*
У мамы в её Алма-Атинском детстве (её родители, бабушка Нина с дедом Виталием, жили в Алма-Ате) было любимое стихотворение, про Лося, который отбился от стада:
Он - одинец. Отбился он от стада.
...
И он не весел. Он один.
Я прямо слышу и вижу, как моя мама лет 5ти трагически и серьёзно читает это стихотворение. Иногда она для этой цели становится на стул.
Была недавно такая реклама по телевизору: "Здравствуй, мир! Я верю, меня слышно!"
Это говорит подросток, девочка лет шестнадцати, прямая, открытая, честная. Мне представляется во время этой рекламы, что именно такой была в 16 лет моя мама. Была она порывистая и цельная, ценила дружбу и ощущение себя в коллективе (именно отсюда такие трагические стихи про потерявшего своё стадо Лося).
Когда я, уже во взрослом возрасте, увлеклась рисованием, я однажды нарисовала графикой, чёрной гелевой ручкой, стремительно идущую, прямо рвущуюся вперёд школьницу с длинными, одна перекинута через плечо другая за спиной, косами. Получилось похоже на маму Таню судя по тому, какая она на фотографиях.
"Белоручка!", однажды ругался представительный, с начинающим расти пивным брюшком дед Виталий на маму Таню-подростка, "совершенно не помогаешь матери!"
-А ты - белоног. - Невозмутимо и с достоинством парировала в тот раз мама Таня.
Позже, поступив в московский МИФИ и выйдя замуж за высокого, усатого, какого-то исключительно родного папу Серёжу, мама Таня научилась вести хозяйство и вообще всему. Началось это её обучение с весьма нестандартного творческого решения: в общаге МИФИ у мамы не было кастрюли, так она кипятила макароны в чайнике.
Первыми мамиными словами во младенчестве была сразу целая фраза. Мама стояла в своей детской кроватке и, наблюдая за бабушкой Ниной, наконец поинтересовалась: "Пол моешь, да?"
Была мама в детстве, в отличие от буйной никогда не спавшей меня (и ничего не евшей), спокойная и толстенькая. "Что за чудесный был ребёнок", рассказывает бабушка Нина. "Сидит себе в углу, таскает за хобот своего игрушечного мягкого слона".
У меня тоже в моём Алма-Атинском детстве была любимая игрушка. Кукол, кроме вырезных из картона, к которым потом прикладываются вырезные из бумаги платья, я не любила. Вместо них - у меня было много игрушек - но одной из главных был довольно большой, в четверть метра, игрушечный подъёмный кран. На его корпусе было две красных кнопки, и, согласно их попеременному нажатию, крюк крана опускался или поднимался. По полчаса - дольше я не сидела на одном месте - я цепляла этим подъёмным краном всё, что могла зацепить, и поднимала на крюке в воздух сантиметров на десять (это был лимит подъёма).
Что до вырезных кукол, то у нас под Алма-Атой была дача, которую я любила даже больше нашей квартиры на Розыбакиева; там на даче у меня были закадычные друзья, брат с сестрой: мальчик Глеб, чуть младше меня по возрасту, и девочка Маша - наоборот, старше. Эта Маша училась где-то на художественном, и рисовала мне невероятной красоты картонных кукол, к которым мы потом рисовали разнообразную выдуманную нами одежду. Одежда ещё кое-как, а вот куклы у меня совсем не получались, что очень меня расстраивало. Эта Маша однажды, с согласия деда Виталия, расписала белёную стену нашего дачного дома сюрными громадными алыми цветами на причудливых, разнообразно зелёных, стеблях.
Ещё Маша научила меня ножом соскабливать порошок с грифеля цветного карандаша, отрывать маленький обрывок бумаги, и этим обрывком бумаги втирать порошок в рисунок. С рисунками собственного сочинения я не заморачивалась, поскольку у меня была ещё одна любимая игрушка: в картонной праздничной коробке - закрывающаяся, чтобы не пересыхала, подушечка с чернилами, и набор печатей - штук десять больших прямоугольных, примерно 4х7 см, с изображениями разнообразных цветов (помню розу и лилию), и две совсем маленьких, квадратных, с изображениями мухи и божьей коровки. Так вот я печатала эти печати на лист бумаги, и их уже раскрашивала, втирая в изображение цветную пыль по Машиному методу. Раскрашенные картинки я аккуратно вырезАла, и складывала их в другую картонную коробку.
Я не любила расчёсывать свои волосы, которые я упёрто желала иметь длинными, а не короткими, и - за неделю примерно - непрерывного боя, с которым я не подпускала к себе бабушку и деда с расчёсками, мои волосы скатывались в кошмарную кодлу. Однажды Маша (высокая, в каких-то дачных брюках и майке, с забранными в хвост каштановыми волосами), чтобы меня расчесать, придумала игру в парикмахерскую. Она усадила меня и стала, вроде, парикмахершей, а я у неё была как будто клиентка. Ценою больших усилий волосы были расчёсаны, после чего сооружена из них сказочной красоты причёска. Вдруг Маша засмеялась и растрепала рукой обратно в обычное состояние мою модельную причёску. Мне было очень обидно, я даже плакала. Перед тем, как совершить это злодейство, Маша ещё жаловалась на мои на корню обгрызанные ногти, которые, если б не были они так обгрызаны, можно было бы подпилить и покрыть бесцветным лаком.
*
Была ещё одна девочка, совсем маленькая, Юля. Часто мы всей компанией устраивали по вечерам для взрослых представления со сценками и песенными номерами. (Эту традицию потом, в Москве, мы переняли с моим младшим братом Арсением, или коротко Арсом). Когда Юлю просили спеть, она, насупившись, замолкала. "Не мешайте", отмахивалась она, "я думаю". Подумав минут пять, она залезала на возвышение (кажется, это был большой пень), и пела всегда одно и то же:
Надену я белую шляпу,
Поеду я в город Анапу,
И сяду на берег морской
Со своей неизбывной тоской.
"Когда мама меня обидит", делилась Юля, "я сяду в кресло, и - плачу..."
*
В школьной юности мама увлекалась Лох-Несским чудовищем, которое тогда в публикациях уменьшительно-ласкательно звали "Несси". Все статьи о Несси мама вырезАла из газет и журналов и аккуратно вклеивала в специально заведённую для Несси общую тетрадь. Ещё мама интересовалась космосом и Египтом.
*
Однажды мама прошла рентген, и ей написали "затемнение лёгкого" (туберкулёз). Была поставлена на уши вся родня, изыскивались направления куда-то в лагеря с целебным климатом; в результате же оказалось, что - мама носила тогда косы - и вот, при рентгене она эти косы брала в зубы, чтобы не мешали. Свешивавшийся из зубов кусочек косы как раз и перекрыл часть лёгкого, вызвав так называемое "затемнение". Впрочем, лёгкие у мамы всё равно были слабые, и рекомендовалось каждое лето вывозить её на море - дышать тамошним воздухом.
21-04-2019