса таких же лишь убожеств и плодит - с пелёнок тварей создавая. Вертлявых, жалких и пустых."
"Так в ад маршрут мостится с малолетства. Ведь путь на дно с поверхности берётся, с основ, с исконности начал. И тварь лишь тварь и воспитает. И сей задел у них в крови, в нутра испачканных глубинах. И их потом уж не сменить, не обратить во света степи. Прожив всю жизнь в одной лишь лжи, за правду дохнуть не полезешь."
"И ведь и хвалят ход стези, что их же пачками и губят. Как сами будто бы себя за испражнения лишь только и считают."
"Чем жизнь глупей, тем терпче жизнелюбье. Чем тираничнее судьба, тем снисходительней к ней люди. Патриотизм их сводится к тому, что, коль дебила народил, отдай хотя бы на войну - быть может, сдохнет - станет чище. Увы, в почёте лишь садизм. Садизм да фальшь. Как вся палитра. Без шелухи жевать не модно. Не тот, как видно, колорит. И вряд ли бред весь сей исправишь. Да и бессмысленно оно. Ведь мир воздвигнутый на гибель спасать - не лучшая мура. И так сей люд карикатурен - до пика отрасли сатир. Ведь в одобрении лишь бред. И, чем абсурднее безумства, тем чаще чтутся здесь за ум. Сей мир поистине любить дано, себя лишь ненавидя. Иль от рожденья головы над шеи стеблем не неся."
"И совсем ведь в злосчастной сей пропасти нет - ни в подобии даже малейшем ни истинно безвредной доброты, ни подлинно победного спасенья. Лишь фикция, мираж да в глазья пыль."
"Так чистой добродетели, увы, в сей гадкой мирозданческой трясине просто нету, нет абсолютов, тянущих лишь ввысь, нет света, не разбавленного тьмою, нет к счастью троп - ни сложных, ни простых, нет беззаветно лучшего взаправду. Здесь есть лишь фальшь - подобие одно, приправленное ласковым цинизмом. И, чем гуманней отравитель, тем слаще выданный им яд. А чтоб съедобное бы блюдо - таких тут вовсе не дают. И тянется подобное не век, а целую мирскую нашу вечность."
"И столь ведь жуток и ужасен - и душ, и мыслей скверный строй, столь пагубен натур уклад бездумный - страдальческий, напрасный и пустой, бессердечный, натужный, нелепый, беспощадный, изъянный, больной - столь яростен, бессмысленен и зверск."
"Чернее сажи лишь судьба, черней судьбы лишь мысли люда... Сие константно на лета." 
"И всё, как встарь в безумном мире этом: извращенцы рвутся в ловеласы, сатанисты в церковники, дураки в учёные, а тираны в политику. А мы от жути сей на дно."
"Ну а куда ещё податься... Ведь с богом энные проблемы и есть ко дьяволу билет."
"И так забавно наблюдать земных бесчинств абсурд несметный, столь иронически забавный и переменчивый в ролях - всё наизнанку лишь спешащий неумолимо обратить."
"А таки и водится у нас. Бездарный врун слывёт как прорицатель."
"И столь свиреп у мелочи и черни их жуткий неотступно цепкий хват, столь беспринципен и неистов, преступно пакостен и рьяно тираничен."
"Так провалившихся цинизм всегда сильней, чем победивших. А мир лишь проигравших ведь и полон - досадою побитых тут и там."
"Но мир ведь кем-то сотворён... И как же с ним такое сталось..."
"Так бездарный исполнитель хуже злодейского организатора. И я это сейчас как раз про канцелярию небесную и люд. При глупом писаре и автор - дурачок, задуман мир наш, может, и нормально, да, жаль, увы, убого воплощён."
"Но даже в нём жалается ведь счастья, но так непросто им здесь обладать - сим счастьем, благодатным и святым. Иль хоть покоем, хоть подобием покоя..."
"А так лишь в мире и бывало. И не знать постоянству сему - ни замены, увы, ни конца. Стихийность - кара глобализма, рассудок - частностей алмаз. Ведь счастье это не пространственное, не временное, счастье - это нечто сугубо личностное. Всяк шанс, всяк взлёт живёт лишь в сладком сне сепаратизма, в отрыве от общественного зла. В свечении воспрявшего рассудка, что так легко срывается в обман. И заблуждения - не дым: бесследно рой их не развеешь. И, пусть смятенье и исчезнет, а тягу к глупосям пришьёт. Инакомыслие ж, как яд: с одной лишь дозы покоряет."
"И не спастись ведь от него, не защититься сердца силой. Не скрыться в чуда пелене."
"Так доброты блаженный парус - не власть, увы, для злобы якорей. Не доминант иль казначей."
"И самый траур, ад и страх - не просто в социум внедриться, а быть захваченным посредством прицельно личностных оков, глубинно трепетных и косных - за счёт пожарища любви."
"Чтоб голову сберечь - взахлёб храните сердце. Сей тезис - идол правоты. Ведь плод деструкции ума на чувств брожении лишь зреет. А чувства - поводок идей. И ношей ихней надорвавшись, увы, сгорбатишься аж в пол. Здесь нет натур - лишь злые манекены, фантомы без зачатков от души, с цинизма лишь кипящим жадно ядом. Влюбившись в маску, снимите человека. Ведь сердце в долг не отдаётся, лишь безвозмездно, просто так - эгиде бессердечия во имя. Да доброте и логике назло."
__________________________________________________________

XII
В щедротах комнатного рая сидит компания двоих - Василий Егорович и пришедшая вновь Анастасия Валерьевна. Ведут елейную беседу и наслаждаются друг другом - от и до.
"Ну что, мой сладкий мальчик дорогой, вот снова я тобой одним болею... Что голосок мне твой расскажет в этот раз? Чем душу обласкает и утешит?"
"Я люблю тебя, прелесть моя. И об этом тебе и вещаю. И не могу молчать о том ни дня, ни мига не могу бывать в разлуке, как ни иголках, вечно в ней сидя."
"И я, родной мой, так же убиваюсь, всяк совместный наш раз, будто чудо, ценя. Я без тебя и не дышу то даже - всё тоскую, печалюсь да жду."
"Я так счастлив знакомству сему, так немыслимо рад и доволен. Так беспечно мне в ласке твоей, так шикарно, приятно и сладостно. Словно в рай всяк наш раз уношусь без гиперболы. В колыбель первородных небес. Мне ничто, кроме нас, не мило. Всё и вся безразлично в реалиях, только ты мне в них смысл мой и свет, только ты тут отрада бессменная. Ты спасение, ангел и бог. Ты мне всё. Ты мой воздух, мой космос бездонный. Все надежды мои лишь в тебе, все отрады моменты и проблески. Так шикарно, так сладко вдвоём. Я и в мыслях представить не мог, что бывает на свете такое. Что способна душа так летать, так пылать и настолько быть нужной. Это нечто. Я даже не знал, что похожее может быть правдой, что вольна наша грешная быль столь великую радость исполнить. Я с тобой, как в эдеме священном. И ничто не заменит сих чувств - ни одна из стихий яви призрачной. Ни одна из затей иль стезей."
"Как приятно мне это всё слышать. Я так счастлива рядом с тобой - как и ты. В высшей мере подобия. Как окрылённая сижу. Такая славная благая беззаботность. Ты просто чудо - от и до. Я так рада, что ты мне попался."
"Я нашу встречу новым личным рождением чту - до тебя я никем ведь здесь был, ничего тут не знал из хорошего - ни малейшей отдушины ввек не имел, ни любимым, ни любящим не был, только небо напрасно коптил да еду прожирал. Как в болоте торчал - гнил да маялся. И не верил - ни в чувства, ни в рай, ни в возможность быть нужным и кем-то да понятым. Здесь лишь мрак для меня был открыт, неприязнь, оскорбления, чуждость, грязь насмешек да тщетность отказов. Всё бутафорским лишь казалось, несерьёзным, пустым и поверхностным. Столь тупой представлялась вся жизнь. Столь немыслимо гадкой и скверной, столь никчемной, противной и злой. А сейчас - как в алтарь я попал, как в какую-то жилу спасения. Так роскошно мне в страстности сей, в рьяном трепете душ наших страждущих. Ты мне всё: весь мой повод и смысл - и дышать, и стремиться, и буйствовать. И пытаться, и верить, и ждать. Ты мне всё - без сомнений хоть мизерных. Без тебя мне лишь гибель, бессмыслица, ад кромешный - дрянной и сплошной."
"Ты такой несказанно хороший. Просто золотце, солнышко, чудо. Я люблю тебя, знай это, мальчик мой. Будь всегда только счастлив и рад."
"Я с тобою лишь счастлив единою."
"Ты со мною, любимый. Со мною. Меня хочешь? Возьмёшь меня сладкую?"
"Во беспамятстве высших из чувств."
"Ну и славно. Бери меня полностью."
И опять страсти пламенный акт. И опять бесконечность лобзания. И разлука. Но только на день.

XIII
И вновь на время отойдя от спутавшей любовной атмосферы, Василий Егорович расположился близ Бориса Владимировича и углубился в философскую муру: "Как ни крутись, ни бейся грудью, и мыслью ум ни сотрясай - никак судьбы не осознать, не раскусить её тенденций."
"Так умозрительность людская близорука. И быль видна лишь зрительским, жаль, глазом - без замыслов, без истин и без тайн. Иначе просто не дано."
"И столь строптив сюжет её реалий, где что угодно люд с собой творит. Да и с тобой ещё на пару. То разлетаясь, то сходясь, то мир грозясь сей опрокинуть. И как такое им дано, судьбы отпущено контекстом..."
"Так люди с людьми не играют, играет только бог. Их действа - плана только пункты, земной сценарности ходы. Где все эпохи - главы пьесы. А все и каждый - лишь шуты."
"И так странна реальности картина - в текущем и в утраченном былом, столь сумасбродна и странна..."
"Так память - труп времени, падаль. Она эфемерность, туман. А мир лишь извечная стройка. Всего, что уйдёт в никуда."
"И так непросто строить смысл и цели. А уж тем паче достигать."
"Так в идеале блюдо кирпичей вкушается с цементом лишь в дуете. Вне шансов действия мертвы. Тем более в посредственности скверне. Но куцых средств одной идиотией идейность цели твёрдой не затмить. Коль вправду хочется благого, то добьёшься. Пускай и адовой ценой."
"И так посмотришь на людей, и столь горазд то их пошиб на критиканство, на изъязвленье да упрёк, укор и пылкость порицанья, что прямо со свету изжить тебя хотят, хоть жизнь свою им подари иль под огонь под шквальный бросься."
"Осуждение - маркер греховности. Критикуют всегда только те, кто всех больше как раз и виновен."
"И страждеть в чаяний благих апофеозе уже подавно не дано - ни созидательности верной, ни чудес. Одни страдания да муки."
"Так муки - модернистское блаженство. Прогрессивизм. Не более того."
"И так тут просто жизни гаснет свет, задел судьбы любой, чуть взявшейся, круша."
"Так в этом случае сугубо всё понятно. Ведь тусклый пыл подолгу не гнобят. Короткие хвосты порционно не рубят. А большинство из жизней лишь фиктивны, скудны и идентичны перегною."
"И так непросто взлёты отпускать."
"Второстепенная победа на вкус, увы, что проигрыш точь в точь. Приятен разве что триумф. А остальное лишь бесцельно."
"И как от фикций плена ни беги, в их буйство, жаль, в итоге и уткнёшься."
"Боязнь иллюзий - их же и строитель. А от гряды минимализма творить, увы, и побежишь. Ведь тот же мир стоит на чём угодно, но спотыкается всегда на пустоте, с которой всё пытается проститься."
"И чуть попробуй что-то оправдать в его лихих и траурных пределах, хоть нечто светлое в реальности узреть, так в раз издержек тьму найдёшь."
"Любя пиры, люби и войны."
"И так непросто мир сей образумить, в логичности канву да обратить."
"Ну так идейности смычок к цинизма скрипке не приладишь. Не те у были тут основы, чтоб адекватною ей быть. И гуманизма сцена ненадёжна - как ни взгляни, а всё сезон злодейств. И логика, что разуму, как щит, подчас, увы. совсем безвластна, со стойкостью лишь в паре хороша. Но коль напор прямолинеен, то всё шансов пощедрей. Ортодоксальный ведь грибник до ягод строго хладнокровен."
"И осознаешь так сей свет, проникнешь в сущее поглубже, и сразу никнешь и гниёшь, хоть прежде был и благодушен."
"Для сердца хватит и подвала, а для ума и жизнь тесна."
"Но и душа заплёванней, чем урна. И не успеть за фактов кутерьмой, чуть чуть запнись - а мир хвостом уж машет."
"Так жизни мутная вода стоячей точно не бывает."
"И вроде в многом мир и преуспел, столь многим всласть уже обжился, себя излишеством вещей да быта суетой заполонивши. А нет идейности огня."
"Так полнота избытку не подруга, максимализм пресыщенность не чтёт. Нужна лишь мера, прорва неуместна."
"И в осознании сего не много к жизни тяготенья."
"Так жизнь - забава для глупцов, а смерть - для гениев игрушка. Где есть лишь бездна да надрыв, а вся гармония - лишь призрак. Покой - неведенья дитя. А дней вменённых беззаботность - лишь несмышлёности есть плод. Но осмысление и поиск - жаль, тоже траурная степь. Безответность - изнанка вопросов. И лишь случай спасенье несёт, лишь удачи крыло неземное. Лишь счастья опыт столь благой. Взаправду к чуду прикоснувшись, за суетою не пойдёшь. Идеально блаженный момент равнозначен вечности. Всё же оное - бездна."
"Но не понять - где злоба, где добро, ведь всё тут заплелось в единый ворох. И оттого одна лишь боль."
"Так ночь с фонарём - двух любовников пара. Что играют, увы, за одно. Истинно видевший шторм ненавидит именно штили. А боль и впрямь аналог бытия, того, что жив, тебе напоминанье. И жизнь чудес и не сулит, не обещает даже близко. Ведь современное спасенье на вид практически как смерть."
"И так непросто ведь нутру, так не комфортно и постыло."
"Душа - сознания рабыня. А в нём, как водится, дыра."
"И лишь бездною мир обнесён, ран, досад да обиды забором, где обман посеместен да боль, безысходность, цинизм да враньё."
"Так правды занавес прозрачен. Её почти не уловить. А ложь - настырная ведь гостья, ломиться ей не привыкать. И в счастье путь любой, увы, - дорога чаще без финала. Иль с завершением в аду. Ведь к дьяволу по любой траектории можно дойти, даже по ведущей к богу. Подобная то, кстати, для доставления в котёл как раз всех больше тут и популярна..."
__________________________________________________________

XIV
И снова и похожая квартира, и идентичный диалог. Анатолий Викторович привычно начинает:
"Как всё ж страстей обманчива природа, как переменчив действа их исход - то в рай безропотно проводит, то в ад швыряет без труда."
"Так ветер всяк уместен лишь попутным. Везение неверный ведь партнёр, не преданный - особенно к растяпам." - протянул Степан Игоревич.
"И не понять тут ничего, не предсказать и не спредвидеть."
"Так нет у прозорливости той меры, чтоб от интриг умела оградить."
"И всех страшней ведь даже не интриги, страшнее именно поддаться, к людской распутице примкнуть - в нещадный общий омут гнусно пав да в суете их пустошной растаяв."
"Не бойтесь этих дьявольских засевателей: в истинно добром сердце зёрна зла не взойдут. Сие ведь даже и смешно - быть за добро и зла бояться. Побольше думайте и бдите. И чаще осмысляйте. И, чтоб сомнений точно не водилось, поменьше контактируйте с людьми. Не к добру это хобби дурацкое. Что возьмёшь то от стада их адского - спесь лишь рьяную, дурость да фарс, пыл амбиций шальной и немереный. Но на одном раздутом эго до неба вряд ли долетишь. Тем более, коль зреет то в уродах."
"И как бесславен всё же были крой, что, даже в лучшее попавши и жизнь от дряни оторвав, увы, останешься всё в той же безнадёге, в плену всё той же повсеместной грязи."
"Так воспарив над суетой, её же видеть и продолжишь. И так в ней и погибнешь - как и все."
"И столь шаблонен гибели пример: едва попал в её стезю - и всё, финал не за горами."
"Так бездн размерность трафаретна: шагнул и вечное пике. И непросто мир сей устаканить, все бессчётные бреши заткнуть. Избрав модель противовесов, баланса долгого не жди. Извечный бой - до мира не дорога."
"И так непросто ад сей осознать, саму абсурдность повести вселенской."
"Душа подкованней ума. К трагедиям, в отличие от бреда, уклад людской поболее готов."
"И как не сгинуть нам тут только, не сникнуть, не затерявшись средь других, не скрыться в траурности общей, в бездонной речке суеты, где ни высот, ни личностей не видно, лишь рыл да мракобесия навал."
"Так в бездн беде акцентов строй лишь важен: к пространства бездне судорожно припасть иль временной беспечно покориться. Средь мира трудно выискать Олимп - себя, предназначение, уместность, логичность пребывания и роль, не ту, чтоб лишь корила да стесняла, но это всё пространства лишь беда, текущего воспетого уклада, где предлагают смрад один да боль, а жить разумно в вечности лишь рамках, не социума нормам припадать, а бога и вселенной быть адептом, работь над сознаньем, над душой, а не над местом в лестнице профессий и не куском, послаще да жирней. Живите так, чтоб помнили веками. Не на Земле. А там - на небесах. И так бы только и стараться, но, жаль, досаден гибели расклад, исходов и акцентов расстановка. Ведь наибольших бед плоды счастливцам всех охотней и подносят. И тьма свечению не пара - не сотоварищ никакой, антагонист, при чём конкретный. И их вдвоём не совместить. Чем больше змей, тем меньше змееловов. Уж так, увы, устроен мир."
"И в нём важна ещё и роль, извне вменённая весомость, сюжет и цель твоих дорог."
"Угу, утопленник для рыб, увы, ничуть не заменитель. Чужая роль играется лишь криво, коряво, неумело и вразнос."
"И нет мотивов сутью измениться, рвануться стать готовым и сгореть, нет поводов к цветению припасть, став биться за увлёкшее вдруг нечто."
"Чтоб быть идти готовым до конца, есть смысл сперва дойти до середины. Нужен чёткий и явственный опыт - тот отличный от мук суетой. Да и прозрение... Без стигм его никак. Мировоззрение ж, что линза. И, зная то, понять вполне легко, что яви фокус и картинка лишь свойств его всецелый плод. Весь мир лишь порождение рассудка, интерпретация неясно и чего - а может вовсе в мозг транслируемый ужас - как средство искушения ума примером бесподобного безумства. Ведь яви может и не быть. Как и истории, и бога. Растопчите, разбейте сей мир, разорвите его наваждение, разгромите тотально и в хлам. Станьте господом сами. Обратитесь в триумф, в торжество - над руинами сдохнувшей были. Мне сих идей спектральность по душе."
"Да я, коль честно то признаться, с удовольствием тоже б сей мир растоптал, да вот только пока не горазд... - боюсь, подошва тонковата."

XV
Средь доброго засилья изо книг, в привычно беззаботной атмосфере, скучает пара страстных двух сердец - Анастасия Валерьевна и приверженный ей Анатолий Викторович, смакуют наслаждение друг другом и медленно верстают диалог.
"Мне так безмерно хорошо, так несказанно безмятежно и спокойно, так отчётливо сладостно рядом с тобой, так легко, так чудесно, комфортно и рьяно приятно - как во райском блаженном саду, как в небесного кроя пристанище, так несметно отрадно и сугубо безоблачно, так уютно в любви твоей ласковой да в неподкупной откровенности всесильной, что лишь меж нами в сим масштабе и царит. И нет мне оной власти, чувств сих кроме, нет, личной верности помимо, ни законов, ни правил, ни догм. Только ты мне указ и хозяйка, только ты мне всевышний устав."
"Я знаю, драгоценный, знаю. Ты чудо ненаглядное моё. Такой хорошенький, такой во всём необычайный, такой прелестный и родной. Такой волшебный, ласковый и нежный. Самый преданный, чуткий и лакомый. Самый нужный и самый желанный."
"Столь приятно сие сознавать, столь глубинно бесценно и сакраментально трогательно, столь радужно, тепло и лучезарно... Столь упоительно мне нынче, столь небывало превосходно и несравнимо вдохновенно - в этой ангельской бездне контактов и негасимом пламени страстей, в апофеозе беззаветной обоюдности, в святейшей трепетности благостном господстве, в альянсе в чуде сросшихся сердец, во кристальнейшей заводи богом пропитанных чувств и во столь редкостной гармонии порывов неразлучностью скованных душ, до конца убедительно верных всепоглощающей безукоризненности двух до монолита свитых линий судеб. И ни на что наш рай не променяю - ни на какие царства, злата и дары, ни на какие изобилия щедроты и ни какую оную канву. Не отдам и во бреде предсмертном животворящий и пьянящий наш оазис плодородия истинных чувств. Он мне всё - и стихия, и тишь, мекка чуда и рьяной свободы, полноценности доли земной, уводящей лишь в свет добродетели и растворяющей все бедствия надежды. И ни сомнений, ни раздумий не имею, что ты есть лучшее, что было на земле. И так легко, так невесомо в торжествующем буйстве идиллии, нас невидимой нитью связавшей. Всё ты собой в судьбе заполонила - все закутки и пристани души, все мысли, побуждения и планы. Везде и всюду только ты..."
"Да, сладость, всюду я теперь. Везде, везде, везде, где только можно. И это ведь всецело хорошо. Никуда тебя, золотце, я не пущу. Ни на шаг."
"Так долгожданен каждый твой визит, каждый миг, на двоих разделённый, каждый вместе потраченный час."
"Да, родной. Весь тут мир только наш с сей поры. Давай, идём ко мне поближе, возьми меня - по-всякому и всю."
"Иду, моё сокровище. Иду, мой ангел, самый самый драгоценный."
И вновь соития распахнутая степь. И вновь столь изумительная близость и обоюдности влюблённой дурманно будоражащий нектар.
________________________________________________________

XVI
И опять на двоих диалог:
"Как всё же сложен жизненный баланс - ментально-чувственный столь зыбкий вечно индекс, дающий шанс на мир земной без яда нравственного примеси смотреть, и суть при этом видя всю, и от надрывности не маясь."
"Так восприимчивость в настройке верной - редкость. Подобной сбивчивость близка лишь да искажённости порок. Структурно-сущностных дефектов неумолимо гиблый спектр. Да всё ж и с ним бороться можно, порою даже и во плюс. Лишь трезво в мира ширь взгляните да, обстоятельность избрав, идиотизм оставьте идиотам, а остальное всё себе. Забудьте вовсе мира факт - сие лишь просто наважденье, искусно впаренный обман."
"Но жизнь не дым - руками не развеешь, хоть та внутри и подлинный мираж. Не запоёшь в ней голосом своим."
"Души оковы в разума догматах. Да в принципов отраве мозговой. Ведь счастья главное ворьё и есть обман да боязливость. Но настоящих сумасшедших с ума так просто не сведёшь. Коль впрямь в действительность не верить, то жить начнёшь сугубо вне. Ведь были пакостный мираж лишь силой мечт и разгоняем."
"Да, змей доверия кусает только в душу, но редко вовремя, увы, его сличишь. Ведь быль быль скудна, немыслимо пуста и оттого щедра на вечный поиск, на радость даже яду всякой лжи."
"А так всё время и водилось, ведь смысла дефицит не одинок, избытком безрассудства устаканен. И сей гармонии отринуть не дано. Не суждено - ни силой, ни упорством. И быль - не тайн, увы, сундук, а заблуждения корзина, где и ума пылится тщетный грош."
"Но мир ведь в целом даже конструктивен. И все проблемы в нём земные всё чаще лишь с решением идут."
"Полезность - правды не гарант. Решения - не средство от проблем. Победа - не лекарство от войны. Ведь правильна лишь мира перманентность. И если бог от дьявола лишь средство, то он и есть его слуга. Решения все разные сии ценны ведь лишь в компании с проблемой. Но страшно это осознать. Что всяк спаситель - гибели агент. Но так и водится уж смыслом умудрённым - лишь в ужаса конвульсиях пылать. Чем глубже мысль, тем робостней мыслитель. Чем мир сложней, тем проще дуракам."
"Но как себя не чувствовать ошибкой, изъяном на всеобщем полотне?"
"Так от обид нутро целить лишь полноценность правомочна. Лишь опыта живительный пример. Без секса секса не познаешь, без неба крыльев не спасёшь. Коль вас взаправду не любили, то вы прожили как дерьмо. И как себя дерьмом не ощутить? В таком сюжете именно никак. Без ног гулять не побежишь. Без счастья чуда не почуешь. Что участь даст, то и возьмёт. Шутом удумает устроить - шутом и будешь весь свой век. И были край, увы, не в смерти - в потере истинного я. И жизни факт уже для горя повод, тем более - коль вашей иль моей... Для горя да трагичной долгой скорби, до гробовой практически доски. И что уж за удел такой, коль без слёз не распробуешь вовсе."
"Тут везёт только мёртвым и не родившимся. Вторые - так вообще счастливцы."
"Забываете. Ещё дуракам."
"Но для чего подобный мир? Для некой прихоти? Для нечто? Для чего?"
"Есть океан, затеянный для капли, и он и называется судьбой, а капля - я... иль вы... иль, может... иль, может, кто-то и другой..."
"И ведь, как все, умрём однажды, едва ли каплей этой быв."
"Так тела смерть - для духа воскрешенье. Подохнем и прозреем от всего."
"Да тут хоть просто бы подохнуть..."
"Я верю - сможем как-нибудь. Ведь жизней вечных не бывает."
________________________________________________________

XVII
Так случается в мире сим бренном, что всё тайное часто спешит хоть отчасти да сделаться явным. Вот и доселе жившие лишь врозь и никогда не знавшие друг друга Анатолий Викторович и Василий Егорович оказались взаимно осведомлены и, разумеется, весьма сим были вогнаны в конфузность. И не измолвить и потребными словами, что конкретно сей факт породил в их персональных ценностных системах, но результат есть результат и, как итог, личиною развязки явилось чёткое наличие нужды до изъяснительной направленности встречи и беспристрастного резона поквитаться, расставив россыпь точек да над i. И вот сейчас раздавленный махиною досады Анатолий Викторович, едва вчера лишь удосужившийся оком лицезреть представший непосредственно открыто подсудный лиходейский инцидент неверности прямого эпизода, приведшего в неистовую ярость и породившего собой глубинный нравственный коллапс, грозящий разрешиться лишь фатально, во всю нервозно собирался во стан к жизнь надломившему врагу, безрезультатно пробуя унять беспощадное пекло эмоций, облачивших чертоги рассудка в непроглядную скверную муть, приправившую всласть тлетворным вздором и без того вразброс и невпопад кишащую в извилин чаще мысль.
"Что же делать мне с сей неурядицей, столь незадачливо и нудно неприятной и столь неладно поднагадившей в нутро... Что ж предпринять в трагедии такой? Хотя к чему всё домыслы лепить, кривить, юлить и извиваться, без карт гадая на авось, всё ж, день белый как, ясно - убить, и пьесы фальшь с концом, убить и только так дух и утешить, убить, и всё, убить - не думая о ветреных издержках да колебаний порчей не мараясь, а то всей ядовитой и больной слабохарактерности шлаком забиваясь да к мягкотелости в трясину норовя, что в окаянной хилости дрянной да в бестолковости одной лишь и сподручна, дано прийти без спору только в ад. Да, так и есть, убить и только так."
Герой зашёл на кухню и, окинув утварь взглядом, достал лежащий на примете нож: "Ну вот - хотя бы им, к примеру. Орудие - ведь дело постороннее. Важней сам факт исполненной игры. А детали... Детали - лишь фарс."
Анатолий Викторович накинул полог куртки и, хлопнув дверью, вышел за порог на своевольное вершение порядка. Вдоль опустелой каменной террасы, затем за угол, далее мостом и парой незатейливых кварталов, и вот он - лобной местности пошиб: состаренный ветшаньем куцый дом с косым крыльцом да ассорти оббитых ставень.
"А я запомнил, и всерьёз, сей морды очертания и образ. Теперь не спутаю - увижу и из ста. Дождаться б только. Дальше кон за малым."
Период неизбежного простоя, неотвратимого во тяжкой долготе и до неистовства занудно неживого, увёл ментальность в муки ожиданий, застав врасплох рутинностью минут и нестерпимо давящею скукой, и вот, всего три вечности спустя, из захудалого подъезда неторопливо выбрался на свет таки изволивший покинуть стены дома поникший и потаскано неброский, весьма степенный и зажатый силуэт столь предвкушаемого архи-супостата, затопавшего скромным дробным шагом прочь вдоль обшарпанной обительской стены.
Анатолий Викторович автоматически встрепенулся и в шаг с полтиною настиг плечо врага:
"Ну что - дорожки сочтены, я вас намеренно запомнил и вряд ли от живого отступлюсь, ваш век сейчас сведён к сему моменту, посему убегать не советую. Ну что ж - начнём тогда допрос. С какой же директории и стати ваш жалкий тут верстаемый черёд удумал да схлестнуться личным рылом с судьбы моей священною звездой, с души и чувств всевышним талисманом - пленительною ангельской мечтой. Я сердце наизнанку извернул, а ты, урод и расхититель, своей сугубо постной мордой в калашный, видите ли, ряд - в чужой эдемовой купели частную приватность вне всякой чинности полез. Аль вседозволенность дикарскую привили? - так рьяно участи ломать да единения незыблемые рушить."
"Вы здесь часом про что?"
"А то твой кумпол сразу не просёк - ты что мне воду, гнида, мутишь? Я про Анастасию Валерьевну толкую и трещу. Как покуситься на неё да вздумал, как только взял да и посмел?"
"Пошли - коль так, то отойдём."
Герои взяли путь в подъезд и вскоре были дома у Василия Егоровича.
"Ну садитесь, раз так уж взялось. Что за претензии у вас и за сюжет?"
"Знать хочу - всё и вся. Мне положено нынче. А сюжет раскрывать подождём, твой сперва на мой суд изложи."
"Что именно? Об Анастасии Валерьевне обмолвиться побуждаете? Так тут двух фраз объёмом не спастись, не уложиться. Но, быть стало, для громадья беседы нашей будет ход. Вы всей сути подробностей жаждете - от начала и дальше от дня и ко дню, от истока к имеемой заводи, что ж - буду, значит, многословен, коль оных треб контекст не задаёт. Так было, что по случаю однажды во слякоти бедняги октября забрёл я как-то во до лучших надежд изыскании в наш заброшенный всяческим богом удручающе праздный кабак, в раз с утробой разгульной смешавшись да средь вольности шумной осев. Тогда то и привиделось мне чудо. Иным каким-то термином назвать и не могу. На сцене, дыма копотью набитой, возник сугубо божий силуэт - столь совершенный, чистый и святой. Притягательный, нежный, безвесный. И словно мир сам под руки поднял и утянул тогда меня в гримёрку. И там остались с глазу мы на глаз и сразу завязали милый говор, а после побрели сквозь ночь ко мне - в вот этой вот обители каюту. И тут то и случился весь пожар натур двух наводнённых чадом страсти. Так сладостно, так знойно и прелестно тех грешных уз соитий всех сортов объял нас бесподобный монолит. Как в рая дверь нутро моё впустили, как в небо обмакнули вплоть до пят. И вот, с минут тех несказанных, и стал альянс наш крепнуть и расти, со днём любым лишь силу набирая и до вершин заоблачных неся. Да устремляя в пиршество единства, в заботы упоительный елей да в незабвенные чарующие дебри всесильной добродетели земной, спасительной и строго чудотворной, единственно тут властной и бессмертной, назначенной являться сразу всем - и жрецом, и пророком, и светом. И так был соткан всякий день - в предвкушении новых начал и ожидании привычно пылкой страсти. И ничего мне лучше не казалось - чем просто двух сердец святой комфорт. А тут меня схватили вы и я узнал, что сказка будет бита. Что не за мной лишь праведный алтарь. Теперь и вы излейте всю сюжетность - каким макаром вклинились в наш мир."
"Да, ситуация заведомо плохая, трагичная, я даже бы сказал." - после траурной паузы мрачно ответил Анатолий Викторович: "А я то и помыслить в век б не смог, что так всё гибельно случилось. С октября, говорите, знакомы?"
"С середины конкретной его."
"Это горькая правда. Больная. Я с дебютной недели ноябрьской с божеством её райским знаком. Шёл тогда и столкнулись - как чудом, как всевышней рукою свелись. И всё в раз в тот заход и случилось. Так отчётливо ночь та запала. Не в умишко, а в душу - в нутро. Так отрадно и рьяно мне было. Слов не будет, чтоб всё передать. Столь священным в раз образ её оказался, столь бездонно глубинным и всецело до самых сомнительных стигм не случайным. И растаял я в этом раю, растворился. Без остатка мгновенно пропав - во взаимности свет вознесясь да во чувства щедротах исчезнув. А потом мимоходом узрел вашей пары прогулку вальяжную и чуть в шок коченелый не впал. Я убить вас сперва порешил, а теперь вот в раздумья в раз канул. Вот вам нож. Посмотрите какой. Вашей глотке предписан был явственно - меньше часа, представьте, назад."
"Да, увесистый гость. Укокошили б в миг - только так. Эх, судьба - что творит с нами грешными. Чем же будете встречу венчать? Морду бить мне наотмашь изволите?"
"Обождите, ну что же вы так... Битой мордой нутра не утешишь. Я не знаю - как быть, не рискну утверждать, что принять, что на смуты проталину бросить. Не побегаешь, жаль, в тупике, не наполнишься, пусто коль всюду. Давайте, я вам позже дам ответ, обождав, поразмыслив сперва, а уж после сведя всё к решениям. Ко поступков и дел череде."
"Хорошо. Принимаю ваш выбор. Нет в распутице спешному мест. Эх, сошлись же ведь карты да звёздочки. Угораздило ж сущего кон в столь паршивую сцену да выплюнуть. В самый смрад безнадежной канвы."
"В самый смрад. В самый ад недвусмысленный. Во надрыва слезливую глушь. Я вам завтра письмо напишу. А пока на сейчас разойдёмся. Нож оставьте - пойдёт за трофей."
На сим месте без слов разминулись.

XVIII
Во бессменном засилии книг, охватив помрачневшую голову, бьётся в мысли потухший Анатолий Викторович, сокрушается тяжкой тоской и печалится едкостью муки.
"Ну вот и точка невозврата. Необратимый интервал. Конечная на векторе распутья. Ну вот и приговор. Засада тьмы и сущего насмешка. Как вышло так, как всё таки стряслось. Ещё вчера убить хотел мерзавца, а нынче сам таким же стал. Ведь он её взаправду крепко любит и встречен был поранее меня. И столь же искренне и чисто уповает на полноту сих рьяно жарких уз. На свет нутра, пылающий пожаром и на отдушину забитого ума. На редкий шанс нативной полноценности, на содержательность, оправданность пути, весомость каждой прожитой минуты и значимость того, к чему прилип. На подлинность начал, стремлений и порывов. На безвременность выбранных истин и незыблемость личной канвы. На осознанность взятого счастья и безбрежность взаимных страстей. На ответность, заботу и чудо. Чудо в ближнем, в объявленном всем, чудо в малом, но малом бездонном, малом, сделанном смыслом всех дней, всех шагов, начинаний вздохов. Где наполненность - лидер палитры, где фон жизни всегда обоснован, содержателен, светел, ознаменован поводом для сил и полезностью собственной были, уникальностью всякой минуты и упоённостью являния собой. Ведь он аналогично, как и я, желает счастья, вескости, уюта, наличия мотивов быть и жить. И ведь из нас двоих один остаться должен. Иному варианту не бывать. И не выплеснуть боли всей шквал, что сейчас во грудине моей нескончаемым бедствием вьётся, раздирая мне тушу нутра. Ведь почему достоин только я? Почему мне счастливым являться? Разве я заслужил, отвоевал? Как ведь знать, для кого то нужней, для кого вожделенней, полезней. Я ведь такой же, как и он. И вряд ли чем-то совершенней. Разве я всяк свой раз лишь герой, разве истинно свят и безгрешен. Разве должен его я ужать, обделить, покарать, отодвинуть. Ведь в оппоненции напротив не выскочка, не гнусный потребитель, а тоже настоящий Человек. Столь же искренне - так же, как я, ожидающий счастья и чувств, ожидающий чистой любви и открытости ближней натуры. Столь же грезящий правом на явь - на все лучшие свойства реалий, на логичность и верность стези и тепло обоюдной души. Почему отступить должен он, а не я? Почему? Ведь справедливость же меня никоим бонусом отнюдь не одарила. Как быть... Чем дело довершать..."
Герой достал из ящика бумагу, вынул ручку и начал писать. Письмо слагалось не легко, но время делало своё, и, час спустя, посланье завершилось. Анатолий Викторович неторопливо поднялся, снёс письмо до почтовой коробки и поплёлся обратно домой. На улице довольно хорошо - приветливо, красиво, благодатно. Эх, мир, знавал б ты - что внутри...
И вновь квартирная дыра.
"Уж, что решили - тем и заживём. Чем начали - тем, видимо, и кончим. Тоской да к беспросветности дорожкой, билетом с неоткуда в никуда." - герой неспешно отдышался, достал из пасти кладовой лежавшую без миссии верёвку, забросил на чугунную гардину, отмерил подходящую длину и, свив не самый сложный элемент, накинул круг петли себе на шею.
"Прощай, действительности твердь. Надеюсь, будет всё, как я задумал. Прощай, ход времени, теперь вам без меня."
Стул рухнул, тело онемело.

XIX
Немало дней, пропитанных печалью, бывало у Василия Егоровича. Не мало куцых, глупых и досадных - любых давал сей жизненный маршрут. Но нынешний особенно был мрачен - пришло письмо Анатолия Викторовича, прощальное, как к горю оказалось. И вот сейчас герой, в кровь стиснув зубы, читал хромой раскосо мелкий текст:
"Приветствую я вас, Василий Егорович. Пишу то самое письмо, да, жаль, последнее, как в суе здешней вышло. Я думал, рассуждал, терзал свой ум и душу теребил тоски наплывом, пытался выбрать, поразмыслить и принять - что выйдет тут логичней и трезвей. И лишь к немногому свести сумел всё действо. Нас двое, а она, увы, одна. И сами понимаем мы прекрасно, что не бывать обоим в счастье нам. Но счастье быть обязано, должно. А значит, надо делать чёткий выбор. Нелёгкий выбор - тяжкий, непростой. Но нужный, неизбежный, судьбоносный. Разбить предписанный на после всё и до. И странный в голове моей несносной ютился червь, решал сие когда. Но, быть чему, того ведь не отринешь. И выбор сделан тем, какой уж есть. Уйти решил отсюда - я. Когда читаете сие - меня уж нету. Болтаюсь где-то во петле. Наверно, даже дюже посиневшим. Но то для вас великий ведь презент. Подарок - от меня и от реалий. Но я так просто не уйду - заветов вам немного набросаю, чтоб поспокойней было мне в аду. Любите Анастасию Валерьевну - жадно, рьяно, до самых высших происков тепла. Нет так - как раньше: больше во сто крат, и за меня ведь рай дарить придётся. Любите без оглядки и забот, всем сердцем, всею сущностью своею, сгорайте в этой пламенной любви. Пусть только счастье вам на пару будет. Пусть каждый миг свой будете в добре - в идиллии и чувства, и телес. Любите так, как только это можно. Всецело, непомерно, до глубин. Это главная треба и просьба. Пусть это будет яркая картинка, красивая, шикарная до грёз. Пусть будет вам не хуже, чем в эдеме. Тогда и мне спокойней станет гнить. А во-вторых приятель есть один мой - Степан Игоревич, чудный человек. Позаботьтесь, прошу, и о нём - я ваш адрес ему набросал. Коль придёт - не гоните, болтайте. С ним беседа порою, что мёд. Ну а в оном - живите на всю. Будьте лучшим везде и во всём. За себя и за смерть мою бренную. Прощайте. Встретимся едва ль. Всех благ.
С надеждой.
Анатолий."
"Какой немыслимый кошмар! Ведь человек погиб меня лишь ради. Он так несметно и привержено любил, что даже жизнь отдал Анастасии только лишь в угоду. И ведь вот так пожертвовал собой - убил себя, и глазом не моргнувши. А ведь простой библиотекарь - забитый, скромный человек и со столь чистой мощною душою. С такою силой личного нутра. С такой решимостью и стоическою волей. Вот это да. Вот это Человек... А я... А я? Ведь я то нынче жив. И почему так вышло - коей волей - что он погиб, а я сижу живу. Чем лучше я? Чем краше иль нужнее. Чем правильней мой мыслей ход иль быт. Чем я весомее? Чем я то заслужил? Ведь я такой же, как и он. Ничем не краше, не полезней, не умудрённее судьбой. Коль расценить всё объективно, то я здесь сволочь и подлец. Как я могу принять такой вот жест? Как можно на костях единство строить... Ведь я живу, а он подавно мёртв. А я живу. За что, совсем не ясно. Я же просто уродец теперь - коль чужой благодатью согреюсь. Столь шикарный поступок и жест. Разве я примирюсь, посветлею. Разве жертвы подобной сумею забыть... Разве есть у меня хоть какое-то право солидарным теперь с ним не стать? Вряд ли... Вряд ли, увы. Путь один. Значит, плыть нам единою лодкою. Об Борисе Владимировиче похлопотать надо будет - напишу ему, чаще пусть будет в эти стены потом заходить, как раз тому приятелю взамен натурой сострадающей придётся. А я... А я теперь уж всё."
И вот, дав знать приятелю письмом, герой вернулся восвояси и отыскал в своём столе совсем недавно принесённый тот самый суверенно веский нож.
"Ну вот - ведь мне предназначался. И меня же как раз и нашёл. Удивительна всё же ты, жизнь. Да, увы, уж почти сочтена. Но что ж - всему свои пределы."
Василий Егорович лёг во прихожей и, закусивши нижнюю губу, бесстрастно черканул полоской лезвия по плоскости запястья. Лик мира медленно потёк, необратимо и беспечно расплываясь в обступившей густеющей дымке тумана. Картинка отрешённо исказилась и начала стремительно темнеть, самозабвенно меркнуть и теряться, посекундно навек разделяя во всём забвенную слабеющую участь и окружающий бесцельный да заблудший, бессмысленный и взятый в хаос мир.
Ну вот и всё, иссякло бытие. Списало за ненадобностью душу. Да, исчерпавшись, сгинуло, прошло, для безвестности роль уступив. И ведь и памяти не станется теперь. И малейших следов не пребудет. Уж такова фатальная канва, что поглощает в раз лишь и навечно.
Момент, и нет - ни тела, ни рассудка.
А мир и дальше обновляется, живёт, стирает боль и лечит раны и вновь роняет в грязь и бередит. Уж у него то в этом практики хватает - с избытком и со стажем в сотни лет. Куда уж там людскому то пошибу... Лишь только смерть визитами смешить да над беспомощностью личной потешаться. Весь век и искать и всё ж не находить.

XX
Перманентно беспечная доля благодушной Анастасии Валерьевны, не касавшейся истинных драм даже вскользь, оказалась в сей день под весьма очевидным ударом - с утра узнала о погибели Анатолия Викторовича, а, спустя лишь единственный час, и о смерти и Василия Егоровича, к которому как раз на крайний вечер намечен был обыденный визит.
"Ну что ж вы, мальчики, творите. Совсем меня оставили одну. Ну как же так - чем жизнь да не мила, ведь как я сладостно любила, как вправду и без всяких кривотолков делилась сердцем искренним своим, в лучах привязанности ласково купая да так учтиво сострадая всей нежной душенькой своей. Я ведь впрямь так летала, так щедро посвящала в доброту. Что ещё не хватало... Ведь и ума так в раз не приложу. Кошмар же. Жуткая картина."
На этом месте заунывной томной мысли раздался неожиданный звонок.
"Привет. Свободна ведь? Коль дома." - раздался голос Павла на конце.
"Свободна! А ты встретиться хотел?"
"Я приболел. На днях простыл по дури. Теперь в больнице Рощинской лежу. Ты привези хоть фруктов там каких, а то тут кормят падалью конкретной."
"Я привезу. Конечно, привезу. Не бойся, милый. Знай, что я с тобой."
Героиня повесила трубку и принялась за сборы в скорый путь: "Ох, Пашечка, бедняжка мой хороший. Уж скоро я тебя и подкормлю. Держись там, сладенький мой мальчик. Сейчас приеду я к тебе, сейчас сейчас, родной ты самый мой."
Дама спешно накинула шаль и, захлопнувши дверь на замок, поскакала по лестнице вниз - к загремевшему в госпиталь Паше, о котором, так к слову сказать, ни Василий Егорович, ни Анатолий Викторович ко счастью своему ничто, конечно же, не знали и даже вряд ли и помыслить то могли.


ПОСЛЕСЛОВИЕ:
В небольшой и привычно безжизненной комнате, средь антуража аскетичности и книг, без лишней радости и с явственным минором, беседуют Борис Владимирович Степан Игоревич:
"Сколь же горько и гадко всё вышло. Неразделимо тяжко и нелепо. Так непростительно трагично и противно. Так больно и так муторно внутри. Так безысходно. Две жизни под откос из-за одной. Вот же тварь ведь - что ведьма без малого. Так нутро навсегда загубить и судьбу."
"Соглашусь. Но, увы, как ни странно и частично ни даже и дико, неотъемлем тот давящий факт, что по сути глобальной они в то же время ещё благодарны до безмернейшей степени быть ей должны, ведь она подарила им смысл, подарила сам повод, чтоб жить и чтоб было, за что умереть, подарила билет до мечты, пусть, увы, и всецело фальшивой, но настоящей в ихних ощущеньях, в их внутреннем принятии сих чувств. Поэтому, увы, но ей спасибо - за подлинность стремительных эмоций и непрерывность их канвы, и наплевать то, что ответно лишь фиктивных. А также за правдивость ликований и за, пусть только и фантомную, но радость. За выход из болота, из оков, что всем и каждому наложены здесь бытом. За выход, настоящий и простой, и за благое насыщение надеждой. Ведь иначе бы попросту сгнили - проходив лишь в насмешках одних да пустом одиночестве тленном, что противнее всяких кончин. Сие ужасно, но она ведь их спасла..."
"На контекст наш прижизненный глядя, подпишусь под любым из сих слов, но, коль так посмотреть да в отрыве, коль не в рамках всеобщей тоски, а как пара для сердца навек - ну ведь сволочь, паскуда последняя, крайне склизкая, жутко двуличная и беспринципно мерзкая во всём - в любом из проявляемых инстинктов. У неё ведь таких же небось и сейчас на примете с десяток. Там внутри... Гниль, труха. Труп живой, а не личность, формальность лишь - вместе статуса "я Человек". И так страшно подобных встречать. Страшно знать, что такие здесь водятся. Что лишь попросту есть. Пусть и дюже лишь вне и вдали."
"Я таких же воззрений и чувств. И со счастьем сейчас бы сказал, что как раз для таких, как она, и придуман был господом ад, но я с яслей неисправимый атеист."
"Это жутко... Трагично... Ужасно... В самом деле ведь жутко, и очень. Просто даже немыслимо впрямь. И я сам, кстати, как то ни горько, коль вам честно признаться, ведь тоже..."